Выйдя из Апуре, мы очутились среди совершенно иного ландшафта. Перед нами до самого горизонта расстилалось огромное, как озеро, водное пространство. От столкновения ветра и течения возникали пенистые волны, вздымавшиеся на высоту в несколько футов. Воздух не оглашался больше резкими криками цапель, фламинго и колпиц, длинными вереницами летающих с одного берега на другой.

Мы тщетно искали взглядом этих прибрежных голенастых птиц, каждое семейство которых, промышляя добычу, применяло свои особые уловки. Вся природа казалась менее оживленной. Мы с трудом различали кое-где во впадинах между волнами больших крокодилов, с помощью своих длинных хвостов рассекавших наискось поверхность волнующихся вод.

Горизонт был ограничен кольцом леса; нигде, однако, лес не подступал к руслу реки. Широкие песчаные берега, непрерывно накаляемые жгучим солнцем, пустынные и бесплодные, как морские пляжи, издали в результате миража были похожи на лужи стоячей воды. Берега не только не отмечали границ реки, а напротив – делали их неопределенными.

Эти бегло обрисованные мной особенности пейзажа, эта пустынность и величие характерны для течения Ориноко, одной из самых могучих рек Нового Света. Водные пространства, как и суша, повсюду носят печать своеобразия. Русло Ориноко совершенно не похоже на русла Меты, Гуавьяре, Риу-Негру и Амазонки.

Различия зависят не только от ширины реки или скорости течения; они обусловлены совокупностью взаимосвязей, которые легче понять, находясь на месте, чем в точности описать. Так, по одной только форме волн, цвету воды, виду неба и облаков опытный мореплаватель догадается, находится ли он в Атлантическом океане, в Средиземном море или в равноденственной части Великого океана.

Дул свежий восточный-северо-восточный ветер. Его направление позволяло нам подняться на парусах по Ориноко к миссии Энкарамада; однако наша пирога оказывала такое слабое сопротивление ударам волн, что из-за сильного волнения люди, обычно плохо переносившие морское плавание, чувствовали себя плохо и на реке. Толчея вызывается здесь столкновением волн при слиянии двух рек.

Это столкновение происходит с большой силой, но оно вовсе не так опасно, как утверждает отец Гумилья. Мы миновали Пунта-Курикима – изолированную массу кварцевого гранита, маленький мыс, сложенный округлыми глыбами. Там, на правом берегу Ориноко, отец Ротелья во времена иезуитов основал миссию индейцев паленке и виривири, или гуире. В период наводнений скала Курикима и деревня, расположенная у ее подножия, окружены со всех сторон водой.

Столь серьезное неудобство, а также бесчисленное множество mosquitos и niguas, от которых страдали и миссионер, и индейцы, заставили покинуть это сырое место. Теперь оно совершенно заброшено, между тем как напротив, на левом берегу реки, невысокие горы Коруато служат убежищем для бродячих индейцев, изгнанных либо из миссий, либо племенами, не подчиненными власти монахов.

Пораженный исключительной шириной Ориноко между устьем Апуре и скалой Курикима, я определил ее с помощью дважды измеренного базиса на западном берегу. Русло Ориноко при тогдашнем низком уровне воды было шириной в 1906 туазов; но в период дождей, когда скала Курикима и усадьба Капучино у холма Покопкоори превращаются в острова, ширина реки достигает 5517 туазов.

Сильному вздутию Ориноко способствует напор вод Апуре, который не образует, как другие притоки, острого угла с главной рекой, а впадает под прямым углом. Температура воды Ориноко, измеренная в различных местах, равнялась посередине тальвега, где течение быстрее всего, 28,3°, а у берегов – 29,2°.

Сначала мы плыли вверх по течению на юго-запад до страны индейцев гуарикото, расположенной по левую сторону Ориноко, а затем на юг. Река здесь так широка, что кажется, будто горы Энкарамада выступают из воды, как бы над морским горизонтом. Они образуют непрерывную цепь, которая тянется с востока на запад; по мере того как вы приближаетесь к ним, ландшафт становится более живописным.

Эти горы сложены огромными глыбами потрескавшегося гранита, нагроможденными друг на друга. Разделение их на глыбы является результатом выветривания. Особую красоту придает Энкарамаде буйная растительность; она сплошь покрывает склоны скал, и только их округлые вершины остаются голыми. Кажется, что посреди леса возвышаются развалины древних замков.

Сама гора, у подножия которой расположена миссия Тепупано индейцев таманаков, увенчана тремя громадными гранитными цилиндрами; два из них наклонены, а третий, с выемкой у основания, достигающий в высоту свыше 80 футов, сохранил вертикальное положение. Эта скала, по форме напоминающая Шнархер в Гарце или Актопанские органы в Мексике, когда-то была частью округлой вершины горы. Во всех районах земного шара неслоистый гранит отличается той особенностью, что, выветриваясь, разделяется на глыбы призматической, цилиндрической или колоннообразной формы.

Напротив берега гуарикото мы приблизились к другому нагромождению скал, длиной в 3–4 туаза и очень низкому. Оно возвышается среди долины и похоже скорее не на tumulus и на те груды гранитных камней, которые на севере Голландии и Германии носят название Hünenbette, ложа (или могилы) богатырей.

Берега этой части Ориноко сложены уже не чистым кварцевым песком, а глиной и чешуйками слюды, залегающими очень тонкими слоями, чаще всего имеющими наклон в 40–50°. Можно подумать, что перед вами разрушенный слюдяной сланец. Это изменение в геологическом строении берегов наблюдается на большом расстоянии и выше устья Апуре. На последней реке мы начали его отмечать с Альгодоналя и Каньо-дель-Манати.

Чешуйки слюды, несомненно, происходят из гранитных гор Курикима и Энкарамада, так как дальше к северу и к востоку попадаются лишь кварцевые пески, песчаник, плотный известняк и гипс. Наносы, тянущиеся с юга на север, не должны нас удивлять на Ориноко; но чему приписать это же явление в русле Апуре, в семи лье к западу от его устья?

При ныне существующих условиях воды Апуре, несмотря на паводки на Ориноко, никогда не поднимаются вверх по реке так далеко от устья; и чтобы объяснить присутствие чешуек слюды, приходится допустить, что слюдяные пласты отложились в ту эпоху, когда вся очень низкая местность между Кайкарой, Альгодоналем и горами Энкарамада представляла собой котловину внутреннего озера.

Мы ненадолго остановились в гавани Энкарамада. Это нечто вроде пристани, места, где собираются суда. Берег образован скалой вышиной в 40–50 футов. Она представляет собой все те же гранитные глыбы, нагроможденные друг на друга, как на Шнееберге во Франконии и почти на всех гранитных горах в Европе.

Некоторые из оторвавшихся глыб имеют шарообразную форму; однако это не шары с концентрическими слоями а просто округлые глыбы, ядра, отделившиеся от своих оболочек в результате выветривания. Гранит здесь свинцово-серого цвета, часто черного, как бы покрытый окисью марганца; однако такая окраска не проникает и на одну пятую линии внутрь горной породы – красновато-белой, крупнозернистой и не содержащей амфибола.

 

 

Миссию Сан-Луис-дель-Энкарамада индейцы называют Гуая и Карамана. Это деревушка, основанная в 1749 году иезуитом отцом Джили, автором опубликованной в Риме «Storia dell Orinoco» [«История Ориноко»]. Джили, весьма сведущий в индейских языках, прожил в здешних пустынных местах 18 лет – вплоть до изгнания иезуитов.

Чтобы составить себе ясное представление о диком характере страны, следует вспомнить, что отец Джили говорит о Каричане, расположенной в 40 лье от Энкарамады, как об очень отдаленном пункте, и признается, что он ни разу не добирался до первого порога на реке, описание которого он тем не менее решился дать.

В гавани Энкарамада мы встретили карибов из Панапаны. Это был касик, направлявшийся в своей пироге вверх по Ориноко, чтобы принять участие в знаменитом сборе черепашьих яиц. У его пироги было закругленное дно, как у Bongo, и ее сопровождал челнок меньшего размера, называемый curiara. Касик сидел под чем-то вроде навеса (toldo), сделанного, так же как и парус, из пальмовых листьев.

Его холодная молчаливая серьезность, почтение, которое ему выказывали соплеменники, – все говорило о том, что он важная персона. Впрочем, наряд касика не отличался от наряда сопровождавших его индейцев. Все были одинаково голые, вооружены луками и стрелами и покрыты Onoto – красящим крахмалистым веществом плода биксы.

Вождь, слуги, мебель, лодка и парус были выкрашены в красный цвет. Карибы отличаются почти атлетическим телосложением; они казались нам гораздо выше, чем индейцы, виденные нами раньше. Их гладкие густые волосы, подстриженные на лбу, как у мальчиков из церковного хора, выкрашенные в черный цвет брови, одновременно мрачный и живой взгляд придают их лицам необычайно суровое выражение.

До настоящего времени нам пришлось видеть лишь черепа карибов с Антильских островов, хранящиеся в естественноисторических кабинетах Европы, и мы с удивлением обнаружили, что лоб у этих чистокровных индейцев значительно более выпуклый, чем мы предполагали по описаниям.

Женщины, очень крупные, но отвратительно грязные, несли на спине маленьких детей, бедра и икры которых были перевязаны в нескольких местах очень широкими полосами хлопчатобумажной ткани. Так как повязки были слишком тугие, то в промежутках между ними тело вздувалось. Следует вообще отметить, что карибы проявляют заботу о своей внешности и о собственном украшении, насколько это возможно для голых и выкрашенных в красный цвет людей.

Они придают большое значение определенным формам тела; мать обвинили бы в полном равнодушии к своим детям, если бы она не постаралась искусственными средствами придать их икрам такой вид, какой соответствует местной моде. Ни один из наших индейцев с Апуре не знал карибского языка, а потому мы не могли получить от касика Панапаны сведения о местонахождении лагерей, которые устраивают в это время года на некоторых оринокских островах для сбора черепашьих яиц.

Около Энкарамады очень длинный остров разделяет Ориноко на две протоки. Ночь мы провели в каменистой бухте напротив устья реки Кабульяре, образованной от слияния Паяры и Атамайки; некоторые считают Кабульяре одним из притоков Апуре, так как они сообщаются между собой при посредстве Аричуны. Вечер был чудесный. Луна освещала вершины гранитных скал.

Несмотря на влажность воздуха, теплота распределялась так равномерно, что мы не наблюдали никакого мерцания, даже на высоте 4–5° над горизонтом. Свет планет был чрезвычайно слабый; если бы в связи с незначительным значением видимого диаметра Юпитера я не подозревал какой-то ошибки в наблюдениях, то сказал бы, что здесь мы впервые различили невооруженным глазом диск Юпитера.

К полуночи северо-восточный ветер резко усилился. Он не принес туч, но небосвод все больше и больше заволакивался туманом. Налетали шквалы, и мы начали опасаться за нашу пирогу. В течение всего дня мы видели очень мало крокодилов, но все они были огромных размеров, длиной в 20–24 фута.

Индейцы уверяли нас, что молодые крокодилы предпочитают озерки и менее широкие и менее глубокие реки. Особенно много их скопляется в Caños, и по отношению к ним невольно напрашиваются слова, сказанные Абд-эль-Латифом о нильских крокодилах: «Они кишат, как черви, на мелководьях реки и под защитой необитаемых островов».

6 апреля. Продолжая плыть вверх по течению Ориноко, сначала к югу, затем к юго-западу, мы увидели южный склон Серрании, или горной цепи Энкарамада. Ее ближайшая к реке часть была высотой всего в 140–160 туазов; однако вследствие своей крутизны, положения среди саванны и скалистых вершин неправильной призматической формы Серрания казалась очень высокой.

Наибольшая ширина ее не превышает трех лье; по сведениям, полученным мной от индейцев племени парека, к востоку она заметно расширяется. Вершины Энкарамады образуют самую северную цепь гор, которые окаймляют правый берег Ориноко между 5° и 7°30' северной широты, от устья Самы до устья Кабульяре. Различные цепи, образующие эту группу, разделены небольшими равнинами, поросшими злаками.

Равнины тянутся не вполне параллельно друг другу: самые северные идут с запада на восток, а самые южные – с северо-запада на юго-восток. Это изменение направления достаточно объясняет, почему кордильера Парима к востоку, между истоками Ориноко и Паруспы, заметно расширяется. За большими порогами Атурес и Майпурес мы увидим одну за другой семь главных цепей: Энкарамада, или Сакуина, Чавирипа, Барагуан, Каричана, Униама, Калитамини и Сипапо.

Этот краткий перечень может дать общее представление о геологическом строении местности. Повсюду на земле можно обнаружить наклонность к правильным формам в горах, сгруппированных, на первый взгляд, самым неправильным образом. Путешественнику, плывущему по Ориноко, каждая цепь представляется в поперечном разрезе как бы обособленной горой, но эта обособленность лишь кажущаяся.

Правильность в направлении и разделении цепей, по-видимому, уменьшается по мере того, как вы двигаетесь на восток. Горы Энкарамада соединяются с горами Мато, где берет начало река Асиверу, или Гучиверо; горы Чавирипе переходят в гранитные горы Коросаль, Амоко и Мурсиелаго, которые тянутся до истоков Эребато и Вентуари.

Через упомянутые горы, населенные индейцами кроткого нрава и склонными к земледелию, генерал Итурриага во время экспедиции для установления границ распорядился перегнать рогатый скот, предназначавшийся для обеспечения продовольствием нового города Сан-Фернандо-де-Атабапо. Жители Энкарамады показали тогда испанским солдатам путь по реке Манапиари, которая впадает в Вентуари.

Спускаясь по течению этих рек, можно добраться до Ориноко и Атабапо, минуя большие пороги, представляющие почти непреодолимые препятствия для перевозки скота.

Дух предприимчивости, в такой сильной степени проявленный кастильцами в эпоху открытия Америки, на некоторое время снова возродился в середине XVII века, когда король Фердинанд VI пожелал выяснить истинные границы своих обширных владений и когда в лесах Гвианы, классической страны вымыслов и баснословных преданий, лукавство индейцев снова вызвало к жизни химерическую идею о богатствах Дорадо, столь сильно занимавших воображение первых завоевателей.

В горах Энкарамада, как и в большинстве гор, сложенных крупнозернистыми породами, не встречается жил; возникает вопрос: откуда берутся в них те самородки золота, которые Хуан Мартинес и Рэлей якобы видели в таком изобилии у индейцев с Ориноко?

На основании моих наблюдений в этой части Америки я думаю, что золото, как и олово, иногда бывает рассеяно почти незаметным образом в самой толще гранитных горных пород, хотя в них и отсутствуют разветвления и сплетения мелких жил.

Недавно индейцы из Энкарамады нашли в Кебрада-дель-Тигре самородок золота диаметром в две линии. Он имел округлую форму и, вероятно, был принесен водой. Эта находка гораздо больше интересовала миссионеров, чем туземцев; другой подобной за ней не последовало.

