В торник, 24 января.

В доме всю ночь была большая суматоха. Мы выступил сегодня в 9 часов утра. Шлюпка с судна пришла за Западной партией, и за мною, в то время, как лошадей выводили из лагеря. Мирз и Уилсон шли впереди, исследуя путь. На судне меня повели смотреть улов морской фауны, сделанный биологом Лилли. Это было нечто изумительное: множество губок, исоподов и пентоподов, больших креветок, кораллов, и пр.; но главной добычей являлись несколько ведер кефалодисков, которых доселе было изловлено не более семи экземпляров. Лилли ликует и считает, что один этот улов оправдал бы всю экспедицию.

До полудня мы обошли остров. В подзорную трубу видны были лошади, шедшие по морскому льду. Убедившись, что у них все благополучно, мы под парами направились к Ледниковому языку. Открытая вода доходила как раз до него, и судно застряло в углу, образуемом морским льдом и ледником, почти касаясь его поверхности своим левым бортом. Я пошел встречать лошадей, пока Кэмпбелл отправился исследовать широкую трещину в морском льду на Южном тракте. Лошадей без больших затруднений доставили на Ледниковый язык и привязали на морском льду около самого судна.

Кэмпбелл, между тем, уведомил меня, что трещина была не менее 30-ти футов в ширину; было ясно, что надо обойти ее, переходя ледник, и я просил его кольями отметить путь в обход трещин. Оутс донес, что лошади готовы снова продолжать путь после чая, и их повели по намеченной Кэмпбеллом дороге, предварительно доставив груз их на лед. Все шло хорошо до тех пор, пока они сошли на уровень льда, и Оутс повел их через старую, засыпанную снегом трещину. Его лошадь и следующая перешли на ту сторону, но третья хотела перепрыгнуть и провалилась по брюхо на самой середине. Она не могла двинуться и с каждым усилием погружалась глубже, так что, наконец, над размякшим снегом видны были только голова и передние ноги. Не без труда мы опутали их веревками и общими силами вытащили бедняжку, в жалком виде и сильно дрожавшую.

Остальных лошадей мы провели в обход дальше к западу и, благополучно доставив их на лед, покормили и отправили назад с вьюками. Тем временем собаки наделали хлопот. Очутившись на твердом льду с легкими грузами, они неудержимо понеслись, ничего не разбирая; одно удивительно, как мы все в целости попали на лед. Уилсон и я управляем одной упряжкой, Эванс и Мирз – другой. Я еще не выражаю мнения о собаках, так как сильно сомневаюсь, насколько они окажутся полезными; зато лошади, наверное, будут большим подспорьем. Они ведут себя замечательно солидно, ступают бодро, даже весело, гуськом, одна по следам другой. Одно нехорошо – это легкость, с которой ноги их уходят в рыхлый снег; это случается беспрестанно в таких местах, на которых ноги людей едва оставляют отпечаток. Провалившись, они храбро отбиваются, но жалко смотреть на них. На сани мы сверх груза прибавляем еще по 105 фунтов сена. Мы сделали привал в шести милях от ледника и двух милях от мыса Хижины. Холодный восточный ветер. Температура –19° [–28°C].

Среда, 25 января.

Сегодня отправляется осенняя вспомогательная партия, состоящая из 12 человек, 8 лошадей и 26 собак. Эти 12 человек следующие: Скотт, Боуэрс, Оутс, Черри-Гаррард, Гран, Аткинсон и Крин [Crean, матрос], которые были оставлены в лагере, прозванном «Безопасным»; матросы Эванс, Форд и Кэохэйн [Keohane], которые 13 февраля вернулись с наиболее слабыми лошадьми; Мирз и Уилсон, с собаками и санями.

Первый транспорт, включающий провизию и топливо на 14 недель, около 5385 фунтов свезен в склад № 1.

Судно довезло до Ледникового языка 130 тюков сена, 24 ящика собачьих сухарей и 10 мешков овса; собаки с санями вернулись к судну, взяли этот груз и отвезли в лагерь № 1, взяв еще 500 фунтов сухарей.

Запряженные лошадьми сани везут: палатку и другую, запасную, 2 лопаты, 2 лома, разные инструменты, овес, сухари, провизию, масло, спирт, походные печки, запасную одежду и многое другое; собаки везут то же, но в меньшем количестве.

Четверг, 26 января.

Вчера я пошел на судно, взяв с собой сани, запряженные собаками. Все шло хорошо до той минуты, когда они увидели кита в 30-футовой трещине и кинулись к нему. Едва удалось остановить их прежде, чем они добежали до воды.

Провел день в писании писем и распоряжениях относительно судна. К ночи поднялся свежий северный ветер, и судно ударялось о ледник, пока не подошли плавучие льды и не защитили его от прибоя. Лошади и собаки пришли около 5 часов пополудни, и мы все окончательно собрались в путь.

Незадолго перед тем Пеннел позвал людей на корму, и я благодарил их за их усердие и превосходное поведение. Никогда я не плавал с лучшей, на подбор, командой. Душу радовали их сердечные проводы. Понтинг продержал нас еще полчаса, фотографируя нас, лошадей и запряженных в сани собак. Надеюсь, что у него вышло хорошо. Было немного грустно прощаться со всеми этими молодцами. От всей души надеюсь, что они во всем будут иметь успех, ибо их самоотверженность и благородный дух поистине достойны награды. Господь да благословит их.

Итак, мы готовы со всей нашей кладью. Чем-то это все кончится? Понадобится не меньше трех дней, чтобы все перевезти на совершенно безопасное меето; морской лед не должен бы вскрыться раньше этого. Ветер дует опять с юго-вос-тока.

 

 

Пятница, 27 января. Лагерь № 2.

Поднялись в 9 часов 30 минут и перевезли груз сена на 3 3/4 мили южнее; вернулись в лагерь позавтракать, потом перенесли лагерь и припасы на другое место. Последние мы разделили на три груза: два груза корма для лошадей, один провизии для людей, с прибавлением некоторой доли корма. Работа медленная, но приходится медленно и осторожно уходить от возможности быть унесенными морским льдом.

