Книга: По большому льду. Северный полюс (великие путешествия)
Назад: Предисловие автора к первому изданию
Дальше: Глава I. От Бруклина до бухты Мак-Кормика

Введение

Моя полярная работа включала:

1) летнее путешествие и разведку гренландского льда в 1886 г.;

2) 13-месячное пребывание в северной Гренландии в 1891–1892 гг., во время которого я прошел на санях 1200 миль по льду и определил, что Гренландия остров;

3) 25-месячное пребывание в северной Гренландии в 1893–1895 гг., в течение которого я совершил второе санное путешествие по льду, пройдя снова 1200 миль, закончил изучение туземцев Китового пролива, детально обследовал эту часть земли и открыл большие метеориты мыса Йорка;

4) летние путешествия 1896 и 1897 гг., когда я отправил в путь последний и самый большой из метеоритов, весом в девяносто тонн.

Прежде чем перейти к описанию этих путешествий, я попытаюсь дать читателю реальное представление о земле, которая была ареной моей деятельности.

* * *

Простираясь к югу по выпуклой поверхности Земли, Гренландия представляет как бы нарядную бусину брошь в блистающем ожерелье изо льда и снега, опоясывающем Северный полюс.

Этот полярный остров-материк – наиболее интересная из всех полярных земель, земля поразительных контрастов, земля полуночного солнца и полуденной ночи, тропического неба и вечного снега, гор, склоны которых еще пропитаны теплым жаром древних вулканических огней, а вершины скрыты под шапками нагроможденного на них снега.

Я думаю, что большинство моих читателей будут удивлены, узнав, что история открытия Гренландии сопровождалась разными загадочными явлениями, не менее удивительными, чем ее полуночное солнце и бесконечные снежные поля.

Девятьсот лет тому назад исландский изгнанник Эрик Рыжий открыл новую страну и назвал ее Гренландией, потому что считал, что «люди скорее переселятся в нее, если у нее будет хорошее имя». Опытный старый путешественник! Из основанной им колонии его сын Лейф и другие беспокойные умы отправлялись открывать новый мир. Говорят, что спустя несколько веков из этой земли ледяных гор и морей вывезли груды моржовых бивней – дань за крестовые походы.

Еще позже враждебный флот напал на колонии и увел многих обитателей, чтобы они возместили Европе тех, кого унесла моровая язва или «черная смерть». Странная аномалия – Гренландия населяет Европу! В конце концов, последний капитан, знавший дорогу в Гренландию, был убит германскими купцами, которым он отказался продать свой груз, и Гренландия в пятнадцатом столетии выпала из цивилизованного мира и оказалась совершенно забытой до путешествий Колумба.

Столетием позже Дэвис снова открыл «Страну Уныния» – но колонисты уже вымерли, и в настоящее время, хотя датчане занимают почти всю обитаемую землю в Гренландии, разбросанные там и сям развалины домов и церквей все также немы относительно таинственной судьбы своих прежних обитателей.

Географически и топографически Гренландия с того самого дня, когда ее черные утесы появились из полярного тумана перед глазами Эрика, оставалась таинственной страной и источником постоянно растущего интереса и предположений.

Она простиралась за пределы известных земель к северу дальше, чем какая-либо другая страна на земном шаре, и были основания предполагать, что ее северная оконечность может быть краем ряда островов, по которым часть человеческой расы медленно переселялась из Сибири через полюс в Западное полушарие.

Внутренние земли Гренландии все еще покрыты ледниками, которые в течение веков наводняли ледяным потоком северные части Европы и Северной Америки.

Ее северные берега названы именами американцев, извлекших из полярного тумана и ночи ее песчаные мысы и обледенелые заливы.

Расстояние от мыса Фарвель, южной оконечности Гренландии (находящейся на той же широте, что и Христиания, С.-Петербург и гора Св. Илии), до мыса Вашингтона, наиболее северной известной нам ее точки, лежащей на 83°38' с. ш., на 50 миль больше ширины Соединенных Штатов от устья Рио-Гранде до 49-й параллели. Однако, вероятно, что ее северная граница лежит вблизи или на 85-й параллели, и в этом случае длина Гренландии равняется 1739 милям, что примерно равно расстоянию по прямой линии от Вашингтона до Мехико. От мыса Хатертона, ее самой западной, до мыса Бисмарк, ее наиболее восточной известной нам границы, 690 миль.

Площадь ее от 749 000 до 750 000 кв. миль, что приблизительно равно площади Мексики и в четыре раза превосходит площадь Новой Англии и штатов Среднего Запада. Не менее 4/5 этой площади, или 600 000 кв. миль, в три раза превосходящие площадь Франции или Германии и в 13 раз площадь Пенсильвании, покрыты льдом.

Население страны составляет 10 000 человек. Две или три сотни из этого числа – датчане, живущие к югу от 73 1/2° с. ш., Датское королевство располагает флотом из шести или восьми судов для перевозки ворвани, гагачьего пуха, мамонтовой кости и мехов, добываемых в южной части страны.

Берега отвесные и гористые, изрезанные многочисленными глубокими фьордами и защищенные рядами береговых скалистых островов. Некоторые из этих фьордов тянутся вглубь страны на расстояние от 60 до 80 миль, и многие из них служат местом впадения больших ледниковых потоков внутреннего льда.

Но самое интересное в этой стране – ее внутренние области. Все имеют общее представление о Гренландии и знают, что она покрыта льдом и снегом, однако реальные факты настолько отличаются от того, что мы наблюдаем в более низких широтах, и имеют мало общего с тем, с чем мы лично знакомы, и поэтому можно с уверенностью сказать, что едва ли один из десяти читателей имеет верное представление об истинном состоянии этого огромного оледенелого материка.

Вдоль берега Гренландии, полосой шириной от 5 до 25 миль (и в одном или двух местах от 60 до 80), тянется земля, такая, как мы ее себе представляем: горы, долины и глубокие разветвленные фьорды; земля эта окружена полярным морем, ареной существования ледяных гор и полей, и в свою очередь окаймляет и подпирает, подобно гигантской стене, огромный белый ледяной покров, под которым погребены внутренние территории страны.

Я уверен, что большинство тут же представит какую-нибудь гористую местность, с которой знаком воочию, например, Скалистые горы, Альпы, Пиренеи, несколько сот футов которых покрыты снегом и льдом, но сохраняющей изначальную изрезанность. Такая картина, однако, совершенно не соответствует тому, как на самом деле выглядят внутренние области Гренландии. Здесь копившиеся веками снежные осадки (дождь в этих широтах никогда не идет, а снег не тает даже в долгие летние дни) постепенно заполонили все долины и подняли их до уровня горных вершин, и, продолжая накапливаться век от века, засыпали, наконец, и высочайшие из них слоем снега и льда в сотни или даже тысячи футов толщиной.

Внутренние области Гренландии в настоящее время представляют собой бесконечное снежное плато, приподнятое над уровнем моря на 5, 8 и даже 10 тысяч футов. Это – громадный белый блистающий щит в 1200 миль длиной и 500 миль шириной, который покоится на поддерживающих его горах. Это – полярная Сахара, по сравнению с которой африканская Сахара совсем невелика. В этой заледенелой Сахаре внутренней Гренландии нет ни растительной, ни животной жизни, не видно ни камешка, не песчинки. Исследователь, пересекающий ее замерзшие пустыни, путешествуя, как я, неделями, видит, кроме себя и своей партии, только три вещи: бескрайнюю замерзшую равнину, бесконечный купол холодного, голубого неба и холодное белое солнце – и более ничего.

Путешественник, пересекая эту замерзшую пустыню, знает, что под ним на всем протяжении пути, на глубине 1000–5000 футов лежат высочайшие вершины, укрытые толстым снежным одеялом, – вот какова внутренняя Гренландия! И по этой приподнятой ледяной пустыне, предпочтя ее обычному пути полярных санных экспедиций – замерзшей поверхности моря, тянущейся вдоль изрезанной береговой линии полярных земель, совершал я свои санные походы, двигаясь почти прямо на высоте 5–8 тысяч футов над уровнем моря.

В конце 1885 г. я завершил работу, за которую взялся, вернувшись из предыдущего путешествия: подготовил чертежи и планы правительственного межокеанского канала в Никарагуа. Однако проект был отложен на неопределенное время.

Нужно было найти что-нибудь, чтобы заполнить свободное от работы в адмиралтействе время и найти замену делу, которому я отдавал всю свою энергию последние шесть лет.

Однажды вечером в книжной лавке мне попался небольшой рассказ о льдах внутренней Гренландии. Струна, вибрировавшая во мне в детстве, когда я читал удивительные книги Кена, снова была затронута. Я прочел все, что только смог найти по этому вопросу, нашел противоречия в рассказах Норденшельда, Йенсена и других и понял, что должен сам посмотреть, какова же этой великая и таинственная внутренняя Гренландия.

В результате летом 1886 г. я отправился в Гренландию и исследовал внутренние области (первая часть этой книги).

В докладе, прочитанном в Национальной Академии наук в Вашингтоне 23 апреля 1886 г., я отметил следующее:

«После того как я рассмотрел эти попытки [исследовать внутренний лед], я думаю, будет очевидна истинность следующего: не было сделано ни одного решительного усилия, чтобы достичь восточного берега Гренландии, и нет никаких свидетельств, что хорошо задуманное и решительное предприятие не увенчается успехом, если работа не будет прекращаться целое лето. И тогда естественно возникает вопрос: как это осуществить?

Есть два пути. Выбрав первый, необходимо отправиться из Алайтсивик-фьорда и идти к юго-востоку до мыса Дана, затем спуститься по берегу вокруг мыса Фарвель до поселений. На это понадобится два лета, так как, достигнув берега, путешествие непременно будет сильно зависеть от передвижений туземцев. Расстояние, которое нужно пройти, менее 400 миль, и я не имею ни малейшего сомнения, что, отправившись своевременно, в благоприятный год, его можно пройти туда и назад за одно лето.

Отправная точка другого, более трудного, но в то же время и более привлекательного пути, лежит в Китовом проливе или рядом с ним, а конечный пункт – в какой-нибудь точке на неизвестном восточном берегу вблизи 80-й параллели, и эта дорога, как мне кажется, будет ключом для решения гренландской проблемы. Этим путем, на мой взгляд, можно не только пересечь Гренландию, но и обозначить и нанести на карту ее береговую линию».

В интервью, напечатанном перед моим отъездом в «Нью-Йорк Геральд» 8 мая 1886 г., добавлено:

«Для выполнения простой задачи перейти Гренландию, он (Пири) считает, что путь от Алайтсивик-фьорда в северо-восточном направлении к восточному берегу близ островов Грэ, к югу от мыса Дана, скорее всего, более удобен, чем любой другой. Расстояние менее четырехсот миль, и поэтому возможно, что путешествие туда и назад, при раннем отъезде и очень благоприятных обстоятельствах, может быть проделано в одно лето. Возвратиться он предполагает вдоль берега к мысу Фарвель.

Третий путь, в котором сам переход к восточному берегу будет на втором плане по важности и послужит только шагом к чему-то большему, имеет своим началом Китовый пролив или соседнюю с ним местность, а конечной точкой – какое-нибудь место на неизвестном восточном берегу вблизи 80-й параллели. Этот путь, который, как известно, возможен, послужит ключом к решению гренландской проблемы; выбрав его, можно будет нанести на карту береговую линию Гренландии с меньшим риском и с меньшими издержками».

Из этого видно, что путь, которым Нансен попытался пересечь Гренландию в 1886 г., был подвергнут критике, и что мое собственное путешествие от Китового пролива до бухты Независимости, совершенное в 1892 г., было мной четко продумано.

По возвращении из разведки, преисполненный различными планами воплощения в реальность перехода через Гренландию и исследования ее в северном направлении, я обнаружил, что проект канала в Никарагуа начал осуществляться, и следующие два года моей жизни были посвящены ему; часть этого времени я провел дома, другую же в экспедиции в Никарагуа.

По возвращении из этой экспедиции я был отправлен на остров Лиги в Филадельфии, на строительство деревянного сухого дока, только что начатое тамошним адмиралтейством. Короткая статья, рассказывающая о моем летнем путешествии, мои выводы и мой план сухопутного исследования Гренландии, были напечатаны в бюллетенях Американского географического общества в декабре 1886 г. В 1888 г. Нансен пересек южную Гренландию, отправившись по кратчайшему из указанных мною путей; он был вынужден, однако, изменить свои планы и окончательно прошел по пути в 280 миль длиной.

Это исполнение задуманного мною предприятия оказалось для меня серьезным ударом, но моя государственная служба связывала мне руки, и мне оставалось только выбрать другой, более северный путь. Излишне и говорить, что я постоянно обдумывал этот проект, и как только строительство сухого дока стало близиться к завершению, я разработал план и представил его на рассмотрение и обсуждение Филадельфийской Академии наук, Американского Географического общества, Национального Географического общества и Бруклинского института. Он был единогласно поддержан всеми этими обществами, и так как морской департамент уже был негласно извещен, то я направил прошение о восемнадцатимесячном отпуске, сопровождаемое описанием моего проекта и письмами от Джеджа Дэли, профессоров Лейди, Пэтнама, Адамса и других. Моей целью было достигнуть и определить северную границу Гренландии сухопутным путем, т. е. пересечь внутренний лед.

 

 

Преимущества моего плана заключались в следующем:

1) воспользоваться возвышенной поверхностью большого внутреннего моря льда, лежащего за прибрежной линией земли, как прямым путем к точке назначения;

2) взять как можно меньше людей;

3) надеяться только на дичь, которую можно добыть в местности около моего исходного пункта, или главной квартиры, для снабжения моей партии запасами мяса;

4) сделать сани и снаряжение как можно более легкими и компактными, насколько позволит поверхность, по которой предстоит пройти;

5) присутствие руководителя экспедиции в авангарде исследования.