Я не могу расстаться с первой цепью гор Энкарамада, не вспомнив здесь об одном обстоятельстве, не оставшемся неизвестным отцу Джили и часто упоминавшемся во время моего пребывания в миссиях Ориноко. У здешних туземцев сохранилось поверие, «что во время большой воды, когда их отцы были вынуждены спасаться в лодках от всеобщего потопа, морские волны разбивались о скалы Энкарамады».

Это поверье существует не только у одного племени таманаков; оно является частью цикла исторических преданий, отдельные эпизоды которых можно услышать у майпуре с больших порогов, у индейцев с реки Эребато, впадающей в Кауру, и почти у всех племен Верхнего Ориноко.

Когда таманаков спрашивают, каким образом человеческий род пережил этот великий катаклизм, век воды мексиканцев, они отвечают: «Один мужчина и одна женщина спаслись на высокой горе, носящей название Таманаку и расположенной на берегах Асиверу; бросая назад через плечо плоды пальмы мориция, они увидели, как из косточек плодов родились мужчины и женщины, которые вновь заселили землю».

Вот во всей ее простоте распространенная среди ныне диких народов легенда, некогда разукрашенная древними греками всеми чарами их воображения!

В нескольких лье от Энкарамады возвышается среди саванны скала, называемая Тепумереме, или Окрашенный камень. На ней изображены фигуры животных и символические знаки, похожие на те, что мы видели, когда спускались обратно по Ориноко, несколько ниже Энкарамады, около города Кайкара. В Африке подобные скалы путешественники называют камнями с идолами.

Я не стану пользоваться этим названием, потому что идолопоклонство вовсе не распространено среди туземцев Ориноко, а также потому, что изображения звезд, солнца, тигров и крокодилов, высеченные на скалах и виденные нами в ныне необитаемых местах, по-моему, ни в коем случае не обозначают предметов религиозного культа этих племен.

Между Касикьяре и Кайкарой иероглифические изображения часто встречаются на большой высоте, на скалистых стенах, куда можно добраться, лишь построив чрезвычайно высокие леса.

Когда индейцев спрашивают, каким образом были высечены эти фигуры, они отвечают со снисходительной улыбкой, словно рассказывая о том, чего может не знать только чужеземец, белый: «Во времена большой воды их отцы плавали в лодках на такой высоте».

Эти древние предания человечества, рассеянные по всему земному шару, словно остатки великой катастрофы, представляют очень большой интерес для философского изучения нашего рода. Подобно семействам растений, которые, несмотря на различия в климате и на влияние высоты, сохраняют отпечаток общего типа, космогонические предания народов повсюду обнаруживают одинаковую физиономику, черты сходства, приводящие нас в изумление.

На множестве различных языков, принадлежащих ветвям, кажущимся совершенно обособленными, нам рассказывают об одних и тех же фактах. Сущность преданий об исчезнувших расах и о возрождении природы почти не меняется; но каждый народ придает им местную окраску.

И на больших материках, и на самых маленьких островках Тихого океана остатки человеческого рода всегда спасаются на самой высокой и самой близкой горе, и это событие произошло тем недавнее, чем менее цивилизованы народы и чем к менее далеким временам восходит историческое прошлое.

Если вы внимательно изучите мексиканские памятники, относящиеся к эпохе до открытия Нового Света, если вы проникните в леса Ориноко и увидите, как незначительны и изолированы европейские поселения, узнаете, в каком состоянии живут племена, оставшиеся независимыми, тогда вы не решитесь приписать указанное нами сходство влиянию на народные предания миссионеров и христианства.

Весьма мало вероятно также, что вид продуктов моря, обнаруженных на вершинах гор, породил у народов Ориноко идею о тех больших наводнениях, из-за которых временно угасла органическая жизнь на земле. Страна, простирающаяся от правого берега Ориноко до Касикьяре и Риу-Негру, сложена первозданными горными породами. Я видел там небольшую формацию песчаника, или конгломерата, но нигде не встретил вторичного известняка, никаких следов окаменелостей.

Подгоняемые свежим северо-восточным ветром, мы шли на всех парусах и вскоре достигли Бока-де-ла-Тортуга. В 11 часов утра мы высадились на острове, который индейцы из миссии Уруана считают своей собственностью и который расположен посередине реки.

Остров знаменит промыслом черепах, или, как выражаются здесь, cosecha, сбором урожая яиц, производимым там ежегодно. Мы застали на острове множество индейцев; они жили во временных хижинах, построенных из пальмовых листьев. В этом лагере было больше 300 человек.

Начиная от Сан-Фернандо-де-Апуре мы привыкли видеть лишь пустынные берега, а потому очень удивились царившему здесь оживлению. Кроме гуамо и отомаков из Уруаны, обладающих репутацией диких и непокорных племен, на острове были карибы и другие индейцы с Нижнего Ориноко. Каждое племя расположилось отдельным лагерем и отличалось цветом, в который была окрашена их кожа.

Среди этого шумного сборища мы увидели нескольких белых, главным образом pulperos, то есть мелких торговцев, поднявшихся из Ангостуры вверх по реке для закупки у индейцев жира из черепашьих яиц. Миссионер из Уруаны, уроженец Алькала-де-Энарес, встретил нас на берегу.

Он был несказанно удивлен нашим появлением. Он выразил восхищение нашими приборами, а затем принялся описывать в сильно преувеличенном виде те мучения, какие, безусловно, ожидают нас, если мы поднимемся по Ориноко за пороги. Цель нашего путешествия показалась ему весьма таинственной.

«Как поверить, – говорил он, – что вы покинули родину для того, чтобы, прибыв на эту реку, обречь себя на съедение Mosquitos и измерять не принадлежащие вам земли?» К счастью, у нас были рекомендации францисканских миссий; к тому же сопровождавший нас шурин губернатора провинции Баринас вскоре рассеял подозрения, которые возбудили среди белых наша одежда, наш акцент и появление на этом песчаном острове.

Миссионер предложил нам разделить с ним простую трапезу из бананов и рыбы. Он сообщил, что приехал с индейцами на время сбора яиц, «чтобы каждое утро служить мессу под открытым небом, чтобы раздобыть жир, необходимый для церковного светильника, а главное, чтобы управлять этой republica de Indios у Castellanos, в которой каждый хочет один воспользоваться тем, что бог предоставил всем».

Мы обошли остров, сопровождаемые миссионером и pulpero, похвалявшимся тем, что он уже 10 лет посещает здешний лагерь индейцев и pesca de tortugas. Люди съезжаются сюда на берега Ориноко, как съезжаются у нас во Франкфурт или Бокэр на ярмарки. Мы находились на совершенно ровной песчаной равнине.

«Вдоль берегов до самого горизонта, – говорили нам, – под слоем земли лежат яйца черепах». Миссионер держал в руке длинный шест. Он показывал нам, как, нащупывая шестом (vara), определяют протяженность слоя яиц, подобно тому, как горняк определяет границы залежи мергеля, болотной железной руды или каменного угля.

Втыкая vara перпендикулярно в землю, вы чувствуете по неожиданному отсутствию сопротивления, что попали в полость или слой рыхлой земли, содержащий яйца. Мы убедились, что пласт обычно имеет очень правильное простирание, и щуп повсюду натыкается на него в радиусе десяти туазов вокруг данной точки.

Поэтому здесь принято говорить о квадратных першах яиц; это как бы участки, на которые разбивают территорию прииска и которые разрабатывают самым тщательным образом. Впрочем, пласт яиц покрывает далеко не весь остров: его никогда не находят там, где местность резко повышается, так как черепаха не может взобраться на эти маленькие плато.

Я напомнил моим проводникам напыщенные описания отца Гумильи, который утверждает, что на берегах Ориноко меньше песчинок, чем черепах в реке, и что эти животные мешали бы судам двигаться, если бы люди и тигры не убивали их ежегодно в таком большом количестве. «Son cuentos de frailes», – прошептал pulpero из Ангостуры; так как по стране путешествуют только бедные миссионеры, то россказнями монахов здесь называют то, что в Европе называли бы россказнями путешественников.

Индейцы уверяли нас, что на всем Ориноко, от устья и до слияния с Апуре, нет ни одного острова, ни одного участка берега, на которых можно было бы собирать в большом количестве яйца. Крупная черепаха аррау боится мест, населенных людьми и часто посещаемых судами. Это робкое и подозрительное животное то и дело приподнимает голову над водой и прячется при малейшем шуме.

Песчаные берега, где ежегодно собираются чуть ли не все черепахи Ориноко, расположены между местом его слияния с Апуре и большими порогами, или Raudales, иначе говоря, между Кабрутой и миссией Атурес. Там находятся три знаменитых промысла: Энкарамада, или Бока-дель-Кабульяре, Кукурупару, или Бока-де-ла-Тортуга, и Парарума, несколько ниже Каричаны.

Черепаха аррау, вероятно, не поднимается за пороги; нас уверяли, что выше Атурес и Майпурес водятся лишь черепахи терекай. Здесь уместно будет сказать несколько слов об этих двух видах, а также о чертах различия между ними и об их отношении к семействам отряда [подкласса] черепах.

 

 

Мы начнем с аррау, которых испанцы в миссиях называют просто tortuga и существование которых имеет такое большое значение для племен Нижнего Ориноко. Это крупная пресноводная черепаха с дланевидными перепончатыми ногами, сильно приплюснутой головой, двумя мясистыми, очень острыми придатками под подбородком, пятью когтями на передних ногах и четырьмя на задних, снизу морщинистых.

Панцирь состоит из 5 центральных щитков, 8 боковых и 24 по краям. Сверху черепаха серовато-черного цвета, снизу оранжевого. Ноги сплошь желтые и очень длинные. Между глазами ясно видна очень глубокая бороздка. Когти чрезвычайно сильные и очень изогнутые. Анальное отверстие находится в задней части хвоста, примерно на расстоянии одной пятой от его конца. Взрослое животное весит 40–50 фунтов.

Его яйца значительно крупнее, чем голубиные, и не такие продолговатые, как яйца терекай. Они покрыты известковой скорлупой; утверждают, будто они настолько прочны, что дети индейцев отомаков, большие любители игры в мяч, могут подбрасывать их в воздух и перекидывать друг другу.

Если бы аррау жили в русле реки выше порогов, то индейцы с Верхнего Ориноко не отправлялись бы так далеко, чтобы раздобыть мясо и яйца этих черепах. Когда-то целые племена с Атабапо и Касикьяре перебирались через Raudales, чтобы принять участие в ловле черепах и сборе яиц на Уруане.

Терекай меньше, чем аррау. Обычно они имеют всего 14 дюймов в диаметре. Число щитков в панцире то же самое, но они расположены несколько иначе. Я насчитал 3 в центре и по 5 шестиугольных с каждой стороны. По краям находятся 24 щитка, все четырехугольные и сильно изогнутые. Панцирь черного цвета, переходящего в зеленый; ноги и когти такие же, как у аррау.

Все животное оливкового цвета, но на макушке у него два красно-желтых пятна. Шея также желтая и снабжена колючим придатком. Терекай не объединяются в большие сообщества, чтобы вместе класть яйца, как это делают аррау или Tortugas. Яйца терекай приятны на вкус и пользуются большим спросом у жителей Испанской Гвианы.

Их собирают как ниже порогов, так и на Верхнем Ориноко, и даже на берегах Апуре, Уритуку, Гуарико и небольших речек, протекающих по каракасским Llanos. Формы ног и головы, придатки на подбородке и на шее и положение анального отверстия, по-видимому, указывают, что аррау, а возможно и терекай, относятся к новому подроду, который следует выделить среди пресноводных черепах.

По придаткам и положению анального отверстия они близки к Emys nasuta Schweigger и к Matamata из Французской Гвианы; однако от последней они отличаются формой щитков, не имеющих пирамидальных бугорков.

Период кладки яиц большой черепахи аррау совпадает с периодом наибольшего понижения уровня воды. Вода в Ориноко начинает прибывать с весеннего равноденствия, а с конца января до 20 или 25 марта она не покрывает даже самых низких участков берега. Черепахи аррау, собирающиеся в стада с января, вылезают тогда из воды и греются на солнце, лежа на берегу.

Индейцы думают, что сильный зной необходим для здоровья животного и что действие солнечных лучей способствует кладке яиц. В течение всего февраля аррау проводят на берегу почти целый день. В начале марта разбредшиеся черепахи снова соединяются в стада и плывут к тем немногочисленным островам, где они обычно кладут яйца.

Весьма вероятно, что каждая черепаха ежегодно посещает одни и те же места. В это время, за несколько дней до кладки яиц, тысячи аррау, выстроившись длинными вереницами, появляются у берегов островов Кукурупару, Уруана и Парарума; они плывут, вытянув шею и держа голову над водой, чтобы видеть, не грозит ли им какая-нибудь опасность со стороны тигров или людей.

Индейцы, живо заинтересованные в том, чтобы уже собравшиеся стада не разбились на части, чтобы черепахи не разбрелись и кладка яиц протекла совершенно спокойно, ставят вдоль берега часовых на некотором расстоянии друг от друга. Они предупреждают лодки, чтобы те держались посередине реки и не пугали черепах криками. Кладка яиц происходит всегда ночью; подготовка к ней начинается после захода солнца.

С помощью задних конечностей, очень длинных и снабженных изогнутыми когтями, животное вырывает яму диаметром в 3 фута и глубиной в 2 фута. Индейцы утверждают, что черепаха смачивает своей мочой береговой песок, чтобы его скрепить. Это, пожалуй, заметно по запаху, если раскопать недавно сделанную яму или, как говорят здесь, гнездо яиц.

Животные испытывают такую настоятельную необходимость в кладке яиц, что некоторые особи спускаются в ямы, вырытые другими и еще не засыпанные землей. Они кладут в них новый слой яиц поверх только что положенных. Во время суматохи огромное количество яиц разбивается. Миссионер разгреб песок в нескольких местах и показал нам, что потери могут достигать 1/3 всего сбора.

Желток разбитых яиц, высыхая, способствует цементированию песка, и мы видели очень большие сростки кварцевых зерен и разбитой скорлупы. Количество животных, роющих ночью песок на берегу, так велико, что некоторые из них не успевают закончить кладку яиц до наступления дня.

В таком случае им приходится спешить вследствие необходимости, во-первых, произвести кладку яиц, а во-вторых, засыпать вырытые ими ямы, чтобы их не заметил тигр. Запоздавшие черепахи не думают об опасности для них самих. Они работают в присутствии индейцев, приходящих на берег спозаранку. Таких черепах называют шальными. Несмотря на стремительность их движений, их без труда ловят руками.

 

 

Три лагеря на указанных выше островах индейцы организуют в конце марта и первых числах апреля. Сбор яиц совершается одинаковым способом и с той методичностью, какая характеризует все монашеские начинания. До появления на берегах Ориноко миссионеров индейцы значительно меньше пользовались дарами, в таком изобилии припасенными здесь природой.

