Горная цепь, которая окаймляет озеро Такаригуа с юга, образует, так сказать, северный берег большой котловины каракасских Llanos, или саванн. Чтобы спуститься из долин Арагуа в эти саванны, надо пересечь горы Гуигуэ и Тукутунемо. Из населенной, украшенной трудом человека страны вы вступаете в обширную пустыню. Привыкший к виду скал и тенистых долин, путешественник с удивлением смотрит на эти саванны без единого дерева, на огромные равнины, словно поднимающиеся к самому горизонту.

Чтобы нарисовать картину Llanos, или области пастбищ, я кратко опишу проделанный нами путь от Нуэва-Валенсии, через Вилья-де-Кура и Сан-Хуан, до деревушки Ортис, расположенной на границе степей. 6 марта до восхода солнца мы покинули долины Арагуа.

Мы шли по прекрасно возделанной равнине вдоль юго-западной части озера Валенсия, пересекая местность, выступившую из воды после того, как озеро отступило. Мы не переставая восхищались плодородием почвы, на которой росли бутылочные тыквы, арбузы и бананы. Отдаленные крики обезьян-ревунов возвестили восход солнца.

Приблизившись к группе деревьев, возвышавшихся среди равнины, между прежними островками Дон-Педро и Негра, мы увидели большие стаи обезьян Araguato: как бы торжественной процессией они очень медленно перебирались с одного дерева на другое. Самца сопровождало множество самок; некоторые из них несли на плечах детенышей.

Натуралисты часто описывали обезьян-ревунов, живущих сообществами в различных частях Америки и повсюду обладающих сходными нравами, хотя они подчас и принадлежат к различным видам. Мы восхищались однообразием движений обезьян Araguato.

Везде, где ветви соседних деревьев не соприкасаются, самец-вожак повисает на цепкой мозолистой части хвоста. Затем он раскачивается всем туловищем до тех пор, пока при одном из взлетов ему не удается достигнуть ближайшей ветки. Вся вереница на том же самом месте проделывает тот же маневр.

Вряд ли необходимо отметить здесь, насколько сомнительно утверждение Ульоа и множества других образованных путешественников о том, что Marimondes, Araguato и другие обезьяны, обладающие цепким хвостом, устраивают нечто вроде цепи, чтобы перебраться на противоположный берег реки.

За пять лет мы имели случай наблюдать тысячи этих животных; и именно поэтому мы не придавали веры рассказам, возможно придуманным самими европейцами, хотя индейцы из миссий повторяют их, выдавая за сведения, полученные от предков. Человек, стоящий на самой низкой ступени цивилизации, наслаждается изумлением, которое он вызывает, рассказывая о чудесах своей страны.

Он утверждает, будто видел то, что, по его предположению, могли бы видеть другие. Всякий дикарь – охотник; а рассказы охотника тем фантастичнее, чем большим умом наделены животные, хитростью которых он перед нами похваляется. Таково происхождение легенд, распространенных в обоих полушариях о лисицах, обезьянах, воронах и кондоре Анд.

Araguato упрекают в том, что они покидают своих детенышей, чтобы облегчить себе бегство, когда их преследуют индейцы-охотники. Рассказывают, будто видели, как матери отрывали детеныша от своих плеч и сбрасывали вниз с дерева. Я склонен думать, что чисто случайный поступок был принят за преднамеренный.

Индейцы питают ненависть или предубеждение к некоторым породам обезьян; они любят Viuditas, Titis и вообще всех мелких сагуинов, между тем как Araguato из-за их печального вида и монотонного рева они терпеть не могут и клевещут на них. Размышляя о причинах, облегчающих ночью распространение звука по воздуху, я счел необходимым точно определить расстояние, на котором – особенно в сырую и бурную погоду – слышен рев стаи Araguato.

Я убедился, что его можно различить за 800 туазов. Обезьяны, обладающие четырьмя руками, не способны совершать путешествия в Llanos; и когда вы находитесь среди обширных равнин, поросших травой, вам легко заметить изолированную группу деревьев, откуда доносится шум и где живут обезьяны-ревуны.

Направляясь к этой группе деревьев или удаляясь от нее, вы измеряете максимальное расстояние, на котором слышен рев. По ночам, особенно в пасмурную, очень теплую и сырую погоду, эти расстояния, по моим наблюдениям, иногда бывали на одну треть больше.

Индейцы утверждают, будто в то время, когда Araguato оглашают лес своим ревом, всегда находится один, «который поет как запевала». Это наблюдение довольно точно. Обычно, и притом долгое время, вы слышите одинокий, более сильный голос, затем сменяющийся другим голосом иного тембра. Тот же инстинкт подражания подчас наблюдается у нас среди лягушек и среди почти всех животных, живущих сообществом и поющих вместе.

Больше того, миссионеры уверяют, что в тех случаях, когда какая-нибудь самка Araguato собирается рожать, хор прекращает рев до появления на свет детеныша. Мне самому не удалось проверить правильность этого утверждения, но я не считаю его вовсе лишенным основания. Я наблюдал, что рев прекращался на несколько минут, когда какой-нибудь необычный звук, например стон раненого Araguato, привлекал внимание стаи.

Наши проводники самым серьезным образом уверяли нас, что «для излечения астмы достаточно напиться из костного барабана подъязычной кости Araguato. Так как у этого животного голос необычайно большой, то его гортань обязательно должна придать налитой в нее воде способность исцелять легочные болезни». Такова народная физика, иногда напоминающая физику древних.

Ночь мы провели в деревне Гуигуэ; по наблюдениям над Канопусом я установил, что ее широта равняется 10°4'11''. Эта деревня, окруженная богатейшими плантациями, отстоит всего в тысяче туазов от озера Такаригуа.

Мы ночевали у старого сержанта родом из Мурсии, человека с очень оригинальным характером. Чтобы доказать нам, что он учился у иезуитов, он рассказал нам по-латыни историю сотворения мира. Ему были известны имена Августа, Тиберия и Диоклетиана. Наслаждаясь мягкой прохладой ночи во дворе, окруженном изгородью из бананов, он интересовался всем, что некогда происходило при дворе римских императоров.

Наш хозяин настойчиво расспрашивал нас о средствах от подагры, которой он сильно страдал. «Я знаю, – говорил он, – что один самбо из Валенсии, знаменитый curioso, может меня вылечить; но он хочет, чтобы ему оказывали уважение, какого нельзя питать к человеку с его цветом кожи, и я предпочитаю оставаться в своем теперешнем состоянии».

За Гуигуэ начинается подъем на горную цепь, которая тянется на юг от озера, к Гуасимо и Ла-Пальме. С вершины плато, возвышающегося на 320 туазов, мы увидели в последний раз долины Арагуа. Гнейс выходил на поверхность, и его пласты простирались в том же направлении и так же падали к северо-западу. Кварцевые жилы, пересекающие гнейс, золотоносны; так, одно из соседних ущелий носит название quebrada del oro.

К нашему удивлению, в стране, где разрабатывается всего лишь один медный рудник, на каждом шагу вы встречаете это пышное название – Золотое ущелье. Мы прошли пять лье до деревни Мария-Магдалена, а затем еще два лье до Вилья-де-Кура. Было воскресенье. Жители деревни Мария-Магдалена собрались перед церковью.

Нашим погонщикам мулов предложили задержаться и прослушать мессу. Мы решили остаться, но погонщики после долгих препирательств все же ушли. Должен добавить, что это был единственный спор, затеянный с нами по такого рода причине. В Европе составили себе весьма неправильное представление о нетерпимости и даже религиозном фанатизме испанских колонистов!

Сан-Луис-де-Кура, или, как обычно говорят, Вилья-де-Кура, стоит в чрезвычайно сухой долине, тянущейся с северо-запада на юго-восток и расположенной, согласно моим барометрическим измерениям, на высоте 266 туазов над уровнем океана. За исключением нескольких фруктовых деревьев, здесь нет почти никакой растительности.

Сухости плоскогорья еще больше способствует то обстоятельство, что некоторые реки (это довольно необычно в местности, сложенной первозданными породами) уходят в землю сквозь трещины. Река Лас-Минас, к северу от Вилья-де-Кура, исчезает в скале, снова выходит на поверхность и опять скрывается под землей, не достигнув озера Валенсия, по направлению к которому она течет. Кура напоминает скорее деревню, чем город.

Жителей в ней всего 4000; однако среди них мы встретили нескольких человек выдающегося ума. Мы остановились в доме, принадлежавшем семье, которая подверглась преследованиям правительства во время каракасской революции 1797 года. Один из сыновей промучился некоторое время в тюрьмах, а затем был отправлен в Гавану для заточения в крепость. Как обрадовалась мать, узнав, что по возвращении с Ориноко мы побываем в Гаване!

Она доверила мне пять пиастров – «все свои сбережения». Мне очень хотелось вернуть их ей, но я опасался оскорбить ее щепетильность, причинить горе матери, которой доставляет удовольствие подвергать себя лишениям. Вечером все городское общество собралось, чтобы полюбоваться в райке видами европейских столиц.

Нам показали Тюильрийский дворец и статую великого курфюрста в Берлине. Довольно странное ощущение испытываешь при виде в райке своего родного города, когда находишься от него за две тысячи лье!

Аптекарь, разорившийся из-за своей злосчастной страсти к разработке рудников, сопровождал нас при посещении Серро-де-Чакао, где имеются богатые месторождения золотоносных пиритов. Мы спустились дальше по южному склону прибрежной кордильеры, в которой равнины Арагуа образуют продольную долину.

Часть ночи 11 марта мы провели в деревне Сан-Хуан, замечательной горячими источниками и необычайной формой двух соседних гор, называемых Моррос-де-Сан-Хуан. Они образуют стройные остроконечные пики, поднимающиеся над скалистой стеной с очень широким основанием. Стена эта отвесная и похожа на Дьявольскую Стену, которая окружает часть горного массива Гарца.

Так как эти горы видны в Llanos очень издалека и поражают воображение жителей равнин, непривыкших даже к ничтожным неровностям почвы, то высоту пиков здесь сильно преувеличивают. Нам говорили, что они находятся среди степей, тогда как на самом деле они окаймляют степи с севера и расположены далеко за грядой холмов, носящих название Ла-Галера.

Если судить по углам превышения, взятым на расстоянии двух миль, то Моррос-де-Сан-Хуан возвышаются не больше чем на 156 туазов над деревней Сан-Хуан и на 350 туазов над уровнем Llanos. Горячие источники пробиваются у подножия гор, сложенных известняком переходной формации; подобно источникам Мариара, они насыщены сероводородом и образуют небольшое озерко, в котором температура воды при мне никогда не поднималась выше 31,3°.

В ночь с 9 на 10 марта с помощью очень удачных наблюдений над звездами я установил широту Вилья-де-Кура, равную 10°2'47''. Испанские офицеры, которые в 1755 году во время экспедиции для установления границ произвели астрономическую съемку на Ориноко, наблюдений в Куре, безусловно, не делали, так как на картах Каулина и Ла Крус Ольмедильи этот город показан на четверть градуса южнее.

Вилья-де-Кура славится в стране чудесами, творимыми статуей богоматери, известной под именем Nuestra Señora de los Valencianos. Статуя, найденная одним индейцем в овраге около середины восемнадцатого столетия, была предметом тяжбы между двумя городами – Кура и Сан-Себастьян-де-лос-Рейес.

Священники последнего города утверждали, что божья матерь впервые явилась на территории их прихода. Каракасский епископ, чтобы положить конец длительному скандальному спору, велел доставить статую в епископскую сокровищницу и хранил ее 30 лет под замком; только в 1802 году статую вернули жителям Куры.

Выкупавшись в речке Сан-Хуан с дном из базальтового Grünstein и с прохладной прозрачной водой, мы в два часа ночи пустились в дальнейший путь через Ортис и Парапару к Меса-де-Паха. Так как в то время дорога по Llanos кишела грабителями, то несколько путешественников присоединились к нам, чтобы составить нечто вроде каравана.

В течение 6–7 часов мы непрерывно спускались; мы двигались вдоль Серро-де-Флорес, около которой ответвляется дорога, ведущая в большую деревню Сан-Хосе-де-Тиснао. Путь в долины, из-за плохой дороги и голубого цвета сланцев носящие название Мальпассо и Пьедрас-Асулес, идет мимо усадеб Луке и Хункалите.

 

 

Здешняя местность представляет собой древний берег большой котловины степей и чрезвычайно интересна для геолога. Там встречаются трапповые формации, которые, по-видимому, моложе диабазовых жил у города Каракас и, вероятно, относятся к горным породам вулканического происхождения.

Это не длинные узкие потоки, какие мы видим в одном из районов Оверни, а широкие покровы, отвердевшие излившиеся массы, имеющие вид настоящих пластов. Литоидные массы здесь, так сказать, покрывают древний берег внутреннего моря; все, что поддается разрушению, – расплавленные выбросы, пористые шлаки – было унесено водой.

