Его императорскому величеству всепресветлейшему государю императору Николаю Павловичу

Всемилостивейший государь!

Бессмертный, в Бозе почитающий монарх Александр I неоднократно повелевал Российскому флагу предпринять плавание вокруг земного шара. Во исполнение священной его воли и имел счастье совершить одно из таковых путешествий на шлюпе «Ладоге», посетил многие страны, острова и видел разные народы, нравы и обычаи. Вот предмет трудов, которые с благоговением повергаю к стопам твоим.

Предуведомление для мореходцев

По окончании экспедиции, отправленной под моим начальством для обозрения берегов Новой Земли, в 1822 году я был снова приглашен к принятию препоручения в отряде, назначенном в колонии Императорской Российской Американской компании. Брату моему М. П. вверен был 44-пушечный фрегат «Крейсер», а мне 20-пушечный шлюп «Ладога», построенный на Лодейнопольской верфи, корабельным мастером Курепановым. Длина шлюпа по гондеку —120, ширина без обшивки – 30, глубина интрюма – 15 футов 4 дюйма.

Проведя несколько времени в С.-Петербурге для приобретения нужных сведений, я отправился в Кронштадт для принятия начальства над сим шлюпом. 14 апреля в средней гавани он был килеван, обшит медью и положены нужные скрепления в подводной части. 2 мая, по отнятии стрел, начали укладывать балласт и материалы, которые надлежало доставить в Петропавловский и Охотский порты. 24 июля совершенно готовый к отплытию шлюп, вместе с фрегатом «Крейсером», выведен на малый рейд.

Нужно заметить что шлюп сей при 14 футах 6 дюймах равного углубления киля, имел чугунного балласта 3704, каменного 1260 пуд, больших бочек для воды 50, средних 48, малых 8, разной величины анкерков 50, провизии на восемнадцатимесячное плавание по числу 83-х порций и материалов для отвоза в упомянутые порты 4500 пуд, также провизии не поместившейся на фрегате «Крейсер» – 1317 пуд. Сия провизия и вещи, составляющие главный груз, огромностью своих кип загромоздили трюм и тем лишили способа к помещению большего груза. Сверх обыкновенного запаса в рангоуте, я имел нижний рей (из двух частей) и полный руль, которой, разобрав и поместив на шлюпе, обеспечил наше плавание в отдаленных и не столь еще известных морях, в коих и самые необходимые пособия долженствовали бы зависеть от народов диких.

 

Глава I. Переход из Северного полушария в Южное

18 августа мы отправились в путь. 19-го поутру в 4 3/4 итальянских милях на NW 24°30' от Наргинского маяка, встретили эскадру под начальством вице-адмирала Кроуна, шедшую в Кронштадт, 20-го в 10 часов утра прошли на перпендикуляре курса Дагерортский маяк и простились с отечеством.

6 сентября положили якорь на Копенгагенском рейде, где стояли новопостроенные в Архангельске и шедшие в Кронштадт корабль «Сысой», фрегат «Вестовой» и возвращающееся транспортное судно «Урал». 13-го пришел в Копенгаген бриг «Аякс», имевший весьма хороший хронометр Бародовой работы № 920, который по предварительному сношению с командиром брига, лейтенантом Филатовым, я принял на вверенный мне шлюп.

Плавание наше из Кронштадта сопровождалось, по большой части, противными и крепкими ветрами, замедлявшими прибытие в Копенгаген; но сие замедление вознаграждено было навыком матросов к корабельным работам. Внезапный шквал в темную ночь не приводил их в робость и недоумение; они знали свое дело и вполне были уверены в искусстве вахтенных офицеров.

В Копенгагене мы запаслись достаточным, до вторичного прибытия в Рио-Жанейро (т. е. в обратный путь), количеством рома, частью уксуса и вина, коих я положил купить на острове Тенерифе. 16 сентября вступили под паруса; 25-го близь Галлоперского маяка подвержены были крепкому от SW шторму и сильному волнению, которые удалили нас от Английского канала и повредили у фок-мачты с правой стороны лонг-саленг; укрепя оный шкалами, благополучно достигли Портсмута 6 октября и остановились на Модер-банке.

 

 

По прибытии на рейд просил начальника отряда, немедленно отправлявшегося в Лондон, купить для меня нужные астрономические инструменты, хронометр и карты; на другой день разружил шлюп и приступил к исправлению повреждений.

5 ноября совершенно приготовясь к вступлению под паруса, я перевез от г. Брадлея оба мои хронометра, находившееся у него для поверки; 4 ноября они отставали от среднего времени на Гринвичском меридиане: № 920 – 0°3'12''3; а вновь купленный в Лондоне того же мастера Барода, № 991 – 0°2'22''5. В каждые сутки первый отставал 7′′7, второй 4′′6. Расположась немедленно отправиться в путь, мы снялись с фертоинга; но противный ветер задержал еще несколько дней; 21-го вступили в Нидельский канал, где по причине темноты остановились на якоре подле крепости Гост, а на другой день наставшая от SW буря принудила нас возвратиться на Модер-банку; 28-го удачно прошли Нидельские маяки и отпустили лоцмана.

В продолжение 55-дневного пребывания нашего в Портсмуте, погоды стояли большею частью сырые и ненастные: сильные ветры повредили многие суда, стоявшие на Спитгеадском рейде и пришедшие в канал 21 ноября. Здесь небесполезным почитаю заметить, что кораблям, идущим в Портсмут, лучше останавливаться на Модер-банке, нежели на упомянутом рейде, и класть якоря близь берега острова Вайта против пристани. Благовременное заготовление инструментов, хронометров, презервов и многих других вещей, для коих все наши суда обыкновенно посещают Англию, предохранило бы от значительных издержек и борьбы с противными ветрами, коим подвергаются только для того, чтобы скорей достигнуть канала, между тем как можно бы с большею выгодою обойти северную часть Англии. Я говорю о судне, снабженном всеми нужными запасами при отправлении из своего порта.

По прибытии нашем к якорному месту, многие приветливые англичане и жиды теснились у шлюпа и предлагали нам свои услуги. Портные и сапожники брались щегольски и дешево нас наряжать, а тучные и словоохотные трактирщики, выхваляя свой бифштекс и портвейн, щедро раздавали адресы; иные рекомендовались в агенты, другие обращались ко мне с просьбою о позволении доставлять разные вещи служителям. Я не находил слов к изъявлению моей благодарности за таковое гостеприимство и, не желая оскорбить кого-либо предпочтением одного другому, терялся в выборе, когда г. Кокс, поверенный нашего консула г. Марча, нечаянным своим приездом вывел меня из затруднения, доказав искателям учтиво и в коротких словах право свое на услуги. Мы тогда же с ним условились о снабжении служителей свежею провизиею, и во все время нашего здесь пребывания я был им совершенно доволен.

Частые наши с консулом сношения по делам доставили нам приятное знакомство с его семейством, готовность же его к услугам обнадеживала нас приобретением случая осмотреть все заведения здешнего Адмиралтейства, почему мы и просили его об исходатайствовании на сие дозволения от местного правительства, но, к общему сожалению, просьба сия не имела успеха по той единственно причине, что незадолго до нашего прибытия в Портсмут офицеров с английского военного брига, бывшего во Франции, не пустили в Адмиралтейство.

Таковая неудача принудила нас быть осторожнее в просьбах к здешнему начальству; однако же, мы с полными кошельками пустились осматривать корабли, стоящие в реке на цепях. Некоторые из оных снаружи были обшиты легкими досками, другие выкрашены белилами, все же вообще в длину свою покрыты кровлею из тонких досок со стеклянными подъемными ставнями; мачты приподняты из степсов и вместо вант и штагов наложены тонкие и искусно сделанные цепи; во все люки через кровлю пропущены деревянные виндзейли, плотно закрываемые в сырую погоду; для сообщения чистого воздуха в корабль, около вадер-вельсов в половину борта отнято по одной доске; на нижней части каждого пушечного порта проверчена в шпаций дыра, в которую вставлена свинцовая трубка. Цепи, на коих стоят корабли, проведены не в клюзы, а в пушечные порты, в коих для сего и сделаны толстые деревянные подушки; весь вообще рангоут, такелаж, принадлежащий к полному вооружению, и пушенные станки хранятся на корабле.

Чистый и сухой воздух, несмотря на позднее время, удивил нас так, что мы позабыли все неприятности сего времени; вообще должно сказать, что здесь ничего не упущено к сохранению корабля и всех вещей, столь дорого стоящих государству, и все достойно общего подражания. Королевская яхта убрана весьма богато и украшена отлично вызолоченною резьбою; внутренность ее пространна и удобна к помещению многочисленной свиты короля во время продолжительных и дальних путешествий. На сей яхте примечания достойна кухня, которая при всей многолюдности и прихотливости разных столов, ежедневно выгоняет из морской воды нужное количество пресной, и потому на яхте нет ни малейшего запаса воды.

Во время нашего пребывания приходили на Спитгеадской рейд малые корветы и бриги, крейсировавшие в Английском канале, и только один раз воздух потрясаем был пушечною пальбою, в день воспоминания так называемого заговора порохового, 5 ноября в 1605 году, в царствование Иакова I, когда недовольные католики и иезуиты подложили бочки с порохом под залу Парламента, в намерении погрести в ее развалинах короля, пэров и членов нижней камеры, к счастью, злой умысел открыт, и в память избавления от таковой опасности день сей ежегодно празднуют пальбою со всех крепостей и военных судов.

Я не описываю ни окрестностей Портсмута, ни острова Вайта, который справедливо можно назвать садом Англии, ни развалин крепости Кронбурга, служившей некогда убежищем Карлу IV, ибо все сие и всем почти уже известно, а скажу только, что нынешнее состояние и богатство лавок много уступает прежнему великолепию и что деятельность торговли ныне уже не стесняет улиц, как было в первое наше пребывание в 1804 году. Причиною такового изменения, вероятно, всеобщий мир Европы.

10 декабря, по 11-дневном плавании, открылся нам остров Тенериф; в сие время по счислению мыя находились далее, нежели по пеленгам, на 12 миль, к О… На другой день положили якорь на Санта-Круцком рейде, и по многим меридиональным высотам вычислили широту якорного места – 28°27'45''; по кратковременности нашего пребывания в Тенерифе нам не удалось сделать наблюдений для определения долготы, а при вычислениях мы полагали оную 16°15' западную от Гринвича; склонение компаса найдено 19°22'′ к W; по сделанным поверениям хронометры отставали в сутки: № 920 – 9′′7, № 991 – 8′′5.

Стояние на якоре при острове Тенерифе, особенно в столь позднее время, весьма неприятно и даже опасно, почему все бывшие при нас купеческие суда имели по три якоря, а некоторые – по нескольку бочек, привязанных к канатам, для сохранения оных от каменистого грунта и от многих оставленных на дне якорей. Лучшее якорное место при O-ой стороне рейда, где обыкновенно останавливаются на глубине 20 сажен в расстоянии на милю от берега, стараясь быть всегда в готовности вступить под паруса.

Остров Тенериф, изобилуя всем нужным к продовольствию, снабжает приходящие суда хорошим вином, уксусом, лимонами и разною зеленью. Тенериф самый больший из островов, известных в древности под названием Счастливых. Вина тенерифского, мало уступающего мадере, 40 000 бочек вывозят в Европу и Америку. Гишпанское правительство, увеличив пошлину на сие произведение, умножило свои доходы, но нисколько не улучшило состояния здешних войск, на которые нельзя смотреть без смеха и сожаления. Вообразя себе тощих, перепачканных, в оборванных мундирах, частью босых мумий, держащих разнокалиберные, покрытые ржавчиною ружья, еще не будем иметь достаточного понятия о гарнизоне, который в день Рождества Христова быль выстроен на главной площади города; чего ожидать от солдата голодного и нагого? Три крепости – С.-Педро, С.-Рафаил и С.-Христоваль – защищают довольно красивый, по морскому берегу, при подошве горы выстроенный город С.-Круц, в который недавно перенесена столица сего архипелага.

 

 

Новая конституция Гишпании и здесь истребила множество монахов, народ свергнул иго инквизиции, монастыри опустели, и большая часть оных обращена в казармы. Правительство для уплаты государственных долгов отобрало все богатство сих отшельников, и на днях ожидали из Кадикса 70-пушечный корабль, на котором собранные с Канарских островов монастырские сокровища будут отвезены в Европу; как я слышал, всего на 600 тыс. талеров.

15 декабря, снабдив себя пресною водою и всем нужным, мы отправились к Рио-Жанейро. В продолжение сего плавания имели постоянно приятную погоду. Приближаясь к экватору, который прошли 8 января 1823 года, несмотря на легкую одежду и растянутый по длине всего шлюпа тент, мы чувствовали силу солнечного жара, который умеряем был изредка выпадавшим, а иногда проливным по нескольку часов сряду дождем в таком изобилии, что в короткое время наполнял опорожненные бочки и вся верхняя палуба шлюпа обращалась, так сказать, в большой бассейн, в коем служители перемывали белье свое и даже сами купались. Забавно было видеть среди океана, в большом отдалении от берега, толпу людей, роскошно полоскающихся в свежей воде.

Подобные сему увеселения имели наши матросы при благополучном переходе из Северного полушария в Южное, купаясь в ванне, представлявшей колесницу Нептуна, везенную на пушечном станке его царедворцами. Чтобы сделать сей матросский праздник более забавным, я приказал еще за несколько дней приготовиться к оному, для чего и даны были краски, флаги и все, что только могло служить к великолепию сего маскарада. По окончании оного роздан всем легкий пунш, за коим весельчаки не забыли и муз; пляски и разные игры забавляли их в продолжение сего приятного вечера.

 

Глава II. Рио-Жанейро

По мере приближения нашего к Рио-Жанейро, дувший тихий ветер нам изменил, и мы принуждены были остановиться на якоре подле Сахарной Головы (гора и более прочих примечания достойная), где стояли до следующего полдня. На сем же месте остановились некоторые купеческие суда, из коих одно под португальским флагом, возвращавшееся от африканских берегов с многоразличными попугаями и обезьянами, выставленными на верху палубы, привлекло наше любопытство. Какое ужасное зрелище поразило нас! Многие полуобритые головы торчали из грот-люка; 530 бедных негров, большею частью 12– и 14-летних, были заключены в палубе. Ни вопли сих несчастных, ни ясно видимые на лицах их страдания от болезней и изнурения от голода не трогали злого сердца властелина их, который, забыв все священные обязанности к человеку, для насыщения алчной и корыстолюбивой души своей, не устыдился выменять подобных себе на разные безделки, в надежде от продажи получить по 200 талеров за каждого человека.

Подходя к крепостям, защищающим рейд Рио-Жанейра, мы с изумлением увидели развевающийся на оных совсем неизвестный для нас флаг: на зеленом поле в желтом четырехугольнике португальский герб, окруженный венком из табачных и кофейных листьев. Наш вице-консул г. Кельхен, соблюдая коренной русский обычай предлагать путешественнику хлеб и соль, встретил нас при самом входе с подарками, которые состояли из произведений Бразилии: ананасов, апельсинов, арбузов, дынь и персиков. Мы узнали от г. Кельхена о случившейся 31 сентября прошедшего года перемене в правлении, в память коей жители носят на рукавах своего платья зеленые кокарды и медные бляшки с надписью: Independente ou Morte.