Каждое племя раскапывало берег по-своему, и много яиц разбивалось без всякой пользы, так как при рытье не соблюдали предосторожностей и так как откапывали больше яиц, чем могли унести. Это напоминало прииск, разрабатываемый неопытными рабочими.

Отцам-иезуитам принадлежит та заслуга, что они внесли порядок в добычу яиц; и хотя монахи-францисканцы, сменившие иезуитов в миссиях на Ориноко, похваляются тем, будто они следуют примеру своих предшественников, на самом деле они не делают всего того, чего требует благоразумие.

Иезуиты не разрешали раскапывать весь берег; часть они оставляли нетронутой из боязни если не уничтожить окончательно черепах аррау, то во всяком случае значительно уменьшить их число. Теперь, не задумываясь, разрывают всю береговую полосу. Поэтому сборы с каждым годом, по-видимому, уменьшаются.

Когда лагерь организован, миссионер из Уруаны назначает своего заместителя или уполномоченного, который делит территорию, где находятся яйца, на то или иное количество участков, в зависимости от числа индейских племен, принимающих участие в сборе. Все они индейцы из миссий, такие же голые и дикие, как и лесные индейцы; их называют reducidos и neofitos, потому что они по звону колокола посещают церковь и научились становиться на колени во время освящения Даров.

Заместитель, или commissionado del Padre, начинает свою деятельность с прощупывания. Как мы описывали выше, он исследует с помощью длинного деревянного шеста или ствола бамбука, до каких пор обнаруживается слой яиц. По нашим измерениям, этот слой тянется от берега на расстояние до 20 футов. Средняя его глубина 3 фута. Commissionado вбивает колышки, чтобы указать каждому племени границу, за которую оно не должно переступать.

Мы с изумлением услышали, что доход от сбора яиц исчисляется в такую же сумму, как доход от арпана хорошо возделанной пахотной земли. Точно измеренные участки длиной в 120 футов и шириной в 30 футов иногда дают 100 кувшинов жира стоимостью в 1000 франков.

Индейцы раскапывают землю руками; собранные яйца они кладут в небольшие корзины, называемые маппири, относят их в лагерь и сбрасывают в длинные корыта, наполненные водой. В корытах яйца разбивают, перемешивают лопатами и держат там на солнце до тех пор, пока желток (маслянистая часть), всплывающий наверх, не загустеет. По мере того как маслянистая часть скопляется на поверхности воды, ее снимают и кипятят на очень сильном огне.

Утверждают, что этот животный жир, называемый испанцами manteca de tortugas, тем лучше сохраняется, чем дольше его кипятят. Хорошо приготовленный жир прозрачен, не имеет запаха и чуть-чуть желтоватый. Миссионеры сравнивают его с лучшим оливковым маслом и употребляют не только для сжигания в лампадах, но главным образом для приготовления пищи, которой он не придает неприятного привкуса.

Впрочем, раздобыть совершенно чистый жир из черепашьих яиц нелегко. Обычно он имеет гнилостный запах, обусловленный примесью яиц, в которых под длительным действием солнечных лучей уже развились маленькие черепахи (los tortuguillos).

Мы особенно сильно страдали от этого во время возвращения с Риу-Негру, употребляя жидкий жир, ставший бурым и зловонным. На дне сосудов скоплялись волокнистые вещества; по этому признаку определяют, что черепаший жир нечист.

Сбор яиц и приготовление жира продолжаются три недели. Только в это время миссии имеют связь с побережьем и соседними цивилизованными странами. Францисканские монахи, живущие к югу от порогов, приезжают на сбор яиц не столько для того, чтобы запастись жиром, сколько для того, чтобы повидать, как они говорят, «белые лица» и узнать, «живет ли король в Эскуриале или в Сен-Ильдефонсе, по-прежнему ли упразднены монастыри во Франции, а главное, продолжает ли турок вести себя спокойно».

Только эти вопросы и интересуют монаха с Ориноко, но мелкие торговцы из Ангостуры, посещающие индейские лагеря, не могут дать на них точные ответы. В этих далеких краях никогда не сомневаются в достоверности новостей, привезенных белым из столицы. Сомневаться – это почти размышлять; а как не находить тягостным упражнение своих умственных способностей, когда человек проводит жизнь в том, что жалуется на знойный климат и на укусы комаров?

Возвращаясь с cosecha de huevos, индейцы приносят также огромное количество яиц, высушенных на солнце или подвергнутых легкому кипячению. У наших гребцов всегда были корзинки или хлопчатобумажные мешочки, полные таких яиц. Они достаточно приятны на вкус, если только хорошо сохранились.

Нам показали большие черепашьи панцири, очищенные тиграми-ягуарами. Эти звери следуют за аррау к тем местам, где должна произойти кладка яиц. Они нападают на черепах на песке и, чтобы наесться вволю, переворачивают их брюшным щитом вверх. В этом положении черепахи не могут подняться; и так как ягуар переворачивает их столько, что не в состоянии за ночь всех съесть, индейцы часто пользуются плодами его хитрости и злобной жадности.

Если вспомнить, сколько трудов стоит натуралисту-путешественнику извлечь тело черепахи, не отделяя верхнего панциря от нижнего, нельзя не восхищаться гибкостью лапы тигра, который очищает двойной щит аррау так, словно мышечные связки были отпрепарированы хирургическим инструментом.

Ягуар преследует черепаху и в воде, если не очень глубоко. Он откапывает даже яйца; наряду с крокодилом, цаплями и грифом галинасо это самый жестокий враг только что вылупившихся маленьких черепах. В прошлом году на острове Парарума во время сбора яиц было столько крокодилов, что за одну ночь индейцы с помощью железного крюка и наживки из мяса ламантина поймали 18 штук длиной от 12 до 14 футов.

Кроме названных нами лесных животных, добыванию жира сильно мешают также дикие индейцы. Предупрежденные первыми небольшими дождями, которые они называют «черепашьими дождями» (пейе-канепори), они отправляются на берега Ориноко и отравленными стрелами убивают черепах, когда те, подняв голову и вытянув ноги, греются на солнце.

Хотя молодые черепахи (tortuguillos) разбивают скорлупу своих яиц днем, они выходят из земли только ночью. Индейцы утверждают, что молодое животное боится солнечного зноя. Они пытались также показать нам, что tortuguillos, если его отнести в мешке далеко от реки и положить спиной к ней, безошибочно ползет к воде самым коротким путем.

Должен признаться, что такой опыт, о котором рассказывает еще отец Гумилья, не всегда удается одинаково хорошо; впрочем, я склонен думать, что обычно молодые черепахи, находясь на большом расстоянии от берега и даже на острове, своим исключительно тонким чутьем ощущают, откуда дует самый влажный воздух.

Если представить себе почти сплошной слой яиц, тянущийся вдоль берега, и тысячи молодых черепах, ползущих на поиски воды, как только они вылупятся, то трудно допустить, чтобы бесчисленные черепахи, которые устроили гнезда в одном и том же месте, могли узнать своих детенышей и отвести их, как это делают крокодилы, в соседние с Ориноко озерки.

Безусловно, однако, что именно в озерках, где менее глубоко, животное проводит первые годы своей жизни и что оно возвращается в русло большой реки, лишь став взрослым. Но каким образом tortuguillos отыскивают эти озерки? Отводят ли их туда самки черепах, как бы без разбора усыновляющие детенышей?

Крокодилы, не столь многочисленные, кладут свои яйца в отдельные ямы; и вскоре мы увидим, что у представителей этого семейства ящеров самки возвращаются ко времени окончания инкубации, зовут своих детенышей, откликающихся на их голос, и чаще всего помогают им вылезти из земли. Черепаха аррау, как и крокодил, конечно, помнит место, где она устроила свое гнездо; но не решаясь вернуться на берег, где индейцы организовали свой лагерь, может ли она отличить своих детенышей от чужих tortuguillos?

С другой стороны, индейцы отомаки утверждают, что во время разлива рек им приходилось видеть самок черепах, которых сопровождало множество молодых черепах. Возможно, то были аррау, положившие яйца на каком-нибудь пустынном берегу, куда они могли возвратиться.

Среди этих животных самцы чрезвычайно редки. На несколько сотен черепах едва приходится один самец. Причина такой немногочисленности иная, чем у крокодилов, сражающихся между собой в период спаривания.

Наш кормчий сделал остановку на Playa de huevos, чтобы закупить провизию, в которой мы начали ощущать недостаток. Мы нашли там свежее мясо, рис из Ангостуры, а также пшеничные сухари. Наши индейцы наполнили пирогу добытыми ими для себя живыми маленькими черепахами и высушенными на солнце яйцами.

Попрощавшись с миссионером из Уруаны, который отнесся к нам с большой сердечностью, мы около 4 часов дня пустились в дальнейший путь. Ветер был свежий и шквалистый. С тех пор как мы вступили в гористую часть страны, мы убедились, что наша пирога очень плохо идет под парусом; но patron хотел показать толпившимся на берегу индейцам, что, держась как можно круче к ветру, он одним галсом достигнет середины реки. В то время, когда он хвастался своим искусством и смелостью своего маневра, напор ветра на парус так усилился, что мы чуть не потонули.

Лодка зачерпнула одним бортом, и вода ворвалась с такой стремительностью, что сразу дошла нам до колен. Она пронеслась над столиком в задней части лодки, за которым я писал. Мне с трудом удалось спасти мой дневник; в одно мгновение мы увидели, как поплыли наши книги, бумаги и высушенные растения. Бонплан спал, растянувшись посередине пироги.

Разбуженный вторгшейся водой и криками индейцев, он оценил наше положение с тем хладнокровием, какое всегда проявлял при самых тяжелых обстоятельствах. Так как накренившийся борт во время шквала то и дело выпрямлялся, то он не считал лодку обреченной на гибель. Он думал, что даже в том случае, если придется ее покинуть, мы сумеем все же спастись вплавь, ибо крокодилов нигде не было видно.

Мы пребывали в нерешительности, как вдруг парусные снасти порвались. Такой же порыв ветра, какой завалил нас на бок, помог нам выпрямиться. Сразу же с помощью плодов Crescentia cujete L. мы принялись вычерпывать воду из пироги; парус починили, и меньше чем через полчаса мы были в состоянии продолжать путь. Ветер несколько утих. В этой части Ориноко, окаймленной горами, шквалы, сменяющиеся штилями, налетают очень часто.

Они представляют большую опасность для перегруженных и беспалубных судов. Мы спаслись каким-то чудом. Кормчий с индейской флегмой выслушивал упреки, которыми его осыпали за то, что он держался слишком круто к ветру. Он спокойно утверждал, что «на здешних берегах белым хватит солнца, чтобы высушить их бумаги».

У нас пропала лишь одна книга – первый том «Genera plantarum» Шребера, упавший в воду. Когда приходится ограничиваться небольшим количеством научных трудов, такие потери весьма чувствительны.

С наступлением ночи мы расположились лагерем на голом острове посреди реки, поблизости от миссии Уруана. Сидя на больших черепашьих панцирях, валявшихся тут и там на песчаном берегу, мы поужинали при ярком свете луны. Какое живейшее удовольствие доставляла нам мысль, что нам не пришлось разлучиться!

Мы представляли себе положение человека, который спасся бы один от кораблекрушения и блуждал бы по этим пустынным берегам, то и дело встречая на пути впадающие в Ориноко реки; из-за множества крокодилов и рыб Caribes все они сулили опасность тому, кто решился бы переправиться через них вплавь.

Мы представляли себе этого человека, обладающего чувствительной душой и не знающего участи своих товарищей по несчастью, беспокоящегося о них больше, чем о самом себе. Люди склонны предаваться этим печальным мыслям, потому что, избегнув опасности, они как бы опять испытывают потребность в сильных ощущениях.

Каждый из нас был поглощен воспоминаниями о том, что недавно произошло на его глазах. В жизни бывают периоды, когда человек, не приходя в уныние, начинает понимать, что в будущем его ждут любые неожиданности. Прошло всего три дня, как мы вступили в Ориноко, а нам предстояло еще три месяца путешествовать по усеянным камнями рекам, плывя в лодках, значительно меньших, чем та, на какой мы едва не погибли.

Ночь была чрезвычайно теплая. Мы лежали на шкурах, разостланных на песке, так как не было деревьев, чтобы подвязать наши гамаки. Мучения, испытываемые нами от mosquitos, усиливались с каждым днем. Мы с изумлением убедились, что здесь костры не мешали ягуарам приближаться.

Они переплывали протоку, отделявшую нас от материка. Под утро мы услышали рычание ягуаров совсем близко. Они явились на остров, где находился наш лагерь. Индейцы сказали нам, что во время сбора черепашьих яиц тигры чаще посещают здешние места и что в этот период они проявляют полнейшее бесстрашие.

7 апреля. По пути справа от нас осталось устье большой реки Араука, знаменитой громадным количеством водящихся на ее берегах птиц, а слева – миссия Уруана, обычно называемая Консепсьон-де-Урбана. Эта маленькая деревня, насчитывающая 500 жителей, была основана иезуитами около 1748 года путем объединения индейцев отомаков и кавере, или кабре. Она находится у подножия горы, сложенной глыбами гранита.

Я думаю, что эта гора называется Сарагуака. Нагромождения каменных глыб, отделившихся друг от друга в результате выветривания, образуют пещеры, в которых найдены неоспоримые доказательства древней культуры индейцев. Там можно увидеть высеченные иероглифические рисунки и даже знаки, расположенные строками.

Я сомневаюсь, чтобы эти знаки представляли алфавитное письмо. Миссию Уруана мы посетили по возвращении с Риу-Негру и видели там собственными глазами кучи глины, которую едят отомаки и которая стала предметом оживленных споров среди европейских ученых.

Измерив ширину Ориноко между островами, носящими название Исла-де-Урана и Исла-де-ла-Мантека, мы нашли ее равной, при высоком уровне воды, 2674 туазам, что составляет около 4 морских миль. Это в восемь раз больше ширины Нила у Манфалута и Сиута [Асьют]; а между тем мы находились на расстоянии 194 лье от устья Ориноко. Температура воды на поверхности равнялась около Уруаны 27,8 °С.

 

 

На таком же расстоянии от экватора температура воды в реке Заире или Конго, в Африке, по измерениям капитана Такки, равнялась в июле и в августе от 23,9 до 25,6°. В дальнейшем мы увидим, что температура воды в Ориноко, как у берегов, где она течет в густой тени, так и в тальвеге, посередине реки, достигает 29,5° и не падает ниже 27,5°; но и температура воздуха в это время года, с апреля по июнь, днем обычно держалась между 28 и 30°, а ночью – между 24 и 26°, тогда как в долине Конго она составляла с 8 часов утра до полудня от 20,6 до 26,7°.

Западный берег Ориноко остается низким еще и за устьем Меты, в то время как к восточному берегу, начиная с миссии Уруана, горы подступают все ближе. Сила течения увеличивается по мере суживания реки, а потому движение нашей лодки значительно замедлилось. Мы продолжали подниматься по Ориноко под парусом, но лесистые возвышенности отнимали у нас ветер.

