С тихими ветрами продолжали мы путь довольно успешно, не встречая ничего, достойного замечания. Небо сохраняло довольно долго вид тропический, погода была ясная, и температура уменьшалась немного, но 15 апреля в широте 26° вдруг все изменилось: время настало сырое, небо помрачилось, и термометр упал до 17°, что для нас было уже слишком свежо. 17 числа поутру показался на NO берег; продолжавшийся весь день мелкий дождь с самой густой пасмурностью, настоящий бус, препятствовал нам осмотреть его тогда же, и мы оставались в недоумении, принадлежит ли он к островам Бонин или нет. На другой день было яснее, и виденная накануне земля оказалась островом Розарио, или Неудачи. Это – низменный, голый, каменный островок с обрубистыми берегами менее одной мили в поперечнике и со многими вокруг него кекурами.

Последнее название дано ему в 1801 году английским кораблем «Наутилусом». Для мореплавателя, ищущего земли, чтобы освежиться или исправить свое судно, нет места, которое бы справедливее заслуживало такое название, как этот остров. Омываемые ужасными бурунами берега его угрожают гибелью, а бесплодные скалы – голодной смертью в случае спасения. Остров, должно быть, вулканический.

Продолжая путь к востоку со свежим южным ветром, находились мы в полдень на том самом месте, где на английских картах означены острова Бонин, не видя земли. К вечеру несколько стай птиц, летевших к О, заставили нас заблаговременно привести к ветру. На рассвете (19 апреля) горизонт очистился, и мы увидели 4 группы островов, покрывавшие горизонт от SW до NO. В этих группах не могли мы не узнать островов Бонин, хотя положение их нимало не соответствовало тому, как они означены на английских картах. С тихим от NO ветром взяли мы курс к ближайшей, второй от юга, группе и вскоре после полудня поравнялись с ее северной оконечностью, отличающейся большим утесом, весьма похожим на Бабушкин Камень, что в устье Авачинской губы.

Мы шли вдоль западной стороны, тщательно замечая, не окажется ли где признаков гавани. Горы, одетые роскошной и разнообразной зеленью, представляли вид столько же живописный, сколько и привлекательный. Между дикими и обнаженными утесами, вздымавшимися до 300 футов и больше над водой, вдавались во многих местах бухты, окруженные песчаными низменностями, от которых довольно стремительно возвышались горы, до самой вершины покрытые лесом, до 700 и 800 футов в высоту. Разных фантастических форм кекуры, которых больше всего было у южной оконечности, разнообразили картину. На вершине одной горы увидели мы дым, потом людей, стреляющих из ружей и махающих английским флагом. Хотя уже наступал вечер, но я решил сразу отправить шлюпку на берег, чтобы не оставить дольше без утешения несчастных, которых мы считали наверное спасшимися с какого-нибудь разбитого судна. Я приказал мичману Ратманову остаться с шлюпкой на ночь на берегу и возвратиться с рассветом. Его сопровождали Мертенс и Китлиц.

На следующее утро они возвратились и привезли с собой боцмана Виттрина и матроса Петерсена с английского китобойного судна «Вильям», потерпевшего тут кораблекрушение осенью 1826 года. От них узнал я, что английский капитан Бичи на шлюпе «Блоссом» опередил нас, описав в июне прошлого года острова эти и приняв их во владение Британского королевства. Мореходы не удивятся признанию, что нам прискорбно было быть опереженными в решении одной из немногих географических задач, сколько-нибудь важных, в наше время еще остававшихся. Повторять опись этого архипелага после столь искусного офицера, как капитан Бичи, было бы бесполезной тратой времени, и потому я решил немногие дни, которые мы могли еще уделить от плавания на север, употребить в пользу иным образом, то есть произведя в этом месте маятниковые и другие наблюдения и доставя натуралистам случай исследовать природу совершенно еще неизвестной в этом отношении земли.