Мы стоим около мили к югу от мыса Армитедж. Разбив лагерь, я отошел немного на восток и нашел лед опасно тонким вокруг мыса. Очевидно, придется сделать значительный обход, во избежание этой опасности. Другие все отправились к нашему старому дому, оставленному судном «Дискавери», посмотреть, насколько возможно его откопать. Как я и ожидал, надежды мало. Нанесенный внутрь дома снег очень крепко замерз; его в несколько недель не вырубить. Видели там большое количество сухарей и немного коровьего масла, какао и пр., так что мы не останемся без съестных припасов, если бы вышла задержка, когда будем возвращаться на мыс Эванс.

Собаки сегодня очень устали. Я вторую упряжку окончательно передал Уилсону. Ему этого очень хотелось, и я уверен, что он справится, – но уверен и в том, что собаки больших тяжестей не потянут. Сегодня 500 фунтов оказались убийственной тяжестью для 11 собак – насилу дотащили. Мирз рассчитывал давать им по 2/3фунта сухарей в день, но я сразу подумал, что этого будет мало.

Лошади зато работают прекрасно: 800–900 фунов им нипочем. Оутс говорит, что они сегодня могли бы пройти и дальше.

Суббота, 28 января. Лагерь № 2.

Лошади вернулись в лагерь № 1 за последним грузом, а я пошел к югу, искать путь к большой ледяной гряде. Морской лед к югу покрыт хаотически перемешанными, неправильными «застругами» (то есть покрытыми настом сугробами), памятными нам с плавания на «Дискавери». Гряда – новая. Ломаный лед ее кончался на восток от того места, к которому я подошел, и на действие давления указывала только громадная мерзлая волна, образующая нечто вроде грота со сводом или куполом, и этот грот был окружен несметными тюленями, из которых иные лежали, спали, другие резвились в мелкой воде. Полагаю, что старый лед в этом гроте остался под водой, а над ним у тюленей своя особая лужа, в которой вода в солнечный день, может быть, не так холодна.

Лошадей, очевидно, можно было провести этой дорогой, но когда я вернулся к своим, меня встретили известием, что у Кэохэйна лошадь захромала. Он смотрел на дело очень мрачно, но ведь он от природы далеко не оптимист. Похоже на растяжение сухожилия, но это не совсем еще верно. У Боуэрса лошадь тоже слаба на передние ноги, но мы об этом знали, и весь вопрос в том, долго ли она продержится. Жаль, потому что она вообще славная, сильная лошадь. Аткинсон весь день пролежал с больной пяткой. Его лошадь была привязана сзади к другим саням и шла хорошо; это добрый знак.

После полудня я провел лошадей 2 1/2 мили к югу до перехода через гряду, затем 2 3/4 мили по восточному направлению, к краю Барьера, и взобрался на него. Пройдя полмили от края, мы разгрузили сани; как раз перед тем лошади глубоко провалились; но эта рыхлость как будто произошла от местного подъема в поверхности.

Подходя к Барьеру, мы в четверти мили к северу от нас заметили какой-то темный предмет. Я пошел туда и увидел, что это верхи двух более чем на половину засыпанных палаток, оставленных, вероятно, Шеклтоном. Между ними спал линявший императорский пингвин. Парусина на одной палатке была, по-видимому, невредима, но с другой наполовину сорвана.

Лошади сегодня великолепно тащили, собаки тоже; но мы решили и тех, и других отныне нагружать полегче и шибко не гнать их, вообще, по возможности, беречь их силы. Нам еще многому остается поучиться, чтобы приноровиться к их работоспособности.

Кэохэйн уговаривает свою лошадь: «Бодрись, голубчик; к полюсу пойдешь!» – как бы думая подбодрить ее этим. Все веселы; таких молодцов поискать.

Воскресенье, 29 января. Лагерь № 2.

Сегодня после завтрака я прочел молитвы. День прекрасный. Семь здоровых лошадей два раза сходили к Барьеру – всего 18 географических миль, из них 9 с порядочными грузами, и ни одна даже не запыхалась. Лошадь Оутса, нервная, с норовом, воспользовалась минутой, когда ее не держали под уздцы, и ускакала; кончилось тем, что ее сани ударились в другие, валек сломался, и лошадь помчалась по лагерю, бешено лягая болтавшуюся постромку. Оутс пошел за нею, когда она поуспокоилась; оказалось, что ничего не пострадало, кроме валька.

Гран пробовал бежать на лыжах со своей лошадью. Все шло хорошо, пока он бежал рядом; но когда он побежал сзади, шуршание лыж по снегу испугало ее, и она с грузом побежала быстрее его.

Вообще дело у Грана спорится, хотя лошадь у него ленивая, и ему стоит большого труда поднять ее с места, но он всегда в духе и весел.

Собаки с каждым днем поправляются и приучаются к работе. С первым же грузом они пробежали с лишком милю дальше запасов, оставленных на Барьере, к месту, выбранному для Безопасного лагеря, главного продовольственного склада, близкого к нашей стоянке.

Не думаю, чтобы тронулась какая-либо часть Барьера, но лучше быть готовым ко всему, и нужно, чтобы лагерь наш оправдывал свое название.

Днем собаки свезли еще груз на то же место, сделав всего 24 географические мили, – вполне достаточно для одного дня.

Эванс и я пешком перетащили один груз через ледяную гряду. Остается доставить еще один груз на Барьер. Раз мы доберемся до Безопасного лагеря, мы можем пробыть там, сколько пожелаем, прежде чем начнем наше путешествие. Только, начав его, надо будет спешить.

День был по большей части пасмурный, но к вечеру прояснилось. Ветра очень мало. Температура все эти дни колебалась между 9° [–13 °С] ночью и 24° [–4 °С] днем. Условия для езды на санях весьма благоприятные.

