Книга: У стен недвижного Китая (великие путешествия)
Назад: Иностранные отряды
Дальше: Виктор Юльевич Грот

Монгольская кумирня

Как-то ранехонько мы с Кениге едем к Гомбоеву. На улице порядочный мороз. Накануне мы условились ехать осматривать монгольскую кумирню. Я еду в колясочке, которую обязательно предложил мне кн. Кекуатов. Кениге в двуколке. Гомбоев живет близко от посольства, в своем собственном доме, устроенном как игрушка. Дворик чистенький, хорошо вымощен. Налево флигель, где помещаются его кабинет и спальня. Направо почтовая контора, а прямо главный флигель. Там приемные комнаты, столовая и другие. Все мило, уютно. Сам Николай Иванович, уже старик, среднего роста, сутуловатый, усатый, коротко остриженный, на вид довольно суровый. В действительности же предобрый и преобязательный. Он знаток всякой китайщины, и как только возьмет вещь в руки, то сразу скажет, какого она времени, хороша ли, дурна ли, и чего стоит. С ним приятно погулять по такому городу, как Пекин, сверху до низу наполненному редкостями. Гомбоев был уже готов и дожидался нас.

Садимся в экипажи и едем. Сначала направляемся вдоль стены, к Ходомынским воротам. Здесь-то вот главным образом и разыгралась кровавая драма осады посольств. Здесь китайцы и старались завладеть стеной, дабы иметь возможность осыпать посольство пулями. Несмотря на то что с того времени прошло с лишком полтора года, груды развалин еще возвышались кругом. Доезжаем до Ходомынских ворот и сворачиваем влево по Ходомынской улице. Это одна из самых главных жизненных артерий города, – широкая и прямая. Ежели бы сюда перенести европейца, никогда не бывшего в Китае, то он никак бы не поверил, что находится в столице Китая. Улица эта скорей походит на нашу деревенскую. Начиная с того, что мостовой почти не существует, только середина ее несколько шоссирована. По бокам – канавы. Пространство же между домами и канавами, где должны быть тротуары, даже не мощенное. Дома низенькие одноэтажные, снаружи изукрашены самой вычурной резьбой. Всевозможные вывески с надписями раскрашены, раззолочены и размалеваны на тысячу ладов. Каких только чудовищ тут не наглядишься!

Несмотря на раннее время – народу масса. В Китае вся жизнь на улице. Едем тихонько, а то того и смотри, кого-нибудь задавишь. Китайцы не привыкли, чтобы по их улицам скоро ездили. Лавки открыты, и торговля в полном разгаре. Вон, недалеко склад гробов. Двери открыты настежь, и гробы разного сорта, и крашенные, и некрашенные, золочённые и незолочённые, виднеются во всей своей красе. Дальше во дворе приютился тележный мастер. Повсюду оси, колеса и остовы телег, – и всё это на один шаблон, как делалось тысячу лет назад. Мастер ни на йоту не смеет уклониться в ту или другую сторону и ввести какое-либо новшество или улучшение.

Вон лавка с чаем. Цибики и разные корзиночки с этим товаром развешены и внизу, и на дверях, и под самой крышей. Далее тянутся ряды балаганов, как у нас на Вербной неделе, со всевозможною мелочью: мундштуками, кошельками, наушниками, сапогами, табачницами, поясами и разною разностью. Здесь много заграничного, немецкого товара. А вот тянется как бы наш Обжорный ряд. Здесь устроены целые кухни. Тут и жарят, и пекут всякие китайские деликатесы для простого народа. До моего обоняния хорошо доносится горелый запах бобового масла. Надо иметь очень привычный желудок, чтобы переварить здешние кушанья.

На подобные приготовления я насмотрелся еще в Гирине, Цицикаре и других китайских городах. Тут, я знаю, жарятся и дохлые собаки, и свиньи, и всякая всячина. Санитаров нет, полиция не придет и не остановит. Главные санитары в Китае – те же собаки и свиньи, которые истребляют и уничтожают на улицах всякие отбросы. Не забыть мне, – еду я несколько дней спустя с переводчиком в самый тесный квартал, покупать книги. Вдруг в одном узеньком переулочке экипаж мой останавливается. Что такое? – оказывается, мы наехали на павшую лошадь. Проезду нет. Сзываю китайцев, даю им на чай и прошу оттащить падаль в сторону. Переводчик же мой с улыбочкой глядит на околевшего коня и восклицает: «О! Здесь много вари суп и жарь котлетка!» Действительно ли китайцы едят дохлятину, я не могу уверить, но что переводчик сказал эти слова – это верно.