Эти явления особенно заслуживают внимания вследствие тесной связи, какая наблюдается между фонолитами и миндалекаменными породами, которые, неизменно содержа пироксены и амфиболовый Grünstein, образуют пласты в переходном сланце. Чтобы лучше представить себе совокупность залегания этих пластов и их напластования, мы перечислим формации, предстающие взору в разрезе, проведенном с севера на юг.

Сначала, в Сьерра-де-Мариара, относящейся к северной ветви прибрежной кордильеры, мы находим крупнозернистый гранит; затем, в долинах Арагуа, на берегах озера и на расположенных на нем островах, а также в южной ветви прибрежного хребта, – гнейс и слюдяной сланец.

Последние две горные породы золотоносны в Кебрадо-дель-Оро близ Гуигуэ и между Вилья-де-Кура и Моррос-де-Сан-Хуан в горе Чакао. Золото содержится в пиритах, которые бывают то тонко рассеяны по всей массе гнейса и почти незаметны, то соединены в мелких кварцевых жилах. Большая часть потоков, пересекающих эти горы, несет крупинки золота.

Бедняки из Вилья-де-Кура и Сан-Хуана иногда зарабатывают промывкой песков до 30 пиастров в день; но чаще всего, несмотря на их прилежание, они за целую неделю не намывают золотых чешуек и на 2 пиастра. Поэтому лишь очень немногие занимаются столь неверным делом.

Тем не менее здесь, как и повсюду, где самородное золото и золотоносные пириты рассеяны в горной породе или в результате разрушения пород отлагаются в аллювиальных наносах, местные жители имеют самые преувеличенные представления о том, насколько их земли богаты драгоценным металлом. Однако результаты разработок, успех которых зависит не столько от обилия руды на больших площадях, сколько от ее скопления в определенном месте, не оправдали благоприятных предположений. Гора Чакао, окаймленная ущельем Тукутунемо, возвышается на 700 футов над деревней Сан-Хуан.

Она сложена гнейсом, который переходит, особенно в верхних пластах, в слюдяной сланец. Мы увидели на ней остатки древнего рудника, известного под названием Real de Santa Barbara. Работы велись в залежи рыхлого кварца с многогранными пустотами, пропитанного охристым железом и содержащего золотоносные пириты и мелкие чешуйки золота, которые были различимы, как уверяют, невооруженным глазом.

В гнейсе Серро-де-Чакао, по-видимому, имеется еще одно металлическое месторождение, смесь медных и серебряных руд. Это месторождение пытались разрабатывать мексиканские рудокопы, приглашенные интендантом Авало. Штольня, идущая к северо-востоку, имеет в длину всего 25 туазов.

Мы нашли в ней прекрасные образцы медной лазури с примесью барита и кварца; но мы не могли судить о том, содержит ли руда серебристый Fahlerz и образует ли она залежь или, как уверял аптекарь, служивший нам проводником, настоящие жилы. Несомненно одно: эта попытка разработки обошлась за два года в двенадцать с лишним тысяч пиастров. Разумеется, было бы благоразумнее возобновить разработку золотоносной залежи Real de Santa Barbara.

Зона гнейса, о которой мы только что говорили, имеет в прибрежной цепи, между морем и Вилья-де-Кура, 10 лье в ширину. На этом обширном пространстве встречается исключительно гнейс и слюдяной сланец, входящие здесь в одну формацию.

За Вилья-де-Кура и Серро-де-Чакао местность становится, с точки зрения геогноста, более разнообразной. От плоскогорья Кура до начала Llanos спуск тянется еще на 8 лье; и на этом южном склоне прибрежной цепи гнейс перекрывают четыре горные породы различных формаций.

К югу от Серро-де-Чакао, между ущельем Тукутунемо и Пьедрас-Неграс, гнейс скрывается под формацией змеевика, состав которого различен в перекрывающих друг друга пластах. Иногда он очень чистый, очень однородный, темно-оливкового цвета, с чешуйчатым изломом, переходящим в гладкий; иногда он бывает с прожилками, с примесью синеватого стеатита, с неровным изломом и содержит чешуйки слюды.

В этих двух разновидностях я не обнаружил ни гранатов, ни амфибола, ни диаллага. Дальше к югу – именно в этом направлении мы все время двигались здесь – змеевик становится более темного зеленого цвета; в нем можно различить полевой шпат и амфибол. Трудно сказать, переходит ли он в диабаз (Grünstein) или чередуется с ним. Несомненно лишь, что он содержит жилы медной руды.

У подножия горы Чакао из змеевика выбиваются два источника. Около деревни Сан-Хуан на поверхность выступает зернистый диабаз, принимающий черно-зеленый цвет. Полевой шпат, вкрапленный в нем, образует ясно выраженные кристаллы. Слюда встречается очень редко, кварца нет. Порода снаружи покрыта желтоватой коркой, подобно долериту и базальту.

Посреди этой площади, сложенной трапповой формацией, возвышаются, как два разрушенных замка, Моррос-де-Сан-Хуан. По-видимому, они связаны с горами Сан-Себастьян и с цепью холмов Ла-Галера, скалистой стеной окаймляющих Llanos. Моррос-де-Сан-Хуан сложены известняком с кристаллической структурой; местами он очень плотный, местами пористый, зеленовато-серого цвета, блестящий, мелкозернистый, с примесью отдельных чешуек слюды.

Известняк бурно вскипает с кислотами; я не нашел в нем следов живых организмов. Он заключает в виде подчиненных пластов массы твердой глины, черновато-синей и углеродистой. Эти массы трещиноваты, обладают большим удельным весом и содержат много железа; они испещрены беловатыми полосами и не вскипают с кислотами. На поверхности в результате разложения на воздухе они принимают желтый цвет.

В глинистых пластах можно как будто обнаружить склонность к изменению либо в переходные сланцы, либо в Kieselschiefer (сланцеватая яшма), которые повсюду связаны с переходными черными известняками.

В обломках их можно на первый взгляд принять за базальты или амфиболиты. К Моррос-де-Сан-Хуан примыкает другой белый известняк, плотный и содержащий небольшое количество обломков раковин. Мне не удалось увидеть ни линию контакта этих двух известняков, ни контакт известняковой формации и диабаза.

Поперечная долина, спускающаяся от Пьедрас-Неграс и деревни Сан-Хуан к Парапаре и Llanos, сложена траппами, которые обнаруживают тесную связь с перекрытой ими формацией зеленых сланцев. Там как будто можно различить то змеевик, то Grünstein, то долериты и базальты. Положение этих проблематических масс также необычно.

Между Сан-Хуаном, Мальпассо и Пьедрас-Асулес они образуют параллельные друг другу пласты, правильно падающие к северу под углом в 49–50°; они вполне согласно перекрывают зеленые сланцы. Ниже, к Парапаре и Ортису, где миндалекаменные породы и фонолиты связаны с Grünstein, все породы напоминают по виду базальты.

Шарообразные глыбы Grünstein, нагроможденные друг на друга, образуют те закругленные конусы, которые так часто встречаются в Миттельгебирге Богемии [Чешские Средние горы] около Билина на родине фонолитов. Вот что я выяснил при отрывочных наблюдениях.

Grünstein, который вначале чередовался с пластами змеевика или незаметно переходил в него, появляется один, то в виде сильно наклоненных пластов, то в виде шарообразных глыб с концентрическими слоями, включенных в пласты той же породы. Близ Мальпассо он лежит поверх зеленых сланцев – стеатитовых, с примесью амфибола, не содержащих ни слюды, ни зерен кварца, падающих, как Grünstein, под углом в 45° к северу и, подобно ему, простирающихся на С 75°3'.

Там, где преобладают эти зеленые сланцы, господствует крайнее бесплодие, несомненно обусловленное содержащейся в них магнезией, которая (как доказывает магнезиальный известняк в Англии) очень вредна для растительности. Падение зеленых сланцев остается таким же, но простирание их пластов мало-помалу становится параллельным общему простиранию первозданных горных пород прибрежного хребта.

У Пьедрас-Асулес эти сланцы с примесью амфибола согласно перекрывают сильно трещиноватый черновато-синий сланец, пересеченный мелкими кварцевыми жилами. В зеленых сланцах встречаются пласты Grünstein; иногда даже в них включены шарообразные глыбы той же породы.

Я нигде не видел чередования зеленых сланцев с черными сланцами ущелья Пьедрас-Асулес; на линии контакта эти два вида сланцев скорее как бы переходят один в другой, причем зеленые сланцы, по мере того как в них уменьшается количество амфибола, становятся жемчужно-серыми.

Дальше к югу вблизи Парапары и Ортиса сланцы исчезают. Они прячутся под трапповой формацией более разнообразного вида. Почва становится плодороднее; скалистые выходы чередуются с пластами глины, вероятно, представляющими собой продукт выветривания Grünstein, миндалекаменных пород и фонолитов.

Grünstein, который дальше к северу был менее зернистым и переходил в змеевик, принимает здесь совершенно иной характер. Он включает шарообразные глыбы Mandelstein, или миндалекаменной породы, имеющие в диаметре 8—10 дюймов. Эти шары, иногда несколько уплощенные, распадаются на концентрические слои, что является результатом выветривания. Ядро шара по твердости почти не уступает базальту.

Шары чередуются с маленькими округлыми пустотами, наполненными глауконитом и кристаллами пироксена и натролита. Основная их масса серовато-синяя, довольно мягкая и испещрена белыми пятнышками, которые, судя по их правильной форме, возможно, представляют собой разрушенный полевой шпат. Бух исследовал с помощью сильной лупы привезенные нами образцы.

Он определил, что каждый кристалл пироксена, окруженный глинистой массой, отделяется от нее трещинами, параллельными граням кристалла. Трещины появились, по всей вероятности, в результате сокращения объема, испытанного основной массой Mandelstein.

Мне пришлось видеть, что шары Mandelstein были иногда расположены пластами и отделены друг от друга слоями Grünstein толщиной от 10 до 14 дюймов, а иногда (и такое залегание наиболее обычно) эти шары диаметром в 2–3 фута нагромождались кучами, подобно шаровидному базальту, образуя холмы с закругленными вершинами. Глина, которая разделяет эти конкреции миндалекаменных пород, произошла от разрушения их коры. При соприкосновении с воздухом они покрываются очень тонким слоем охры.

На юго-западе от деревни Парапара возвышается небольшая гора Серра-де-Флорес, различимая издалека в степи. Почти у ее подножия, посреди только что описанной нами местности, сложенной миндалекаменными породами, выходит наружу порфировидный фонолит, состоящий из основной массы плотного полевого шпата зеленовато-серого цвета, или медной зелени, содержащего удлиненные кристаллы стекловидного полевого шпата [санидин].

Это настоящий Porphyrschiefer Вернера, и в коллекции горных пород вы с трудом отличили бы фонолит из Парапары от фонолита из Билина в Богемии. Здесь, однако, он образует вовсе не скалы причудливой формы, а холмики, покрытые плоскими глыбами, изумительно звонкими широкими пластинами, прозрачными по краям и режущими руки, когда их разламываешь.

Такова последовательность горных пород, которые я описывал на месте, по мере того как постепенно знакомился с ними на пути от озера Такаригуа до начала степей. Немногие районы в Европе обладают геологическим строением, столь достойным изучения. Здесь мы последовательно обнаружили шесть формаций:

гнейса – слюдяного сланца,

зеленого сланца (переходного),

черного известняка (переходного),

змеевика и Grünstein,

миндалекаменной породы (с пироксеном) и фонолита.

Прежде всего я отмечу, что порода, описанная нами выше под названием Grünstein, полностью сходна с той, которая образует пласты в слюдяном сланце на Кабо-Бланко и жилы около Каракаса; они отличаются друг от друга лишь тем, что первая не содержит ни кварца, ни гранатов, ни пиритов.

Тесные связи, какие мы наблюдали близ Серро-де-Чакао между Grünstein и змеевиком, не могут удивить геогностов, исследовавших горы Франконии и Силезии. Около горы Цобтен змеевиковая горная порода чередуется с габбро. В графстве [округе] Глац трещины в габбро заполнены зеленовато-белым стеатитом, и горная порода, которую долгое время считали разновидностью Grünstein, на самом деле представляет собой спаянную смесь полевого шпата и диаллага.

Grünstein Тукутунемо, по нашему мнению, образующий одну формацию со змеевиковой породой, содержит жилы малахита и медного колчедана. Такие же месторождения металлов встречаются и во Франконии в Grünstein гор близ Штебена и Лихтенберга.

Что касается зеленых сланцев Мальпассо, обладающих всеми признаками переходных сланцев, то они тождественны тем, которые находятся около Шенау в Силезии и так прекрасно описаны Бухом. Подобно упомянутым выше сланцам гор близ Штебена, они содержат пласты Grünstein.

Черный известняк, слагающий Моррос-де-Сан-Хуан, также переходный. Возможно, он образует подчиненный пласт в сланцах Мальпассо. Эти условия залегания, пожалуй, сходны с теми, что мы наблюдаем во многих районах Швейцарии.