Иногда из узких ущелий, мимо которых мы проходили, на нас налетали сильные, но непродолжительные шквалы. Ниже впадения Арауки количество крокодилов стало увеличиваться, в особенности напротив большого озера Капанапаро, которое сообщается с Ориноко, подобно тому как Лагуна-де-Кабуларито сообщается одновременно с последним и с Араукой.

Индейцы говорили нам, что крокодилы приходили из внутренних районов страны, где они лежали, зарывшись в сухой ил саванн. Как только первые ливни пробуждают их от оцепенения, они собираются в стада и устремляются в реки, а там снова рассеиваются.

Здесь, в равноденственной зоне, их пробуждает к жизни увеличение влажности; в Джорджии и во Флориде, в умеренном поясе, причиной, по которой эти животные выходят из состояния летаргии, или нервной и мышечной расслабленности, когда их дыхательная деятельность приостанавливается или резко сокращается, является усиление зноя.

Период сильных засух, неточно называемый летом жаркого пояса, совпадает с зимой умеренного пояса, и то обстоятельство, что аллигаторы Северной Америки погружаются из-за чрезмерного холода в зимнюю спячку в то самое время, когда крокодилы Llanos предаются летнему сну, представляет довольно любопытное физиологическое явление.

Если допустить, что эти животные одного и того же семейства некогда обитали в одной и той же северной стране, то можно было бы подумать, что, переселившись к экватору, они ощущают потребность в отдыхе после 7–8 месяцев мышечных движений и что под новыми небесами они сохраняют привычки, по-видимому, тесно связанные с особенностями их организма.

Миновав устье проток, которые сообщаются с озером Капанапаро, мы вступили в ту часть течения Ориноко, где русло реки стеснено горами Барагуан. Это нечто вроде ущелья, тянущегося до впадения реки Суапуре. По этим гранитным горам индейцы когда-то дали название Барагуан части Ориноко, заключенной между устьями Арауки и Атабапо.

У диких народов большие реки в различных частях своего течения носят разные названия. Ущелье Барагуан довольно живописно. Гранитные скалы отвесны; так как они образуют гряду гор, идущую в направлении с северо-запада на юго-восток, и так как река прорезает эту преграду почти под прямым углом, то вершины гор кажутся изолированными пиками.

Высота их обычно не превышает 120 туазов; но их положение посередине небольшой равнины, их крутые склоны, лишенные растительности, придают им величественный характер. Это по-прежнему нагроможденные друг на друга огромные массы гранита в форме параллелепипедов, но с округлыми краями.

Глыбы часто бывают длиной в 80 футов и шириной в 20–30 футов. Можно было бы подумать, что они навалены какой-то внешней силой, если бы близость тождественной по своему строению горной породы, не разделенной на глыбы, а прорезанной многочисленными жилами, не доказывала, что параллелепипедальные формы обусловлены исключительно атмосферными влияниями.

Жилы, толщиной в 2–3 дюйма, состоят из мелкозернистого кварцевого гранита и пересекают крупнозернистый, почти порфировидный гранит, изобилующий превосходными кристаллами красного полевого шпата. Я тщетно пытался обнаружить в кордильере Барагуан амфибол и те талькообразные породы, какие характерны для некоторых гранитов Альп Центральной Швейцарии.

На половине пути по ущелью Барагуан мы пристали к берегу, чтобы определить ширину ущелья. Скалы так тесно подступают к реке, что я с трудом мог отмерить базис в 80 туазов. Ширина реки оказалась равной 889 туазам. Чтобы понять, почему эта часть течения носит название ущелья, достаточно вспомнить, что ширина Ориноко между Уруаной и впадением Меты обычно составляет от 1500 до 2500 туазов.

В этом же месте, которое отличалось чрезвычайным зноем и бесплодием, я произвел измерение двух совершенно округлых гранитных вершин: одна из них была высотой всего в 110 туазов, а другая – в 85. Дальше от берегов есть более высокие вершины, но в общем эти горы столь дикого вида не достигают той высоты, какую им приписывают миссионеры. В трещинах скал, крутых как стена и местами обнаруживающих следы слоистости, мы тщетно искали какие-нибудь растения.

Мы обнаружили лишь старую Aubletia Schreb. с крупными грушевидными плодами и новый вид из семейства барвинковых. Все каменные глыбы были покрыты бесчисленным количеством игуан и гекко с широкими перепончатыми пальцами. Неподвижные, с поднятой головой и раскрытым ртом, эти ящерицы, казалось, наслаждались раскаленным воздухом.

Ртуть в термометре, прислоненном к скале, поднялась до 50,2°. В результате миража земля как бы волновалась, хотя мы не ощущали ни малейшего дуновения ветра. Солнце находилось почти в зените, и его сверкающий свет, отраженный поверхностью реки, контрастировал с рыжеватым туманом, который заволакивал все окрестные предметы.

Какое сильное впечатление производит около полудня покой природы в этих знойных краях! Лесные звери уходят в чащу; птицы прячутся под листвой деревьев или в трещинах скал. Если, однако, среди кажущейся тишины вы внимательно прислушаетесь к самым слабым звукам, распространяющимся в воздухе, вы услышите глухое содрогание, непрерывный шепот, жужжание насекомых, которые, так сказать, заполняют все нижние слои воздуха.

Ничто не дает столь сильно почувствовать человеку, как безгранична и могущественна органическая жизнь. Мириады насекомых ползают по земле, вьются над растениями, сожженными палящим солнцем. Смутный гул доносится из каждого куста, из сгнивших древесных стволов, из трещин скал, из почвы, изрытой ящерицами, многоножками и червяками.

Бесчисленные голоса говорят нам, что все в природе дышит, что жизнь в тысяче различных форм распространена в пыльной потрескавшейся земле, как и в лоне вод, и в окружающем нас воздухе.

Ощущения, о которых я здесь вспоминаю, небезызвестны и тем, кто хотя и не побывал у экватора, но посетил Италию, Испанию и Египет. Контраст между движением и тишиной, зрелище природы, одновременно спокойной и оживленной, поражает воображение путешественника, как только он вступает в бассейн Средиземного моря, в зону олив, веерных и финиковых пальм.

Мы разбили лагерь на восточном берегу Ориноко у подножия гранитного холма. Некогда около этого пустынного места находилась миссия Сан-Регис. Нам хотелось найти какой-нибудь источник в горах Барагуан. Вода в реке имела мускусный запах и крайне неприятный сладковатый вкус.

На Ориноко, как и на Апуре, поражаешься различию между отдельными участками реки, даже у совершенно пустынных берегов. Иногда вода вполне пригодна для питья; иногда кажется, что она насыщена студенистыми веществами. «Причина этому – гнилая кора (кожистая оболочка) кайманов, – говорят индейцы. – Чем старше кайман, тем горче его кора».

Я не сомневаюсь, что трупы этих крупных пресмыкающихся и ламантинов, которые весят 500 фунтов, а также наличие морских свиней (toninas) со слизистой кожей могут заражать воду, в особенности в бухтах, где течение медленное. Однако самая вонючая вода не всегда попадалась нам в тех местах, где на берегу мы видели скопления дохлых животных.

Когда в жарком климате, где вас постоянно мучает жажда, вам приходится ограничиваться для питья речной водой температурой в 27–28°, вы хотели бы, чтобы эта теплая, переполненная песком вода была по крайней мере без запаха.

8 апреля. На дальнейшем пути к востоку от нас остались устья Суапуре, или Сивапуре, и Карипо, а к западу – устье Синаруко [Синарукито]. Между Апуре и Метой Синаруко – вторая по величине река после Арауки. Суапуре изобилует небольшими водопадами; леса вдоль этой реки знамениты огромным количеством дикого меда.

Мелипоны подвешивают там свои огромные ульи к веткам деревьев. Отец Джили плавал в 1766 году по Суапуре и по впадающей в него Туриве. Он встретил там племена, принадлежащие к ареверьенской народности. Мы расположились на ночь несколько ниже острова Макупина.

9 апреля. Рано утром мы прибыли к острову Парарума и увидели там лагерь индейцев, подобный тому, который посетили в Бока-де-ла-Тортуга. Индейцы собрались здесь, чтобы раскопать песок, собрать черепашьи яйца и извлечь из них жир. К несчастью, они ошиблись на несколько дней. Молодые черепахи вылупились до того, как индейцы организовали свой лагерь.

Их опозданием воспользовались крокодилы и Garzes, разновидность крупных белых цапель. И те и другие одинаково падки на мясо молодых черепах и пожирают их в огромном количестве. Они занимаются ловлей ночью, так как лишь после наступления вечерних сумерек tortuguillos вылезают из земли и ползут к соседней речке. Грифы Zamuros слишком ленивы и не утруждают себя охотой после захода солнца.

Они бродят днем по берегу и врываются в лагерь индейцев, чтобы стащить что-нибудь съестное; для удовлетворения своей прожорливости чаще всего им приходится нападать на суше или в неглубокой воде на молодых крокодилов длиной 7–8 дюймов. Очень забавно наблюдать уловки, с помощью которых эти маленькие животные некоторое время защищаются от грифов.

Как только они заметят своих врагов, они встают на передние лапы, изгибают спину и поднимают голову, раскрывая широкую пасть. Они все время поворачиваются, хотя и медленно, в сторону грифов, показывая им зубы, очень длинные и очень острые даже у недавно вылупившихся из яйца детенышей. Нередко можно видеть, как один из Zamuros привлекает на себя все внимание молодого крокодила, а другой пользуется благоприятным случаем для неожиданного нападения.

Он бросается на крокодила, хватает за шею и взмывает с ним высоко в воздух. Нам довелось целыми утрами наблюдать эти маневры в городе Момпос, где в обширном, обнесенном стеной дворе у нас жило свыше 40 пойманных нами крокодилов в возрасте 15–20 дней.

Среди индейцев, собравшихся на Параруме, мы встретили нескольких белых, прибывших из Ангостуры для закупки manteca de tortuga. Утомив нас длинными жалобами на «плохой урожай» и на опустошения, произведенные тиграми среди черепах во время кладки яиц, они привели нас затем в шалаш, стоявший в центре индейского лагеря.

Там мы застали монахов-миссионеров из Каричаны и с порогов; сидя на земле, они играли в карты и курили табак из длинных трубок. По их просторной голубой одежде, стриженым головам и длинным бородам мы приняли бы их скорее за жителей Востока.

Несчастные монахи оказали нам сердечный прием и сообщили все сведения, необходимые для дальнейшего плавания. Они уже несколько месяцев болели трехдневной лихорадкой. Бледные и изможденные, они без особого труда убедили нас в том, что края, которые мы собирались посетить, представляли некоторую опасность для здоровья путешественника.

 

 

Индеец-кормчий, сопровождавший нас от Сан-Фернандо-де-Апуре до острова Парарума, не знал пути через rapidos Ориноко и не захотел вести дальше нашу лодку. Пришлось посчитаться с его желанием. К счастью для нас, миссионер из Каричаны согласился уступить нам за очень умеренную цену прекрасную пирогу; отец Бернардо Сеа, миссионер из Атурес и Майпурес, расположенных близ больших порогов, предложил, хотя и был болен, сопутствовать нам до границ Бразилии.

Число индейцев, умеющих проводить лодки через Raudales, настолько невелико, что, не будь монаха, нам пришлось бы застрять на несколько недель в этой сырой нездоровой местности. На берегах Ориноко считают леса Риу-Негру чудесной страной.

Действительно, там воздух прохладней и здоровей. В Риу-Негру почти нет крокодилов, и в нем можно безбоязненно купаться; а на берегах и ночью и днем вас не так мучают укусы насекомых, как на Ориноко. Отец Сеа надеялся восстановить свое здоровье, посетив миссии на Риу-Негру. Он говорил о тех краях с восторгом, который во всех колониях на материке проявляют по отношению к чему-то далекому.

В сборище индейцев на берегу острова Парарума перед нашим взором снова предстала картина, повсюду вызывающая у культурных людей интерес к изучению дикого человека и постепенного развития наших умственных способностей. Как трудно различить первобытные черты человеческого рода в этом младенческом обществе, у этих бесстрастных индейцев!

Мы не видим здесь той кроткой наивности, столь чарующе воспетой поэтами на всех языках. Дикарь с Ориноко показался нам не менее отвратительным, чем дикарь с Миссисипи, описанный путешественником-философом, умевшим, как никто, изображать человека под различными небесами.

Мы склонны убеждать себя, что вымазанные глиной и жиром индейцы, которые сидят на корточках у костра или примостились на больших черепашьих панцирях и целыми часами смотрят на приготовляемое ими питье, не имеют ничего общего с нашими первобытными предками, а представляют собой выродившуюся расу, жалкие остатки народов, долгое время скитавшихся в лесах и в конце концов снова впавших в варварство.

Единственная, так сказать, одежда индейцев – красная раскраска; и по ней можно среди них отличить более зажиточных от менее зажиточных. Карибы, отомаки и яруро обычно употребляют для собственного украшения оното, называемое испанцами Achoto, а кайенскими колонистами – Rocou.

Это красящее вещество, извлекаемое из мякоти Bixa orellana L. Для приготовления оното индианки бросают зерна растения в наполненный водой чан, в течение часа разминают их, а затем дают спокойно осесть красящему крахмалу очень яркого кирпично-красного цвета. Слив воду, вытаскивают крахмал, высушивают в руках, месят с жиром черепашьих яиц и делают круглые лепешки весом в 3–4 унции.

За неимением черепашьего жира некоторые племена прибавляют в оното крокодилий жир. Другой, значительно более ценный краситель добывают из растения семейства бигнониевых, описанного Бонпланом под названием Bignonia Chica Humb. et Bonpl. Таманаки называют его кравири, майпуре – чирравири. Оно взбирается на самые высокие деревья и прицепляется к ним с помощью усиков.

Его двугубые цветы достигают в длину одного дюйма; они красивого фиолетового цвета и сидят по двое или по трое вместе. Парноперистые листья, высыхая, становятся красноватыми. Плод представляет собой стручковидную коробочку, наполненную крылатыми семенами; в длину она имеет два фута.

Эта бигнония растет в диком состоянии и в большом количестве близ Майпурес, а также выше по Ориноко, за устьем Гуавьяре, от Санта-Барбары до высокой горы Дуида, в особенности около Эсмеральды. Мы обнаружили ее также на берегах Касикьяре.

Красный пигмент чика добывается не из плода, как оното, а из листьев, вымоченных в воде. Красящее вещество выделяется в виде очень тонкого порошка. Из него делают, не смешивая с черепашьим жиром, маленькие, закругленные по краям бруски длиной в 8–9 дюймов и высотой в 2–3 дюйма. Подогретые бруски распространяют приятный запах бензойного дерева.

Если чику подвергнуть перегонке, она не дает сколько-нибудь заметных следов аммиака. Это отнюдь не азотистое вещество, каким является индиго. Оно легко растворяется в серной и соляной кислоте и даже в щелочах. Растертая с жиром чика приобретает красный цвет, оттенка камеди. Если окрасить ею шерсть, то получающийся цвет можно спутать с мареновым.