Едем дальше. Среди улицы стоит толпа народу. Здесь идут разные представления. Из экипажа мне хорошо видны фигуры артистов и довольные лица слушателей. Громкий хохот раздается оттуда. Вон черный, тощий китаец, в белой рубахе, со взъерошенными волосами, подбоченивается и начинает кувыркаться. Это фокусник.

Мы объезжаем высокую изгородь. Она по самой середине улице. Виднеются какие-то каменные работы.

– Что тут такое делается? – спрашиваю Гомбоева.

Тот закутался от холода в свое теплое пальто, согнулся, насупился, съежился и, видимо, решился молчать, зная хорошо, что ему много придется рассказывать и объяснять.

– Здесь был убит немецкий посол Кетеллер. Так вот китайцы строят ему тут памятник, – отрывочно бурчит он и смолкает.

Ходомынская улица длинная. Верст пять будет, ежели не больше. Вправо виднеется высокая старинная вычурная постройка. Останавливаемся у ворот и идем во двор. Глазам представляются громаднейшие ворота, в виде арки, изукрашенные, разрисованные, местами раззолоченные, очень красивые. За воротами раскинулся обширный мощеный двор. Здесь Монгольская кумирня. Сведений о том, когда она была построена и кем, – я не мог найти. Известно только, что при Минской династии. Значит, приблизительно в XIV или XV веке. Идем к кумирне. Перед самым зданием возвышаются две бронзовые статуи, на бронзовых же постаментах. Статуи изображают львов, только с усечёнными мордами, совершенно фантастичными. Один положил лапу на шар, другой – должно быть, львица – играет с детенышем. Львенок лежит на спине и как бы барахтается своими ноженьками под могучей лапой матери. Обе статуи, а также и постаменты в высочайшей степени художественны. Такой отливки, такой тонкости и совершенства во всех деталях мне никогда и нигде не приходилось видеть. Это в полном смысле шедевр в области бронзы. Налюбовавшись досыта на это чудо, идем во внутренний двор. Здесь нас встречают два ламы. Один старик, другой мальчик лет 15. Старик, в полинялой желтоватой кацавейке, и в суконной шапочке, с радостным видом приседает и ведет нас показывать кумирню. Она состоит из нескольких отдельных построек. На следующем дворе мы все невольно останавливаемся перед чудной бронзовой вазой, в виде круглой печи с ручками. Должно быть, она служит для каких-нибудь церковных обрядов или жертвоприношений.

– Как эта ваза, так и две бронзовые статуи в виде львов, отлиты при императоре Чен-Луне, – серьезно объясняет Гомбоев, таким тоном, который не допускает никаких сомнений. – Чен-Лунь был великий покровитель искусств и в особенности изделий из бронзы.

Далее входим в главный храм. Он очень высокий, темный и холодный. Чтобы сколько-нибудь разглядеть внутренность, лама открывает двери. Холодный ветер так и прохватывает насквозь. Подхожу к жертвеннику, и что же вижу? Колоссальный Будда, золоченный, в 8 саженей высоты, возвышался к самому потолку. Сделан он, как сообщил Гомбоев, из одного дерева. Кениге, как ни примащивается, никак не может его сфотографировать. Очень уже высок. И вот он пробует снять его в три приема. В первом этаже – ноги, затем идем во второй этаж, здесь снимает самый торс, и под конец поднимаемся еще выше, в третий этаж, и там уже снимает плечи и голову. Ширина в плечах около 2 саженей. Где, думается мне, могли китайцы достать такое громадное дерево, и как этого Будду водрузили тут? Внизу, на жертвенных столах, стоят редкостные священные сосуды.

– Вот смотрите, любуйтесь! – говорит мне Гомбоев. – Вот вы хотели видеть старинное клуазоне. Вот уже старше этого не найдете.