Понедельник, 30 января. Лагерь № 3 (Безопасный). 77°55′ ю. ш.

Поднял всех в 7 часов 30 минуты утра; окончательно ушли с лошадьми в 11 часов 30 минут. Много дела, потому и задержки. Придется подтянуться. Аткинсону прорезали нарыв на пятке; дня через два он будет совсем здоров.

Я вел хромую лошадь. Нога не распухла, но боюсь, что испорчена навсегда: есть признаки повреждения кости, и копыто расколото.

Когда мы проходили мимо сложенного корма, направляясь к этому лагерю, случилась большая неприятность. Лошади провалились очень глубоко и с большим трудом довезли свои грузы, причем сильно разгорячились. Расстояние всего 1 1/4 мили, но они умаялись больше, чем от всего остального перехода. Мы сделали привал и после завтрака собрались на «военный совет». Я изложил свой план, состоящий в том, чтобы идти дальше, взяв с собой на пять недель провианта для людей и животных; после 12–13 дней сложить двухнедельный запас и вернуться сюда. Грузы рассчитаны на 600 фунтов с небольшим для каждой лошади и на 700 для каждой упряжки собак. Для лошадей это не много, если поверхность будет настолько хороша, чтобы им можно было свободно идти, – что, впрочем, сомнительно; собакам, вероятно, придется несколько облегчить грузы. Как-никак, лучшего ничего не придумать.

Боуэрс, Гаррард и все три матроса пошли выкапывать палатку, оставшуюся от «Нимрода» [судно Шеклтона]. Они нашли походную печку, провизию и остатки торопливо брошенной еды. Одна палатка была полна твердого льда, замерзшего после оттепели. Парусина по большей части сгнила. Мысль привезти сюда на лошадях все, что там осталось, не нравится Оутсу. Я думаю привезти, сколько можно будет, на собаках, остальное же оставить.

Эта стоянка, очевидно, была устроена какой-нибудь вспомогательной партией или частью команды «Нимрода», и если палатка простояла так долго, то нет повода опасаться, чтобы наше добро в один год пропало. Завтра мы проверим припасы, построим склад и навьючим сани.

Вторник, 31 января. Лагерь № 3.

У нас все готово. Но сегодня мы сделали опыт с лошадью Уилли: надели ему лошадиные лыжи. Результат получился волшебный: он стал расхаживать кругом нас, ступая, точно по твердой земле, на таких местах, на которых он без них жалко барахтался. Оутс никогда не верил в эти лошадиные лыжи, да и я думал, что и самой смирной лошади надо будет с ними попрактиковаться.

Тотчас после этого удачного опыта с лыжами я решил, что надо постараться достать еще такие, и всего через полчаса Мирз и Уилсон уже были на пути к стоянке, отстоящей от нас милях в двадцати с лишком. Может быть, на наше счастье, лед еще не прошел, но боюсь, что надежды мало. Между тем, думается, что с этими лыжами можно бы удвоить проходимое расстояние.

Аткинсону сегодня получше, но далеко еще не хорошо, так что ему эта проволочка на пользу. Мы не можем выступить прежде, чем вернутся собаки, с лыжами или без них. Есть еще другая надежда – это возможность, что Барьер дальше окажется более твердым, но мне сдается, что надежда эта не особенно основательна. Во всяком случае, хорошо, что мы открыли возможность пользоваться этими лыжами.

В первый раз ночью низкая температура: 2,4° ниже нуля [–19 °С].

Среда, 1 февраля. Лагерь № 3.

День прошел в сравнительном бездействии; были неприятности. В полдень вернулись Мирз и Уилсон и донесли, что лед вскрылся за островом Бритен и что вернуться на мыс Эванс нельзя; лыж для лошадей, увы, нет. Я решился отправиться завтра без них. Поздно вечером Аткинсону осмотрели ногу: нехороша; раньше нескольких дней он ни в каком случае поправится не может. Приходится оставить его. Я не решился оставить Крина при нем. К счастью, у нас есть запасная палатка и печка. Как лошадей вести, уж не знаю. Остается одно: приспособиться к обстоятельствам. Бедный Аткинсон сильно хандрит.

Я послал Грана в наш старый дом на мысе Хижины с последней почтой. Он пошел на лыжах и отсутствовал почти четыре часа, и я уже начинал беспокоиться, так как поднялся ветер и сильно разносил снег; он едва не проглядел лагерь, и я рад, что он вернулся.

Провизии у нас больше чем достаточно, и если все пойдет так же, как теперь, то мы проживем в большом довольстве.

 

 

Четверг, 2 февраля. Лагерь № 4.

Пустились, наконец, в путь. Поднялись в 7 часов покинули лагерь в 10 часов 30 минут Аткинсон с Крином остались, к великому огорчению последнего. У Аткинсона нога очень болит; он сильно сокрушается о своем состоянии, в чем, признаюсь, я не могу слишком ему сочувствовать: зачем было так долго скрывать и запускать! Крин как-нибудь доставит еще сена с края Барьера. Его мне очень жаль.

Выступив со всеми лошадьми (Аткинсонову я вел сам), я, к удивлению своему, заметил, что они не глубоко уходят в снег и что, к великой моей радости, мы сразу пошли довольно бойко. Так продолжалось больше часа, после чего дорога пошла опять похуже; все же лошади по большей части справлялись хорошо. Только у Боуэрса лошадь очень тяжелая и барахтается даже тогда, когда остальные ступают сравнительно легко. Она усердствует, и чем больше старается идти быстро, тем глубже уходит, вследствие чего она пришла вся в мыле. Я потребовал нашу единственную пару лошадиных лыж – оказалось, ее забыли взять. Невольно приходит на ум, не лучше ли дорога ночью и рано утром, при более низкой температуре. Мое предложение идти ночью – встретило общее одобрение. Если даже не будет лучше, то лошади будут лучше отдыхать в более теплые дневные часы и лучше пойдут ночью.