Моя просьба была поддержана капитаном Сили, комендантом острова Лиги и начальником бюро адмиралтейства и доков, командором Норманом Форкваром, героем самоанского бедствия; секретарь Трейси немедленно предоставил мне отпуск.

Американское Географическое общество выделило тысячу долларов, профессор Пэтнам дал тоже тысячу за выставку этнологических материалов в Чикаго, нью-йоркская газета «Сан» предложила тысячу долларов за письма. Вергоев дал две тысячи долларов, а профессор филадельфийской академии Гейльприн организовал вспомогательную экспедицию, члены которой также внесли свой вклад в общее дело; все это, вкупе с меньшими суммами от разных друзей и моими несколькими тысячами долларов, позволило мне снарядить северо-гренландскую экспедицию 1891–1892 гг. и зафрахтовать судно, чтобы доставить ее на север.

Здесь необходимо дать четкие разъяснения, чтобы исправить ошибочное впечатление. Филадельфийская Академия была первым учреждением, которому был представлен мой проект, и она первая безоговорочно поддержала и одобрила его. Однако, академия, как учреждение, никогда не назначила и не дала ни одного доллара на экспедицию. Члены академии в частном порядке очень способствовали как трудами, так и деньгами успехам экспедиции.

Личному интересу, дружбе, колоссальной энергии и усилиям профессора академии Анджело Гейльприна, куратора академии, был я обязан более, чем кому-либо другому, не только из-за официального участия академии, но и неофициального интереса и усилий ее членов, что позволило мне собрать средства, необходимые для успешного окончания дела.

Покойному уважаемому президенту Лейди и совету Национальной Академии наук в Филадельфии, профессору Пэтнаму, члену Американской ассоциации содействия развитию наук, Джеджу Дэли, президенту Американского Географического общества, профессору Хуперу, директору Бруклинского института, президенту Адамсу и исполнительному комитету географического департамента Бруклинского института, профессорам Ли и Юнгу, президенту и другим членам колледжа Бодуэна, моей alma mater, я был обязан сердечной и в высшей степени ценной поддержкой моего проекта.

Секретаря Трейси я благодарю за предоставленный отпуск, одобрение моего проекта и любезное содействие моим планам, командору Форквару и главному инженеру Мелвиллу, начальникам бюро адмиралтейства и доков и паровых машин, я обязан любезными услугами, которых никто другой не был в состоянии мне оказать.

Национальному Географическому обществу я обязан благодарностью за интерес к моему делу, обществу же и мисс Ульрике Дальгрэн за пожертвованный ими прекрасный флаг, чтобы отнести его «как можно дальше».

Хотя друзья в Портлендском обществе естественной истории и другие сопровождали свои пожелания успеха ценными пожертвованиями, однако Американскому Географическому обществу и, в частности, усилиям деятельных членов северо-гренландского комитета Филадельфийской Академии естественных наук, профессорам Лейди, Шарпу, Гейльприну, Бринтону и Харту и докторам Рушенбергеру и Мак-Куку я обязан теми средствами, которые были необходимы, в придачу к моим собственным деньгам, для снаряжения экспедиции.

И когда неожиданный решительный отказ китобойной компании «Дэнди» и директора «Гринланд трейд» перевезти мою партию в Гренландию на каком-нибудь из их кораблей вынудили меня нанять судно, профессор Пэтнам за счет своего этнологического отдела на Всемирной выставке, Вергоев и организованное профессором Гейльприном летнее научное путешествие обеспечили дополнительные средства, необходимые для покрытия более чем двойных издержек.

Таким образом, была организована моя северо-гренландская экспедиция 1891–1892 гг.

 

 

Возвратившись из этой экспедиции на «Коршуне», который был послан за мной, благодаря неутомимой энергии и усилиям профессора Гейльприна и других друзей в академии, я хотя и осознавал, что мои друзья были правы, называя выдающимся мое продолжительное путешествие на санях, однако был совсем не удовлетворен. Я чувствовал, что на севере должно быть сделано еще более важное дело, именно теперь, когда железо горячо и я был вооружен приобретенным опытом.

Важным фактором в связи с этим было предложение, сделанное мне майором Пондом, известным устроителем разнообразных чтений, – прочесть ряд лекций; это предприятие могло бы снабдить меня средствами для второй экспедиции, масштабы которой были бы более обширными, чем первой. Но для этого мне нужно было получить отпуск, который мне не дали бы скоро, как я имел основания предполагать.

Я обратился к Нолану, секретарю академии. Его совет был: «Обратитесь к президенту генералу Уистару. Если он одобрит ваше намерение, то поможет получить вам отпуск, если же нет, то академия не возьмет на себя инициативы». В тот же день я беседовал с генералом Уистаром. В конце нашего разговора он сказал: «Я думаю, что вам нужно воплотить ваши задумки в реальность. В виду того, что обратиться за деньгами к академии невозможно, так как имеющиеся в ее распоряжении средства не предназначены для подобных целей, я употреблю все мои усилия, чтобы вы получили отпуск». Имея на своей стороне такую поддержку, я считал дело решенным. С помощью своих друзей из академии, докторов Чапмана и Диксона, генерал Уистар представил дело в морской департамент в таком убедительном свете, что секретарь Трейси немедленно дал мне трехлетний отпуск.

Это было в ноябре 1892 г. В моем распоряжении были шесть месяцев для того, чтобы собрать средства, организовать свою партию и снарядить экспедицию. Слишком много было дел для такого короткого промежутка времени, и хотя в целом мне все удалось, однако кое-что было упущено. Это относится, прежде всего, к выбору партии. Увлекаемый энтузиазмом и не располагая временем для спокойного рассмотрения дела, я совершил катастрофическую ошибку, взяв, вопреки своей теории, большой экипаж. Я понял, но уже когда было слишком поздно, что многие члены экспедиции были плохо приспособлены для полярной работы.

За лекции, которые я прочел в 1888 г. в течение 196 дней, я получил 13 000 долларов. Миссис Пири дала все деньги, полученные за свои книги, Американское Географическое общество снова пожертвовало тысячу долларов, нью-йоркская газета «Сан» удвоила, против прежнего, свою плату за письма. Доходы из других источников достигли двух или трех тысяч.

Однако этого было все еще недостаточно, а в это самое время разразилась серебряная паника, и было невозможно заинтересовать какое-либо общество или частное лицо. Я уже зафрахтовал судно, заказал экипировку и припасы, навербовал партию, но не имел средств, чтобы заплатить. Что было делать? При этом кризисе один приятель посоветовал выставить на всеобщее обозрение мое судно и собрать таким образом необходимые средства. Я медлил, поскольку эта мысль мне совершенно не нравилась, но другого выхода не было, и жителям Филадельфии, Нью-Йорка, Бостона и Портленда за определенную плату была дана возможность осмотреть судно.

В результате была собрана необходимая сумма.

Северо-гренландская экспедиция 1893–1894 гг. отправилась на «Соколе» в июне 1893 г. На этот раз мое судно, значительно превосходящее «Коршун» по размерам, было зафрахтовано на два путешествия: отвезти меня на север и привезти назад. Оно вернулось за мной в 1894 г. с Брайантом, начальником вспомогательной экспедиции, который был помощником Гейльприна в 1892 г. Издержки в прошлом году превзошли мои ожидания, и моя мать дала необходимые на наем судна средства вместе с профессором Гейльприном, организовавшим вспомогательную партию.

Результаты работы в прошлом году не были блестящими, и я остался с Ли и Хэнсоном, остальные же члены партии вернулись. Миссис Пири и наша маленькая девочка также вернулись домой. Возвращаясь из Филадельфии в Сент-Джон, «Сокол», после того, как с него была высажена на берег партия, утонул вместе со всем, что было на борту.

Все мои сбережения и сбережения миссис Пири были истощены, и ей пришлось в одиночку собирать необходимые средства, чтобы нанять судно для посылки за мной и моими товарищами в следующем году.

Несмотря на все усилия, моя супруга не смогла собрать необходимой суммы, хотя Американское Географическое общество снова дало тысячу долларов, Американский музей естественной истории также выделил тысячу, географический клуб в Филадельфии, благодаря усилиям профессора Гейльприна, своего президента, собрал 760 долларов, чтобы послать одного из своих членов, Национальное Географическое общество организовало лекцию, принесшую 400 долларов, и несколько друзей – Дэли, мисс Торп, мисс Брайант, господа Беринг, Брайант и Пэриш – также пожертвовали различные суммы.

В этих крайних обстоятельствах президент Американского музея Моррис К. Джесап проявил беспримерное великодушие и гарантировал выделение необходимых средств. «Коршун» снова был послан на север в 1895 г. во главе с Эмилем Дибичем, командиром экспедиции. Опыт 1894 г. сделал его особенно подходящим для этих мест. Он совершенно забросил свои собственные дела и посвятил все свое время и энергию, чтобы помочь миссис Пири.

Возвратившись из этой экспедиции, истощенный моим сухопутным путешествием, я почувствовал, что мои полярные труды, по-видимому, окончились, а тот факт, что там в настоящее время работали две хорошо снаряженные экспедиции с шансами на успех, заставлял меня думать, что я потерпел неудачу.

Однако оставалось еще несколько не прослеженных нитей моей работы, которые мне хотелось связать, прежде чем я забуду о своих замыслах; стремление к более важным делам не оставляло мне времени заняться ими. Главным из моих неоконченных побочных дел было: привезти третий, последний и самый большой из метеоритов, открытых в 1894 г. Чтобы сделать это, я мечтал организовать еще одно летнее путешествие.

Было много возражений против предоставления мне необходимого для реализации этого плана отпуска, но мощное влияние президента Джесапа вкупе с личными усилиями Уайтни взяли верх, и мне была дана возможность осуществить летнее путешествие 1896 г.

Вернувшись из этого путешествия без метеорита, чему виной стали неблагоприятные обстоятельства, я узнал о возвращении Нансена из его трехлетнего путешествия через полярный бассейн, о достижении им очень высоких широт и о том, что в течение своего путешествия он не видел земли с «Фрама», хотя и прошел между Землей Франца-Иосифа и полюсом. Это лишало всех надежд Джексона и не позволяло больше смотреть на всю сибирскую часть полярного бассейна, как на возможный для достижения полюса путь. Летнее путешествие и полярная атмосфера стерли последние следы истощения и слабости прошлого года. Я снова почувствовал, как ко мне возвращаются прежние сила духа и энергия. Тот факт, что поле оставалось еще открытым, а план, зарождавшийся в моей голове и теперь вполне сформировавшийся до моего возвращения, оказывался не только более практичным, но единственным, осуществив который можно было достичь неизвестной точки Земли, наполнил меня новыми надеждами и бодростью.

Планы, реализовывать которые до завершения экспедиций Нансена и Джексона было несвоевременно, теперь созрели для обнародования, и на ежегодном заседании Американского Географического общества 12 января 1897 г., по случаю награждения меня медалью Каллума, я вкратце очертил свои замыслы, целью которых было «достижение Северного полюса, окончательное нанесение на карту Гренландского архипелага и изгнание с наших карт неизвестной площади между 84-й параллелью и полюсом».

Мой план, вкратце, состоял в следующем: «Собрать достаточно средств, чтобы обеспечить исследования в течение пяти лет, если это будет необходимо, т. е. 150 тысяч долларов, и положить их на депозит; купить судно, нанять как можно меньший экипаж; нагрузить судно концентрированными съестными припасами, отправиться к Китовому проливу, взять на борт несколько семейств своих верных эскимосов с их палатками, каяками, собаками и проч.; пройти через канал Робсона до фьорда Шерарда-Осборна или дальше и высадить на землю людей и припасы; затем отправить судно назад. Как только толщина льда в больших фьордах северно-западного берега позволит осуществить санные путешествия, необходимо заняться оборудованием складов с припасами к северо-востоку вдоль берега, причем каждый раз нужно будет брать небольшой груз и располагать склады на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга, чтобы можно было делать быстрые переходы. Как только припасы будут передвинуты вперед, вся партия также подвинется, оставив склад позади, что можно будет легко сделать, так как люди последуют примеру эскимосов и будут жить в снежных домах. Затем будет предпринят второй переход, и так до тех пор, пока солнце перестанет появляться на горизонте. Каждая из светлых зимних лунных ночей позволит продолжать эту работу, так что ранняя весна застанет партию и основные запасы провизии на северной оконечности северо-гренландского архипелага, вероятно, недалеко от 85-й параллели, со складами позади ее на каждом выступающем мысе. С этого места, когда настанет нужный момент, можно будет попытаться с хорошими шансами на успех сделать бросок к полюсу, взяв с собой отборных собак, самый легкий багаж и двух лучших эскимосов. Если первое лето будет неблагоприятным по ледовым условиям, его можно будет посвятить подробному исследованию самого архипелага и восточного берега, как можно дальше к югу, а северное путешествие отложить до следующего лета. Каждое лето судно должно пытаться дойти до главной квартиры партии, поначалу раз в два года, а затем, с приобретением необходимого опыта, и каждый год, и снабжать ее пищей, собаками и эскимосами до тех пор, пока не будет достигнута цель экспедиции. Если судно не сможет пройти канал Робсона в первый год, партия должна высадиться в заливе Хейеса и посвятить первый год исследованию этой неизвестной области.

Вернуться же из колонии, основанной у фьорда Шерарда-Осборна, можно будет в любой момент через внутренний лед к Китовому проливу.