Сланцевая зона, центром которой является ущелье Пьедрас-Асулес, по-видимому, делится на две формации. В некоторых пунктах как будто наблюдали переход одной в другую. Grünstein, вновь появляющийся к югу от этих сланцев, по-моему, ничем не отличается от тех, какие мы встречаем к северу от ущелья Пьедрас-Асулес.

Я не видел в них пироксена, но в этом же месте я различил многочисленные кристаллы в миндалекаменной породе, которая, вероятно, очень тесно связана с Grünstein, так как несколько раз чередуется с ним.

Геогност может считать свою задачу выполненной, когда он в точности проследил условия залегания различных пластов, отметил сходство, обнаруживаемое им с тем, что он наблюдал в других странах. Но как устоять против соблазна заняться вопросом о происхождении многочисленных и различных пород и о том, докуда простиралось некогда влияние подземного огня в этих горах, окаймляющих огромную котловину степей?

При изучении условий залегания горных пород обычно приходится сетовать на то, что не удалось обнаружить достаточно связей между массами, по-видимому, перекрывающими друг друга. Здесь же трудности как будто возникают из-за слишком многочисленных связей между горными породами, которые обычно считаются не принадлежащими к одной и той же группе.

Почти все, кто исследовал как огнедышащие вулканы, так и угасшие, считают фонолит (или плотный лейкостин Кордье) потоком литоидной лавы. В Парапаре я не обнаружил настоящих базальтов или долеритов, но наличие пироксена в миндалекаменной породе Парапары не оставляет почти никакого сомнения насчет вулканического происхождения этих растрескавшихся шаровидных масс с округлыми порами.

Шары этой миндалекаменной породы включены в Grünstein, a Grünstein чередуется, с одной стороны, с зеленым сланцем, а с другой – с змеевиком Тукутунемо. Итак, мы видим здесь довольно тесную связь между фонолитами и змеевиками, которые содержат медные руды, между вулканическими породами и теми, которые объединяют под туманным названием переходных траппов.

Все эти пласты не содержат кварца, как и настоящие трапповые порфиры или вулканические трахиты.

Такое явление тем более замечательно, что Grünstein, считающийся первозданным, в Европе почти всегда включает кварц. Падение сланцев Пьедрас-Асулес, Grünstein Парапары и пироксеновых миндалекаменных пород, заключенных в пластах Grünstein, чаще всего не следует наклону местности с севера на юг; оно довольно постоянно направлено к северу.

Пласты падают к прибрежной цепи, как это произошло бы с неизлившимися веществами. Можно ли допустить, что такое количество чередующихся горных пород, заключенных одна в другую, имеет общее происхождение?

Природа фонолитов, которые представляют собой литоидные лавы с основной массой из полевого шпата, и природа зеленых сланцев, заключающих амфибол, противоречат такому предположению. В этом случае возможен выбор между двумя решениями занимающей нас проблемы.

При одном решении фонолит Серро-де-Флорес рассматривают как единственный вулканический продукт в данной местности; и тогда пироксеновые миндалекаменные породы приходится объединять с остальными Grünstein в одну и ту же формацию – столь часто встречающуюся в переходных горах Европы, рассматриваемых до настоящего времени в качестве вулканических.

При другом решении проблемы фонолит миндалекаменной породы и Grünstein, которые находятся к югу от ущелья Пьедрас-Асулес, и массы Grünstein и змеевиковых пород, которые слагают склоны гор к северу от этого ущелья, относят к разным группам.

Я считаю, что при современном уровне наших знаний почти одинаковые трудности возникают, если принять любую из этих гипотез; однако я не сомневаюсь, что после того, как будут более тщательно исследованы в других местах настоящие Grünstein (не амфиболиты), залегающие в гнейсах и слюдяных сланцах, после того, как будут хорошо изучены и базальты (с пироксеном), образующие пласты в первозданных породах, и диабазы, и миндалекаменные породы в переходных горах, после того, как вещество горных пород будет подвергнуто своего рода механическому анализу и начнут лучше отличать амфиболы от пироксенов и Grünstein от долеритов, тогда многочисленные явления, кажущиеся теперь изолированными и неясными, сами по себе войдут в стройную систему, подчиненную общим законам.

Фонолиты и другие горные породы Парапары вулканического происхождения особенно интересны потому, что указывают на древние извержения в зоне гранита и что они слагают берег котловины степей, подобно тому, как базальты Харуша слагают берег пустыни Сахары, потому, наконец, что они являются единственными, обнаруженными нами в горах Каракасской Capitania general, нигде больше не содержащих трахитов, или трапповых порфиров, базальтов и вообще вулканических пород.

Южный склон прибрежного хребта довольно крутой; по моим барометрическим измерениям, степи находятся на 1000 футов ниже, чем дно котловины Арагуа. С обширного плоскогорья Вилья-де-Кура мы спустились к берегам реки Тукутунемо, которая прорезала себе в змеевиковой породе продольную долину, идущую в направлении с востока на запад и расположенную почти на том же уровне, как и Ла-Виктория.

Оттуда поперечная долина привела нас через деревни Парапара и Ортис в Llanos. Она тянется в общем с севера на юг и во многих местах суживается. Впадины с совершенно горизонтальным дном соединяются между собой узкими ущельями с крутыми склонами. Некогда это, несомненно, были маленькие озера, которые в результате скопления воды или какой-нибудь более сильной катастрофы прорвали разделявшие их плотины.

Такое явление наблюдается на обоих материках повсюду, где исследуют продольные долины, образующие проходы в Андах, Альпах или Пиренеях. Возможно, именно вторжение вод в Llanos, вызвавшее необычайные разрывы, придало Моррос-де-Сан-Хуан и Моррос-де-Сан-Себастьян форму развалин.

Площадь вулканических пород вокруг Парапары и Ортиса возвышается всего на 30–40 туазов над Llanos. Следовательно, извержения происходили в самой нижней точке гранитного хребта.

Достигнув Меса-де-Паха, расположенной на 9,5° широты, мы вступили в область Llanos. Солнце стояло почти в зените; температура земли везде, где почва была бесплодной и лишенной растительности, доходила до 48–50°.

На той высоте, на какую мы взобрались верхом на мулах, не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка; и все же среди этого видимого покоя беспрестанно поднимались вихри пыли, гонимые небольшими токами воздуха, которые проносятся только над самой поверхностью земли и возникают из-за различия температуры обнаженного песка и участков, покрытых травой.

Эти песчаные ветры усиливают удушливый зной воздуха. Каждая крупинка кварца, более горячая, чем окружающий воздух, излучает тепло по всем направлениям, и измерение температуры атмосферы затрудняется тем, что частицы песка все время ударяются о шарик термометра.

Повсюду вокруг нас равнины как бы поднимались к небу; и эта обширная низкая пустыня представала нашему взору в виде моря, покрытого фукусами или пелагическими водорослями. Вследствие неравномерного распределения водяных паров в атмосфере и различного понижения температуры в лежащих друг над другом слоях воздуха горизонт местами был ясный и четко ограниченный, а местами волнующийся, извилистый и как бы струйчатый.

Земля здесь сливалась с небом. Сквозь сухой туман и слои водяного пара вдали виднелись стволы пальм. Лишенные листвы и зеленых макушек, они казались мачтами кораблей, появившимися на горизонте.

В Llanos, несмотря на кажущееся однообразие их поверхности, встречаются все же два вида неровностей, которые не ускользают от взгляда внимательного путешественника. Неровности первого вида носят название bancos: это настоящие банки, скалистые рифы в котловине степей, трещиноватые пласты песчаника или плотного известняка, возвышающиеся на 4–5 футов над остальной частью равнины.

Банки иногда бывают длиной в 3–4 лье; они совершенно ровные, с горизонтальной поверхностью; их существование вы замечаете лишь тогда, когда видите их края. Неровности второго рода могут быть обнаружены лишь с помощью геодезического или барометрического нивелирования или же по течению рек.

Их называют Mesa. Это маленькие плато или, скорее, выпуклые возвышения, незаметно для глаза выступающие на несколько туазов. К ним относятся на востоке в провинции Кумана, к северу от Вилья-де-ла-Мерсед [Ла-Мерсед] и Канделарии, Меса-де-Амана, Меса-де-Гуанипа и Меса-де-Хонора, которые тянутся в направлении с юго-запада на северо-восток и, несмотря на небольшую высоту, разделяют бассейны рек, текущих в Ориноко и к северному побережью Терра-Фирмы.

Выпуклость саванны сама служит водоразделом; здесь находятся divortia aquarum – подобно тому, как в Польше вдалеке от Карпат по самой равнине проходит водораздел между бассейнами Балтийского и Черного морей. Географы, предполагающие существование горных цепей повсюду, где есть водораздел, не преминули изобразить их на картах у истоков Невери, Унаре, Гуарапиче и Пао.

Точно так же монгольские ламы по древнему суеверному обычаю воздвигали обо, или каменные холмики, во всех местах, где реки текут в разные стороны.

Однообразие Llanos, крайняя малочисленность поселений, тяготы путешествия под раскаленным небом и среди облаков пыли, затемняющих воздух, вид горизонта, как бы беспрестанно отступающего перед вами, одинокие стволы пальм, которые все похожи друг на друга и достичь которых вы отчаиваетесь, так как путаете их с другими стволами, мало-помалу показывающимися на видимом горизонте, – все это, вместе взятое, создает преувеличенное представление о размерах степей.

Колонисты, живущие на южном склоне прибрежного хребта, видят, как степи, подобно океану зелени, тянутся на юг, насколько хватает глаз. Они знают, что от дельты Ориноко и до провинции Баринас, а оттуда, пересекая берега Меты, Гуавьяре и Кагуана, до лежащего по ту сторону экватора подножия Анд Пасто можно пройти 380 лье по равнине, двигаясь сначала с востока на запад, а затем с северо-востока на юго-восток [юго-запад?].

От путешественников они слышали о пампах Буэнос-Айреса, которые представляют собой также Llanos, покрытые пахучими травами, безлесные, где бродят бесчисленные стада одичавших быков и лошадей. На основании наших карт Америки они [колонисты] предполагали, что на этом материке есть только один горный хребет – Анды, – который тянется с юга на север, и по их туманным представлениям все равнины от Ориноко и Апуре до Ла-Платы и Магелланова пролива граничат одна с другой.

 

 

Здесь я не собираюсь останавливаться на минералогическом описании поперечных хребтов, которые пересекают Америку с востока на запад. Достаточно напомнить в самом сжатом и ясном виде общее строение материка, крайние пункты которого, хотя они и расположены в мало похожих климатических зонах, обладают все же некоторыми чертами сходства.

Чтобы составить себе точное представление о равнинах, об их конфигурации и границах, надо знать горные цепи, образующие их берега. Мы уже описали прибрежную кордильеру с ее наивысшей вершиной, каракасской Сильей; через Paramo Лас-Росас эта кордильера соединяется со Сьерра-Невада-де-Мерида и с Андами Новой Гранады.

Мы видели, что вдоль 10° северной широты она продолжается от Кибора и Баркисимето до мыса Пария. Вторая цепь гор, или, скорее, менее высокая, но значительно более широкая группа гор, тянется между 3-й и 7-й параллелями от устьев Гуавьяре и Меты до истоков Ориноко, Марони и Эссекибо, к Голландской и Французской Гвиане.

Я называю этот хребет кордильерой Парима или больших Оринокских порогов; его можно проследить на протяжении 250 лье, но это не столько хребет, сколько нагромождение гранитных гор, отделенных друг от друга небольшими долинами и далеко не всюду расположенных рядами.

Между истоками Ориноко и горами Демерари группа гор Парима значительно суживается, переходя в Сьерра-Кимиропака и в Сьерра-Пакараимо [Пакараимо], служащие водоразделом между бассейнами Карони и Парима или Агуас-Бланкас. Это – арена деятельности экспедиций, предпринимавшихся для поисков Дорадо и большого города Маноа – Тимбукту Нового Света. Кордильера Парима не соединяется с Андами Новой Гранады; она отделена от них промежутком шириной в 80 лье.

Если предположить, что на этом пространстве она была разрушена каким-либо катаклизмом, потрясшим землю (предположение, впрочем, довольно маловероятное), то тогда следовало бы допустить, что в древности она отделилась от Анд между Санта-Фе-де-Богота и Памплоной. Я указываю на это обстоятельство для того, чтобы читатель мог легче запомнить географическое положение кордильеры, которая до сих пор еще очень плохо изучена.

Третья горная цепь между 16 и 18° южной широты соединяет (через Санта-Крус-де-ла-Сьерра, Серраниас-де-Агуапей и знаменитые Кампос-дос-Паресис) Анды Перу с горами Бразилии. Это кордильера Чикитос, которая в провинции Минас-Жераис расширяется и отделяет приток реки Амазонок от притоков Ла-Платы не только внутри страны, на меридиане Вилья-Боа, но и в нескольких лье от побережья, между Рио-Жанейро и Баия.