Итак, мы отдыхаем в наших палатках, с тем чтобы подняться в путь к ночи. Гран добродушно вызвался идти назад за лыжами. Как специалист-лыжник он нам очень полезен.

Прошлой ночью температура упала до +6° [–14°C]. После того как ветер прекратился, стало тепло и тихо.

Пятница, 3 февраля.

8 часов утра. Лагерь № 5. Стали снимать лагерь в 10 часов вечера, выступили в 12 часов 30 минут. Дорога сначала плохая, но постепенно улучшалась. Были две короткие передышки, а в 3 часа 20 минут утра сделали привал, чтобы поесть и покормить животных. Шли потом с 5 часов до 7. Прошли всего 9 миль. Дорога под конец была как будто лучше, но перед самой остановкой Боуэрс, шедший впереди, погрузился в глубокий, рыхлый снег. Следовавшие непосредственно за ним разделили его участь, и в сугробе мигом забарахтались три лошади. Их кое-как вытащили; двух вывели на сравнительно твердое место; остальных, запутавшихся, распрягли и осторожно водили, пока тоже не напали на более или менее твердое место.

Тогда разбили лагерь. Тут опять показали себя лыжи. Надели пару на большую лошадь Боуэрса; сначала она ходила неловко, но это продолжалось всего несколько минут; когда ее запрягли, она привезла не только свои сани, но еще и другие, и все это по таким местам, на которых она прежде провалилась. Будь у нас больше этих лыж, мы, наверное, могли бы надеть их на семерых из наших восьми лошадей, а немного погодя, полагаю, и на восьмую. Нет сомнения, что в такой «обуви», они без всяких затруднений возили бы свои нагруженные сани. Досадно, как вспомнишь, что мы лишаемся такой существенной подмоги потому только, что лыжи забыты на станции!

 

 

Еще впечатления. Жалко смотреть, как лошади барахтаются на рыхлых местах. Первый раз неожиданное потрясение как бы возбуждает в них деятельность: чувствуя, что застряли, они стараются вырваться силой. Если рыхлое место невелико, они с большим усилием, фыркая и дрожа, выбираются на твердую поверхность. Если оно и обширно, они все-таки храбро пробиваются, до истощения сил. Большинство лошадей после первой минуты рвется вперед обеими передними ногами разом, рядом скачков, и сани тащит за собой толчками. Это, конечно, страшно утомительно.

Время от времени им приходится останавливаться, и ужасно жалко смотреть на них, наполовину зарытых, тяжело дышащих от страшного напряжения. Подчас та или другая свалится и лежит, вся трепещущая и на время изнуренная. Для них это должно быть страшно тяжело, но удивительно, как скоро к ним возвращаются силы. Спокойным, ленивым в таких случаях много легче, нежели горячим.

Рыхлый снег, наделавший нам столько хлопот, очевидно, лежит в глубокой впадине одной из больших ледяных волн, которые тянутся через выдвинутые давлением гряды у мыса Крозье. Таких волн, вероятно, больше; мы прошли их несколько под конец нашего перехода. Насколько могу судить, кажется, будто рыхлый снег лежит только местами, а не простирается во всю длину впадины. Нам следует с более крепкими на ногах лошадьми искать дорогу, задерживая остальных, пока она не исследована.

Какие удивительные колебания представляет эта работа! Каждый день новые препятствия, угрожающие преградить нам дальнейший путь. А может быть, игра именно потому так и заманчива.

Чем более я думаю обо всем оборудовании нашей санной экспедиции, тем более убеждаюсь, что мы весьма недалеки от совершенства, достижимого в данных условиях для цивилизованного человека.

Черту, разделяющую необходимое от роскоши, довольно трудно определить.

Можно бы уменьшить тяжесть в ущерб удобствам, но все, что было бы возможно сэкономить, равнялось бы ничтожной доле грузов. То есть это половина груза одних саней, а их десять, или около одной двадцатой доли всего нашего багажа. Если эта часть тяжести представляет все, что при каких бы то ни было обстоятельствах можно подвести под рубрику «Предметы роскоши», то из этого следует, что уступка, сделанная комфорту, не стоит и разговора. Такой жертвой мы уж никак не увеличили бы число пройденных нами миль.

После этого скажут, может быть, что у нас набрано слишком много провизии, из расчета 32 унции в день на человека. Я хорошо помню, как мы изголодались в 1903 г., просидев четыре или пять недель на 26 унциях, и вполне уверен, что мы за это время потеряли много жизненной силы. Положим, что 4 унции в день, пожалуй, еще можно бы сберечь; на всех нас вышло бы 3 фунта в день, или 63 фунта за три недели, то есть одна сотая доля нашего настоящего груза.

От такой-то незначительной разницы зависит физическое благосостояние людей, пока при них находятся животные, потребности которых соразмерно много больше, чем потребности людей. Из этого следует, что благоразумие требует содержать последних на высокой степени питания, пока у них есть животные, везущие за них тяжести. Время долгих переходов при сокращенных рационах и тщательнейшем внимании к мельчайшим потребностям настанет, когда люди должны будут полагаться на собственные силы для передвижения грузов.

6 часов пополудни. Дул юго-западный ветер, но теперь утих. Небо пасмурно. Пишу после 9-часового сна; другие еще мирно спят. Работа с животными дает долгие промежутки времени, которые не всегда знаешь, чем заполнить. Согласно новым распорядкам собаки отстают на час или даже больше, стараясь прибыть в новый лагерь вскоре после того, как лошадей привяжут. Они везут хорошо, особенно упряжка, которой управляет Мирз. Но они что-то свирепеют. Две белые собаки у Мирза приучены бросаться на чужих. На судне они вели себя довольно смирно; теперь же неистово лают, если к их упряжке подойдет кто-либо, кроме их погонщика. Они однажды на меня залаяли, когда я указывал место для остановки, и Осман, мой старый приятель, обернулся и слегка куснул меня за ногу. При мне не было палки, и нет сомнения, что, не будь сам Мирз на санях, вся упряжка, следуя примеру белых собак, накинулась бы на меня.

