Здесь я расстаюсь с моим милым спутником Десуляви. Он в тот же день должен был ехать дальше на Хабаровск. Беру вещи, сажусь на извозчика и направляюсь к дому генерал-губернатора… Подъезжаю к Сунгари. Глазам моим представляется громадный железный мост. Сунгари здесь около версты длиной. Вдоль моста белеет новая деревянная настилка. Посторонних не пускают, в особенности китайцев. Боятся поджогов. Часовые стоят и караулят. Вид с моста прелестный. Окрестности далеко видны… Жаль только, что день пасмурный. Сунгари замерзла, и вдали, как мухи чернели вереницы китайцев, переправлявшихся на льду. Переезжаю мост и направляюсь к дому Гродекова. Первый, кто меня встречает там, – это хмурый на вид чиновник Мурышев.

– Как вы сюда попали? – удивленно кричит он и заключает меня в свои геркулесовские объятия.

– Еду в Порт-Артур, в Пекин, – говорю ему.

– А не к нам?

– Нет. Я командирован прямо в те края. А генерал дома?

– Уехал, – скоро вернётся.

За Мурышевым выбегает молодежь – адъютанты: маленький, худенький Андреевский и солидный Сарычев. Опять объятия и расспросы, – что, как и почему? Подумаешь, долго ли пробыл я при штабе Гродекова, а между тем теперь чувствовал себя как дома.

Радостям и расспросам нет конца. За мое отсутствие здесь выстроили для командующего войсками большой деревянный дом с просторными комнатами. Теперь уже генерал-губернатору не пришлось беспокоить строителя дороги Юговича и занимать его жилище, как то было во время войны.

Уже двое суток, как я живу здесь, а генерала моего все нет и нет. Он уехал куда-то на лошадях верст за 200. Но вот вбегает ко мне Мурышев и, запыхавшись, говорит: «Получена телеграмма, сегодня в 11 часов утра приезжает командующий войсками». Действительно, около этого времени останавливается у подъезда тарантас, запряженный тройкой гнедых лошадей. От обмерзнувшего пота кони казались седыми. Из экипажа вылезает, в енотовой шинели, Гродеков, а за ним генерал-квартирмейстер полковник Орановский, очень милый человек, еще молодой, лет тридцати пяти.

– Вы как здесь? – удивленно кричит Гродеков, увидев меня.

– Командирован в Китай! – докладываю я.

– А не ко мне?

– Никак нет!

– Что же вы не предупредили меня телеграммой! – пеняет генерал, затем идет в дом.

Гродеков был в духе и много расспрашивал о Петербурге.

– Ну вот, погостите у нас, отпразднуем Георгиевский праздник. Сегодня которое? 23-е – ну, недалеко.

Я поблагодарил и остался.

Время стояло холодное. Хотя снегу не было, но в воздухе летали морозные искры. У подъезда дома командующего войсками парные часовые стоят в таких теплых дубленых черных полушубках, что только можно позавидовать. Папахи громадные, мохнатые, тоже черные. И не одни часовые на своих постах, – нет – все войска у Гродекова одеты в Маньчжурии таким образом. Он наблюдал удивительно строго за тем, чтобы солдат его был тепло одет, сытно ел и хорошо был помещен. В этом я вполне убедился из прошлогодней командировки. В этом отношении Гродеков и не мог иначе поступать, так как он прошел две таких удивительных школы, – сначала Кауфмана, Константина Петровича, – а затем Скобелева.