Я смотрю и любуюсь. Сосуды превосходные, темно-зеленого цвета, с золотистыми прожилками. Рядом горит лампадка. Масло налито в человеческий череп, отделанный в серебряную гравированную оправу. Преинтересный сосуд! Долго ходим мы здесь, из одного храма в другой. Наконец возвращаемся к первому, откуда пришли. Оказывается, в этот день в монгольской кумирне был годовой праздник. Сюда собралось множество лам со всего города. Одеты все в желтые халаты. На головах шапки, таких невероятных форм, фасонов и размеров, что оставалось только руками всплеснуть: и остроконечные, и широкие, и в виде Гомеровских касок, только без конских хвостов. Входим в кумирню. Ламы чинно сидят рядами на длинных скамейках. Их тут человек 300. Главный лама восседал в углублении около жертвенника, прикрытый желтоватым шелковым платком по самую шею, так что виднелась только его голова. В руках он вертел фигурную бронзовую штучку, с изображениями драконовых костей. Перед ним стоял в облачении, как бы наш дьякон, и что-то монотонно распевал. От времени до времени его слова подхватывают хором все ламы. Всё это вместе походило на то, как ежели бы несколько сот наших дьячков разом вполголоса басом читали Псалтырь. Хор то прерывал свое пение, то опять дружно возобновлял. Мы стоим и слушаем. Наконец главный лама встает и направляется к выходу.

 

 

Впереди появляется целый хор трубачей, с длиннейшими, громаднейшими медными трубами, в несколько сажен длины. Их тащат чуть не по земле. Трубы издают ужасный шум. Он уподобляется отдаленному грому и слышен на далекое пространство. Полагаю, что ежели стены Иерихонские некогда пали от трубного звука. то, наверное, трубили в эти самые инструменты. С непривычки прямо-таки невозможно близко стоят к ним. Лама усаживается на дворе, неподалеку от входа в кумирню. Подле него садятся на корточках самые почтенные лица. Вся же остальная братия, помельче, сбивается в одну густую толпу.

Мы становимся в сторонке и наблюдаем, что дальше будет. На середину площадки степенно выходят два старика в желтых халатах, перепоясанных кушаками, и давай плясать, кружиться и выделывать разные штуки. Невозможно было без смеха смотреть, как эти почтенные старцы, своими неграциозными ногами, обутыми в толстые войлочные сапоги, с пресерьезными лицами, приседают, прыгают, размахивают широкими рукавами, и одновременно придерживают полы халата, дабы для взоров публики не оголялись на теле нежелательные места. Стариков сменяют другие. Число танцующих всё увеличивается, увеличивается, – и, наконец, пляшут все присутствующие. Долго кружатся они и беснуются. Под конец вся толпа направляется в узенький переулочек, и здесь главный лама берет какую-то клетку, хватает пучок соломы, зажигает ее и бросает в сторону. Тем вся эта церемония и кончается.

На другой день, той же компанией едем в университет. Он помещается в нескольких саженях от монгольской кумирни. Здание совершенно пустое, полузаброшенное. Обнесено высокой каменной стеной. Сейчас за воротами, на открытой террасе, за решеткой, привратник указывает мне на несколько каменных тумб. На них высечены какие-то иероглифы. Гомбоев говорит, что эти камни представляют из себя образчики самой глубочайшей древности Китая. Иероглифы эти будто бы до сих пор еще не разобраны. Отсюда идем через двор и попадаем в кипарисовую рощу. Она удивительной красоты. Деревья толщины непомерной. От них так и веет глубочайшей стариной. Монах Иакинф свидетельствует, что кипарисы эти посажены ректором университета еще при династии Юань, – это значит – в XII или XIII столетии. Как возможно с легким сердцем миновать такую старину! Как не остановиться и не полюбоваться на нее!

Идем дальше. Видим: среди обширной площади, вымощенной белым камнем, возвышается дворец, в виде беседки, закрытой со всех сторон. Постройка эта стоит совершенно одиноко и напомнила мне наши панорамы. Кругом ее идет мраморный сухой бассейн, обнесенный тоже мраморной, самой прихотливой, узорчатой, балюстрадой, с четырьмя мраморными же мостами. Я долго хожу тут и не могу налюбоваться. Самое здание внутри ничего особенного не представляет. Оно совершенно пустое, ежели не считать тронного возвышения, где раз в год восседает богдыхан, во время своего посещения университета. За этим зданием, смотрю, виднеются ворота удивительной красоты! Подхожу ближе. В это время, как нарочно, выглянуло солнце и ярко осветило эту прелесть. Передо мной возвышались так называемые торжественные ворота, в три пролета, изукрашенные разноцветными изразцами. Вышиной пролеты пять сажен, шириной – восемь. Цвета первенствовали зеленые и желтые. Рисунки самые разнообразные. Невозможно глаз отвести от этой роскошной постройки. После нее мне ни на что не хотелось больше и смотреть. Лучше этого все равно не увидишь.

