27 января 1926 года.

Тимур-бай – наш новый караванщик. Куда ни оглянешься – всюду какие-то исторические имена. И все шахи, султаны, баи. Даже самый незаметный и тот прибавляет себе – ахун. Приходит взвешивать наши вещи. Устройство весов переносит во времена неолита. На перекладине висит палка с какими-то «магическими» кружками и метками. Массивный зеленый кусок нефрита на веревочке передвигается в противовес сундука, и «маг» в круглой шапочке изрекает цифру, ему одному очевидную. Положительно, в неолите мы находили такие камни с дырками и называли их грузилами, но, вернее, это гири.

Нам нужно на восток, и потому завтра идем на запад. Остановки до Кашгара: 1) Зуава, 2) Пиалма, 3) Зангу (Чуда), 4) Гума, 5) Чолак, 6) Акин, 7) Каргалык, 8) Фоскан, 9) Яркенд, 10) Кокрабат, 11) Кизил, 12) Янгигисар, 13) Яборчат, 14) Кашгар.

Наши друзья калмыки уже вчера прошли мимо нас по краткому пути на Аксу – Карашар. В темноте рассвета мимо наших ворот звенели басистые колокола их верблюдов. Они повезли Таин-ламе ковры из Хотана.

Опять в нашем караване будет три течения: буддистское, мусульманское и китайское. Последнее – слабее. Последнее изобретение Цай Хань-чена – знамя экспедиции с крупной надписью «Ло (Рерих)», т. е. «набат», – водружено на ярко-красное древко. Цай Хань-чен отвез наши карточки властям, и, как следовало ожидать, мошенники даотай и амбань уверяли, что они нам очень помогли…

Пришли мафы для ламы и Цай Хань-чена. Ясно, что эти экипажи не изменили вид с XV века и годились бы в любой музей. Худайберды-бай привез дастархан в виде жареного барана и пирожков. Так он и остался нашим единственным другом в Хотане. Впрочем, еще полковник китайский понял, что вышло нечто плохое. Опять вьюки. Опять мохнатые шапки. Опять яростный рев Тумбала. Утром в путь. Последний раз прилетели к нам хотанские птички и пришли бараны. Тумбал, как черная статуя, застыл на груде яхтанов.

28 января.

С семи утра собирали караван. Видели мы работу тибетцев – отличная была работа, спешная, энергичная. Хуже работа дардистанцев и кашмирцев. Хороша работа ладакхцев, но хуже всего работа хотанцев. Такую лень и неприспособленность трудно представить. С семи до двенадцати с трудом навьючили сорок лошадей. Шли по Хотану и еще раз убедились, что все, что носит признаки старого Хотана, не так было плохо и являет остатки резьбы, каких-то украшений и пропорций. Но все новое превратилось в бессмысленную груду глины и жалких кольев. Лица на базаре попадаются неплохие, но забитые и лишенные всякого выражения.

Ясно, что места, подобные Хотану, изжили все свои старые соки и могут обновиться лишь коренным потрясением. Китайцы сидят за глиняными стенами китайского города. [Единения] с населением у них нет. Они остались случайными пришельцами, угнетателями и не думают помочь стране хотя каким-нибудь улучшением. Запылилась жизнь, запылились мозги. Нужна искра сильной молнии.

Вдали мелькнул силуэт светло-серого Куньлуня. Щемяще удаляться от этого замечательного хребта. Щемяще знать, что Гималаи удаляются. Сознание новых приближений зовет обернуться к Востоку.

Опять стража из пяти солдат. Неизвестно, мы ли их стережем или они нас. Каракаш замерзла, и лошади разбивают легкий ледок. Утро студено, но в середине дня солнце уже печет. На ветках почки. У дороги сидят серенькие хохлатые жаворонки. Проехали 9 дорожных башен. Опять Зуава. Цай Хань-чен говорит, улыбаясь беззубым ртом: «Даотай Хотана думает, что мы опять вернемся в Хотан. Такой глупый офицер».

Но теперь всякие соображения о глупых офицерах от нас далеки. Ведь мы опять в пустыне. Опять вечерние пески, лиловые. Опять костры. Караван с вещами сильно запоздал, и мы сидим налегке, как будто и не бывало этих вещей, которые так усложняют всю жизнь. На песке – пестрые кошмы. Веселые языки пламени красно и смело несутся к бесконечно длинным вечерним тучам. Вечером в Зуаве оказалось, что приставленный к нам бек и офицер накурились опиума. Юрий просил Цай Хань-чена выговорить им. Тот говорит, конечно, «это очень дурно, но главному покровителю опиума в Калькутте поставлена статуя на коне. Англичане нас приучили к этому яду». И свет луны, и тишина ночи опять наполнились человеческим ядом…

29 января.

До рассвета пришлось самим поднять весь караван. Тимур-бай куда-то уехал и оказался лентяем. По-тибетски я кричал по палаткам: «Лонг, лонг, лонг», – как кричат тибетцы ранним утром, поднимая народ. На бугор вышел человек с огромным рогом и начал протяжно трубить на все стороны. Оказывается, мельник оповещает селян о готовности своей молоть их зерно. Опять пустыня. Опять мазар с голубями. Но теперь всюду пробелки тонкого снега. Серебристые тона стали строже.

Снеговые горы с левой стороны стали и воздушнее, и разнообразнее. Но пески по-прежнему утомительны. Редко, когда так уставали. В сумерках весть из пустыни со спины неизвестного верблюда: «В Пиалме вода высохла». Ну все же кое-как пойдем. В восемь часов в темноте при мутной луне вошли в Пиалму. Здесь нас ждал шведский миссионер Нистром (по-китайски – Лисети). Судя по рассказам, он имел много случаев с китайскими властями, подобных нашим. Такая же лицемерная неустойчивость и наглая изменчивость решений.

30 января.

Затуманилось. Кругом бело-сизый туман и круглая тарелка песков. Иногда пески приобретают скульптурный характер или приближаются к жемчужной раковине. Но все-таки сегодня идем по ровной тарелке с редкими низменными барханами, с торчащими тонкими кустиками. Полузасыпан остов осла. Торчат полуразвалившиеся башни – потаи. Каждый из них делится на десять ли. Потай можно пройти легко в сорок минут. Волны песка сливаются в ровную линию горизонта. Что же нарушает однообразие этой тарелки?

В Хотанскую пустыню пришел слух о нашем путешественнике Козлове. Толкуют, когда Козлов был в Карашаре, там жил «страшный дракон». Но храбрый русский богатырь победил опасного дракона, заклял его и запечатал в стеклянную банку. Этим был спасен весь край. Толкуют о засыпанных городах и показывают рукой в сторону Такла-Макана. Какое-то почтение и суеверный страх звучат при произнесении названия великой пустыни. В эту сторону тянутся две ниточки караванов.

Идут из Гиалмы за топливом. И больше ничего. И звуков никаких. И красок больше нет. И жемчужная пыль взвивается голубым пологом. Как древние катафалки, мерно идут мафы и широко машут пурпурными колесами. Красочно, ярко горит красный наспинник китайского офицера. Против ветра он надел уморительный желтый капор с длиннейшим красным наспинником. Откуда это изобретение? В нем скрыты какие-то тысячелетия.

Влево уходит нить каравана. Куда он? Ведь это направление идет прямо на Тибет, на Чантанг. Так и есть, они идут на тибетские озера за солью. И еще памятная встреча. Зачернел далеко человек. Бодро шагает. Шаг не киргизский, а китаец по пустыне один не ходит. Шапка с ушами. Серый армяк. Да, это ладакхец. Этот пойдет хоть куда один по пустыне. Поравнялись. У него все зубы засветились. И руки протянул: «Джули, джули», – приветствует. И его к нам потянуло. Нашлись разные знакомые. Говорим, кто куда ушел. Кто в Чантанг. Кто через Кокяр. Кто мерз на Санджу. Что же это такое, что так сближает нас с тибетцами и ладакх-цами? В чем же этот общий язык? Откуда общий бодрый шаг? Откуда смелость одиноких хождений? Хотелось оставить с нами этого прохожего друга.

31 января.

После ветра и тумана сияет яркое утро. Идем до Чуда: люди просят прервать поход до Гумы на два дня. Так и сделаем. Китайский отдел каравана развалился первым. На четвертый день Цай Хань-чен уже похож на мертвеца. Тан Ке-чан сильно ослабел и даже застрял на дороге. Сун потерял перчатки и впал в раздражение. У китайского солдата пала лошадь. Словом, еще раз нам показано, что для похода китайцы совершенно негодны. Цай Хань-чен отлично клеит бабочек.

Тан Ке-чан заботливо возится около своей постели, ибо порядочная китайская постель должна походить на гору. Сун бойко налетает на [киргизов]. Солдаты и офицер в капоре похожи на все что угодно, но не на воинов. И эти винтовки с наглухо заткнутыми дулами и завязанными замками – ведь они превратились в символ. Конечно, разбойников здесь нет, но вся эта рать побежит при виде первой организованной колонны.

 

 

Опять попадаются бело-синие пятна снега. С северной стороны каждого бархана притаилось такое светлое благоуханное пятно. Положительно, снег дает почве какое-то благоухание. Нельзя верить, что сегодня последний день января, – это весна. Тюрки сегодня работали лучше, за что и получили барана. Бедные, они ценят каждое проявление внимания. Видимо, хозяин каравана их жмет. Что же это за «лестница спрутов»? Геген опять сердится на китайцев.

Приятно прийти на стоянку до темноты. В Тибете идут с четырех утра до часу [дня]. Да, да, положительно весна. Рисовал.

1 февраля 1926 года (понедельник).

Гума. Шли какими-то фантастическими песочными формациями. Иногда казалось, что это остатки ступ или башен. Снега больше. Белые откосы дают впечатление берегов, а между ними – точно море. Настолько убедительно впечатление моря, что приходится вспомнить, что в пустыне нет таких водных поверхностей.

Опять «приготовлен» для нас пыльный сад, опять беки и солдаты. Не успеваем разложить палатки, как приезжает амбань. Впечатление лучшее, нежели в Хотане. Амбань знает о наших хотанских невзгодах. Возмущается хотанскими властями. Удивляется, как можно запрещать художнику работать, и подтверждает, что дорога на Дуньхуан по пустыне очень трудная и для «тай-тай» невозможно было бы ехать таким путем два месяца (тай-тай значит «госпожа»). Разговор переходит на детские темы: в Гуме летом очень жарко, жарче, чем в Ганьсу. В Урумчи теперь очень холодно и нельзя, как здесь, сидеть на дворе.

В Гуме хороших лошадей нет, но зато в Кашгаре есть высокие лошади, а самые лучшие иноходцы – в Карашаре. Все это мы и без того знаем. С амбанем его сын девяти лет. Потом и отца, и сына сажают в пестрый двухколесный ящик – мафу, и все уезжают. А Юрию опять приходится садиться на коня и ехать с ответным визитом. У ворот толпа. Поверх глиняных стен торчат вереницы голов в мохнатых шапках. Солдаты шумно стегают непрошеных зрителей. Завтра стоим в Селяке вместо Чолака: в Чолаке вода вся пересохла.

Вечер закончился китайскими танцами. Пришла процессия с бумажными фонарями. Перед воротами сада сомкнулся тесный круг, и пошел пляс. Сперва старик, молодуха и верблюд. Молодуха убегает от старика, тот ловит ее, и верблюд очень декоративно машет косматой шеей.

Потом танец корабля с песней. В красной бумажной ладье качается «красавица», и гребец вроде Харона гребет перед носом ладьи. Потом – дракон и ездоки на бумажных конях. Пели: «Как из неба рождаются звезды, так из земли выходят воды».

Нехитро, но ничего грубого и мерзкого не было. Взрослые голоса мешались со звонкими молодыми. Вся темь ночи была полна движения простой и негрубой толпы.

2 февраля.

Очень зимняя, белая пустыня. Потоки замерзли. После Гумы – сразу плоская равнина. На горизонте низкие снежные холмы. Из-за воды должны остановиться в Селяке в час дня. Такого короткого перехода еще не бывало. Селяк – простой глиняный караван-сарай с несколькими корявыми деревьями среди молчащей пустыни. Серое небо. Восточный ветер. Какие-то верблюды, полдюжины собак и запуганные детишки хозяина. Ничего больше. И здесь догоняет нас странное сведение о Хотане. Керкембай, он же Молдаван, так поразительно похожий на англичанина, выдавал себя за персидского подданного, но оказался беглым директором Оттоманского банка и католиком. Вот уж подлинно безобразное наслоение, и становится понятнее, почему он три недели задерживал наши телеграммы. В его мастерской по изданиям Британского музея подделывают ковры. С какой фирмой в Лондоне или Париже он в связи и в каких антикварных магазинах встречаются его подделки?