Столица Бразилии построена в совершенно закрытой бухте под утесами высоких гор, отчего солнечный жар бывает несносен; один только полуденный легкий с моря ветер может проникать в улицы, и потому здешние довольно хорошего состояния обыватели и иностранцы, удаляясь города, живут в загородных домах, выстроенных по морскому берегу при выходе из залива. Ботефого и Глорио ныне составляют красивые предместья столицы, привлекающие к отдохновению после занятий.

«При первом шаге на берег Америки европеец изумляется, невольно обращая внимательные взоры свои на все, что его окружает; постройка домов, обычаи, даже самые люди кажутся для него странными. Улицы в Рио-Жанейро наполнены полунагими, клеймеными и частью скованными по нескольку вместе неграми, которые, согнувшись под навьюченными на них тяжестями, с побрякушкой и пронзительною песнею, сопровождаемой криком, нога в ногу идут один за другим. Плату за труды их составляют несколько копеек, а малое количество денег, выработанных ими для корыстолюбивых их властителей, добавляется сотнею и более ударов, наносимых ременною плетью. Сколь постыдны таковые поступки с сими бедными людьми, столь же унизителен для человечества и свободный торг оными. Желающий купить негра идет или в построенные за городом сараи, где сотни сих несчастных содержатся взаперти подобно скотам, или на рынок, где они, сидя на поставленных кругом скамейках, ожидают покупателей, которые, приходя, осматривают их точно таким же образом, как обыкновенно бывает с бессловесными животными в подобных случаях; сила, дородство и крепость сложения возвышают цену на негра. По окончании торга, купивший, взяв горячее железо, кладет на тело купленного им клеймо, с которым тяжкое и вечное рабство достается в удел сих несчастных.

 

 

Впрочем, из сего не должно заключать, что здесь совсем нет свободных негров; они имеют право, хотя весьма редко, откупаться от своих господ, по большей же части бывают одолжены свободою болезням повелителей их, которые при последнем уже издыхании отпускают негров, и тогда они приобретают право носить обувь, которая всем вообще невольникам воспрещена законом.

Императорский дворец посредственной архитектуры не имеет надлежащей чистоты, выстроен на довольно обширной площади, у самой пристани против водопада, при котором закованные и изуродованные негры толпятся с бочонками. Сие главное место города весьма неприятно по причине отвратительного запаха от расположенного вдоль пристани рыбного ряда, так что мы, съезжая со шлюпа, принуждены были поспешно перебегать через дворцовую площадь в птичий ряд, где разных родов обезьяны, попугаи и другие красивые птицы привлекали наше любопытство. Отсюда мы переходили в улицу Довидор (Rio-Dovidor), где разными огнями освещенные французские лавки обращают на себя внимание прогуливающихся и где лукавые француженки, не имеющие прочного товара, выманивают деньги за разные головные уборы, духи и другие безделицы, так что и наши молодые гг. офицеры, по примеру посетителей с. – петербургских модных магазинов, платили дани французской учтивости и ловкости.

В Музеуме, который открыт для всех по четвергам, нет ничего достойного особенного описания, кроме рыб, хорошо сохраненных.

Театр изрядно выстроен и довольно обширен, Итальянская опера заслуживает одобрения, но жаль, что вкус здешних любителей театра малообразован, ибо в один и тот же вечер видишь на сцене трагедию, комедию, оперу и танцы, в не больших отрывках и без связи.

Придворная церковь лучше многих других; изрядные органы, хор хороших певчих привлекают по праздничным дням довольное число богомольцев. Главный престол вылит из серебра; над оным видна хорошей работы картина, представляющая португальского короля Дона Жуана и детей его, стоящих на коленах и просящих Бога об исцелении их матери.

Любопытство видеть увеселительный императорский замок Сант-Христоваль, отстоящий от города на час езды, побудило меня с некоторыми офицерами шлюпа переодеться во фраки и отправиться верхами на наемных, тощих и даже израненных лошадях. При въезде в сад, принадлежащий к замку, окруженный простым палисадом, оборванный негр-швейцар, отворив ворота, показал аллею, по которой нам должно было ехать. Вскоре небольшое каменное двухэтажное на утесе строение открылось глазам нашим; пикет солдат и часовые доказывали, что это жилище императора, и мы в то же время увидели его на балконе. Походив несколько времени по саду и обойдя дворец, отправились обратно, нимало не завидуя увеселительному замку императора Бразилии.

Крысий остров, находящийся посредине самой бухты, на которой расположен город, имеет около трех кабельтов в окружности и состоит из огромного алого гранита среди воды; никакого не производит растения, по близости своей снабжает город каменьями на разные строения, и оттого всегда видно на острове несколько нагих несчастных, рано поутру на лодке привозимых негров, которые железными ломами колют гранит на части. Жар от нагревшегося камня бывает столь велик (по Реомюрову термометру выше 50), что жители в два дни высушивают разное мясо, приготовляемое впрок; несносный запах от сего испарения принуждал нас иногда оставлять наши занятия. Крысий остров для нас тем более примечания достоин, что все наши суда, отправляющиеся в дальний путь, делали свои наблюдения и имели корабельные мастерские на сем острове».

Оставляя дальнейшие замечания мои о нововозникающей и уже шумной столице (дополнительное описание о сем государстве изложено в обратном моем посещении Рио-Жанейро), скажу нечто о прогулках в окрестностях оной. Г. Лангсдорф, наш генеральный консул, известный глубокими познаниями в натуральной истории, по причине смутных переворотов в Бразилии удалился в свое поместье Маниоку, отстоящее от Рио-Жанейро верст на 50, пригласил нас к себе, но я, к сожалению, по разным занятиям на шлюпе, не мог воспользоваться приглашением, а предоставил сие посещение некоторым офицерам, прося бывшего с ними г. штаб-лекаря Огиевского сообщить мне его замечания о сей поездке, которые здесь помещаю.

«30 января в 1-м часу пополудни (говорит г. Огиевский) мы отправились к генеральному консулу на наемной лодке, и хотя поездка водою при благополучном ветре обыкновенно совершается туда в 6 часов, мы 30 верст едва переехали в 12 часов. Сие произошло, во-первых, оттого, что худо построенная и довольно обширная лодка имела только четыре весла, из коих каждое, управляемое молодым негром, равнялось тому веслу, какое у нас обыкновенно бывает на барках; второю и главною причиною медленного плавания нашего было противное течение, с противным ветром. Можно по сему судить, до какой степени измучились наши бедные негры, особливо от того, что они работали без отдыха и весь день не ели. Говоря о неграх, невозможно не пожалеть и о пассажирах. Люди, привыкшие жить на кораблях в просторе, должны были по тесноте лодки сидеть неподвижно, друг друга теснить и облокачиваться один на другого; отправясь в путь без обеда и без запаса, мы принуждены были, подобно неграм, сутки морить себя голодом.

До захождения солнца наша лодка качалась в заливе, составляющем продолжение бухты, образующей в Рио-Жанейро хорошую гавань; в реку Маниоку мы вошли в 7 часов вечера, и в то же время к довершению жалкого нашего положения пошел дождь, так что мы должны были еще более потеснить себя, ибо всякому хотелось укрыться под небольшою крышкою лодки. Сие обстоятельство и ночная темнота не позволили нам обозреть ни берегов реки, ни местоположений. В 12 часов вечера лодка наша ударилась о берег, по чему, равно как и по радостному крику негров, заключая, что наше путешествие кончилось, мы поздравили друг друга с благополучным приездом, как будто бы совершили плавание вокруг света. Сопутствовавший нам штурман Рубцов, присланный от консула, уведомил нас, что мы находимся в Порто ди Стрелла, в 20 верстах от Маниоки. Первый наш вопрос был: «Где нам ночевать?» – «Где хотите», – отвечал Рубцов. – «Нет ли здесь трактира или харчевни?» – «Есть, но теперь все спят и вам никто не даст ночлега». Другие из наших пассажиров говорили, что русским офицерам должно дать ночлег, но проводник наш в кратких словах изобразил жестокосердие жителей Порто ди Стрелла, и советовал расположиться на ночь в галерее складочных амбаров, на что все согласились. Таким образом, мы принуждены были кое как улечься на открытом воздухе, на голых камнях, с тощим желудком, при том же недоставало у нас и шинелей.

На другой день с восхождением солнца разбудили нас хозяева, пришедшие в амбары. Штурман Рубцов занялся приготовлением лошадей, а мы пустились в харчевню искать чаю, но там и не знают чая; я нашел кофе столь отвратительный, что никто не мог пить; нам подали белого хлеба, так худо приготовленного, что мы предпочли остаться голодными, но не есть сего хлеба, а за то, что отведали, заплатили испанский талер; сколько бы должны мы были заплатить за лакомый завтрак, если бы таковой здесь случился?

К счастью нашему, штурман скоро приготовил лошадей, всякому из нас хотелось захватить лучшую и в ту же минуту ступить в поход. Жители Порто ди Стрелла удивлялись нашему проворству и суетливости; они думали, что мы не умеем управлять сими животными, как вдруг увидели, что и самая ретивая лошадь сделалась под нами кроткою.

Порто ди Стрелла – небольшое местечко, предназначенное для складки товаров, отправляемых из Рио-Жанейро во внутренность Бразилии и вывозимых оттуда. Жители имеют хороший оборот в торговле и живут, как кажется, достаточно, но весьма неопрятно.

 

 

Река, при коей находится Порто ди Стрелла, вытекает из под горы в Маниоке, отчего и называется Маниокою; она впадает в залив бухты, соединяющейся с морем, широта ее 16 саженей, а по малой глубине, едва только могут ходить мелкие суда, которые здесь называются барками, в самой же вещи большие плоскодонные лодки.

В 8 часов утра, из Порто ди Стрелла мы пустились в Маниоку. Дорога до половины расстояния довольно ровная, прямая и красивая, проложенная между гор и небольших лесов, представляет аллею, по сторонам которой в изобилии растут дикие деревья, а местами в частых промежутках выстроены из камня и глины одноэтажные и по наружности чистенькие крестьянские домики, при каждом из коих небольшой садик, где можно найти лимоны, персики, апельсины, бананы, ананасы, огурцы и проч. При некоторых крестьянских домах находятся кофейные плантации. По сей дороге весьма много мелочных лавочек, в коих продают фрукты, сахар, кофе и особенный напиток, похожий на молодой ром, по вкусу самый отвратительный, по действию, для непривыкших, вредный и нередко смертоносный. Как день был весьма жаркий, то мы не пропускали ни одного из таковых домов, везде пили лимонад и ели ананасы для утоления жажды и голода. На пути каждый из нас погонял свою лошадь чем попало, друг друга объезжали, один перед другим хвастались своими рысаками, пешеходы удивлялись нашему отряду, и никто из них не проходил мимо, не сняв шляпы, что в Рио-Жанейро и окрестностях весьма редко.

Сколь приятно и весело проехали мы первую половину пути, столько же скучен и несносен был переезд другой половины, ибо дорога от недавно бывших дождей обратилась в лужу и мы, сидя на малорослых лошадях, по колена опускались в воду. В местах, где нет воды, много глинистой грязи, которая не только ноги, но и лица наши облепила. На сем пути домики гораздо реже, а кофейные плантации чаще и лучше. Лесистая дорога доводит до Маниоки неприметным образом; путешественник усматривает оную не прежде, как находясь уже в самой Маниоке; в одно и то же время мы увидели довольно красивый каменный дом с принадлежностями, расположенный на возвышенном месте, а по сторонам не в дальнем расстоянии другие совсем отделенные деревянные строения приятной архитектуры. Хозяин встретил нас у крыльца с радостными приветствиями на русском языке и повел в залу; но как прежде надлежало нам переменить дорожное платье, то по просьбе нашей проводил нас в отдаленные комнаты, где мы расположились как хозяева и спешили переодеться. Занимаясь переодеваньем, мы спросили «который час»? Это значило – скоро ли будем обедать? Нам отвечали: «Во второй половине». А как штурман Рубцов сказывал нам прежде, что консул обыкновенно обедает в два часа, то мы таковым ответом весьма были довольны.

Не прошло получаса, как заботливый хозяин отворил дверь и предупредил наше желание пить водку или вино. Я как медик, а он как хозяин гостеприимный, угощающий нас от чистого сердца, одобрил сие желание, между тем добрый слуга консула, расторопный негр Франциско, накрывал стол. В сие время вошли в залу пожилых лет сестра и молодая племянница г. Лангсдорфа, и как обед уже был совершенно готов, то хозяин предложил дорогим своим гостям (так он называл нас) садиться за хлеб-соль.

Стол был не пышный, но довольно роскошный; а о вкусе и говорить нечего, ибо кроме того, что изготовлен искусством французской кухарки, наши тощие желудки были готовы принимать все предлагаемое без разбора. Сему доказательством может служить предложенный консулом для одной только пробы маниок с фасолью, который показался нам лакомым блюдом и которого бы мы не могли есть в другое время. В продолжение обеда рассуждали о нашем плавании; между тем словоохотный и ласковый хозяин не забыл угощать нас. За столом непосредственно следовал десерт, состоящий из свежих плодов и различного варенья. После сего консул предложил гостям прогулку в его плантации, на что все изъявили единодушное желание и в сопровождении хозяина пошли в новый для глаз наших, довольно обширный, из 30 000 кофейных дерев состоящий сад, расположенный на равнине у подошвы высоких гор, защищающих оный от северо-восточного ветра; к западу и северу простирается хребет их, составляющий границу и защиту всей Маниоке, и один только юго-восточный ветер свободно проходит и освежает сие уединенное жилище,

Во время нашей прогулки консул сообщил нам сведения о первоначальном заведении плантации и о способе разводить и сберегать кофейные деревья; он показывал многие, из коих некоторые были с обильным плодом, другие с умеренным, а иным с весьма малым или совсем без плода. На вопрос наш, отчего происходит сия разность, г. Лангсдорф отвечал, что не все деревья одинакового возраста; молодые приносят малый плод, среднего возраста умеренный, а старые дают кофею до 4-х фунтов и более. Такой ответ подал мне случай к размышлению: почему человек исключен из сего порядка? Кофейное дерево чем старее, тем лучше, а человек? Правда, что и дерево любит воспитание; дикорастущее кофейное дерево, говорит г. Лангсдорф, как бы оно старо ни было, или вовсе не приносит плода, или дает самый малый и притом худой. С кофейными деревьями поступают следующим образом:

1) Посадив на грядах кофейные семена, совершенно зрелые и свежие, должно ежедневно поливать их, сберегать от холодных ветров, доколе дерево не вырастает до известной величины, которой достигают не ранее года.

2) Молодые деревья должно пересаживать в плантации (с тою же землею, в которой посеяны) во время дождя, по захождении солнца, без повреждения корня и в первые месяцы ежедневно поливать.