Таким образом, для реализации моего плана нужно: 1) собрать необходимые средства, чтобы, если в первый год попытка будет неудачной, ее можно было повторить во втором, в третьем и т. д., до тех пор, пока она не будет реализована; 2) поселить часть выбранных мной семей эскимосов, врача и опытного начальника партии на самой северной точке северо-западного берега Гренландии с достаточным запасом продуктов и всего необходимого, со средствами сообщения, которые позволили бы колонии продержаться до тех пор, пока не будет реализован план, и при необходимости обеспечили возможность покинуть это место независимо от корабля.

Мой план вызвал всеобщее одобрение и поддержку, и мои друзья начали принимать меры, чтобы воплотить его в реальность. Средства были собраны, и единственной проблемой оставалось продление морским департаментом моего отпуска.

Возражения против этого отпуска, которые я прочувствовал в прошлый раз, теперь были такими решительными и резкими, что, несмотря на доклады, представленные в морской департамент Джесапом, президентом Американского Музея естественной истории, Дэли, президентом Американского Географического общества, и просьбы выдающихся деловых людей и ученых страны, понадобилось личное вмешательство и убедительное красноречие Чарльза А. Мура. Он напрямую обратился к своему другу, президенту Мак-Кинли, и тот ответил, что не возражает, если мне будет предоставлен необходимый отпуск.

Незамедлительным следствием отпуска стало летнее путешествие последнего года шестой экспедиции Пири (пятая часть книги), в ходе которого коренные жители прошли подготовку, необходимую для реализации моей программы в следующем году, а также был благополучно доставлен домой большой метеорит.

В заключение я в хронологическом порядке упомяну людей, которые своим личным участием, усилиями и содействием больше других способствовали моим путешествиям: проф. Анджело Гейльприн, генерал Уистар, Моррис Джесап и Чарльз Мур.

Помогали и оказывали содействие господа Кэннон из Нью-Йорка, Фрэнсис Вильсон из Бруклина и многие другие, имен которых я не имею права обнародовать; кроме того, употребляли в мою пользу силу своего влияния и постоянно помогали всеми средствами, морально и материально, Джедж Дэли, президент Географического общества и члены его совета, главный инженер Мелвилл, нью-йоркская газета «Сан», Сайрус Адамс и Г. Л. Бриджмен.

В том, что касается друзей, я, безусловно, самый счастливый человек на свете; всех их просто невозможно перечислить.

Организациям и частным лицам, оказавшим мне, когда я нуждался в помощи, моральную и материальную поддержку, необходимую, чтобы поставить мое предприятие на ноги, я обязан признательностью, о которой могу заявить здесь, но за которую никогда не смогу отблагодарить. Никто, кроме меня, не знает, как необходима была мне эта помощь, и я глубоко признателен за нее.

Прессу и читающую публику своей страны я благодарю за их любезный интерес к моему делу. Их дружелюбие стало большим утешением для меня.

Таковы вкратце события и их следствия, связавшие воедино мои экспедиции, и роль, которую сыграли мои друзья.

Необходимо также, на мой взгляд, внести ясность в некоторые моменты. Предприятие, описанное в этой книге, было реализовано исключительно на частные средства. Я могу, пожалуй, считать, нисколько не преуменьшая роли тех людей, которые помогали мне деньгами и содействием, что оно является результатом исключительно моих усилий. Хотя я являюсь членом той корпорации, которая развозит по всем морям земли звезды и полосы нашего флага, однако ни одна из моих экспедиций, вопреки всеобщему мнению, не пользовалась поддержкой правительства. Правительство никогда не выделяло, и его не просили выделять ни одного доллара для какой бы то ни было из моих экспедиций. Правительство не несет никакой ответственности по отношению к моим предприятиям. Оно, однако, позволяло мне располагать моим временем, т. е. предоставляло мне отпуск, необходимый для реализации моих планов.

Никто, ни организации, ни частные лица, не жертвовали мне средств, которые бы в значительной мере позволили компенсировать мои расходы. Более двух третей всей суммы, потраченной мной на мое полярное предприятие в течение последних двенадцати лет, были моими собственными, личными сбережениями. Отдельные пожертвования никогда не превышали тысячи долларов, за исключением одного случая, когда Моррис Джесап, президент Американского Музея естественной истории, снял с любезностью и благородством, сделавшими меня навеки его должником, бремя с плеч миссис Пири и взял на себя львиную долю расходов при посылке судна к северу в 1895 г. В течение семи лет я тратил всю свою энергию и каждый заработанный мною доллар на свое полярное предприятие, и благодаря мне большую часть времени звездно-полосатый флаг развевался по ту сторону Полярного круга.

 

 

Все мои скудные средства и средства миссис Пири были потрачены на организацию экспедиций: мои доходы от лекций и статей в газетах и журналах, доходы от перевозки научных экспедиций в Гренландию и проч.; в итоге в настоящее время я имею несколько тысяч долларов долга. Я рассказываю об этом не для того, чтобы кого-то разжалобить, но чтобы установить истину, о которой необходимо знать.

Мой обширные планы путешествия по Гренландии, обнародованные в 1886 г., были основаны на использовании внутренних льдов для сухопутных санных путешествий; последующее развитие и реализация на практике методов, средств и снаряжения позволяют мне считать, что я открыл новый способ полярных путешествий. С того момента Нансен прошел Гренландию, Конвей – Шпицберген. Если существующие знания условий Антарктики верны, то, возможно, что покоритель Южного полюса использует мои методы и снаряжение. Мое продолжительное санное путешествие по льду в 1892 г. служит ярким подтверждением моих мыслей. Оно четко характеризует главные особенности моего плана: внутренний лед вместо дороги, собаки в качестве тягловой силы саней, экспедиция из двух человек.

Я могу считать себя инициатором идеи использования самих собак в пищу собакам. В 1891–1892 гг. впервые экспедиция отправилась в полярное путешествие с заранее продуманным планом, подразумевавшим использование большей части собак в пищу собакам, что позволило гораздо рациональнее применить взятые с собой припасы. Именно эта задумка сделала возможным предполагаемое путешествие, и результаты показали всю правоту этой идеи.

Нансен, готовясь к своей последней экспедиции к Северному полюсу, ознакомился с нюансами и методами моего путешествия 1891–1892 гг. через своего соотечественника Аструпа, моего спутника в этой экспедиции; он моментально осознал все преимущества моего способа распределения припасов, и, использовав их, сумел в ходе своей блестящей атаки на полюс сохранить своих собак в течение трех месяцев, взяв пропитания для них только на месяц.

Высшей ступенью реализации будет следующее: два человека заключительные четыре или пять дней своего обратного путешествия смогут питаться мясом последней собаки, которая до этого съест всех своих товарок. Я почти реализовал это в моем путешествии 1895 г. Ранее основной принцип полярной экспедиции состоял в том, что сухопутное путешествие было невозможно, и что единственным вариантом остается путь по льду вдоль берегов моря.

В моих экспедициях я впервые использовал и доказал пригодность важных для полярного путешественника нюансов: выбор зимних квартир, использование измерителя пройденного пути, барографа и термографа, отказ от считавшегося до сих пор обязательным спального мешка.

Приобретенные мной подробные знания прилегающих к проливу Смита районов позволили мне показать различным ученым местности, наиболее пригодные для их специальных исследований, что, помимо прочего, дало возможность одному из ведущих в нашей стране специалистов по ледникам профессору Чемберлену снять за одно лето выдающуюся жатву сведений и оригинального материала для исследований. Без этих знаний он затратил бы на подобные исследования два или три года, эти сведения удвоили объем информации и научного материала о полярных районах.

Одна из частей моего труда имеет важное этнографическое значение, а именно та, которая посвящена небольшому, но в высшей степени интересному народу, скорее, подвиду человеческой расы – маленькому сообществу эскимосов, самых северных представителей человечества, числом всего лишь 253, живущих у мыса Йорк и к северу от него и изолированных от остального человечества непроходимыми ледяными барьерами.

Моя экспедиция дала возможность этим детям севера приобщиться к благам цивилизации. Чтобы ярче проиллюстрировать их состояние пять лет тому назад и в данный момент, я приведу следующий пример: представьте себе общину или поселение поденщиков, зарабатывающих по доллару с четвертью в день и не имеющих ничего, кроме этой платы, а затем предположите, что в определенный момент времени каждый член этой общины получил участок и десять тысяч долларов на счету в банке. Семь лет тому назад у большинства мужчин не было ножей, а многие женщины не знали, что такое игла. Немногие из этих людей имели каяки, или кожаные каноэ, и хорошо вооруженным считался тот, у кого древко копья или гарпуна было сделано из цельного куска дерева. Теперь же мужчины и женщины в изобилии снабжены ножами и иглами; каждый взрослый мужчина и подросток имеют свое каноэ, у большинства мужчин есть ружья, и каждый охотник снабжен лучшим деревом для своего копья, гарпуна, дротика и саней. Эти улучшения однозначно повлияли на качество охоты, что, в свою очередь, повысило благосостояние этих людей. Они лучше одеты, могут содержать больше собак (своих единственных домашних животных), и, как результат более сытного питания и следующей из этого большей способности сопротивляться постоянным трудностям жизни, в последние шесть лет смертность уменьшилась, а рождаемость заметно увеличилась.

Я также уверен в том, что во многом, если не всецело, благодаря мне, произошло возрождение интереса к полярным исследованиям, которые, начавшись с моей экспедиции 1901–1902 гг., продолжают увеличиваться в объеме и интенсивности.

Помимо уже упомянутого, мною было установлено следующее: санные путешествия вполне безопасны даже в условиях полярной ночи; белые люди способны долго пребывать в высоких широтах, не боясь цинги, этого ужаса полярных путешественников; только очень маленькие партии пригодны для полноценной работы в полярных районах; исследования северных областей могут быть целесообразными с экономической точки зрения и осуществляться без человеческих потерь.

Предприятие, описание которого содержится в этой книге, с самого начала шло в определенном направлении, и теперь, когда была доказана целесообразность сухопутного путешествия по северной Гренландии, когда нужно только сосредоточить приобретенный в прошлом ценный опыт на необходимых усилиях и главных направлениях, чтобы решить задачу и исследовать неразведанную часть земной поверхности, человечество не простит нас, если мы оставим ее нерешенной и не нанесем на карту.

* * *

Я нахожу целесообразным посвятить несколько слов общим вопросам санного снаряжения. Нет надобности говорить, что время, потраченное на усовершенствование снаряжения для санного полярного путешествия, никоим образом нельзя считать потраченным впустую. Снаряжение – это главный механизм и орудие путешественника.

 

 

Его эффективность напрямую влияет на объем проделанной работы, а от приспособленности снаряжения к различным нуждам зависят существование и даже безопасность как самого путешественника, так и его партии. Первое и главное требование, предъявляемое к каждому предмету, это прочность. Условия во время путешествия не позволяют заниматься ремонтом, и экспедиция не может обременять себя орудиями и материалами для ремонтных работ. Следующее требование – легкость. Продвижение любой экспедиции зависит, до определенного предела, от провизии и снаряжения. Отсюда получаем зависимость: каждый фунт веса, сэкономленный за счет более легкого снаряжения, позволит взять дополнительный фунт пищи, что в свою очередь позволит увеличить пройденный путь.

Из всех предметов снаряжения на первом плане по важности находятся сани. От них зависит все. Они должны сочетать в себе такие качества, как легкость, прочность и удобство на ходу. Каждая мелочь очень важна, и, по-видимому, даже небольшие модификации могут повлиять на их качества так же, как изменения очертания судна влияют на его скорость. Несмотря на кажущуюся простоту, для постройки саней, предназначенных для определенных целей, требуется немалый опыт, и в той же мере этот опыт необходим, чтобы уже готовые сани отнимали как можно меньше сил для их управления.

Особенности льда внутренних областей Гренландии таковы, что позволяют строить более легкие сани, чем для путешествия по морскому льду, хотя многие участки ледяного покрова, где поверхность испещрена зазубринами, станут для саней серьезным испытанием на прочность и выносливость. Основное отличие саней, предназначенных для путешествия на наземном льду, от тех, которые предполагается использовать на морском ледяном покрове, заключается в более широком и плоском полозе, необходимом для того, чтобы сани не тонули в глубоком мягком снегу,

Опыт моих путешествий 1886, 1891, 1892, 1893 и 1894 годов в постройке и использовании саней позволил мне четко и определенно представлять, что важно, а что несущественно в этом вопросе, и когда я начал делать рисунки саней для разведывательного путешествия весной 1895 г., я знал, что хочу получить. Результаты подтвердили мою уверенность.

Следующее – удобная одежда, в высшей степени важная для полярного путешественника вещь; среди арктических авторитетов наблюдается разнообразие мнений по этому поводу. Сватка склоняется в пользу одежды исключительно из оленьего меха. Грили же не верит в меховую одежду. Мнение последнего, однако, скорее относится к одежде из тюленьего меха, который считается аборигенами совсем не теплым. Мой собственный опыт убеждает меня, что меховая одежда абсолютно необходима в полярной экспедиции и что путешественник гораздо комфортнее чувствует себя в одежде из меха, чем из шерсти, естественно, при условии, что одежда качественная и человек правильно ее носит. Это особенно касается путешествий по гренландскому льду, где ветер гораздо более пронизывающий, чем на уровне моря.

Ничто, кроме меха и непроницаемой одежды из натуральной кожи, не защитит путешественника от этого ветра, и исследователь, путешествующий по ледяному покрову без меховой одежды, делает это или из-за невежества, или потому, что просто не понимает, насколько это опасно; он горько пожалеет об этом своем заблуждении. В нашей одежде, подобранной с учетом накопленного в прошлые годы опыта, мы чувствовали себя комфортно при любой температуре в интервале от –60° до +50 °F, при любом виде деятельности, от сна в палатке до перетаскивания саней на снегоступах по глубокому снегу.