Мы находились прямо против устья весьма хорошей гавани, план которой, оставленный здесь капитаном Бичи для судов, которым сюда случится зайти, Виттрин доставил мне. Руководствуясь им, стали мы туда лавировать и, после бесчисленного множества поворотов, положили якорь в вершине гавани, названной нашим предшественником Портом Лойда. В тот же день съехал я на берег в сопровождении двух боснийских анахоретов для подыскания удобного для моих работ места. Престранно было встречать в лесу на большом расстоянии от моря то обломок мачты, то стеньгу, то часть борта и на каждом шагу бочки – то пустые, то наполненные чистейшим спермацетом, которого «Вильям» имел уже полный груз, когда разбился. Судно это стояло на якоре в дурном месте, под южным берегом гавани. Можно подумать, что оно было под влиянием какой-то враждебной судьбы, ибо еще прежде катастрофы своей лишилось оно капитана, здесь же убитого срубленным деревом. Вскоре после того крепким ветром сдернут был «Вильям» с якорей и выброшен на камни в бухте, названной нами бухтой Кораблекрушения. Весь экипаж спасся на берег.

Немного спустя пришло в Порт Лойда судно «Тимор», одного хозяина с «Вильямом», на котором все отправились в Восточную Индию, кроме Виттрина и Петерсена, согласившихся остаться для спасения чего можно с разбитого корабля до следующего года, когда капитан «Тимора» обещал опять за ними прийти. В этой надежде жили наши пустынники спокойно в домике, построенном из обломков судна, которое случившимся в глубокую осень ураганом раздробило на части и разбросало по всем берегам гавани. На «Блоссоме» они не отправились, частью ожидая прибытия своего судна, частью же потому, что службы на военных судах купеческие матросы несколько боятся. Однако после «Блоссома» никакое судно до нас не приходило, и они усердно просили избавить их из этого заточения, что я, конечно, с удовольствием исполнил.

На следующий день ездили мы любоваться жилищем нового Робинзона. На берегу встретило нас потомство товарищей бедствия наших отшельников, – огромное стадо свиней, не кормленных целые сутки, окружило нас и всюду преследовало. Дом из обшивных кабельных досок, с крылечком, крытый парусиной, с надписью Charles Wittrien’s Premises [усадьба Чарлза Виттрина] был резиденцией хозяев. Стол, две койки, сундук, у которого крышка красного дерева была полой капитанского стола, ружье, Библия, том Британской энциклопедии, несколько китоловных орудий и две картинки составляли убранство этого единственного на Бонинских островах человеческого жилища. К нему примыкал хлев, крытый медью, в стороне кладовая, несколько далее вмазанные в печь два котла, служившие солеварней, у берега две лодки из дюймовых досок, обшитые медью, – везде смесь недостатка с роскошью, везде следы изобретательности, к которой приводит человека нужда.

Протоптанные от дома в разных направлениях дорожки вели к нескольким беседкам и скамеечкам, устроенным в таких местах, откуда можно было лучше обозревать море и где отшельники просиживали по целым дням в ожидании, не покажется ли какое-нибудь судно, вестник их избавления. Скука и то непобедимое чувство тоски, которое овладевает человеком в отлучении от общества себе подобных, были единственными неприятелями, возмущавшими спокойствие их жизни, которая при тех возможностях, какие они нашли в богатой природе этой земли, в благословенном климате и с тем, что им удалось спасти с корабля, могла бы даже быть приятной. Свиньи, размножившиеся от двух огромных животных, спасшихся вместе с ними, не только обеспечивали их пропитанием, но служили им настоящими собеседниками, вопреки общепринятому мнению, будто животное это не способно привязываться к человеку. Петерсен приучил к себе одного поросенка, совершенно как постельную собачку; он с ним спал и даже иногда плясал. Свиньи ходили обыкновенно на воле, но на знакомый им свист сбегались со всех концов острова к дому.

Обсерваторию нашу расположили мы в SO части гавани, в бухте, названной по этой причине бухтой Маятника. Это самое приятное по всей губе место. Между песчаным берегом и горами не весьма широкая равнина, покрытая столетними деревьями, образует прекраснейшую рощу, пересекаемую небольшим ручейком, русло которого открывало мне горизонт к югу до высоты около 20°.

Кроме опытов и наблюдений, имели мы здесь и другую работу. Судно наше с самого начала похода имело небольшую течь, причины которой мы никогда не могли доискаться. За несколько дней до прибытия сюда течь стала усиливаться и достигла, наконец, 4 дюймов в час, так что мы каждую вахту должны были откачивать воду. По тщательнейшему осмотру внутри нашли место течи на левой стороне против бизань-мачты, около 4 футов ниже ватерлинии. Сплошной и весьма плотно заделанный набор не позволял видеть повреждения, но весьма слышно было журчание воды между ним и обшивкой. Для отыскания повреждения нужно было накренить судно на 5 или 6 пазов, для чего и ввели мы его в десятисаженную яму (так назвал капитан Бичи внутреннюю гавань). Причиной течи оказался промах – ошибка, так часто случающаяся при постройке судов. Замечательно, что медная обшивка, это место покрывавшая, напором воды была вдавлена и, наконец, прорвана; вероятно, она сначала удерживала течь, которая усилилась, когда обшивка прорвалась.