3) Очищать траву около корня и поблизости оного растущую требуют деревья всякого возраста, с тем только различием, что старые можно очищать через месяц и через два, а молодые чаще.

4) Отпрыски и излишние отростки должно обрезывать; когда же дерево начинает достигать совершенного возраста, тогда и верхушечные погоны отсекать и не давать оному высоко расти, а стараться о том, чтоб оно было ветвисто.

5) Подрезанную траву оставлять в плантации для удобрения земли.

Сушение и сбережение кофейных плодов составляет особенную часть хозяйства. Для первого перед окнами дома выложена плитою площадь, на которой в ясные дни высыпают и осушают созревший кофей, а для второго имеются сухие, удобно проницаемые воздухом амбары. Урожай кофея зависит от времени года и хождения за плантацией. У нашего генерального консула она находится большею частью в первом и среднем возрастах, а потому от 30 000 дерев надеется ныне получить плода не более 3000 пудов; на следующий же год ожидает вдвое или втрое больше.

Проходя вдоль и поперек плантации, видели мы многие ручейки, а в самом отдаленном месте оной вытекает из-под горы река Маниока, которая составляет здесь единственную купальню. Она в начале своем, даже до Порто ди Стрелла, будучи узка и мелководна, делает частые уклонения и извилины, а в Порта ди Стрелла превращается в судоходную реку, и около сего места водятся в оной небольшие крокодилы. Некоторые из наших офицеров, приметив удобное место для купанья, решились воспользоваться сим случаем, а двое и я остались с консулом, который продолжал описывать свою усадьбу. Я спрашивал его о произведениях Маниоки по всем царствам природы, на что он охотно отвечал следующее: «Примечательных трав в самой Маниоке не имеется, а растут они в восьми верстах на долинах, где можно собрать несколько видов особенного рода оных.

Из деревьев, покрывающих видимое пространство Маниоки и окружающих город суш, лучшие принадлежат к роду пальмы, а другие составляют особенный род прозябений, известный под названием бразильского дерева. Из кустарников весьма часто встречаются растения дикого перца и тому подобное. Зверей вовсе нет, а птиц чрезвычайно разных родов, и много встречается таких, которые никем не описаны. Горы, окружающие Маниоку и в ближайших окрестностях находящиеся, состоят из чистого гранитного камня; от гниения мхов образовался на оных чернозем, служащий питанием для прозябений. Воды здесь отчасти с железом. Температура воздуха в Маниоке по мере возвышенного местоположения, в отношении к Рио-Жанейро, умеренная и приятная; в самое жаркое время года Реомюров термометр в тени показывает не более 19 или 20 градусов, а в зимнее время от 10 до 11, и потому деревья здесь всегда зеленеют, исключая те, которые растут на высотах гор, где термометр опускается иногда ниже точки замерзания (разумеется, на краткое время и то ночью).

Когда товарищи наши возвратились из купальни, хозяин повел нас на противоположный конец усадьбы, где на возвышенном, но довольно ровном месте у подошвы горы вновь выстроены два каменных флигеля, в соразмерном один от другого расстоянии, а между оными положен фундамент господскому дому, перед коим сделан для фонтана бассейн из лучшего гранита. Консул показывал нам план сего строения, в котором ничто, кажется, не упущено.

Главный дом будет двухэтажный, со всеми принадлежностями, позади оного отведено место для большого фруктового сада, от одного флигеля до другого полукруглая аллея из акаций будет окружать сей сад. По возвышенности местоположения температура воздуха в сем месте должна быть умереннее, ветер удобопроницательнее, а главнейшая выгода та, что владелец Маниоки, сидя в доме, может обозреть всю свою усадьбу и видеть каждое движение работающих негров.

После сего мы осмотрели ботанический сад, расположенный у подошвы высокой горы под тенью столетних пальм, куда и в жаркое время солнечные лучи едва проникают, что необходимо для растений, пересаженных с высоких гор. Сие заведение началось в нынешнем году, и потому нам осталось только пожелать счастливого успеха. На обратном пути из ботанического сада, при захождении солнца, хозяин повел нас по новой тропинке, проложенной к гроту, куда мы вошли с благоговением к неподражаемой природе, творящей чудеса и изумляющей разум человеческий. Грот сей еще не отделан, образуется из камня, который особенного внимания достоин; кажется приросшим к утесистой горе и висящим на воздухе. Внутреннее пространство составляет немалую залу, где могут поместиться до 50 человек; намерение владельца относительно отделки грота весьма благоразумно. После продолжительной прогулки нам хотелось здесь иметь прохладный отдых, но не было еще ни скамеек, ни диванов. Ночная темнота увеличивалась, и мы отправились домой.

Не говорю об усердии, с каковым прекрасная племянница консула разливала чаи, умалчиваю об участии ее в наших разговорах, не упоминаю о хозяйственной предусмотрительности, заботливости и ласковом ее обхождении, скажу только, что ее присутствие составляло душу нашего общества и придавало вкус обыкновенному напитку. Гостеприимный хозяин предупреждал желание гостей, предоставляя каждому на волю избирать себе напитки для утоления жажды: один из нас пил чай, другой лимонад, третий вино и сверх того в продолжение вечера некоторые занимались шахматною игрою.

Судя по беспокойству, какое мы претерпели в прошедшую ночь, легко можно представить себе, сколько нуждались в покое. Морфей требовал от нас сугубой жертвы воздаяния, а обязанность гостей предписывала нам свои законы. Впрочем, хозяин и здесь показал свою предусмотрительность: в 10 часов велел приготовить для нас травяные постели, сам принимая в том заботливое участие, и до тех пор не уснул, пока мы не успокоились. Вот пример гостеприимства!

Высокие горы Маниоки замедляют восход солнца, но отраженные от одной из оных яркие лучи сего светила рано проникли к спящим путешественникам; улыбающаяся природа вызывала нас к наслаждению ее прелестями, и мы отозвались на глас ее приятным пробуждением. Одни из нашей партии пустились на охоту, другие обратились к купальне, а иные, в том числе и я, ходили по усадьбе без всякой цели, рассуждая о различии климатов и о влиянии оных на успехи просвещения. Я утверждал, что теплота бразильская чрезмерно расширяет тонкую плеву кожи, обнаруживает, так сказать окончание нервов, расслабляет человеческий организм и притупляет раздражительность; по мере же слабых ощущений ослабевает воображение, вкус, чувствительность и проч.

Дальнейшее рассуждение прервано было звоном колокола, зовущим к чаю. По возвращении в дом мы увидели, что одних только нас недоставало. За чаем одни хвастались своею добычею, другие выхваляли прохладные воды, а мы прославляли прелестное утро, предвозвещающее благоприятный день; между тем неутомимый хозяин вновь предложил нам прогулку в плантацию, повел нас по другой тропинке, проложенной на отлогость горы, прилежащей к плантации. Не столько крутизна оной, сколько солнечный зной затруднял путь наш; один г. Лангсдорф не чувствовал усталости, бежа подобно лани впереди нас, между тем как мы едва дышали и едва переставляли ноги. На половине отлогости он остановился и показал нам два дерева, года два на сем месте лежащие, на коих мы в продолжение рассказа его об оных сидели и едва могли говорить от усталости. Отсюда видна была вся усадьба консула и вся отлогость горы, которую владелец, найдя способною для плантации, трудами негров очистил и насадил кофейными, изредка уже зеленеющимися, деревьями. Отдохнув и обозрев окрестности поместья, мы пустились к реке для утоления жажды, а как солнце в сие время достигло уже самой большей высоты, то за лучшее почли укрыться от зноя в доме помещика.

Не в одной только усадьбе консула можно насладиться приятным рассматриванием произведений природы, но и в самом доме его много находится редкостей, а именно: собрание насекомых, млекопитающих, птиц и гербариум, свидетели неусыпных занятий и обширных сведений его в натуральной истории. Собрание насекомых, хотя немногосложно, но достойно особенного любопытства, млекопитающие и птицы удивительны, а гербариум в своем роде единственный.

Сие собрание, плод токмо четырехмесячного путешествия по Бразилии, предпринятого консулом в исходе прошедшего года, и потому не отличается ни обширностью, ни богатством; прежние же плоды трудов своих по части натуральной истории г. Лангсдорф за год перед сим отправил в Европу. Библиотека состоит из книг, отборных по всем отраслям наук, жаль только, что она расположена в разных комнатах.

Дом консула необширен, но довольно вместителен и чист; архитектура оного проста, но приятна; расположение сообразно климату и хозяйственным выгодам; для каждого из живущих особая комната, коих восемь; зала соразмерна со зданием, но мала для генерального консула; окна закрываются ставнями, а рам и стекол нет, да и ненужно. В два часа пополудни позвали нас к обеду; кушанья было много и каждое приуготовлено по-европейски. Во время стола, по предложению хозяина, пили здравие императора Александра Павловича при 21-м выстреле из фальконетов; после того пили здравие наших капитанов, консула Лангсдорфа и проч.; вина были простые, но лучшей доброты. Обед продолжался до самого вечера, который застал нас с чашею в руках и в самых приятных разговорах, на чистосердечной откровенности основанных и известных более чувствительным путешественникам, нежели жителям большего света. Желая воспользоваться сумерками, мы ходили в плантацию и освежились в купальне. Кофейные деревья в это время были иллюминованы неподражаемым светом порхающих фосфорических бабочек и других насекомых, что составляло великолепное торжество природы.

Г. Лангсдорф забавлял нас плясками и песнями негров. На площади перед домом составили из дров пирамидальный костер, который в сумерки зажгли, и негры при сем освещении веселились по-своему. При первом взгляде на их пляску можно подумать, что это собрание веселящихся демонов; к таковой мысли немало содействовали черные лица и маленькие сверкающие глаза негров, а более пронзительный голос и необыкновенные их кривлянья.

 

 

Песни негров были на португальском языке, который они искажали своим произношением; в напевах отпечатан их первоначальный образ жизни и идолопоклонство. Пляска чрезвычайно отвратительна; прежде начатия оной все становятся в кружок, потом один выходит на средину и начинает петь и плясать, а другие присоединяют свои голоса по окончании куплета; между тем пляшущий старается неприметным образом подбежать к одному из стоящих в кругу и коленами своими сбивает его с места, которое потом сам занимает, а побежденный выходит на средину и то же делает; продолжают все попеременно, и в том состоит вся пляска, другие приемы им неизвестны; а посему кто хочет иметь понятие о пляске негров, тому стоит только взглянуть на оную – и довольно. Вместо музыки негры употребляют отрубок толстого дерева, внутри выдолбленный и с одного конца обтянутый телячьею кожею, по которой один ударяет кулаками, а другой, держа в руках маленькую корневую корзину, наполненную небольшими камешками, бьет по оной руками, от чего происходит несносный скрежет, и тем увеличивается звук музыки и визг негров.

Из проворства, легкости и разнообразных кривляний негров можно заключить о гибкости их членов и крепости мышц, а судя по их свежему и веселому виду, невозможно сомневаться, что г. Лангсдорф их хорошо содержит; он имеет 30 негров и 6 негритянок, каждому и каждой из них выдает рубашки и другое платье сообразно с климатом и снабжает обувью; в пищу производит маниок с фасолью и сушеное мясо, что составляет для них лакомое продовольствие; для помещения их выстроены порядочные избы; для женатых особые, а холостые живут по несколько человек в одной. Работа их состоит в очищении плантации и других ручных упражнениях, от коих в праздничные и воскресные дни дается свобода и владелец посылает их в церковь, которая, к сожалению, отстоит от Маниоки в восьми верстах. Наказания неграм г. Лангсдорф назначает по мере преступления самые умеренные и старается другими способами привести виновного в раскаяние; отличившихся поведением и усердных награждает выдачею малого количества денег и лучшею одеждою. Одним словом, консул обходится со своими неграми как отец с детьми и слывет за то антиком у других владельцев, которые, сколько мне известно, поступают с невольниками хуже, нежели со скотом, не выдают им одежды, кормят одним маниоком, не устраивают для них ни изб, ни сараев, кроме шалашей из древесных ветвей, гоняют на работу ежедневно, даже и в годовые праздники, а наказания за малейшие преступления назначают самые жестокие, отчего негры у них тощи, угрюмы и свирепы.

Хвала и честь г. Лансгдорфу! Его негры здоровы, веселы и кротки. После добровольной пляски, продолжавшейся до полуночи, они на другой день при восходе солнца с песнями вышли на работу, между тем как мы от одного только смотрения на пляшущих устали и в шесть часов утра едва поднялись с постели.

Нам надлежало возвратиться на шлюп. Гостеприимный хозяин не отпустил нас без обеда; а мы, чтобы не потерять прекрасного утра, отправились на гору в сопровождении штурмана Рубцова и натуралиста Ридля, которые живут у г. Лангсдорфа на жаловании. Дорога, по которой мы шли, довольно крута и извилиста; подыматься на гору было весьма трудно, особенно при солнечном зное; но чего не побеждает любопытство? В полтора часа отойдя 6 верст от Маниоки, очутились на высоте горы, откуда видели многочисленные усадьбы и прелестное местоположение; сама природа улыбалась пред нами и в то же время возбуждала в нас чувство сожаления о недостатке искусного живописца.

Мы возвратились к обеду, который кончился в 4 часа; лошади были готовы, и нам оставалось только проститься.

Какую чувствовали благодарность, расставаясь с почтеннейшим владельцем Маниоки, какую благодарность и сожаление изъявил он, прощаясь с нами, того невозможно выразить. По заведенному консулом обыкновению мы вписали имена свои в шнуровую книгу и расстались, запечатлев имя его в сердцах наших.

Обратный путь мы направили по прежней дороге, которая, впрочем, показалась нам гораздо короче и лучше, вероятно потому, что находящаяся на оной лужа в продолжение двух дней несколько иссохла, а еще более, кажется, потому, что мы были в веселом расположении духа.

При закате солнца мы достигли Порто ди Стрелла и ночью отправились на наемной лодке в Рио-Жанейро; погода благоприятствовала нашему плаванию, а ночная темнота опять не позволяла нам обозреть берегов реки Маниоки и ее окрестностей. Сидя в лодке, мы рассуждали о жителях, которых видели на пути в Маниоку. Относительно обхождения с иностранцами по всей справедливости должно назвать их угрюмыми, корыстолюбивыми и человеконенавистными, чему приведу два следующие доказательства.

1-е. По отправлении нашем со шлюпа застигла нас, как выше было сказано, в реке Маниоке темная дождливая ночь, когда же в устье мы увидели порядочный дом с мелочною лавкою и начали просить себе ночлега, то хозяин оного обошелся с нами самым грубым образом. Он не только отказал нам в ночлеге, но и наговорил много неприятностей.

2-е. По приезде нашем в Порто ди Стрелла, имея нужду в освещении, мы приказали своим неграм высечь огня и зажечь лучину; за неимением же оной, нашедши у амбаров валяющийся ящик, оторвали от него одну дощечку и употребили оную вместо щепок. На другой день хозяин оного, увидев ящик разломанным, взял с нас два гишпанских талера, хотя и весь он стоил не более четырех копеек.

