17 мая 1901 года я вернулся из Маньчжурии, а 17 октября того же года уже вторично ехал в Китай. Меня влекла туда не простая страсть к путешествию. Нет, я неудержимо стремился побывать в самом Китае, в особенности в Пекине, Мукдене, пожить с китайцами и поближе познакомиться с ними.

Меня всегда поражала мысль, когда, бывало, вспомнишь, что ведь сколько жило в древности народов на свете: египтяне, вавилоняне, ассирияне, финикияне и разные другие, и что от них осталось? Мы узнаём об их истории лишь по разным предметам: развалинам дворцов и храмов, по их живописи, текстам и рисункам на стенах, статуям, камням, папирусам, монетам, остаткам одежд, мебели, вазам, сосудам, оружию и т. д. Китай же не менее древен, как эти народы, а между тем не только не уничтожился и не ослабел, а, наоборот, – он все растет, богатеет и становится могущественнее. Читая эти последние слова, другой, пожалуй, и улыбнется. Скажет: «Где же это могущество?» А я скажу: «Да! Действительно! Китай силен и богат».

Это самым наглядным образом доказала последняя война его почти со всем цивилизованным миром. Ведь с ним одновременно воевали восемь держав: Англия, Франция, Германия, Австрия, Америка, Италия, Япония и мы, русские. И что же? Разве мы его победили? Ничуть. Правительство китайское, заключив с державами мир; разослало по стране своей манифесты, что-де к нам пришли из-за моря «рыжие черти», нищие, которым негде жить, и что богдыхан позволил им на некоторое время остаться, но что вскоре он всех их прогонит обратно домой.

Да ведь надо только припомнить угрозы Европы Китаю, в особенности после того, как был убит германский посол Кетелер… Чего-чего только не наобещали Китаю. Чуть ли не стереть его с лица земли. А чем все это кончилось? Германцы измучились, истощились в войне, а Китаю – что с гуся вода. И как только подумаешь, что он процветал еще тогда, когда о России помину не было, когда ни одного европейского государства не существовало, что в дебрях его находили убежище вавилоняне от погрома Навуходоносора, так даже страшно становится. Невольно задаешь себе вопрос: ну, теперь в Китае полмиллиарда народу. Пройдет немного времени, в нем будет миллиард. Между тем мы же, европейцы, стараемся устроить к нему всевозможные пути сообщения и железные дороги. Да ведь не мы, а он заполонит нас. Затопит своею многочисленностью.

Когда я читал, бывало, в газетах о наших последних военных действиях в Маньчжурии, то с горечью в сердце смеялся над их результатами. Другой раз видишь, как автор заметки пресерьезнейшим образом оповещает, что-де экспедиция окончилась удачно: хунхузов перебито сто человек, а у нас убито всего трое. И это считалось успехом. Но будем в этой пропорции следовать далее. У китайцев потеря тысяча, у нас 30 человек. У них миллион, у нас – 30 тысяч. У китайцев 10 миллионов, у нас – 300 тысяч. Мы уже разорены, истощены и, конечно, не можем и думать продолжать войну, а им и горюшки мало, так как они сами не знают себе числа. Недаром же китайцы, во время последней войны, смеясь, говорили нашим солдатам: «Наш царь вашего царя не боится. Ваш царь одного китайца уби, а наш царь шесть роди».

И не одним многолюдством сильно это государство. Необходимо считаться и с его обычаями, замкнутостью, – с его характером. Когда поживешь в Китае подольше, невольно станешь удивляться нашей беспечности и равнодушию к нему. Положительно можно назвать преступлением то, как мы, исконные соседи такого великого государства, так мало познакомились с ним.

 

 

Смешно сказать, – пожалуй, другие назовут это абсурдом, а мое мнение таково, что Китай силен именно тем, что у него нет тех двух статей, на которые разоряется весь просвещенный мир. Это – «войско» и «мода». Под словом «войско» я, конечно, подразумеваю постоянную обученную армию. Китай не расходует ежегодно тех сотен миллионов, какие тратит каждая европейская держава. В мирное время армия, сравнительно, содержится очень малая. Во время же войны берут первых попавшихся жителей, и старых, и малых. Суют им ружья в руки, – и солдат готов. По крайней мере, так практиковалось до последней войны.

Так можно было Китаю действовать до сего времени, вследствие замкнутости своих границ. Теперь же, когда к нему прошла железная дорога, когда европейцы устремились к нему со всех концов мира, Китаю приходится взяться и за армию. Теперь китаец соединился со своим желтолицым собратом – японцем, уже обученным военному искусству. Под руководством его, Китай, без всякого сомнения, ежели захочет, может поставить под свои роскошные шелковые знамёна армию, вчетверо большую, чем Россия. Можно с уверенностью сказать, что в самом непродолжительном времени он осознает свою колоссальную силу, встряхнётся, и горе будет Европе, а в особенности нам. Западная Европа пострадает в лице лишь тех жертв, которые не успеют заблаговременно спастись; Россия же, граничащая с Китаем на тысячи верст, может сильно потерпеть.