1 мая все наши работы как в обсерватории, так и на судне были кончены, гавань описана подробно тригонометрическими средствами; следующий день прошел в окончательных приготовлениях к морю, а 3 числа мы оставили Порт Лойда, увозя с собой двух единственных обитателей этого места с их имуществом.

* * *

Уже Кемпфер упоминал об известном японцам большом острове, лежащем в 300 милях от их земли, на котором растут деревья, свойственные жарким климатам, и водится множество рыб и раков 4 или 5 футов длиной (черепахи), но жителей нет, почему и назван он Буне-Сима, безлюдный остров. Более обстоятельное известие о земле этой найдено в описании граничащих с Японией земель, изданном в Иедо [ныне Токио] в 1785 году, извлечение из которого помещено знаменитым синологом Ремюза в «Journal des Savants», Juillet 1817, с копией с японской карты этого архипелага.

Острова Бонин-Сима, как мы их продолжаем называть, лежат почти прямо по меридиану от широты 26°36' до широты 27°45' в долготе 217°35'. Они составляют 4 группы. Мы осмотрели три северные в твердой уверенности, основанной на словах наших пустынников, что южная описана шлюпом «Блоссом», но с сожалением узнали по возвращении в Европу, что и англичане осмотрели только те же группы. Порт Лойда находится во второй от юга группе, на западной стороне острова, названного ими островом Пиля. Гавань эта отыскана китобойными кораблями, которые, как мы выше видели, простирают с некоторого времени поиски свои до берегов Японии. В начале и в конце промысла заходили они сюда запасаться водой, дровами и черепахами. Немногие останавливались в гавани, но большая часть держалась перед входом ее, под парусами. Гавань эта представляет для мореплавания большие удобства: безопасное убежище во всякое время года, удобный вход и выход, хороший климат, изобилие хорошей воды и дров; в продолжение шести летних месяцев множество черепах, море, изобилующее превкусной рыбой и множеством раков, а с учреждения описанной нами временной фермы – и свиньи, которые в короткое время покроют весь остров; множество противоцинготных трав и кореньев и превосходная пальмовая капуста.

В воде от дождей, текущей с гор, большую часть года, а может быть, и никогда недостатка нет; но если бы в засуху дождевая вода и перевелась, то можно рыть колодцы. Виттрин возле дома своего вырыл колодец сажени две глубиной, в котором всегда была вкусная и свежая вода. Черепахи с марта и до октября покрывают все бухты гавани, в позднюю осень уходят, но отдельные показываются иногда и зимой. Следует опасаться, чтобы свиньи не извели черепах: превосходным чутьем своим отыскивают они ямы, в которых последние кладут свои яйца, и пожирают их. В таком случае убыток, ими причиненный, едва ли будет равняться пользе от них. Но вероятнее, что инстинкт черепах заставит их переселиться на соседние острова, куда свиньи попасть не могут.

 

 

Другой неприятель черепахам – вороны, которых здесь великое множество; когда черепаха кладет яйца, они подкрадываются сзади и стараются ловить их. Вороны обижают даже свиней, унося часто малых поросят, а тем, которые им не под силу, откусывают хвосты. Замечательно действие инстинкта: узнав врага, свиньи перед опоросом обыкновенно уходят в густой лес и возвращаются к жилищу, когда поросята их уже подрастут.

Могучий рост деревьев, разнообразие и смешение растений тропических со свойственными умеренным странам свидетельствуют уже о плодородии земли и хорошем климате. Большая часть наших садовых и огородных растений, а может быть и все, развились здесь как нельзя лучше: пшеница, сарацинское пшено, маис; и для винограда лучшего климата и положения желать нельзя. Всякого рода домашние животные, так же как и пчелы, могли бы размножаться здесь очень скоро. Словом, с немногочисленным, но трудолюбивым населением маленькая группа эта в короткое время могла бы сделаться изобильнейшим во всех отношениях местом.

