12 января 1836 г. Рано утром мы понеслись под легким ветерком ко входу в бухту Джексон. Мы ожидали увидеть зеленую местность с разбросанными по ней красивыми домами, а вместо этого вытянувшийся по прямой линии желтоватый береговой обрыв вызвал в памяти побережье Патагонии. Только одинокий маяк, выстроенный из белого камня, говорил нам о близости большого, людного города.

Мы вошли в гавань, и оказалось, что она красива и просторна, а ее обрывистые берега сложены горизонтально напластовавшимся песчаником. Почти ровная местность покрыта отдельными низкорослыми деревцами, свидетельствующими о лежащем на этой стране проклятии бесплодия. Но с продвижением в глубь страны картина улучшается: по отлогому берегу там и сям разбросаны красивые виллы и хорошенькие коттеджи. Двух– и трехэтажные каменные дома в отдалении и ветряные мельницы на берегу, у самой воды, указывали на близость столицы Австралии.

Наконец мы бросили якорь в Сиднейской бухте. В маленькой бухте стояло множество больших кораблей, а сама она была окружена товарными складами. Вечером я прошелся по городу и вернулся в полном восторге от всего, что видел. То было самое великолепное доказательство способностей британской нации. Здесь, в стране, подававшей мало надежд, за несколько десятков лет сделано во много раз больше, чем за столько же столетий в Южной Америке.

В первый момент мне захотелось поздравить себя с тем, что я родился англичанином. Впоследствии, после того как я рассмотрел город поближе, мои восторги, быть может, несколько поутихли, но все-таки город хорош. Улицы правильно распланированы, широки, чисты и содержатся в превосходном порядке, дома довольно велики, магазины полны товаров. Город уместно было бы сравнить с большими предместьями вокруг Лондона, а также с несколькими другими большими английскими городами; но даже под Лондоном и Бирмингемом не видно признаков столь быстрого роста.

Количество только что оконченных постройкой больших домов и других зданий было поистине поразительно, и тем не менее все жаловались на высокую арендную плату и трудность снять дом. Приехав сюда из Южной Америки, где в городах известен каждый состоятельный человек, я особенно удивлялся тому обстоятельству, что тут не могли сразу определить, кому принадлежит та или иная коляска.

Я нанял человека и двух лошадей, чтобы добраться до Батёрста, деревни, лежащей милях в ста двадцати в глубь страны и являющейся центром крупного скотоводческого района. Я рассчитывал таким образом получить общее представление о том, как выглядит страна. В эту экскурсию я выехал утром 16 января. За первый переход мы доехали до Парраматты, маленького поселка, самого важного после Сиднея. Дороги были превосходны и построены по системе Мак-Адама; трапп для них привозили за несколько миль.

Страна во всех отношениях была очень похожа на Англию, разве что пивные были здесь более многочисленны. Всего менее напоминали Англию «железные команды», т. е. каторжники, совершившие здесь какое-нибудь преступление; они работали в цепях, под присмотром часовых с заряженным оружием. То обстоятельство, что правительство благодаря принудительному труду имеет возможность сразу же выстроить хорошие дороги по всей стране, является, по-моему, главной причиной быстрого расцвета этой колонии.

Ночь я провел в весьма комфортабельной гостинице у перевоза Эму, в 35 милях от Сиднея, у подножия Голубых гор. Эта дорога наиболее оживленная, и население вокруг нее появилось раньше, чем в других местах. Местность сплошь разгорожена высокими заборами, потому что возвести живые изгороди фермерам не удается. Вокруг разбросано много основательных домов и хороших коттеджей; но, хотя возделаны и значительные участки земли, бо́льшая часть ее все еще остается в том же состоянии, в каком она была в эпоху открытия страны.

Крайнее однообразие растительности – самая замечательная особенность ландшафта большей части Нового Южного Уэльса. Повсюду простирается открытая лесистая местность, земля местами покрыта очень редкой пастбищной травой со слабым зеленым оттенком. Деревья почти все принадлежат к одному семейству, и листья их большей частью располагаются вертикально, а не почти горизонтально, как в Европе; листва скудная, какого-то особенного бледно-зеленого оттенка, без всякого блеска.

Поэтому леса кажутся светлыми, лишенными тени; это обстоятельство, хотя и неудобно для путника, страдающего от палящих летних лучей, важно для фермера, так как позволяет траве расти там, где в противном случае ее не было бы. Листья не сбрасываются периодически; особенность эта свойственна, по-видимому, всему Южному полушарию, а именно Южной Америке, Австралии и Мысу Доброй Надежды. Таким образом, жители этого полушария и тропических стран лишены хотя и привычного для нашего глаза, но, быть может, одного из самых великолепных зрелищ на свете – первого распускания листвы на голых деревьях.

Впрочем, они могут сказать, что мы дорого расплачиваемся за это тем, что земля в течение стольких месяцев покрыта одними только обнаженными скелетами. Это возражение слишком справедливо; но зато наши чувства приобретают особую остроту, когда мы наслаждаемся видом прелестной весенней зелени, а жители тропиков, глаз которых в продолжение всего года пресыщается зрелищем великолепных произведений жарких стран, не в состоянии испытать это чувство. Деревья большей частью, за исключением некоторых эвкалиптов, не достигают крупных размеров, но растут высоко, довольно прямо и стоят поодаль друг от друга.