Эти три поперечные цепи, или, вернее, три группы гор, тянущиеся с запада на восток в пределах жаркого пояса, разделены областями с совершенно ровной поверхностью – равнинами Каракаса или Нижнего Ориноко, равнинами Амазонки и Риу-Негру, равнинами Буэнос-Айреса или Ла-Платы.

Я не употребляю названий долины, потому что Нижний Ориноко и Амазонка, протекая отнюдь не по долине, образуют лишь узкую борозду посередине обширной равнины. Обе котловины, расположенные по краям Южной Америки, представляют собой саванны или степи, безлесные пастбища; промежуточная котловина, где круглый год идут экваториальные дожди, почти целиком покрыта огромным лесом, по которому нет иных путей сообщения, кроме рек.

Мощная растительность, скрывающая почву, делает менее заметным однообразие ее поверхности, и равнинами называют только равнины Каракаса и Ла-Платы. На языке колонистов три описанные нами выше котловины носят названия баринасских и каракасских Llanos, bosques или selvas (леса) Амазонки и Pampas Буэнос-Айреса.

Деревья не только покрывают большую часть равнин Амазонки, от кордильеры Чикитос до Кордильеры Парима, но они увенчивают также обе цепи гор, которые лишь в немногих местах достигают высоты Пиренеев. Именно поэтому обширные равнины Амазонки, Мадейры и Риу-Негру имеют не такие резкие границы, как Llanos Каракаса и Pampas Буэнос-Айреса.

Охватывая одновременно равнины и горы, область лесов тянется от 18° южной широты до 7–8° северной широты и занимает площадь около 120 000 квадратных лье. Этот лес Южной Америки – так как он в сущности является единым целым – в шесть раз больше Франции; европейцам известны лишь отдельные участки его по берегам нескольких рек, протекающих по нему, и в нем есть свои прогалины, размеры которых соответствуют его размерам.

Вскоре нам предстоит двигаться вдоль болотистых саванн между Верхним Ориноко, Коноричите и Касикьяре, между 3 и 4° северной широты. На той же параллели есть и другие прогалины, или savanas limpias, расположенные между истоками Мао и Агуас-Бланкас к югу от Сьера-де-Пакараима. Последние саванны, населенные карибами и бродячими макуши, расположены вблизи от границ Голландской и Французской Гвианы.

Выше мы дали схему геологического строения Южной Америки. Теперь остановимся на его главных характерных чертах. Западные берега окаймлены огромной стеной гор, которые изобилуют драгоценными металлами повсюду, где вулканический огонь не пробился сквозь вечные снега; это кордильера Анд.

Горы из траппового порфира вздымаются выше чем на 3300 туазов, а средняя высота хребта составляет 1850 туазов. Он тянется в меридиональном направлении, и от него в оба полушария на 10° северной широты и на 16–18° южной широты отходит по боковой ветви. Первая из них, прибрежная Каракасская ветвь, менее широка и образует настоящую горную цепь.

Вторая, кордильера Чикитос и истоков Гуапоре, очень богата золотом; расширяясь к востоку, она переходит в Бразилии в обширные плоскогорья с мягким и умеренным климатом. Между этими двумя поперечными хребтами, примыкающими к Андам, расположена от 3 до 7° северной широты изолированная группа гранитных гор, которая также тянется параллельно экватору, но, не заходя дальше 71-го меридиана, резко обрывается на западе и не соединена с Андами Новой Гранады.

В этих трех поперечных хребтах нет ни одного действующего вулкана; мы не знаем, отсутствуют ли в самой южной из них трахит или трапповый порфир, как это установлено в отношении двух остальных. Ни одна из вершин не переступает границы вечного снега, и средняя высота кордильеры Парима и прибрежной Каракасской цепи не достигает 600 туазов, хотя некоторые вершины возвышаются на 1400 туазов над уровнем моря.

Три поперечных хребта разделены равнинами; все они замкнуты на западе и открыты к востоку и юго-востоку. Если обратить внимание на их незначительную высоту над уровнем океана, то возникнет предположение, что они представляют собой заливы, тянущиеся как бы в направлении течения, обусловленного вращением Земли.

Если бы воды Атлантического океана под влиянием какого-нибудь местного притяжения поднялись в устье Ориноко на 50 туазов, а в устье Амазонки на 200 туазов, то высокий прилив затопил бы больше половины Южной Америки. Подножие восточного склона Анд, отстоящее ныне за 600 лье от бразильского побережья, превратилось бы в берег, о который разбивались бы волны. Приведенные соображения являются результатом барометрического измерения, произведенного в провинции Хаэн-де-Бракаморос [Хаэн], где Амазонка выходит из Кордильер.

Я обнаружил там, что средний уровень воды этой огромной реки всего на 194 туаза выше современного уровня Атлантического океана. И однако, эти промежуточные равнины, покрытые лесами, в пять раз выше, чем Pampas Буэнос-Айреса и Llanos Каракаса и Меты, поросшие злаками.

 

 

Llanos, которые образуют впадину Нижнего Ориноко, и которую мы дважды пересекли в течение одного года, в марте и в июле, соединяются с котловиной Амазонки и Риу-Негру, ограниченной, с одной стороны, кордильерой Чикитос, с другой – горами Парима, соединяются благодаря свободному промежутку между последним горным хребтом и Андами Новой Гранады.

Ландшафт напоминает здесь, но в гораздо более крупном масштабе, равнины Ломбардии, также возвышающиеся всего на 50–60 туазов над уровнем океана и тянущиеся сначала от Бренты к Турину, с востока на запад, а затем от Турина к Кони [Кунео], с севера на юг.

Если другие геологические факты позволяют нам рассматривать большие равнины Нижнего Ориноко, Амазонки и Ла-Платы в качестве котловин древних озер, то долины рек Вичада и Мета можно, пожалуй, считать каналом, по которому воды верхнего озера, то есть равнин Амазонки, проложили себе путь к нижнему водоему, то есть каракасским Llanos, отделив кордильеру Парима от Кордильеры Анд.

Этот канал является чем-то вроде сухопутного пролива. Совершенно ровная местность между Гуавьяре, Метой и Апуре не обнаруживает никаких следов буйного вторжения вод; однако на краю кордильеры Парима, между 4 и 7° северной широты, Ориноко, который от своих истоков и до устья Гуавьяре течет на запад, проложил себе путь сквозь скалы и устремляется теперь с юга на север.

Все большие пороги, как мы вскоре увидим, находятся на этом отрезке течения. Лишь только река достигает места впадения в нее Апуре – в крайне низменной области, где уклон к северу встречается с противоуклоном к юго-востоку, иначе говоря, со скатом равнин, незаметно повышающихся к Каракасским горам, – она снова поворачивает и течет на восток.

Я счел своим долгом уже теперь обратить внимание читателей на странные изгибы Ориноко, потому что его течение, относящееся одновременно к двум бассейнам, так сказать, отмечает, даже на самых несовершенных картах, уклон той части равнины, что расположена между Андами Новой Гранады и западным краем гор Парима.

Llanos, или степи, Нижнего Ориноко и Меты, подобно пустыням Африки, носят в различных частях разные названия. Начиная от Бокас-дель-Драгон, идут с востока на запад Llanos Куманы, Барселоны и Каракаса или Венесуэлы.

Там, где степи поворачивают на юг и на юг-юго-запад, от 8° северной широты, между 70-м и 73-м меридианами, находятся, считая с севера на юг, Llanos Баринаса, Касанаре, Меты, Гуавьяре, Кагуана и Какеты. На равнинах Баринаса попадаются незначительные сооружения, свидетельствующие о деятельности давно исчезнувшего народа. Между Михагуалем и Каньо-де-ла-Ара можно увидеть настоящие tumulus, называемые в стране Serrillos de los Indios.

Это – холмы конусообразной формы, сложенные из земли человеческими руками и, подобно tumulus азиатских степей, заключающие, вероятно, кости мертвецов. Кроме того, около Ато-де-ла-Кальсада, между Баринасом и Канагуа, можно видеть прекрасную дорогу длиной в пять лье, построенную индейцами до завоевания в самые отдаленные времена.

Это земляное шоссе высотой в 15 футов проходит по часто затопляемой равнине. Не с гор ли Трухильо и Мерида спустились более культурные племена на равнины Апуре? Индейцы, которых мы встречаем теперь между этой рекой и рекой Мета, находятся на слишком низком уровне развития, чтобы они могли помышлять о постройке дорог и возведении tumulus.

Я вычислил площадь здешних Llanos от Какеты до Апуре и от Апуре до дельты Ориноко; она оказалась равной 17 000 квадратных лье (20 градусов). Протяжение Llanos с севера на юг почти вдвое превышает их протяжение с востока на запад, между Нижним Ориноко и прибрежным Каракасским хребтом.

Pampas к северу и северо-западу от Буэнос-Айреса, между этим городом и Кордовой, Жужуем и Тукуманом, занимают почти такое же пространство, как и Llanos; однако Pampas тянутся еще на 18° к югу, и занимаемая ими территория настолько обширна, что на одном конце ее растут пальмы, между тем как на другом столь же ровная низменность покрыта вечным льдом.

Llanos Америки, там, где они идут параллельно экватору, в четыре раза у́же Большой Африканской пустыни [Сахары]. Это обстоятельство чрезвычайно важно в области, где ветры постоянно дуют с востока на запад. Чем больше протяженность равнин в этом направлении, тем жарче в них климат.

В Африке огромное море песка соединяется через Йемен с Гедрозией и Белуджистаном, достигая правого берега Инда; и в результате действия ветра, пролетающего над расположенными к востоку пустынями, небольшая котловина Красного моря, окруженная равнинами, которые со всех сторон излучают теплоту, является одним из самых жарких районов на земле.

Несчастный капитан Такки сообщает, что стоградусный термометр почти постоянно показывает там 34° ночью и от 40 до 44° днем. Вскоре мы увидим, что даже в самой западной части каракасских степей температура воздуха в тени и на некотором расстоянии от земли редко превышала 37°.

С приведенными соображениями о физических особенностях степей Нового Света связаны еще и другие, представляющие более широкий интерес, так как они относятся к истории человеческого рода. Огромное песчаное море Африки, безводные пустыни, посещают только караваны, которые затрачивают до 50 дней на переход по ним. Сахара, отделяющая племена негритянской расы от мавров и берберов, населена лишь в оазисах.

Пастбища встречаются в ней только в восточной части, где под влиянием пассатных ветров слой песка тоньше, и источники могут пробиться на поверхность земли. В Америке степи – не столь большие, не столь знойные, более плодородные благодаря прекрасным рекам – создают меньше препятствий для общения людей. Llanos отделяют прибрежную Каракасскую цепь и Анды Новой Гранады от области лесов, от Hylaea [гилея] Ориноко, где со времен открытия Америки жили народы более первобытные, более далекие от культуры, чем обитатели побережий и, в особенности, чем горцы Кордильер.

Впрочем, степи не были тогда защитной зоной цивилизации, как и в настоящее время они не являются защитной зоной свободы для народов, живущих в лесах. Они не препятствовали племенам с Нижнего Ориноко подниматься по течению речек и совершать набеги на северные и западные районы.

Если бы распределение животных на земле делало возможным в стародавние времена пастушескую жизнь в Новом Свете, если бы до прибытия испанцев в Llanos и Pampas бродили многочисленные стада коров и кобылиц, какие пасутся там в наши дни, тогда Колумб застал бы человеческий род в совершенно ином состоянии. Пастушеские племена, питающиеся молоком и сыром, настоящие кочевники, передвигались бы по обширным равнинам, которые соединяются друг с другом.

В периоды сильных засух, а также во время наводнений люди боролись бы за право владения пастбищами, порабощали бы друг друга и, объединенные узами общности нравов, языка и религиозных верований, достигли бы того полуцивилизованного состояния, какое мы с изумлением наблюдаем у народов монголоидной расы.

Тогда в Америке, как и в Центральной Азии, появились бы завоеватели, которые, поднявшись с равнин на плоскогорье Кордильер и отказавшись от бродячего образа жизни, поработили бы цивилизованные народы Перу и Новой Гранады, ниспровергли бы троны инков и саке и заменили бы деспотизм, порождаемый теократией, деспотизмом, проистекающим из патриархальной власти у пастушеских народов.

В Новом Свете человеческий род не испытал этих великих моральных и политических перемен, потому что в степях, хотя и более плодородных, чем в Азии, не было стад; потому что ни одно животное, дающее в изобилии молоко, не свойственно равнинам Южной Америки; потому что в постепенном развитии американской цивилизации отсутствовало промежуточное звено, связывающее охотничьи племена с земледельческими.

Я счел своим долгом изложить здесь эти общие соображения о равнинах Нового Света и о контрастах между ними и пустынями Африки или плодородными степями Азии, чтобы придать некоторый интерес рассказу о путешествии по местам со столь однообразным ландшафтом. Теперь, выполнив эту задачу, я опишу путь, которым мы следовали от вулканических гор Парапары и северного края Llanos до берегов Апуре, в провинции Баринас.