Таковым поступкам мы более смеялись, нежели досадовали на жителей Бразилии. В продолжение обратного пути в ночлеге лодка наша была просторна и нам ничто не препятствовало спать в ней. 3 февраля поутру мы с новою радостью прибыли на свои корабли и опытом познали, что в гостях как ни хорошо, а дома лучше».

Рио-жанейрский залив доставляет все выгоды мореходцам, заходящим в оный. Здесь обыкновенно кладут к NW лучший якорь; потому что с сей стороны берега из ущелин гор часто бывают сильные порывы ветра, опасные, впрочем, для одних только купеческих кораблей. Отплытие же всегда сопряжено с неприятностью, продолжающеюся 5 дней и более, ибо чрезвычайное множество ракушек, червей и других морских обитателей, впивающихся в канаты, гниением своим заражают воздух так, что никакие меры, кроме терпения, не сильны ускорить предотвращение сего зла.

Здесь мы вполне запаслись сарочинскою крупою, сахаром и другими нужными вещами, а как по отбытии нашем из Кронштадта издержана была значительная часть провианта и довольное количество оного взято обратно на фрегат «Крейсер», то для дополнения недостающего груза я почел необходимым прибавить балласта и налить опроставшиеся из-под сухой провизии бочки водою; для чего совершенно выгрузив шлюп, положил в него 2000 пудов битого гранитного камня. По приготовлении к дальнейшему плаванию в шлюпе было груза на ровный киль 14 футов 9 дюймов. Часто делаемые наблюдения показывали широту нашей палатки S 22°53'35''а долготу W 43°7'27''.

По 26-дневном пребывании на сем рейде и по получении свежего запаса, состоящего большею частью из свиней, тыкв и разной зелени, 22 февраля мы направили наше плавание вокруг мыса Доброй Надежды, не надеясь уже в столь позднее время благополучно обойти мыс Горн.

Многие несходства в определении острова Саксельбурга обязывали меня привести оное в точность, и потому означа оный на своей карте по разным мне известным определениям оного, как то: Арросмита на новых картах в широте S 31°, долготе W 19°; на гишпанских: в широте S 31°, долготе W 19°8 по донесению генерала Битсона, бывшего губернатором на острове Св. Елены, остров Стаксельбург был определен 8 сентября 1808 года капитаном Лонгом (корабль «Бродерс») в широте S 30°20', долготе W 28°20'; начальник сей описывает оный таким образом: высота оного от 60 до 80 футов сверх горизонта воды, а длина около 12 миль; на NW части оного находится пик, постепенно понижающийся к SO и покрытый лесом. Определение сие очень сходствует с описанием, которое сделал американский корабль «Коломбус», прошедший близ оного 22 сентября 1809 года и определивший его в широте S 30°45' и долготе W 28°20'.

2 марта, находясь в широте S 30°45', долготе W 29°9' и имея курс О и ОtN, при благополучном ветре, в полночь мы прошли упомянутый остров в расстоянии 33 миль, по Арросмитовой карте; пасмурная ночь препятствовала нам видеть оный; и потому, предоставив другим пополнить недостаток в описании оного, я замечу только то, что один китобой, как утверждают многие шкипера купеческих судов, неоднократно запасаясь дровами и водою на SO оконечности оного, определил сие место в широте S 30°43' и долготе W 20°50'.

6 марта, находясь на параллели S 32°25' при курсе ОtS, несколько дней сряду удалялись от фрегата по траверсу оного на расстояние 6 миль, для усмотрения вновь положенного на карте малого острова в долготе W 20°41' (его имя не означено), впрочем, не видя успеха, продолжали наше плавание соединенно.

22 апреля, день столь радостный для христиан воспоминанием Светлого Христова Воскресения, мы встретили на корабле по обыкновению родимой стороны. Во время утрени, которой у нас не было, по неимению священника, собравшись пред иконою Спасителя, мы приносили теплые молитвы и по окончании оных, христосуясь и обнимая друг друга, на рассвете усмотрели остров Св. Павла и в понедельник по хронометрам определили оный в долготе О-й 77°20', то есть западнее 40 минутами, нежели как на карте Арросмита (78°); Норий же означает оный в 77°53'. Сие несходство я не мог решительно приписать погрешностям своих хронометров, во-первых потому, что по прибытии нашем в Бразилию показываемая ими долгота весьма мало разнствовала с истинною, во-вторых потому, что оные в Рио-Жанейро были со строгою точностью вновь поверены, да и последствие оправдало мою доверенность к оным; ибо по приходе в Гобарт-Тоун разность в долготе простиралась только на 4 минуты западнее, нежели как у Арросмита, и потому нельзя сомневаться в точности положения оного на картах. Острова Св. Павла и Амстердам лежат почти на одном меридиане, открытие того и другого приписывают капитану Вальмингу в 1696 году; на последнем из них есть небольшой пик, W оконечность его в противность первому круто возвышается, а O-я постепенно нисходит в море.

 

Глава III. Вандименова земля

16 мая, по прояснении неба, мы спустясь от ветра, в 10 часов усмотрели на N Мюстон (Mewston) – высокий, голый и белый камень, лежащий около 9 миль от берега; вскоре увидели и другой белый же камень Эдистон (Ediston), который издали кажется судном под парусами; белизна вершины отличает его от Вайт-Рок (White Rock), соединяющегося с оным подводными каменьями и отстоящего на WSW. В полдень по некотором разрежении туманов открылся перед нами берег Вандименовой Земли, куда мы располагались зайти для отдохновения после 65-дневного плавания. Густые облака, вновь обложившие весь сей южный берег, сокрыли его от наших взоров и воспрепятствовали подробно рассмотреть оный. Выдавшиеся мысы южного берега высоки, утесисты и голы, вершины некоторые казались покрытыми снегом, самый же южный из них, лежащий в широте S 43°35', долготе О 146°49'30'', имеет несколько островершинных гор или пиков.

Мыс Tasmanshead, лежащий на ONO по правому компасу от S мыса в расстоянии 26 миль, есть каменистая оконечность с тремя уступистыми островами, прилежащие к ним два черные камня Friars составляют начало обширной гавани для всякого рода судов. Открытием столь безопасного убежища при южных штормах мореходцы одолжены адмиралу D′Entrecasteaux, который в 1792 году в мае месяце описал оное.

Мы направили путь вдоль берега, около 4 часа пополудни прошли первую узкость сего канала, оставя вправе остров Patrige, и в прилежащей к оному Great-cove или Txytoos, по причине темноты, положили якорь близь фрегата «Крейсера», который пришел за несколько часов прежде нас. На другой день в 10 часов утра, пользуясь удобным временем для рассмотрения берегов, снялись с якоря и продолжали путь вдоль канала к N; в половине третьего часа вошли в реку Дорвент, коей устье шириною около 2 миль; в начале пятого часа на Гобарт-тоунском рейде положили якоря на N и S. В сие время стояло на рейде шесть английских купеческих судов.

Плавание по сему проливу во время теплой погоды, при тихом ветре, после продолжительных туманов и бурь, было для нас очень приятно; а близость берега и зеленеющие окрестные небольшие острова, казалось, влекли нас к отдохновению.

Канал D′Entrecasteaux, лежащий NNO и SSW, простирается на 27 миль, имеет многие заливы и якорные места на восточной стороне, где суда находят надежное убежище от ветров; глубина по всему проливу от 20 до 8 и 6 сажень, грунт большею частью – жидкий ил, перемешанный изредка с песком. К рассеянным по каналу небольшим островам можно подходить весьма близко, и нет никакой опасности.

Вандименова Земля открыта в 1664 году голландским мореплавателем Тасманом и названа им Вандименовою в честь бывшего тогда в Ост-Индии голландского генерал-губернатора; потом она была посещаема: Куком, Фиорно, Лаперузом и Дантрекасто. До 1799 года почитали ее нераздельною с Новою Голландиею. В том же году капитан Флиндерс, бывший лейтенантом на корабле «Ремиансе», вместе с корабельным лекарем Балом, испросив у правительства дозволение объехать берега сего величайшего острова, с малым числом людей отправились на небольшом палубном боте, построенном на острове Норфолке. Трудность и опасность такового предприятия, утесы берегов, неизвестные обитатели и неверные способы пропитания не могли остановить сих предприимчивых мореходцев, выступивших из Порт-Джексона, с надеждою найти что-либо новое и тем доставить пользу общую. Труды их были увенчаны открытием порта Дальримпль и пролива, отделяющего Новую Голландию от Вандименовой Земли, который и назван Бассовым.

 

 

В 1803 году английский морской капитан Джон Бовен, которому прежде всех предоставлено было заселять сей остров, отправился туда на судне «Леди Нельсон» с отрядом новоюжных валлийских войск и с несколькими преступниками из Порт-Джексона. В июне месяце дошел до реки Дервент, на левой стороне оной в расстоянии 80 миль от источника реки основал селение. В 1804 году селение сие полковником Коменсом переведено на другую сторону, где ныне Гобарт-Тоун, по причине выгоднейшего местоположения и лучшей воды, что и было счастливым основанием владычества англичан на столь отдаленном острове, а население Норфолковых островов совершенно оставлено.

В 1620 году в Гобарт-Тоуне считалось: вольных поселян обоего пола 2701, преступников 3477; число сих последних ежегодно увеличивается присылкою из Англии на кораблях; ныне же всех переселившихся европейцев полагают до 10 000 человек. Всеобщий продолжительный мир, истощая мало-помалу силы английской торговли, много способствовал к умножению населения сей страны; многие морские офицеры, оставя службу и отечество, переместились сюда и сделались земледельцами. За несколько времени до нашего прибытия один английский купец, по несчастию ли в торговле, или по расстройству здоровья, как обыкновенно сии люди отзываются, продав все свое имение и купив бот около 35 тонн, отправился из Англии на сей гостеприимный остров с семью нанятыми хлебопашцами, взяв с собою корову, быка и несколько овец, и по приезде начал разводить усадьбу в северной части острова.

Число природных жителей вовсе неизвестно, потому что они не имеют никакого сообщения с другими народами и отвергают даже самые дружелюбные отношения; удалясь во внутренность острова, они ведут столь дикую жизнь, что редкому из поселившихся удается видеть их издалека, сведением об их свойствах и образе жизни мы обязаны одному только последнему путешествию капитана Кука в 1777 году. Причиною такового отчуждения природных жителей от иностранцев полагают неосмотрительность основателя селений капитана Бовена, который, встретив толпу диких, выстрелил из ружей для собственной предосторожности и тем удалил от приморских берегов.

Дабы склонить их к мирному сношению, захватываемы были, как я слышал, малолетние дети, коих воспитывали в лондонских учебных заведениях и в чистых домах, потом отвозили на родину, предоставляя им полную свободу и надеясь посредством образования и ласкового обращения мало-помалу ознакомить их с дружелюбием; но все способы остались тщетными, ибо при первом удобном случае сии дети, оставляя платье и обувь, обращались в прежнее свое состояние. Столько-то сильны в человеке природные склонности.

Новейшие испытатели природы, бывшие во внутренности острова, описывают жителей оного так: мужчины и женщины покрываются кожею кенгуру; волосы на голове подобны шерсти; мужчины отращивают бороды; тело их не весьма черно, и посыпают оное углем; у детей верхняя челюсть многим длиннее нижней, но при достижении совершенного возраста сей недостаток проходит; вообще роста обыкновенного; питаются ракушками, устрицами, большими раками и морскими пауками, которых пекут на огне, приготовление сей пищи возложено на женщин; власти над собою не терпят, и каждое семейство живет в полной независимости одно от другого; дети весьма послушны родителям, а женщины мужчинам. Занятие их состоят в звериной ловле, а о рыбной не имеют никакого понятия, посему неизвестно им и построение лодок, для переправы же через большие реки и озера сплачивают деревья, связывая их лыками; оружие их состоит в тростниковых копьях с остриями из крепкого дерева; при метании берут оное за середину и бросают наудачу.

По прибытии нашем на здешний рейд, капитан над портом (Naval officier), г. Бромлей, посетил нас с обыкновенным приветствием и показал лучшее место для положения якоря. На другой день поутру мы были у губернатора всей Вандименовой Земли г. Сореля, заслужившего здесь всеобщее уважение; он принял нас с искренним дружелюбием и изъявил готовность ко всякому пособию. В то же время приказано было отвести нам места для рубки дров и поверки хронометров.

Первые два дня мы назначали для отдохновения, почему и переместились со всеми людьми на берег, где они удобно могли пользоваться чистым воздухом. Разные игры, песни и другие забавы разгоняли задумчивость, с коею всегда сопряжено долговременное морское путешествие, а свежая пища подкрепляла силы, утомленные 65-дневным плаванием; благоприязнь губернатора и приветливое обхождение жителей доставляли нам большое удовольствие во все продолжение нашего пребывания; всеобщее их гостеприимство достойно всякого уважения и признательности; не проходило ни одного дня, в который бы мы не были кем-либо приглашаемы, что и побудило нас переменить образ строгой морской жизни: обед обыкновенно начинался в шесть часов и оканчивался в 11 вечера; столь долговременное сидение за столом сопровождаемо взаимными учтивостями, хотя для нас было тягостно, но оказываемое нам уважение требовало сей дани.

Ознакомясь со многими здешними жителями, я старался собрать сведения о стране малоизвестной и в первый еще раз посещаемой русскими. Вандименова Земля разделена на два округа, Букингам и Коривал, состоящие из 23 уездов. Гобарт-Тоун, главный город сего острова, построен при подошве высокой горы, называемой Столовою, которой вышина по показанию барометра простирается до 3964 футов. Столица сия в 1811 году состояла только из нескольких хижин и шалашей, раскинутых кое-как; ныне же правильно расположенные улицы, много чистых каменных красивой архитектуры строений, подобных английским, из коих несколько двухэтажных; церковь, губернаторский дом с пространным садом, казармы, госпиталь, обнесенная каменною стеною тюрьма, в которой содержится до 200 преступников, магазины и несколько водяных мельниц составляют довольно обширный и красивый город.

В окрестностях повсюду видно приятное разнообразие и несколько гор, коих лесистые вершины во время нашего пребывания покрыты были снегом, а скаты – зеленеющимися лугами. Плодотворная почва земли щедро награждает труды земледельца, с каждой акры собирают до 25 бушелей хорошей пшеницы и от 40 до 50 овса. Заготовление сена не затрудняет хозяев, потому что весь домашний скот в течение всего года питается свежею и вкусною полевою травою. Обыкновенный бык весит около 20 пудов, а баран 2,5 пуда; мы платили по семь пенсов за фунт мяса, полагая гишпанский талер в пять шиллингов, за тонну картофеля – 28 талеров. Хотя зелени здесь мало, но губернатор снабжал нас оною достаточно.