Несомненно, чика, о которой в Европе не знали до нашего путешествия, может быть с пользой применена в живописи. Из племен Ориноко лучше всего приготавливают это красящее вещество салиба, гуайпунаби, кавере и пираоа. Вообще говоря, процессы настаивания и вымачивания широко известны всем индейцам Ориноко.

Так, майпуре ведут обменную торговлю маленькими брусками из пуррумы – растительного крахмала, высушенного по тому же способу, что индиго, и дающего очень стойкую желтую краску. Химия дикаря сводится к изготовлению красителей, ядов и к подслащиванию крахмалистых корней аронниковых и молочайных растений.

Большинство миссионеров на Верхнем и Нижнем Ориноко разрешает индейцам своих миссий красить кожу. С прискорбием должен сказать, что некоторые извлекают выгоду из того, что индейцы ходят голыми. Не имея возможности продавать им ткани и одежду, монахи занимаются торговлей красным красителем, пользующимся таким большим спросом у индейцев.

В хижинах монахов, пышно называемых conventos, мне часто приходилось видеть склады чики, лепешки из которой, турта, продаются по цене до 4 франков за штуку. Чтобы дать ясное представление, какой роскошью для голого индейца является его наряд, я отмечу здесь, что человек высокого роста с трудом может заработать за две недели столько, сколько нужно на приобретение чики для раскраски его тела в красный цвет.

Подобно тому как в странах умеренного климата о бедном человеке говорят «ему нечего надеть», у индейцев с Ориноко можно услышать: «это такой жалкий человек, что ему нечем выкрасить (s’onoter, se majepayer) половину своего тела». Розничная торговля чикой ведется главным образом с племенами Нижнего Ориноко, где нет растения, дающего это ценное вещество.

Карибы и отомаки красят чикой только лицо и волосы, но у салиба этого красящего вещества достаточно, чтобы покрывать им все тело. Когда миссионеры, занимающиеся торговлей для собственной пользы, отправляют с Риу-Негру в Ангостуру небольшие партии какао, табака и чики-чики, они всегда добавляют лепешки из чики как товар, пользующийся очень большим спросом. Некоторые европейцы применяют этот красный крахмал, растворенный в воде, в качестве прекрасного мочегонного средства.

Обычай красить кожу не одинаково древний у всех племен с берегов Ориноко. Он распространился с тех пор, как начались частые вторжения в эти страны могущественного народа карибов. Победители и побежденные были одинаково голые; и чтобы нравиться победителю, следовало краситься, как он, и стать такого же цвета.

Теперь, когда карибы утратили свое влияние и сосредоточены в области между реками Карони, Куюни и Парагуамуси, карибская мода красить все тело сохранилась. Объясняется ли употребление оното и чики желанием нравиться и той склонностью украшать себя, которая так распространена среди самых первобытных народов, или же оно основано на наблюдении, что красящие жировые вещества, нанесенные на кожу, предохраняют ее от укусов mosquitos?

Я часто присутствовал при спорах по этому вопросу в миссиях на Ориноко и во всех тропических областях, где воздух полон ядовитыми насекомыми. Отмечено, что карибы и салибы, выкрашенные в красный цвет, столь же жестоко страдают от mosquitos и zancudos, как и индейцы, не покрывающие свое тело краской.

И у тех и у других укус насекомого не вызывает припухлости; у них почти никогда не образуются гнойные пузырьки или маленькие опухоли, вызывающие у недавно прибывших европейцев нестерпимый зуд. Но и индеец и белый одинаково страдают от укуса, пока насекомое не вытащило жала из кожи. После тысячи бесплодных попыток мы сами, Бонплан и я, попробовали натереть руки до плеч жиром крокодила и черепашьих яиц; мы не испытали ни малейшего облегчения: нас кусали, как и прежде.

Мне небезызвестно, что лапландцы расхваливают растительные и животные жиры как очень полезное предохраняющее средство; однако насекомые Скандинавии принадлежат не к тому виду, что насекомые Ориноко. Табачный дым отгоняет наших комаров, но совершенно бесполезен против zancudos.

Если применение жиров и вяжущих веществ предохраняет несчастных жителей здешних стран от мучений, причиняемых насекомыми, как утверждает отец Гумилья, то почему обычай красить кожу не стал всеобщим на берегах Ориноко? Почему столько голых племен, живущих по соседству с теми, которые красят все тело, красят только лицо?

Вызывает удивление, что индейцы с Ориноко, как и коренные жители Северной Америки, из всех красящих веществ предпочитают те, которые дают красный цвет. Объясняется ли эта склонность лишь легкостью, с какой дикари могут добыть охристые земли или красящие крахмалы Rocou и чика? Я в этом сильно сомневаюсь.

Индиго растет в диком состоянии в значительной части равноденственной Америки. Это растение – и многие другие бобовые – могло бы в изобилии обеспечить индейцев красителями, чтобы красить кожу в синий цвет, как делали древние бретонцы. Однако мы не встречаем в Америке племен, выкрашенных индиго.

По всей вероятности, как я уже указывал выше, предпочтение, отдаваемое американцами красному цвету, чаще всего обусловлено склонностью народа связывать понятие о красоте со всем, что характерно для их национального облика. Люди, у которых кожа от природы красная с коричневым оттенком, любят красный цвет.

Если они рождаются с мало выпуклым лбом, со сплющенной головой, то стараются вдавливать лоб у детей. Если они отличаются от других народов очень редкой бородой, то пытаются вырвать и небольшое количество волос, которым их наделила природа. Они считают себя тем красивее, чем сильнее им удается подчеркнуть признаки, характерные для их расы и для их национального типа.

В лагере на острове Парарума мы с изумлением увидели, что очень пожилые женщины были больше заняты своей внешностью, чем самые молодые. Одна индианка из племени отомаков заставляла втирать себе в волосы жир черепашьих яиц и разрисовывать спину красками оното и каруто; для этой операции она пользовалась услугами двух своих дочерей. Рисунок представлял собой нечто вроде решетки из черных перекрещивающихся линий на красном фоне.

В каждый маленький четырехугольник посередине ставилась черная точка. Работа требовала невероятного терпения. Когда мы возвратились после очень продолжительного гербаризирования, рисунок не был еще закончен и наполовину.

Эта страсть к украшению особенно удивительна, если вспомнить, что узоры и черточки наносятся не с помощью татуировки и что так старательно выполненные рисунки стираются, если индеец неосмотрительно походит под проливным дождем.

Некоторые племена красятся только для участия в празднествах; другие вымазаны краской в течение круглого года. У последних применение оното считается настолько обязательным, что и мужчины и женщины, пожалуй, меньше стыдились бы показаться на людях без гуаюко, чем нераскрашенными. У индейцев с Ориноко гуаюко делают или из древесной коры, или из хлопчатобумажной ткани.

Мужчины носят более широкие повязки, чем женщины, у которых (по словам миссионеров) чувство стыда обычно развито слабее. Подобное наблюдение было сделано еще Христофором Колумбом. Не следует ли приписать такое безразличие, такое отсутствие стыдливости среди женщин у народов, чьи нравы не очень развращены, тому дикому и порабощенному состоянию, до которого в Южной Америке были доведены женщины несправедливостью и злоупотреблениями власти мужчин?

Когда в Европе говорят о коренном жителе Гвианы, то представляют себе человека, чья голова и пояс украшены красивыми перьями длиннохвостого ара, тукана, кардинала и колибри. Наши художники и скульпторы издавна считают эти украшения характерными признаками американца.

Мы были удивлены, не обнаружив ни в миссиях чайма, ни в лагерях Уруаны и Парарумы, ни вообще, пожалуй, на берегах Ориноко и Касикьяре красивых головных уборов и передников из перьев, так часто привозимых путешественниками из Кайенны и Демерары.

Почти все народы Гвианы, в том числе те, умственные способности которых достаточно развиты и которые культивируют пищевые растения и умеют ткать хлопок, – такие же голые, такие же бедные, так же не имеют украшений, как и коренные жители Новой Голландии. Чрезмерно знойный воздух, обильный пот, покрывающий тело весь день и значительную часть ночи, делают употребление одежды невыносимым.

Предметы украшения, в частности головные уборы из перьев, предназначены лишь для танцев и для торжественных празднеств. Султаны индейцев гуайпуньяве считаются самыми знаменитыми по подбору красивых перьев манакинов и попугаев.

Индейцы не всегда удовлетворяются однообразной окраской тела; иногда они самым причудливым образом подражают в ней европейской одежде. На острове Парарума мы видели индейцев, на которых была нарисована синяя куртка с черными пуговицами.

Миссионеры рассказывали нам даже, что у гуайнаве с берегов Куаре существует обыкновение красить кожу при помощи оното в красный цвет, наносить вдоль всего туловища широкие поперечные полосы и наклеивать на них чешуйки мусковита.

Издали эти голые люди кажутся одетыми в мундир с галунами. Если бы народы, красящие кожу, были изучены так же тщательно, как народы, носящие одежду, то убедились бы, что моды на раскраску, подобно модам на одежду, порождены самым богатым воображением и самыми изменчивыми капризами.

И в Старом и в Новом Свете обычай раскраски и татуировки распространен не только среди какого-нибудь одного народа или в какой-нибудь одной зоне. Подобного рода украшения чаще встречаются у малайских и американских племен; однако они существовали со времен римлян и у белой расы на севере Европы. Подобно тому как самые живописные одежды и украшения мы видим на Греческом архипелаге и в западной Азии, так самую совершенную форму окраски и татуировки мы встречаем у жителей островов Южного моря.

Некоторые народы, носящие одежду, продолжают красить руки, ногти и лицо. В таких случаях окраска, можно сказать, ограничивается лишь обнаженными частями тела; и в то время как румяна и белила, напоминающие о диком состоянии человека, в Европе мало-помалу исчезают, в некоторых городах провинции Перу дамы полагают, что их кожа – кстати сказать, очень тонкая и белая – становится красивей, если они покрывают ее красящими веществами растительного происхождения, крахмалом, яичным белком и мукой.

После того как вы долго проживете среди людей, красящих кожу оното и чикой, вас особенно поражают эти остатки древнего варварства, сохранившиеся среди обычаев, порожденных цивилизацией.

В лагере на Параруме нам представился случай впервые наблюдать в живом состоянии некоторых животных, прежде виденных нами лишь в европейских естественноисторических кабинетах. Эти мелкие животные составляют одну из отраслей торговли миссионеров, которые меняют табак, смолу мани, красящее вещество чику, Gallitos (каменные петушки), Titis, капуцинов и других обезьян, пользующихся на побережье большим спросом, на ткани, гвозди, топоры, рыболовные крючки и булавки.

Продукты Ориноко покупаются за бесценок у индейцев, живущих под управлением монахов; и те же самые индейцы на заработанные от сбора яиц деньги покупают у монахов, но по очень высоким ценам, орудия рыбной ловли и землепашества. Мы приобрели несколько животных, которые сопровождали нас во время дальнейшего плавания по рекам и нравы которых мы могли изучать.

Результаты этих наблюдений опубликованы мной в другом труде, но, вынужденный дважды говорить об одном и том же, я ограничусь здесь самыми общими указаниями, добавив к ним разрозненные записи, обнаруженные мной впоследствии в моих путевых дневниках.

Gallitos, или каменных петушков, продают на острове Парарума в небольших изящных клетках из черешков пальмовых листьев; на берегах Ориноко и во всех северных и западных районах равноденственной Америки они распространены несравненно меньше, чем во Французской Гвиане.

До сих пор их встречали только близ миссии Энкарамада и на Raudales, или порогах, Майпурес. Я намеренно говорю «на порогах», так как эти птицы обычно избирают для своего жилья углубления в маленьких гранитных скалах, тянущихся поперек русла Ориноко и образующих многочисленные водопады.

Мы иногда наблюдали, как они появлялись утром среди речной пены, подзывали свою самку и сражались, подобно нашим петухам, изгибая подвижный двойной гребешок, украшающий их голову. Индейцам редко удается поймать взрослых Gallitos, и так как в Европе ценят только самцов – начиная с третьего года жизни они отличаются чудесным золотистым оперением, – то покупатели должны быть начеку, чтобы им не продали молодых самок вместо молодых самцов.

И те и другие буровато-оливкового цвета; однако pallo, то есть молодой петушок, уже в самом раннем возрасте отличается величиной и желтым цветом ног. Самка всю жизнь остается темно-бурой, и только кончики ног и нижняя часть крыльев бывают у нее желтого цвета.

Чтобы взрослый самец каменного петушка сохранял в наших коллекциях чудесную окраску своих перьев, не следует подвергать его действию света. Эта окраска бледнеет гораздо легче, чем у представителей других родов воробьиных. У молодых самцов Gallitos, как и у большинства птиц, оперение материнское.

Я очень удивился, узнав, что такой прекрасный наблюдатель, как Левайян, сомневается, действительно ли самка остается всегда темного оливкового цвета. Индейцы с Raudales все уверяли меня, что никогда не видели самки золотистого цвета.

 

 

Среди обезьян, привезенных индейцами на Парарумскую ярмарку, мы различили несколько разновидностей капуцинов, относящихся к небольшой группе сапажу, называемых в испанских колониях Matchi, затем Simia Belzebuth, или рыжебрюхих коатов, Titi и Viuditas.

Последние два вида особенно привлекли наше внимание, и мы купили их для отправки в Европу. Не следует смешивать уистити Бюффона (тождественного Titi де Асары), Titi из Картахена-де-лас-Индиас и из Дарьена (тождественного игрунке львиной Бюффона) и Titi с Ориноко, тождественного саймири французских естествоиспытателей. В отдельных испанских колониях название Titi дают обезьянам, которые принадлежат к трем разным подродам и отличаются друг от друга числом коренных зубов.

Из сказанного выше становится само собой понятно, насколько желательно было бы, чтобы в научных трудах воздерживались от употребления принятых в просторечии названий, которые, будучи искажены нашей орфографией и различны в каждой провинции, увеличивают прискорбную путаницу в зоологической классификации.

Titi с Ориноко (Simia sciurea), до сих пор плохо описанный, хотя и очень хорошо известный по нашим коллекциям, у индейцев майпуре называется бититени. Он широко распространен к югу от порогов. У него белое лицо с маленьким иссиня-черным пятном вокруг рта и на кончике носа. Самые изящные по телосложению и самые красивые по окраске (с золотисто-желтым мехом) Titi водятся на берегах Касикьяре; те, которых ловят на берегах Гуавьяре, большие и трудно поддаются приручению.

Ни у одной другой обезьяны нет такого детского лица, как у Titi: такое же невинное выражение, такая же хитрая улыбка, такие же быстрые переходы от радости к печали. Его большие глаза наполняются слезами в одно мгновение, как только им овладевает страх. Он очень любит лакомиться насекомыми, и в особенности пауками.