На базаре в Гуме женщины откинули фаты с лица, чтобы лучше нас рассмотреть. Откинутая фата складывается как кокошник. Наверно, форма некоторых кокошников получилась от закинутой фаты. Бек в Гуме – совершенный Садко, и гримировать не надо. Для всех опер [Римского-]Корсакова здесь готовые персонажи.

В пути солдаты рассказывают нашему Цай Хань-чену, почему плохи их кони. «Ведь начальство ставит на счет правительству 25–30 саров, а само платит 15 или 10». Все толкуют об убийстве даотаем Хотана кашгарского Ти-Тая. Почему-то убийца поторопился прикончить арестованного без суда генерал-губернатора. Всюду какие-то корыстные причины.

Тан Ке-чана мы должны были покинуть в Гуме, он совсем развалился. Пример губительного действия опиума. Как только из своей прокуренной закутки курильщик попадает в условия бодрой природы, он разваливается, как карточный домик.

Вода в Селяке, как жидкий кофе. Чай получается совершенно безобразного вида и вкуса. Опять ставим палатки. Недалеко – одинокая могила с двумя хвостами на погнувшихся кольях. Рисовал.

Читаем Владимирцева – жизнеописание Чингисхана. Хороший, жизненный ученый Владимирцев. За время революции выпустил уже несколько книг, и все такого бодрого содержания и такие нужные по времени. Жаль, что Руднев замолк: ведь все, что [касается] Монголии, теперь так значительно. Надо бы жизнеописание Чингиса перевести для Америки. Эта стихийная предприимчивость будет там оценена.

3 февраля.

За ночь ходили караваны мимо нас. Целым оркестром звенели колокола верблюдов. Наконец один караван наехал на нашу палатку и чуть не сокрушил. С утра ветер. Пустыня вся побелела. Началась зима, и весь длинный переход шли как по дальнему северу. Прошли старый лянгар с остатками башен. Зачернели низкие деревья, и показался Ак-кем – маленькая деревня в несколько мазанок. Караван наш очень запоздал, и опять сидим в ожидании.

Опять бесконечные россказни о трусости [китайского] полковника Ду Линя, о предательстве даотая, о глупости амбаня. Никогда и нигде мы не слыхали такого дружного осуждения властей. Даже записывать скучно: так продолжаться не может; новому Китаю придется совершенно изменить качество своих чиновников. Сун два раза упал с лошади. Китайскому отделу каравана положительно не везет. Е. И. с восьми [утра] до четырех [дня] ехала рысью, вот это удивительно. Когда-то она была ездоком.

Откуда-то приносят для покрытия пола очень красивые кошмы. В Хотане таких не видали. Очень сложный мозаичный рисунок. Лучше, нежели ковры. Положительно, кошмы и набойки – лучшее из местных производств. Рисунки набоек те же, как в России XVII века или раньше. Рисовал.

4 февраля.

От Ак-кема до Каргалыка – небольшой, но студеный переход по снежной пустыне. Говорят, через день снег опять уйдет. Почему-то полоса от Селяка до Каргалыка всегда особенно снежная. Может быть, это влияние какой-нибудь гряды гор – других причин не видно. Другая особенность здешних мест – серебро и даже золото совершенно чернеют – верно, состав почвы способствует. Постепенно по длинной слободе въезжаем в Каргалык. Увы, по жестокому запаху он напоминает Сринагар. Спрашиваем, отчего здесь так грязно, хуже, чем в Гуме. Обычный ответ: «Амбань бухао», т. е. «амбань скверный».

Нам отведено помещение на самом базаре, среди невероятной грязи. Пришлось махнуть рукой на весь опереточный эскорт и на беков и самим отыскивать сад за городом. Нашли уединенный дом с садом. Завтра кончаются мрачные владения хотанского даотая. Не будет ли лучше? Одно не мог испортить этот преступник: он не мог засорить воздух пустыни. Чудный, предвесенний, студеный воздух.

День закончился опять танцами. Дракон и ладья были обыкновенны, но лучше всего был танец на ходулях. Сказались природные артисты. Тот же русский танец с ухаживанием молодца за девицами под струны, похожие на балалайку. И Дягилев, и Больм могли бы позаимствовать для своих композиций. И слуги в красном с бумажными фонарями были неплохи. Эта черточка творчества на минуту осветила мертвенность пустыни.

Зобов здесь меньше. Дайте этому народу хоть маленькое окошко света, и буйное пламя сердец вспыхнет.

5 февраля.

Каргалык проводил нас плохо. Приставленные беки оказались идиотами. Лошадей не достали. Наконец один бек явился на диком жеребце, который ударил Оллу – лошадь Е. И. Удар пришелся по ноге Е. И., но, по счастью, был смягчен гильгитским мягким сапогом. И к чему только навязывают этих беков и солдат? Кроме неудобства и расходов, они ничего не приносят. Вчера пришел китаец наниматься в слуги. Оказывается, он застрял в Каргалыке после убийства амбаня солдатами. Много убийств. Спрашиваем Суна: «Отчего даже беки в Каргалыке скверные?» Следует стереотипный ответ: «Амбань скверный» (выговаривают здесь не «амбань», а «амбал»).

Снег сразу прекратился за Каргалыком. Видимо, снеговая полоса кончилась, но зато начались белые солончаки. Проехали два базара. Миновали убогие мечети и кладбища и въехали в длинный базар Посгам. Стоим не в палатках, а в доме старшины. Большой дом с разными темными комнатками. Опять на полу цветные кошмы, даже стол и кресла с кожаными сиденьями. Конечно, дом этот указал случайный пенджабец с базара, а все беки только мешали двигаться.

Когда же кончатся эти безнадежно однообразные селения, лишенные красок и гибнущие в лени и одичалости? Вот проехали кузницу. Конечно, она прекрасна как декорация для постановки «Нибелунгов», но как сельскохозяйственное приспособление она никуда не годна. В маленьких ямках полуголые люди и ребятишки дуют в игрушечные меха. Уберите отсюда волнение от [прибытия] каравана, и все погрузится в полный паралич.

6 февраля.

Почти весь переход до Яркенда – среди мирных заборов оазиса. На миг блеснула бурливая поверхность Яркенда. Мелькнула колоритная переправа на паромах среди обледенелых берегов, среди скопления коней, верблюдов, ишаков и маф, а затем опять те же мазары и глинобитки и головастые остовы придорожных ветел. Так до самого Яркенда, до самых глиняных стен. Опять нам приготовлен дом на самом базаре, но является избавитель в виде ладакхского аксакала. Нас везут за город, и в спокойном саду мы находим белый дом со службами, с красными коврами и, главное, с лхасской речью самого аксакала.

Из Посгама нас проводило приветствие пенджабца: «Урус хорош», а здесь – знакомая речь тибетская. Заехали к шведским миссионерам. Лечили нашего старика китайца. Слушали опять разные россказни о местных обычаях: как китайцы-чиновники доводят население до полного разорения и затем легко управляют обнищавшими париями. Пришло письмо английского консула: зовет остановиться у них. Местный Русско-Азиатский банк тоже предлагает три комнаты в Кашгаре.

7 февраля.

День в Яркенде. Люди наши едят баранов. Тишина. Странная вещь – решительно все просятся идти с нами дальше. Даже китайские солдаты эскорта говорят, что с радостью пошли дальше бы с нами. В подметальщики поступил китайский капитан. Русский офицер, какой-то армянин, мажордом бывшего амбаня – все просятся. Этак до Урумчи дойдем в международном составе. Были с визитом у местного амбаня. Впечатление производит лучше хотанских «правителей».

Когда наш Цай Хань-чен начал излагать обстоятельства нашего хотанского плена, то амбань искренне возмутился. Но самое замечательное это то, что, по словам амбаня, всюду получено письмо из Пекина о нашем проезде и об оказании нам содействия. Амбань возмущается, как смели хотанцы не признавать пекинский приказ.

Опять едем базарами. То же самое, как в Хотане. Маленький вариант: на воротах ямыня вместо кошкоподобного дракона изображен ряд воинов с мечами. В три часа к нам являются солдаты и беки и в предшествии красного зонтика шествует сам амбань. Следует мирное чаепитие. Амбань извиняется, что не мог устроить нам завтрак из-за скорого нашего отъезда. После всяких любезностей расстаемся. Является китайский доктор для Цай Хань-чена. Стоят часовые в черных тюрбанах.

Приходит китайский театр. Пробуют лошадей. Мирная средневековая чепуха в роде Вингбонса.

Откуда-то пробрались в Яркенд слухи о каких-то событиях в Китае, о каких-то выступлениях Фыня, о закрытии банков в Пекине, о действиях старой династии. Но никто ни о чем не знает и ничего понять нельзя.

8 февраля.

Будда был противником тюрем. Он требовал труд и усиленную работу. В Дарджилинге недавно был любопытный случай. Случайно в толпе был арестован старенький лама. Он ни в чем не оправдывался и был посажен в тюрьму. Пришел срок выпустить его, а узник не уходит. Говорит, никогда и нигде он не имел такого спокойного места, где не шумят, где кормят и не мешают размышлять. С трудом уговорили старика покинуть тюрьму.

Лама говорит: «Не бейте людей, пусть по справедливости отработают». Так замечает лама, видя, что беки бьют народ и поселяют вереницу ненависти, крика и унижения.

При отъезде не обошлось без драки. Сам Яркенд производит лучшее впечатление, нежели Хотан: и больше размерами, и разно-образнее товарами, и даже глиняные башни и стены дают хотя бы небольшое декоративное впечатление. А потом за верхушками деревьев показались горы – Кашгарский хребет и не покидали нас с левой стороны весь путь. И все как-то скрасилось – и озерки во льдах, и синие речки, и коричневые бугры на синем фоне скалистых гор. Уж очень любим мы горы. Наша собственная планета была бы очень гористая!

Опять хлопоты с китайцами. Оказалось, что Цай Хань-чен начал сильно курить опий и этим вносит разложение среди прочего каравана. Придется применить строгие меры. Стоим за околицей маленькой деревни Кокрабат. Будет объявлено, что «каждый курящий опий будет удален немедленно».

9 февраля.

Опять мазары, могилы со знаменами. Маленькие мечети для намазов. Насколько трогательнее намаз в пустыне на коврике перед ликом неба, нежели намаз перед голой глинобитной стеною. Очень убоги эти придорожные глиняные мечети с кривыми стенами и игрушечными башенками. Куда же ушло творчество этого края? За все время видели одну недурную серьгу филигранную и пару серебряных пуговиц. При солнце красиво едут женщины на ослах в ярко-зеленых и пунцовых чекменях. Как будто здесь зобов меньше, чем в Хотане. Интересна задача исследовать, отчего происходит такое чудовищное разрастание щитовидных желез. Кроме качества воды должны быть еще причины.

Мимо проезжает человек с соколом на руке. Соколиная охота здесь еще является любимым спортом. Нас провожают стаи назойливых ворон. Вспоминаем, как в Монголии иногда приходится отстреливаться от несметных стай воронов, нападающих на коней. Идем по каракумским пескам, т. е. по «черным пескам». Слой щебня и гальки дает пустыне сероватую, жемчужную поверхность. Налево все время продолжаются груды гор. Странно думать: за этими горами уже Русский Туркестан, а упираются эти хребты в высоты Памира. Первый день после трех месяцев, когда пустыня действительно красива, красочна и разнообразна. И голубое небо разукрасилось особенно изысканным рисунком белых перистых облачков. На гребнях гор сверкает снег; розовые предгорья вливаются в синюю дымку, из которой выплывают очертания хребтов. Светлый день.

Люди ждут Кашгар. Все хорошее в Кашгаре называется русским. Хорошие дома – русские, хорошие сапоги – русские, хорошие кони – русские, хорошие телеги – русские. Проезжаем два-три заброшенных лянгара – постоялых двора – и в облаках беспросветной пыли входим в Кизил на стоянку. Переход считается длинным, но пришли уже в два с половиною часа [дня]. Кизил – странное, полузаброшенное место с молчаливыми глинобитными квадратами мазанок. Бол

ьшое старое мусульманское кладбище. Издали оно походит на целый город из красноватой глины. Чернеют дыры старых могил. Люди жалуются на Цай Хань-чена. Старик целую ночь курил опий. Решили оставить его как можно скорей; нельзя держать в караване такой скверный пример; лучше всех китайцев держится Сун, не курит и проявляет находчивость. Спросили, отчего у него отрублен мизинец на левой руке. Оказывается, он был отчаянным игроком, все проиграл, обнищал и заплатил долг тем, что сам себе отсек мизинец. Итак, у нас один игрок, один офицер убитого амбаня, один из каравана убитого американца Ленгдона, один отчаянный курильщик опиума. Довольно пестро!