Участь здешних ссылочных совсем не такова, чтобы можно было считать их несчастными, каждому по мере преступления назначается известный срок для казенной работы, по прошествии которого он получает полную свободу с правом вольного поселенца и даже гражданина. Местное начальство употребляет все способы к тому, чтобы произвести из них хороших домоводцев, отводит им во владение значительные участки земли и не берет никаких податей; но при всем том многие, во зло употребляя оказываемые им благодеяния, неблагодарны. В Гобарте видели мы четырех человек, знающих русский язык, в том числе одного пожилых лет уроженца белорусского; ежели верить словам его, он в царствование императрицы Екатерины II был нашим армейским офицером и судьбами превратного счастья занесен в Англию, а оттуда в 1804 году отправлен на Вандименовый остров в числе преступников; с 1810 года он пользуется свободою, имеет в городе дом, жену и взрослых детей, что могло бы служить очевидным доказательством незазорного его поведения; но губернатор и чиновники отозвались о нем очень дурно, а потому мы не имели к нему доверенности; в скором времени он был уличен в покраже баранов, за что и попал в тюрьму. Вот каковы плоды свободы для развратного человека.

Перед отправлением нашим мы послали к сему уроженцу белорусскому один экземпляр Нового Завета на русском языке, а другой экземпляр на французском языке подарили французу, еще не освободившемуся от желтого мундира; мы сердечно пожелали, чтобы чтение Божественного учения им послужило в пользу.

Освобожденным жителям отводят землю в окрестностях Гобарта и за несколько десятков миль во внутренность острова; а в самом городе они составляют только четвертую часть жителей. Прочие же граждане свободные, по собственной воле переселились и весьма многие имеют отличные качества и хорошее состояние.

С сими почтенными гражданами города Гобарта мы делили хлеб-соль. 4 июня нам дали обед; зала для сего выбрана была по возможности самая большая в городе, потолок оной был украшен русским военным флагом, на главной стене изображен российский герб, а по сторонам оного в кругу из лавровых ветвей написаны были имена наших судов «Крейсер» и «Ладога». Излишним почитаю говорить о великолепии, с каковым мы были встречены при входе в приемную залу, куда собралась вся здешняя знать, равно и о том, с какою вежливостью нас угощали. Во время стола пили за здравие российского императора и английского короля, первостепенных морских адмиралов обеих наций. Обед продолжался за два часа пополуночи при звуке двухорной музыки.

Богатства сей земли в растениях, животных и минералах никем еще не были описаны с надлежащею точностью, во время нашего пребывания г. Огиевский, по склонности к занятиям сего рода, не упустил случая и времени воспользоваться оными и сообщить мне следующие свои замечания.

«В продолжение трехнедельного пребывания нашего на Гобартском рейде, я многократно и всегда с новым удовольствием ходил по гористым окрестностям города. Широковершинные холмы, пресекаемые разной глубины долинами, во многих местах, а особливо на правой стороне реки Дервент, оканчиваются обширными равнинами, на которых новые поселяне строят жилища и разводят пашни и тучные пажити для скота. Холмы сии покрыты чащею не очень высоких деревьев трех родов, из коих первого рода вышиною около 10 футов, весьма ветвистые и густотенистые, с узкими листьями; плоды сего дерева подобны ядрам в еловых шишках, принадлежат к Thesium; второго рода многим выше и еще тенистее, листья как можжевеловые, кора толстая, ветви не ниже 10 футов от корня, внутренность кровавого цвета, почему и называют оные говяжьим деревом; третьего рода принадлежат к миртам, растут по холмам, но никогда не достигают той высоты, какую имеют деревья сего рода, находящиеся у подножия высоких гор, особенно у подошвы высочайшей из всех, именуемой Столовой, где оное столько же высоко и прямо, как наши столетние сосны; ветви начинаются близ вершины, кора белая и довольно толстая, по временам сама собою упадает и обнажает дерево так, что оно кажется ободранным, листья долгие, остроконечные и узкие, на вкус приятной остроты, издают запах благовонный, подобный мятному, отчего здешние жители называют оные пепермент. При той же горе растет высочайшее из всех дерево, известное под названием американского дуба; оно имеет в поперечнике от четырех до пяти аршин, листья и ветви похожи на ильмовые, кора весьма толста и крепка, а внутренность подобна нашему дубу, только крепче; но при всем том оно признано вовсе негодным для кораблестроения по чрезвычайной тяжести, которой за неимением приличных весов и не мог определить; известно только, что кусок сего дерева тонет в воде, так же как известковатый камень, но горит весьма хорошо не будучи высушено; сие должно сказать и обо всех почти здешних твердых растениях.

Под сенью упомянутых деревьев растет в большом количестве нового рода Eucaliptus globosus; на отлогостях гор – Embothrium, а в низменных местах – Leucospermum, которое, как известно в Европе, составляет кустарник, здесь же равняется с деревьями довольной высоты, также Eucaliptus resinifera, которая дает лучшую красноватую камедь, и Eucaliptus globulus; много Philadelphis, нового рода Epacris, Banxia integrifolia uksibbosa, Exocarpus, Aster, Oasearia, Richea, Glauca, Polipodium, петрушка, известная под названием Apium prostratum, разных родов Ancistrum; плоды, употребляемые жителями в пищу, нового рода Festuca, Geranium lobelia. В лесах с изобилием растет разных родов orchis, камыш, водяной укроп, дикой щавель, шпажник, колокольчики, слеза Иова, мелочная трава, папоротник, особенных и многоразличных родов мхи, описание коих и означение отличных признаков относится к ботаническим сочинениям.

Кустарники только двух родов, один похож на мирты, а другой поменьше ракитового. Около реки Тамары, т. е. во внутренности острова, как уверяют здешние жители, растут многие другие деревья, между коими лучшее сосна; о прочих я не мог получить достаточного сведения.

Огородная зелень родится всякая во множестве, также растут груши, шелковичные плоды, смородина, земляника и разных родов яблоки; в одном саду я видел особенные яблони, которые два раза в год приносят плоды, но весьма мелкие и невкусные.

Лошади, орлы, быки, коровы, свиньи, собаки, кошки, козлы, овцы и все роды дворовых птиц привезены сюда из разных мест.

Из диких животных на сем острове мы видели кенгуру, четвероногое, величиною с овцу; но когда станет на задние лапы, тогда величиною с человека; передние лапы весьма коротки, а задние длиною почти равны всему телу, посредством их кенгуру перепрыгивает кустарники и утесы, прижимая передние лапы к груди; длинный и широкий хвост весьма много способствует ему в столь необыкновенных прыжках; у самок сосцы покрыты кожею, отвесившеюся подобно сумке, которую могут плотно затягивать и опять открывать. Кенгуру питаются травою и другими растениями, водятся большими стадами и никому не наносят вреда; мясо их служит хорошей пищей как для диких, так и для европейцев, а кожа – на разные потребности.

Опоссум также четвероногое животное, величиною вдвое против большой крысы; некоторые бело-серые с небольшими на спине белыми и черными пятнами, а другие черноватые или бурые, низ весь белый, хвост, сверху мохнатый, снизу голый, кажется, способствует им лазить по деревьям, которых плодами они питаются. Самки опоссума, равно как и самки двуутробной крысы Оpossum Rat и Opossum Hiena, которая величиною с собаку, шерстью бело-серая, имеют такие же, как у кенгуру, мешочки, доставляющие одинаковую пользу, последняя почитается неприятелем других животных. Нам случайно досталась одна только кожа опоссума. Здесь также водится януари – цепкохвостное животное, величиною и шерстью подобное опоссуму.

Внутри острова, как сказывали нам здешние жители, в большом числе водятся эму, или новоголландские казуары, черные какаду и черные лебеди; но мы едва могли достать три пары последних, а первых двух пород, к сожалению, и видеть не случилось. Немалого труда стоило нам найти живых белых ястребов, зато охотники наши много приносили попугаев темноцветных с белыми или сероватыми головами и зеленых с красными и желтыми перьями на лбу, а на крыльях и подбородке яхонтового цвета; более же всего попадались разноцветные с белым подбородком и красным зобом.

В лесах много кукушек, перепелок, больших соколов, бронзового цвета голубей, которых крылья и шея отсвечивают золотистым цветом; черных воронов, бекасов, трясогузок, вертоголовок, пищуг и особенного рода маленьких птиц, которых нельзя причислить к краснозобкам, потому что у них зоб белый, другие почти такие же, только поменьше, а иные весьма малые с долгим вверх торчащим хвостом; птицы сии, сидя на дереве, всегда щебечут.

При берегах попадались в большом количестве кулики, черные красноносые морские сороки, зуйки, белые, пестрые и черные с белым брюхом чайки. Около берегов иногда показываются дикие утки, а по Теллеровой губе плавает много нырков в других разноцветных уток, также пеликанов.

Берега изобилуют мушелями и другими черепокожными и морскими звездами, а при берегах в море лучшие устерсы и большие, не имеющие клещей раки в великом количестве; сих раков употребляют в пищу, но многие европейцы за излишнее лакомство оными едва не платят жизнью…

В лесах водятся двух родов змеи, одна черная как уголь, а другая темно-желтая; обе со смертоносным жалом, и нескольких родов большие ящерицы, разноцветные и разнообразные.

О рыбах, к сожалению, нечего сказать, ибо в продолжение нашего пребывания на Гобартском рейде сколько мы ни закидывали невод, но не вытащили ни одной рыбы; служители ловили удочками слон-рыбу и камбалу, из коих первая очень невкусна, последняя же ничем не разнится от нашей. На камнях у берегов реки Дервент мы нашли рыбу цветную, под именем шаровидный двузубец, Diadens orbicularis, и другую, принадлежащую к роду кузовок Ostracion, которые выброшены были приливом воды.

В бытность нашу в Вандемиеновой Земле продолжалась зима, и потому нельзя нам было видеть насекомых, кроме пауков и мух, называемых драконами и скорпионами; здешние жители жалуются на москитов и больших черных муравьев, которые в летнее время весьма много беспокоят людей, производя кусанием почти несносную, но, к счастью, непродолжительную боль. Стрекозы и бабочки отличаются прекрасными цветами.

Произведения по царству животных и прозябаемых в великом изобилии, по царству же ископаемых весьма мало. До сего времени при всем стремлении людей, побуждаемых корыстолюбием и жадностью к приобретению богатства, с крайним истощением сил и искусства англичан, отыскано только малое количество меди, железа и свинца, коих обработка не стоит труда; каменный уголь, аспид и известковый камень в великом количестве; говорят, будто бы в северной части острова много асбеста и базальта, но мы в Гобарте и следов не видали.

Почва земли весьма плодоносна, несмотря на то, что внутренность гор и холмов состоит из песчаного камня; вершины оных, как выше было сказано, покрыты густым лесом, отлогости изобилуют сероватой, весьма плодоносной землей, а в долинах и равнинах грунт жирный, состоящий из чистого чернозема, плодоносность коего вознаграждает труды земледельца очень щедро. Доказательством сему служит, что Вандименова Земля снабжает ныне пшеницею и овсом жителей мыса Доброй Надежды, Новую Голландию и производит значительную мену с Ост-Индией. Овцы породы испанских мериносов составляют также богатство сей земли; дают вовну, лучшую всех доселе существующих родов и потому весьма прибыльную.

Таковому изобилию, конечно, много способствует умеренный и приятный климат, свойственный всем странам, лежащим вне южного поворотного круга; хотя здесь и находятся горы, покрытые снегом, но никогда не бывает весьма ощутительной стужи. Годовые времена противоположны нашим; зима начинается с июня; в самый большой холод Реомюров термометр опускается по утрам до точки замерзания, и бывает не более как два дня, во все же прочие 10° теплоты, соответственно сему и летний жар самый сносный.

Умеренность и благорастворительность здешнего климата удивления достойны, ни одно дерево не бывает обнажаемо зимним холодом и ни одна травка не иссыхает от солнечного зноя. Не меньше того чувствуют благотворное действие климата и самые поселяне, сосланные сюда за преступления, которые, по-видимому, не только не сетуют на строгость справедливого правительства, но многие благословляют судьбу, которая привела их в такой край земли, где самые хворые, одержимые почти неизлечимыми болезнями, получают облегчение и совершенно выздоравливают».

К описанию пребывания нашего в Гобарт-Тоуне нужным считаю присовокупить замечания о трудности, с какою сопряжено снабжение судов свежею водою, должно брать оную в маленьком ручье, выходящем из гор и протекающем посреди города. По мелководью и отдаленности на полверсты от места, у которого пристают баркасы, работа тяжкая и продолжительная, носят анкерки на плечах и, наливая оные кружками, наполняют таким образом и бочки на баркасе, катать же оные к воде невозможно, ибо от каменистой и не выровненной дороги бочки скоро пришли бы в негодность, а потому для дальнего и долговременного плавания поспешность в наливании воды могла бы иметь неприятные следствия. Местное начальство ожидает ныне из Англии присылки чугунных труб, нарочно сделанных для удобного провода свежей воды к пристани.

Благоприязнь и уважение, изъявленные жителями Гобарт-Тоуна русским мореплавателям, имеют полное право на нашу благодарность; большим и отличнейшим доказательством их уважения к могущественной России было то, что при отбытии нашем 10 июня, едва мы успели поднять якоря, крепость салютовала императорскому флагу 11-ю выстрелами, потом салютовало купеческое трехмачтовое судно, пришедшее из Порт-Джексона незадолго до нашего отправления; на что с фрегата «Крейсер» ответствовано каждому равным числом выстрелов.

Громом пушек, весьма редким в сей мирной столице, привлеченные на берег толпы народа, ясность дня, поверхность тихой воды, освещаемой восходящим из-за гор солнцем, и дымные облака, вздымающиеся над фрегатом, составляли приятное зрелище.

Мы направили путь в Шторм-бей, большой залив между мысом Pillard в широте 43°12' и мысом Friderick Henry, на котором камень, подобный столбу, а вблизи островок и другой камень. По западной стороне Шторм-бея безопасный проход в канал Дантрекасто, коим мы шли при тихом северном ветре, неприметно удаляясь от гостеприимных жителей Гобарта. В 10 часов вечера вышли из Шторм-бея и направили путь NO, располагая пройти по северную сторону Новой Зеландии.

На другой день по выходе из Вандименовой Земли задул свежий SW ветер, который вскоре обратился в крепкий шторм; чрезвычайное волнение при худом состоянии кормовой части шлюпа препятствовало управлять рулем, и в бросаемый по 5 румбов в стороны шлюп столь сильно ударяли волны, что разбило гичку, висевшую на кормовых боканцах, выломило штормовые ставни, наполнило мою каюту водою и выбило несколько пушечных бортов. Темнота беспрестанно увеличивалась, и несмотря на часто повторяемые сигналы для показания своего места, весьма сильное волнение, рев ветра и шум моря препятствовали оные слышать и видеть; около полуночи мы невольно разлучились с фрегатом «Крейсером». На рассвете 12-го шлюп «Ладога» остался один, и все старание о соединении с сопутником было тщетно; зная превосходство хода фрегата, мы решились идти к усмотренным вдали островам Трех Королей, Three Kings, лежащим у северной оконечности Новой Зеландии, где и надеялись соединиться. Нужно ли описывать горестные чувствования при сей невольной разлуке! Одиночество всегда скучно, а разлука с любезным братом сугубо неприятна.