Заселение здесь для народа, имеющего торговлю с Японией, островами Лучу и Китаем, было бы весьма важно, и исполнение его не сопряжено ни с какими затруднениями. Китайцы, умирающие с голоду в своем отечестве, охотно согласились бы переселиться на землю, столь мало удаленную от их родины и имеющую подобный климат. 50 семей земледельческих в немногие годы изменили бы вид гор Бонинских, которые теперь привлекают диким своим великолепием, а тогда стали бы пленять картинами, подобными тем, которые восхищают мореплавателей у берегов Японии и Китая. Гавань с небольшими трудами и издержками можно бы сделать совершенно неприступной. Я удивлюсь, если англичане не оснуют поселения на этих островах, иначе принятие их во владение было бы совершенно бесцельно. Колония эта была бы для них важна не столько ради южноморских китоловов, сколько для китайской торговли – открытой и запрещенной.

По словам Виттрина, зима здесь весьма умеренна. Осенью бывают жестокие ураганы, сопровождаемые иногда землетрясением и наводнением. В октябре господствуют бури от NO, а в апреле от SW; с мая начинается постоянная хорошая погода, особенно при западных ветрах, восточные же приносят пасмурность. Напротив, зимой северо-восточные ветры приносят хорошую погоду.

Оставив Порт Лойда, осмотрели мы две северные группы островов Бонин-Сима (названные капитаном Бичи по именам капитанов Кетера и Парри) и потом направили курс к Камчатке. Дней пять шли мы успешно со свежими и частью крепкими восточными ветрами и весьма дурной погодой. 8 мая в широте 33½° и долготе 214¼° настал штиль, продолжавшийся с малыми перерывами целую неделю. 15 мая задул весьма свежий SO ветер, продолжавшийся трое суток с лишком и донесший нас за это время до широты 45½° и долготы 202½°. Мы очень чувствовали перемену широты: термометр опустился до +3 °C, мы готовы были надевать шубы. С 20 мая настали опять маловетрия или совершенные штили, томившие нас больше недели и тем более неприятные, чем ближе мы находились уже к порту. 23 мая поутру достали мы дно на 180 саженях и вскоре потом, по прояснении густого тумана, увидели берег Камчатки. Свежий южный ветер пронес нас скоро вдоль него. К вечеру совершенно прояснило, и весь камчатский берег открылся нам в великолепной панораме; все сопки от Второй до Коряцкой видны были ясно. Они изображены очень верно в Атласе адмирала Крузенштерна. Поутру 29 мая осмотрели мы устье Авачинской губы, а в первом часу пополудни положили якорь в Петропавловской гавани.

Обманувшись в надежде запастись сухарями на Марианских островах, имели мы их теперь, хозяйственно, не более как на три месяца. Для пополнения этого необходимого запаса, так, чтобы можно было дойти до Манилы, решил я купить здесь ржаной муки и оставить несколько человек для выпечки из нее сухарей в наше отсутствие. Разные распоряжения, приготовление бочек и прочее, так же как и изготовление карт и журналов за зимнюю кампанию, для отправления в Россию, и другие дела продержали нас на Камчатке дольше, нежели мне хотелось. Не раньше 14 июня могли мы выйти из гавани в Авачинскую губу.

Старший мой офицер, лейтенант Завалишин, должен был оставить здесь экспедицию. Не весьма крепкое его здоровье от больших трудов, им понесенных, расстроилось до такой степени, что медики признали невозможным, без явной для него опасности, сопровождать нас в суровый климат, где нам теперь предстояло действовать, и он счел лучшим воспользоваться отправлением в Охотск транспорта, чтобы возвратиться в Россию. Это была весьма чувствительная для меня потеря, ибо я лишался в Завалишине весьма хорошего помощника. Все касавшиеся описей работы лежали почти исключительно на нем, так же как и попечение о шлюпе в частые мои пребывания на берегу для опытов и наблюдений, и все эти обязанности им исполнялись с деятельностью и искусством.

Китлиц, рассчитывавший, что лето на Камчатке и поездки внутрь полуострова, для которых обещана ему была от областного начальства всевозможная помощь, гораздо больше могут принести пользы естественной истории, нежели плавание вместе с нами в страны пустые и бесплодные, решился также остаться здесь до нашего возвращения.