Палатка всегда считалась совершенно необходимым элементом снаряжения полярной санной партии. Некоторые авторитеты выступали в пользу иглу, однако эти снежные юрты никогда не использовались путешественниками, которых не сопровождали аборигены. В моих же путешествиях по ледяному покрову 1886 и 1892 гг. у меня не было палатки, и мой опыт позволяет утверждать, что палатка в экспедиции – не более чем излишняя роскошь. В хорошую погоду было вполне достаточно подветренной стороны саней, а в бурю – куска парусины, прикрепленного одним концом к стоящим вертикально лыжам или натянутого на три снежных выступа и прикрытого сверху санями.

При разработке плана кампании 1894 г. я не включил палатку в список, хотя палатка, используемая нами в ходе подготовительной работы и оставленная на зиму на ледяном покрове, была нами взята, когда мы достигли склада с припасами. Разыгравшаяся во время равноденствия буря показала, что палатка необходима для работы на ледяном покрове ранней весной. Вот почему она использовалась нами в ходе всего этого путешествия.

Когда я думал над тем, какая палатка нужна для кампании 1895 г., я держал в уме две цели: во-первых, уменьшить величину и вес до минимума, при достаточном уровне комфорта; и, во-вторых, реализовать на практике идею, возникшую у меня в 1891 г., а именно прикрепить палатку к специально приспособленным саням. Обе эти цели были успешно достигнуты, и палатка, состоящая из тента, пола и полога для входа, весила 13 фунтов и вполне соответствовала всем нашим требованиям.

Человек, путешествующий по океану, использует компас, секстант и хронометр, я же, путешествуя по большому льду, заменил лаг одометром и лот – анероидом. Показания последнего позволяют рассчитывать путь таким образом, чтобы собаки меньше уставали; он также предостерегает в туманную погоду от приближения к земле, между которой и спокойными, гладкими высотами внутреннего ледяного покрова находятся опасные участки голого голубого льда и зияюшие расщелины, и где путешественника могут подстерегать бешеные шквалы и сильные бури.

Мой набор инструментов для путешествия состоял из теодолита, секстанта и искусственного горизонта, трех хронометров, нескольких компасов, двух измерителей пути, трех анероидов, нескольких термометров, пары биноклей и фотокамеры.

Теодолит («Фот и К°», Вашингтон) использовался чаще, чем секстант, для наблюдений на ледяном покрове, так как с его помощью можно было определить, наблюдая в течение двух или трех часов, широту, долготу и магнитное склонение с достаточной для практических целей точностью. Секстант и искусственный горизонт были взяты про запас, на случай, если вдруг испортится теодолит.

Хронометры («Говард вотч компани», Бостон) были карманными. Они были открытого типа, заводились с помощью ключа и помещались в алюминиевый ящичек, который был сделан специально по моему заказу и который я носил во время путешествия на груди под одеждой, на цепочке, надетой на шею. Эти хронометры удовлетворяли всем моим требованиям, были легкими и точно показывали время.

Набор компасов состоял из одного четырехдюймового лодочного компаса и нескольких компасов карманного размера в ящиках. Карманные компасы применялись для определения направления, когда я шел впереди партии. Лодочный же компас использовался так же, как и на море; он был прикреплен к верхушке моих саней в течение первых трехсот миль путешествия к северу, когда я был вынужден править и погонять упряжку из десяти собак. На обратном пути он позволял нам правильно выбирать направление во время тумана: без него наше продвижение было бы очень затруднено.

Измеритель пройденного пути, или одометр, состоял из колеса и двух записывающих механизмов.

Моя разведка внутреннего льда в 1886 г. показала, что одометр был необходимой вещью в снаряжении человека, путешествующего по большому льду. За исключением самого северного края ледяного покрова, местность, пройденная мной, вполне подходила для использования этого прибора. Этот инструмент избавил меня от скучной и трудной работы, позволив сократить количество необходимых наблюдений за солнцем; состояние ледяного покрова делало эти наблюдения, даже при наиболее благоприятных условиях, в высшей степени трудными и часто невозможными или, и это в лучшем случае, просто неудовлетворительными. Постоянные ветер и вьюга делали применение искусственного горизонта очень затруднительным, даже когда температура была достаточно высокой и не влияла на состояние ртути. Похожие причины – снежная поверхность, которая то была исключительно твердой, то, наоборот, слишком мягкой, а также постоянные колебания из-за ветра, затрудняли использование теодолита.

Рефракция и атмосферные колебания на ледяном покрове всегда сильны, и яркий блеск солнца, даже если смотреть на него через специальные стекла, настолько сильно раздражает глаза, уже и без того утомленные постоянным блеском неба и снега днем и ночью, что эти наблюдения для меня становились настоящей мукой. Они обычно заканчивались тем, что кто-либо другой был вынужден идти во главе партии, в то время как я шел с завязанными глазами за санями.

 

 

Компас же и одометр дают возможность получить необходимые данные с точностью, которая делает ненужными частые наблюдения за солнцем, и показывают путешественнику в любое время дня его положение и скорость, с которой он передвигается.

Зимой 1891–1892 гг. я реализовал на практике эту идею, и во время путешествия по ледяному покрову в 1892 г. колесо одометра было впервые использовано в полярной работе; полученные с его помощью результаты были вполне удовлетворительными. Затем в 1893 и 1894 гг. было сделано несколько колес, и одометр постепенно совершенствовался, так что когда пришло время делать колесо для путешествия 1895 г., у меня были совершенно четкие мысли по поводу того, каким оно должно быть. Результатом стало колесо, удовлетворявшее всем требованиям.

Мои анероиды представляли собой прекрасные алюминиевые инструменты, трех дюймов в диаметре, показывающие высоту до двенадцати тысяч футов. Подобно хронометрам, я держал их в одном ящике, что облегчало сравнения.

Все термометры – стандартные, работы Грина, самозаписывающие, настроенные на максимальную и минимальную температуру, а также обыкновенные ртутный и спиртовый.

Бинокли («Академик Оптикс») были алюминиевые, очень легкие, хорошей силы и четкости.

Камера «Кодак Истмен», № 4, была разработана специально для меня и содержала в себе 250 негативов. Эта камера была очень легкой, прочной и удовлетворяла всем моим требованиям.

Норвежские лыжи, индейские снегоступы и самые темные, дымчатые солнцезащитные очки также были важными компонентами моего снаряжения.

* * *

Как мне кажется, в этом введении необходимо дать основные сведения о характерных чертах и особенностях Сермиксоа, или большого материкового ледяного щита Гренландии, этой Сахары севера, гиперборейского Гадеса. Я буду вполне удовлетворен, если читатель получит пусть даже поверхностные знания об этом ледяном покрове.

Выражение «внутренний лед», под которым известно это образование, на самом деле дает неверное представление. Поверхность эта образована не льдом, а очень плотным снегом. Так как вся поверхность земной коры приподнята над уровнем моря на высоту от 4 до 9 тысяч футов, то береговые горы, которые видны морякам с расстояния от 60 до 80 миль, исчезают под ледяными шапками, как только путешественник оказывается на расстоянии 15–20 миль от берега. После этого он путешествует днями и неделями, не видя ничего, кроме голубой со стальным отливом линии горизонта.

Вопросы о характеристиках этого уникального наземного образования – находится ли эта огромная залежь льда и снега в стационарном состоянии, увеличивается или уменьшается – представляют большой интерес для геологов и гляциологов.

Основные из упомянутых факторов – ледники, ветер, таяние и испарение. Первые выступают из каждой глубокой долины береговых гор и сбрасывают в море в течение года огромное количество льда из нижних слоев «большого льда», в виде многочисленных образований айсбергов.

Интенсивность света оказывает огромное влияние на ледяной покров. Мои путешествия по «большому льду» проходили в течение полярного лета, т. е. когда солнце постоянно оставалось над горизонтом в течение четырех месяцев. Полярное солнце в ясную погоду светит так же сильно, как где-нибудь в южных широтах, и когда этот свет, усиленный отражением от бесконечной и абсолютно гладкой сверкающей белой поверхности льда, выходит в очень разреженные и чистые верхние слои полярной атмосферы, интенсивность света становится такой, что осознать ее силу может только тот, кто видел это своими глазами. Этот ослепляющий свет настолько жгуч, что даже самые подготовленные и привыкшие к такому свету, но незащищенные глаза могут переносить его только несколько часов. Человек, оказавшийся летом в центре «большого льда» без каких-либо средств для защиты глаз, в конце дня будет таким же беспомощным, как слепой котенок. Путешественник по «большому льду» должен постоянно оберегать свои глаза с помощью защитных стекол из темного дымчатого стекла, но даже с ними мы часто были вынуждены в пути и во время ночлега дополнительно защищать наши глаза меховыми повязками, чтобы предохранить их от света, который пробивается даже сквозь закрытые веки.

Иногда, хотя и очень редко, на белую равнину бросают тень облака, но обычно они или являются предвестниками ураганных бурь, заволакивающих все небо, или проносятся в виде размытых прозрачных перистых облаков. В ясный день путешественник видит в этой белой пустыне только снег, небо и солнце. В облачную же погоду исчезают даже они. Много раз я путешествовал в такую погоду, двигаясь в сером пространстве, чувствуя снег под снегоступами, но не видя его. Ни солнца, ни неба, ни снега, ни горизонта – абсолютно ничего, на чем мог бы задержаться взгляд. Зенит и надир не различимы, вокруг безмолвная серая пустота. Силуэты моих снегоступов выделялись резко и ясно, с каждым шагом я чувствовал снег, однако мне казалось, что я иду в пустоте, так как глаза мои больше ничего не видели. Пространство между моими снегоступами было точно таким же, как и небо. Мутный свет, заполнявший все вокруг, казалось, шел как снизу, так и сверху. Я никогда не забуду, хотя и не могу описать словами, какое это на меня производило впечатление. Напряжение как физическое, так и моральное от этой слепоты с широко открытыми глазами, было таким, что спустя некоторое время я был вынужден остановиться, пока не пройдет туман, или образовавшиеся вверху облака не дадут мне возможности определить направление движения.

Ветер никогда не утихает на «большом льду». День и ночь, летом и зимой, из года в год дует он, то с большей, то с меньшей силой, из застывшего сердца «большого льда», неся с собой снежные массы и спускаясь по направлению прямо к земле. Достигнув ее, он проносит снег через горные вершины и засыпает вьюгами и вихрями долины. Немало снега долетает и до береговых утесов, над которыми он проносится вихрем в море или на морской лед. Во время небольших бризов эта метель почти не заметна и поднимается не более чем на фут или два над поверхностью. Когда же ветер усиливается, снежинки становятся больше, сила потока летящего снега увеличивается, пока в диких порывах замерзшей Сахары эта вьюга не превращается в ревущую, стонущую, ослепляющую, удушающую Ниагару снега, поднимающегося на сотни футов в воздух.

Эта вьюга почти мгновенно засыпает всякий неподвижный предмет, и путешественнику почти невозможно в ней дышать. Несущийся снег проникает повсюду, подобно воде. Когда метель не поднимается на высоту выше колена, поверхность ее так же осязаема и почти так же ясно видна, как поверхность воды, и это непрекращающееся, головокружительное движение и пронзительный свист сводят с ума, как капание воды на голову жертв во время пытки в специальной комнате. У меня нет сомнений, что именно в это время и в этом месте, среди полярной ночи в центре этого «большого льда», находится самое холодное место на земном шаре, отделенное от действия солнечных лучей снежно-ледяным одеялом в милю или более толщиной, и на расстоянии 250 миль от возможного влияния океана.

Охарактеризовать районы внутреннего льда, которые я лично наблюдал в 1886 г., углубившись в залив Диско, можно следующим образом. Береговая линия очень разнообразна по своему строению в зависимости от широты местности, времени года, высоты и рельефа соседних гор. Когда лед выступает книзу долины в виде длинного языка или потока, края его стягиваются и сжимаются от более теплых скал с каждой стороны, образуя глубокий каньон, заполненный чаще всего ледниковым потоком. Верхние слои льда, подтаявшие от тепла, идущего от гор, и разрыхленные ежедневными колебаниями температуры больше, чем своим движением вперед, представляют собой хаотический лабиринт трещин, рытвин и небольших снежных холмов, которые становятся больше по отношению к длине ледяного языка по мере приближения к морю. У меньших ледников, спускающихся сквозь мелкие расщелины гребня горной гряды, изломаны только края, верхние же слои покрыты сетью узких разломов.

Выше, вдоль гряды, где скалы обращены на юг или возвышаются над границей льда, между льдом и скалами могут образоваться глубокие каньоны. Ложе каньона почти всегда заполнено водой. Там, где скалы ниже уровня льда, и тело, отраженное от скал, оттесняло лед, он спускается с утесов в виде куполообразных склонов. Часто скалы заметаются со льда тонким твердым снегом, подобно насыпям, через основание которых береговые потоки промывают туннель. Еще выше, на самой вершине гряды, лед лежит на скалах ровным слоем. Что же касается вида внутреннего льда, лежащего за береговой линией, то поверхность его вблизи края представляет собой ряд скругленных, нагроможденных друг на друга льдин, более крутых и высоких на обращенной к земле стороне, которая иногда бывает отвесной. Далее эти льдины переходят в длинные плоские пригорки, в свою очередь уменьшающиеся в высоту по направлению внутрь, до тех пор, пока не переходят в плоскую, слегка приподнятую равнину, которая становится в конце концов ровной.