17 июня мы прошли острова Трех Королей, на поверхности коих не заметили ни малейших признаков оживотворенной природы. Серый и от едкости времени почерневший камень покрывает сии обнаженные места, которые для одних только морских птиц служат иногда убежищем от бурь, а других животных и следов не видно.

В половине 10-го часа мы приметили идущее судно и по некоторому предчувствию узнали «Крейсер», с коего не могли видеть нас по причине густой мрачности над берегами, близ которых мы находились; но шквалы и пасмурность закрыли оный снова и лишили нас удовольствия соединиться с товарищем, с коим мы благополучно пробежали столь дальнее расстояние.

 

Глава IV. Остров Отаити

8 июля открылись перед нами берега острова Отаити, состоящего из двух высоких полуостровов, соединенных низменным перешейком; многие прозрачные ручьи, вытекающие из гор, покрытых лесом, при ярком солнечном сиянии увеличивали красоту берега, и мы нетерпеливо желали достичь страны, где нравы времен патриархальных, мы спешили видеть товарищей своих на фрегате «Крейсере», наслаждаться приятными прогулками в прелестных кокосовых рощах и вкушать прохладительный нектар сих плодов, как вопреки общему желанию ветер переменился и крепкий от ONO принудил нас поворотить на другой галс и ожидать другой перемены ветра. 13-го по достижении широты S 18°40'29'', долготы 147°50'29''задул SO и мы пошли на NWtN; 14-го поутру вторично показались нам живописные берега острова, и около полудня по причине штиля мы с помощью буксира медленно приближались к пристани, зато сколько и обрадованы были соединением с фрегатом «Крейсером», который пробыл уже неделю в Матавайской губе, и начальствующий располагал, не дожидаясь нас, на другой день отправиться в путь. Голые малые мачты фрегата «Крейсер», выставившиеся из-за рощи кокосовых деревьев, для нас были приятнее всех пальм и цветущих на берегу кустарников; множество островитянских лодок, нагруженных свежими плодами и окружавших наше судно, ничего не значили в сравнении с одним яликом, на котором встретили нас еще под парусами товарищи нашего плавания. Взаимная радость друзей не ограничивалась одними словесными изъяснениями; язык отвечал за сердце, а душа, казалось, обитала на устах. Проведя остаток вечера в приятном собеседовании, мы условились разделять по-прежнему свободное от занятий время.

15 июля на рассвете завезли верп на NO и уровняли фертоинг по 50 сажен; переменные тихие ветры и течение реки, против которой суда обыкновенно останавливаются, требуют таковой осторожности для содержания якоря в чистоте. Сей день был воскресный, и потому мы не могли иметь сообщения с островитянами, ибо по воскресеньям им не позволено отлучаться с берегу и даже заниматься чем-либо, и все должны быть в церквах, слушать поучения и богослужение, отправляемые миссионерами, коих при Матавайской губе двое, а на островах Общества – девять. Англичане сии знают совершенно отаитский язык, и старший из них г. Нотт находится здесь уже 27 лет; Библия переведена ими на отаитский язык, и многие островитяне умеют писать, употребляя латинские буквы, а читают почти все, кроме стариков.

 

 

На другой день прибытия нашего при самом рассвете мы окружены были множеством лодок, наполненных разными плодами, как то: бананами, кокосовыми орехами, плодом хлебного дерева, иньямами и другими. На каждой лодке находилось по одному и по два человека, искренность и добронравие, начертанные на их лицах, ручались за дружелюбие и требовали полной нашей к ним доверенности; шум, производимый островитянами, разбудил нас, и приветливое слово «юрона» раздавалось повсюду. Не нужно было нам иметь предосторожности при позволении им входить на шлюп, как при других островах Великого океана; все островитяне доверчиво и охотно без всякого оружия шли и знакомились с нами; начался торг, выменивали плоды на гвозди, пронизки, топоры, ножи и другие мелочи, но сии вещи потеряли уже прежнюю свою цену; торгующие желали платья и рубашек, почему я и запретил выменивать что-либо на оные, дабы тем успешнее и вернее запастись вещами, нужными для продовольствия; торг сей перенес на ближайший берег, куда и островитяне переехали; сами же мы на просторе удобнее занялись разными исправлениями на судне.

Молодые отаитяне усердно помогали нашим людям в трудах их, охотно тянули с ними веревки и просили позволения остаться для работ на шлюпе, и я выбрал 18 человек, которые во все время сих занятий разделяли хлеб-соль и ночлег с нашими матросами, и, признаюсь, недаром, ибо на третий день весь такелаж был вновь вытянут, переправлен и налита вода. Трехдневное знакомство произвело взаимную дружбу; по окончании же всех работ я велел выдать каждому из сих сотрудников по рубашке, по куску мыла и по нескольку разных, нужных для дома железных вещей; угостив наших усердных сотрудников, хотел отправить их на берег; но какое удивление поразило нас при сей награде! Вместо радости, которую мы привыкли видеть на их лицах, слезы горести лились из глаз; они ничего не хотели принимать от нас, и я думал, что они мною недовольны, почему приказал щедро увеличить подарки, но увидел противное; плачь их происходил не от алчности к сокровищам, а от сожаления, что расстаются с товарищами, коих убедительно просили взять их с собою в Россию. Простите меня, невинные отаитяне, я не знал вас и судил по-европейски!

Остров Отаити – самый большой из островов Общества, или Товарищества, и лежит в широте S 18°, долготе W 150°. Обретение сего острова многие приписывают гишпанскому мореплавателю Квиросу, шедшему из Лимы, который и назвал его Сагитария; в 1767 году Капитан Валис, увидев сей остров, наименовал островом Георга III, а в 1768-м Бугенвиль, пристававший на восточной стороне, узнал истинное название. После того капитан Кук во все три путешествия был при острове Отаити, в первое наблюдал здесь прохождение Венеры и с точностью определил долготу и широту мыса Венеры, составляющего северную часть острова и восточную оконечность залива Матавая. Самый остров состоит, как выше сказано, из двух полуостровов, соединенных перешейком, к морю равен, а на расстоянии трех миль от берегов постепенно возвышается и имеет высокие горы, покрытые лесом, из коих вытекают небольшие ручьи.

Естествоиспытатели, бывшие во внутренности сего острова, полагают, что на оном существовала прежде огнедышащая гора, которой извержение давно уже прекратилось. Лучшею гаванью почитают залив Матавай, который хотя и открыт от SW до NNW, но сие обстоятельство маловажно, ибо ветры здесь всегда дуют от О, а SW и NW хотя и бывают с большим волнением, но весьма редко и непродолжительно, и то в октябре, ноябре и декабре месяцах. Тихая погода при облачном небе служит верным признаком перемены и направления ветра к W; при посадном ветре погода всегда бывает ясная, упомянутый залив приметен до высокой горы в середине острова на S от мыса Венеры; входя в залив, должно держаться в полумиле от W-й стороны рифа при сем мысе, для избежания небольшой корральной банки, на которой глубина 2,5 сажени. Во время приближения нашего к мысу Венеры ветер начал переменяться и вскоре воспрепятствовал нам идти по сему проходу; а потому надлежало, оставя сию банку к О, держаться ближе к SW берегу, где вход совершенно безопасен; буксируясь вдоль южного берега к О, мы положили якорь на глубине 14-ти сажен, имея грунт черный песок, в расстоянии от того и другого берега на одну милю. Широта вышеозначенного мыса S 170°29'17'', долгота W 149°35'5'', берег весь песчаный, небольшая речка, орошая оный, снабжает мореплавателей свежею и чистою водою, которая, впрочем, как после открылось, скоро становится неприятною для обоняния и вкуса.

Работа на шлюпе производилась со всею поспешностью, и мы в три дня совершенно изготовились к вступлению под паруса. Каждое утро в 8 часов съезжали на берег с сундуками, наполненными разными вещами, и, располагаясь под древесною тенью для мены с островитянами, толпившимися около нас с произведениями сей страны, мы выбирали для себя нужное, а они показывали на понравившиеся им вещи в наших сундуках, и в случае согласия слово «матай» оканчивало торг.

По прибытии нашем к Отаити, королева переехала из Папауа в Матаваи, вероятно, для доказательства своего к нам уважения. Как она, так и все знатнейшие островитяне особенно старались приобрести нашу дружбу; при каждом свидании дарили нас свиньями и плодами, и они стоили нам гораздо дороже купленных, ибо должно было платить за ласки ласками, а за подарки подарками и сверх того угощать обедами и ромом, который все островитяне чрезвычайно любят, не исключая и самой королевы. Она роста среднего, глаза большие, брови черные, дугообразные, черты лица правильные и видно, что в молодых летах она была красавица; несмотря на недостаток просвещения, занята важностью своего звания и все подарки наши принимала хладнокровно.

Большие зеркала, хрустальные графины и стаканы принимаемы были без большого внимания, а колокольчики, бусы, перстни и другие мелкие вещицы и не обращали ни малейшего внимания королевы, да и все островитяне неохотно брали их за кокосовые орехи и бананы; посему-то свиней и кур надлежало нам выменивать на рубашки, топоры и другие прочные вещи, в которых островитяне меньше нашего разборчивы и прихотливы. Многие из них спрашивали, нет ли у нас сюртуков, мундиров и тому подобного, а женщины нуждались в соломенных шляпах, но мы их не имели, ибо не знали, что французы и сюда завезли свою моду. Новенькие шляпки, в которых приезжала к нам королевская фамилия, и соблазнительные картинки в руках народа служили ясным доказательством недавнего посещения французского капитана Дюпери, который за четыре месяца до нашего прибытия запасался здесь провизиею и проч.

Жители обоего пола и семейство короля остригают волосы на голове и покрываются разнообразными тканями; некоторые из числа знатных носят рубашки и разное платье, вымениваемое на приходящих судах. Примечания достойно, что все здешние чиновники вообще высоки ростом, толсты и крепкого сложения.

В понедельник около полудня король, который еще в младенчестве, с многочисленною свитою прибыл к нам на двух двойных лодках. Лодка, на которой был король, оберегалась воинами или телохранителями, одетыми в разные поношенные европейские платья; вооружение соответствовало наряду и состояло в тесаках, пиках и ружьях, из коих отаитяне неохотно стреляют. Приглашением войти на шлюп посетители были весьма довольны, и, подав прежде короля, коего я взял на руки, взошла его мать и тетка, многие приближенные островитяне, отчего на шканцах сделалась великая теснота; пробыв несколько времени наверху, я пригласил главнейших к себе в каюту, и как скоро пошел с королем на низ, то и все телохранители хотели следовать за нами, говоря, что они не должны оставлять его одного; но им сказали, что подобная недоверчивость неуместна и что король их находится у начальника, к коему допускаются только люди, заслуживающие особенного уважения, то они остались спокойными и довольны были угощением наверху.

Вдовствующая королева от имени сына подарила нам свинью и много разных плодов, за что я старался одарить короля колокольчиками, свистками, а его матери и тетке надел на шею по шелковому пестрому платку, которыми они очень любовались, и казалось, что одними ими только были довольны. Настало время нашего обеда. Стол был готов, и мы все обедали вместе, угощали по возможности своих посетителей; они ели и пили все подаваемое с большим аппетитом. Обыкновенные наши обряды стола для них были не новыми, равно как употребление ножей и вилок. Королева показывала особенную склонность к рому и удивила нас своею крепостью. Перед захождением солнца, желая расстаться с гостями, располагавшимися пробыть еще долгое время, я объявил им, что, следуя порядку, принятому на наших военных судах, они должны оставить шлюп, и посетители вскоре отправились, прося нас к себе на берег.

По несовершеннолетию короля, островом Отаити, на котором до 9000 жителей, управляет ныне отаитянин пожилых лет, избранный умершим королем, и от имени малолетнего властвует неограниченно; по приказанию его один островитянин, обличенный в воровстве, за несколько дней до нашего прибытия повешен на дереве, а другой за покражу у наших служителей простыни на два дни привязан к дереву и сослан на двухмесячную обработку дорог. Помаре, прежний король острова Отаити и других неподалеку находящихся, умер в ноябре месяце 1821 года 50-ти лет и погребен в Папазу, округ, смежный с Матавайским, имеющий своего начальника; сей округ от нашей пристани на 5 миль к W по берегу, и нынешний король большей частью там проводит время. Старый Помаре первый принял христианскую веру в 1809 году и по смерти своей оставил жену 35-ти, сына 4-х и дочь 12-ти лет, которая по завещанию покойного недавно вступила в супружество с сыном владельца западных островов, и он принял наименование Помаре Второго, а сын называется Помаре Первый; по всеобщему желанию островитян, несмотря на домогательства миссионеров, король отдан на воспитание своей тетке, женщине, по-видимому, доброй и благонадежной.

Первоначальное образование островитян, искоренение идолопоклонства и приведение их в христианскую веру можно причислить к необыкновенным происшествиям нынешнего века. В 1796 году Английское общество миссионеров, учрежденное для распространения христианской веры, прислало сюда одного из ревностнейших членов своих, г. Нотта, который и ныне здесь находится. Следующее повествование об успехах его предприятий любопытства достойно и весьма назидательно. По приезде на острова Общества, он основал пребывание свое на Отаити, как главнейшем из оных. Не имея никаких пособий со стороны своего правительства, должен был преодолеть все трудности, чтобы заслужить доверенность жителей и особенно самодержавного их короля Помаре, который по закоснелой привязанности к идолопоклонству не хотел обращать никакого внимания на просвещенного христианина, чему последовали и все его подданные. Г. Нотт, утешаясь будущностью, почитал себя счастливым потому только, что островитяне равнодушны были к его присутствию. Сеннолиственные деревья служили ему жилищем и вместе храмом, где он молился об успехе в его предначинаниях; прежде всего надлежало ему знать отаитский язык и, составя правила оного, перевести Священное Писание.

Сколько для сего дела потребно было способностей, старания и попечений! Сколько предстояло трудностей и препятствий, сколько должно было употребить усилий! Но ничто не могло остановить ревности и великих предприятий г. Нотта. Не только претерпеваемую им бедность, но даже и презрение островитян переносил он равнодушно; семнадцать лет топтал чужую землю голыми ногами и по недостатку одежды страдал от действия солнечного зноя. Несмотря на стечение столь неблагоприятных обстоятельств, г. Нотт не только обучился отаитянскому языку, но составил первоначальные основания грамматики оного и переложил Священное Писание. Вот занятие великого мужа, столь много успевшего в своих предначинаниях!

Оставалось напечатать перевод и сочинение и научить грамоте по крайней мере некоторых из числа непросвещенных островитян. Первое предоставлено было попечительному обществу миссионеров, которое в полной мере оправдало ожидание г. Нотта напечатанием и скорою присылкою многих экземпляров; между тем прибыл к нему помощник, член Общества г. Вильсон. В то время как в Англии занимались печатанием упомянутого переложения, г. Нотт учил короля и приближенных к нему читать и писать; для сего употреблял он разные средства и усилия. Неусыпное старание учителя награждено было быстрыми успехами учеников; Книги Судеб раскрылись перед глазами идолопоклонников, которые не хотели верить Откровению. Самые убедительнейшие доказательства законоучителя долго не могли остановить стремления невежд в морай, где готовилось жертвоприношение убитого человека для мнимого божества Офо; никто не хотел внимать учению проповедника, и слушал только король.