Кора некоторых эвкалиптов ежегодно опадает или, отмерев, висит длинными клочьями, которые развеваются на ветру и придают лесам какой-то разоренный и неряшливый вид. Не могу представить себе большего контраста во всех отношениях, чем между лесами Вальдивии или Чилоэ и лесами Австралии.

На закате мы встретили толпу десятка в два чернокожих туземцев; каждый из них нес, как то у них принято, пучок дротиков и другое оружие. Я без труда остановил их, давши шиллинг молодому человеку, который шел впереди, и они, чтобы развлечь меня, стали метать дротики. Все они были кое-как одеты; некоторые немного говорили по-английски; лица их были добродушны и приятны, и на вид эти туземцы были далеко не такими, как их обыкновенно изображают. В своих играх они проявляют изумительное искусство. Шляпу, помещенную на расстоянии 30 ярдов, они пробивали дротиком насквозь, посылая его при помощи метательной рукоятки со скоростью стрелы, выпущенной из лука опытным стрелком.

Выслеживая животных или людей, они проявляют самую удивительную проницательность, а несколько слышанных мной от них замечаний обнаруживали наличие у них немалой остроты ума. Они не хотят, однако, ни обрабатывать землю, строить дома и вести оседлую жизнь, ни даже затруднять себя присмотром за стадом овец, когда им дадут его. В общем, мне кажется, они стоят на лестнице цивилизации несколькими ступенями выше, чем огнеземельцы.

И вот мы с любопытством наблюдаем, как среди цивилизованных людей бродит горстка безобидных дикарей, не зная, где им придется провести ночь, и добывая себе пропитание охотой в лесах. Наступая все дальше и дальше, белый человек расселяется по стране, принадлежащей нескольким племенам. Окруженные со всех сторон одним и тем же народом, они, однако, сохраняют свои древние отличительные особенности и иногда идут войной друг на друга. В происшедшем недавно между двумя отрядами сражении полем битвы самым неожиданным образом был избран центр селения Батёрст. Это оказалось на руку побежденной стороне, ибо бежавшие воины нашли себе убежище в бараках.

Численность коренного населения быстро падает. За всю мою поездку я, за исключением нескольких мальчиков, воспитанных англичанами, видел только еще одну группу туземцев. Эта убыль, без сомнения, должна вызываться отчасти ввозом спиртных напитков, европейскими болезнями (даже самые легкие из них, например корь, оказываются чрезвычайно губительными) и постепенным вымиранием диких животных. Говорят, что у туземцев вследствие бродячей жизни неизменно гибнет в очень раннем возрасте множество детей, а с ростом трудностей в добывании пищи возрастает необходимость кочевать; поэтому население, не умирая явно от голода, гибнет совершенно особенным образом по сравнению с тем, что происходит в цивилизованных странах, где отец семейства может, чрезмерно трудясь, причинить вред только самому себе, но не губить своего потомства.

Кроме этих нескольких явных причин гибели, тут широко действует, по-видимому, еще какой-то другой, более загадочный фактор. Как видно, где бы ни ступила нога европейца, смерть преследует туземца. Куда мы ни бросим взор – на обширные ли просторы обеих Америк, на Полинезию, на Мыс Доброй Надежды или на Австралию, – повсюду мы наблюдаем один и тот же результат. Так губительно действует не один только белый человек: например, полинезиец малайского происхождения вытесняет в некоторых частях Индонезийского архипелага темнокожего туземца. Разновидности человека действуют друг на друга, по-видимому, таким же образом, как различные виды животных, – более сильный всегда истребляет более слабого.

Печально было слышать, как красивые, энергичные туземцы Новой Зеландии говорили, что, как им хорошо известно, детям их не суждено владеть их землей. Всякий слышал о необъяснимом сокращении населения на прекрасном и здоровом острове Таити после путешествий капитана Кука, хотя в этом случае можно было бы ожидать его увеличения, ибо детоубийство, некогда так широкого распространенное, прекратилось, разврат сильно уменьшился, а кровопролитные войны становятся все более редкими.

 

 

Преподобный Дж. Вильямс в своем любопытном сочинении говорит, что первое общение между туземцами и европейцами «неизменно сопровождается появлением лихорадки, дизентерии и некоторых других болезней, уносящих в могилу множество народу». Он же утверждает: «Неопровержимо установлено, что большинство болезней, свирепствовавших на островах во время моего пребывания там, было завезено кораблями, и обстоятельство это замечательно потому, что среди экипажа того корабля, который привозил с собой бедствие, могло не наблюдаться никаких признаков болезни». Утверждение это совсем не так необычайно, как кажется на первый взгляд, потому что известно несколько случаев, когда вспыхивала самая злокачественная лихорадка, хотя те люди, которые были ее причиной, сами не страдали от нее.

В начале царствования Георга III четыре констебля привезли в карете на суд заключенного, сидевшего перед тем в каземате, и, хотя человек этот сам не был болен, все четыре констебля умерли от скоротечного сыпного тифа; впрочем, дальше зараза не распространилась. Из этих фактов почти с очевидностью следует, что испарения одной группы людей, заключенных в течение некоторого времени в одном месте, оказывались ядовитыми для других, вдыхавших эти испарения, людей и, возможно, особенно ядовитыми в том случае, если эти люди принадлежали к иным расам. Как ни загадочно, на мой взгляд, это обстоятельство, оно ничуть не более удивительно, чем то, что тело только что умершего человека, пока еще не началось разложение, часто отличается до того губительными свойствами, что даже простой укол инструментом, употреблявшимся для его вскрытия, оказывается роковым.