Идя от края ледяного покрова до его центра, можно заметить до пяти отдельных зон, количество и ширина которых меняется в зависимости от времени года, широты и высоты. Зимой вся поверхность покрыта, без сомнения, глубоким непрерывным слоем тонкого сухого снега. Позже, весной, теплое солнце в полдень размягчает поверхность снега вдоль нижних границ льда, ночью же он замерзает, образуя легкую корку. Постепенно эта корка распространяется дальше внутрь, и летом снег вдоль границ внутреннего льда насыщается водой. Впоследствии эта зона насыщенного водой снега следует за зоной корки внутрь, снег же вдоль границ льда полностью тает, образуя в углублениях колодцы и ручьи, которые прорезают во льду глубокие промоины; формируются заполненные водой полости, открываются старые трещины и появляются новые. Эта зона быстро распространяется и расширяется вслед за другими, а позади нее граница льда становится неровной и грязной, на его тающей поверхности появляются голыши, валуны и морены, и к концу полярного лета лед становится рыхлым, испаряется под действием тепла и протачивается ручьями, образуя непроходимую поверхность.

Во время моего путешествия 1891 г. по ледяному покрову северной Гренландии, направляясь на север, я всегда старался не отклоняться к востоку, но меня постоянно уводило в сторону то непредвиденное обстоятельство, что большие фьорды северо-западного берега простирались вглубь ледниковых бассейнов, и я вследствие этого постоянно терял время и испытывал определенное беспокойство. В обратном путешествии, в том же самом году, я шел дальше от берега, чтобы избежать этих препятствий; это оказалось верным решением. Очевидно, что из этих двух маршрутов, имеющих одинаковые отправные и финишные точки, и очерчивающих продолговатый эллиптический сектор, нужно выбирать некий промежуточный вариант, дорогу, по которой я и отправлюсь в следующем путешествии; эта дорога будет не только короче, но и позволит обойти расщелины и крутые торосы, характерные для первого пути, и глубокий мягкий снег – для другого.

Так и произошло; учитывая опыт путешествия к северу, я изменил направление обратного пути еще больше, чтобы уменьшить расстояние на несколько миль и облегчить путешествие. Сравнение четырех профилей льдов между Китовым проливом и заливом Независимости очень интересно: оно дает очень четкое представление о рельефе «большого льда», в действительности практически плоской горной системы льда с центральным хребтом, боковыми отрогами и промежуточными долинами.

Широкая зона «утечки», которая была четко видна у вершины залива Диско, очень узка и местами совсем сходит на нет вдоль края ледяного покрова в северной Гренландии. Нунатаки, часто встречающиеся в южной Гренландии, в северной части страны, по моим наблюдениям, можно увидеть только на пути ледников и в нижней части их бассейнов и никогда на удалении от береговой полосы.

Во время первого путешествия я шел вблизи края льда и пересекал, если можно так сказать, большие бассейны вымывания и находящиеся между ними водоразделы; их профиль демонстрирует, в какой последовательности поверхность поднималась и опускалась, как на железнодорожном пути, идущем вдоль подножия горной системы. Профиль обратного путешествия того же года показывает только одно углубление – в бассейне Гумбольдта. Профили двух путешествий 1894 г. идеальны в том смысле, что демонстрируют быстрое поднятие от залива Бодуэна до поверхности центральной массы льда и затем постепенное восхождение по западному склону континентального водораздела до его вершины, вблизи залива Независимости, откуда спуск к краю льда делается крутым.

Несомненно, что гребень водораздела гренландского континентального льда находится к востоку от срединной линии земли. Очевидно, что, пересекая водораздел по пути к бухте Независимости, он тянется к северо-западу и, быстро снижаясь, теряется в береговых торосах «большого льда», вблизи места, где сходятся пролив Виктории и северо-западный берег. От этого континентального водораздела отходят ветви к полуострову мыса Йорка, к земле Прудо, Вашингтона, Холла и т. д. Между этими водоразделами находятся громадные бассейны, питающие ледники бухты Меллвилла, залива Инглфилда, бассейна Кена, фьордов Петермана и Шерарда-Осборна.

Опытный путешественник, пересекая «большой лед» может, подобно своему собрату на море, избежать или преодолеть неблагоприятные условия. Если он подойдет слишком близко к земле, т. е. к краю льда, и окажется между скалами и бурунами, т. е. трещинами и крутыми торосами голубого льда, он немедленно должен выйти в море, т. е. уйти вглубь земли. Когда же он встретит в море дующие навстречу ветры или бури, т. е. расщелины в леднике и глубокий, мягкий снег, он может избежать этого, направившись к берегу, где он вскоре доберется до твердой почвы.

Систематичность ветров, дующих на «большом льду» Гренландии, как мне удалось установить во время более чем семимесячного пребывания на нем и более или менее продолжительных ежемесячных посещений, просто феноменальна. За исключением атмосферных явлений необычайной силы, вызывающих штормы, ветер «большого льда» в Гренландии постоянно направлен радиально от центра к краям, перпендикулярно ближайшей части береговой полосы земли. Это направление ветра настолько неизменно и четко соотносится с этой перпендикулярностью, что я могу сравнить его только с течением воды, спускающейся по склонам «большого льда» с центрального внутреннего купола к берегу. Направление к ближайшей земле всегда легко определить по ветру. Изменение направления ветра показывает, что по соседству находятся большие фьорды, а если перейти через водораздел, то об этом «сообщит» практически безветренная зона или зона ветров переменного направления, за которой ветер начинает дуть в противоположном направлении, независимо от показаний барометра.

Сразу же после моего возвращения в 1892 г. было высказано мнение, что ветер, сносящий снег с ледяного покрова, является одной из главных причин, препятствующих увеличению высоты льда; фактор этот почти равноценен объединенному вкладу испарения, берегового и подледникового таяния и выноса льда ледниками. Это мнение было подтверждено и развито моими последующими наблюдениями. Учитывая, что массы воздуха с холодных высот внутреннего покрова к береговой линии перемещаются с большей или меньшей интенсивностью в течение всего года, и что тонкий слой снега таким образом сносится с края ледяного покрова на свободную ото льда землю, где он тает, следует признать, что это мнение имеет право на существование. Я уверен, что ученые, изучающие ледниковые явления, должны уделить особое внимание определению реального количества переносимого таким образом снега.

Природа «большого льда» такова, что производит сильное впечатление даже на очень прозаические умы. Думая о нем, я редко вспоминаю голод, холод, изматывающую работу, разочарования, через которые мне довелось пройти, путешествуя по «большому льду». Размышляя о его переменчивости, я вижу этот лед как одно из самых интереснейших и величайших явлений на нашей земле. Единственное, в чем я могу его упрекнуть – что он забрал слишком много жизней моих собак.

* * *

В заключение несколько слов по поводу собственно полярных исследований. Начиная с древних времен, когда люди представляли себе, что далеко за Землей людоедов находится вечно освещаемый солнцем Гиперборейский рай, и до настоящего времени область, находящаяся за Полярным кругом, за той магической линией, которая ограничивает северный диск полуночного солнца и полуденной ночи, всегда оказывала странное возбуждающее воздействие на мужчин и женщин самого разного уровня развития, возраста, живущих в самых разных условиях.

Ныне исследования, и в том, что касается как самого дела, и его подготовки, сильно отличаются от того, что было в прошлом. Невозможно более перейти границы познания одним броском, совершенным силой ума или с помощью кропотливой работы… Дни, когда Галилей или Колумб могли одним скачком достичь и перейти узкую границу мира разума или материи, уже прошли. Полярное исследование должно, подобно другим занятиям, стать бизнесом, работой; его нужно проводить из года в год, пользуясь каждой представляющейся возможностью.

Два стандартных возражения против полярных исследований – трата средств и человеческие жертвы. Некоторые люди настолько страстно отстаивают свое мнение, считая полярную работу транжирством, что кажется, будто бы деньги, потраченные на полярную экспедицию, попросту зарыты на севере в снег и, следовательно, безвозвратно потеряны. Но эти люди забывают, что провизия для этих экспедиций закупается еще дома, и что они служат для поддержания существования определенного числа людей в течение некоторого времени, и не суть важно, живут ли эти люди дома или отправляются в путешествие.

Другое возражение, мол, полярная работа забирает слишком много жизней, в действительности не имеет ничего общего с реальными фактами. Тем, кто знаком с посвященной полярным исследованиям литературой, хорошо известно, что число погибших, даже с учетом тех экспедиций, которые бесследно исчезли среди диких просторов белого севера, составляет около двух процентов от всего числа людей, занятых в этом деле; смертность эта ниже ежегодных потерь среди рыбаков и матросов Британских островов. В течение всех одиннадцати лет, когда я был занят исследованиями, только одна жизнь была потеряна, и это стало результатом случайности и не было напрямую связано с полярной работой; такое несчастье могло случиться в Альпах или в каком-нибудь нашем диком горном округе.

Мой опыт окончательно утвердил меня во мнении, что для полярной работы необходимо снаряжать небольшие партии. Результаты, полученные Гре, Ре, Холлом, Сваткой, Грили и другими, были получены партиями, состоящими из двух или трех человек. Множества несчастных случаев, которые являются неотъемлемой частью полярной истории, можно было бы избежать, если бы партии были маленькими. Бытует мнение, что чем больше состав экспедиции – тем безопаснее путешествие. Но против такого протестует, кажется, сам дух полярных стран; вынужденные временно или постоянно питаться ресурсами определенного района (что вполне вероятно в полярном путешествии), члены большой партии умрут там, где маленькая партия без проблем найдет себе пропитание. Трус, больной, бунтарь приведут к падению духа скорее в большой, чем в маленькой партии. В экспедиции Франклина не осталось ни одного живого человека из ста тридцати восьми, которые могли бы рассказать нам ужасную историю их последних дней, и я не сомневаюсь, что гибель этой экспедиции стала прямым следствием того, что в ней было слишком много участников. Когда все идет хорошо, большая партия чувствует себя хорошо, но когда начинаются проблемы, смута вспыхивает моментально. Нет ничего более ужасного, чем отступление и борьба за существование большой партии, на которую обрушивается вся ярость полярной непогоды.

Каким бы выдающимся ни был руководитель, он не способен передать всей большой партии свою отвагу и уверенность в успехе, как мог бы он это сделать с маленькой. Каждый член экспедиции представляет собой, если можно так сказать, дренажную трубу для жизненного магнетизма и силы руководителя, от которых зависит судьба партии. До известного предела его пример заразителен, и его жизнерадостность, инициативность и отвага находят отклик в каждом члене партии, но когда дни трудной работы, холода, голода и разочарования уменьшают физические и моральные силы, вливание очередной порции мужества в упавшего духом потребует такой же ощутимой траты жизненных и нервных сил руководителя, как наполнение сосуда водой из резервуара; а резервуар при этих обстоятельствах не наполняется так же быстро, как в обычных условиях.

Тем людям, которые, не понимая пользы от этих усилий, спрашивают: «Какой смысл в полярных исследованиях?», я могу ответить: «Какую пользу приносят соревнования яхт, состязания атлетов, испытания машин и военных кораблей или любое другое из бесчисленных испытаний, бывших со времен сотворения мира единственным способом определить превосходство одних людей, машин, методов, наций над другими?» Если бы меня просили перечислить все возможные выгоды полярных исследований, я должен был бы откровенно сказать, что не могу этого сделать, точно так же, как ни я и никто другой не могли сказать пятнадцать или двадцать лет тому назад, что ничем не примечательная трава, растущая на берегах тропических рек, сделает реальностью электрическую лампу накаливания. Нет ничего удивительного в том, что в области удивительнейших контрастов, где действующие вулканы окружены вечным льдом и снегом, и где маки, эти символы теплоты, сна и роскоши цветут у самого подножия ледников, будут найдены вещества, которые принесут пользу будущим поколениям.

Но предположим, что полярная экспедиция – это только эмоции, и она не приносит денег, не развивает торговли, не служит делу колонизации, не делает богатыми многих людей. Пусть она и остается эмоциями. Любовь, патриотизм и религия – тоже чувства и эмоции, и мы не ждем от них прибыли.

Однако, то, в жертву чему были принесены такие люди, как наши соотечественники Кен, Холл, Де Лонг, Шип и Локвуд и, по ту сторону океана, – Франклин, Белло, Крозье и еще многие другие, и что вдохновило перо Маркгема, Петермана, Барро, Мелвилла и других, не нуждается в защите. Нет ни одной страницы истории, которой бы Англия гордилась более, чем те, где записаны деяния и открытия ее сыновей в царстве полуночных ночей и полуденного солнца, и нет ни одного американца, который бы не гордился подвигами Де Хейвена, Кена, Хейса, Холла, Де Лонга, Грили, Локвуда и Шлея.

Какие бы доводы не приводились против полярных исследований, нет никаких сомнений в том, что ни одна часть земного шара не обладает такой притягательной силой для молодых и старых, ученых и не ученых, слабых и сильных, как эти снежные страны. И можно с уверенностью сказать, что как северная полярная звезда будет светить всегда, так, независимо от пользы или бесполезности, какое-то внутреннее обаяние полярной работы и непреодолимое стремление человека к остающемуся еще неизвестным ему уголку земли будут манить его на белый север до тех пор, пока не будет нанесена на карту каждая квадратная миля моря и суши.

 

Разведка гренландского внутреннего льда в 1886 году

Как только морской департамент предоставил мне отпуск, я сделал необходимые распоряжения и покинул Сидней в конце мая 1886 г. на борту парового китобойного судна «Орел» под управлением капитана Джекмана.

Северное путешествие в Гренландию было для меня новостью и представляло огромный интерес. Мастерство, с которым Джекман направлял крепкий, обшитый железом нос «Орла», прокладывая проход через весенний лед пролива Дэвиса, стало для меня настоящим открытием.

Свежий воздух, солнце, которое со временем стало светить на небе в течение всех 24 часов, и бесконечная смена контрастов сделали это путешествие незабываемым.