Народ ожидал его в морае и, узнав причину медления, взволновался, прежнее слепое повиновение превратилось в такую ярость и бешенство, что Помаре со своим проповедником должен был уйти на ближайший остров Эймео, где, вооружа островитян, объявил отаитянам войну, которая кончилась без всякого кровопролития. Отаитяне скоро обратились к королю с раскаянием, и банановые ветви посыпались к ногам Помаре; он убедил подданных своих выслушать спасительные наставления законоучителя и его красноречивые суждения о сотворении мира, о таинствах, о будущей жизни, о наказании злых и награждении добрых. Святые истины открыты были с такою мудростью, что все пожелали просветиться христианскою верою. Сим окончилось идолопоклонство на острове Отаити и началось истинное Богопознание; на месте морая, где совершались жертвоприношения идолам, построены христианские храмы.

С сего времени число миссионеров умножено до десяти, из коих только три находятся на Отаити, а прочие проповедуют на других островах. По последним отчетам Общества миссионеров видно, что благодатный свет христианской веры уже проник на все острова и нет ни одного островитянина, который бы поклонялся идолам.

Удивительно, что г. Нотт, несмотря на все трудности, понесенные им в продолжение 27-летнего пребывания на островах полудиких, сохранил всю пылкость воображения и присутствие великого духа; на лице его видна живость и совершенное спокойствие, слова его дышат чувством к религии, в трудах неутомим, и в бедности не жалуется на недостаток, островитяне его любят и уважают, а умерший король почитал его другом своим; не меньше того и г. Вильсон заслуживает похвалу и почтение.

Власть миссионеров ограничивается одними духовными занятиями, в состав коих входит изъяснение Священного Писания и обучение островитян грамоте. Под надзором самого г. Нотта печатают учебные книжки, а бумагу и чернила вышеупомянутое общество присылает без всякой платы. С некоторого только времени островитяне согласились жертвовать кокосовым маслом до 100 пудов в год, которое отсылается в Англию. Что касается миссионеров, живущих на сих островах, они совершенно чужды корыстолюбия. Щедрая природа питает их своими произведениями, а одеждою снабжает доброхотное подаяние европейцев, приходящих к острову Отаити.

Самые дома, в которых живут миссионеры, отличаются от простонародных одними только окошками, но хозяйственная часть у них в лучшем состоянии; кроме свиней и кур, коими богаты все островитяне, каждый миссионер имеет известное количество коров, овец и коз, а островитяне вовсе не стараются их разводить; у немногих только случалось мне видеть уток и коз, и то в малом числе.

У молодого Помаре, короля отаитского, приятное и умное лицо; он имеет при себе 30 человек оруженосцев, которые, составляя гвардию, не отлучаются от него и содержат ночной караул у его шалаша. Ни у одного островитянина не видал я никакого оружия, и самое употребление оного, как мне кажется, вовсе забыто. Найденные капитаном Куком в Опаре более 300 вооруженных, в порядке устроенных лодок, а на берегу значительное число воинов, готовых сесть на оные, уже не существуют. Счастливые отаитяне довольствуются малым. Война и раздоры, кажется, им вовсе неизвестны и даже несвойственны.

По окончании дневных занятий мы ходили по окрестностям Матавайского залива, где величественные кокосовые деревья и приятность вечернего воздуха неприметно заманивали нас в прохладительные пальмовые рощи; пение разных птиц при заходящем солнце пленяло слух наш, а стройные и приветливые отаитянки, прогуливающиеся в легкой одежде, приглашали взоры воздержных мореплавателей.

Чувствуя усталость, мы обыкновенно удалялись в шалаши добрых отаитян, живописно раскинутые при ручьях прозрачных вод, в коих, освежась купаньем, мы неоднократно были угощаемы сладким питьем кокоса, хлебным плодом, а иногда и жаренным на каменьях поросенком. Проворство, с каковым островитяне доставали кокосовый орех, нас удивляло и вместе приводило в стыд, ибо все употребляемые нами средства к достижению вершины сего высокого и гладкого дерева оставались безуспешны, между тем как островитяне, перевязав себе ноги лыком, со всею легкостью обезьяны прыгали по дереву и, через несколько скачков достигши самой верхушки, срывали нужное число плода; таким же образом спускались с дерева. В сорванном за несколько времени до употребления кокосе много переменяется вкус, и должно признаться, что без пособия островитян европеец не знал бы приятности сего нектара.

 

 

Оканчивая собственное описание сих мест, прилагаю следующие замечания г. Огиевского.

«Высокие горы, составляющие внутренность острова Отаити, будучи со всех сторон окружены постепенно возвышающимися холмами, теряют исполинский вид свой и в то же время представляют бесконечный лабиринт неподражаемой природы; берега большею частью склоняются к морю отлогостью холмов и разными долинами, покрытые кокосовыми рощами и пресекаемы прозрачными ручьями, при коих разбросаны в приятном беспорядке жилища островитян, сии долины представляют вид очаровательный! С одной только юго-восточной стороны мили на две берег довольно крут и даже отвесист, оканчивается высокою вершиною, и от сей горы начинается обширный мыс Матавая, образующий губу, весьма удобную для корабельной пристани,

Первые шаги наши по выходе на берег направлены были туда, где возвышался великолепный, но простой и от других строений едва отличный храм, в котором по случаю праздничного дня собрались все жители сего округа. Нам надлежало переходить протекающую близь храма речку; она не остановила нашего стремления. Ревностные слушатели слова Божия, приметя наше приближение, вы-шли навстречу и перенесли нас на плечах, не взяв за труды ни малейшей платы. Миссионер, в то же время окончивший поучение, встретил нас у крыльца и приветствовал с благополучным прибытием, которое, по словам его, островитяне почитают знамением великой милости Божьей. Для описания архитектуры сего дома моления не требуется ни большего искусства, ни великих познаний, ибо построен весьма просто, имеет вид шестиугольника и состоит из деревянных столбов и стропил, покрытых особого рода рогожами из пальмовых листьев; кровля от земли на 10 футов, стороны искусно забраны бамбуком, выштукатуренным снаружи известью, что составляет настоящие стены; большие окна, закрываемые дощатыми ставнями, придают сему зданию вид правильный и в своем роде красивый.

Внутреннее украшение состоит из трех простой работы маленьких ламп, висящих перед кафедрою, которая возвышается среди скамеек, поставленных для слушателей, обыкновенно сидящих во время проповеди; пол усыпан чистым песком и древесными листьями, на стенах нет никакого украшения. Островитяне по воскресеньям надевают на себя чистую ткань или рубашки, вымениваемые на их произведения у приходящих европейцев; при входе в храм они соблюдают порядок и с благоговением слушают наставления миссионеров, а в отсутствие их сами читают священные книги.

Местоположение Матавайского округа прелестное и, можно сказать, самое счастливое; чтобы иметь понятие об оном, должно представить себе обширное поле, начинающееся отлогостью широковершинных холмов, ограждающих от юго-восточного ветра, и оканчивающееся к морю низменными берегами, защищенными от разрушительного действия свирепых волн далеко выдавшимся рифом и коральными банками.

Поверхность матавайских долин покрыта разного рода деревьями, из коих хлебные, как самородные в великом множестве, без всякого порядка растут по всему пространству сих долин, а кокосовые и банановые, насаждаемые руками человека, в некоторых местах образуют правильные аллеи, а в других – романические рощи. Между сими, так сказать, главными деревьями много лимонных, апельсинных, тутовых и других; кустарников такое множество, что островитянам великого труда стоит очищать от оных известное пространство земли для заведения плантаций и построения домов, которые по сей причине расположены отдельно и большею частью под тенью деревьев. Катящиеся с гор ручейки и низвергающиеся водопады образуют три речки, доставляющие жителям способ часто мыться и поливать плантации; сии ручьи соединяются в одну реку, впадающую в губу и снабжающую мореплавателей водою.

В округе Папауа местоположение такое же, как в Матавае, но от ветров не столько защищенное. Оно пространнее, но речками скуднее; многолюднее, но не плодоноснее Матавая.

Оба округа один от другого отделены не столько высокою, сколько обширною горою, через которую проложен путь, свидетельствующий об искусстве жителей. От подошвы горы по мере увеличивающейся крутизны, до самой вершины, прокопана извилистая дорожка наподобие буквы М, с такою точностью, какой можно требовать только от европейцев. Не менее достойна примечания насыпная дорога, которая как в Матавайском округе, так и в Папауа продолжается прямолинейно между тенистыми деревьями. По переходе через упомянутую гору, без ощутительной усталости можно идти миль семь до того места, где христианская вера положила первое основание обширнейшему храму на острове Отаити. Здание сие огромностью превосходит все здешние строения; в длину до 700 футов, в ширину соразмерно длине; внутри возвышаются кафедры, с коих миссионеры уже более не проповедуют и народ сюда не собирается по причине обветшалости сего строения, угрожающего падением. Не более как через тринадцать лет столбы, служащие главною подпорою и укреплением, уже пошатнулись, и ничто не может заменить их. Ныне близ сего места воздвигнут по тому же образцу новый храм, только с одною кафедрою.

Вообще сии дома молитв не имеют никакого великолепия и внутреннего церковного украшения, хотя сие последнее – самое действительное средство к возбуждению благоговейных размышлений. Одно воззрение на Крест Спасителя производит в сердце христианское сокрушение и смирение; здесь нет и сего знамения нашей веры. Я имел у себя образа четырех евангелистов, но остерегался пожертвовать оными отаитянам, ибо предвидел в миссионерах готовность истолковать сие не в похвалу русским; был у меня также план греко-российской церкви, но я не предложил оного, ибо знал образ мыслей сих учителей; они бы начали утверждать, что молиться Богу можно и под деревом, точно так же, как и в храме Петра и Павла.

При всем расположении и доверенности к наставлениям миссионеров, отаитяне всегда изъявляли восхитительное удивление, когда только ни случалось видеть им на шлюпе нашем священника, облеченного в ризу, при совершении молитвы. Они слушали церковное пение и на образа наши смотрели с величайшим благоговением.

Я желал бы сообщить некрологию короля Помаре, произведшего столь знаменитую перемену на острове Отаити, но поверхностных сведений о его подвигах для сего недостаточно; мне известно только, что покойный Помаре происходил от королевского поколения сего же имени и в молодых еще летах принял самодержавное правление. Говорят, что он имел силу необыкновенную, рост высокий, лицо смуглое, глаза выпуклые, в поступках был важен, на войне храбр, в гражданских делах решителен и справедлив, подданные его любили и ныне вспоминают о нем со слезами. Европейцы, посещавшие остров Отаити, находили в нем человека, непричастного корысти, дружелюбного и услужливого. В последнее время жизни он занимался изысканием способов завести торговые сношения с Новою Голландиею и для сего посредством мены свиней и других произведений острова купил хороший купеческий бриг, но преждевременная смерть не дозволила ему наслаждаться плодами сего приобретения; погребен на возвышенном холме близ того дома, который почитают главным местопребыванием королевского семейства. Деревянный гроб поставлен на поверхности земли, а над оным сделаны из дикого камня и кирпича свод и склеп, над склепом построен небольшой с окошками дом, в котором беспрестанно теплится лампа. Зеленая роща из столетних лимонных деревьев, примыкающая к сему мавзолею, служит символическим изображением бессмертной памяти покойного; с другой стороны морские волны, ударяющиеся о каменистый берег и в то же время разбивающиеся, напоминают о ничтожестве временной жизни перед вечною.

О королевских домах не можно, кажется, сообщить лучшего понятия, как сравнением оных с сараями на кирпичных заводах; стропила покрыты кокосовыми листьями, и пустое пространство по сторонам местами забрано тростником и теми же листьями. Дома островитян такие же, только меньше. Внутреннее украшение отаитянам неизвестно; в одном из королевских домов я видел стол и пять полученных от какого-то европейского мореплавателя стульев, к употреблению коих островитяне неохотно привыкают. Усыпанный древесными листьями и покрытый рогожами пол заменяет все украшения и служит вместо мебели и мягких тюфяков.

Частые посещения мореплавателей, без сомнения, весьма полезны для жителей Отаити, нуждающихся в европейских вещах, к которым они столь сильно пристрастились, что не могут обойтись без оных. Самые грубые нравы непросвещенного народа через сношение с европейцами смягчаются, и вместе с разными потребностями и заботами, неразлучными с переменою в образе жизни, у островитян рождаются новые прихоти и до сообщения с европейцами неизвестные болезни, из коих от любострастия происходящая тем пагубнее, что легко распространяется, и тем опаснее, что отаитяне не знают способов лечения. Кроме сей, по их мнению, европейской язвы, они имеют собственные, т. е. эндемические болезни, из коих: водяная, короста и особенного рода повсеместная опухоль, называемая ими «фефай», главнейшие, против которых они также не знают никакого врачевания, что служит опровержением мнения, будто бы отаитяне имеют способы лечения, до каковых европейское искусство еще не достигло. Случается, что они излечиваются трением или поглаживанием страждущей части, но таковые случаи, по мнению моему, не предполагают болезни; употребляемый же ими сок казаурины невозможно почитать надежным средством, ибо при сем действует одно только суеверие и слепой предрассудок.

Мне кажется, что от жаркого климата, сильно возбуждающего и истощающего чувствительность и раздражительность, много зависит происхождение вышеупомянутых болезней; но самая главная причина оных едва ли не всегдашняя праздность, с которою отаитяне потому более знакомы, что щедрая природа без всякой вспомогательной силы может продовольствовать их во весь год своими произведениями; два или три хлебные дерева, сами собою произрастающие, достаточно снабжают одного человека вкусною и здоровой пищей в течение девяти месяцев, а три месяца доставляют им весьма хорошую и питательную пищу разные коренья, как то: натери – несколько похожие на земляные яблоки; иньяк, подобный нашей свекле; патито, или картофель; таро и подобное ему двух родов эгоое, кои большей частью произрастают сами собою; но островитяне для лучшего удобрения и умножения рассаживают оные в плантациях, к чему побуждает их не столько необходимость, сколько прибыль, получаемая от продажи одного таро, из которого англичане составляют хорошую краску.

Несмотря на изобилие самородных питательных произрастений, прихоть и разборчивость островитян изобрели средство сохранять овощи закваскою, которою они пользуются в известное только время, и заставили их насаждать кокосовые, банановые, платановые и многие другие фруктовые деревья, разведение коих, впрочем, сопряжено с меньшим трудом, нежели все наши огородные растения, что должно приписать благотворному действию климата и плодоносной почве равнин, изобилующих черною садовою землею.