17 января. Рано утром мы переправились через Непиан на пароме. Хотя река в этом месте и широка и глубока, по ней течет очень небольшое количество воды. Мы пересекли низменную местность на противоположном берегу и достигли склонов Голубых гор. Подъем здесь не крутой, дорога тщательно высечена в круче песчаника. Наверху обрыва простирается почти гладкая равнина, которая, неуклонно поднимаясь к западу, достигает в конце концов высоты более чем в 3000 футов.

Судя по громкому названию Голубых гор и по их абсолютной высоте, я ожидал увидеть цепь крутых гор, прорезывающих страну, но вместо этого передо мной предстала наклонная равнина, лишь незначительно возвышающаяся за низменностью, лежащей около побережья. С этого первого склона открывался замечательный вид на обширную лесистую местность к востоку; деревья вокруг были мощны и высоки. Но начиная с самой платформы песчаника пейзаж сразу же становится чрезвычайно однообразным: дорога по обеим сторонам окаймлена низкорослыми деревцами из того же неизменного семейства эвкалиптов; за исключением двух-трех маленьких гостиниц, нет ни домов, ни возделанной земли; да и сама дорога пустынна – чаще всего на ней встретишь запряженный волами фургон, груженный кипами шерсти.

В середине дня мы остановились накормить наших лошадей на маленьком постоялом дворе, называемом Уэтерборд. Местность здесь возвышается на 2800 футов над уровнем моря. Милях в полутора от этого места открывается в высшей степени примечательный вид. Едешь вниз по маленькой долине, вдоль крохотного ручейка, как вдруг неожиданно из-за деревьев, окаймляющих тропинку, открывается громадный залив глубиной, может быть, в 1500 футов. Пройдя еще несколько ярдов, останавливаешься на краю гранитной кручи и видишь внизу огромную бухту или залив – ибо я не знаю, как еще это можно назвать, – густо покрытый лесом. Стоишь как будто в глубине бухты, в обе стороны расходится полоса обрыва и виднеется за мысом мыс, точно на крутом берегу моря.

Эти обрывы сложены горизонтальными пластами беловатого песчаника и так отвесны, что во многих местах, стоя над кручей и бросая вниз камень, можно увидеть, как он ударяется о деревья на дне пропасти. Линия обрыва до того непрерывна, что достигнуть подножия водопада, образуемого этим ручейком, можно, говорят, лишь совершив обход в 16 миль. Миль на пять впереди простирается другая линия обрыва, по-видимому? полностью замыкающая долину, так что название залива в применении к этой похожей на амфитеатр впадине полностью оправдано. Вообразив себе, что извилистая гавань, глубокие воды которой были окружены крутыми, обрывистыми берегами, пересохла, а на песчаном дне ее вырос лес, можно получить представление об общем виде и строении этой долины. Такого рода картину я увидал впервые, и она поразила меня своим великолепием.

Вечером мы приехали в Блэкхит. Плато песчаника достигает здесь 3400 футов в высоту и по-прежнему покрыто такими же низкорослыми лесами. С дороги иногда можно было увидеть глубокие долины того же характера, как те, что я описал, но вследствие крутизны и глубины обрывов дна почти не было видно. Блэкхит – вполне благоустроенный постоялый двор, который содержится одним старым солдатом; он напомнил мне маленькие постоялые дворы в Северном Уэльсе.

 

 

18 января. Очень рано утром я прошел около 3 миль посмотреть Говеттс-Лип; картина походила на ту, что я видел близ Уэтер-борда, но была, пожалуй, еще грандиознее. В этот ранний утренний час залив был затянут легкой голубой дымкой, и, хоть она и нарушала общее впечатление, зато лес, раскинувшийся у нас под ногами, казалось, лежал еще глубже. Долины эти, так долго составлявшие непреодолимую преграду, препятствовавшую попыткам наиболее предприимчивых колонистов проникнуть в глубь страны – явление самое замечательное. Громадные, похожие на рукава заливы, расширяющиеся кверху, часто ответвляются от главных долин и проникают в песчаниковую платформу; с другой стороны, платформа часто выдвигает в долины мысы и даже оставляет там громадные, почти изолированные, как острова, массивы.

Чтобы спуститься в некоторые из таких долин, нужно делать обходы в 20 миль; в иные топографы пробрались только совсем недавно, а колонисты до сих пор не могут загонять туда свой скот. Но самой замечательной особенностью их строения является то обстоятельство, что хотя в верхней своей части они имеют несколько миль в ширину, но к выходу обыкновенно так суживаются, что в них невозможно попасть. Главный топограф сэр Т. Митчелл тщетно пытался сначала пешком, а потом ползком между громадными обвалившимися обломками песчаника подняться через теснину, по которой река Грос течет до слияния с Непианом; между тем в верхней своей части долина Гроса, как я сам видел, образует великолепную ровную котловину шириной в несколько миль, со всех сторон окруженную утесами, вершины которых, я думаю, нигде не опускаются ниже 3000 футов над уровнем моря.