Наш ладакхец Рамзана так нарядился, что даже приколол на грудь две пряжки от подвязок. Вот уж истинный кавалер ордена подвязки! Но главное желание Рамзана – нести ружье и ехать на доброй лошади. Ему 18 лет, из него может выйти полезный человек. Отец его мусульманин, мать – буддистка. По каким-то приметам ламы признали его перевоплощением умершего настоятеля монастыря, но отец, как ярый мусульманин, помешал его монастырской карьере.

10 февраля.

Мгла. Северный ветер и густые облака пыли. Долго шли какими-то песчаными коридорами и глубокими выбоинами. Давно не видели такого количества всепроникающего песка. Затем пошли седые солончаки и низкие бугры зеленовато-бурого тона. Стало красивее. Когда же дошли до Кингулдарьи, с высокими берегами, с обледенелым высоко висящим мостом, с запрудами и нагромождениями стен и домов, стало совсем хорошо. Такие пейзажи бывают на старокитайских рисунках. Входим в длинный базар Янгигисара. Приготовлен дом на базаре и, как всегда, негодный. Остановились в шведской миссии. Разговоры о Стокгольме, о лечении зобов (йодом), о продвижении Фыня на Синьцзян.

Рассказывают, что позади гробницы Магомета находится пустая гробница, приготовленная для Иисуса во время его второго пришествия. В Исфахане в Персии держится оседланный белый конь, готовый для пришествия Мессии, – каждый по-своему!

Сейчас пришли индийские купцы сказать «салям», передать приветствие к приезду. Показывают фотографию с распятого Ти-Тая и с его убитого сына. Рассказывают подробности этого средневекового убийства без суда. В общем сведения хотанские совпадают, кроме детали отрезывания головы. Здесь говорят, что распятый правитель оставался на кресте два дня, а затем тело его было куда-то заброшено. И теперь мазар (гробница), выстроенный правителем, стоит пустой. В газетах мало писалось об этой трагедии с распятием. В Пекине заседают какие-то комиссии. В Лиге Наций произносят какие-то безжизненные формулы, а здесь идут своим чередом распятия, и предательства, и продажи людей, и щедрая плата убийцам. Необходимо ускорение эволюции.

Говорят, что около Кашгара есть развалины буддистского храма. Так и должно быть, ибо в этих краях буддизм был, но интересно, что об этих развалинах не приходилось слышать ранее. Значит, в Кашгаре есть и мечети, и мазар Мириам, и развалины буддизма.

Вечер проводим со шведами. Тихий ужин. Рассказы о богатствах этого края, где обрабатывается не более 3 % всей площади. В близких горах находится железо, медь, серебро и каменный уголь. Убитый Ти-Тай предполагал начать какие-то разработки, но теперь эти проекты опять погрузились в темноту.

11 февраля.

Простились с гостеприимной семьей Андерсона. Семимесячный Свен уставился своими голубыми глазами на Е. И., крепко захватил ее палец и не хотел отпускать. Поговорили о хлебородности края, где кроме разных овощей в диком виде растут многие целебные растения: рицинус, лакрица, дигиталис и другие. Можно представить, как заработала бы эта равнина под фордовским трактором. Говорят о безлесии этих мест, но в двух днях пути (а переходы короткие) – отличный каменный уголь. Везем с собой кусок этого продукта, не уступающего лучшим образцам. А кто сказал, что здесь же поблизости нет и нефти? Или в горах нет радия? Притом, как легко засадить целые плоскости деревьями.

При раскопках часто находили огромные пни и стволы давних лесов в этих местах. Стоит лишь применить минимум трудолюбия и находчивости, и край сделается неузнаваем. Вод летом очень много, стоит лишь собрать их в хранилища. Вот в феврале дни стоят совершенно весенние. Только декабрь и январь дают холодок. Студеный ночной воздух освежает природу. Если бы только китайцы не боялись всего нового и если бы их чиновники назначались по достоинству, а не по способности грабить.

Иначе откуда же эти непонятно скорые обогащения амбаней и даотаев? Таким путем каждое проявление трудолюбия оказывается лишь поводом к быстрейшему обогащению чиновников, погрязших в опиуме и в игре. Стоим в Яборчате. Маленькое место в четырех часах от Кашгара. Могли бы легко сделать путь до Кашгара в один день, но из-за грузовых лошадей приходится стоять за околицей среди головастых ив и глинобитных стенок.

12 февраля.

Мгла, низкий кустарник, голые ветлы и ухабистая дорога с переходами через ледяные потоки. Сперва минуем новый город Кашгар. Стены значительнее яркендских. На базаре больше нерва и движения. Арестанты в цепях просят милостыню на прокормление. Между новым и старым городом – около двух потаев расстояния. Навстречу скачут два ярко-красных «чепраси» от английского консула. Консул ждет завтракать, пока приготовят дом [местного] Русско-Азиатского банка. Консул и его жена участливо расспрашивают о хотанских делах. В банке говорят «о характере» китайского правления. Оказывается, хотанский даотай известен по всей провинции, и никто не удивлен его поступками. Приваливает караван. Приемка вещей. Сложности.

13 февраля.

Китайский Новый год; в четыре часа утра разбужены хлопаньем петард и ракет. За стеною столб пламени и выстрелы. Думали, что это пожар… Приходят консул Гиллан с женою. Оказывается, оба они шотландцы. Среди шотландцев мы давно встречали много симпатичных людей, и эти принадлежат к хорошему типу шотландских кланов. Приходит ладакхский аксакал. Мусульманин, долго живший в Лхасе и Шигацзэ. Приходит старый переводчик русского консульства. Жалуется на развитие курения опиума и конопляного гашиша. Богатые позволяют себе роскошь употреблять дорогой опий, а бедные одурманивают себя домодельным гашишем. Возможность заработков здесь уже очень плоха. Прежде до тридцати тысяч народа уходило ежегодно на заработки в Россию.

И опять бесконечные рассказы о грабительском обогащении китайских властей.

Когда сидите в мирном китайском ресторане в Америке, вспоминайте о грабителях даотаях и амбанях, держащих народ в полном отупении. Увеселительные моторы в китайских кварталах пусть напомнят, как во мраке невежества гибнут миллионы людей.

Приходит директор отделения Русско-Азиатского банка Анохин. Новая волна информации. В каждой части провинции свои деньги, трудно принимаемые в соседнем уезде. В Кашгаре – сары. В Урумчи – ланы, стоимостью в одну треть сара. В Кульдже – свои ланы, которые население называет рублями. При этом половина или четверть лана достигается разрыванием знака на соответственные части. Вследствие этих операций денежные знаки обращаются в труху, лишенную всяких обозначений. Когда же является необходимость вернуть знаку его прежние размеры, то подклеивают куски случайной бумаги. Можно получить ланы, на которых половина состоит из объявления о продаже мыла или чего-нибудь настолько же неожиданного.

 

 

Повидали миссионера – шведа Пальмберга. Несмотря на медицинскую деятельность шведских миссий, они периодически подвергаются преследованию со стороны властей. Недавно даже должны были временно прекратить работу, а между тем они являются единственными докторами на весь большой край. Даже при гарнизонах нет ни одного врача. Местные жители говорят нам: «Нигде в мире не знают, что творится в заброшенном Китайском Туркестане, отданном на разграбление кучки невежд». Просят: «Напишите, скажите миру об одичании целого края». Опять проходят арестанты в цепях, просящие милостыню. Этот обычай был характерен для XV века, но видеть его применение сейчас поражает.

14 февраля.

Сидим в полубездействии, ибо китайский Новый год празднуется несколько дней. Вспоминаю, как американский консул в Калькутте, милый Дженкинс, высчитал все дни в году, не затронутые праздниками всех местных национальностей. Осталось всего 52 рабочих дня. И здесь праздновался европейский Новый год, а теперь китайский. Очень мешает исчисление месяцев в разных толкованиях. Мусульманское, китайское, тибетское – все считают на разные сроки.

Приходит [киргиз], рассказывает, что около Кучи население разрушает остатки буддистских храмов. Отчего? Много путешественников и китайцев интересуются этими развалинами и фресками, и населению трудно принимать всех этих гостей. Они раскладывают в развалинах большой огонь, и фрески гибнут. Подозревали и другую причину – давнишнее иконоборчество мусульман. Так или иначе, но скоро и эти небольшие остатки тохаров и уйгуров исчезнут.

15 февраля.

Утром были у даотая. [Он производит впечатление добродушного [человека]. Ямын имеет более жилой вид. Не видно оборванной солдатчины. Нет толпы беков. Там же был заведующий иностранною частью господин Дао. Конечно, паспорта наши оказались совершенно правильными. Рекомендательные письма найдены отличными. И выражено изумление действиями Хотана. Немедленно пошлют телеграмму генерал-губернатору о выдаче нам нашего оружия. В течение дня видели шведского миссионера Торквиста и много жителей местной колонии. Любопытно отметить, что генерал-губернатор давно стремится выбраться из Урумчи восвояси с награбленным добром. Но соседняя провинция не пропускает его без уплаты многомиллионного выкупа.

Так, один его караван из нескольких арб с серебром был уже захвачен. Теперь «сановник» пытается перевести свои капиталы в иностранные банки через британское консульство. Надо также отметить, что после убийства Ти-Тая и его сына в Кашгаре их семьи подверглись полному ограблению. Из ушей жены сына были даже вырваны серьги. Принесли фото с распятого Ти-Тая. Друзья, посмотрите на это зверство без суда и без ответственности. Впрочем, говорят, что даотай из Аксу уже собирает солдат, чтобы идти на Хотан. Награбленное добро недолго лежит на одном месте.

16 февраля.

Приезд даотая. Нудные разговоры о культе предков, об астрологии, о погоде. Смотрел снимки с моих картин. Говорил, что уже телеграфировал в Урумчи о разрешении нам ехать дальше. Эти разрешения для каждого шага напоминают самые жестокие времена и просто надоели до последней степени. Даже пожаловаться на грубость властей можно лишь с разрешения. Проходя по городу, еще раз всматривались в местные типы. Есть очень жестокие лица. Гораздо больше нищих и калек, нежели в Яркенде. Нужно обменять оставшиеся рупии. Советуют взять русское золото. Сейчас оно стоит наравне с червонцем. Привозят его киргизы с гор. Индийцы и турки охотно берут его.

17 февраля.

День обмена денег. Выборы тарантаса. Новый кучер – казак из Оренбурга. Поучительная сцена на базаре. Мулла плетью сгоняет народ в мечеть. Удары сыплются на спины, плечи и лица. Молитвенный энтузиазм плохо достигается, и многие спешат укрыться в переулках. Говорят, что медресе – школы при мечетях – плохо посещаются. Народ даже среди дикости ждет более утонченных и углубленных форм познания.

18 февраля.

Недалеко от селения Артуш можно видеть высоко в скале три окна. Конечно, это буддистские пещеры, осмотренные Лекоком и Стейном. Снизу можно различить остатки росписи. Особо значительных предметов там не нашли. Народ украшает эти пещеры преданием. У старого царя была дочь, ей была предсказана смерть от укуса скорпиона. Чтобы спасти ее, царь устроил жилье высоко на скале. Но судьба исполнилась. Царевна захотела отведать виноград. На веревке подняла к себе корзину, в которой притаился ядовитый скорпион.

В пятнадцати верстах на восток, среди кладбища, показывают могилу Марии, матери Иссы. Подробности легенды ускользают. Почему именно Марии, в Кашгаре никто не может рассказать. Так же как и об Иссе в Сринагаре. Нет ли здесь следов несторианства или манихейства?

По базару важно проезжает с плетью в руке кадий – судья. Едет ловить игроков в азартные игры. Конечно, кучки игроков быстро разбегаются и после проезда «блюстителя» снова тотчас смыкаются. Так же, как опий, азартные игры истощают население.

Входим в китайское жилье. Против входа – алтарь новогодних приношений и сластей. На стене яркая картина «владыки» богов. Кто же это? Ведь это тот самый Кейсар; ведь это тот, кого ждут каждый по-своему. Новый год приветствуется именно его изображением. Даже в почти мусульманском Кашгаре притаилось дальневосточное верование. Там же увидели Гуаньинь – Матерь Мира, и человека – долгую жизнь (коллектив всех возрастов), и еще одно изображение «владыки богов». Это изображение менее сложно, всего две фигуры: «владыка» и его хранитель. «Владыка», сидя у стола, следит за пламенем красной свечи. Во лбу «владыки» – драгоценный камень, как красная звезда. Картина новейшей простой работы, но очень декоративна. Зашли во двор храмика. Самый храм заперт. Служба не совершается. Против входа – сцена для китайского театра.