Один день: непрекращающаяся музыка скрипа и визга от ударов, когда «Орел» разбивал лед, последовательность действий: остановка, задний ход, передний ход; непрерывный шум рулевой цепи, когда руль клали налево, вправо, снова налево и с высоты мачты неизменный крик человека, ведущего судно. Следующий день: сумасшедшая скачка судна, бросающегося в волны, палуба, окатываемая водой, пеной и брызгами, которые прорываются через борта и мостик, как ослепительная снежная метель, в то время как наверху скрипели снасти, а безумный северо-восточный ветер натягивал канаты так, словно они были сделаны из железа.

На следующий же день палуба «Орла» была совершенно неподвижна, как пол в доме, хотя все судно вибрировало от шума замерзшего такелажа над головой, а наверху, над самыми мачтами, повис безжизненный свинцовый купол; с подветренной стороны – чернильное море, кажущееся еще более черным на фоне белой кружащейся пены, срываемой с волн и разбиваемой в снежные хлопья, которые поднимаются вверх в такое же светлое, как они, небо; с наветренной стороны – плотные, скрипящие белые паковые льды с заключенными в них двумя или тремя призрачными айсбергами, а над ними узкая полоса света «ледяного отблеска», похожая на длинный низкий зимний закат солнца или светло-серебристое двустороннее лезвие меча викингов.

Затем, выйдя из тумана и шторма, мы встретили подернутое рябью сапфирное, золотое море с великолепным, покрытым барашками небом над ним, а здесь и там плыли айсберги, переливающиеся голубым и розовым в горизонтальных лучах полуночного солнца.

Шестого июня «Орел» оставил меня в Годхавне и отправился к северу на китовый промысел. Здесь я был вынужден ждать две недели, пока бухта Диско не очистится ото льда. В течение этих двух недель погода была весьма неустойчива. Дождь, снег, туман, ветер, тишина, тропическое солнечное сияние и холод – все сыграли свои роли в эти капризные часы. Растения цвели вдоль снежных сугробов, овсянки пели на скалах, над морем оживленно летали чайки, морские ласточки и утки, и воздух был наполнен шумом бегущей воды, в то время как вечный ледяной покров острова смотрел вниз с вершин утесов.

Свадьба, крещение, посещение «магазина» с его богатствами полярных сокровищ – мехами и моржовой костью, и долгие прогулки по утесам и ледяному покрову острова занимали мое время, пока я, наконец, не отправился в Ритенбанк, находящийся у вершины бухты, на небольшом парусном вельботе, со смешанным экипажем: Нейльс – чернобородый, сероглазый; Петер – желтоволосый, голубоглазый; Иккиас, Йохан и Даниель, а также, в качестве лоцмана и переводчика, Фредерик, бывший одним из погонщиков собак английской экспедиции 1875 и 1877 гг.

Моей целью, в общем, было достичь края внутреннего льда, как можно ближе к северо-восточному краяю бухты Диско (мне бы хотелось у основания полуострова Нурсоак) и затем отправиться к горе Петермана на восточном берегу. Но по различным причинам я был вынужден изменить свои планы.

Мое санное снаряжение было идеально легким и совершенным, оно изготавливалось под моим личным наблюдением, и я не собирался использовать собак. Главными компонентами снаряжения были: двое саней длиной девять футов и шириной тринадцать дюймов и весивших вместе с упряжью по двадцать три фунта каждые, сделанные из орешника, стали и кожи по модифицированному образцу саней, применявшихся в заливе Гудзона; маленькие закрытые спиртовые горелки, девятифутовые ясеневые альпенштоки со стальным наконечником на одном конце и долотом на другом, снегоступы, лыжи и так называемые «снего-коньки».

Съестные припасы состояли из чая, сахара, сгущенного молока, сухого хлеба, пеммикана, брусничного варенья, сушеного гороха, либиховского бульона и смеси из мяса, бисквитов и сушеного картофеля; все это было помещено в двухфунтовые кружки фирмы «Ричард и Роббинс» из Дувра в Делавэре. 23 июня я оставил Ритенбанк; со мной были мой друг Христиан Майгор помощник губернатора Ритенбанка, и восемь туземцев на умиаке и двух вспомогательных каяках. В полночь мы обогнули южную оконечность острова Арвепринс в бухте Диско и направились мимо выхода из пролива Икаресак ко входу во фьорд Пакитсок. Над нами висели тяжелые и сырые облака, а впереди каждый выступ темных гор и нижняя сторона темного, облачного навеса над ними были залиты бледным, холодным сиянием внутреннего льда.

Войдя в узкий, окруженный скалами фьорд, мы остановились. На следующий день мы пошли вверх по фьорду через узкий каньон, отделяющий верхний фьорд от нижнего, который туземцы считают проходимым только во время прилива определенной высоты. Одна стена каньона сверкала от ярко-желтого солнечного света, лившегося через западный вход, другая лежала в глубокой пурпуровой тени; между ними протекал бурный темно-зеленый поток; за каньоном блестел голубым светом верхний фьорд, известный под названием Иллартлек, а вершины внутренних гор окрасились в матовый желтый цвет. Позади каньона фьорд расширялся в большое озеро, через несколько миль снова сужающееся. Выше этого места вода была светло-зеленого цвета и быстро делалась мельче, светлее и свежее.

В шесть часов утра 25 июня мы пристали к берегу в верхней части фьорда. В течение суток я исследовал горную плотину высотой около 2500 футов, которая сдерживает внутренний лед, и нашел проходимый путь на поверхность ледяного покрова. Утром 28-го числа наши вещи уже были у подножия льда на 2500 футов выше уровня моря, и утром 29-го наши двое саней, «Свитхёрт» и «Принцесса Тира» (эти сани были названы в честь самой юной датской принцессы), лежали со своим грузом на обращенном к земле краю ледяного покрова, на 1956 футов выше моря. Мы легли с подветренной стороны саней, но ветер и ослепительное солнце не позволяли нам уснуть. Массы черных скал за краем внутреннего льда дрожали в ослепительном блеске, голубой фьорд далеко под нами в одних местах сверкал раскаленным блеском, в других же был стального цвета, словно замерзший, а позади гор лежала голубая бухта Диско.

 

 

В 8 часов утра, когда снег затвердел, Майгор и я отправились на восток к ледяному покрову. Когда мы уходили, голубизна бухты Диско местами была испещрена жемчужно-белым туманом, который вливался через теснины, скользил с гор у входа во фьорды и сползал по их восточным откосам перистыми волнами серебристого цвета. Немного позже масса черных облаков закрыла солнце, и в полночь туман затянул местность позади нас. В час утра он дошел до нас; скорость, с которой он покрыл все и окутал нас серым покровом, была просто поразительной. Мы продвигались вперед, пока туман не сменился изморозью, и не поднялся ветер, и тогда я остановился на высоте трех тысяч футов над морем. Перевернув сани набок и положив наши прорезиненные подушки и одеяла с подветренной стороны, мы легли. В это время ветер стал штормовым, и изморозь, ставшая настоящим снегом, неслась непрерывным потоком над санями.

Мы лежали за санями, которые вскоре замело снегом вместе с нами, до вечера второго дня, когда постоянное завывание шторма перешло в перемежающиеся порывы. Мы вылезли и увидели позади и ниже нас плотные массы облаков, черных снизу и темно-свинцового цвета сверху, несущихся к северу буквально над поверхностью земли. Сама земля, покрытая на возвышенностях свежевыпавшим снегом, в других местах была черна, как ночь, а фьорд словно превратился в чернильный пруд. Впереди бледный, какой-то сверхъестественный свет стелился почти до зенита, и по всем направлениям лежал мертвый, молчаливый внутренний лед, сметаемый бешеными снежными буранами, со своими неровностями, сглаженными светом без теней.

Так как в шесть часов вечера облака с каждым мгновением становились все чернее и чернее, и все указывало на то, что шторм продолжается, то я решил взять инструменты, вернуться к палатке и ждать более благоприятной погоды. На уровне края ледяного языка начал падать вместо снега дождь, и края расщелин и голубые возвышенности напоминали покрытую маслом сталь и оказались совершенно непроходимы. Нам ничего не оставалось, как вскарабкаться на гребень горной плотины и спуститься вниз с утесов в долину. Здесь мы перешли вброд ледниковую реку и в полночь добрались до палатки; дождь лил как из ведра, ветер дул вниз по долине, угрожая каждую минуту снести палатку, и ледниковая река превратилась в ревущий поток. Поистине, внутренний лед послал нам свой нам свирепый привет, но мы не отступали.

На четвертый день, 5 июля, после полудня, показались участки голубого неба, и мы снова взобрались на ледяные утесы, нашли сани, откопали их и снова отправились на восток.

К северу и востоку от нас поверхность льда была выше, и наросты, по-видимому, длиннее и более плоские, чем те, которые мы уже прошли. На юго-востоке располагался большой ветвистый бассейн ледника Якобсхавн, простирающийся к востоку вглубь внутреннего льда, подобно большому заливу, и выше, сквозь центр его, словно волны спокойного моря, проступали шероховатые линии самого ледника. Незадолго до отправления, я ходил около саней без лыж и альпенштока и провалился в узкую расщелину; я повис на мгновение, удержавшись на раскинутых руках, прежде чем выкарабкаться, а обломки предательской снежной арки скатывались вниз в лазурную глубину до тех пор, пока вызванное ими эхо не стало похоже на бой серебряных курантов. Наши снегоступы страховали от повторения подобной неприятности во время перехода через сеть трещин, распространившихся к востоку от нашего лагеря. По мере движения вперед они исчезали, и в холоде раннего утра вся поверхность стала твердой, сплошной коркой, очень удобной для передвижения.

Два или три маленьких углубления, которые оказались на нашем пути, были достаточно замерзшими, чтобы выдержать нас, когда мы быстро проходили их, наполовину идя, наполовину скользя на лыжах. Переходя одно из них, Майгор оказался слишком близко за мной; лед, треснувший и ослабевший под моим весом, сломался, и «Принцесса Тира» оказалась в воде глубиной около 5 футов; ценой огромных усилий нам удалось вытащить ее. Это событие заставило нас остановиться в углублении на высоте 3300 футов над морем; мы легли с подветренной стороны саней и проспали несколько часов, после чего провели весь день, просушивая нашу обувь и спальные принадлежности Майгора, намокшие и одеревеневшие на морозе.

Как только солнце склонилось к северо-западу, и снег достаточно затвердел, чтобы выдержать наши сани, мы подвязали снегоступы и снова тронулись в путь. Вскоре мы достигли длинного узкого озера, простирающегося поперек нашего пути влево и еще недостаточно замерзшего, чтобы выдержать нас. Обход этого озера стоил нам двух лишних миль, но и затем мы были вынуждены идти по каше из насыщенного водой снега, которая окружала озеро по обеим его сторонам.

Вскоре после полуночи снежная поверхность сделалась твердой и грубозернистой, с небольшими отдельными участками снега, похожего по чистоте и белизне на мрамор – последствиями последнего шторма.

Позже мы встречали места, покрытые блестящим снегом такой твердости, что даже гвозди нашей обуви и стальные подрезы саней едва оставляли след. Свирепый утренний ветер заставил нас остановиться на высоте 4100 футов над уровнем моря. Вся поверхность внутреннего льда, насколько мы могли видеть, сверкала и блестела в утреннем солнце с ослепительной яркостью, которую просто невозможно описать.

Мы помнили по прошлой остановке, что невозможно спать при сильном блеске солнца и под порывами ветра, и с помощью имевшихся у нас материалов построили грубую хижину, вырезая снежные камни длинной, узкой пилой и складывая низкую стену вокруг трех сторон прямоугольника, на которой разостлали прорезиненные одеяла и прикрыли их санями.

В течение следующих десяти дней мы шли, преодолевая различные испытания, вперед, чаще против ветра. Иногда далеко вверху, в синеве, висели неподвижно очень нежные на вид перистые облака, а то над горизонтом снова появлялись черные кучевые полосы туч. Раз или два мы были окружены густым туманом, покрывавшим все тонкими, молочно-белыми кристаллами льда, и во время одного перехода яркий паргелий раскрасил северо-восточную часть неба радужными красками и вызвал ответные вспышки света на блестящем снежном поле.

После того как мы достигли высоты 6000 футов, температура упала до 10° и 8,5 °F.

Когда мы снова тронулись в путь 15-го числа, ветер переменился на северо-восточный и со снегом. Мы шли против него в наглазниках, тащили сани, нагнув головы, держали путь по ветру, но наши сани постоянно проваливались, а снегоступы забивались снегом, и это вынудило нас остановиться и ждать окончания бури на высоте 7525 футов. Слишком утомленные и полусонные от нашей борьбы с бурей, чтобы заняться строительством хижины, даже если бы мягкий снег и позволил сделать это, мы легли у наших саней и заснули.

Когда я проснулся, то увидел, что нас занесло снегом; мы пролежали здесь 48 часов, в то время как ветер и метель скользили по засыпавшему нас снегу с непрерывным угрюмым ревом. Затем, во время затишья, мы выбрались наружу и вырыли неглубокую яму, накрыли ее прорезиненным одеялом, откопали наши сани и мешки, нагрузили одеяла санями, просунули под них свои мешки и забрались сами в это импровизированное укрытие.

Около пяти часов утра, в понедельник 19-го, узкая лента голубого кристаллического цвета появилась среди облаков на юго-востоке и расширялась и увеличивалась до тех пор, пока не достигла солнца. Затем наступил день, теплый, ясный, почти спокойный, давший мне возможность сделать наблюдения и высушить всю нашу одежду. Наш лагерь, на высоте 7525 футов над морем, на расстоянии сотни миль от края внутреннего льда, находился в мелком бассейне, заполненном снегом, выпавшим до последней бури, плотным, как зернистый сахар, глубиной, насколько мне позволял измерить мой альпеншток, около 6 футов.