Когда в долину Вулган по тропинке, по которой я и сам спускался, частью естественной, частью проведенной землевладельцем, загоняют скот, он не может оттуда убежать, потому что со всех остальных сторон долина окружена отвесными обрывами, а 8 милями ниже она суживается от средней ширины в полмили в теснину, через которую не проберется ни человек, ни зверь. Сэр Т. Митчелл утверждает, что большая долина реки Кокс со всеми ее ответвлениями в том месте, где эта река впадает в Непиан, суживается в ущелье шириной в 2200 ярдов и глубиной около 1000 футов. Можно привести еще ряд подобных примеров.

При виде соответствия горизонтальных пластов по обеим сторонам этих долин и огромных, похожих на амфитеатр впадин прежде всего приходит в голову, что они подобно другим долинам выдолблены водой; но, вспомнив о том, какое громадное количество камня должно было при этом быть вынесено через теснины узких ущелий, поневоле задаешь себе вопрос, не могли ли образоваться эти пространства путем оседания.

Однако, принимая во внимание форму неправильно ветвящихся долин и узких мысов, выступающих в долины от платформы, мы вынуждены отказаться от подобной мысли. Приписывать образование этих полостей современной аллювиальной деятельности было бы нелепо; да и воды с верхнего уровня, как я уже отмечал, говоря о местности близ Уэтерборда, низвергаются далеко не всегда в верхнем конце долины, а иногда в бухтообразные впадины с какой-нибудь одной стороны.

Жители говорили мне, что, глядя на эти бухтообразные впадины с выступающими справа и слева мысами, они неизменно поражались их сходству с обрывистым морским берегом. Конечно, это так; более того, многочисленные прекрасные широко разветвляющиеся гавани нынешнего побережья Нового Южного Уэльса, обыкновенно соединенные с морем узким входом, пробитым в песчаниковых прибрежных обрывах и имеющим от одной мили до четверти мили в ширину, представляют собой, пусть в миниатюре, подобие громадных долин внутри страны. Но тут сразу же возникает серьезное затруднение: почему море выдолбило эти громадные, хотя и ограниченные, углубления в обширной платформе, оставив у входа в них узкие ущелья, через которые должно было быть вынесено все огромное количество растертого в порошок вещества?

Единственное соображение, которым я могу пролить немного света на эту загадку, состоит в том, что в некоторых морях, например кое-где в Вест-Индии и в Красном море, ныне образуются, по-видимому, берега самых причудливых форм, и притом чрезвычайно крутые. Такие берега, как я вынужден допустить, образуются осадком, наносимым сильными течениями на неправильной формы дно. Изучив карты Вест-Индии, вряд ли можно сомневаться в том, что в некоторых случаях море не распределяет осадок равномерным слоем, а отлагает его вокруг подводных скал и островов; далее, во многих местах Южной Америки я замечал, что волны способны образовать высокие и крутые обрывы даже в закрытых гаванях.

Прилагая эти соображения к песчаниковым платформам Нового Южного Уэльса, я представляю себе, что пласты были нанесены сильными течениями и зыбью открытого океана на неправильной формы дно, а в оставшихся при этом незаполненными долиноподобных пространствах довольно крутые склоны, подвергаясь разрушению во время медленного поднятия суши, превратились в обрывы; истертый песчаник был вынесен либо в то время, когда море, отступая, прорыло узкие ущелья, либо впоследствии благодаря аллювиальной деятельности.

Оставив Блэкхит, мы вскоре спустились с песчаниковой платформы по проходу на горе Виктория. Чтобы устроить этот проход, понадобилось пробить громадную толщу камня, и как сам замысел, так и его выполнение достойны любой английской дороги. Теперь мы вступили в местность, лежащую почти на 1000 футов ниже и сложенную гранитом. С переменой слагающей породы улучшилась растительность: деревья стали красивее и стояли еще дальше одно от другого, а кормовая трава между ними стала несколько зеленее и обильнее. В Хассанс-Уоллс я оставил большую дорогу и сделал небольшой крюк на ферму, называемую Уоллерауанг, к управляющему которой у меня было рекомендательное письмо от ее владельца, жившего в Сиднее.

М-р Броун любезно предложил мне остаться на весь следующий день, и я с большим удовольствием согласился. Место это может служить образцом больших ферм или, вернее, овцеводческих хозяйств, характерных для Нового Южного Уэльса. Впрочем, коровы и лошади несколько многочисленнее обыкновенного, потому что тут есть топкие долины, где растет более грубый подножный корм. Около дома два-три ровных участка земли были расчищены и засеяны хлебом, который сейчас убирали жнецы; пшеницы, однако, сеют не больше, чем того достаточно на год для работников, занятых в хозяйстве.

Обыкновенно сюда назначают около сорока человек прислуги из преступников, но теперь их было немного больше. Несмотря на то что ферма была хорошо снабжена всем необходимым, здесь явно не было никаких удобств, что, быть может, объяснялось полным отсутствием женщин. Солнечный закат погожего дня обыкновенно придает всякой картине оттенок счастливого довольства; но здесь, на этой уединенной ферме, самые яркие краски окрестных лесов не могли заставить меня позабыть, что в это время сорок закоренелых преступников кончают свой рабочий день, точно африканские рабы, но без того священного права на сострадание, каким пользуются рабы.