Предвечернее солнце заливает берега Тюмендарьи. По узкому мосту идете к песчаным обрывам. Как мертвый город, недвижимо и неодушевленно стоят над песчаными кручами глиняные стены. Деревья голы; можно видеть далеко. Это первый вид, который можно назвать среднеазиатским городом. И не под вонючими навесами тесных базаров, не в лице прокаженных, но в золоте лучей солнца и в недвижимости стен вы верите, что Кашгар действительно старое место.

19 февраля.

Много подпочвенных вод в Кашгаре. Разливы рек и рисовые поля дают особый вид лихорадки, вроде малярии. Самые разнообразные симптомы. Ломота суставов, сонливость, боль конечностей.

Нелегко получить деньги по чекам из Китая. Нас должны ждать таэли еще с ноября, но вот уже конец февраля, а почта оттягивает выдачу. Конечно, может быть, деньги отданы в рост. Рассказывают, что один из местных амбаней долго отказывался перевести собранные налоги генерал-губернатору, ибо все они были отданы в рост для обогащения амбаня. Принесли снимки с жертв «правосудия»: ряды людей с отрубленными пальцами, ступнями, с перерезанными сухожилиями. Большинство из них не сумело или не могло вовремя заплатить «кому следует».

Здесь же снимки с убитого Ти-Тая в полной «славе»: с двумя лентами накрест, со звездами и с растопыренными ногами. Здесь же снимки с разработки нефти, начатой Ти-Таем. Группа жен Ти-Тая и других местных чиновников. Пришли старые письма из Америки от 30 октября через Пекин. Этим путем потребовалось три с половиной месяца, чтобы достичь нас.

Найти лошадей здесь, по-видимому, еще труднее, нежели в Яркенде. У доктора Яловенко нашлись все лекарства, нужные нам. Его маленький госпиталь гораздо более оборудован, нежели в шведской миссии.

Пьем чай у Гилланов; идем с ними осматривать ступу. Около реки дорога начинает уже вязнуть. Переходим узкий мост и поднимаемся среди причудливых песчаных формаций, созданных водою и землетрясениями.

Конечно, здесь была древнейшая часть Кашгара; здесь могут быть найдены буддистские следы. Сама ступа превратилась в бесформенную глыбу, и лишь остатки кирпичной кладки внизу выдают ее построение. Размеры ее велики; не менее большой ступы в Сарнатхе. В сущности сохранилось лишь одно основание, а весь верхний купол исчез. Трудно среди песчаных оползней признать развалины строений. Сколько таких замаскированных развалин погребено близ течения рек и под пологими курганами, под этим типично азиатским покровом…

Холодает к вечеру. И лиловым силуэтом стоит Кашгар с китайским храмом на стене города. Силуэт не лишен покоя и величия, но это, так сказать, ложное величие, ибо громада силуэта превращается в хрупкость глиняных и песчаных строений. Поздно вечером к нам стучится Джордж Чжу, китаец, секретарь британского консула. С доброй вестью, с телеграммой от дуту из Урумчи. Разрешено ехать. Но, несмотря на представление кашгарского даотая и британского консула, наши две винтовки и три револьвера оставлены запечатанными, а о разрешении писать картины вообще не упомянуто, хотя и консул, и даотай об этом определенно спрашивали в телеграммах. Мистер Джордж Чжу улыбаясь говорит: «Я учился английскому языку у американского учителя в Пекине, и я рад был помочь и принести добрую весть американской экспедиции».

20 февраля.

Спешно готовим караван, чтобы уйти как можно скорее до наступления весенней распутицы и до разлива рек. До Урумчи добрых 1800 верст. Трудно достать лошадей. Все лучшие лошади угнаны в Фергану, где огромный спрос на лошадей из России.

Надо уволить Цай Хань-чена: он совсем взбесился. Побил вчера вечером ладакхца Мусу и погряз в курении опиума. Идем сказать благодарность Гиллану за его помощь и телеграммы. Говорю ему, как приятно отметить такое [внимательное] отношение к задачам нашей экспедиции. Жалею, что, несмотря на его представление, ни оружие, ни разрешение писать этюды не дано. Прошу его дать текст посланных им телеграмм для внесения в дневник. Потом толки об обмене рупий, которые поднялись в цене, на сары. Ходит слух о замене ходящих сар новой монетой. Никто ничего не знает.

Именно, как миссионер Торквист назвал этот уголок Туркестана: заводье стоячей воды. Торквист говорит: «Китайцы родятся конфуцианцами, живут даоистами, а умирают буддистами». Хотелось бы посмотреть настоящих китайцев. Столько говорится о напряженной работе в Кантоне. Неужели там не знают о темной жизни Китайского Туркестана? Неужели не знают, как один грабитель сменяет и распинает другого грабителя не для блага народа, не для суда, но ради личных счетов и личного обогащения? А пособники «власти» богатеи беки гуляют нагайками по согбенным спинам бедняков.

21 февраля.

Невозможно найти лошадей. Все годные лошади зафрахтованы на Андижан для перевозки товаров из России. Ходят слухи, что в Андижане заготовлено товаров на три года. Теперь же требуют за лошадей по 1 сару в день. Цена неслыханная. Придется взять арбы, а это значит, что до Урумчи вместо 40 дней придется идти 55 дней. Ведь 1800 верст. Надо безмерно спешить, иначе начнется ростепель. Под городом, около конного рынка, интересный Гиссарлик-мазар, приписываемый какому-то монгольскому князю. Есть поверие: если бросить кусок глины в купол мазара, то отпадают бородавки.

22 февраля.

Послали в Америку телеграммы и письма. Пусть купят Бурлюка и вещи новаторов. Ведь максималисты-художники борются против той же всепожирающей пошлости и лицемерного мещанства. В будущем американском музее должен быть большой отдел иностранцев, обогативших Америку своим творчеством. И привлекайте больше молодых; надо, чтобы резерв был силен и подготовлен. Нельзя биться в одну линию.

Если сочтем все задержки, последовавшие от хотанского плена, то окажется, что мы потеряли три месяца, которые так были нужны, чтобы успеть до наступления весенних разливов.

23 февраля.

Не легко получить деньги через китайскую почту. С ноября месяца почта не может собрать 1600 мексиканских долларов. Прямо смешно, когда знаете, что местный генерал по поручению генерал-губернатора тут же переводит 10 000 фунтов «частных сбережений».

Ездили к даотаю [говорить] о нашем оружии и о разрешении писать этюды. Даотай положил резолюцию. «Пробуйте писать картины, а если полиция будет запрещать, то перестаньте». Оружие наше заржавело от сырости. Когда мы указали на это, то нам было сказано переводчиком британского консула: «Не делайте затруднений». Мы опять почувствовали себя не в стране права, а в стране личного произвола. Еще было сказано нам, что если дуту (генерал-губернатор) найдет нас достойными, то разрешит нам и оружие, и работу. Нужно большое хладнокровие, чтобы принимать серьезно все эти сентенции.

Интересно, каким путем и аппаратом будет генерал-губернатор исследовать нашу «достойность» для работы и оружия… Но «достойность» подобных властей для нас ясна без всякого особого аппарата. Откуда эти залежи невежественности? В довершение нам было указано, чтобы мы из оружейного ящика не вынули более того, нежели позволено (т. е. не вытащили бы револьверы). А ведь китайцы в Америке оскорбились бы за такое предупреждение. Как всегда, визит кончается уверениями, что нам очень помогли. Этакое лицемерие!

24 февраля.

Интересны рассказы о передвижениях китайской армии Синьцзяна. Пушку везут две лошади. На каждой из них сидит по солдату. На дуле пушки тоже сидит воин. В случае остановки лошадей, из деревни припрягают еще одну клячу. «Армия», вышедшая в составе 20 000 человек, при затрате в 6 000 000 сар, доходит до места битвы в составе около 2000. Счет армии производится по количеству шапок. Потому в случае недохватки «воинов» на арбах, на колышках выставляются фуражки. Счет конницы идет по всадникам и по коням, т. е. вдвойне. Об этой забытой провинции нигде не написано так, как оно есть на самом деле. По незнанию некоторые путешественники еще надевают смокинг, отправляясь к даотаю. Но пора сказать то, что есть на самом деле.

Пора сказать просто во имя достоинства человеческого. Можно принять «всерьез» пережитки жителей Соломоновых островов, но государство с 400 000 000 населения не может быть рассматриваемо в наше время лишь с точки зрения этнографического курьеза. Следует всячески помочь истинным деятелям Китая вывести страну из трагикомического положения. Не знаем, что и как будет в дальнейшем пути, но наблюдения над неприкрашенной жизнью Синьцзяна приводят в содрогание. Синьцзян завоевали в свое время монголы, арабы, китайцы, тибетцы. Сартская спина все сносила и приносила свои салямы.

25 февраля.

Если имеете китайский правительственный почтовый перевод, то это еще не значит, что вы имеете уже деньги. Китай даже не может удовлетворить чек в 1600 мексиканских долларов. Между тем Среднеазиатский банк через Ташкент немедленно рассчитывается с вами. Друзья, не пользуйтесь китайской почтой. Письма вскрывают, и многое не доходит. А деньгу не выдают. Опять приходится передвинуть свое сознание на Соломоновы острова, и тогда более понимаете все действия синьцзянской компании. Впрочем, не будем обижать Соломоновы острова такими сравнениями.

И вот опять британский консул и его секретарь Чжу должны хлопотать, и их личным воздействием вы наконец в виде особого одолжения получите то, на что имеете обычное право. Пожелали г[осподину] Чжу встретить его в составе вашингтонского или парижского посольства [Китая]. Обменялись приветом с Гилланами. Действительно, они помогли выбраться нам из Хотана. Спросили друг друга, где теперь встретимся.

26 февраля.

Поехали. Утром пришли проститься консул Гиллан с женою. Секретарь консульства Чжу. Директор банка А. Т. Анохин. Доктор Яловенко. Семья Крыжовых. Простились. Посидели. Опять вопрос: где встретимся? Прошли кашгарскими базарами. Пошли песчаной седой дорогой. По левую руку синеет кашгарская река. Заводья, рисовые поля – рассадники лихорадки. По правую – селения, болотистые озера. Висит весенняя молочная мгла. Переход невелик. К трем часам остановились в маленьком селении Яндома.

Расстались с Цай Хань-ченом: курит опиум, водит женщин с базара и бьет слуг. Вспоминаю его два рассказа: лошадь под ним испугалась, и он свалился. За это он камнем сломал лошади ногу. Еще рассказ: орел налетел и оцарапал ему руку. Тут месть была изысканной: был положен кусок мяса, начиненный порохом при длинном фитиле. Орел, подхвативший мясо, был взорван.

 

 

Человек – вестовой, едущий впереди, – называется «дорога». Количество слов, совпадающих с русским значением, становится еще поразительнее.

Под вечер становится холодно. Снега нет. Гор не видно.

27 февраля.

Солончаки, кусты, ветлы, маленькие селения. Недлинный переход до Файзабада. Уже к половине второго на месте. Между тем в английской книге маршрутов путь от Кашгара до Файзабада разделен на три дня. Даже тихим пешим ходом и то скорее пройти. Настолько все книги, сообщающие «факты», должны быть пересмотрены. Слишком много неверных «фактов» лежит на полках библиотек и слишком много затаилось почтения к печатному слову без всякой переоценки.

Заново, заново, заново – новым сознанием и новым вмещением.

Еще кто-то уважает деньги как таковые. А вот нам сейчас принесли деревянные щепочки с нарезанными знаками и уверяют, что это подлинные деньги. И самые лучшие деньги, ибо они выпущены игроками в азартные игры. Этот авторитет, видимо, стоит очень высоко. На базарах всюду кучки, деятельно занятые игрою. Помню, в каком-то банке я слышал ожесточенное восклицание: «Я вам не щепками плачу». По здешним обычаям это замечание не было преувеличением. Щепочка коричневого цвета, вершка два длиною, и на ней рукодельные китайские знаки. Люди любят эти деньги, ибо они не рвутся.

Погашение знаков здесь производится очень просто. После изнашивания знак не принимается в казначейство, и последний собственник такого знака погашает государственный долг. Исследовали места дальнейших остановок и нашли, что места станций в книге маршрутов неверны; приходится часто соединять по два прогона, иначе и в 50 дней до Урумчи не доехать. Прислали двух солдат эскорта – сущих бандитов. Пришлось их отправить обратно.

28 февраля.