У нас оставалось провизии на шесть дней, и так как я не знал точно, что произошло в нижней части внутреннего льда во время нашего отсутствия, то решил вернуться. Мы связали «Свитхёрт» и «Принцессу Тиру» вместе и сделали крепкий и гибкий, насколько это возможно, маленький плот. Черный парус, желтые перекладины и боковины, красный развевающийся вымпел и блестящая жесть груза – все это выглядело очень контрастно на фоне бескрайних белых просторов внутреннего льда.

Поздним вечером 19-го числа мы отправились обратно под безоблачным небом. Наш путь время от времени сопровождался интересным явлением: мы замечали, как опускались большие участки снега, и это сопровождалось характерными приглушенными звуками, которые с шумом расходились под ледяной коркой по всем направлениям, пока не замирали окончательно; это было похоже на то, когда кто-либо катается ранней весной по свежезамерзшему озеру. Над нами было абсолютно чистое голубое небо, с одной стороны красное солнце, с другой – желтая луна, а равнина, по которой мы шли, была подернута бриллиантовой пылью. В полночь северное небо было похоже на море малинового света, а снег погружался в изящные оттенки розового.

 

 

Весь следующий день дул восточный ветер, и сани весело шли по ветру, не требуя дополнительных усилий с нашей стороны – нам оставалось только править ими и удерживать в нужном направлении.

Пока мы шли, небо и снег снова дарили нам свой фантастический блеск. Не было видно ни облачка, только на большой высоте плыли два или три хрупких перистых облака.

Снежная пыль, поднятая нашими лыжами, быстро вилась перед нами двумя длинными волнистыми линиями бледно-розового цвета, кружась и волнуясь, словно это духи льда устроили свою неведомую игру.

Когда мы остановились, ветер за санями дул со страшной силой. Приделав к плоту руль (топор, привязанный к концу лыжи), мы легли около саней. Когда желтое солнце снова дошло до северного горизонта, Майгор и я встали, заняли свои места на санях и начали путешествие, подобного которому, насколько я знаю, не было в полярной работе. С полуночи до 5 часов утра мы шли вперед, быстро взбираясь на возвышенности и так же быстро спускаясь вниз. Руль действовал великолепно. Затем поперек нашей дороги появилась группа больших, покрытых снегом расщелин, и земля (это были полуостров Нурсоак и бухта Диско), темная и полускрытая туманом, с поразительной быстротой выступила из-за белой завесы под нами. Некоторые из расщелин, самые крупные, какие нам довелось увидеть, были около 50 футов шириной; все их скопление растянулось на примерно полмили в поперечнике.

Над расщелинами нависали снежные арки, хотя местами эти арки обвалились. Снежные арки были, по-видимому, достаточно крепкими, и мы направили сани на них и, придерживаясь за боковины плота, пролетали по ним. Края всех этих громадных трещин были окаймлены нависшими снежными языками, что не позволяло приблизиться к ним, чтобы измерить и посмотреть, насколько глубоко они уходят вниз. Мы могли только бросать поспешные взгляды на эти арки, проносясь по ним, и видели, что их растрескавшиеся голубые стены, обвешанные гигантскими сосульками и покрытые фантастическими ледяными рисунками, спускались до глубины темно-голубой ночи.

Участок за расщелинами позволил нам спускаться очень быстро, и мы, вскочив на сани, продолжили стремительный бег. Ветер, натянувший парус с такой силой, что грозил сорвать его с мачты, и быстрый спуск увлекали нас вниз с захватывающей дух быстротой. Наш плот скользил по снегу, легко и изящно подымаясь и опускаясь на каждой неровности.

Мы не скоро забудем тот славный бег по ледяным склонам, в хрустящем воздухе, при розовом свете полярного летнего утра. Примерно за час мы достигли области, где каждое углубление представляло собой голубое озеро, часто скрытое ледяными холмами. Мы были вынуждены спустить наш парус, сойти с плота и идти до тех пор, пока на нашем пути не оказалось огромный участок мокрого снега. Всего за это время мы спустились на 2125 футов. Снег у того места, где мы остановились, был насыщен водой, и ветер грозил снести нас в это снежное болото. Здесь мы оставались до полуночи, ожидая, пока поверхность промерзнет достаточно, чтобы выдержать нас. Однако уже на расстоянии пятидесяти ярдов от лагеря мы провалились по колено, и наши снегоступы оказались полностью забиты мокрым снегом.

По счастью, глубина этой снежной каши нигде не превышала трех футов и, перейдя вброд ручеек, протекавший в центре участка, мы наконец выбрались на сухой снег и, очистив сани от налипшего снега и льда, принялись бежать, чтобы восстановить кровообращение в ногах. В течение нескольких часов полузамерзшие снежно-ледяные болота чередовались с твердым голубым льдом, покрытым промоинами. Затем все изменилось: мокрый снег и озера исчезли, и поверхность, по которой мы шли, представляла собой белый зернистый лед, исчерченный по всем направлениям бороздами от 1 до 4 футов глубиной и от 2 до 10 футов шириной, с небольшим ручейком в глубине каждой.

Вершины почти всех ледяных холмов были испещрены расщелинами, где-то больше, где-то меньше, и одна из них, покрытая легкой, снежной аркой, чуть было не стоила жизни моему другу. Мы толкали сани, как обычно, до тех пор, пока их концы не оказывались на противоположных краях расщелины. Я перескочил через нее, чтобы подтянуть наш санный плот, в то время как Майгор его толкал. К несчастью, прыгая за мной, он поскользнулся, наступил на снежную арку, подавшуюся под ним, и провалился в расщелину, цепляясь за заднюю часть саней, передок которых резко рванул вверх, едва не вырвавшись из моих рук. На мгновение сани повисли, качаясь на краю пропасти, и жизнь человека зависела от того, упадут они или нет. Мне все-таки удалось удержать их, и голова Майгора появилась из расщелины; сани медленно наклонялись, и Майгор бледный, но улыбающийся, выбрался на лед.

Чуть поодаль от того места неприятное, хотя и неопасное приключение ждало уже меня: когда я спускался в ледниковый ручей глубиной по колено, чтобы перетащить «Свитхёрт» и «Принцессу Тиру» через него, поток сбил меня с ног, я оказался в глубокой впадине ниже этого места, а затем поток с головокружительной быстротой увлек меня вдоль своих полированных краев. Моя беспомощность в борьбе с этим потоком, едва более шести футов шириной и пяти футов глубиной, буквально взбесила меня, и как только на отмели появилось место, где можно было упереться заостренным концом моих снегоступов, я вскарабкался на крутой берег и побежал на помощь Майгору, который с трудом удерживал полупогруженные сани, борясь с течением потока.

По мере приближения к земле количество борозд и расщелин увеличивалось. Солнце, поднявшееся после своего короткого пребывания за горизонтом, блеском утра заставило нас забыть обо всем. Разнообразие глубоких богатых красок среди темных гор под нами было просто удивительным; мы увидели пробивающийся сквозь массивные проходы темный голубой цвет фьордов Пакитсок и Кангендлюарсарсок и за ними пролив Икаресак. Позади нас желтое солнце выплывало из моря света над голубовато-стальной линией замерзшего горизонта. Достигнув края ледяного языка, мы прикрепили сани и, привязав инструменты на спину, спустились по леднику.

На первый взгляд все выглядело точно также, как и три недели назад, но эти три недели полярного лета превратили каждый дюйм поверхности в твердый, блестящий, маслянистый голубой лед, и поверхность стала резче, глубже, более угловатой и сильнее выраженной, как на гравюре, которая дольше, чем обычно, была подвержена действию кислоты. Борозды, настолько широкие, что по ним, с любой стороны, спокойно проходили человек и сани, теперь выглядеди словно в десятки раз увеличенное лезвие ножа. Расщелины, через которые мы перескакивали, стали непроходимыми пропастями. Спускаясь по долине, мы находили новые скопления цветов, появившиеся за время нашего отсутствия. Местами дерн был покрыт пурпурными цветами, повсюду в изобилии росли нежные голубые колокольчики. Жара в долине, даже в этот ранний час, тяготила нас, привыкших к атмосфере внутреннего льда, и когда мы добрались до палатки, почти всю свою одежду, за исключением обуви, я нес на спине.

Два дня спустя, когда мои воспаленные глаза и потрескавшееся и покрытое волдырями лицо пришли в более-менее нормальное состояние, мы перетащили сани через горы, спустили их к палатке на себе и вернулись в Ритенбанк. Здесь, к большому моему сожалению, я был вынужден расстаться с моим рыжебородым, голубоглазым другом Майгором и отправился один к леднику Тоссукатек у основания полуострова Нурсоак.

Переезд в небольшой лодке от Ритенбанка до Кекертака. где я набрал экипаж и нанял умиак для путешествия вверх по фьорду, прошел без особых приключений, за исключением одной ночи, проведенной во время ливня на черном мысе Ниакарнак в ожидании, когда быстро проносящиеся мимо айсберги и поля льда дадут нам возможность переехать через фьорд. Черные скалы, дождь, весело стучавший по моему прорезиненному одеялу, словно по железной крыше, и сама местность укрытая траурным облачным навесом с несущимися по нему разорванными вуалями дождя, представляли собой первозданно-дикую картину, подобной которой я до этого никогда не видел.

От Кекертака я отправился к фьорду Тоссукатек в умиаке с командой широкоплечих, краснощеких, белозубых молодцов – лучших представителей из всех встречавшихся мне эскимосов. На мой неопытный взгляд фьорд казался совершенно непроходимым. От одного берега до другого он был буквально заполонен громадными плоскими айсбергами; в узких проходах и извилистых полыньях между ними, по-видимому, теснились обломки айсбергов и поля плавающего льда. Но мои лоцманы в каяках, казалось, инстинктивно знали, где был проход, и на второй день мы без приключений добрались до вершины фьорда.

Это путешествие вдоль длинного, узкого истока такого громадного и подвижного ледника, как Тоссукатек, было преисполнено неописуемого величия. Воздух постоянно сотрясался от ударов, разнообразных по силе – от щелканья пистона до канонады тяжелой артиллерии; буквально ежесекундно до нас долетали отраженные раскаты, словно где-то бушевала гроза, и волны, вызванные разламывающимися айсбергами, заставляли весь этот величественный ледяной флот качаться, вздыматься и разбиваться с беспрестанным шумом о скалы.

Ледник, когда я увидел его в первый раз, простерся поперек вершины фьорда, подобно гигантской розовой плотине, а над ним вздымался голубой величественный внутренний лед.

Поздним вечером 3 августа, как только солнце опустилось за северные горы, я выбрался из своей маленькой палатки, разбитой у самого края ледяного покрова, и в одиночку отправился на разведку «большого льда» через основание полуострова Нурсоак. Три дня спустя я вернулся, пройдя по льду до края ледника Карриак около 25 миль к северу, где буквально на несколько мгновений остановился, чтобы полюбоваться величественным бассейном большого ледника, который представлял собой хаотическое нагромождение льда. Затем подул юго-восточный ветер, который пронес через великолепные, испещренные ледяными горами голубые воды фьорда Оменак черные облака. Они нависли над Нурсоаком, скрыли снежные вершины Окайтсорталика и Майоркарсуатсиака и их «коллег» и подернули пространство вокруг меня вуалью падающего снега и дождя.

Затем, пробиваясь сквозь бурю, я вернулся по своим следам к палатке. Эта уединенная прогулка в молчании, унынии и бесконечной шири «большого льда» произвела на меня огромное впечатление.

Вернувшись в Кекертак, я взобрался на извилистый пик Найат на северной стороне фьорда, откуда открывается великолепный вид на всю северо-восточную часть бухты Диско. Перед глазами наблюдателя, находящегося на пике Найат, расстилается, словно на карте, весь фьорд Тоссукатек со своими разветвлениями в проливе Икаресак и с громадным ледником у его вершины, и, по-видимому, ровный горизонт простирается от северо-востока к юго-западу. Из Кекертака я отправился к знаменитым, богатым ископаемым материалом пластам Атанекердлюк. Здесь я нашел остатки деревьев, черные окаменелости, четко демонстрирующие строение древесины и коры. Куски песчаника хорошо раскалывались на пластинки, между которыми были видны ясные, резкие отпечатки больших, с неровными углами, листьев; каждая мельчайшая прожилка и тонкая зазубрина краев были видны так же четко, как линии гравюры на стали; встречались и длинные, узкие, сужающиеся к концам листья, и великолепные перистые папоротники.

У тех, кто может по достоинству оценить удивительную историю этих отпечатков листьев, не исследованных еще под микроскопом специалистами, эти ископаемые вызывают странное впечатление. Как будто держишь в руках только что разрезанные, серые страницы книги, отпечатанной бесконечное число веков тому назад, со свежими, зелеными листьями, рассыпанными по ней, которые кажутся знакомыми нам и напоминают листья бука, магнолии и дуба, какие мы можем видеть в июне на залитых солнцем окраинах какого-нибудь из наших лесов; однако, взглянув поверх страницы, мы видим внизу под собой скопление громадных айсбергов и, за узким проливом, вечный ледяной купол острова Диско, венчающий утесы и разбросавший по их бокам ледяные рукава. Я спустился вниз, и меня не покидало странное фантастическое чувство, что если я сейчас вернусь и взгляну на ущелья, то увижу лиственный лес, шелестящий и сверкающий в солнечным свете. Однако все это составляет только часть этого края поразительных контрастов; этого края полуночного солнца и полуденной ночи, тропического неба и вечного снега, гор, полускрытых вечными ледяными покровами, но еще наполненных жаром древних вулканических огней.

От Атанекердлюка я отправился в Кекертак, оттуда в Ритенбанк, затем снова на неповоротливом парусном вельботе в Годхавн, куда за мной 6 сентября пришел «Орел».