На следующий день рано утром м-р Арчер, второй управляющий, любезно взял меня с собой на охоту за кенгуру. Мы проездили верхом бо́льшую часть дня, но охота была очень неудачна: мы не видали ни кенгуру, ни даже дикой собаки. Борзые загнали кенгуровую крысу в дупло дерева, откуда мы и вытащили ее; это животное величиной с кролика, но с виду похоже на кенгуру. Несколько лет назад местность изобиловала дикими животными, но теперь эму изгнаны и ушли далеко, а кенгуру стали очень редки; и те и другие сильно пострадали от английских борзых.

Быть может, до полного истребления этих животных еще далеко, но судьба их решена. Туземцы неизменно стремятся одалживать собак на фермах; уступка на время этих собак, требуха убитых животных да коровье молоко служат мирными дарами поселенцев, продвигающихся все дальше и дальше в глубь страны. Беспечный туземец, ослепленный этими пустячными подачками, радуется приближению белых людей, которым, по-видимому, предназначено унаследовать эту страну вместо его собственных детей.

Несмотря на неудачную охоту, мы с удовольствием проехались верхом. Лесистая местность по большей части настолько открыта, что человек может нестись по ней на лошади вскачь. Она пересечена немногочисленными плоскодонными долинами, зелеными и лишенными деревьев; в таких местах пейзаж был привлекателен, точно в парке. Во всей местности я, пожалуй, не видел места, где не было бы следов огня; эти следы были более или менее свежи, пни были более или менее черными – только это и нарушало однообразие, столь утомительное для глаза путника. Птиц в здешних лесах немного; впрочем, я видел большие стаи белых какаду, кормившихся на хлебном поле, и нескольких замечательно красивых попугаев; нередко попадались во́роны, похожие на наших галок, и еще одна птица, несколько похожая на сороку.

В вечерние сумерки я предпринял прогулку вдоль расположенных цепочкой прудов, которые в этой сухой стране представляют русло реки, и мне посчастливилось увидеть несколько знаменитых утконосов (Ornithorhynchus paradoxus). Они ныряли и играли у поверхности воды, но так мало высовывали свое тело, что их легко можно было принять за водяных крыс. М-р Броун застрелил одного, и это было, безусловно, самое необыкновенное животное; чучело не дает представления о том, как выглядят голова и клюв при жизни животного: последний становится жестким и сжимается.

 

 

20 января. Целый день ехали до Батёрста. Прежде чем выехать на большую дорогу, мы следовали просто лесной тропинкой; местность была совершенно пустынна, если не считать нескольких хижин скваттеров. В этот день мы испытали на себе похожий на сирокко австралийский ветер, приходящий из раскаленных пустынь в глубине материка. Во всех направлениях неслись облака пыли, а ощущение от ветра было такое, словно он прошел над огнем. Впоследствии я слышал, что термометр в этот день показывал снаружи 48°, а в закрытом помещении 36°. После полудня мы увидали возвышенности Батёрста.

Эти волнистые, но почти гладкие равнины весьма замечательны для этой страны тем, что совершенно лишены деревьев. Тут растут лишь редкие бурые кормовые травы. Мы проехали несколько миль по такой местности и попали в местечко Батерст, лежащее посредине того, что можно назвать либо очень широкой долиной, либо узкой равниной. В Сиднее мне советовали не составлять об Австралии ни слишком плохого мнения, судя по ландшафту, который виден с дороги, ни слишком хорошего, судя по Батёрсту; что касается этого последнего, то я не чувствовал ни малейшей опасности впасть тут в предубеждение. Правда, надо признать, что в это время стояла сильная засуха и местность представлялась в неблагоприятном свете; впрочем, месяца два-три назад, я знаю, было несравненно хуже.

Секрет быстро растущего благосостояния Батёрста состоит в том, что бурая трава, представляющаяся глазу чужеземца такой жалкой, служит превосходным кормом для овец. Город стоит на высоте 2200 футов над уровнем моря, на берегах Маккуори, одной из тех рек, которые текут в необъятную и почти неизвестную внутреннюю часть материка. Линия водораздела, отделяющая потоки, текущие в глубь страны, от тех, что направляются к морю, проходит на высоте около 3000 футов, с севера на юг на расстоянии от 80 до 100 миль от побережья.

На карте Маккуори чертят как порядочную реку, и это действительно самая большая река из тех, что собирают свои воды по эту сторону водораздела; между тем, к своему удивлению, я увидал просто цепь прудов, отделенных один от другого почти сухими промежутками. Обыкновенно тут течет небольшая речка, но иногда вода разливается бурно и высоко. Как ни мало воды во всем этом районе, но дальше в глубь страны ее становится еще меньше.

22 января. Я начал свое возвращение и поехал по новой дороге, называемой Локьеровой линией; местность вдоль нее более холмиста и живописна. Ехали мы целый день, и так как дом, где я хотел переночевать, стоял несколько в стороне от дороги, то я не без труда разыскал его. На этот раз, как, впрочем, и во всех других случаях, я встретил среди низших классов населения всеобщую и предупредительную вежливость, которой вряд ли можно было ожидать от них, если принять во внимание, кто они такие и кем они были. Ферма, где я провел ночь, принадлежала двум молодым людям, лишь недавно сюда приехавшим и начинавшим поселенческую жизнь. Почти полное отсутствие каких бы то ни было удобств было не слишком привлекательным, но они видели перед собой безусловное процветание в будущем, которого ждать уже недолго.