Всю ночь, до 4-х часов, при полной зеленой луне пели кругом в разных кишлаках (деревня, селение), вероятно, к месяцу барат. Пели неистово, но, сглаженное расстоянием, иногда пение звучало красиво. Это пение было не [киргизское], но торгоутское. В чем же дело? Как же попали торгоуты в мусульманский Файзабад? Конечно, это пленники былых войн. До сих пор они хранят свои обычаи и звенят при полной луне звонкими песнями. Разбирая народности, иногда отличите их по остаткам одежды, иногда по языку, иногда по старинным священным напевам. В ночное время звенят песни к своему краю. И где-то сердце отвечает на этот зов. Поучительно проследить конгломерат народностей, засыпанных песками пустынь.

Встали рано, в 5 часов, ибо путь длинный – 15 потаев, т. е. 150 китайских ли, т. е. 60 русских верст. Сперва – солончаки, зеленовато-седые. Потом мертвый песок, барханы, пыль стоит беспросветно. Тощий кустарник, его выдергивают на топливо и тем окончательно омертвляют пустыню, а за два перегона от Кашгара и прекрасный уголь, и чудесная нефть. Сами люди стараются по невежеству омертвить свою почву. Около мелких речек еще лежит ледок, а под солнцем уже печет, и трудно двигаться в меховых одеждах. Место стоянки – Караджулгун – маленькая серая деревня. Караван запоздал. Пьем чай из местного кумгана. Для описания этого чайника не хватает черной краски. Накопляются наброски.

1 марта.

Кажется, самый безотрадный переход. Почти все время шли по местам старого опустошенного леса. Все барханы наполнены старыми, гигантскими пнями и корнями. Видимо, здесь был большой лес. А теперь люди его унесли, пески разметали, и вы следуете, как по корявому кладбищу. Тощий кустарник не может сдержать песчаных буранов. Все серо. Так же серы заводья и начавшиеся весенние разливы. Из-за этих разливов делаем вместо восьми 12 потаев. Ухабы, пни, оползни. Самая большая китайская дорога равняется маленькому русскому проселку. За день встречается несколько тощих караванов, но они, конечно, не могут явиться нервом истинной торговли. Все умерло.

Серая деревня Урдаклык. На плоских крышах маячат молчаливые фигуры. И ничего они не могут видеть со своей крыши, кроме запыленного горизонта. И нет у этих людей ни просвета, ни надежды. Мимо них идут редкие путешественники; на ночь загорится огонек каравана. И опять то же подавленное безмолвие. Пролетают гуси и утки на весенние разливы, но домохозяйничают одни вороны и грачи. Вместо плугов – какая-то деревяшка каменного века. Неужели и с этих людей ухитряются наживаться беки и китайские амбани?

Не везет нашему китайскому эскорту. За три дня три «воина» умудрились слететь с лошадей. А если целый полк таких «цириков», как их здесь называют?!

Рассказывают, что некоторые китайские армии пушки возят на людях. И враги днем стреляют на воздух, а ночью сидят за общей азартной игрой.

2 марта.

Говорилось о Китайском Туркестане со стороны археологии, говорилось о давнишних завоеваниях и о смене владений, но не говорилось о текущем самосознании края. А ведь в нарастании мировой эволюции нельзя обойти молчанием этот обширный и забытый судьбою край. Очень поучительно следить за остатками тохарских, уйгурских и монгольских построек, но так же поучительно и поражающе видеть, во что превратилось самосознание края. Опять та же песчаная серая безнадежность.

Буран целый день. Идем «лесом», вернее, лесным кладбищем. Оставшиеся деревья карагачи торчат искривленно, мохнато, рогато. Вместо солнца – серебряный кружок. Как ясно представляется причина, гнавшая великих переселенцев и завоевателей на запад и на юг. Изображая великое переселение, не изображайте ноги, обувь, копыта – все до пояса тонет в густом пыльном облаке.

Обгоняем старика. На что-то жалуется. Поняли, что ему сломали плечо и угнали шестнадцать его лошадей. Конечно, на каракорумских высотах больше своей этики. За день встретили три каравана ослов и полдюжины арб. Стоим в Чуге. Прошли 14,5 потаев. Неужели это и есть самая большая китайская дорога? И может ли именоваться правительством власть, содержащая свою главную артерию в подобном состоянии? Ведь об этом нужно кричать, как о каждом невежественном антикультурном проступке. Е. И. простудилась.

3 марта.

Особенно нелепо сознавать, что целый день утомительного пути равняется двум часам езды на моторе или часу на аэроплане. Ведь здешние пути могут быть так легко приспособлены для мотора, а для аэропланов даже не нужно аэродромов строить. Может быть, ничто так не пробудило бы народное сознание, как стальная птица с доброю вестью и с нужными вещами. В ряды запыленных и перегруженных ослов была бы внесена брешь разума. Сэр Аурел Стейн в своих книгах высказывает опасение, как бы примитивность этого края не нарушилась проведением железных дорог и проявлениями цивилизации. Этот сентиментализм граничит с бесчеловечием. Я всегда был против некультурных проявлений цивилизации. Но бывают моменты такого паралича края, что нужны самые экстренные меры просвещения.

Но буддист знает причину омертвления края. В книгах Ганджур сказано, что в земле, отступившей от учения Будды, засохнут деревья и поникнут травы и уйдет благосостояние.

Идем сперва так называемым лесом, потом солончаками, попадаем в разлив Яркенда. Наконец доходим до глиняных стен и башен Маралбаши. Не стреляйте по этим стенам из пушки – слишком много пыли останется. Длинный базар Маралбаши. Грязнее или темнее других базаров. Или такой же, как и все прочие. Стоим в саду, далеко за городом. Амбань присылает спросить нашу фамилию. Оказывается, в распоряжении кашгарского даотая о нашем проезде пропущена наша фамилия. Нет, с китайским делопроизводством далеко не удешь!

Среди сар, с таким трудом нам выданных в Кашгаре, много негодных. Должно быть на них десять букв, но часто десятая, средняя буква бывает вырвана и тогда денежный знак более не принимается. Тщательно пересматривайте все деньги, здесь получаемые, будут ли они с базара или из губернаторского ямыня.

Юрий вспоминает, что наш Пржевальский первый сказал о Дуньхуане, но затем честь этого открытия была взята иностранными учеными. Пржевальский уже в семидесятых годах говорил об этих замечательных пещерных храмах.

Около Маралбаши несколько озер. Много рыбы, но часто попадается чем-то отравленная.

Новая наглость амбаня. Заявил, что пришлет нам солдат, если мы его попросим. Но ведь не нам солдаты нужны, а они сторожат по приказу генерал-губернатора отобранное и запечатанное оружие наше. Как же мы должны просить амбаня об исполнении приказа генерал-губернатора? И нагло, и нелепо. Опять говорят люди: «Амбань не знает никаких обычаев». Сун должен был, несмотря на усталость и поздний час, ехать и вразумлять неразумного амбаня, что солдаты не нужны нам, а нужны по приказу генерал-губернатора.

4 марта.

Прислали новых солдат. Даже на людей не похожи, просто какие-то насекомые. Вспомнили рассказы М., как он один обратил в бегство тридцать цириков, и как целый полк цириков сдался двум пулеметчикам. Да, видно все это не преувеличения. Ехали сперва унылой равниной. Скоро справа выделился на желтом небе опаловый силуэт гор.

Здравствуйте, родные горы!

Сулейман рассказывает: «Жил богатырь. Увидел, что озеро здесь слишком велико, и нарубил мечом своим утесы от соседних гор и накидал сюда. За этой горою лежит прекрасный сад и живут там святые люди, но никто туда без дозволения их не пройдет. Пробовали сарты идти туда – никто назад не вернулся». И показывает Сулейман на юго-восток.

Скоро нас ожидала неприятность. Скачут навстречу – предупреждают, что вода через дорогу пошла. Пришлось делать объезд в двадцать верст. Тоже надо поставить за счет ареста и задержки в Хотане. Потеряли лучшее для пути время. Теперь придется всюду мучаться с разливами.

Опять рассказ: «Под Урумчи утесная гора, и тоже живут там святые люди. Раз подранил калмык горного барана. Тот и довел калмыка до святого человека. Приглашал человек калмыка остаться с ними, но калмык домой отпросился. И дал калмыку святой полную полу деревянных щепочек. Понес калмык и думает: куда понесу эту невидаль. Взял да и вывалил в лес. Только две щепочки зацепились. А как пришел домой, глядь, а в поле-то золото зацепилось. Так и прогадал калмык».

Идем дальше, мимо серых песчаниковых гор с сильными напластованиями. Прошли старый могильник, потом прошли мазар богатыря – святого человека. Говорят, даже след копыта коня его остался на горе. Горы – все красивее и выливаются в библейски-романтичный силуэт. Здесь недалеко древнее городище Хайвар. Около дороги остатки китайского укрепления Анджалык. Затем опять пески и разливы.

Еще рассказ: «Недалеко от Анджалыка старый дом. Кто войдет в него – дивится богатому убранству и грудам золота. Наберет золота кучу, а дверь уже и заперта, и никуда не выйдешь. И покуда не отдашь обратно все золото до последнего зернышка, до тех пор и двери не отопрутся. Такое же место есть около Учтурфана. Стоит строение, словно город, даже дымы видать, а войти можно только по пятницам. Но золота тоже не вынести из этого городища. А в Куче нашли подземный ход, как бы целую подземную дыру. Навезли тысячу телег камня, чтобы засыпать, да так и не могли. Камни и теперь видать. Там же нашли могилу святого. Тридцать девять дверей в нее открыли, а сороковую не могли. Так и зарыли обратно». Помнит народ и о сужденных садах прекрасных, и о чужом золоте.

Становится темно. Пришли в деревню Томчуг. Костры и звезды. И народные мечтания. И долго-долго молился один, освещенный костром. О чем? Не о просвещении ли? Высоко стоит чаша Ориона. Вокруг костра лежат босоногие подростки – это наша стража.

5 марта.

Если хотите дать подарок босоногим ночным стражам – ваше желание тщетно. Все данное будет забрано старшиною. Один из скучных переходов до Якка-Худука. Опять несносная пыль. Скрытые ямы. Горелый лес. Кабаньи заросли и затоны. Кабанов много. Часто над нами тянется одна проволока телеграфа. Это та самая линия, которая передает телеграммы в абсолютно непонятном виде. В последней телеграмме из Нью-Йорка значился ряд нечленораздельных букв и ясно одно последнее слово «совет». Кому и о чем? Можно подумать, что это очень хитрый шифр или злая шутка, где понятно лишь последнее, вызывающее ответ слово.

Еще рассказ: «В Кашгаре недавно жил один святой человек. Он слышал, когда в святом месте люди молились, а ходу до этого места шесть месяцев. Есть такое святое место за горами. В Оренбургском крае тоже жил такой человек. Слышал он и про будущее, и про настоящее, и про войну, и про голод. Через двести лет сарты ждут великого святого. А может быть, и раньше». Стоим на пыльном берегу Яркенда. Иногда подымается ветер и крутит высокие жестокие столбы песка. Маленькие мазанки, голые кусты и песчаные отмели реки.

6 марта.

Очень просто изобразить наш сегодняшний переход. Насыпьте на круглое блюдо много серой пыли, бросьте несколько серых шерстинок и воткните обломки спичек. Пустите муравьев ползти по этой ухабистой равнине и для правдоподобия дуйте, чтобы создать столбы пыли.

Так и ползли. Должны были стоять в Старом Чулаке, но там вода горькая, и пришлось делать обход, чтобы переночевать в кишлаке Новый Чулак. При подходе к его серым глинобиткам неожиданно обозначился легкий силуэт гор – преддверий к Тянь-Шаню. Все еще мучает простуда Е. И.

Сулейман рассказывает, как сейчас в этом крае гибнут кишечные дела – немецкое (Фауста) и американское (Бреннера). Цены на кишки так неслыханно поднялись, что дела сделались невыгодными и идут на закрытие. И эта отрасль погрузится в бездействие. Странно было узнать, что оболочка для колбас на рынки Америки шла из Хотана и из Аксу. Такие же затруднения и с торговлей хлопком. Для повышения цены смешивают разные несходные сорта и тем губят ценность всего состава. С шелком происходит тоже трудность. Невозможно получить качество всей поставки по принятому образцу, невозможно получить окраску материала по данному тону. Все это ввергает промышленность в условия Средневековья. Хороши дыни, изюм.

Янтарное солнце растворилось во мгле горизонта. По далям зажглись глаза костров. Кто-то где-то сидит и ткет узор слухов. В потемках гремят песни. Идет шумливая тамаша.

7 марта.