Относительно второго аргумента, – моды, скажу, что в этом тоже их громадное преимущество перед Европой. Китайцы не уничтожают, не бросают дедовского имущества, а берегут и дорожат им. Мебель, всяческая бытовая обстановка, сосуды, древняя утварь, – всё это составляет драгоценное наследие детей. Китаец не разоряется, подобно европейцу, на моду. Не заводит модных экипажей. А как ездили его прапрадеды, две тысячи лет назад, на двухколесных безрессорных тележках, так он и теперь ездит, – и богатый, и бедный. И в этом опять-таки его сила. Да ведь оно и понятно. Найди он эту тележку неудобной, замени ее рессорной, – значит, можно заменить бумажные окна стеклянными. Отчего же тогда не изменить систему постройки домов? Не отапливать их изнутри? Не заменить ветхозаветные каны – мраморными каминами и кафельными печами? Почему не переменить одежду, костюмы? и т. д., и т. д.

Консерваторы-китайцы хорошо сознают, что ежели Китай просуществовал тысячи лет, то только благодаря своей замкнутости и своим обычаям. Поэтому надо стараться и продолжать жить в том же духе. Они отлично предвидят, что все те новшества, которые хотят ввести у них европейцы, – разорят, погубят их и сведут в могилу. Достаточно только вспомнить об опиуме, каковой насильно навязали им англичане и который так разрушает всю основу их государства. Безусловно, Китай силен в том виде, как он есть сейчас, в своей самобытности. Ведь не надо забывать, что в последнюю войну все державы, воевавшие с ним, отскочили от него, как резиновый мяч от каменной стены. Чему-нибудь да надо же это приписать.

Причина – в их обычаях и во всем строе жизни. И опять читатель, может быть, улыбнётся и скажет, что это абсурд, а между тем невольно из всей китайской жизни приходишь к заключению, что наша европейская цивилизация поведет их к ослаблению. Так, мы видим следующее. Прежде всего я задам вопрос: «Какой народ считается самым передовым? Где солнце? Откуда идут все моды и все новшества?» Конечно, Франция. Теперь спросим: «А что, во Франции увеличивается ли население?» Нет, оно вымирает. «А какой народ мы считаем самым отсталым?» Конечно, Китай. «А он, становится ли многолюднее?» С каждым годом все растет и растет. «Где же корень этому, где причина?» В их обычаях и нравах.

Как во Франции, так и в других передовых странах, в Англии, Германии, вследствие все той же моды, предрассудков и капризов, жизнь становится дороже и дороже. Молодежь обязательно ищет богатых невест. Если же таковой не находит, то молодой человек предпочитает остаться холостым. Спрашивается, почему же он так поступает? А потому, что, не имея достаточно средств, он не может вести жизнь согласно требованиям света и моды. Ведь настоящая парижанка-аристократка обязательно должна надевать утром одно платье, днем другое, вечером, куда-нибудь в гости или на бал – третье, кататься в четвертом, купаться в пятом, – и так до бесконечности. А шляпок, шляпок менять должна прямо-таки без счету. И все это бросается новое, едва надеванное. Квартира должна быть опять-таки устроена согласно моде. Старая дедовская мебель считается тяжелой и неуклюжей, надо заменить ее новой.

Все это требует страшных расходов, и молодежь, боясь женитьбы, предпочитает оставаться холостой. А ежели и женится, то старается не иметь детей, чтобы не увеличить расходы. У немцев даже выработалось по поводу этого вопроса особое выражение «Kindersystem». Так в одной семье придерживаются «Einkindersystem», в другой «Zwei», в третьей «Dreikindersystem», смотря по средствам. Конечно, всё это касается аристократии и дворян. Простой же народ, бабы, шляпок не носят и мебель свою не бросают, и число их увеличивается. Другое дело, у китайцев. В этом отношении они далеко опередили Европу. Моды они не знают, поэтому и светских разорительных требований у них нет. Женятся без особых стеснений и заботятся о том, чтобы иметь больше детей. У них считается величайшим несчастьем остаться бездетным.

Положим, нельзя сказать, чтобы у этого народа не было своих разорительных обычаев. Похороны отца, матери и вообще ближайшего родственника вызывают у них большие расходы. Самый бедный крестьянин старается похоронить отца своего сколь возможно пышнее, но деньги-то остаются в стране и за границу не уходят.