Голод и страх – на этом вращается вся жизнь этих собак. На пустой желудок собака делается зла. Смотришь почти со страхом на внезапное, свирепое проявление первобытного инстинкта в прирученном животном. Инстинкт мгновенно вырастает в слепую, не рассуждающую, беспощадную страсть. Так, например, наши собаки в упряжи вообще дружны между собою: тянут бок о бок, друг через друга переступают, укладываясь на отдых, отношения между ними, по-видимому, самые мирные. Но стоит им только подумать о еде – страсти пробуждаются, каждая собака подозрительно смотрит на соседку; малейшая безделица – и драка в полном разгаре. С такой же внезапностью загорается у них ярость, если они на ходу перемешаются; спокойная, мирная упряжка одну минуту лежит, лениво растянувшись, помахивая хвостами, а в следующую – превратилась в кучу бешеных, рвущих, грызущих чертей. Только такие суровые факты еще примиряют с необходимостью жертвовать животными ради таких предприятий, как наше.

Суббота, 4 февраля.

8 часов утра. Угловой лагерь № 6. Удовлетворительный ночной переход. Пройдено 10 миль с небольшим.

Поднял всех в 10 часов вечера. Дул сильный ветер с юго-востока; температура ниже нуля [–18 °С], но под конец завтрака ветер утих и проглянуло солнце.

Дорога сначала была плохая; лошади на протяжении двух миль то и дело погружались; один только Дядя Билл, лошадь Боуэрса, мерно выступал на своих лыжах. Потом стало лучше. После 5 миль сделали привал для второго завтрака. После того стало еще лучше, если не считать нескольких трещин. В две трещины лошадь Оутса провалилась передними ногами, а в третью – вся целиком; остальные же как-то спаслись, и под конец мы вышли на совсем твердую поверхность, по которой шли уже легко. Эту местность, по-видимому, обметают ветры, постоянно дующие вокруг мыса Крозье; поэтому сомнительно, насколько далеко она простирается к югу, но пока идти будет, должно быть, хорошо. Луна ярко нам светила, но небо опять заложило, и к югу оно имеет угрожающий вид. Я думаю, не будет ли метели, хотя ветер пока северный.

Лошади в хорошем виде. Захромавший было Джемс Пигг замечательно поправился.

8 час. веч. Метель. Ветер умеренный; температура тоже.

 

 

Впечатления. Глубокий сон без сновидений, следующий за долгим переходом и сытным ужином.

Сухой треск, с которым ломается верхняя кора, заставляя содрогнуться людей и животных.

Собаки привыкают к этим звукам и уже не пугаются их, но продолжают ими интересоваться и, кажется, воображают, что это забавляются какие-то прячущиеся существа. Насторожатся и прыгают из стороны в сторону, надеясь схватить проказников. Сколько бы раз ни обманывала их эта надежда, они ее не бросают.

Собака должна или есть, или спать, или чем-нибудь интересоваться. Жадность, с которой она хватается за все, что может приковать ее внимание, подчас даже трогательна. Однообразие вечного бега для нее убийственно.

В этом заключается главное затруднение для погонщика на снежной равнине, где глаз не встречает ничего, что могло бы привлечь или остановить внимание. Собака близка к человеку по своей потребности живых интересов, но, увы, как далека от него своей неспособностью предвидеть!

Собака живет сегодняшним днем, часом, даже моментом. Человек способен жить и терпеть ради будущего.

Воскресенье, 5 февраля. Угловой лагерь № 6.

Метель налетела на нас вчера около 4 часов пополудни и продолжалась сутки при умеренном ветре. Тогда ветер повернул слегка к западу и подул с гораздо большей силой. Теперь он очень окреп и здорово треплет нашу утлую палатку. Кажется, как будто долго так продолжаться не может, но вспоминается наша близость к мысу Крозье и продолжительность тамошних метелей. По обыкновению, в таких случаях мы едим, спим и беседуем по возможности спокойно. До нас доходят скудные вести о нашем маленьком внешнем мирке, если не считать слуха, будто лошадь Боуэрса съела одну из своих обмоток!

11 часов вечера. Все еще сильный ветер; теперь уже настоящая метель; крутит снег, сухой, как мука. Достаточно двух минут, чтобы человеку превратиться в белую фигуру. Удивительно уютно в нашей маленькой палатке. Мы только что отлично поужинали, насладились на покое трубочкой и дружеской беседой у огня, почти забывая о времени и о завывающей кругом буре; и теперь, лежа в наших спальных мешках, в тепле и уюте, мы едва можем представить себе, какой ад там, за тонкой парусиной, нашей единственной защитой от непогоды.

Понедельник, 6 февраля. Угловой лагерь № 6.

6 часов пополудни. Ветер ночью еще усилился и весь день не унимался. Выйдешь из палатки – нехорошо! Но у нас никто от дела не отлынивает: Оутс периодически выходил кормить лошадей; Мирз и Уилсон – к собакам; остальные – когда что понадобится. Лошадям недурно, хотя видно теперь, насколько можно бы усовершенствовать их попоны. Собакам, должно быть, совсем хорошо. Зароются, свернувшись калачиком, под снег и, когда их зовут кормить, выползают из своих нор, из которых валит пар, – так там тепло. Температура, к счастью, высока. В палатке очень недурно, но для терпения это – большое испытание; это продолжается уже с лишком 50 часов, а конца не видать! Сугробы кругом лагеря очень глубоки, из саней некоторые почти засыпаны. Старая история: ешь да спи, спи да ешь; удивительно, сколько человек в состоянии спать.

Вторник, 7 февраля. Угловой лагерь № 6.