Оказывается, в Старом Чулаке вода очень хорошая, даже лучше, чем в Новом. Но жители Нового Чулака решили перебить проезжающих и накидали в озеро Старого Чулака дохлых ишаков и собак. Караван – это нерв страны, и этот случай переманивания проезжих очень характерен. Шли тринадцать потаев до маленького селения Чуту-Худук. Забитая маленькая деревушка. Нелепо даже подумать, что эта станция на самом большом пути Китая. Все время пески, но с левой стороны протянулась груда гор и жемчужные взгорья скрашивают горизонт.

Еще рассказ: «У города Ош еще есть гора Соломона. Даже сохранились ямки, где на коленях Соломон молился».

Вспоминаем, как британский консул в Кашгаре сообщил нам, что еще в ноябре в Урумчи был друг Юрия Аллан Прист. После Бостона мы встретили Приста на пороге Ватикана в Риме. А теперь он попадается нам на азиатских путях. Подвижной, чуткий человек. Консул говорит, он получил от Советов разрешение ехать через Сибирь в Пекин. Не застанем ли его еще в Урумчи? Есть люди, с которыми всюду приятно встретиться. Где-то встретим наших дорогих американцев?

Давно мы не видели такой благородный закат с широкой градацией опалово-лиловой гаммы. Золотое, слегка притушенное солнце долго касалось зубцов дальних гор и ушло, оставив мягкий огневый столб. За этими горами – русская земля. Сегодня песен нет. Поселок тих. За околицей на равнине – наши палатки. Сверху глядит Орион.

Е. И. почти поправилась.

8 марта.

Дошли до Аджкула. Сперва песками; после двух потаев селения – поля, всего – десять потаев. Начинают сеять, пашут. Плуг каменного века. Два вола тащат одну рогатую деревяшку. Глубоко ли можно взять подобным орудием? День весенний. Свежий ветер и жаркий припек. Аджкул – длинное, пыльное селение. За день несколько караванных происшествий. Пала лошадь: с утра [у нее] вспухла голова, и к трем часам [она] кончилась. В мафе у гегена упала средняя лошадь на плохом мосту, боялись, что не поднять. При этом выяснилось, что вчера опрокинулась одна арба. Вся поклажа вывалилась. А охранный цирик скрыл это происшествие. Когда ему выговаривали, он глупо, идиотски усмехался.

Приближается прохладный вечер; толкуем о падении китайского языка. Собралось сорок тысяч знаков, а между ними ни один не выражает букву «р». В старое время был знак, довольно близко выражавший эту букву, а затем он куда-то исчез из восьми тысяч знаков, употребляемых в обиходе. Спрашивается, для чего словари хранят тридцать две тысячи ненужных знаков? В этой ненужной ветоши сказывается все падение китайской эволюции. В результате местные люди шепчут: «Не заходите в этот двор: там китайцы» или: «Разве можно ожидать справедливости от китайцев!»

 

 

И сколько молодых людей безвинно волочат за собой этот приговор, сложенный невежеством и жестокостью их отцов и дедов. Как им надо спешить отделаться от такого наследства. Если вся многотысячная груда знаков привела к невежеству, надо скорее раскрепоститься от этих скелетов условности. Бодро и сурово надо сбросить тухлятину пережитков. Иначе отчего же часто стирались из истории Земли целые народы?! «Великая материя ткет свой узор и сурово изгонит всякую гнилую нить из своей космической пряжи». Отчего уже Конфуций должен был держать всегда наготове свою дорожную колесницу? Вот когда преступная власть уйдет, тогда нужно немедленно дать народу железные дороги и возможность роста и обмена. И как легко здесь протянуть железные линии среди равнин!

Сегодня особенно плоха вода. Всю неделю она желто-коричневая, а сегодня еще какая-то мыльно-серая и вонючая – пить нельзя. Того и жди – выудят в ведре из колодца голову дунганина. Это бывало.

9 марта.

От Аджкула до Аксу, до столицы неудачного Якуб-бека, который полвека назад пытался освободить Туркестан от китайского владычества, но не сумел выбрать себе союзников. Дорога большею частью мокрая, в ухабах. Река Аксу, т. е. «белая вода», уже начала разливаться. Мосты, как и всюду, пляшут, как живые. И это главный путь Китая! Серое небо и желтая пашня. Вспоминаем Америку. Вспоминаем красоты Санта-Фе, Большого каньона Колорадо и Аризоны. Еще раз мысленно убеждаем друзей-американцев лучше знать красоты своей прекрасной страны. Вспоминаем, как пытаются всякие бездарные Жаны Кокто в Париже предложить американцам специальное блюдо чепухи. Но Америка полна своих возможностей.

Незаметно въезжаем в пределы Аксу. Те же глинобитки и ларьки. Как всегда, два города. Один старый – на болотистом месте. Новый – посуше, там живет китайское управление: даотай, амбань и полковник. В пяти днях отсюда перевал Музарт – на Илийский край и к калмыкам. Стоим в новом городе, в саду андижанского аксакала. Пыльно.

Сегодня – первая кровь. Двое бродяг разбили в кровь и почти выбили глаз одному из наших мафакешей. Крик. Шум. Бродяг изловили. Вяжут. Уводят к амбаню. А наши револьверы запечатаны, ибо генерал-губернатор, т. е. дуту, не доверяет нашим американским верительным бумагам и уверяет, что путь по его провинции совершенно спокоен. Губернатор, конечно, не знает свою провинцию, он занят пересылкой своих богатств в разные банки разными фантастическими путями. Скорее из китайской территории! Лама просит не стоять долго в Аксу. Здешний базар славится ворами и развратом.

Темнеет. Приезжает с визитом амбань. Приятное исключение: говорит по-английски, немного по-русски, служил в Русско-Азиатском банке и знает лично Аллана Приста (сейчас Прист в Пекине). Долго беседуем, амбань просит остаться на день, иначе он не может нам устроить двух лошадей до Кучи. Рассказываем ему о хотанских невеждах. Он пожимает плечами и говорит: «Верно вы первый раз в Китае».

Симпатичный тип молодого чиновника, следящего за событиями и знающего значение многого. Завтра приедет к завтраку. Для нас он первый культурный китаец. В нем нет той агрессивности, как в Чжу (в Кашгаре). Амбань Аксу скорее в типе хороших китайских студентов, которых можно встретить в американских и парижском университетах. Рады мы встретить этот тип, ибо по нему мы складывали понятие о современном Китае, а не по «зубрам». Посмотрим, что будет дальше.

10 марта.

Рано утром послышалось знакомое пение. Так на восходе пели молитвы ладакхцы на перевалах. Так и есть. Наши два ладакхца-караванщика сидят под деревом и складно поют гимн Таре и владыке Майтрейе.

Приехал Пан Цзи-ли, амбань. Говорили о китайских проблемах, о религиях, об учениях жизни. Очень жалуется на жизнь в Аксу. Мечтает уехать, ибо здесь делать ничего не может; конечно, один и подначальный человек не может начать ничего существенного. Пожелали ему удачи в его намерениях. Амбань привез два номера китайских газет от 9 и 16 января. Читаем, как Чжан Цзо-лин объявил себя независимым от центрального правительства, как Монголия присоединилась к Союзу Советов. Читаем также об отставке Фына. Очень значительно.

11 марта.

Лопнул последний китаец в караване. Выяснилось, что Сун каждую ночь проводит на базаре в карточной игре. Отрубленный палец не помог. Из четырех китайцев двое оказались курильщиками опиума и двое игроками. Вот и лучший из встреченных китайцев, амбань в Аксу, стремится покинуть эту страну и чувствует, что ничего не может сделать. А кто же будет тот, кто мужественно и самоотверженно возьмется превратить это пыльное кладбище в цветущий сад? И серебро, и медь, и уголь, и нефть – все есть здесь, но нет заботливой руки человеческой.

Идем длинный путь до Карахудука (18 потаев). Сперва глиняные стены нового города, потом жемчужная пустыня, потом барханы и камыш. Дошли около полуночи. Стоим на китайском постоялом дворе. Еще одна трудность: спины грузовых лошадей гниют, ибо караванщики никогда не снимают седла, и багаж пропитывается отвратительным запахом. В будущем необходимо урегулировать это караванное зло: лошади, верблюды, ишаки так трудятся, что их нельзя обрекать на съедение червям заживо. Тибетцы жалеют коней, но кашмирцы и [киргизы] обрекают их на червей. Поверить трудно.

12 марта.

Синьцзянский анекдот продолжается. Сегодня наш пресловутый эскорт хотел присоединить к нашему каравану арестованного преступника. С большим шумом удалось отменить это неожиданное приложение.

А весь день выдался такой красивый. Шли замысловатыми древними песчаниковыми формациями. Солнце уже пекло, но в тени лежал еще лед. Ни деревьев, ни селений – далеко вокруг пустыня, закончившаяся голубыми зубцами нагорий. Линии и просты, и мощны. В таких местах можно ждать старые памятники. На закате подходим к одинокому лянгару Тогракдонг. На песчаниковых скалах высоко что-то чернеет. Не сомневаемся, что это отверстия древних буддистских пещер. Так и есть. Часть пещер чернеет очень высоко, и подходы к ним обвалились. Но три пещеры на низком откосе. Потолок и стены закопчены – конечно, это мусульмане уничтожали ненавистные изображения. Около земли, пониже, еще видны остатки орнаментов, покрытые сверху тюркскими надписями.

Но самое заманчивое то, что под насыпью пола гудит пустота. Значит, в нижней засыпанной части скалы – тоже пещеры и даже не заваленные. У Стейна не помним указаний на это место. Оно напоминает о тохарских древностях V–VIII веков. Обращены пещеры на восток. Перед глазами отшельников расстилался широкий нагорный вид. Хорошее красивое место. Под пещерами журчит горный родник. Не водопад, но именно маленький светлый родник. Тонкая струйка бежит по деревянному желобку в деревянное ведерко [киргизки]. Так же брали здесь воду и отшельники. Среди осколков в осыпях чернеет много кусков базальта. Конечно, кроме пещер здесь были и ступы, и отдельные строения, занесенные обвалами скал.

Звенят бубенцы, и торопится проехать почтарь с двумя запечатанными мешками почты. От Кашгара до Урумчи почта идет 13 дней.

13 марта.

Детишки из лянгара бросаются подбирать бумажки после каравана. Одной девочке достается цветная этикетка от спичек. Восторг обладательницы безмерен. Жалеем, что с нами нет цветных открытых писем для раздачи. Если хотите скорее проникнуть к детскому сердцу – сделайте это через ярко-цветную картинку. И примут с радостью, и запомнят.

Простились с пещерами. Идем мимо богатых песчаниковых строений. Точно высокие волны с застывшими гребнями. Или точно грозно протянутые пальцы. Или башни с мостами. Или бесчисленные шатры. После гор опять спустились в пески. Видимо, здесь прошел буран из Такла-Макана – все потонуло в облаках густой пыли. Будем стоять в Куштами, в пыльном лянгаре. Опять кто-то дерется и шумит. По пути встретили несколько табунов коней.

Все идут к Андижану, на русскую границу. Качество коней неважное. Приближаемся к конской стране, а качество коней ухудшается! Вообще оценки и репутации надо пересмотреть. Мы это видели уже на нефрите, шелке, конях, пении, на керамике и на многом другом. И не надо бояться пересматривать репутации, ибо пора от прошлого перенестись к будущему. Можно знать прошлое, но сознание надо устремить в будущее.

Во дворе лянгара стоит банда игроков-шулеров. Около стоянки видны две палатки. Именно здесь однажды данный амбанем эскорт ограбил путешественника. Какое безобразие, что оружие наша запечатано. Надо принять особые меры. Сторожей деревня не прислала. Будь наши маузеры при нас, все было бы ладно, а то ведь эта демонстрация с запечатанием оружия сделана гласно, чтобы и слуги, и все придорожные жулики знали это. На китайский эскорт полагаться нельзя. Единственный сторож наш – тибетец Тумбал.

14 марта.

Как и следовало ожидать, ночью происходило безобразие. Выяснилось, что арестант, несмотря на наше запрещение, идет с нашим караваном. Ночью была азартная игра, арестант проиграл много денег. Его связывали… Словом, китайцы нам устроили «почетное» сопровождение. Скорей, скорей из этой области!

После бурана все погрузилось во мглу. Горы исчезли. Желтая пашня и редкие черные волы в плуге. Сеют. На тополях набухают почки, но около речек кое-где лежит запоздалый снег. Должны были стоять в городе Бай, но ужаснулись грязи на базаре и решили пройти еще пять потаев до маленького лянгара. Среди старых могил-мазаров стоим на поле. В темноте ставят палатки. Интересно отметить, что в Бае амбань – племянник дуту. Видимо, у него масса племянников и всем даются места амбаней и консулов. Синьцзянская компания! Сегодня приняты важные решения. Есть сообщение.