Из Годхавна «Орел» отправился прямо на запад, через залив Баффина, пройдя сквозь участки скоплений обломков «срединного» льда, и бросил якорь вблизи острова Агнесмонумент, к северу от реки Клайд. Низкий берег и лежащие позади него горы были практически полностью укрыты снегом; сплошное ледяное подножие скрывало берег. Новый лед намерзает быстро, и уже утром он оттеснил нас, и «Орел» пошел к северу и бросил якорь в бухте Проворства. Этот известный китобоям, но не нанесенный на карту проход, находится к северу от мыса Каргенхольм, в группе совершенно не исследованных островов и глубоких фьордов. Окрестности гавани, очертания которых проступали сквозь густой снег, и гонимые ветром облака создавали впечатление первозданной природы; в глубине гавани виднелись остроконечные, разбросанные то тут, то там горы.

Черные, вертикальные скалы их вершин резко и очень рельефно выделялись на белом фоне. Девять дней простояли мы здесь, среди практически беспрестанного снежного шторма. Затем 20-го числа на рассвете Джекман направил «Орла» против задувающей с северо-востока метели и пошел назад к фьорду Эглингтон. Земля с подветренной стороны постепенно вышла из облаков, и показался мыс Адер, позади которого к северу был хорошо заметен конический пик. Пики на северо-западе от него также были скорее конической формы. Далее на мрачном заднем плане рельефно вырисовывался пролив Скотта; его вертикальные стены были далеко видны среди гор, уходящих вглубь земли. Если смотреть на остров Скотта у входа в гавань, то он напоминает гигантскую крепость с вертикальными стенами 1500 футов высотой, гладкими и ровными, словно они были выложены каменщиками.

Достигнув Эглинтона, мы направились к бухте Равенскрег, на южной его стороне. Берег здесь представляет собой ровную скалу, без гальки и песка вдоль ее сглаженного волной берега. В гавани уже находились три китобойных судна: «Эскимос», «Деятельный» и «Нева Зембла»; при наступлении ночи свой якорь здесь бросил и «Орел».

Бухта Равенскрег одна из самых удобных на всем этом берегу. Узкий, глубокий проход врезается на несколько миль в землю. На следующий день пришла «Терра Нова»; китобои стояли здесь следующие десять дней, ежедневно посылая шлюпки на поиски китов. Иногда до тридцати шлюпок сновали туда-сюда, и тогда фьорд выглядел очень оживленно. Если ветер был благоприятным, суда сами ходили под парусами (китобои никогда не пользуются винтами, находясь вблизи китов) и плавали возле устья фьорда. Во время вылазок на берег члены экипажей этих кораблей убили до десятка медведей. Однажды шлюпки «Орла» также пришли со шкурами двух медведей, убитых острогами в воде. Экипажи трех лодок боролись вместе, чтобы не позволить одному из этих могучих животных забраться в лодку и отомстить за предательский удар сталью.

В последний день сентября мы отправились к острову Бьют на южной стороне Клайда. Берег от Эглинтона до Клайда похож на длинное глубокое ущелье. В полдень следующего дня мы подошли к Катерхеду (на картах китобойных кораблей он обозначен как мыс Рейпера). Здесь мы увидели корабли, это были «Полынья», «Эскимос» и «Терра Нова», а затем шли вдоль берега от Катерхеда до мыса Катер десять дней. В течение этого времени снег шел почти беспрерывно, и молодой лед образовывался с подветренной стороны выступающих мест или около старого льда, где была тихая вода. Однажды утром барометр быстро упал, а после обеда перестал идти снег, после чего с юго-востока на нас обрушился ужасный шторм.

Абсолютный штиль, спокойное море – и вдруг практически бесшумно появляются высокие тяжелые волны, до этого подымавшие и опускавшие, словно пробки, огромные айсберги. Затем волны бросали огромные куски льда на юго-восточную отмель Катерхеда и разбивали их о скалы, и все это действо сопровождалось грохотом, вздымающейся пеной и раздробленным на мелкие кусочки и разлетающимся во все стороны льдом. На закате ярко-голубые стальные западные горы стояли среди пылающего неба и моря, затем появились бриллиантовые россыпи звезд; Млечный Путь соперничал по яркости с зарей, и бешеный ветер дул сквозь утесы. Нас задел край полярного урагана, несущегося по проливу.

8 октября я в первый раз увидел кита; он был и первым, увиденным с борта «Орла» в это лето. Громадное черное животное играло в небольшой полынье среди паковых льдов вблизи горы; когда кит падал головой вниз, его хвост и без малого половина тела выделялись на фоне гор; в этот момент было видно, что хвост, взбивающий тучи морской пены, находится на уровне грот-реи. Порезвившись несколько минут, кит ушел куда-то на юг. У Катерхеда к нам на борт поднялись несколько туземцев. Одно семейство – вдова, старший и младший сыновья, и дочь с ребенком, – показалось вполне опрятным и смышленым. У старой дамы были татуировки в виде линий, изгибающихся от переносицы вверх над глазами и от ноздрей через щеки к ушам.

У дочери было веселое и даже миловидное лицо, с темно-карими глазами и румянцем на щеках. На ногах у нее были особые длинные сапоги из тюленьей кожи – каммингсы, с громадными карманами с наружной стороны. То, как они выглядели над коленями, напомнило мне шаровары турчанок. Ребенок был полностью, за исключением лица и рук, завернут в пятнистую шкуру, и когда его вытащили для кормления, он был похож на цыпленка, только что вылупившегося из скорлупы. Сыновья были крупными, широколицыми парнями, взгляд которых говорил об их сообразительности.

Утром 10-го числа мы обнаружили, что у всех кораблей по ватерлинии намерз тяжелый пояс льда. В полдень «Орел» снова отправился на юг. В полночь мы вошли в лед к северу от мыса Хупера, и на следующий день я и Джекман застрелили трех медведей. Надо сказать, что такая охота сама по себе не опасна для охотника, однако есть определенный азарт в том, чтобы пробиваться сквозь лед и, догоняя громадную дичь, править китобойным судном, словно крепкой лошадью на охоте. Лед был достаточно плотным, так что «Орел» едва плыл вровень с медведями, судно, содрогаясь от ударов ледяных полей, дрожало, медведи же прыгали с одной льдины на другую, скрывались среди ледяных холмов и бросались в широкие полыньи, так что мы без толку потратили несколько патронов, прежде чем попали в одного из них.

Трудно было сказать, удачен выстрел или нет, так как даже при незначительном ранении животное с ревом хваталось за рану. Один из медведей, получивший, когда он пустился бежать, пулю в заднюю лапу из моего винчестера, схватился за рану, дважды лягнул лапой и задвигался еще быстрее, затем капитан прострелил ему вторую лапу; после этого мы несколько раз промахнулись, и он бросился в воду. В этот момент я пустил ему пулю в голову, зверь зашатался, и когда он пытался выбраться на лед, вторая пуля, попавшая в основание черепа, окончательно свалила его на землю. Это был старый медведь, без единого грамма лишнего жира, с великолепной головой и зубами. Его мощнейшим лапам позавидовал бы любой профессиональный борец.

13-го числа, после полудня, «Орел» прошел по краю паковых льдов и вошел в темные, с рябью на поверхности, свободные ото льда воды пролива, около мыса Вальсингам.

На следующий день после полудня нас настиг полярный ураган; поначалу снег падал ровными слоями на палубу, а затем с невероятной быстротой поднялись огромные волны. Мы работали до тех пор, пока все китоловные приспособления не были переправлены из шлюпок в трюм, вместе со всем, что невозможно было зафиксировать на палубе; сами вельботы были привязаны двойными канатами, люки закрыты, и паруса были закреплены еще сильнее; затем весь экипаж подтянул якорь, сразу три матроса с трудом повернули штурвал, и старое судно встало носом к урагану. Цепляясь за подветренную сторону около мостика, совершенно засыпанные, за исключением глаз, снегом, я и Джекман стояли, наблюдая за бешеными волнами, которые догоняли нас, появляясь из ослепляющей метели. В течение нескольких мгновений ничего невозможно было расслышать. Затем зеленое чудовище подбросило корму «Орла» высоко в воздух, пронеслось над гакабортом, прорвалось сквозь трубу винтового двигателя и с шумом ушло дальше. «Вперед!» – прозвучал сигнал в машинное отделение: штурвал сделал оборот, двинулся руль, и, подстегиваемый винтом, парусами и рулем, «Орел» закрутился как волчок, взобрался на второе серо-зеленое чудовище, прошел через его вершину и спустился с другой стороны.

На носу отдали парус, с таким грохотом, словно это был выстрел из пушки, и с парусами, которые были натянуты шкотами так, что стали похожими на косые, расправленные наполовину крылья летающего тезки нашего корабля, «Орел» накренился и лег на воду. Вскоре с подветренной стороны смыло шлюпки, шлюпбалки и пиллерсы; затем жестокая волна разбила наветренные укрепления, вода оказалась в кают-компании, и все в ней поплыло. Незадолго до наступления темноты вахтенный пронзительно закричал: «Лед!» и в тот же миг перед носом судна показалась покачивающаяся громадная голубая, лишь немного выступающая над поверхностью воды, масса льда. Когда «Орел» нырнул на нее, с мостика казалось, что его утлегарь находился от льда на расстоянии одного фута, затем ледяная глыба покачнулась и ушла в сторону. На мгновение подброшенная на вершину волны, она качалась высоко над кормой, проходя мимо нее. Кипящий водоворот и голубоватый блеск под кормой «Орла» показал место, где она погрузилась в воду.

Затем наступила абсолютно темная ночь, и мы вошли в пролив. В полночь снег прекратился, луна ярко засияла, и «Орел» легко шел по стихающим волнам. Ближе к утру мы подошли к американской китобойной базе в проливе Камберленд, где стояли на якоре около шестнадцати дней. 1 ноября мы подняли якорь и в течение суток прокладывали свой путь через плотный молодой лед. Крепкое старое судно, дрожащее от киля до клотика, шло через плотный, быстро замерзающий паковый лед, чтобы не попасть в «зимнее заключение». Эта борьба со льдом разительно отличалась от июньской во время нашего пути в Гренландию. Тогда это была быстрая работа сильного и искусного борца, который не знает проблем, теперь же это было натужное усилие гиганта, пытающегося справиться с тяжестью, которую он едва может сдвинуть.

Два дня мы провели под защитой залива Фильда и затем снова направились на юг. Всю ночь с машиной, работающей на всех парах, с черными на фоне южного месяца парусами, с такими же черными, покачивающимися среди звезд мачтами, «Орел» шел на юг мимо пролива Гудзона под ярким занавесом фантастического в своем великолепии сияния.

Сначала северное сияние простиралось с севера на юг, поперек пролива, в виде блестящей, белой, волнующейся занавеси, край которой, казалось, касался вершин мачт. Затем занавесь исчезла, и с севера судно осветилось волнообразными потоками бледного, размытого света; они, сформировавшись в волнистые складки, двигались и дрожали в воздухе, увеличивались и исчезали, отделялись и сходились вместе, удивительным образом напоминая то, как открывается и закрывается японский веер, и наконец, словно испуганные каким-то недружелюбным вихрем так, что каждая складка стала излучать золотые, фиолетовые, зеленые и малиновые огни, они разделились на парящие фрагменты и растворились в светящихся слабым светом облаках.

После этого мы шли вдоль берега Лабрадора в течение недели неприятных ветров и бурь, нагнавших туман, снег и яростные серо-зеленые волны, изредка освещаемые на мгновение прорвавшимся лучом бледного ноябрьского солнца. 17 ноября «Орел» бросил якорь в гавани Сент-Джон, и мое первое полярное путешествие закончилось. Но бациллы «северной болезни», попавшие в мою кровь, и «полярная лихорадка» остались во мне навеки.

 

Цель и результаты разведки 1886 года

Цель.

Получить практические знания и оценить возможные трудности и состояние льда внутренней части Гренландии; опробовать некоторые методы и компоненты снаряжения; провести доступные научные наблюдения; проникнуть вглубь «внутреннего льда», насколько возможно дальше.

Результаты.

Достиг наивысшей, чем когда-либо ранее, точки «внутреннего льда».

Проник дальше, чем любой другой белый человек до сих пор.

Впервые достиг внутреннего плато вечной мерзлоты.

Определил главные особенности внутреннего льда от края до середины.

Получил ценные знания и практический опыт относительно условий ледяного покрова и необходимого снаряжения, а также полярного плавания, ознакомился с полярными берегами на значительном протяжении.

Появились идеи, очень ценные в будущем, относительно одометра, парусов и проч.

Сделаны следующие выводы:

Взойти на «внутренний лед» нужно в точке, находящейся как можно выше над уровнем моря, и там, где присутствие больших и быстротекущих ледников указывает на крутой подъем на лед вблизи берега.

Партия должна быть минимальной по численности, ее члены должны в совершенстве уметь пользоваться лыжами и снегоступами.

Поверхность «внутреннего льда» предоставляет отличную возможность добраться до восточного берега и, в случае, если ледяной покров простирается на то же расстояние, что и поверхность земли, то и до северной оконечности Гренландии.

Предлагаю следующие варианты пути;

«От основания полуострова Нурсоак до вершины фьорда Франца-Иосифа и обратно» (А) .

«От Китового пролива до северной оконечности Гренландии, то есть пересечь ледяной покров к восточному берегу. Этот путь будет ключом для решения гренландской проблемы» (В) .

«От бухты Диско до мыса Дана» (Д).

 

СЕВЕРО-ГРЕНЛАНДСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1891–1892 гг.

Назад: Предисловие автора к первому изданию
Дальше: Глава I. От Бруклина до бухты Мак-Кормика