Отпускная торговля Китая, со всем миром, – огромная, – между тем сам Китай покупает со стороны очень мало. Вследствие этого, скопление богатств у них в стране, в особенности серебра, – бесконечное.

Женятся китайцы очень рано. Помню, ко мне приходили частенько в Гирине вечером, побеседовать и чаю попить, сыновья китайского начальника войск, Чин-Лу. Такие славные молодцы. Очень симпатичные. Младшему из них было не больше 16—17-ти лет, а между тем он был уже женат и имел двоих детей. Живут они все вместе, одним домом. Старший в семье пользуется громадной властью. Сын при отце не имеет права сесть. Разделы у них бывают в самом крайнем случае. Худо это или хорошо, – не знаю, но только уже таков их обычай…

Самобытность китайца проглядывает повсюду… И то, что нам, европейцам, кажется у них таким странным, есть не что иное, как обычай, освященный веками. Прежде всего китаец очень самостоятелен, даже самый простой рабочий. Самомнение у него великое. Это уже заметно из того, что он не поклонится при встрече с незнакомым европейцем, как то мы замечаем у нас в России, в провинции и даже на западе, в Европе. Китаец или с удивлением посмотрит на вас, – иногда улыбнется, или же сделает вид, что не замечает, – и едва-едва даст вам дорогу. Это последнее обстоятельство меня часто возмущало. Признаться сказать, хотя это и не похвально, но мне частенько хотелось дать хорошего тумака в шею иному оборванцу, дабы заставить его хотя чуточку посторониться.

Мы натыкаемся в Китае беспрестанно на удивительные странности и курьезы. Так, например: почти во всем свете человек – 6 дней работает, а на 7-й отдыхает. Китайцы же не знают 7-го дня в неделе и работают круглый год. А ведь, кажется, уже сам Господь Бог сказал: «7-й день Господу Богу твоему». Зато Новый год празднуют с великим торжеством.

Китаец не ест молока, не ест ничего молочного, и все кушанья у них приготовляются на бобовом или на кунжутном масле. Избегает есть мясо и предпочитает растительную пищу, хотя очень любит свинину и во множестве истребляет ее. Объясняется это будто бы тем, что на скотине работают, и что молоко необходимо детенышу, и поэтому грешно его отнимать у матери. Мясо тоже избегают есть, дабы сохранить рабочий скот.

Китаец не знает поцелуя. Мать не целует своего ребенка. Это ли не диво! – А ведь кажется, этого требует сама природа. Собаки и те целуются.

Нет рукопожатия. А между тем обычай этот древен до бесконечности. Ведь о нем упоминает еще Гомер в своей «Илиаде». При встрече со знакомым китаец или преклоняет одно колено и старается рукой коснуться земли, или же сжимает перед собой кулаки около груди и как бы потрясает ими. Пища, одежда, образ жизни, – всё у них иное, чем у нас.

Ест китаец палочками. Для нас кажется это и трудно и неудобно. Я, сколько ни пытался, никак не мог донести кусочка до моего рта. Китайцы же управляются ими очень ловко. Объяснение тут простое. У китайцев вся пища приготовляется своеобразно. Мясо и рыба подаются без костей, нарезанные маленькими кусочками, так что нож за столом совершенно не нужен. Затем растительные кушанья, которые они так любят, – морская трава, водоросли, вермишель, – все длинное, тягучее, подхватывается палочками гораздо удобнее, чем вилкой. Кушанье подается каждому отдельно в маленьких чашечках. Когда оно подходит к концу, то чашку подносят к самому рту и палочками выгребают остатки прямо в рот, до последней мелочи. Презабавно смотреть, когда голодный китаец ест своими палочками и как быстро подхватывает ими пищу.

Китаец замечательно трудолюбив. Земледелец он удивительный. В Уссурийском крае мне часто приходилось слышать жалобы наших переселенцев на неурожай, на пьяный хлеб и на разные другие невзгоды. К таким невзгодам переселенки-бабы присоединяют также и комаров. Наши хохлушки в своей «Пилтавской» губернии комаров почти не знают. А тут вдруг на них нападает масса этих насекомых. Приходится спасаться от них и надевать, кроме юбки, и панталоны. А к этому роду одежды они не привыкли. Ну вот и беда, ступай обратно на родину. О такой пустячной причине мне пресерьезно рассказывали сами бабы, на пароходе на Амуре, возвращаясь обратно на родину.