5 часов пополудни. Ветер всю ночь не унимался; приутих только к 8 часам утра. В 10 часов показалось голубое небо, Белый остров, Блэфф и Западные горы ясно обозначались. Ветер совсем упал, и мы получили возможность исполнить кое-какие нужные работы в лагере, – выкопать сани, устроить поудобнее лошадей. В 11 часов на южный горизонт наползла низкая, темная туча, и не было сомнения, что ветер опять собирается на нас нагрянуть

В 1 час пополудни снова закрутил снег и солнце затмилось. Чувствовалось, что слишком уж судьба нас преследует; но в эту минуту, когда я пишу, ветер снова упал до легкого бриза, светит солнце, и весь южный горизонт прояснился. Нужно же нам собраться с силами для будущей недели. А теперь надо делать все возможное для наших лошадей. Все как будто обещает благоприятную ночь для дальнейшего перехода.

Среда, 8 февраля. Лагерь № 7.

Широта 78°13′.

Только что пришли. Прошли больше 10 миль. Лошади все-таки пострадали от метели. Должно быть, не спали. Глядят тупо, безучастно, а две или три заметно похудели. Хуже всех маленькой лошадке Форда [матроса]. Ей дали везти не больше 400 фунтов, и то она на полпути отказалась. Сняли еще 200 фунтов, и повез уже Форд, ведя лошадь под уздцы. От бедняжки остались одни кости да кожа; ее совсем не следовало брать. Эта та самая лошадь, которая едва не погибла на море. День сегодня чудный. Мы корма даем много лишнего против положенного, и надеюсь, что лошади скоро опять поправятся. Но метелей им больше не вынести в их нынешнем состоянии. Боюсь, что далеко не уйдем, но во что бы то ни стало надо стараться, чтобы большинство лошадей остались живы. Собаки в лучшем виде, для них метель была только приятным отдыхом.

Памятка. Оставили в лагере № 7 два тюка корма.

Четверг, 9 февраля. Лагерь № 8.

Пройдено добрых 11 миль.

Дорога прекрасная. Лошадям давали очень легкие грузы. Бедная лошадка Форда чуть-чуть поправилась, ест жадно. Выживет ли – весьма сомнительно. Джимми не так хромает, как вчера. Ночью было холодновато: 5–6° ниже нуля [–21°C]; но днем, на солнце, тепло. Если только продержится такая погода, будет не так страшно за лошадей. Мы пришли к заключению, что они оттого так страдают, что шерсть у них не густа. Мы начинаем уяснять себе, как надо будет все устроить в будущем году, если лошади выживут. И они, и собаки уже не так слепнут от снега.

Пятница, 10 февраля. Лагерь № 9.

Пройдено с лишком 12 миль.

Идти было холодно; ветер очень холодный; небо пасмурное, так что дорогу плохо видно. Заметили, что сани, лошади и пр. бросают тени кругом себя. Поверхность очень хороша, и животные работают отлично. Спрашивается: можно ли рассчитывать на продолжение такой поверхности, если идти все прямо к югу? В таком случае в будущем году можно будет без больших затруднений достигнуть ледника Бирдмора.

Мы покидаем наши спальные мешки в 9 часов вечера. Около 11 1/2 часов я окликаю Оутса: «Как дела?» Получаю ответ, что все готово; начинается суета среди саней и лошадей. Пальцы мерзнут за этой работой, да и ногам не тепло. Теплые одеяла снимаются с лошадей, надевается сбруя; сани нагружаются палатками и лагерными принадлежностями, к которым прибавляются наполненные торбы, в полной готовности для следующей остановки. Одна за другой лошади отвязываются и запрягаются в сани. Оутс зорко наблюдает за своей; такому нервному созданию долго стоять не годится. Кто попроворнее, тот с нетерпением и досадой поджидает остальных. Уилсон и Мирз снуют там и сям, готовые помочь чем понадобится.

Но мы все ждем; тут надо собрать привязь, там замешкались, возятся с палаткой. Досада берет стоять, держа под уздцы онемелыми пальцами ворочающуюся от ветра лошадь. Наконец все готово. Кричишь: «Готово, Боуэрс, вперед!» – и он выводит свою большую лошадь впереди всех, бодрым шагом, которого и не изменяет. Лошади прозябли и рады тронуться, некоторые даже рвутся и мечутся. В меховых сапогах плохо ходить по скользкому насту, и в первые минуты нелегко угнаться за лошадьми. Но моцион греет, и через какие-нибудь десять минут весь отряд идет уже ровным, мерным шагом.

Шаг все еще бойкий, но свет плохой, и время от времени тот или другой нечаянно ступит на скользкое место и растянется. Это единственное приключение на ходу. Лошади послабее отстают, но немного, так что на первой остановке снова занимают свое место в строю. Мы дошли до того, что довольствуемся одной остановкой на каждые полперехода. Прошлой ночью было слишком холодно, и мы отдыхали всего несколько минут.

Когда подходим к половине ночного перехода, я даю свисток. Тогда Боуэрс заворачивает слегка влево; товарищи, разделяющие его палатку, отходят еще дальше, чтобы освободить место для привязывания лошадей; Оутс и я остаемся позади Боуэрса и Эванса; другая пара саней нашего отряда становится за двумя санями отряда Боуэрса. В таком расположении мы разбиваем лагерь: лошади привязываются по линии, под прямым углом к линии нашего направления, и на каждом конце ее прикрепляются к паре саней. В несколько минут лошади на своих местах, покрыты, палатки поставлены, печки затоплены.

Погонщики собак, между тем, обождав в старом лагере, навьючивают последние сани и пускаются по нашим следам. Они стараются так пригнать свое прибытие в новый лагерь, чтобы оно пришлось тотчас после нашего. На полпереходе мы стоим с час или полтора. На место дневной стоянки мы прибываем обыкновенно около 8 часов утра, и часа через полтора уже все почти покоимся в своих спальных мешках, Таков в настоящее время наш ежедневный распорядок. На долгой стоянке мы по возможности устраиваем наших животных, возводя вокруг них снежные валы, покрывая их лучшими одеялами и т. п.