Не говоря о бананах и других не столь важных плодах, кокосовые едва ли не первые после хлебных составляют богатство островитян, ибо в не достигших еще совершенной зрелости кокосовых орехах находят единственный в жарких климатах прохладительный напиток, а созревшие сверх того имеют весьма питательные ядра миндального свойства, из которых островитяне делают благовонное масло, употребляемое ими для мазанья волос, для освещения, для мены с иностранцами и для пожертвования Обществу миссионеров. Из скорлупы, в которой заключается ядро, выделывают домашнюю посуду, а из толстой волокнистой коры, покрывающей скорлупу, вьют крепкие нитки для рыбных сетей и разные веревочки; длинными кокосовыми листьями покрывают кровли домов и вяжут из них корзинки для ношения фруктов. Из коры, покрывающей деревья, женщины составляют разноцветные, более или менее тонкие ткани, заменяющие наши рубашки, платки и персидские шали, а иссохшее дерево употребляется для строения домов и лодок.

Привозимые разными мореплавателями семена европейских огородных растений по сие время в пренебрежении. Не более того заботятся здешние жители о разведении рогатого скота, овец и коз, вероятно потому, что сии животные требуют хорошего смотрения и гораздо лучшего корма, нежели свиньи, питающиеся разными овощами и плодящиеся здесь в великом множестве без всякого присмотра. Кошек не все островитяне имеют, вероятно потому, что не во всяком доме водятся крысы; хищных зверей и пресмыкающихся гадов на острове Отаити не видно, но весьма много разнородных птиц. Кроме дворовых кур и уток, в лесах бесчисленное множество находится разновидных прекрасных зимородков, зеленых горлиц, дятлов и ласточек, а при берегах много синих цапель, белых чаек и диких уток. В морских водах поблизости острова, кроме китов, акул, дельфинов, водятся летучие и другие разноцветные рыбы, устрицы, раки, улитки и проч. В Матавайской губе мы закидывали невод и всегда вытаскивали достаточное на целый день для всей команды количество язей, между коими попадались разноцветные рыбы, похожие на лещей, употребление их в пищу было для нас вредно.

Царство ископаемых на Отаити весьма бедно; кроме черного базальта, из которого островитяне делали некогда топоры и другие вещи, иной каменной породы нет. Горы состоят из твердой глинистой земли и ноздреватого известняка; поверхность оных покрыта тонким слоем серой земли, способной к произращению и питанию диких кустарников и незначительных деревьев.

Не одно простое любопытство побуждало меня к ежедневным прогулкам; дружелюбное обращение островитян, их веселый образ жизни и всегдашняя готовность к услугам были для меня столь привлекательны, что я, проводя с ними день, не охотно возвращался на шлюп при наступлении ночи. Приятная вечерняя погода усугубляла красоту прелестных матавайских полей, которые по всей справедливости можно сравнить с очаровательным островом Калипсы».

20 июля при NО ветре около полудня с сожалением мы оставили остров Отаити и счастливых его жителей, кои на лодках провожали нас из залива. Слезы наших новых друзей, неотступно просивших нас о взятии их с собою в Рутиу (так они называли Россию), побудили меня принять предосторожность, чтобы не увезти кого-нибудь из них, а именно – я велел осмотреть все части шлюпа, и тех, кои на нем оставались, выслать на лодки. В полдень мы уже находились от Венерина мыса NW 69° в четырех итальянских милях.

24-го достигли до широты 13°66'26''S и долготы 148°58'20''W, где нам должно было разлучиться с фрегатом «Крейсер» и следовать каждому по данным инструкциям: мне к Петропавловскому порту (Камчатке), а фрегату – к Новоархангельску (острову Ситке). День был самый приятный, и попутный SO ветер поспешно нес наши суда к северу; но как я должен был получить от начальника отряда нужные предписания, то и воспользовался случаем проститься с братом и с товарищами нашего похода; ездил на фрегат, где пробыв несколько времени и взяв бумаги для доставления через Петропавловск по почте в Россию, возвратился на шлюп. По взаимном приветствовании веселым и доброжелательным «ура!» и пустились в путь: мы направили курс на NWtN1/2W, а фрегат пошел к NО. Разлука сия была не столь чувствительна, как по выходе из Гобарт-Тоуна, ибо оной требовал долг службы и воля начальства, которую мы стремились выполнять со всею ревностью.

29-го я поверил с хронометрами часы, обыкновенно употребляемые при наблюдениях, и чрезвычайно удивился, видя, что хронометр № 920 от прошедшего полудня вдруг отстал на 16°42'′; причину таковой перемены я ни к чему более не мог отнести, как к долговременному его пребыванию на море; он два года находился на шлюпе «Мирном», который ходил вокруг света для открытий в Южном полушарии, потом поступил на бриг «Аякс», где при случившемся несчастии у голландских берегов, вероятно, попортился, после сего взят мною, в бытность нашу в Англии, по краткости времени не был чищен, а только поверен. Во время плавания нашего я сам всегда заводил его около полудня и содержал в таком месте, где никто другой не мог иметь к нему прикосновения; впрочем, и сия предосторожность не защитила хронометр от повреждения.

Находясь близ острова Рождества, коего положение определено капитаном Куком в 1778 году, я намеревался пристать к оному для новой поверки сего хронометра, но большие каждосуточные разности в № 991 удержали меня от потери времени и принудили довольствоваться последним, на который смело можно было положиться; почему при свежем О ветре я решился идти далее. Знаменитый Кук останавливался при сем острове в небольшом заливе, находящемся, по многочисленным его наблюдениям расстояний Луны от Солнца, в широте N 1°9' и долготе. О 202°30'. Остров сей имеет в окружности до 20 миль, видом подобен луне в последней четверти, изобилует рыбою и черепахами, свежей воды на оном нет.

30-го мы перешли экватор в долготе W 159°40', а 1 августа в широте N 2°34'43''стихнувший ветер и начавшиеся дожди угрожали штилем, почему при найденном склонении компаса 6° О взяли курс N1/2W. 2-го в широте N 4°41'32''при свежем OSO ветре правили на NWtW и около полуночи прошли остров Palmiras в девяти милях, но не могли усмотреть его, хотя ночь была довольно ясная.

4 августа в широте N 7° после продолжавшегося несколько часов штиля ветер начал переходить к NO-ту и с рассветом повеял довольно свежо, а 10-го в полдень, для большей перемены долготы, направили курс на WNW, дабы при выходе из тропика быть по возможности ближе к меридиану Петропавловского порта.

17-го в полдень определили себя наблюдениями в широте N 27°36', долготе О-й 175°15'. Остров Patrocinio отстоял от нас по Арросмитовой карте в 30 милях на NО. Желая осмотреть оный, мы пошли прямо к нему, но густой мрак, не обещающий скорого прояснения на горизонте, принудил нас оставить намерение, почему, спустясь к NWtW, обратились на другой остров Roco de Plata. 21-го около полудня в широте N 32°26', долготе О-й 170°14' прошли через место оного; при ясной погоде снятые трехсуточные расстояния Луны от Солнца, близко сходствующие с хронометром, доказывают неверность положения сего острова на Арросмитовой карте. Норий в своих таблицах полагает оный в широте N 33°51', долготе О-й 160°31'. Осматривая в тот же день провизию на шлюпе, я весьма был огорчен малозначительным остатком кислой капусты, отпущенной из Кронштадта, которая так облежалась в бочках, что вместо положенных в каждую десяти ведер нашлось не более пяти, почему и принужден был выдавать оную в самом умеренном количестве, картофель же, вывезенный из Вандименовой Земли, несмотря на то, что был особенно приуготовлен английскими знатоками в лучших бочках и что при ясных днях высыпали оный на шканцы для просушивания, большею частью вовсе испортился и ни на что более не годился, как на корм свиньям, взятым с Отаити; одни токмо тыквы сохранили всю свежесть, и мы радовались, что могли довольствоваться оными еще несколько недель.

22-го около полудня в широте N 33°52'4'', долготе O-й 168°52'27'', после темной и бурной ночи, сопровождаемой сильным громом и молниею, настал тихий SW ветер, благотворные лучи солнца озарили светом и согрели теплотой своей холодную и влажную атмосферу, тропические птицы вились над нашим шлюпом, а резвые стрекозы, летая над шканцами, ласкали нас надеждою обретения какой-либо новой земли. Желание принести пользу отечеству возвышало дух наш, и мы провели весь день в различных умствованиях; но закатившееся солнце и распространившаяся по горизонту темнота разрушили наши предположения, кроме надежды на будущее счастье.

23-го перед самым вечером мы увидели вдали большее трехмачтовое судно, идущее к нам контрагалсом, и, рассчитывая сблизиться с оным около полуночи, приготовили шлюп к нечаянному нападению; но осторожный начальник судна по захождении солнца переменил курс на другой день. В десять часов утра усмотрели оное под ветром в 8 милях вместе с другим бригом. Днем они шли с нами одним курсом, а ночью вовсе скрылись, и потому невозможно было сделать заключения, какому государству или кому сии суда принадлежат.

24-го в широте N 34°47' и долготе О-й 169°45'58''проплыла мимо нас большая черепаха.

Августа 30-го, торжественный для России день, был празднован на шлюпе не одними странствовавшими ее сынами, но и самая природа принимала, так сказать, участие в их радости, ибо после крепких противных ветров вдруг повеял ветер, который при ясном небе быстро мчал нас к Петропавловску; перед захождением же солнца новое зрелище обратило на себя взоры изумленных мореходцев: борющиеся между собою ветры с разных направлений горизонта, воздымая воду вверх, образовали кристалловидные колоннады, и сии тифоны, проносясь мимо нашего шлюпа, составляли великолепный вид, напоминавший приятности петергофского праздника в кругу веселых приятелей.

Стада серых и короткошеих птиц, пролетавших мимо нас на юг, свидетельствовали о позднем времени года в той стране, к которой мы поспешали; наступившие туманы, влажный воздух и переменные ветры увеличивали труды вахт; промокшая одежда также не могла быть приятною и не наносить вреда здоровью, почему принуждены надеть теплое платье, а палубу отапливать двумя чугунными печками, для сохранения чистого воздуха и для вознаграждения неприятностей, перенесенных наверху.

 

Глава V

7 сентября на рассвете, когда туман начал прочищаться, открылись перед нами в отдаленности высокие берега Камчатки и горы, покрытые снегом; лучезарное восхождение солнца обнадеживало нас прекрасным днем, а к вечеру при свете лунном мы подошли к якорному месту в Авачинской губе. Позднее время года положило свое покрывало на величественные виды берегов Камчатки; мы видели только суровые подножия гор, они занимали наше чувство и воображение, удивляя быстрым изменением природы и по недавнем нашем удалении от острова Отаити.

На другой день (8 сентября) животворный луч восхождения солнца, разогнав туман атмосферы и сняв влажную одежду, лежавшую на вершинах сопки, представил мореплавателям, после 50-дневного морского единообразия, живописную картину осеннего времени, тем более для нас приятную, что исполинский вид высоких гор и блеск от убеленных снегом вершин их напоминали о позднейшем времени года родимой стороны, с которою мы столь долгое время (387 дней) были в разлуке. Тихий ветер благоприятствовал нашему приближению к пределам отечества; надежда вскоре выступить на вожделенный берег и увидеться с единоземцами умножила нетерпение, но судьба, вопреки общему нашему желанию, при проходе близ каменьев, называемых Три Брата, внезапным сильным NW шквалом принудила нас положить якорь и пробыть двое суток в довольно неприятном положении. Не успели мы еще убраться с парусами, как приехал к нам помощник здешнего главного начальника, капитан-лейтенант А. В. Голенищев; он был первый из соотечественников, которого мы увидели по отбытии из Кронштадта; взаимная радость наполнила сердца чувством удовольствия, по гостеприимному обыкновению он привез нам разных припасов, и они освежили наш вкус после продолжавшейся несколько дней соленой пищи.

По прошествии двух суток, при SO ветре, снявшись с якоря и вошедши в Петропавловскую гавань, положили оный на глубине восемь сажен; я тотчас поехал на берег к начальнику Камчатской области Ф. Е. Станицкому, который по известному усердию к службе употребил все способы к скорейшей выгрузке материалов для здешнего и Охотского портов, на шлюпе доставленных с такою исправностью, что даже самая смола нимало не потерпела от столь долговременного в переменных климатах плавания; недостаток судов для перевозки заменен нарочно сделанными для сего плотами; от порта сделаны все возможные пособия, и работа производилась лучшим образом. За двадцать дней, большею частью ненастных, шлюп наш был совершенно выгружен, все материалы свезены на берег, положены в магазины и сданы; в трюм положено 9000 пудов каменного балласта, все опорожненные бочки исправлены и налиты свежею водою, которой чистота и вкус едва ли уступает какой-либо другой.

 

 

Доставление балласта по дальности оного хотя и задерживало скорое наше изготовление, столь нужное по времени, но, несмотря на то, деятельность превозмогла все, и мы, 1 октября совершенно приготовясь к вступлению под паруса, ожидали только получения бумаг с транспорта, которому вскоре надлежало прибыть сюда из Охотска. 11 октября, услышав ночью пушечные выстрелы при входе в Авачинскую губу, а поутру удостоверившись от телеграфа, поставленного на восточном мысу, что ожидаемое судно приближается, мы перешли из гавани и стали на якоре; но сколь велико было наше удивление видеть на другой день приближение сего брига, столь же много мы соболезновали десятидневном замедлении, которым потеряли попутный ветер, ибо, не получив никаких поведений, должны были по причине перемены ветра простоять еще пять дней.

Ясная погода, продолжавшаяся несколько времени, дозволила нам сделать наблюдение над ходом хронометров, из коих № 991 имел суточного отставания 21°9', № 920 по совершенно несходным показаниям оставлен без употребления. 15-го числа к вечеру, при маловетрии от W, мы простились с покрытыми снегом берегами Камчатки и с услужливым местным начальством, которое в продолжение нашего пребывания всегда удивляло нас своею готовностью к оказанию всевозможных пособий; ежедневно доставляли нам большое количество лучшей свежей рыбы, и мне отведены были кухни для печения хлеба и варения елового пива; каждая суббота, по коренному обычаю, назначена была для бани. Словом, в месте, лишенном всех роскошных собраний, мы провели время весьма приятно, чистая откровенность сопровождала наши беседы, а иногда и пляски к оным присоединялись.

Описывать вид берега и вход в Авачинскую губу, легко узнаваемый по пяти величественно возвышающимся горам, было бы повторение точных показаний на атласах известных наших мореплавателей гг. Сарычева и Крузенштерна, и потому, оставя изложение одних и тех же сведений, смело могу советовать всякому, кто будет иметь случай посетить сию превосходную и обширную гавань, не тратить времени на изыскание таковых показаний в путешествиях Кука, Лаперуза и других, но, пользуясь ясною погодою, которая здесь особенно в столь позднее время весьма бывает редка, поспешать в устье, где даже при самом входе безопасно можно стоять на якоре.

При первом взгляде на Камчатку и окрестности ее, невольно подумаешь, что страна сия бесплодна и скудна свежими жизненными потребностями; но, пробыв в здешней гавани несколько времени, найдешь совсем тому противное; здесь мореплаватель может пользоваться сими потребностями в изобильном количестве, несмотря на то, что жители, коих большая часть состоит из военнослужащих, заготовляют оные только для себя, не предполагая продажею получать выгоды и вознаграждать свои труды.