Но вот что плохо у китайцев, это их удивительная нечистоплотность. В селах и городах от грязи и нечистот ни пройти ни проехать. С этого, конечно, нам нельзя брать пример. Происходит это от того, что жители выбрасывают на улицу всё, что им не нужно, зная хорошо, что все это уберется людьми, которые в этой грязи находят свое благополучие. Объясню это примером. Когда я был в Мукдене, то иду однажды с переводчиком по главной улице и говорю ему: «Смотри, Иван, как теперь в вашем городе чисто. Как всё прибрано, везде можно не только в телеге, но и в рикше проехать. Довольны ли жители таким порядком, и будут ли они держать город в такой же чистоте, когда мы уйдем отсюда?» В это время смотрю – навстречу нам идет бедный, оборванный манза, с корзиной за плечами. Особенным крюком, насаженным на палку, подхватывает он с земли замерзнувшие комки позёму и ловко, через плечо, бросает их туда. Но вот он останавливается и уныло смотрит по сторонам. Улица, благодаря распоряжениям нашего коменданта, так подметена… точно языком вылизана. Нигде ни комочка того золота, которого так тщательно искал манза.

– Нет, жители недовольны, – отвечает мой Иван, и его скуластое, бронзового цвета лицо становится сумрачным.

– Почему? – спрашиваю я.

– Богатые – оттого что Дзянь-Дзинь строго приказал чистить улицы и посыпать песком. Выгребные ямы тоже велел вычистить и позём вывозить за город. А прежде всё это вываливалось на улицу. Бедные же недовольны за то, что нигде в городе не могут достать себе удобрение для своих полей и огородов. Прежде у них все улицы были разделены, каждый приходил и брал в своем участке, точно к себе домой. А теперь вон видите, тот ходит понапрасну… – И Иван сердито указал мне на китайца с корзиною за плечами.

Из этого разговора с отвращением узнаю, что до прихода русских, как в Мукдене, так и других китайских городах, улицы представляли из себя своего рода компостные ямы. Туда сваливалось всё, что только могло перегнивать: и дохлые собаки, и свиньи, и всякая всячина. Китайцы, опрятные у себя в доме, за своими стенами совершенно игнорируют самую невозможную грязь на улицах. Сколько раз приходилось мне, подъезжая к воротам богача-китайца, зажимать нос от ужасной вони. А хозяин дома, встречая меня, ничуть не смущался этим запахом. Подданные сыны Неба давно раскусили, что такое компост. Цену ему они хорошо знают. Этим и объясняется удивительное плодородие их почвы и их баснословные урожаи. Конечно, хорошо получать урожаи сам-сто и двести, но на все есть мера, – и нельзя же ради этого превращать города и села в клоаки. А между тем, кто хорошо знает китайца, тот с уверенностью скажет, что его не переделаешь, и что в Маньчжурии, по уходе русских войск, заведется та же нечистота и грязь, которая была и раньше.

 

 

Встают китайцы с петухами. Базар открывается у них чуть ли не с восходом солнца. Но точно так же, с закатом солнца, всякая торговля прекращается. Торгуют целые месяцы без перерыва, без отдыха, не зная никаких воскресных дней. Каково это выносить их приказчикам и служителям? Зато к концу года все счеты должны быть закончены. Горе китайскому купцу, если он не оправдал свой вексель к этому времени. В таком случае, как китайцы выражаются, он должен «потерять свое лицо».

Китайцы отличаются удивительной жестокостью. Из прошлой войны известно, как они зверски поступали с нашими пленными. Редкость большая, чтобы они выпустили его живого. У них в обычае мучить пленного три дня и затем уже докончить. В старинном описании Пекина нашим иеромонахом Иакинфом, прожившим там 30 лет, так говорится между прочим о храме неба: «Сюда ежегодно приезжает император приносить жертву. При этом ему представляют здесь всех пленных, находящихся в городе. Им тут же, на глазах Императора, вывертывают щиколотки, ломают их тисками и затем стругают тело бамбуковым ножом».

Между прочим, мне передавали за достоверное, что у китайцев есть такая казнь: человека садят голого в клетку против солнца и связывают так, чтобы он не мог двигаться и должен непременно смотреть на солнце. Затем обмазывают его чем-нибудь сладким. Через это мухи, черви и разные насекомые покрывают несчастного сплошной массой. Забираются в нос, рот, уши, во все отверстия, попадают вовнутрь человека и таким образом заживо его пожирают. Дальше этого, в отношении изуверства и жестокости, полагаю, и идти нельзя.

Мне случалось натыкаться на китайцев с таким холодным, бездушным взглядом, что я невольно отвертывался и думал про себя: «Ну, не дай Бог попасться в плен такому господину: с живого шкуру сдерет».

Но не буду забегать вперед, а постараюсь шаг за шагом описать мою вторую поездку в Китай.