Две ночи мы ехали верхом на лошади, а днем тщетно пытались укрыться от солнечного зноя в рощах пальм Murichi [Mauritia Linn. fil.]; на третий день к вечеру мы добрались до маленькой усадьбы «Крокодил» (El Cayman), называемой также «Ла-Гуадалупе». Это hato de ganado, то есть дом, одиноко стоящий в степи и окруженный несколькими хижинами, крытыми камышом и шкурами.

Скот – быков, лошадей и мулов– не содержат в загонах; он свободно бродит на пространстве в несколько квадратных лье. Нигде нет никаких изгородей. Голые до пояса мужчины, вооруженные пикой, разъезжают верхом на лошади по саваннам, чтобы следить за животными, пригонять тех, которые слишком далеко уходят от пастбищ усадьбы, клеймить каленым железом всех, кто еще не имеет тавра владельца.

Некоторые из этих цветных людей, известных под названием Peones Llaneros, свободные или вольноотпущенники, другие – рабы. Нигде люди не подвергаются столь постоянному действию жгучих лучей тропического солнца. Они питаются высушенным на солнце и слегка подсоленным мясом. Иногда его едят даже их лошади.

Всегда в седле, они считают себя совершенно неспособными к ходьбе пешком. В усадьбе мы застали старого негра-раба, который распоряжался в отсутствие хозяина. Нам говорили о стадах в несколько тысяч коров, пасшихся в степи, а между тем мы тщетно просили чашку молока. Нам принесли в плоде тутумо желтую мутную зловонную воду; ее зачерпнули в соседнем озерке.

Жители Llanos очень ленивы и не роют колодцев, хотя и знают, что на глубине 10 футов в пласте конгломерата или красного песчаника почти всюду можно найти прекрасные источники. Полгода жители страдают от наводнений, а вторую половину они терпеливо переносят мучения от недостатка воды. Старый негр посоветовал нам прикрыть сосуд какой-нибудь тряпкой и пить как бы сквозь фильтр, чтобы не ощущать неприятного запаха и проглотить меньше желтоватой тонкой глины, взвешенной в воде.

Тогда нам не приходило в голову, что в дальнейшем мы будем месяцами прибегать к этому способу. Вода Ориноко также содержит глинистые частицы и также зловонна в заводях, где трупы крокодилов лежат на песчаных отмелях или наполовину погребены в иле.

Как только наши приборы были выгружены и размещены, мулам предоставили свободу, чтобы они могли, как говорят здесь, «отправиться за водой в саванну». Вокруг усадьбы есть небольшие озерки; животные их находят, руководимые инстинктом, видом отдельных групп пальм мориция, ощущением влажной прохлады, обусловленной небольшими токами воздуха в окружающей атмосфере, которая казалась нам совершенно неподвижной.

Если до озерков слишком далеко, а слуги в усадьбе слишком ленивы, чтобы отвести животных к естественному водопою, то тогда их на пять-шесть часов запирают в очень жаркое стойло и лишь затем отпускают. Нестерпимая жажда усиливает их проницательность, обостряя, так сказать, чувства и инстинкт. Как только открывают стойло, лошади и мулы, в особенности последние, обладающие чутьем, которое превосходит ум лошадей, устремляются в саванну.

Задрав хвост, откинув голову назад, они бегут против ветра, время от времени останавливаются, чтобы исследовать местность, руководствуясь не столько зрением, сколько обонянием, и долгим ржанием возвещают, наконец, что вода там, куда они мчатся. Лошади, родившиеся в Llanos и долго пользовавшиеся свободой в табунах, совершают все эти движения быстрее и легче достигают цели, чем прибывшие с побережья потомки домашних лошадей.

У большинства животных, как и у человека, острота чувств уменьшается в результате длительного порабощения и привычек, порождаемых постоянным местожительством и развитием культуры.

Мы последовали за нашими мулами, чтобы отыскать одно из тех озерков, из которых берут илистую воду, так плохо утолившую нашу жажду. Мы были покрыты пылью, опалены песчаным ветром, обжигающим кожу сильнее, чем солнечные лучи. Нам не терпелось поскорее выкупаться; но мы обнаружили лишь большую яму со стоячей водой, окруженную пальмами.

Вода была мутная, хотя, к великому нашему изумлению, несколько более прохладная, чем воздух. Привыкнув за время нашего длительного путешествия купаться при всяком удобном случае, часто по нескольку раз в день, мы, не колеблясь, бросились в озерко, но только начали наслаждаться прохладой купания, как вдруг шум на противоположном берегу заставил нас поспешно вылезти из воды.

То был крокодил, зарывшийся в ил. Было бы неблагоразумно задерживаться ночью в этом болотистом месте.

Мы находились всего в четверти лье от усадьбы, но шли больше часа и не добрались до нее, так как поздно заметили, что идем не в ту сторону. Выйдя на исходе дня, когда звезды на небе еще не показались, мы двигались по равнине как бы наудачу. Компас, по обыкновению, был с нами.

Для нас не представило бы труда ориентироваться по положению Канопуса и Южного Креста; но все эти способы становились бесполезными, так как мы не знали, где находимся: к востоку от усадьбы или к югу. Мы попытались вернуться к тому месту, где купались, и шли еще три четверти часа, так и не обнаружив озерка. Часто нам казалось, что на горизонте виден огонь; это были всходившие звезды, которые представали нашему взору, увеличенные туманом.

 

 

Проблуждав много времени по саванне, мы решили присесть на ствол пальмы в сухом, поросшем низкой травой месте, ибо недавно прибывшие европейцы испытывают более сильный страх перед водяными змеями, чем перед ягуарами. Мы не обольщались надеждой, что наши проводники, чью непреодолимую лень мы хорошо знали, начнут искать нас в саванне до того, как приготовят себе пищу и поужинают.

Наше положение вселяло в нас все большую тревогу, и тем приятнее поразились мы, услышав вдали стук копыт лошади, приближавшейся к нам. Это был вооруженный пикой индеец, который только что закончил rodeo, то есть объезд для сбора скота в определенном месте. При виде двух белых, по их словам заблудившихся, он сначала заподозрил какую-то хитрость.

Нам с трудом удалось внушить ему доверие. Наконец он согласился проводить нас до усадьбы Cayman, но с условием, что не будет замедлять рысцу своей лошади. Наши проводники уверяли, «что уже начали беспокоиться о нас». И чтобы оправдать это беспокойство, они принялись перечислять множество людей, которые заблудились в Llanos и были найдены в состоянии крайнего изнурения.

Здесь полагают, что неминуемая опасность грозит лишь тому, кто заблудится вдали от всякого жилья, или тому, кого, как это случалось в последние годы, разбойники ограбят и привяжут к стволу пальмы, опутав веревками туловище и руки.

Чтобы меньше страдать от дневного зноя, мы пустились в путь в два часа ночи, надеясь к полудню добраться до Калабосо – расположенного среди Llanos городка, центра оживленной торговли. Вид местности все время один и тот же. Луна не светила, но большие скопления украшающих южное небо туманностей, приближаясь к закату, освещали часть земного горизонта.

Величественное зрелище звездного небосвода, раскинувшегося на огромном пространстве, прохладный бриз, дующий на равнине ночью, волнообразное движение травы повсюду, где она достигает сколько-нибудь значительной высоты, – все напоминало нам поверхность океана.

Иллюзия особенно усилилась (об этом можно говорить без конца), когда солнечный диск появился на горизонте, в результате рефракции явил нашему взору свое двойное изображение и, вскоре утратив приплюснутую форму, стал быстро подниматься прямо к зениту.

Восход солнца и на равнинах – самое прохладное время суток, но изменение температуры не очень сильно влияет на наш организм. Обычно термометр показывал не меньше 27,5°, между тем как около Акапулько, в Мексике, в таких же низменных местах температура часто бывает в полдень 32°, а при восходе солнца 17–18°.

В Llanos ровная поверхность земли, днем постоянно ничем не затененная, поглощает столько тепла, что, несмотря на ночное излучение при безооблачном небе, земля и воздух не успевают от полуночи до восхода солнца достаточно заметно охладиться. В Калабосо в марте дневная температура была 31–32,5°, ночью 28–29°.

Средняя за этот месяц, который не является самым жарким в году, составляла около 30,6°; для местности, расположенной в тропиках, где продолжительность дня и ночи почти всегда одинакова, такую температуру следует считать чрезвычайно высокой.

Средняя температура самого жаркого месяца составляет в Каире всего 29,9°; в Мадрасе она равняется 31,8°, а в Абушере [Бушир], на берегу Персидского залива, где производились систематические наблюдения, 34°; однако средняя температура за весь год в Мадрасе и Абушере ниже, чем в Калабосо.

Хотя часть Llanos пересечена, подобно плодородным степям Сибири, небольшими реками и совершенно безводные участки окружены здесь равнинами, покрытыми водой во время дождей, все же воздух обычно бывает очень сухим. Гигрометр Делюка показывал днем 34, а ночью 36°.

По мере того как солнце поднималось к зениту, а земля и расположенные друг над другом слои воздуха приобретали разную температуру, возникало явление миража с его многочисленными видоизменениями. Это явление очень часто наблюдается во всех климатических поясах, и я упоминаю о нем лишь потому, что мы остановились и попытались более или менее точно измерить высоту изображения, видневшенося над горизонтом.

Изображение постоянно было висячим, но не перевернутым. Температура маленьких воздушных течений у самой поверхности земли была настолько различной, что при наблюдении за стадом диких быков нам казалось, будто у некоторых из них ноги приподняты над землей, а у других стоят на земле.

Судя по расстоянию, отделявшему нас от стада, угловой промежуток между горизонтом и изображением равнялся 3–4 минутам. Там, где рощи пальм мориция вытянулись длинными полосами, края этих зеленых полос висели в воздухе, как те мысы, на которые я часто смотрел из Куманы. Один образованный человек уверял нас, что между Калабосо и Уритику ему пришлось как-то видеть перевернутое изображение животного при отсутствии прямого изображения.

Подобное же явление наблюдал Нибур в Аравии. Несколько раз нам казалось, будто мы видим на горизонте очертания tumulus и башен, время от времени исчезавшие. Истинной формы предметов мы не могли различить; возможно, это были холмики или небольшие возвышенности, находившиеся за пределами обычного видимого горизонта. Я не стану упоминать о лишенных растительности местах, которые кажутся большими озерами с волнующейся поверхностью.

Это явление, отмеченное еще в глубокой древности, дало повод к тому, что в санскритском языке мираж получил выразительное название: мечта (жаждущей) антилопы. Мы восхищаемся у индийских, персидских и арабских поэтов частыми упоминаниями о таинственных результатах земной рефракции.

Греки и римляне почти ничего не знали о ней. Гордые богатством земли и мягким климатом родины, они не испытывали зависти к этой, возникшей в Азии, поэзии пустыни. Восточные поэты черпали вдохновение в природе страны, где они жили, в зрелище обширных голых пространств, расположенных, подобно морским рукавам и заливам, между областями, которые природа наделила исключительным плодородием.

С восходом солнца равнина оживилась. Скот, ночью лежавший возле озерков или под пальмами Murichi и Rhopala Schreb. [Roupala Aubl.], собирался в стада, и пустынные пространства заполнились лошадьми, мулами и быками, которые жили здесь если не как дикие животные, то как свободные животные, не имея постоянного приюта, презирая заботы и покровительство человека.

В этих жарких краях быки, хотя они, подобно быкам с холодных плоскогорий Кито, принадлежат к испанской породе, обладают более мягким нравом. Путешественнику не грозит опасность, что они нападут на него и будут гнаться за ним, как это часто случалось с нами во время переходов на гребне Кордильер, где климат суровый, с жестокими бурями, где ландшафт более дикий и пища менее обильна.

Приближаясь к Калабосо, мы увидели стадо мелких оленей [пампасовые олени], которые мирно паслись среди лошадей и быков. Их называют matacani; их мясо очень вкусное. Они несколько крупнее наших косуль и похожи на ланей с очень гладкой рыжевато-бурой, с белыми крапинками, шерстью. Рога у них, по-моему, не ветвистые. Присутствие людей их мало пугало; в стадах из 30–40 животных мы заметили несколько совершенно белых особей.

Эта разновидность, довольно распространенная среди крупных оленей, живущих в холодном климате Анд, немало удивила нас в низменных знойных равнинах. Впоследствии я узнал, что в жарких районах Парагвая даже среди ягуаров встречаются альбиносы, шкура которых чисто-белого цвета, и пятна или кольца различимы лишь тогда, когда они освещены солнцем.

Matacani, или мелких ланей, в Llanos так много, что можно было бы вести торговлю их шкурами. Искусный охотник мог бы убивать штук по двадцать в день. Но лень здешних жителей такова, что они часто не дают себе труда снять шкуру. Так же обстоит дело и с охотой на ягуаров, или больших американских тигров; в степях Баринаса за их шкуру платят всего один пиастр, между тем как в Кадисе за нее дают четыре, пять пиастров.