26 ноября. Утро. Обширный дом Гродекова принял необыкновенно оживленный вид. Десятка два солдат и унтер-офицеров, выбранных от разных частей, проворных, расторопных, гладко выбритых, прилизанных, примасленных, прифранченных, суетились на цыпочках около столов, в просторном зале. Отодвигали мебель, составляли доски, скрепляли, накрывали скатертями и возились с посудой. Обед заказан лучшему кухмистеру в Харбине. Гродеков – хлебосол и любит покормить гостей. К часу пополудни громадный стол поставлен покоем, человек на полтораста. День солнечный, отличный. Гости съехались. Когда я сидел за этим роскошным столом, украшенным цветами, блестящей сервировкой, и пил шампанское, то как-то не верилось, чтобы все это происходило в Харбине. Давно ли городок этот появился на карте? Давно ли дети в школах стали изучать его? А между тем посмотрите, как он растёт. Какое завоёвывает себе положение в торговом и железнодорожном мире! И ведь стоит только взглянуть на карту, чтобы убедиться, какая роль предстоит ему. Связывает Юг с Севером по Сунгари, и Запад с Востоком сплошной железнодорожной линией.

– Господа, за здоровье государя императора! – торжественно провозглашает хозяин, встает и высоко поднимает бокал.

– Ура-а-а-а! – вырывается из сотен уст и гремит по зале. Против Гродекова стоят, с бокалами в руках, главные представители здешней власти: строитель дороги Югович, полный, симпатичный мужчина, лет под шестьдесят. Рядом его помощник Игнациус, красивый, представительный, с длинной русой бородой. Поистине можно сказать, что два эти лица вынесли на своих плечах всю тяжесть постройки Маньчжурской дороги в 2500 верст. Ведь она построена с изумительной быстротой, – в каких-нибудь 5 лет, включая сюда и китайский погром. Помню хорошо, что, когда, бывало, ни заедешь к этим господам на квартиру, – утром, днем или вечером, никогда их не застанешь.

– Пожалуйте в канцелярию, они там, – докладывал слуга.

И вот «там», в маленькой душной комнате с низеньким потолком, сидят они оба и трудятся над планами, чертежами и счетами, – с утра и до поздней ночи.

Рядом с Юговичем и Игнациусом стоят: начальник гарнизона генерал-майор Алексеев, осанистый, краснощекий здоровяк, а по другую сторону – генерал-майор Гернгросс, Георгиевский кавалер, только не здоровяк и не краснощекий, а тощий, высокий, лысый и худощавый, предобрейшей души человек. Дальше, – тоже всё знакомые лица. Военные перемешались со статскими. Тут можно встретить все ведомства. В Харбин перебрались понемножку уже все учреждения, до мирового суда включительно. Лица у всех веселые, довольные. Всем хочется кричать «ура» и пожелать здоровья Державному Властителю всея России. Долго не смолкают восторженные крики. Гродеков молча стоит с бокалом в руке и посматривает через очки на окружающих.

 

 

– За здоровье командующего войсками генерала Гродекова! – отчаянно-резким, каким-то надрывающим голосом, красный как рак, кричит генерал Алексеев и, весь сияющий от радости, чокается с генерал-губернатором. Все тянутся с бокалами. Гродеков сам не речист и речей не любит. Самое большое, что кивнёт головой – и кончено.

Не забуду, как он в прошлую кампанию уезжал куда-то из Харбина. Провожать его собрался весь город. Экипаж подан. Конвой стоит выстроившись. Гродеков берет руку под козырек, – смотрит то направо, то налево. Все, конечно, ждут, что генерал скажет. А он посмотрел, посмотрел, – козырнул еще раз, – сел в коляску, да и прощайте.

Обед кончился. У Гродекова за обед не благодарят. Он сейчас же из-за стола уходит к себе в кабинет и принимается за работу. Занимается делами целый день, с утра и до вечера. Спать ложится рано, часов в 10.

Начинается разъезд. У подъезда собрались «господа». Разгорячённые от выпитого шампанского, они с жаром о чем-то разговаривают, спорят, смеются, жестикулируют. Тут, я вижу несколько офицеров, в том числе адъютантов Гродекова.

– У меня, брат, денег нет. Всего три рубля! – басит Г., кутаясь в теплую шинель. – Хочешь, едем, а там – как знаешь.

Долго шушукаются они на морозе, топчутся, смеются, затем усаживаются в коляски, запряженные тройками коней с бубенчиками – с шумом и громом уезжают. У подъезда тишина. Одни парные часовые в шубах зорко следят, как бы не прозевать и бойко отдать честь.