15 марта.

Тусклый день. Лиловато-серое небо. Желтая пашня. Горы по правую руку – в слабом опаловом силуэте. В этих горах – пещеры, в трех потаях от Кизила, где будем стоять. Пещеры исследованы Стейном. Остатки живописи сожжены местными «иконоборцами». По пути попадаются огромные стада баранов и коз. Куда их гонят? Ответ один: в Андижан. И бараны, и козы, и кони, и быки, и хлопок – все потянулось на Андижан, к русской границе. Общая мечта – торговля и сношения с Советами. Самотеком идут туда ватаги [киргизов] работать, ибо здесь работы не достать. На Андижан, на Кульджу, на Чугучак – вот три артерии, которые привлекли внимание всего края. На базарах котируется русское золото. Червонец, недавно временно упавший, повысился вдвойне и достигает цены золота. Едем базаром, и нам кричат: «Хорошо едешь, урус». Откуда это? Завтра до Кучи большой перегон – 18 потаев. Надо выехать часов в пять.

16 марта.

Один из самых красивых дней. До семи часов морозно, потом жаркое солнце. Сперва бодрая пустыня в жемчужных тонах. Потом перевал и самые невероятные песчаниковые нагромождения! Как застывшие океанские волны, как стобашенные замки, как соборы, как юрты – все в нескончаемом разнообразии. У лянгара Токракдонга кормили коней. Там же недалеко две пещеры со следами цветочного орнамента. За два потая до Кучи на откосе высится башня Кызыл Карга [Кизила], т. е. «красный ворон».

Оглядываемся и замечаем вблизи темные отверстия пещер. Соскакиваем и спешим туда по песчаным буграм. Ведь это те самые известные пещеры; помнится, кажется, у Лекока воспроизведена часть их. Но, как всегда, воспроизведение не дает и части действительного впечатления. Нужно прийти в этот амфитеатр бывших храмов под вечер, когда это место усугублено покоем природы. Нужно представить себе все эти пещерные молельни не ободранными, с почерневшими стенами и сводами, а ярко, бодро расписанными. В нишах надо представить унесенные теперь фигуры благословенного [Будды] и бодхисатв.

В одной пещере остались следы изображения тысячи Будд. В другой пещере осталось ложе Будды и часть плафона. Низ стен испещрен мусульманскими надписями. Под полом часто чувствуется пустота. Очевидно, имеется ряд нижних, не вскрытых помещений. Вряд ли можно считать раскопку законченной, если ясно звучат пустоты скрытых помещений. Не ламаизм, но следы истинного буддизма звучат в молчании этих пещер. Конечно, прекрасно, что образцы фресок разлетелись по музеям Европы, но ведь стены-то пещер остались голыми, но ведь подлинный вид молелен исчез – остались лишь скелеты.

Едем к Куче длинным рядом садов. Город кажется чище других. В чем дело? Здесь старый старший мулла заставляет чистить улицы. Конечно, на базаре все-таки стоять нельзя. Говорят о каком-то саде за городом. Но как достичь его в упавшей полной тьме? Спаситель является: из этой именно тьмы ныряет белая чалма и неожиданный друг – [киргиз] ведет нас за город. Там и сад, и дом, и конюшни. Конюхи просятся спать на кухне. Почему? В служебном доме живет «лишенный души человек», т. е. сумасшедший, и вся ватага здоровых мужиков боится его. Повар называет курятник «курочкина кибитка». Вот мы и в столице тохаров. Там, где тохарский царь Почан, может быть Пасседван, преследуемый китайцами, вылетел из города на драконе, унеся с собою все свои сокровища. Много толкуют о золоте в буддистских пещерах.

17 марта.

Все утро уходит на переговоры с арбакешами, мафакешами и керакешами. Сперва все, оказывается, нельзя. Потом, после бездны ненужных разговоров, все можно. Сперва до Карашара путь исчисляется в 12 дней, тогда как всем известно, что восемь дней – обычный срок. Всматриваемся во все эти лица. Где же они, следы тохар? Не видно. Может быть, что-то более монгольское проскальзывает в чертах, но в общем это те же тюрки – [киргизы]. Так и ушли тохары бесследно, и никто не знает даже истинного произношения знаков их письменности.

Так, на глазах нашей истории пришел народ неизвестно откуда и неизвестно как растворился, пропал бесследно. И не дикий народ – с письменностью, с культурою. Так же как их царь Почан – неизвестно куда улетел на драконе. И странно сидеть в этой самой стране, в грушевом саду, и ничего не знать о бывших еще недавно здесь обитателях. Древностей опять не достать: «Где-то, кто-то их знает в Такла-Макане». Получена телеграмма от посланника Соединенных Штатов в Пекине…

18 марта.

В час ночи начались барабаны, трубы и пение. Громко, и призывно, и настойчиво неслись крики: «Алла». Это мусульмане готовились к посту рамазана. Днем они должны поститься, но ночью могут принимать обильную пищу. Чтобы не проспать времени пищи, добрые мусульмане играют и танцуют в преддверии дневного поста. Собаки очень лаяли и бросались ночью. Рамзана встал, чтобы обойти лагерь, и заметил, что правительственные сторожа, цирики, глубоко спят. Рамзана подхватил винтовку у одного из них, обошел стан и заснул с винтовкой. Цирик перепугался, проснувшись утром без оружия. Уж эти цирики несчастные!

Утром приехала шведская миссионерша. Уже пятнадцать лет в этом крае – и ни одного обращенного! Впрочем, миссионерша занимается лечением и акушерством, а это здесь совершенно необходимо, ибо все эти «города» без единого врача.

Затем начался русско-американский день. Поехали смотреть американское предприятие Бреннера из Нью-Йорка. Дело кишечное и шерсть. Состав заведывающих русский – П. Г. Полтавский, Дмитриев – целая артель трудящихся, бодрых людей. Своеобразная коммуна с ребятишками и радостным сознанием растущего труда. Дело развивается. При полной примитивности аппаратов надо любоваться стройными результатами.

Вот разбирают и промывают шерсть. Вот на самодельном прессе прессуют ее. Тут же ждет вереница верблюдов, чтобы поднять белые вьюки шерсти и нести их в Россию, в Тяньцзинь, в порты на Европу и Америку. У всей артели нет книг, на всю братию одно Евангелие и случайный том Короленко. Была радость, когда могли дать им старые газеты и две книги «Алатаса». Рассказы о делах, о [киргизах]. Хвалят убитого Ти-Тая. Расспрашивают, что творится в мире. Дмитриев умело подходит к местным нравам путем религиозных рассуждений.

Таким путем нетерпимость и суеверие, распространяемое муллами, находит отпор. А нетерпимости очень много. И много местных баев собирались задушить новое иностранное дело. Дмитриев и Полтавский являются пионерами Америки в этом крае. Полтавский послал детей своих, девяти и двенадцати лет, в Ташкент для образования. Малыши доехали одни через перевалы – ладно. Пишут отцу и хвалят жизнь. Дмитриев – алтаец родом. Вынес много странствий. Был разносчиком сластей. В переходах узнал край и нашел подходы к людям. Вся группа производит живое впечатление. Слушает рассказы наши об Америке. Дмитриев рассказывает о минеральных богатствах Торгоутского и Илийского края.

Калмыки – отличные стрелки. Управление калмыков не чуждается новшеств. [Киргизов-работников] русские хвалят, они инициативны, способны и [хорошо] приспосабливаются.

В крае ходит много сказителей легенд и сказок. Содержание касается вопросов Корана и религии. Часто слушатели вступают в диалог со сказителем. Часто разумные вопросы сбивают рутину суеверия. В Турфане существует любопытный обычай посылать молодых людей с опытным поводырем под видом сказителей по всему краю, даже до Мекки. Получается своеобразный опытный университет. Этим объясняется подвижность турфанцев…

Еще сведения о древних местах. О множестве пещер и ступах по течению Кизылдарьи. Частью раскопанных, частью еще скрытых. Еще недавно на базаре продавали «сундук с древностями», привезенный из Лоба (около Лобнора). Рассказы о старых городах по течению Тарима (т. е. Яркенда). Есть лица, знающие эти города. Высохшие тела в погребениях там очень высокого роста – конечно, выше монголов. Бывшие здесь экспедиции сделали более легкую, более видную часть работы. Теперь остается более скрытая, требующая больших сооружений и подготовок.

В Куче уже тепло. Зеленеет новая трава в вершок вышины. Узнаем, что в Урумчи из Карашара можно пройти горной дорогой, короче на пять дней. Этим можно миновать жаркое место у Токсуна, где уже спуск в Турфанский оазис (960 футов ниже уровня моря). Летом в Турфане люди закапываются в землю и не могут пройти более одного потая. Кроме близкой жары, на большой дороге уже теперь грязь. Лучше – через калмыков, по горным путям.

19 марта.

Рамзана опять взял у спящего цирика ружье и обходил стан. И опять цирик кланялся ему в ноги, прося отдать оружие, иначе амбань будет бить его.

Спрашивают, на чем основан сравнительно высокий курс китайской валюты? Ведь все знают, что она ничем не обеспечена и вращается, подобно сухим листьям, по приказу губернатора. Конечно, это одно из очередных недоразумений, и справедливость эволюции скоро разъяснит его.

До сих пор существует в Тибете обычай особого преследования игорных и публичных домов. Особый лама, называемый гекор-лама, узнав о нахождении таких домов, берет десяток лам с розгами и в самый разгар разгула является в дом. Тут же производится экзекуция всех присутствующих.

Интересна калмыцкая песня «О пришедшем раньше»: «Один человек думал долго и забыл прийти на выборы нойона (князя). Другой человек не спал в эту ночь и пришел первым, и его избрали нойоном, ибо он вошел первым. И вот первый, думавший, сидит и грустит, что для него не нашлось места в юрте нойона».

Так же как в России, здесь много записей о кладах. Часто на скалах можно видеть торчки, сложенные из камней. Это знаки о кладах. В записях в монастырях можно найти указания на время дня, когда по направлению тени можно идти от одного торчка до другого до места клада. Д. здесь называют ишаном, т. е. «святым», за его знание религиозных тем. Б. недавно видел древнюю могилу. Берцовая кость достигала длиною 6 четвертей. Место (в направлении Лобнора) Б. отмечено. Получаются интересные отметки для будущего.

20 марта.

Простились с трудовой бреннеровской группой. Еще раз заметили, что где труд, там и радость. Полтавский – на тройке, Д. и М. – верхами провожали нас за город. Опять вопросы: где же встретимся? Долго будут дебатировать оставленные нами газеты и книги. На прощание показали прекрасную иноходь своих карашарских коней. «Теперь вы захватите часть Гоби», – кричит Д[митриев]. Погружаемся в молочную пустыню. Начинается шамаль. Засыпает глаза. Превращаемся в желтую массу…

Стоим в селении Якка-арык. Здесь часто применяются подземные арыки. Это вполне отвечает традиции подземных ходов, так принятых в Азии. Именно в средине Азии сплетается сказка и явь. Никакие европейские мерки не годятся здесь.

Из Пекина предлагали дуту Синьцзяна установить аэропланное сообщение между Пекином и Урумчи. Дуту ответил, что в его провинции это неприменимо, потому что его народ дикий и разбежится в горы. Конечно, народ не разбежался бы, но быстрее разбежались бы слухи о разных действиях генерал-губернатора. Народ полюбил бы скоро этих воздушных вестников. Мечта Востока о коврах-самолетах, примененная народом к Соломону, воплотилась бы в ожидании железных птиц.

Ведь и в Тибете древнейшими пророчествами указаны железные птицы и железные змеи. Здесь так же, как в следах первоначального учения Будды, имеются указания на космогонические проблемы, на эволюцию планет и на развитие жизни. Как только мы начали говорить о буддизме как о реальном учении, миссионерша в Куче заторопилась уходить и сказала: «Письменный буддизм взят из христианства». Но ведь колонны Ашоки стояли до христианства, и в первом веке до Р. X. уже было начато записывание заветов Штамы. Нужно проще и без предрассудков смотреть на вещи.

21 марта.

В лекции по истории искусства в Институте соединенных искусств [Нью-Йорк] непременно надо ввести обзор современного нам положения стран с точки зрения культуры. Этим спасете молодежь от многих огорчений и разочарований. Вот китаец древности, вот современный китаец. Вот мудрый Ашока, вот современный нам махараджа. Безбоязненно пусть смотрит молодежь на эволюцию мира. Образуется новый Афганистан, возникнет новый Китай, осознает себя Монголия, [возродится] Тибет. Ничто не останавливается. Уходит неисполнивший свою миссию, приходит к сроку другой. Все движется.