 

 

Степи, которые мы пересекли, поросли преимущественно злаковыми, Killengia Juss., Cenchrus L. и Paspalum L. Около Калабосо и Сан-Херонимо-дель-Пириталь в это время года они едва достигают 9—10 дюймов. Близ берегов Апуре и Португесы они имеют в высоту до 4 футов, так что ягуар может прятаться в них и оттуда бросаться на мулов и лошадей, пасущихся на равнине.

Вперемежку со злаками растут некоторые двудольные травы, например Turnera Plum. ex L., мальвовые и, что особенно примечательно, мелкие мимозы с чувствительными листьями, называемые испанцами Dormideras. Та же порода коров, которая в Испании жиреет, питаясь эспарцетом и клевером, находит здесь прекрасный корм в травянистых мимозах. За пастбища, где мимоз особенно много, платят дороже.

На востоке, в Llanos Кари и Барселоны, среди злаков возвышаются отдельные Cypura и Craniolaria L., чудесный белый цветок которой достигает длины в 6–8 дюймов. Наиболее тучные пастбища находятся не только вокруг разливающихся рек, но и повсюду, где стволы пальм стоят теснее друг к другу. Места, совершенно лишенные деревьев, наименее плодородны, и попытки их возделывания были бы почти бесполезными.

Такое различие нельзя приписать тени, которую дают пальмы, препятствуя солнечным лучам сушить и опалять землю. Правда, в лесах Ориноко я видел деревья этого семейства с густой листвой, но пальма Llanos, Palma de Cobija, не может похвастаться тенистостью: листьев плиссированных и дланевидных, как листья веерной пальмы, у нее очень мало, и нижние из них очень сухие.

Мы с удивлением увидели, что почти все стволы Corypha L. были одинакового размера: от 20 до 24 футов в высоту и 8—10 дюймов в диаметре в нижней части ствола. Мало найдется видов пальм, созданных природой в таком большом количестве. Между тысячами деревьев, отягощенных плодами в форме оливы, лишь около сотни были без плодов.

Встречаются ли среди деревьев с двудомными цветами хоть несколько экземпляров с исключительно однодомными цветами? Llaneros, то есть жители равнин, считают, что возраст всех этих невысоких деревьев исчисляется столетиями. Рост их почти незаметен; его можно обнаружить лишь по истечении 20–30 лет. Впрочем, древесина Palma de Cobija – прекрасный строительный материал.

Она такая твердая, что в нее с трудом вбивают гвоздь. Собранные веером листья применяют на кровли для хижин, разбросанных тут и там по Llanos, и эти кровли служат больше 20 лет. Листья прикрепляют, сгибая концы черешков, которые предварительно расплющивают между двумя камнями, чтобы они при сгибании не ломались.

Кроме одиночных стволов этой пальмы, кое-где в степи можно видеть также группы пальм, настоящие рощи (Palmares), в которых Corypha L. растет вперемежку с деревом из семейства протеевых, называемым местными жителям Chaparrо и представляющим новый вид Rhopala Schreb. с твердыми звенящими листьями.

Рощицы Rhopala Schreb. носят название Chaparreles, и легко понять, что в обширной равнине, где встречаются лишь два-три вида деревьев, Chaparro с тенистой листвой считают очень ценным растением. Corypha L. распространена в каракасских Llanos от Меса-де-Паха до Гуаяваля; дальше к северу и северо-западу, около Гуанаре и Сан-Карлоса, она сменяется другим видом того же рода, также с дланевидными, но более крупными листьями, называемым Palma real de los Llanos.

К югу от Гуаяваля преобладают другие пальмы, главным образом Piritu с перистыми листьями и Murichi (Moriche), прославленная отцом Гумильей под названием arbol de la vida. Это саговая пальма Америки, снабжающая «victum et amictum» [пищей и одеждой] – мукой, вином, волокном для плетения гамаков, корзин, сетей и для изготовления одежды.

Ее плоды в форме сосновой шишки, покрытые чешуйками, в точности похожи на плоды Calamus rotang L. На вкус они слегка напоминают яблоко. Вполне созревшие плоды бывают изнутри желтого цвета, а снаружи красного. Обезьяны Araguato очень лакомы до них, а племя гуараонов, вся жизнь которых, так сказать, тесно связана с пальмой Murichi, приготовляет из ее плодов бродящий кисловатый и очень освежающий напиток.

Эта пальма с большими блестящими листьями, сложенными в виде веера, сохраняет свою чудесную листву в период самых сильных засух. Один ее вид производит приятное ощущение прохлады; Murichi, отягощенная чешуйчатыми плодами, представляет резкий контраст с печальным зрелищем Palma de Cobija с ее всегда серой, покрытой пылью листвой.

Llaneros убеждены, что первая привлекает водяные пары из воздуха и что поэтому у ее подножия всегда находят воду, если копают землю на некоторую глубину. Причину путают со следствием. Murichi растет преимущественно в сырых местах, и скорее можно было бы говорить, что вода привлекает дерево.

Путем сходного рассуждения индейцы с Ориноко утверждают, что крупные змеи способствуют сохранению сырости в том или ином районе. «Вы тщетно стали бы искать водяных змей, – вполне серьезно говорил нам старый индеец из Явиты, – там, где нет болот. Вода не скопляется, если неблагоразумно убивают змей, которые ее привлекают».

На пути по калабосской Mesa мы сильно страдали от жары. Температура воздуха заметно повышалась всякий раз, как начинал дуть ветер. Воздух был наполнен пылью, и во время порывов ветра термометр показывал 40–41°. Мы двигались медленно, так как было бы опасно уходить от мулов, груженных нашими приборами.

Проводники советовали нам положить в шляпы листья Rhopala Schreb., чтобы ослабить действие солнечных лучей на волосы и на макушку. Мы почувствовали облегчение, прибегнув к этому способу; на наш взгляд, он особенно хорош, если удается раздобыть листья Pothos L. или какого-нибудь другого растения из семейства арониковых.

Путешествуя по этим знойным равнинам, трудно не задаться вопросом, всегда ли были они в одном и том же состоянии или же растительность на них исчезла в результате какой-то революции в природе. Слой перегноя здесь в настоящее время действительно очень тонкий. Индейцы полагают, что Palmares и Chaparrales (рощицы пальм и Rhopala Schreb.) встречались чаще и были больше до прибытия испанцев.

С тех пор как в Llanos поселились люди и появился одичавший скот, саванну часто поджигают, чтобы улучшить пастбища. Вместе со злаками случайно губят и группы отдельных деревьев. В XV веке равнины были, без сомнения, менее голыми, чем теперь; однако, по описаниям первых Conquistadores, явившихся из Коро, это уже были саванны, где не видишь ничего, кроме неба и травы, где почти нет деревьев, – и такие местности трудно пересечь из-за сильного теплоизлучения земли. Почему большие леса Ориноко не простираются к северу на левом берегу реки?

Почему не заполнили они обширное пространство, которое тянется до прибрежной кордильеры и орошается многочисленными реками? Этот вопрос связан со всей историей нашей планеты.

Если, предавшись геологическим фантазиям, мы предположим, что степи Америки и пустыня Сахара были некогда лишены растительности вследствие вторжения океана или что они первоначально были дном внутреннего озера, тогда следует прийти к выводу, что тысячелетий оказалось недостаточно, чтобы деревья и кустарники смогли продвинуться от опушек лесов, от границ голых или поросших травой равнин к центру и покрыть своей тенью такое обширное пространство.

Объяснить происхождение безлесных саванн, вклинившихся в леса, труднее, чем установить причины, которые удерживают леса и саванны, подобно материкам и морям, в их древних границах.

В Калабосо нам оказали самое чистосердечное гостеприимство в доме управляющего Real Hacienda дона Мигеля Коусина. В городе, расположенном между берегами Гуарико и Уритуку, насчитывалось в то время меньше 5000 жителей, но все говорило о растущем благосостоянии.

Богатство большей части жителей заключается в стадах, находившихся на попечении арендаторов, называемых Hateros – от слова Hato, которое по-испански означает дом или усадьбу посреди пастбищ. Так как редкое население Llanos сосредоточено в отдельных пунктах, главным образом вокруг городов, то в окрестностях Калабосо уже насчитывается пять деревень или миссий.

Предполагают, что количество скота, бродящего по ближайшим к городу пастбищам, достигает 98 000 голов. Очень трудно составить себе точное представление о стадах, пасущихся в Llanos провинций Каракас, Барселона, Кумана и Испанская Гвиана.

Депон, который прожил в городе Каракасе дольше, чем я, и статистические данные которого обычно точны, полагает, что в этих огромных равнинах, от истоков Ориноко до озера Маракаибо, насчитывается 1 200 000 быков, 180 000 лошадей и 90 000 мулов.

Доход от стад, принимая во внимание не только стоимость вывоза, но и стоимость шкур, использованных внутри страны, он оценивает в 5 000 000 франков. В пампах Буэнос-Айреса, по имеющимся сведениям, насчитывается 12 000 000 голов крупного рогатого скота и 3 000 000 лошадей, не считая животных, зарегистрированных при переписи как не имеющих владельцев.

Я не возьму на себя смелости приводить какие-нибудь общие цифры, слишком неопределенные по своему характеру; замечу только, что в каракасских Llanos владельцам крупных Hatos совершенно неизвестно количество принадлежащего им скота.

Они знают лишь, сколько у них молодняка, который ежегодно клеймится буквой или знаком, присвоенными каждому стаду. Самые богатые скотоводы ежегодно клеймят до 14 000 животных и продают из них до 5–6 тысяч. Согласно официальным данным, вывоз шкур из Capitania general на одни только Антильские острова достигает ежегодно 174 000 бычьих шкур и 11 500 козьих.

Если, однако, вспомнить, что эти данные основаны лишь на таможенных реестрах, не содержащих никаких сведений о контрабандном вывозе шкур, то напрашивается предположение, что цифра в 1 200 000 быков, бродящих в Llanos от рек Карони и Гуарапиче до озера Маракаибо, сильно преуменьшена.

Только из гавани Ла-Гуайра в 1789–1792 годах ежегодно вывозилось от 70 000 до 80 000 шкур, занесенных в таможенные книги, в том числе в Испанию не больше одной пятой. По данным дона Фелиса де Асары, в конце XVIII столетия из Буэнос-Айреса вывозилось 800 000 шкур. На Пиренейском полуострове шкуры из Каракаса предпочитают шкурам из Буэнос-Айреса, так как последние вследствие более длительной перевозки дают при дублении 12 процентов потерь.

В южной части саванн, обычно называемой Llanos de arriba, разводят очень много мулов и быков; но так как пастбища там в общем хуже, то приходится отправлять животных на другие равнины, чтобы их откормить перед продажей. В Llanos de Monai и во всех Llanos de abaxo стада не такие большие, но пастбища там очень хорошие и оттуда снабжают побережье превосходным мясом.

Мулы, которые способны к работе лишь на пятом году и называются тогда mulas de saca, продаются даже на месте по цене от 14 до 18 пиастров. Доставленные в гавань погрузки, они стоят 25 пиастров, между тем как на Антильских островах цена на них достигает 60–80 пиастров. Лошади Llanos хорошей испанской крови, небольшого роста. Обычно они бывают одной масти, караковой, как большинство диких животных.

Страдая то от засухи, то от наводнений, мучимые укусами насекомых и больших летучих мышей, они ведут тяжелую и беспокойную жизнь. Лишь после того, как в течение нескольких месяцев человек заботится о них, постепенно проявляются их прекрасные качества.

В Pampas Буэнос-Айреса дикая лошадь стоит от 0,5 до 1 пиастра, в каракасских Llanos – от 2 до 3 пиастров. Но цена лошади увеличивается, если она укрощена и становится пригодной для земледельческих работ. Овец в этих местах нет; мы видели их стада только на плоскогорье в провинции Кито.

Когда говорят о «бесчисленном количестве» быков, лошадей и мулов, бродящих по равнинам Америки, то по большей части забывают о том, что в цивилизованной Европе на гораздо меньшем пространстве у земледельческих народов домашний скот разводится в таких же огромных количествах.

По данным Пеше, во Франции 6 000 000 голов крупного рогатого скота, в том числе 3 500 000 волов, используемых для обработки земли. В Австрийской империи число быков, коров и телят составляет, по Лихтенштерну, 13 400 000 голов. Один только Париж потребляет ежегодно 155 000 голов рогатого скота. В Германию каждый год ввозят 150 000 быков из Венгрии.

Домашние животные, собранные в небольшие стада, считаются у земледельческих народов второстепенным источником государственного богатства. Поэтому они гораздо меньше поражают воображение, чем те бродячие стада быков и лошадей, которые одни только населяют невозделанные земли Нового Света. Цивилизация и благоустроенный общественный порядок способствуют одновременно росту населения и увеличению числа животных, приносящих пользу человеку.