Это маленькое животное так сообразительно, что одно из них, сопровождавшее нас в лодке до Ангостуры, прекрасно различало таблицы, приложенные к «Элементарной картине естественной истории» Кювье. Гравюры в этом сочинении не в красках, и все же Titi поспешно протягивал свою маленькую руку в надежде схватить кузнечика или осу всякий раз, как мы ему показывали таблицу № 11, на которой изображены эти насекомые.

Если ему показывали рисунки скелетов или голов млекопитающих, он оставался совершенно равнодушным. Когда несколько обезьянок, запертых в одной и той же клетке, попадают под дождь и обычная температура воздуха внезапно снижается на 2–3 градуса, они загибают хвост (которым они, кстати сказать, не цепляются), обвивают им шею и переплетают руки и ноги, чтобы согреть друг друга.

Охотники-индейцы рассказывали нам, что они часто встречают в лесу группы в 10–12 обезьян, которые испускают жалобные крики, так как оставшиеся снаружи стараются протиснуться внутрь клубка в поисках тепла и защиты от дождя. Пуская стрелы, смазанные ослабленным ядом, в такой клубок, ловят живьем сразу много молодых обезьян. Детеныш Titi, когда его мать убивают, продолжает за нее цепляться.

Если он не ранен при падении, то ни за что не покидает плеча или шеи мертвого животного. Обезьяны, живущие в хижинах индейцев, по большей части были оторваны от трупов их матерей. Взрослые особи, оправившиеся от какой-нибудь легкой раны, довольно часто погибают, прежде чем успеют привыкнуть к жизни в неволе. Вообще Titi – слабые и робкие зверьки. Их очень трудно довезти из миссий на Ориноко до Каракасского и Куманского побережья.

Они становятся печальными и слабеют, как только покидают область лесов и вступают в Llanos. Такую перемену нельзя приписать легкому повышению температуры; скорее она зависит от большей интенсивности света, меньшей влажности и от некоторых химических свойств прибрежного воздуха.

Саймири, или Titis, с Ориноко, коаты, сапажу и другие четверорукие, с давних пор известные в Европе, по своему внешнему виду и привычкам представляют резкий контраст с макаваху, которого миссионеры называют Viudita, или «вдова в трауре». У этого маленького зверька мягкая блестящая шерсть красивого черного цвета. Лицо у него покрыто четырехугольной маской беловатого цвета, переходящего в голубой.

«Маска» закрывает глаза, нос и рот. Уши с изогнутыми краями, маленькие, очень изящные и почти без шерсти. На горле у «вдовы» белая полоса шириной в дюйм, образующая полукруг. Ноги, или, скорее, задние руки, черные, как и остальная часть тела, но передние руки снаружи белые, а с внутренней стороны блестяще черные.

Эти белые пятна миссионеры называют вуалью, шейным платком и перчатками «вдовы в трауре». Характер обезьянки, которая встает на задние конечности только при еде, весьма мало проявляется в ее поведении. Вид у нее кроткий и робкий: она часто отказывается от предлагаемой ей пищи, даже если ее мучает сильный голод. Она не любит общества других обезьян и при виде еще меньшего, чем она, саймири обращается в бегство. В глазах у нее много живости.

Мы наблюдали, как она часами оставалась неподвижной, но не спала и внимательно следила за всем, что происходит вокруг. Однако эта робость и эта кротость лишь кажущиеся. Когда Viudita бывает одна, предоставленная самой себе, вид птицы приводит ее в ярость. Она карабкается и бегает с изумительной быстротой, как кошка бросается на добычу и умерщвляет всех, кого ей удается схватить.

Эта обезьянка, встречающаяся очень редко и очень мало выносливая, водится на правом берегу Ориноко, в гранитных горах, которые возвышаются позади миссии Санта-Барбара. Она живет также на берегах Гуавьяре, около Сан-Фернандо-де-Атабапе. Viudita проделала с нами весь путь по Касикьяре и Риу-Негру, дважды пройдя через пороги.

По-моему, для того чтобы как следует изучить нравы животных, весьма полезно в течение нескольких месяцев постоянно наблюдать их под открытым небом, а не в домах, где они утрачивают всю свою природную живость.

В тот же вечер приступили к погрузке предназначенной для нас пироги. Как и все индейские лодки, это был древесный ствол, выдолбленный с помощью топора и огня. В длину пирога имела 40 футов, в ширину 3 фута. Три человека не могли бы усесться в ней рядом.

Эти пироги весьма подвижны и вследствие своей неустойчивости требуют очень равномерного распределения груза; поэтому когда кто-нибудь хочет на секунду встать, он должен предупредить гребцов (bogas), чтобы те прислонились к противоположному борту. При несоблюдении такой предосторожности вода непременно захлестнет накренившийся борт. Трудно представить себе, какое напряжение ощущаешь в столь жалком суденышке.

Миссионер с Raudales проявил больше активности при подготовке к плаванию, чем нам хотелось бы. Из опасения, как бы не остаться без достаточного количества индейцев маку и гуаибо, знающих лабиринт маленьких проток и водопадов, из которых состоят Raudales, или пороги, он распорядился заключить на ночь двух индейцев в серо, то есть уложить, поместив их ноги между двумя деревянными брусьями, имевшими полукруглые вырезы посередине и стянутыми цепью с замком.

Рано утром нас разбудили крики юноши, безжалостно избиваемого кнутом из кожи ламантина. Это был Серепе – очень сообразительный индеец (впоследствии он принес нам чрезвычайно много пользы), который отказался нас сопровождать. Родившись в миссии Атурес от отца маку и матери из племени майпуре, он вернулся в леса (al monte) и прожил ряд лет среди непокоренных индейцев.

Там он усвоил несколько языков, и миссионер пользовался им как переводчиком. Нам с трудом удалось добиться помилования юноши. «Без таких актов строгости, – говорили нам, – вы ничего не добьетесь. Индейцы с Raudales и с Верхнего Ориноко народ более крепкий и трудолюбивый, чем жители Нижнего Ориноко.

Они знают, что в Ангостуре их очень ценят. Если предоставить им поступать как они хотят, они все спустятся по реке, чтобы продать свои товары и жить на полной свободе среди белых. Миссии опустели бы».

Эти доводы, должен заметить, несправедливы, хотя и могут показаться правдоподобными. Чтобы пользоваться преимуществами общественного состояния, человек, разумеется, должен пожертвовать частью своих естественных прав и своей старинной независимостью. Но если жертва, требуемая от дикаря, не уравновешивается выгодами цивилизации, он со свойственной ему наивной рассудительностью сохраняет стремление возвратиться в леса, где он родился.

Именно потому, что с лесным индейцем в большинстве миссий обращаются как с рабом, что он не пользуется плодами своих трудов, христианские поселения на Ориноко пустуют. Правление, зиждущееся на развалинах свободы индейцев, подавляет умственные способности или приостанавливает их развитие.

Когда говорят, что дикарем, как и ребенком, можно управлять лишь посредством силы, то такая аналогия неправильна. У индейцев Ориноко есть что-то детское в способах выражения ими своей радости, в быстрой смене чувств, но их нельзя назвать большими детьми; они столь же мало заслуживают такого названия, как и бедные земледельцы Восточной Европы, которых наши варварские феодальные институты низвели до самого первобытного состояния.

К тому же взгляд на применение силы в качестве главного и единственного средства распространения культуры среди дикарей столь же ложен в отношении воспитания народов, как и в отношении воспитания юношества. До какого бы состояния физической слабости и умственной отсталости ни дошел человек, его способности все же не бывают окончательно подавлены. Человеческий ум обнаруживает лишь различные степени силы и развития.

Подобно ребенку, дикарь сравнивает теперешнее свое состояние с прошлым состоянием; в своих поступках он руководствуется не слепым инстинктом, а соображениями выгоды.

При всех обстоятельствах разум может просветить разум; и умственный прогресс задерживается особенно сильно, если люди, считающие себя призванными воспитывать юношество или управлять народами, возгордившись от сознания собственного превосходства, презирая тех, на кого они должны воздействовать, вздумают заменить принуждением и силой то нравственное влияние, которое одно только может помочь развитию зарождающихся способностей, успокоить взволнованные страсти и укрепить общественный порядок.

 

 

10 апреля. Мы пустились в путь лишь в 10 часов утра. Нам стоило некоторого труда приспособиться к новой пироге, которую мы рассматривали как нашу новую тюрьму. Чтобы выгадать в ширине, мы из веток деревьев устроили на корме нечто вроде решетчатого помоста, выступавшего с обеих сторон за борта.

К несчастью, лиственный навес (el toldo) над этим помостом был так низок, что приходилось либо лежать, ничего не видя, либо сидеть, согнувшись в три погибели. Для небольших судов, поднимающихся по течению до Риу-Негру, такой тип сооружения обязателен, так как лодки необходимо проводить через пороги и даже перетаскивать из одной реки в другую, а потому toldo опасаются делать слишком высоким, чтобы он не оказывал большого сопротивления ветру.

Навес был рассчитан на четырех человек, лежащих на палубе, или на помосте из ветвей; однако ноги выступают далеко за помост, и когда идет дождь, то вы промокаете до пояса. Больше того, вы лежите на бычьих и тигровых шкурах, и покрытые ими ветки деревьев весьма болезненно ощущаются сквозь тонкую подстилку.

Передняя часть лодки была заполнена индейцами-гребцами, вооруженными трехфутовыми веслами в форме ложки. Все они голые; сидя попарно, они гребут в такт, исключительно точно соблюдая ритм. Их песни печальны и монотонны. Маленькие клетки, в которых жили наши птицы и обезьяны и число которых увеличивалось по мере того, как мы двигались вперед, были привязаны одни к toldo, другие к носу лодки.

Это был наш странствующий зверинец. Несмотря на многочисленные потери от несчастных случаев, в особенности от гибельного действия солнечного зноя, по возвращении на Касикьяре у нас насчитывалось четырнадцать птиц и обезьянок. Натуралисты-коллекционеры, которые хотели бы привезти в Европу живых животных, могли бы в обеих столицах, расположенных на берегах Ориноко и Амазонки или в Гран-Пара, заказывать специальные пироги с двумя рядами клеток на передней трети палубы, защищенных от жарких лучей солнца.

Каждую ночь, когда мы разбивали лагерь, зверинец и приборы занимали его середину; вокруг были расположены сначала наши гамаки, затем гамаки индейцев, а по наружному краю разводились костры, считавшиеся необходимыми для защиты от нападения ягуаров.

На восходе солнца обезьяны в наших клетках откликались на крики обезьян в лесу. Есть что-то печальное и трогательное в этом общении между животными одного вида, которые выражают взаимные симпатии, не видя друг друга, и из которых одни наслаждаются свободой, а другие скорбят об ее утрате.

В столь загроможденной пироге шириной меньше трех футов высушенные растения, баулы, секстант, компас для измерения наклонения и метеорологические приборы можно было поместить лишь под решеткой из веток, на которой нам приходилось лежать большую часть дня. Чтобы достать что-нибудь из баула или чтобы воспользоваться каким-нибудь прибором, нужно было пристать к берегу и высадиться.

К этим неудобствам присоединялись мучения от mosquitos, набивающихся под низкий навес, и зной, излучаемый пальмовыми листьями, верхняя поверхность которых все время подвергается действию жгучего солнца. Мы то и дело, но всегда безуспешно, пытались улучшить свое положение.

Один из нас, спасаясь от насекомых, прятался под простыню, а другой настойчиво просил разжечь под toldo костер из сырых веток, чтобы отгонять насекомых дымом. Из-за боли в глазах и усиления без того удушливой жары оба средства оказались непригодными. При более или менее веселом характере, при взаимно благожелательных отношениях, при наличии живого интереса к величественной природе громадных речных долин путешественники легко переносят бедствия, которые становятся привычными.

Я упоминаю об этих мелочах лишь для того, чтобы обрисовать условия плавания по Ориноко и доказать, что, несмотря на все наше желание, мы, Бонплан и я, могли во время этой части пути провести далеко не все наблюдения, каких заслуживали окружавшие нас явления, чрезвычайно интересные для науки.

Наши индейцы показали нам место на правом берегу реки, где когда-то была расположена миссия Парарума, основанная иезуитами около 1733 года. Большая смертность от оспы среди индейцев салиба была главной причиной уничтожения миссии. Немногих жителей, уцелевших от жестокой эпидемии, переселили в деревню Каричана, которую нам предстояло вскоре посетить.

По свидетельству отца Рамона, в миссии Парарума в середине прошлого столетия наблюдали, как во время сильной грозы выпал град. Это, пожалуй, единственный известный мне пример града на равнине, расположенной почти на уровне моря, ибо в тропиках град обычно выпадает лишь на высоте свыше 300 туазов.

Если он образуется на одинаковой высоте над равнинами и над плоскогорьями, то следует полагать, что он успевает растаять, проходя при своем падении самые низкие слои атмосферы со средней температурой (на высоте от 0 до 300 туазов) от 27,5 до 24 °С. Должен признаться, что при современном состоянии метеорологии довольно трудно объяснить, почему град выпадает в Филадельфии, в Риме и в Монпелье в самые жаркие месяцы, средняя температура которых достигает 25–26°, между тем как в Кумане, в Ла-Гуайре и вообще на экваториальных равнинах это явление не наблюдается.

В Соединенных Штатах и в Южной Европе (на 40–43° северной широты) жара летом на равнинах стоит почти такая же, как в тропиках. Колебания температуры в сторону понижения, по моим исследованиям, также весьма незначительны. Итак, если отсутствие града в жарком поясе на уровне моря обусловлено таянием градин при прохождении ими нижних слоев воздуха, то следует предположить, что эти градины в момент своего образования в умеренном поясе бывают большего размера, чем в жарком поясе.

Мы еще так мало знаем условия, при которых вода замерзает в грозовой туче в нашем климате, что не можем судить, существуют ли те же условия над равнинами у экватора. Я сомневаюсь, что град всегда образуется в той области атмосферы, где средняя температура равняется нулю, то есть расположенной летом в наших краях лишь на высоте в 1500–1600 туазов.

Облака, в которых слышится шум от столкновения градин перед их падением и которые движутся в горизонтальном направлении, мне всегда казались значительно менее высокими; нетрудно понять, что на этих более низких высотах ненормальное охлаждение вызывается расширением восходящего воздуха, усиливающим теплоемкость, токами холодного воздуха из более высоких широт и, главное (по мнению Гей-Люссака), излучением тепла верхней поверхностью облаков.

Мне еще представится случай вернуться к этой теме, когда я буду говорить о различных формах, в каких проявляется град и крупа в Андах на высоте в 2000 и в 2600 туазов, и буду обсуждать вопрос, можно ли рассматривать слои облаков, окутывающих горы, как горизонтальное продолжение слоя, который мы видим непосредственно над собой на равнинах.

Усеянное островами русло Ориноко начинает делиться на многочисленные протоки; самый западный из них в течение января и февраля остается сухим. Общая ширина реки превышает 2500–3000 туазов. Напротив острова Яванаво мы увидели на востоке устье Каньо-Ауякоа.