Еще недавно путешествия Свена Гедина казались неслыханным геройством, а теперь Е. И. объезжает те же пустыни и высоты, не приписывая себе ничего неслыханного. Теперь уполномоченные Бреннера колесят по тем самым пространствам, где Свен Гедин, судя по его книгам, чуть не погиб от безводья. А скоро быстроходно полетят над этими самыми местами железные птицы. И сказка прошлого заменяется сказкой космической.

С вечера звенели цикады. Высоко стояла сверкающая луна. Пахла трава. Но в два часа ночи ударил буран. Именно ударил. Налетел, как дракон. И заревел грозно до утра. Палатка вся встрепенулась. Пришлось приготовиться на случай отлета шатра. А утром опять жемчужная Гоби-пустыня. Перламутр и опал, и тусклый сапфир сверху. У дороги в порядке разложен большой караван. Это Бреннер, или, как его здесь зовут, Белианхан, идет на Тяньцзинь.

Навстречу звенит казанский тарантас тройкой. Две женщины и три девочки-татарки из Чугучака едут в Каракуль. Прошли мы 14 потаев и будем стоять в саду Янгиабада. Последние потаи опять задушили глубокими песками. Томми захромал – у него мокрец. Выйдет из строя дней на пять. К вечеру все стихло. Садится серебряное солнце. Нас называют Реренджи-бей. Уже пятое имя.

 

 

22 марта.

Еще надо указывать на лекциях в Институте соединенных искусств, что никакие охранения не должны задерживать рост новых возможностей. Утрировка рескинизма приведет к одеревенелости. Наоборот, всякое новое понимание дает радость. Сейчас рассказывали, что калмыцкий геген-перерожденец катается на велосипеде и лихой наездник. Но это не мешает ему быть очень начитанным и замечательным правителем. К тому же где сказано, что лама не должен ездить на велосипеде? Право, даже порадовались, узнав, что сидение под древом заменяется движением жизни.

Пробуем узнать, нельзя ли миновать Карашар и от Курита пойти через калмыцкую ставку, через монастырь Шарсюме, по горной дороге на Урумчи. Калмыки как целое, как народность ускользали от внимания. Поучительно пройти неделю их улусами.

Странное положение в крае занимают дунгане, то есть китайцы-мусульмане. Их определенно не любят ни мусульмане, ни китайцы, ни калмыки. Само слово «дунганин» произносится с каким-то пренебрежением. Лица дунган мало привлекательны. Много жестокости.

Идем до Бугура. Пыльное, базарное место. Значится в девяти потаях, но, очевидно, больше, судя по времени. Здесь потаи считаются странно. Есть короткие потаи и длинные потаи. Под гору – длинный потай. В гору – короткий потай. Странная мера расстояния.

Сперва идем опаловой пустыней. Слева – холмы. За три потая до Бугура начинается болотистый оазис. На дороге грязь. Носятся большие стаи уток и гусей. Важно расхаживают большие чомги. Про них говорят: «Это бывший человек». Конец пути заканчивается опять облаками пыли.

Пыльный сад. На заборе сидит сын амбаня. Сун вежливо уговаривает его: «Нехорошо сидеть на заборе». Ничто не помогает, и Сун применяет «обычное» здесь средство – кидает камнем. Мальчик исчезает.

Со всех сторон слышите одно замечание о неточности существующих карт. Где пропущены важные места и подробности. Где внесены несуществующие названия. Необходимо просмотреть и транскрипцию наименований. Где она взята с тюркского, где с китайского, а где с какого-то местного жаргона, который нигде более не признается. Даже в картах штабов внесена масса неточностей, сулящих много хлопот при следовании.

23 марта.

Не был ли Тамерлан великим дезинфектором? Он разрушил много городов. Мы знаем, что значит разрушить глиняные городки, полные всякой заразы. Вот мы проехали пять больших городов и семь малых. Что можно сделать с ними? Для народного блага их нужно сжечь и рядом распланировать новые селения. Пока догнивают старые, трудно заставить людей обратиться к новым местам. Вот тулин Куча устроил рядом со старым городом новый поселок. Широкие улицы, подземные каналы. Но народ боится нового места.

Идем широкой равниной. Прошли Янгигисар. Идем дальше пыльным лесом. Будем стоять за Шадиром. Темно. Прошли 16 потаев. Караван опоздал. У Сабзы вспухла спина. Удивительно идут Мастан и Олла. Никто не знает расстояний. Караван дошел в час ночи.

24 марта.

Утомительный день. Жарко. Идем пыльным лесом и низким кустарником. До Чирчи – 12 потаев. Обгоняем большой караван Белианхана. В Чирчи стоит еще караван той же фирмы. Пионеры Америки работают.

Сегодня день наших учреждений в Америке. День учредителей. Посылаем наши мысли в Америку, в дом Музея и Школы, где этот день празднуется. Наши дорогие друзья, мы как бы присутствуем на вашем ежегодном собрании. Расстояние как бы не существует. Идя по здешним просторам, мы вспоминаем равнины Миссисипи и Миссури и степную необъятность России.

Даже каравану Белианхана мы рады, ведь это уже кооперация с Азией. Точно вспоминают оба континента о своей бывшей соединенности, разделенной космической катастрофой. Сколько монгольского в типах последних майев и у краснокожих индейцев. Сколько одинакового простора в Америке и в Азии. И сейчас, в момент возрождения, Азия вспоминает свои далекие связи. Привет Америке!

25 марта.

Показали еще один вид денежных знаков – какая-то промасленная тряпочка и грязная костяшка. Вот положение здешней валюты. Лан (или сар, или теза) равняется 400 дачанам. Но лан кашгарский равняется трем ланам урумчинским, а лан урумчинский равен трем ланам кульджинским. Лан хотанский считается 800 дачан. Вы скажете – это чепуха. Я с вами согласен, но от этой чепухи страдают миллионы людей. Может ли быть в одной провинции такой различный счет денег, усугубленный еще деревянными и тряпочными знаками? Потому-то и спрашивают, почему китайская валюта до сих пор стояла сравнительно высоко.

Нигде не попадаются древности. Видимо, верхний, доступный слой находок уже вывезен в Европу, а скрытые слои уже пусть останутся для самой Азии. Достоинство стран требует разумно распорядиться своим истинным достоянием. Пока же амбани распоряжаются ценностями народными в свою пользу. Амбань Янгигисара (назначенный консулом в Андижан) проиграл в карты много тысяч лан. Теперь он экстренно безмерно увеличил налоги и не едет на новую должность, пока не восполнит свой проигрыш.

Еще двенадцать потаев пустыней с мелким кустарником. Дошли до Тима. С утра еще прохладно, но к полудню солнце жжет. Караваны уже начинают ходить ночью, по-летнему. Опять рассказы про жару Турфана, где летом пекут лепешки на камнях под солнцем. Говорят: «Там много подземных ключей. А еще много в местности подземных ходов. Там мучали когда-то святого человека, а он скрылся в подземный ход и вышел оттуда через шесть месяцев пути».

«А вот еще давно было: пошли люди бога искать, а в Буркуле был царь, который считал себя богом. Сидит царь и читает книгу, а кот перед ним свечу держит. Вот люди и решили испытать: в самом ли деле этот царь бог. Думают, если пустим мышь, убежит ли за ней царев хитрый кот. Если царь бог, то и кота его сила удержит. Пустили мышь, а царев кот и убежал, и свечу бросил. Видят люди, не бог царь. Пошли дальше. Повстречали пастуха бараньего. Дал он им хлеба и сам напросился в товарищи. Взяли его. А собаку свою пастух не захотел взять. Говорит, по животному нас люди скорей найдут. А собака за ним. Даже не пожалел собаку пастух – убил ее. Только бы идти бога искать. И подошли они к щели в горе, как бы ущелье.

А как вошли, так за ними каменная дверь и захлопнулась. Никому не ведомо, что творится у святых людей. Через несколько времени вышел оттуда пастух. Послали его за чем-то. Приходит он в город: хочет на базаре хлеба купить и деньги дает. А люди дивуются, откуда такой великан явился. А деньги его не берут. Сказали, что уже две тысячи лет таких денег и в обороте не было. Пошел пастух поскорее в гору обратно. А царь того места за ним поспешает, чтобы в диво проникнуть. Но, видно, у святых людей цари ненадобны. Как захлопнулась гора, не откроешь ее ни угрозой, ни молением. Привел царь все свое войско. Но сколько над горой ни трудились – все полегли, а гору не открыли. И могила царя у той горы. Вот какие здесь бывают дела, и какие здесь ходы подземные».

Нагоняет нас верхом молодой бакша, который и сказки поет, и поверия знает, и «чертей отчитывает». «Спой, бакша, сказ о Шабистане». Достал он из-за плечей длинный струнный геджак. Поет и едет. Играет. Струны звучат ладно. Как-то забылись сыпучие пески и жаркое солнце. Два лада идут. То осилит высокий лад – не то просит, не то указывает; или загремит низкий лад – утверждает, гремит победою. Потом берется бакша за бубен и наполняет пустыню сменными ритмами. Мы рады, что в последний день [киргизской] земли нас провожает пение и лады бакши-[киргиза]. Завтра уже доедем до улусов калмыцких.

Налево, на севере, приблизился из тумана хребет Тянь-Шаня. За ним калмыки, а дальше – Семиречье. При въезде в Тим – большая древняя ступа и развалины строений. Знамена буддизма. Рассказывают, гора, где Будда принимал посвящение, была вся огненная. Но по молитве благословенного пошел снег, погасил огонь, и теперь вокруг этой горы льды и снега, и трудно найти эту гору до срока.

Тихий теплый вечер. Молочное весеннее небо. Если бы удалось, не заходя в Карашар, пройти на ставку калмыцкого хана и оттуда монастырями и горами на Урумчи. Ждем калмыков. Имеет значение.

26 марта.

Хороший, красивый день. Сперва с севера приблизился хребет Тянь-Шаня. Весь сапфировый и аметистовый. Потом перешли песчаниковую гряду изысканной формации. С холма внизу блеснула синяя горная река. Мощная, полноводная. Пошли по реке. Впереди запертые ворота – таможня, граница калмыцкой земли. Показались первые калмыки. Юрий попробовал на них свой монгольский язык – сговорились. Стоим в лянгаре. Недалеко от Мингесаура (тысяча развалин). Развалины сопровождены легендой: «Лама видел свет на определенном месте. Копали. Дошли до воды, и там показался водяной змей».

Есть предположения, что на этих местах стоял большой монастырь, где была чаша Будды, исчезнувшая из Пешавара и упоминавшаяся Фа Сянем в Карашаре.

Стоим у реки, около залежей каменного угля. Первый день без пыли – опять горный воздух. Первое дерево в цвету. Улыбнулась земля калмыцкая. Точно обходим ее границы. Ночью – полная луна. За рекою зажглись пастушьи костры.

Мы вспоминаем чаяния калмыков. Вспоминаем, как наш Чунда первый сказал нам о Таин-ламе. Уже потом пришли все сведения о том, что может сделать этот торгоутский предводитель, если он сможет принять то, что ему посылается. А если не примет, тогда прощай надолго, Джунгария. О чем говорить, если чья-то пригоршня дырява…

27 марта.

Переход до Карашара, или Карачара. Скоро ушли горы, и скрылась к югу река. Опять пыльная и голодная степь. Опять проселочная дорога вместо большого китайского пути. На поверхности много горючего сланца. В горах – уголь. В вихре пыли доходим до реки против Карашара. Перевоз на примитивных паромах. Такие переправы бывали на небольших волжских притоках. Пестрая толпа, груды тюков, арбы, ишаки, верблюды, кони. И опять, в самом городе ничего буддистского, все еще [киргизы] и китайцы. Лица калмыков редки. Смышленее лица калмыков и проворнее они.

Встречает С[енкевич], представитель Белианхана. Хвалит калмыков. Предстоит перемена слуг. Наш страховидный Курбан, которого всюду боялись, оказывается очень боязливым. Он боится и китайцев, и калмыков, и дрожит за свои несчастные рупии. [Киргизы], видимо, боятся калмыков и монголов, боятся их подвижности. Придется восполнять убыль [киргизов] в караване калмыками. Как поучительно наблюдать эту народность, могущую войти на страницы истории. Как увлекательно опять углубиться в горы и покинуть пески и пыль. Даже кони встряхиваются, когда подходят к свежей воде и к горам. При виде гор наши тибетцы Церинг и Рамзана начинают прыгать от радости.

Улыбнись, земля калмыцкая. Задуманы сюиты «Ассургина» и «Оровани».