 

 

На следующий день мы проезжали мимо обширных пространств, охваченных пожарами, и через дорогу тянулись клубы дыма. Перед полуднем мы выехали на прежнюю дорогу и поднялись на гору Виктория. Ночевал я в Уэтерборде, а до наступления сумерек предпринял еще одну прогулку к «амфитеатру». По пути в Сидней я очень приятно провел вечер с капитаном Кингом в Данхиведе и наконец окончил свою небольшую экскурсию по колонии Новый Южный Уэльс.

Перед прибытием сюда меня всего более интересовали три вопроса: состояние высших классов общества, положение преступников и условия, привлекающие людей эмигрировать сюда. Конечно, мнение, составленное после такого краткого посещения, вряд ли чего-нибудь стоит, но не составить себе никакого мнения так же трудно, как иметь правильное суждение. В общем, то, что я слышал, в большей степени, чем то, что я видел, разочаровало меня в состоянии общества. Все жители разделились на враждующие партии почти по всем вопросам.

Среди тех, кто по своему положению должен был бы подавать пример, многие открыто живут в таком разврате, что порядочные люди не могут с ними общаться. Между детьми разбогатевших бывших каторжников и свободными поселенцами существует постоянное соперничество, причем первым угодно считать, будто честные люди незаконно вмешиваются в их дела. Все население, бедные и богатые, стремятся разбогатеть; среди высших классов постоянной темой разговоров служат шерсть и овцеводство.

В семейной жизни существует много серьезных неудобств, из коих главное, быть может, – необходимость жить в окружении прислуги из преступников. До чего противны всем чувствам услуги человека, который, быть может, вчера был выпорот за какой-нибудь пустяк по вашему же представлению! Женская прислуга, конечно, много хуже; дети выучиваются от нее самым скверным выражениям, и хорошо, если не столь же скверным мыслям.

С другой стороны, частный капитал приносит здесь без всяких хлопот со стороны владельца прибыль втрое большую, чем в Англии, а постаравшись, человек наверняка разбогатеет. Предметы роскоши имеются в изобилии и стоят лишь немного дороже, чем в Англии, а большинство предметов питания здесь дешевле. Климат тут великолепный и совершенно здоровый, но в моих глазах он теряет свою прелесть из-за неприветливого вида страны.

Поселенцы имеют то преимущество, что их сыновья с раннего возраста помогают им в делах. В возрасте от 16 до 20 лет они нередко ведут хозяйство на отдаленных пастбищах. При этом, однако, приходится допускать тесное общение юношей с прислугой из преступников. Мне неизвестно, чтобы моральный уровень общества принял какой-нибудь особенный характер, но при подобных нравах и отсутствии каких бы то ни было интеллектуальных интересов он, почти несомненно, должен упасть. Что до меня, то я думаю, что только острая необходимость заставила бы меня эмигрировать.

Быстрый расцвет и будущие перспективы этой колонии мне, человеку, не разбирающемуся в этих вопросах, совершенно непонятны. Двумя главными предметами вывоза являются шерсть и китовый жир, но и тому и другому продукту есть предел. Страна совершенно непригодна для проведения каналов, а потому существует некоторая не очень далекая граница, дальше которой сухопутная перевозка шерсти не окупит затрат на стрижку и уход за овцами. Подножный корм повсюду так скуден, что поселенцы уже продвигаются далеко в глубь материка, а в этом направлении страна становится чрезвычайно бедной.

Сельское хозяйство никогда не удастся развить в широких размерах вследствие засух; поэтому, насколько я могу предвидеть, Австралия, должно быть, останется, в конце концов, только в будущем страной промышленной. Обладая углем, она всегда имеет под рукой двигательную силу. Так как обитаемая местность тянется вдоль побережья, а жители – выходцы из Англии, здесь сложится, безусловно, морская нация. Раньше я представлял себе, что Австралия вырастет в такую великую и сильную страну, как Северная Америка, но теперь ее величие в будущем кажется мне довольно сомнительным.

Что касается положения преступников, то судить о нем у меня еще меньше возможностей, чем о других вопросах. Прежде всего неясно, является ли вообще их положение наказанием: никто не станет настаивать на том, что оно очень тяжелое. Впрочем, я думаю, это не имеет значения, пока ссылка продолжает наводить на преступников ужас на родине. Житейские нужды осужденных удовлетворяются хорошо; их надежда на освобождение и спокойную жизнь в будущем недалека от осуществления, а при хорошем поведении превращается в уверенность. «Отпускное удостоверение», которое дает осужденному свободу в пределах известного района, покуда он вне каких-нибудь подозрений и не совершил нового преступления, выдается за хорошее поведение по истечении известного числа лет, пропорционального сроку, определенному приговором; но при всем этом, даже оставляя в стороне предварительное заключение и тяжкий переезд, в годы принудительного труда, я полагаю, они тоже не могут быть ни довольны, ни счастливы.