Университет состоит из нескольких зданий и занимает обширное пространство. Построен он, как свидетельствует Иакинф, при Юанской династии. Первоначально это было простое училище и только при Минской династии переименовано в университет.

Затем Гомбоев показал мне еще одну пекинскую достопримечательность – мраморный обелиск. Он поставлен в честь какого-то философа, в XI веке после Р. Х., как свидетельствует все тот же Иакинф. На нем в несколько рядов рельефно высечены различные эпизоды из жизни Будды. Чрезвычайно жаль только, что у тех картин, до которых могли достигнуть руки, – все головы у человеческих фигур кем-то отбиты. Те же фигуры, которые выше, находятся в сохранности. Как потом я слышал, здесь, во время беспорядков, под сенью рощ стояли японцы, и вот они-то будто бы и поотбивали эти фигуры. Ни дать ни взять, как подбиты носы у наших мраморных статуй в С.-Петербурге, в Летнем саду. Ну что за варварство! Что за вандализм! А какие чудные изображения высечены на картинах, которые сохранились выше! Какая тонкая работа, какая экспрессия лиц, какие выражения! Стоит посмотреть.

Как-то вечером, вместе с Дубельтом, едем во французский охранный отряд, на солдатский спектакль. В маленьком зале расставлены ряды стульев и устроена сцена. Публики собралось уже порядочно. Хозяева-офицеры любезно встречают гостей и прежде всего ведут в столовую, где устроен буфет. Угощают вином и сладостями. Затем идем в зал. Занавес подымается. Глазам представляется следующая картина из парижской жизни: стоит кровать; на ней сладким сном покоятся старик-консьерж и его супруга, такого же почтенного возраста. Лежат они довольно долго. Вдруг раздается звонок. Это вернулись запоздалые жильцы. Старуха вскакивает и будит старика. Костюм ее, в полосатой байковой юбке, приводит публику в неудержимый смех. Но вот встает, наконец, и сам старик, в колпаке, и начинает одеваться. Прежде всего напяливает туфли, затем какой-то архалук. Между тем звонок усиливается. Старик и старуха попеременно кричат: «Voilà! Voilà!», и наконец отпирают дверь. Врывается жилец, молодой человек, разъярённый, что ему долго не отпирали. Происходит перебранка и т. д. Солдаты играли отлично. Публика громко хохотала и много аплодировала.

Вслед за этим получаю приглашение из итальянского охранного отряда – на бал. Надо, думаю, посмотреть, как веселятся в Пекине. Еду опять вместе с Дубельтом. Было уже совершенно темно, когда мы подъехали к офицерскому собранию. Кругом стояло множество рикш. У каждого мальчишки-извозчика в руках было по фонарю, вследствие чего издали это походило на иллюминацию. В Китае ночью не дозволяется ходить без фонаря: вас могут принять за вора. Входим в зал. Танцы в полном разгаре. Здесь полное смешение языков. Одних китайцев не видно. Японцев много. Дам достаточно. Костюмы некоторых из них мне понравились. В особенности хорош костюм был на мадам Позднеевой – черный шелковый, отделанный кружевами, очень элегантный! Долго не забуду я, как вальсировал здесь молодой красивый англичанин, офицер, в красном парадном мундире, похожем на наш лейб-гусарский доломан, с черными жгутами. Волосы длинные, напомажены и расчёсаны пробором – спереди и на затылке. Дама его, субтильненькая немка, маленького роста. Танцуют они медленно, с приседанием и с каким-то особенным упоением, без отдыха и без передышки. Много пар переменилось, а они всё кружатся и кружатся. Поворачивают вправо, затем влево, после чего опять своим порядком. Когда я пришел, они уже танцевали. Смотрю на них, любуюсь и удивляюсь выносливости. Дамочка закинула свою головку, с высоким черепаховым гребнем, на плечо кавалера и, казалось, так и застыла в этом положении.

Иду в буфет, выпиваю стакан чаю, слушаю разговоры иностранцев. Возвращаюсь назад, а парочка моя все так же продолжает порхать по зале. Англичанин – точно побился с кем о заклад довести свою даму до изнеможения. Очевидно, англичане и в танцах так же упорны, как и в политике. Я так и уехал с бала, не дождавшись, когда они окончат свой «тур».

 

Назад: Иностранные отряды
Дальше: Виктор Юльевич Грот