В Калабосо посреди Llanos мы увидели электрическую машину с большими дисками, электрофорами, батареями, электрометрами, короче говоря, почти такой же совершенный прибор, как у наших европейских физиков. Все эти предметы не были куплены в Соединенных Штатах; их сделал человек, который никогда не видел ни одного прибора, не мог ни с кем посоветоваться и знал об электрических явлениях лишь из трактата Сиго де Лафона и «Воспоминаний» Франклина.

Карлос дель Посо (так звали этого достойного уважения и изобретательного человека) сначала делал цилиндрические машины из больших стеклянных бутылей, отрезая у них горлышко. Только несколько лет тому назад ему удалось раздобыть (через Филадельфию) два диска и, построив из них машину, получить более сильные электрические эффекты.

Легко понять, какие трудности пришлось преодолеть Посо с тех пор, как первые труды по электричеству попали ему в руки, и он мужественно решил самостоятельно создать все те приборы, описание которых прочел в книгах. До нашего приезда только удивление и восхищение, вызываемые его опытами у людей, не имевших никакого образования и никогда не покидавших глуши Llanos, служили ему наградой за труды.

Наше появление в Калабосо принесло ему удовлетворение совершенно нового рода. Само собой разумеется, он должен был оценить похвалы двух путешественников, имевших возможность сравнить его приборы с созданными в Европе. У меня были с собой электрометры с соломинкой, а также небольшая лейденская банка, которую можно было зарядить трением по способу Ингенхауза и которая служила мне для физиологических опытов.

Посо не мог скрыть свою радость, увидев впервые в жизни приборы, сделанные не им и как бы скопированные с его приборов. Мы показали ему также действие контакта разнородных металлов на нервы лягушек. Имена Гальвани и Вольта были еще совершенно неизвестны в здешних диких просторах.

Кроме электрических приборов, результатов кропотливого труда изобретательного жителя Llanos, нас могли заинтересовать в Калабосо только гимноты, живые электрические приборы.

В течение многих лет я постоянно занимался явлениями гальванического электричества; я был полон энтузиазма, побуждающего к исканиям, но мешающего ясно понимать обнаруженные факты; сам того не подозревая, я создавал настоящие гальванические столбы, помещая металлические круги друг над другом и перекладывая их слоями мышечной ткани или другими влажными веществами.

Со времени моего прибытия в Куману мне не терпелось раздобыть электрических угрей. Нам часто обещали их достать, но каждый раз мои надежды бывали обмануты. Деньги теряют свою ценность по мере того, как вы удаляетесь от побережья; а как преодолеть невозмутимое равнодушие людей, совершенно не прельщающихся заработком?

Испанцы под названием Tembladores (вызывающие дрожь) неправильно объединяют всех электрических рыб, которые встречаются в Антильском море, на побережье Куманы. Индейцы гуайкери, самые искусные и трудолюбивые рыбаки в здешних краях, принесли нам рыбу, от которой, по их словам, у них немели руки.

Эта рыба поднимается вверх по течению речки Мансанарес. Она оказалась новым видом ската с малозаметными пятнами на боках, несколько похожим на электрического ската Гальвани. Электрические скаты, снабженные электрическим органом, который вследствие прозрачности кожи виден снаружи, составляют особый род или подрод собственно скатов.

Куманский электрический скат был очень подвижный, с очень энергичными мышечными движениями, и тем не менее наносимые им электрические удары были крайне слабыми. Они стали сильнее после гальванизации животного путем установления контакта с цинком и золотом. Другие Tembladores, настоящие гимноты или электрические угри, живут в Колорадо, Гуарапиче и некоторых ручейках, протекающих в миссиях индейцев чайма.

Очень много их водится также в больших реках Америки – Ориноко, Амазонке и Мете; однако сильное течение и значительная глубина затрудняют индейцам их ловлю. Индейцы, плавая и купаясь в реке, ощущают электрические удары, но редко видят самих рыб.

Только в Llanos (особенно в окрестностях Калабосо) между усадьбой Моричаль и миссиями de arriba и de abaxo водоемы стоячей воды и притоки Ориноко – Гуарико, Каньо-Растро, Каньо-Берито и Каньо-Палома – кишат гимнотами.

Сначала мы хотели производить опыты в доме, в котором жили в Калабосо; однако страх перед электрическими ударами гимнотов среди местного населения так непомерно велик, что в течение трех дней мы не могли раздобыть ни одной рыбы, хотя ловля их очень легка, а мы обещали индейцам по два пиастра за каждого достаточно крупного и достаточно энергичного гимнота.

Страх индейцев тем более кажется странным, что они не пользуются способом, на который, по их словам, можно вполне положиться. Когда белые спрашивают их об ударах Tembladores, они неизменно говорят, что до них можно безнаказанно дотрагиваться, если жевать в это время табак. Эта басня о влиянии табака на животное электричество распространена на материке Южной Америки столь же широко, как среди матросов поверье о влиянии чеснока и сала на магнитную стрелку.

Выведенные из терпения долгим ожиданием и получив весьма неопределенные результаты на принесенном нам живом, но крайне ослабевшем гимноте, мы отправились к Каньо-де-Бера, чтобы произвести опыты под открытым небом непосредственно на берегу реки.

Рано утром 19 марта мы пустились в путь к деревушке Растро-де-Абахо; оттуда индейцы привели нас к ручью, который во время засух превращается в озерко с илистой водой, окруженное прекрасными деревьями – Clusia L., Amyris P. Br. и мимозами с душистыми цветами.

Ловить гимнотов сетями очень трудно, потому что эти рыбы крайне проворны и заползают в ил, как змеи. Нам не хотелось применить Barbasco, то есть корни Piscidia erythrina L., Jacquinia armillaris Jacq. и некоторых видов Phyllanthus L.; если их бросить в озерко, то животные от них одуревают и цепенеют.

Этот способ ослабил бы гимнотов. Индейцы сказали нам, что будут ловить с помощью лошадей, embarbascar con cavalles. Мы недоумевали, что это за странная рыбная ловля; но вскоре наши проводники вернулись из саванны, где они поймали неприрученных лошадей и мулов. Они привели их штук тридцать и загнали в озерко.

Необычайный шум от топота лошадиных ног заставил гимнотов вылезти из ила и вступить в сражение. Желтовато-багровые рыбы, похожие на больших водяных змей, плавают у поверхности воды и прижимаются к брюху лошадей и мулов. Сражение между животными столь различной организации представляет весьма живописное зрелище.

Индейцы, вооруженные острогами и длинными тонкими тростинками, тесно обступают озерко; некоторые из них взбираются на деревья, ветви которых нависли над поверхностью воды. Испуская дикие крики и размахивая длинными стеблями тростника, они не дают лошадям выйти на берег и спастись бегством.

Угри, ошеломленные шумом, защищаются повторными разрядами своих электрических батарей. Долгое время кажется, что они побеждают. Несколько лошадей не выдерживают силы невидимых ударов, наносимых им со всех сторон в самые жизненно важные органы; оглушенные интенсивными и частыми электрическими разрядами, они исчезают под водой.

Другие, задыхаясь, с поднявшейся торчком гривой, с налитыми кровью глазами, выражающими муку, встают на дыбы и пытаются убежать от обрушившейся на них грозы. Индейцы снова загоняют их в воду; немногим из них все же удается обмануть бдительность рыбаков. Спотыкаясь на каждом шагу, они добираются до берега и падают на песок, изнуренные усталостью, с онемевшими от электрических ударов гимнотов ногами.

Меньше чем за пять минут две лошади утонули. Угорь, имеющий пять футов в длину, прижимается к брюху лошади и вызывает разряд на всем протяжении своего электрического органа. Одновременно поражается сердце и другие внутренние органы, а также Plexus coeliacus брюшных нервов.

Само собой понятно, что лошади испытывают более сильный удар, чем тот, который та же рыба наносит человеку, когда он касается ее лишь одной из своих конечностей. Лошадей гимнот, вероятно, не убивает, а просто оглушает. Они тонут, так как не могут подняться из-за продолжающейся борьбы между другими лошадьми и гимнотами.

Мы не сомневались, что ловля закончится смертью всех участвовавших в ней лошадей. Однако мало-помалу неравный бой стал менее ожесточенным; усталые гимноты скрылись в разные стороны. Для того чтобы восстановить израсходованную гальваническую энергию, им нужен продолжительный отдых и обильная пища.

Мулы и лошади казались теперь менее испуганными; гривы у них больше не стояли дыбом, глаза уже не выражали такого ужаса. Гимноты робко приближались к краю озерка, где их ловили с помощью маленьких острог, привязанных к длинным веревкам. Если веревки вполне сухие, то индейцы, вытаскивая рыбу в воздух, не ощущают ударов.

Через несколько минут у нас было пять крупных угрей, почти все лишь слегка раненные. Под вечер тем же способом наловили еще несколько штук.

Температура воды, в которой обычно живут гимноты, равняется 26–27°. Утверждают, будто их электрическая сила в более холодной воде уменьшается; вообще довольно примечательно, что, как уже отметил один знаменитый физик, животные, обладающие электровозбудительными органами, действие которых становится ощутимом для человека, живут не в воздухе, а в жидкости, проводящей электричество.

Гимноты – самые крупные электрические рыбы; некоторые из них, измеренные мной, имели в длину от 5 футов до 5 футов 3 дюймов. Индейцы уверяют, что видели и еще более крупных. Мы установили, что рыба длиной в 3 фута 10 дюймов весила 12 фунтов. Поперечный диаметр туловища (не считая хвостового плавника, выступающего в виде киля) составлял 3 дюйма 5 линий.

Гимноты из Каньо-де-Бера красивого оливкового цвета. Снизу голова желтая с примесью красного. Два ряда желтых пятнышек симметрично расположены вдоль спины, от головы до кончика хвоста. В каждом пятнышке есть отверстие выделительного канала.

Таким образом, кожа угря постоянно покрыта слизистым веществом, которое, как это доказал Вольта, проводит электричество в 20–30 раз лучше, чем чистая вода. Следует вообще отметить, что ни одна электрическая рыба, найденная до настоящего времени в различных частях света, не покрыта чешуей.

 

 

Подвергать себя первым ударам очень большого и очень раздраженного гимнота небезопасно. Если случайно вы получите удар до того, как рыба была ранена или утомлена продолжительным преследованием, то вы испытаете совершенно неописуемое ощущение сильнейшей боли и онемения.

Я не помню, чтобы разряд большой лейденской банки наносил мне удар более страшный, чем тот, какой я почувствовал, неосторожно став двумя ногами на вытащенного из воды гимнота. Весь остаток дня меня мучила острая боль в коленях и почти во всех суставах.

Чтобы убедиться в довольно резком различии, существующем между ощущениями от вольтова столба и от электрических рыб, нужно дотрагиваться до последних, когда они находятся в крайне ослабленном состоянии. Тогда гимноты и электрические скаты вызывают содрогание, которое распространяется от части тела, соприкасающейся с электрическими органами, до локтя.

При каждом ударе вы испытываете как бы внутреннее сотрясение; оно длится две-три секунды и сопровождается мучительным онемением. Поэтому индейцы таманаки на своем выразительном языке называют электрического угря аримна, то есть отнимающим способность двигаться.

Ощущение, причиняемое слабыми ударами гимнота, показалось мне очень похожим на болезненную дрожь, охватывавшую меня каждый раз при соприкосновении двух разнородных металлов, приложенных к ранкам, которые я сделал себе на спине с помощью шпанских мушек.

Это различие в ощущении от электрических рыб и от вольтова столба или слабо заряженной лейденской банки поразило всех наблюдателей; однако оно ни в коем случае не противоречит предположению о тождественности электричества и гальванической энергии рыб.

Электричество может быть в обоих случаях одним и тем же, но его проявления самым различным образом видоизменяются из-за расположения электрических аппаратов, интенсивности флюидов, скорости движения тока или особого механизма действия.

В Голландской Гвиане, например в Демераре [Джорджтаун], когда-то применяли гимнотов для лечения паралитиков. В те времена, когда европейские медики сильно верили во влияние электричества, врач из Эссекибо по фамилии ван дер Лотт опубликовал в Голландии статью о лечебных свойствах гимнотов. Лечение электричеством распространено среди дикарей Америки, как оно было распространено среди древних греков.

Скрибоний Ларг, Гален и Диоскорид сообщают, что электрические скаты излечивают головные боли, мигрени и подагру. В испанских колониях, которые я посетил, мне пришлось слышать о таком способе лечения; но могу заверить, что после опытов над гимнотами, длившихся четыре часа подряд, Бонплан и я до следующего дня ощущали мышечную слабость, боль в суставах и общее недомогание, бывшие следствием сильного раздражения нервной системы.

Гимнотов, пользующихся особым расположением европейских врачей и вызывающих у них живейший интерес, индейцы одновременно боятся и ненавидят. Правда, плотное мясо этой рыбы вполне пригодно в пищу, но электрический орган занимает почти все туловище, а он покрыт слизью и неприятен на вкус; поэтому его тщательно отделяют.