Как указывал мне один неглупый человек, преступники знают только чувственные наслаждения, а их-то они лишены. Исключительные возможности, которыми пользуется правительство, даруя полное прощение, а также глубокий страх перед заключением в каторжные лагеря разрушают доверие осужденных друг к другу и предупреждают преступления. Что касается чувства стыда, то оно, по-видимому, здесь неизвестно, и я сам несколько раз видел очень яркие тому доказательства. Как это ни странно, но я повсюду слышал, что осужденные – отъявленные трусы; нередко случается, что некоторые из них отчаиваются, и жизнь становится им нипочем, но они лишь изредка приводят в исполнение какой-нибудь план, требующий хладнокровия или длительной выдержки.

Худшая сторона всего этого дела состоит в том, что в то время как с точки зрения закона их можно считать исправившимися и они сравнительно редко совершают проступки, предусматриваемые законом, об их нравственном исправлении, по-видимому, не может быть и речи. Хорошо осведомленные люди заверяли меня, что человек, который хотел бы исправиться, не может этого сделать, пока живет вместе с другой принудительно работающей прислугой: его будут преследовать, и жизнь его станет невыносимой. Не следует также забывать о заразительном влиянии, которое оказывает пребывание на кораблях для перевозки осужденных и в тюрьмах как здесь, так и в Англии.

В общем, как место наказания Австралия вряд ли отвечает цели; как система подлинного исправления ссылка сюда ничего не дает, впрочем, может быть, как и всякая иная система; но как средство сделать людей внешне честными, превратить бродяг, самых бесполезных в одном полушарии, в деятельных граждан другого полушария и тем самым положить начало новой и прекрасной стране – великому центру цивилизации, – система оказалась настолько успешной, что равной ей, пожалуй, не знает история.

30 января. «Бигль» отплыл в Хобарт-Таун на Вандименовой Земле. 5 февраля, после шестинедельного перехода, в течение которого сначала было ясно, а затем – холодно и ветрено, мы вошли в бухту Сторм [Бурную]; погода подтвердила справедливость этого грозного названия. Бухту вернее назвать эстуарием, потому что в глубине в нее впадает река Деруэнт. У входа в бухту видны обширные базальтовые платформы, но повыше местность становится гористой и покрывается светлым лесом. Внизу холмы, обрамляющие бухту, расчищены, и ярко-желтые хлебные поля и темно-зеленые картофельные кажутся весьма изобильными.

Поздно вечером мы бросили якорь в уютной маленькой бухте, на берегах которой расположена столица Тасмании. Первое впечатление от нее гораздо хуже, чем от Сиднея; последний вполне можно назвать большим городом, этот же – всего только городок. Он стоит у подножия горы Веллингтон, достигающей 3100 футов высоты, но не отличающейся живописностью; впрочем, из этого источника город в изобилии получает воду. Вокруг бухты размещаются неплохие товарные склады, а с одной стороны стоит маленький форт. После того как мы побывали в испанских колониях, где обыкновенно уделяют столько внимания укреплениям, здешние средства обороны показались нам весьма жалкими. Сравнивая город с Сиднеем, я был всего более поражен относительной малочисленностью больших домов, как выстроенных, так и строящихся. По переписи 1835 г. в Хобарт-Тауне 13 826 жителей, а во всей Тасмании – 36 505.

Все туземцы выселены на один остров в проливе Басса, и Вандименова Земля пользуется тем крупным преимуществом, что лишена туземного населения. Этот жесточайший шаг был, по-видимому, совершенно неизбежен, ибо то было единственное средство оборвать беспрерывные и ужасные грабежи, поджоги и убийства, совершавшиеся чернокожими: все это рано или поздно привело бы к их окончательной гибели. Однако, я боюсь, не приходится сомневаться в том, что вся эта цепь злодейств и их последствия были вызваны постыдным поведением некоторых наших соотечественников. Тридцать лет – не много времени для полного изгнания туземцев с их родного острова, а ведь этот остров величиной почти с Ирландию.

Весьма любопытна переписка по этому вопросу между английским правительством и властями Вандименовой Земли. Несмотря на то что в стычках, продолжавшихся с перерывами в течение нескольких лет, было убито и взято в плен множество туземцев, они, по-видимому, никак не могли проникнуться сознанием превосходства наших сил; но в 1830 г. на острове было введено военное положение, а всему населению было приказано содействовать попытке одним ударом захватить всю местную расу. Был принят план, очень сходный с тем, как проводятся большие охотничьи состязания в Индии; войска выстроили шеренгой поперек всего острова, предполагая загнать туземцев в «мешок» на Тасманов полуостров.

Попытка провалилась: туземцы, взяв на привязь своих собак, в одну из ночей прокрались через линию войск. В этом нет ничего удивительного, если принять во внимание изощренность их чувств и обычный способ красться ползком за дикими животными. Меня уверяли, что они могут спрятаться чуть ли не на голой земле, и притом таким образом, что в это трудно поверить, пока не увидишь своими глазами: их смуглые тела легко принять за те обгорелые пни, что разбросаны по всей стране. Мне рассказывали об одном состязании между группой англичан и туземцем, который стоял весь на виду, на склоне обнаженного холма; стоило англичанам закрыть на какую-нибудь минутку глаза, как он приседал на корточки, и те уже ни за что не могли отличить его от окружающих пней.