Суббота, 11 февраля. Лагерь № 10.

Пеленг: широта 78°47′; Блэфф S 79W; крайняя левая точка Блэфф 65°. Белый остров рядом с проливом. Прошли 11 миль – 6 и 5 миль между остановками.

Поверхность опять рыхлее. Похоже на то, что дальше к югу будет не так хорошо, как до сих пор.

У лошади Эванса – Блоссом – очень маленькие копыта, и ей очень трудно. Вопрос не столько в тяжести, сколько в ходьбе, и нет сомнения, что большой помощью были бы какие ни есть лыжи; но какие?

Собакам сегодня тоже труднее, но они везут молодцами. Мирз заменил передовую, Османа, Рябчиком, так как Осман становился очень уж непослушным или же сильно оглох. Рябчик отлично слушается.

Памятка для будущего года. Завести крепкий бамбуковый шест с острым железным наконечником, для исследования глубины трещин.

Воскресенье, 12 февраля. Лагерь № 11.

Прошли 10 миль. Склад – 1 тюк корма. Магнитное склонение компаса 150 Е. Курс истинный 130 E по компасу.

Чем дальше, тем поверхность хуже и хуже. Лошади то и дело глубоко проваливаются.

Небо обложено: к югу темное, сулит снег. Мы близки к 79-й параллели. Надо в точности установить положение этого лагеря, который в будущем должен играть важную роль. Я решил отправить Эванса, Форда и Кэохэйна обратно с тремя слабейшими лошадьми, которых они вели под уздцы. Остальные пять заметно поправились и проходят, во всяком случае, еще несколько дней. Надо постараться дойти до 80-й параллели.

Сегодня мы провели вечер в приготовлениях для приведения в исполнение этого плана. Черри-Гаррард мы берем в нашу палатку.

 

 

Понедельник, 13 февраля. Лагерь № 12.

Прошли 9 миль 150 ярдов.

Вчера к ночи ветер поднялся с юга и стал развевать снег; все признаки метели. Однако мы выступили в 12 часов 30 минут и прошли 7 миль по наносному снегу. Сначала было чрезвычайно холодно. Но в это время небо прояснилось с обычной в этой полосе поразительной быстротой.

Около полудня небо было совсем ясно, и снег перестало носить. Я уже понадеялся на хороший переход, но когда мы выступили, его понесло пуще прежнего, и вскоре нас совсем занесло. Пройдя мили две, я решил сделать привал. Метель в полном ходу. Эта не унимающаяся непогода крайне утомительна; но на этот раз нам удалось себя и лошадей устроить очень хорошо. Мы воздвигли вокруг них длинные снежные валы, за которыми они в значительной степени укрыты. В палатке нас пятеро, но еще не слишком тесно.

Шерсть на лошадях, несомненно, становится гуще, и не вижу причины, почему бы нам не достичь 80-й параллели, если только погода позволит.

Удивительный человек Боуэрс! Всю ночь у него на голове была простая поярковая шляпа, прикрепленная ремешками под подбородком; лицо его и уши сохраняли яркий румянец. Мы же все рады были закутаться в большие воротники и шапки с наушниками. Никогда не видал я человека столь не чувствительного к холоду. Так, сегодня он добрый час оставался на воздухе после того, как мы ушли в палатку. Он просто возился с разной мелочью около саней. Черри-Гаррарда без очков ничего не видит и вследствие того борется со всевозможными неудобствами; но никто об этом не догадался бы, потому что он всегда как-то ухитряется наработать больше того, что приходилось бы на его долю.

Вторник, 14 февраля. Лагерь № 12.

Прошли 7 миль 650 ярдов.

Неприятный день. Погода прояснилась; ночь была ясная, но холодная – ниже нуля [–18°C], с резким юго-западным ветром. Скоро после выступления мы попали в очень плохие условия. Лошади часто уходили в снег по колено, и оставленный метелью рыхлый снег лежал кучами, подвергая полозья сильному трению. Мы кое-как тащились, но Гран со своей лошадью Уилли стал отстаивать. Я посоветовался с Оутсом относительно предстоящего еще расстояния, и он прехладнокровно предложил нам в эту ночь пройти 15 миль. Я даже обиделся и шел, пока счетчик на санях не показал 6 1/2 миль. К этому времени Уилли отстал на 3/4 мили, и уже подъезжали сани с собаками. Вдруг мы услышали вдали сильный лай; ясно было, что там что-то неладно.

Мы с Оутсом поспешили туда. Мне встретился Мирз, который сказал мне, что его собаки отбились от рук и, увидев, что Уилли упал, накинулись на него. Их, наконец, отбили и Уилли привели под уздцы, без саней. Он был порядочно искусан, но, к счастью, кажется, не опасно. Он храбро защищался и, со своей стороны, порядком покусал и потрепал нескольких собак. Гран усердно помогал ему и при этом сломал палку, так же как и Мирз, так что собакам, как видно, тоже здорово досталось; но им все нипочем, раз они рассвирепели, как видно из того, что ни одна, по-видимому, серьезно не пострадала.

Позавтракав, четверо из нас пошли назад и на себе привезли нагруженные сани. Тут мы узнали свойства этой ледяной поверхности лучше, чем в несколько часов хождения при лошадях. Случай вышел вообще плачевный, и вина в нем лежит на многих. Оказывается, что бедному Уилли груз был дан тяжелее, чем прочим лошадям.

Я и сам виноват, тем, что недостаточно внимательно наблюдал за этими мелочами и что допустил Уилли так ослабел.

После завтрака мы снова поднялись в путь, но не прошли и двух третей мили, как убедились, что Уилли не в состоянии идти дальше и что необходима остановка. Дали ему теплое месиво, накрыли его потеплее и окружили солидным снежным валом. День обещает ему покой и тепло, и надо надеяться, что он, благодаря этим; мерам, поправится. Все же это неприятная история.