Наличие гимнотов считают к тому же главной причиной отсутствия рыбы в озерах и озерках Llanos. Гимноты убивают ее гораздо больше, чем это необходимо для их пропитания; по словам индейцев, если в очень крепкие сети попадаются вместе молодые крокодилы и гимноты, то у последних никогда не бывает следов ран, так как они выводят из строя молодых крокодилов, прежде чем те успеют напасть на них.

Все обитатели вод опасаются соседства гимнотов. Ящерицы, черепахи и лягушки ищут для себя озерки, где они были бы в безопасности от их ударов. Около Уритуку пришлось в одном месте изменить направление пути, так как в реке развелось столько электрических угрей, что они ежегодно убивали множество вьючных мулов, переходивших реку вброд.

24 марта мы покинули город Калабосо, очень довольные пребыванием в нем и опытами, произведенными нами над явлением, заслуживающим серьезного внимания физиологов. Кроме того, мне удалось сделать несколько хороших наблюдений над звездами, и я с удивлением убедился, что погрешности на картах достигают и здесь одной четверти градуса широты.

До меня никто в этом месте не делал астрономических наблюдений, и географы, как всегда преувеличивая расстояния от побережья до внутренних районов страны, сместили все пункты слишком далеко на юг.

В южной части Llanos почва более пыльная, почти без травяного покрова, более потрескавшаяся в результате длительной засухи. Пальмы мало-помалу исчезают. С 11 часов до заката термометр показывает 34–35°. Чем спокойнее был, по-видимому, воздух на высоте 8—10 футов, тем чаще окутывали нас песчаные вихри, обусловленные мелкими токами воздуха у самой поверхности земли.

Около 4 часов дня мы увидели лежавшую на спине среди саванны совершенно голую молодую индианку. На вид ей было 12–13 лет. Изнуренная усталостью и жаждой, с полными пыли глазами, ноздрями и ртом, она хрипло дышала и не могла ответить ни на один вопрос. Рядом с ней лежал опрокинутый кувшин, до половины наполненный песком. К счастью, у нас был мул, груженный водой.

Умыв лицо девушки и заставив ее выпить несколько капель вина, мы вывели ее из летаргического состояния. Увидев вокруг себя столько людей, она сначала испугалась, но постепенно успокоилась и заговорила с нашими проводниками. Судя по положению солнца, она считала, что пробыла в полубессознательном состоянии несколько часов. Нам не удалось уговорить ее, чтобы она села на одного из наших мулов.

Молодая индианка не хотела возвращаться в Уритуку. Она работала в соседней усадьбе, и хозяева уволили ее, потому что из-за длительной болезни она, по их мнению, стала работать хуже, чем прежде. Все наши угрозы и просьбы оказались бесполезными; нечувствительная, как все ее соплеменники, к страданиям, занятая настоящим и не думая об опасностях будущего, она упорствовала в своем решении добраться до одной из индейских миссий, расположенных вокруг города Калабосо.

Мы высыпали песок из ее кувшина и наполнили его водой. Прежде чем мы снова сели на лошадей, она уже продолжала свой путь по степи. Вскоре облако пыли скрыло ее от нас.

Ночь мы провели у брода через реку Уритуку, кишащую крокодилами той разновидности, которая отличается свирепостью. Нам посоветовали следить за тем, чтобы наши собаки не подходили к реке пить, так как нередко случается, что здешние крокодилы вылезают из воды и преследуют собак даже на берегу.

Такое бесстрашие тем более поразительно, что в шести лье отсюда крокодилы в реке Тиснао довольно боязливы и не представляют особой опасности. Нравы животных одной и той же породы сильно отличаются в зависимости от местных условий, с трудом поддающихся учету.

Нам показали хижину или, скорее, что-то вроде сарая, где дон Мигель Коусин, в доме которого мы остановились в Калабосо, был свидетелем самого необычного зрелища. Дон Мигель вместе со своим приятелем спал на скамье, покрытой шкурой, как вдруг на заре его разбудили сильные толчки и страшный шум. Кто-то швырял куски земли на середину хижины.

Вскоре молодой крокодил длиной в два-три фута вылезает из-под скамьи, бросается на собаку и бежит к берегу, чтобы спастись в воде. Осмотрев место, где стояла barbacoa, то есть топчан, без труда установили причину столь странного происшествия. Земля была разворочена на большую глубину.

Это была высохшая грязь, покрывшая крокодила в том состоянии летаргии или летней спячки, в которую впадают среди Llanos многие особи этого вида в период отсутствия дождей. Шум, произведенный людьми и лошадьми, а может быть, даже запах собаки разбудили крокодила. Хижина стояла на берегу озерка и в течение части года бывала залита водой; во время затопления саванны крокодил, несомненно, залез в хижину в то самое отверстие, через которое он выскочил на глазах у Посо.

Индейцам часто приходилось видеть огромных боа, называемых уйи, то есть водяные змеи, в таком же состоянии оцепенения. Говорят, для того чтобы оживить боа, их надо раздразнить или облить водой. Их убивают и кладут на некоторое время гнить в ручей, а затем извлекают сухожилия спинных мышц, из которых в Калабосо делают превосходные струны для гитар, считающиеся лучше струн из кишок обезьян-ревунов.

Итак, мы видим, что в Llanos сухость и зной действуют на животных и на растения так же, как холод. За пределами тропиков деревья теряют свою листву в очень сухом воздухе. Пресмыкающиеся, в особенности крокодилы и боа, которые отличаются крайней ленью, с большой неохотой покидают углубления, наполнившиеся водой во время больших разливов рек.

По мере того как озерки высыхают, эти животные забираются все глубже в грязь в поисках той степени сырости, какая необходима для сохранения гибкости их кожи и покровов. В этом состоянии покоя их и охватывает оцепенение; возможно, связь с наружным воздухом у них сохраняется.

И как ни слаба эта связь, ее бывает достаточно, чтобы поддерживать дыхание пресмыкающегося, так как оно обладает громадными легкими, не совершает мышечных движений, и почти все жизненные отправления в нем прекращаются. Средняя температура засохшего и подвергающегося действию солнечных лучей ила составляет, вероятно, свыше 40°. Когда в Северном Египте, где в самом холодном месяце температура не падает ниже 13,4°, еще водились крокодилы, они часто впадали в оцепенение от холода.

Они были подвержены зимней спячке, как наши лягушки, саламандры, береговые ласточки и сурки. Коль скоро зимнее оцепенение наблюдается одновременно у теплокровных и холоднокровных животных, то не должно казаться удивительным, что у представителей обоих классов мы встречаем примеры летней спячки.

Подобно крокодилам Южной Америки, мадагаскарские ежи (Erinaceus ecaudatus L.), живущие в центре тропической зоны, три месяца в году находятся в состоянии летаргии.

25 марта мы проехали самую ровную часть каракасских степей – Меса-де-Павонес. Там совершенно нет пальм Corypha L. и Murichi. Насколько хватает взгляд, не видно ни одного предмета, который возвышался бы на 15 дюймов. Воздух был чистый и небо исключительно густого синего цвета, но на горизонте отражался желтовато-багровый свет, обусловленный, без сомнения, огромным количеством содержавшегося в воздухе песка.

Навстречу нам попадались большие стада, а с ними стаи черных с оливковым отливом птиц из рода Crotophaga, которые постоянно следуют за скотом. Мы видели, как они то и дело садились на спину коров и выискивали слепней и других насекомых.

Подобно остальным птицам в этих пустынных местах, они настолько не боятся людей, что дети часто ловят их руками. В долинах Арагуа, где их водится очень много, они среди бела дня садились на ветку над нашими гамаками, когда мы отдыхали в них.

Между Калабосо, Уритуку и Меса-де-Павонес, повсюду, где земля раскопана человеческими руками на глубину в несколько футов, можно изучать геологическое строение Llanos. Формация красного песчаника (или древнего конгломерата) занимает несколько тысяч квадратных лье. Впоследствии мы снова встретимся с нею на обширных равнинах Амазонки, у восточной границы провинции Хаэн-де-Бракаморос.

Такая огромная площадь, занятая красным песчаником в низменностях, раскинувшихся к востоку от Анд, представляет одно из самых поразительных явлений, обнаруженных мной при изучении горных пород в равноденственных областях.

Красный песчаник каракасских Llanos образует плоскую мульду между первозданными горами побережья и горами Парима. На севере он примыкает к переходным сланцам, а на юге лежит непосредственно на оринокских гранитах. Мы обнаружили в нем округлые куски кварца, Kieselschiefer и лидита, сцементированные железистой глиной буровато-оливкового цвета.

Эта формация совершенно тождественна tote liegende формации в Тюрингии. Цемент бывает иногда такого ярко-красного цвета, что местные жители принимают его за киноварь. В Калабосо мы познакомились с монахом-капуцином, предпринимавшим тщетные попытки извлечь из красного песчаника ртуть.

В Меса-де-Паха эта горная порода содержит пласты другого песчаника – кварцевого, с очень тонкими зернами; дальше к югу она включает пласты бурого железняка и куски окаменелых деревьев из однодольных; раковин, однако, мы в ней не обнаружили. Красный песчаник, который Llaneros называют Piedra de arrecifes, повсюду покрыт слоем глины.

Отвердевшая и высохшая на солнце, эта глина распадается на отдельные призматические куски с пятью или шестью гранями. Относится ли она к трапповой формации Парапары? По мере приближения к Апуре она становится более песчанистой и более мощной; около Калабосо ее пласты имеют толщину один туаз, а около миссии Гуаяваль – пять туазов.

Это могло бы навести на мысль, что пласты красного песчаника наклонены к югу. В Меса-де-Павонес мы собрали мелкие желваки синего фосфорного железа [вивианита], вкрапленные в глину.

Между Тиснао и Калабосо поверх красного песчаника лежит плотный беловато-серый известняк с ровным изломом, во многом сходный с формацией Карипе, а следовательно, и с юрской; в некоторых других пунктах (например, в Меса-де-Сан-Диего и между Ортисом и Меса-де-Паха) поверх известняка встречается пластинчатый гипс, чередующийся с пластами мергеля. Значительное количество гипса отправляется отсюда в Каракас, расположенный среди первозданных гор.

 

 

Этот гипс образует обычно лишь небольшие залежи и заключает значительное количество волокнистого гнейса. Относится ли он к той же формации, как и содержащий серу гипс из Гуире, на побережье Парии? Или же пласты последнего, обнаруженные в долине Буэн-Пастор и на берегах Ориноко, относятся вместе с глинистым гипсом Llanos к гораздо более молодой вторичной породе?

Эти вопросы представляют большой интерес для познания относительного возраста горных пород, являющегося основой геогнозии. Я не обнаружил в Llanos формаций хлористого натра. Рогатый скот процветает здесь и без знаменитых barreros, то есть пород, содержащих хлористый натр, которыми изобилуют пампы Буэнос-Айреса.

Долго проблуждав, притом все время без всяких следов дороги, по пустынным саваннам Меса-де-Павонес, мы были приятно удивлены, увидев одинокую усадьбу, Hato de Alta Gracia, окруженную садами и озерками с прозрачной водой. Группы златожелтов, отягощенных плодами, были обнесены живыми изгородями из ацедарака.

Несколько дальше мы остановились на ночь около деревушки Сан-Херонимо-дель-Гуаяваль, основанной миссионерами-капуцинами. Она находится близ берегов Гуарико, впадающего в Апуре. Я навестил монаха, который жил в церкви, так как дом для священника еще не успели построить.

Это был молодой человек; он принял нас очень предупредительно и сообщил нам все сведения, какие меня интересовали. Управлять его деревней, или, пользуясь установленным монахами официальным названием, его миссией, было нелегко. Основатель миссии, не постеснявшийся обеспечить себя доходом, открыв pulperia, то есть продавая в самой церкви бананы и guarapo, оказался столь же мало щепетильным в выборе новых колонистов.

Множество бродяг из Llanos собралось в Гуаявале, так как жители миссии не подведомственны гражданским властям. Здесь, как и в Новой Голландии [Австралия], можно рассчитывать, что только во втором или третьем поколении появятся хорошие колонисты.

Мы переправились через реку Гуарико и расположились лагерем в саванне к югу от Гуаяваля. Огромные летучие мыши, несомненно из семейства вампиров или листоносых, парили, как обычно, над нашими головами большую часть ночи. Каждое мгновение вы ждете, что они вцепятся вам в лицо.

Ранним утром мы продолжали путь по часто затопляемой низине. В период дождей между Гуарипе и Апуре можно плавать на лодке как по озеру. К нам присоединился человек, объездивший все усадьбы (hatos) в Llanos для закупки лошадей. За тысячу лошадей он уплатил 2200 пиастров.

Понятно, что чем крупнее покупка, тем ниже цена. 27 марта мы прибыли в Вилья-Сан-Фернандо – центр миссий капуцинов в провинции Баринас. Это был конечный пункт нашего путешествия по равнинам, так как следующие три месяца – апрель, май и июнь – мы провели на реках.