Между Каньо-Ауякоа и рекой Паруаси, или Паруати, местность становится все более лесистой. Среди пальмового леса неподалеку от Ориноко возвышается отдельная скала чрезвычайно живописного вида. Это гранитный столб с голыми крутыми склонами, достигающими в высоту почти двухсот футов.

Вершина скалы, господствующая над самыми высокими деревьями, заканчивается скалистой площадкой, плоской и горизонтальной. Сама вершина, которую миссионеры называют Моготе-де-Кокуиса, также увенчана деревьями. Это простое в своем величии природное сооружение напоминает циклопические. Его резкие очертания, венчающая его группа деревьев и кустов четко вырисовываются на фоне небесной лазури. Это как бы лес, возвышающийся над лесом.

Несколько дальше, около устья Паруаси, Ориноко становится у́же. К востоку мы увидели гору с гладкой вершиной, выступающую в виде мыса. Ее высота равняется примерно тремстам футам. Когда-то гора служила цитаделью для иезуитов. Они построили на ней маленькую крепость с тремя пушечными батареями, где постоянно находился военный отряд. В Каричане и в Атурес мы видели снятые оттуда пушки, наполовину занесенные песком.

Крепость иезуитов (или fortaleza de San-Francisco Xavier) была разрушена после закрытия ордена иезуитов, но это место до сих пор называется el Castillo. На рукописной карте, составленной недавно в Каракасе одним представителем белого духовенства, я обнаружил ее под странным названием Trinchera del despotismo monacal. Во все революционные периоды географическая номенклатура носит на себе следы того духа новшества, который овладевает народными массами.

Иезуиты держали на этой скале гарнизон не только для защиты миссий от набегов карибов; его использовали также для наступательной войны или, как здесь принято говорить, для завоевания душ, conquista de almas. Солдаты, побуждаемые обещаниями денежных наград, совершали вооруженные вторжения, или entradas, на территорию независимых индейцев.

Всех, кто осмеливался сопротивляться, убивали; сжигали хижины, уничтожали плантации и уводили в плен стариков, женщин и детей. Пленников отправляли в миссии на Мете, Риу-Негру и Верхнем Ориноко. Выбирали самые далекие места, чтобы индейцы не пытались вернуться в родную страну.

Гражданские власти смотрели сквозь пальцы на этот насильственный способ завоевания душ, хотя он и был запрещен испанскими законами, а высшие сановники ордена иезуитов восхваляли его как полезный для религии и для роста влияния миссий. «К голосу евангелия прислушиваются только там, – наивно говорит один иезуит с Ориноко в „Назидательных письмах”, – где индейцы слышали шум оружия, el ecо́de la polovora. Мягкость – очень медленный способ.

Карая туземцев, облегчают их обращение». Эти унижающие человечество принципы разделялись, конечно, не всеми членами ордена, который в Новом Свете, как и повсюду, где народное образование оставалось исключительно в руках монахов, оказал услуги просвещению и цивилизации. Однако entradas, духовные завоевания с помощью штыков, были пороком, присущим политике, при которой все внимание обращалось на быстрый рост миссий.

Утешительно, что этой системе не следуют францисканцы, доминиканцы и августинцы, управляющие в настоящее время обширной частью Южной Америки; благодаря мягкости или строгости своих нравов они оказывают могущественное влияние на судьбу многих тысяч индейцев. Вооруженные вторжения почти совершенно прекратились, а в тех случаях, когда они происходят, высшие власти монашеских орденов осуждают их.

Мы пока не берем на себя смелости решить, обусловлено ли улучшение монашеского режима отсутствием рьяности и ленивым равнодушием или же его следует приписать, как многие склонны думать, прогрессу просвещения, более возвышенным и более соответствующим истинному духу христианства чувствам.

За устьем Паруаси Ориноко снова суживается. Усеянный островками и бесчисленным множеством гранитных скал, он образует пороги или небольшие водопады, которые на первый взгляд могут встревожить путешественника беспрерывными водоворотами, но которые в любое время года не опасны для судов. Гряда подводных скал, пересекающая почти всю реку, носит название Raudal Маримара.

Мы прошли ее без труда по узкому каналу, где вода как бы кипела, с силой вырываясь из-под Пьедра-де-Маримара – сплошной гранитной глыбы высотой в 80 футов и окружностью в 300 футов, без трещин и без следов слоистости. Река проникает очень далеко в глубь суши и образует там в скалах обширные бухты. Одна из бухт, отграниченная двумя лишенными растительности мысами и очень дикая, называется гаванью Каричана.

Вечером скалистые берега отбрасывают огромные тени на поверхность реки. Вода кажется черной от отражений этих гранитных глыб, похожих по цвету своей наружной поверхности то на каменный уголь, то на свинцовую руду. Ночь мы провели в деревушке Каричана, где нас, по рекомендации славного миссионера Fray [брата]Хосе Антонио де Торре, приютили в церковном доме, или convento. Уже прошло почти две недели, как мы не спали под крышей.

 

 

11 апреля. Чтобы избежать последствий разлива реки, часто столь гибельных для здоровья, миссия Каричана была построена на расстоянии трех четвертей лье от берега. Индейцы принадлежат к племени салиба; у них неприятный гнусавый выговор. Первоначальная родина салиба – вероятно, западный берег Ориноко между реками Вичада и Гуавьяре, а также между Метой и Пауто.

В настоящее время индейцев салиба можно встретить не только в Каричане, но и в миссиях провинции Касанаре, в Кабапуне, Гуанапало, Кабиуне и Макуко. В последней деревне, основанной в 1730 году иезуитом Fray Мануэлем Рамоном, число жителей достигает 1300. Салиба народ общительный, кроткий, почти робкий и легче, чем остальные племена с Ориноко, поддающийся если не цивилизации, то порабощению.

Поэтому миссионеры-иезуиты в своих сочинениях постоянно расхваливают их ум и послушание. Салиба очень любят музыку; с самых древних времен у них существуют трубы из обожженной глины длиной в 4–5 футов с многочисленными шарообразными расширениями, соединенными между собой узкими трубочками. Трубы издают чрезвычайно заунывные звуки.

Иезуиты успешно развивали природную склонность салиба к инструментальной музыке; даже после закрытия ордена миссионеры на реке Мета сохранили в Сан-Мигель-де-Макуко прекрасный церковный оркестр и музыкальную школу для индейской молодежи. Еще совсем недавно один путешественник был изумлен, увидев, что индейцы играли на скрипке, виолончели, треугольнике, гитаре и флейте.

Режим изолированных миссий на Ориноко не столь благоприятен для прогресса цивилизации и для роста населения салиба, как режим, установленный на равнинах Касанаре и Меты монахами-августинцами. В Макуко индейцам принесло пользу общение с белыми, которые живут в той же самой деревне и почти все являются беглецами из Сокорро.

Во времена иезуитов три деревни на Ориноко – Парарума, Кастильо, или Марумаруту, и Каричана – были слиты в одну – Каричану, ставшую таким образом очень большой миссией. В 1759 году, когда еще существовала Fortaleza de San Francisco Xavier с ее тремя батареями, отец Каулин насчитывал в миссии Каричана 400 индейцев салиба. В 1800 году я застал там едва 150.

От деревни уцелело лишь несколько хижин, построенных из горшечной глины и симметрично расположенных вокруг огромного креста.

Среди индейцев салиба мы увидели женщину белой расы, сестру одного иезуита из Новой Гранады. Трудно описать удовольствие, какое вы испытываете, когда среди индейцев, говорящих на неизвестном вам языке, вы встретите человека, с которым можно беседовать без переводчика. В каждой миссии есть по меньшей мере два переводчика, lenguarazes.

Это те же индейцы, но несколько более понятливые, чем остальные; с их помощью миссионеры на Ориноко, в настоящее время редко утруждающие себя изучением местных наречий, общаются с новообращенными. Переводчики постоянно сопровождали нас, когда мы занимались гербаризацией; но они скорее понимают кастильский язык, чем говорят на нем.

Они как бы наудачу, но всегда заученно улыбаясь, отвечают: «Да, мой отец, нет, мой отец» – на все обращенные к ним вопросы. Можно представить себе, как раздражают в течение многих месяцев такие разговоры, когда вы хотите что-либо узнать о живо интересующих вас предметах. Часто мы бывали вынуждены прибегать к услугам одновременно нескольких переводчиков и заставлять их по очереди переводить одну и ту же фразу, чтобы сговориться с индейцами.

«Выше моей миссии, – сказал добрый монах из Уруаны, – вы будете путешествовать, как немые». Его предсказание почти полностью оправдалось; и чтобы не упускать той пользы, какую можно извлечь даже из общения с самыми дикими индейцами, мы иногда предпочитали язык знаков.

Как только индеец заметит, что вы не хотите прибегать к услугам переводчика, как только вы начнете спрашивать непосредственно его, указывая ему на те или иные предметы, он выходит из состояния обычной апатии и проявляет исключительную сообразительность, стараясь, чтобы его поняли. Он разнообразит знаки, произносит слова медленно, повторяет их, если даже его об этом не просят.

Его самолюбию, вероятно, льстит уважение, какое ему оказывают, обращаясь за разъяснениями. Особенно легко можно сговариваться с независимым индейцем, и я считаю своим долгом посоветовать путешественнику обращаться в христианских поселениях главным образом к тем индейцам, которые были покорены лишь недавно, или к тем, которые время от времени возвращаются в леса, чтобы наслаждаться своей прежней свободой.

Можно не сомневаться, что непосредственные сношения с индейцами более поучительны и более надежны, чем общение через переводчика, если только вы умеете упрощать свои вопросы и если вы повторяете их в разной форме последовательно нескольким лицам.

Впрочем, на берегах Меты, Ориноко, Касикьяре и Риу-Негру говорят на стольких наречиях, что путешественник, как бы ни был он способен к языкам, никогда не может надеяться изучить такое количество их, чтобы его понимали на берегах всех судоходных рек от Ангостуры до крепости Сан-Карлос-дель-Риу-Негру. В Перу и Кито достаточно знать язык инков, кечуа, в Чили – арауканский, в Парагвае – язык гуарани, чтобы вас понимала большая часть населения.

Не так обстоит дело в Испанской Гвиане, где племена, принадлежащие к различным народам, живут вперемежку в одной и той же деревне. Там было бы недостаточно знать даже языки карибов (или карина), гуамо, гуаибо, яруро, отомаков, майпуре, салиба, марибитана, макиритаре и гуайка – десять языков, для которых существуют весьма несовершенные грамматики и которые сходны между собой меньше, чем греческий, немецкий и персидский языки.

Окрестности миссии Каричана показались нам восхитительными. Деревушка расположена на одной из тех поросших злаками равнин, которые от Энкарамады до местности за порогами Майпурес разделяют все небольшие цепи гранитных гор. Опушки лесов виднеются лишь вдали. Повсюду горизонт замыкают горы: то лесистые и темные, то голые, с каменистыми вершинами, золотистые в лучах заходящего солнца.

Своеобразный характер придают ландшафту почти лишенные растительности плоские скалистые выступы, часто имеющие в окружности свыше 800 футов и возвышающиеся едва на несколько дюймов над окружающей саванной. Теперь они представляют собой часть равнины.

С удивлением спрашиваешь себя, были ли перегной и растения сметены каким-нибудь необычайным революционным потрясением или же гранитное ядро нашей планеты выступает голым, потому что зародыши жизни развились еще не всюду. Такое же явление, по-видимому, наблюдается в пустыне Шамо [Гоби], которая отделяет Монголию от Китая. Там эти обособленные скалистые выступы называются тзи.

Мне думается, что они представляли бы собой настоящие плоскогорья, если бы окружающие равнины не были покрыты песком и почвой, отложенными реками в самых низких местах. На этих каменистых плоскостях Каричаны можно с интересом наблюдать рождающуюся растительность в различных стадиях ее развития.

Там мы видим лишайниковые растения, рассекающие камень и образующие более или менее толстые скопления; маленькие участки кварцевого песка, питающие сочные травы; наконец, скопившиеся в углублениях пласты чернозема, образованные остатками корней и листьев, поросшие вечнозеленым кустарником.

Если бы дело шло о величественных явлениях природы, я не стал бы упоминать о наших садах и о скромных созданиях человеческих рук; но этот контраст между голыми скалами и цветущими рощицами, эти группы маленьких деревьев, разбросанные по саванне, невольно заставляют вспомнить о всем разнообразии и живописности наших насаждений. Можно было бы подумать, что человек, руководствуясь глубоким чувством красоты природы, пожелал смягчить дикую суровость здешних мест.

 

 

На расстояние двух-трех лье от миссии усеянные гранитными холмами равнины покрыты богатой и разнообразной растительностью. Сравнивая местность вокруг Каричаны с окрестностями всех деревень, расположенных выше больших порогов, вы удивляетесь той легкости, с какой здесь можно передвигаться, не следуя вдоль берегов рек: густые леса не преграждают вам путь.

Бонплан совершил несколько поездок верхом на лошади, которые доставили ему богатую коллекцию растений. Я упомяну лишь о Paraguatan, великолепном растении из рода Macrocnemum, с корой, окрашивающей в красный цвет; о Guaricamo с ядовитым корнем, о Jacaranda obtusifolia Humb. et Bonpl. и о серрапе, или япе, индейцев салиба, являющейся не чем иным, как Coumarouna Aubl., столь известной по всей Терра-Фирме благодаря своим ароматным плодам.

Этот плод, который в Каракасе кладут среди белья, а в Европе под названием бобов Тонка, или Тонго, примешивают к нюхательному табаку, считается ядовитым. В провинции Кумана весьма распространено ложное мнение, будто изготовляемый на Мартинике прекрасный ликер обязан своим особым ароматом плодам япе.

В миссиях это растение носит название симаруба, могущее повести к серьезным заблуждениям, так как настоящая симаруба представляет собой противолихорадочный вид из рода квассия и встречается в Испанской Гвиане в долине реки Каура, где индейцы паудакоты называют ее ачекчари.

На главной площади Каричаны наклонение магнитной стрелки, по моим измерениям, составляло 33,70°. Интенсивность земного магнетизма выражалась 227 колебаниями за 10 минут времени; увеличение интенсивности, по всей вероятности, указывало на какие-то местные влияния.

Глыбы гранита, почерневшие от вод Ориноко, не оказывали, впрочем, заметного действия на магнит. Барометр в полдень показывал 336,6 линий; температура в тени равнялась 30,6° С. Ночью температура воздуха понизилась до 26,2°; гигрометр Делюка показывал 46°.

Днем 10 апреля вода в реке прибыла на несколько дюймов; это явление сильно удивило индейцев, так как первые паводки почти неощутимы и так как за ними в апреле обычно следует на несколько дней спад. Вода в Ориноко уже стояла на три фута выше самого низкого уровня. Индейцы показали нам на гранитной скале следы современных больших паводков. По нашим измерениям, они находились на высоте 42 футов – вдвое выше средней высоты паводка на Ниле.