Памятка относительно лошадей

1. Горячие отруби или овсяная размазня.

2. Кусачки для перекусывания проволоки, стягивающей сено.

3. Колышки для привязывания лошадей.

4. Более быстроходные лошади, чтобы тянуть десятифутовые сани.

Наст становится таким неровным и рассыпчатым, что вопрос о лыжах для лошадей снова настоятельно возникает.

Все заструги идут с юго-запада, так же как и ветер в этих краях. Не подлежит сомнению, что ветер во всякое время года обметает берег.

Возник вопрос относительно напластований. Профессор Дэвид [Сиднейского университета, геолог, сопровождавший Шеклтона] называет эти пластыры зависящими от времен года, но, наверное, ошибается. Они являются следствием метелей, однако после каждой метели новые пласты образуются только над неровными сугробами, созданными прежней метелью. Метель, по-видимому, оставляет сугробы, покрывающие от одной шестой до одной трети всей поверхности; такие сугробы, должно быть, обращают ложбины в холмы с новыми, ложбинами между ними, которые, в свою очередь, засыпаются последующими метелями. Если это верно, то единственное средство установить годовое напластование заключалось бы в том, чтобы вывести среднее число оставленных сугробов и это число помножить на число бывших в году метелей.

Среда, 15 февраля. Лагерь № 14.

Пройдено 7 миль 775 ярдов.

Поверхность ужасная. Тонкая кора, проламываемая копытами лошадей, и сыпучие кучи, пристающие к полозьям, – хуже вчерашнего, если это только возможно возможно.

Лошадь Боуэрса временами отказывалась идти. Ее задние ноги очень уж глубоко уходят. Уилли зато чувствует себя положительно лучше. Оутс на все смотрит мрачно, но я убедился, что у него такой уж характер. Несмотря на это, он с величайшим вниманием относится к слабейшим лошадям.

Пришлось делать частые остановки. Однако мы кое-как до завтрака сделали 4 мили и 3 1/2 – после завтрака.

Температура во время завтрака –15° [–26 °С]. Холодно было сидеть в палатке, выжидая, пока лошади отдохнут. Теперь –7° [–22 °С]; но солнце ярко светит и нет ветра, так что воздух совсем мягкий; меховые сапоги и носки легко сохнут. Провизии хватит при сделанном нами распределении рационов. По-настоящему все хорошо, кроме состояния лошадей. Я все более убеждаюсь в необходимости сохранить их, чтобы в будущем году лучше их использовать. Смешно было бы нескольких загнать до смерти, как предлагал Оутс. Я и то нахожу, что мы недостаточно берегли первых трех. Несомненно, что хорошие лыжи были бы здесь на вес золота, и если нам удастся чего-нибудь добиться, в следующем году мы сможем существенно облегчить себе переходы.

Памятка

Хранить сухари в будущем году, привязывая ящики к саням.

Следить за счетчиком, прикрепленным к саням.

Колышки для лошадей.

Мешки для продовольствия необходимого размера.

Двое саней поставить на стальные полозья.

Хранение корма: достаточное количество мешков для подвесных кормушек.

Четверг, 16 февраля. Лагерь № 15.

Поверхность получше, но лошади отказываются. Гнать их дальше было бы слишком рискованно. Итак, мы завтра пускаемся в обратный нуть. Температура ночью упала до –21° [–29 °С] с резким юго-западным ветром. Боуэрс, по обыкновению, отправился в своей поярковой шляпенке, с непокрытыми ушами. К счастью, я приказал остановиться, пройдя одну милю, и взглянул на него. Уши его совсем побелели. Черри и я занялись ими и привели их в нормальное состояние, между тем как пациент ничего, по-видимому, не ощущал, а только дивился и досадовал, что с ним могла приключиться такая беда. Оутсу было много хлопот с носом. Мне слегка отморозило щеку, и Черри-Гаррарду тоже.

Пробовал идти в легких шерстяных рукавицах, но было очень нехорошо.

Пятница, 17 февраля. Лагерь № 15.

Широта 79°28′1/2′′ ю. ш.

Вчера небо заложило, температура поднялась и выпало немного снега. Ветер с юга, холодный, кусающийся. Мы принялись устраивать продовольственный склад.

Комплект сбруи.

Двое двенадцатифутовых саней.

2 пары лыж, 1 пара лыжных палок.

Термометр.

Жестянка какао.

Жестянка спичек.

Считая упаковку, получилось много больше тонны. Жаль, что не удалось дойти до 80-й параллели. Но, во всяком случае, этот склад будет большим для нас подспорьем в будущем году. Над тем местом, где зарыт склад, мы поставили в виде кургана груду ледяных глыб, большую и солидную, высотой в 6 футов; кроме того, мы оставили снежные валы, воздвигнутые для защиты лошадей. Вообще это вооружение должно быть видно за несколько миль.

Думаю, лагерь № 15 легко будет заметить. Кроме флагштока и черного флага мы нагромоздили ящики из-под сухарей – пустые и полные, а жестяные коробки из-под чая прикрепили к саням, поставленным стоймя в снегу.

Над складом поставили большой гурий, высотой в 6 футов. Кроме того, оставили снежные валы для защиты лошадей. Думаю, это сооружение будет видно за несколько миль.

Я забыл упомянуть, что 15 числа, оглянувшись назад, мы увидели такой же курган, поставленный над лагерем, на расстоянии 12 1/2 миль позади нас; это был мираж.

Можно теперь уже предвидеть, что для некоторых наших товарищей весенние путешествия будут тяжелым испытанием. Нос у Оутса вечно на волоске от отмораживания; Мирзу один палец на ноге доставляет много мучения, а хуже этого ничего быть не может для ходьбы по горам. Я сильно озабочен мыслью, как я опять выдержу подъем на вершину ледника; мороз заставляет задуматься. Думаю, что справлюсь, но нужно быть готовым ко всему.