Однако это измерение было сделано там, где русло Ориноко особенно стеснено скалами, и я мог лишь руководствоваться указаниями, полученными мной от индейцев. Легко понять, что последствия и высота паводков бывают различны в зависимости от профиля реки, характера более или менее высоких берегов, количества притоков, собирающих дождевую воду, а также в зависимости от длины пройденного рекой пути.

Один факт, поражающий воображение всех, кто живет в здешних странах, несомненен: в Каричане, в Сан-Борхе, в Атурес и в Майпурес, там, где река проложила себе русло сквозь горы, вы видите на высоте ста, иногда ста тридцати футов над уровнем самых больших современных паводков черные полосы и следы размыва, которые указывают на древний уровень воды.

Быть может, Ориноко, кажущийся нам таким внушительным и величественным, на самом деле является лишь жалким остатком тех огромных потоков пресной воды, которые, разливаясь от таяния альпийских снегов или от более обильных дождей и протекая на своем пути в тени густых лесов, среди берегов, не благоприятствующих испарению, некогда пересекали, подобно внутренним морским рукавам, страну к востоку от Анд?

В каком состоянии находились тогда гвианские низменности, испытывающие в настоящее время последствия ежегодных наводнений? Какое огромное количество крокодилов, ламантинов и боа должно было населять эти обширные пространства, превращавшиеся то в озерки стоячей воды, то в голые потрескавшиеся равнины! За бурными временами последовали более мирные, в которые мы живем.

Кости мастодонтов и настоящих американских слонов находят тут и там на плоскогорьях Анд. На равнинах Уругвая жил мегатерий. Глубже раскапывая землю в высокогорных долинах, где в наши дни не произрастают ни пальмы, ни древовидные папоротники, мы обнаруживаем пласты каменного угля, включающего остатки гигантских однодольных растений. Итак, в отдаленные времена классы растений размещались иначе, животные были крупнее, реки шире и глубже.

И это все, о чем говорят нам памятники природы. Мы не знаем, спустились ли уже тогда люди на равнины (в эпоху открытия Америки европейцы застали к востоку от Кордильер лишь несколько малочисленных племен) или же древнее предание о потопе, распространенное среди жителей берегов Ориноко, Эребато и Кауры, относится к другим странам, откуда оно перешло в эту часть Нового Света.

11 апреля. Мы выехали из Каричаны в 2 часа пополудни. Русло реки все больше и больше загромождали гранитные глыбы. Мы прошли западнее Каньо-Орупе, а затем мимо большой подводной скалы, известной под названием Piedra del Tigre. Река здесь так глубока, что лот длиной в 22 морские сажени не доставал до дна. Под вечер погода стала пасмурная.

Шквалы, чередовавшиеся с полными затишьями, возвещали о приближении грозы. Дождь лил как из ведра, и лиственный навес, под которым мы лежали, давал лишь слабую защиту. Хорошо хоть, что ливни прогоняют, по крайней мере на некоторое время, mosquitos, доставлявших нам днем жестокие мучения. Мы очутились перед порогом Каривен, и течение было настолько сильное, что мы с трудом пристали к берету.

Нас все время относило к середине реки. Наконец два индейца салиба, превосходные пловцы, бросились в воду, чтобы с помощью веревки подтащить пирогу к берегу и пришвартовать ее к Piedra de Carichana vieja – голому скалистому выступу, на котором мы разбили лагерь. Часть ночи грохотал гром; вода стала очень сильно прибывать, и несколько раз мы опасались, как бы яростные волны не сорвали с причала наше утлое судно.

Гранитная скала, где мы расположились, была одной из тех, на которых путешественники по Ориноко время от времени слышали на восходе солнца какие-то подземные звуки, сходные со звуками органа. Миссионеры называют такие скалы laxas de musica.

«Это колдовство (cosa de bruxas)», – говорил наш молодой кормчий-индеец, знавший кастильский язык. Сами мы никогда не слышали этих таинственных звуков ни в Каричана-Вьеха, ни на Верхнем Ориноко; однако сведения, полученные от достойных доверия людей, не оставляют сомнений в существовании какого-то явления, зависящего, по всей вероятности, от определенного состояния атмосферы.

Скалистые выступы, изобилующие очень тонкими и очень глубокими трещинами, днем нагреваются до 48–50°. По моим измерениям, их температура на поверхности равнялась ночью 39°, при температуре окружающего воздуха в 28°. Легко понять, что разница в температуре между подземным воздухом и наружным достигает максимума к восходу солнца – к моменту, наиболее отдаленному от наивысшей температуры предыдущего дня.

Не являются ли звуки органа, которые вы слышите, когда лежите на скале, прижавшись ухом к камню, результатом тока воздуха, выходящего из трещины? Не способствуют ли изменению звуков удары воздуха по упругим чешуйкам слюды, выступающим из стенок трещины?

Нельзя ли допустить, что древние жители Египта, непрестанно плававшие вверх и вниз по течению Нила, наблюдали такое же явление где-нибудь на скале в Фиваиде и что музыка скал послужила основанием для шарлатанских проделок жрецов со статуей Мемнона?

Возможно, когда «розовоперстая заря наделяла голосом своего сына, достославного Мемнона», этот голос принадлежал человеку, спрятанному под пьедесталом статуи; однако приведенные нами наблюдения индейцев с Ориноко могут, пожалуй, дать естественное объяснение тому, что вызвало к жизни египетское предание о камне, который издавал звуки на восходе солнца.

Почти в то самое время, когда я сообщил эти соображения некоторым европейским ученым, французские путешественники, Жомар, Жолуа и Девийе, пришли к тождественным мыслям. В гранитном памятнике, находящемся в центре ограды дворца в Карнаке, они слышали на восходе солнца какие-то звуки, напоминавшие треск лопнувшей струны.

Это сравнение в точности соответствует тому, к какому прибегали древние, говоря о голосе Мемнона. Французские путешественники решили, как и я, что прохождение разреженного воздуха сквозь трещины какого-нибудь звучащего камня могло надоумить египетских жрецов на шарлатанские проделки со статуей Мемнона.

12 апреля. Мы выехали в 4 часа утра. Миссионер предсказывал, что нам будет очень трудно пройти пороги у устья Меты. Индейцы гребли без отдыха двенадцать с половиной часов. Все это время они ничего не ели, кроме маниока и бананов.

Если же принять в соображение, какого труда стоит преодолеть бешеное течение и подняться через пороги, если подумать о непрерывном физическом напряжении двухмесячного плавания, то нельзя не удивиться крепкому телосложению и воздержанности в пище индейцев Ориноко и Амазонки. Крахмалистые и сахаристые вещества, иногда рыба и жир черепашьих яиц служат дополнением к пище, которую дают им два первых класса животных, млекопитающие и птицы.

На протяжении 600 туазов русло реки было усеяно гранитными скалами. Это место называется Raudal Каривен. Мы прошли протоками шириной меньше 5 футов. Несколько раз наша пирога застревала между двумя гранитными глыбами. Мы старались избегать проходов, в которые вода устремлялась с оглушительным шумом.

Никакой реальной опасности нет, если лодкой управляет опытный кормчий-индеец. Когда преодолеть течение слишком трудно, гребцы бросаются в воду, привязывают веревку к вершине скалы и подтягивают пирогу.

 

 

Это отнимает много времени, и мы пользовались иногда случаем, чтобы взобраться на скалы, между которыми мы застревали. Скалы здесь самых различных размеров. Они округлые, совершенно черные, блестящие, как свинец, и на них нет никакой растительности. Исчезновение, так сказать, воды в одной из самых больших рек земного шара представляет собой довольно неожиданное зрелище.

Даже вдали от берега мы видели огромные глыбы гранита, выступающие из земли и прислоненные друг к другу. Промежуточные протоки в здешних порогах бывают глубиной свыше 25 футов, и их очень трудно распознать, так как скалы очень часто суживаются к основанию и образуют своды, нависающие над поверхностью реки. В Raudal Каривен мы не видели крокодилов; они, вероятно, избегают шума порогов.

От Кабруто до устья реки Синаруко, на расстоянии почти двух градусов в широтном направлении, левый берег Ориноко совершенно необитаем, но к западу от Raudal Каривен один предприимчивый человек, дон Фелис Релинчон, основал деревушку, поселив в ней индейцев яруро и отомаков. На эту цивилизаторскую попытку монахи не оказывали непосредственного влияния.

Излишне добавлять, что дон Фелис находится в состоянии открытой войны с миссионерами, обосновавшимися на правом берегу Ориноко. Мы рассмотрим в другом месте важный вопрос о том, можно ли при современном состоянии Испанской Америки заменить власть монахов этими Capitanes pobladores и fundadores и какая из двух систем управления, одинаково зиждущихся на капризе и произволе, сулит больше опасности несчастным индейцам.

Продолжая плыть вверх по течению, мы к 9 часам достигли устья Меты напротив того места, где некогда была расположена миссия Санта-Тереса, основанная иезуитами. После Гуавьяре Мета – самый большой приток Ориноко. Ее можно сравнить с Дунаем – не по длине течения, а по многоводности. Средняя глубина ее равняется 36 футам, а местами она достигает 84 футов. Слияние двух рек являет взору очень внушительное зрелище.

На восточном берегу возвышаются отдельные скалы. Гранитные глыбы, нагроможденные друг на друга, издали кажутся развалинами замков. Широкие песчаные берега тянутся между рекой и опушкой леса, а посреди леса вы видите на горизонте вырисовывающиеся на фоне неба отдельные пальмы, которые венчают вершины гор.

Мы провели два часа на большой скале, стоящей посередине Ориноко и называемой Камнем терпения, так как пироги, идущие вверх по реке, иногда задерживаются на два дня, выбираясь из водоворота, образованного этой скалой. Мне удалось установить там свои приборы.

По высотам солнца я определил долготу устья Меты в 70°4'29''. Мои хронометрические наблюдения показали, что в отношении этого пункта на карте Южной Америки Д’Анвиля почти нет ошибки в долготе, между тем как ошибка в широте составляет один градус.

Река Мета, протекающая по обширным равнинам Касанаре и судоходная вплоть до подножия Анд Новой Гранады, когда-нибудь приобретет важное политическое значение для жителей Гвианы и Венесуэлы. От залива Тристе и Бокас-дель-Драгон флотилия судов может подняться по Ориноко и Мете до места, расположенного всего в 15–20 лье от Санта-Фе-де-Богота. Тем же путем муку из Новой Гранады можно доставлять на побережье.

Мета представляет собой как бы соединительный канал между странами, расположенными на одной и той же широте, но столь же различающимися по своей продукции, как Франция и Сенегал. Чрезвычайно важно поэтому точно знать истоки реки, так неверно изображенной на наших картах. Мета образуется от слияния двух рек, стекающих с Param Чингаса и Param Сума-Пас. Первая река – Риу-Негру, в которую ниже впадает Пачакьяро; вторая – Агуас-Бланкас, или Умадеа.

Их слияние происходит близ гавани Мараяль. От Пассо-де-ла-Кабулья, где расстаются с Риу-Негру, до столичного города Санта-Фе всего 8—10 лье. Я привел эти любопытные факты, сообщенные мне очевидцами, в первом издании моей карты реки Меты. Отчет о путешествии каноника дона Хосе Кортес Мадарьяги не только подтвердил мои первоначальные предположения относительно источников Меты, но и дал ценные материалы для уточнения моего труда.

От деревень Хирамена и Кабульяро до деревень Гуанапало и Санта-Росалия-де-Кабапуна, на протяжении 60 лье, берега Меты заселены гуще, чем берега Ориноко. Там находится 14 христианских поселений, часть которых весьма многолюдна. Но от устья рек Пауто и Каснаре, на протяжении свыше 50 лье, на берегах Меты хозяйничают дикие гуаибо.

В период владычества иезуитов, и особенно во время экспедиции Итурриаги, в 1756 году, судоходство на этой реке было гораздо более оживленным, чем в наши дни. Миссионеры одного и того же ордена управляли на берегах Меты и Ориноко. Деревни Макуко, Суримена и Касимена, так же как деревни Уруана, Энкарамада и Каричана, были основаны иезуитами. Монахи составили проект создания ряда миссий между местом слияния Касанаре с Метой и слиянием Меты с Ориноко.

Узкая полоса возделанной территории должна была пересечь обширную степь, которая отделяет леса Гвианы от Анд Новой Гранады. В те времена, кроме муки из Санта-Фе, вниз по течению возили в период сбора черепашьих яиц соль из Читы, хлопчатобумажные ткани из Сан-Хиля и узорчатые одеяла из Сокорро. Чтобы несколько обезопасить купцов, занимавшихся внутренней торговлей, из Castillo, или крепости, Каричана время от времени совершали нападения на индейцев гуаибо.

Тот самый путь, который облегчал торговлю товарами Новой Гранады, служил также для ввоза контрабанды с побережья Гвианы; поэтому купцы из Картахена-де-лас-Индиас добились от правительства создания серьезных препятствий для свободной торговли на Мете.

Дух монополии поставил преграды для коммерческого судоходства и на Мете, и на Атрато, и на реке Амазонок. Странная политика, которая учит метрополии, что выгоднее оставлять невозделанными страны, где природа щедро рассыпала семена плодородия!

Дикие индейцы повсюду воспользовались слабой населенностью здешних мест. Они приблизились к рекам, тревожат путешественников, пытаются отвоевать то, что потеряли столетия тому назад. Чтобы сдерживать гуаибо, миссионеры-капуцины, сменившие иезуитов в управлении миссиями на Ориноко, проектировали основать в устье Меты город под названием Вилья-де-Сан-Карлос.

Лень и боязнь трехдневных лихорадок помешали осуществлению этого плана, и Вилья-де-Сан-Карлос так и не возник, если не считать герба, нарисованного на прекрасном пергаменте, да громадного креста, водруженного на берегу Меты. Гуаибо, число которых, как утверждают, достигает нескольких тысяч, во время нашего пребывания в Каричане дали знать миссионеру о своем намерении приплыть на плотах и сжечь его деревню.

Нам представился случай видеть эти плоты (valzas); они шириной едва в 3 фута, длиной в 12 футов и выдерживают не больше двух-трех индейцев; однако 15–16 таких плотов связывают друг с другом стеблями Paullinia L., Dolichos L. и других лиан. Трудно представить себе, каким образом эти суденышки остаются связанными между собой при проходе через пороги.

Множество беглецов из деревень, расположенных на Касанаре и на Апуре, присоединилось к гуаибо; они научили их питаться говядиной и пользоваться шкурами. Скотоводческие фермы близ Сан-Висенте, Рубио и Сан-Антонио потеряли большое количество рогатого скота из-за набегов индейцев.

До впадения Касанаре путешественники, поднимающиеся вверх по течению Меты, опасаясь тех же индейцев, не решаются ночевать на берегу. В периоды низкой воды нередко случается, что мелкие торговцы из Новой Гранады, иногда все еще посещающие лагерь на Параруме, погибают от отравленных стрел гуаибо.