Но вернемся к «охотничьему состязанию»; туземцы поняли, как ведется война, и страшно встревожились, так как сразу осознали всю силу и многочисленность белых. Через некоторое время явились 13 человек из двух племен: поняв свою беззащитность, они с отчаяния сдались в плен. Затем благодаря бесстрашным усилиям м-ра Робинсона, энергичного и благожелательно настроенного человека, который отважился лично посетить наиболее враждебных туземцев, все остальные согласились поступить подобным же образом.

Тогда их выселили на один остров, снабдив пищей и одеждой. Граф Стржелецкий говорит, что «во время их высылки в 1835 г. число туземцев достигало 210 человек. В 1842 г., т. е. через 7 лет, их насчитывалось только 54 человека, и в то время как во внутренних областях Нового Южного Уэльса каждое семейство, не зараженное общением с белыми, изобилует детьми, семьи, живущие на острове Флиндерса, за 8 лет произвели всего 14 человек потомства!»

 

 

«Бигль» пробыл здесь 10 дней, и за это время я совершил несколько приятных маленьких экскурсий преимущественно с целью обследования геологического строения ближайших окрестностей. Наибольший интерес представляли, во-первых, некоторые содержащие окаменелости пласты, относящиеся к девонскому или каменноугольному периоду; во-вторых, доказательства недавнего небольшого поднятия суши; наконец, обособленное поверхностное включение желтоватого известняка – травертина, содержащего многочисленные отпечатки листьев деревьев, а также наземных моллюсков, ныне не существующих. Нет ничего невероятного в том, что этот маленький карьер заключает в себе единственный сохранившийся памятник растительности, покрывавшей Вандименову Землю в одну из былых эпох.

Климат здесь более влажный, чем в Новом Южном Уэльсе, а потому земля плодороднее. Земледелие процветает; обработанные поля имеют хороший вид, а огороды и сады изобилуют буйно разрастающимися овощами и фруктовыми деревьями. Некоторые фермы, расположенные в уединенных местах, выглядели очень привлекательно. Растительность своим общим видом сходна с австралийской, но, может быть, она несколько зеленее и веселее, а пастбищная трава между деревьями несколько обильнее.

Однажды я предпринял длительную прогулку по тому берегу бухты, который расположен напротив города; бухту я пересек на одном из двух пароходов, постоянно курсирующих туда и обратно. Механизм одного из судов был целиком изготовлен в этой колонии, которая с самого своего основания насчитывала тогда всего 33 года! В другой день я поднялся на гору Веллингтон; я взял с собой проводника, потому что первая моя попытка окончилась неудачей – до того густ был лес. Проводник наш, впрочем, оказался бестолковым малым и повел нас к южному, сырому склону горы, покрытому очень пышной растительностью; подъем там из-за множества гнилых древесных стволов был почти так же труден, как подъем на гору на Огненной Земле или на Чилоэ.

Чтобы добраться до вершины, пришлось упорно карабкаться пять с половиной часов. Во многих местах эвкалипты достигали громадных размеров, образуя великолепный лес. В некоторых самых глубоких лощинах необыкновенно разрослись древовидные папоротники; я видел один, достигавший по крайней мере 20 футов в вышину до основания листьев, а в обхвате имел ровно 6 футов. Листья, образуя нечто вроде изящнейших зонтиков, давали густую тень, подобную мраку первого часа ночи. Вершина горы широка, плоска и сложена громадными угловатыми массивами обнаженной зеленокаменной породы.

Она поднимается на 3100 футов над уровнем моря. Стояла великолепная ясная погода, и мы насладились обширнейшим видом: к северу страна, казалось, состояла из одних только покрытых лесом гор примерно такой же высоты, что и та, на которой мы стояли, и с такими же мягкими очертаниями; к югу отчетливо, словно на карте, рисовалась изрезанная береговая линия, образующая множество заливов со сложными контурами. Пробыв на вершине несколько часов, мы спустились по более удобному пути, но на «Бигль» попали только в 8 часов, в самом конце утомительного дня.

7 февраля. «Бигль» отплыл из Тасмании и 6-го числа следующего месяца прибыл в залив Короля Георга, расположенный близ юго-западного угла Австралии. Мы провели там 8 дней, и за все время нашего путешествия нам ни разу не было так скучно. Страна, если смотреть на нее с некоторого возвышения, представляется лесистой равниной, на которой там и сям выступают округленные и частично обнаженные гранитные холмы.

Однажды я с группой товарищей вышел в надежде увидеть охоту на кенгуру и проделал пешком немало миль по стране. Почва повсюду была песчаная и очень бедная; она была покрыта либо грубой растительностью в виде резких низких кустарников и жесткой травы, либо лесом низкорослых деревьев. Весь ландшафт напоминал высокую песчаниковую платформу в Голубых горах; впрочем, казуарина (дерево, немного похожее на сосну) встречается здесь в большом количестве, а число эвкалиптов, пожалуй, меньше.

На открытых местах росло много травяных деревьев; растения эти по виду своему имеют какое-то сходство с пальмами, только их не венчает великолепная крона: они могут похвастать всего только пучком очень грубых травовидных листьев. Издали ярко-зеленый в общем, цвет кустарника и других растений, казалось бы, обещал плодородие. Однако довольно было одной-единственной прогулки, чтобы рассеять подобную иллюзию, и, я думаю, никто на моем месте не пожелал бы когда-нибудь снова бродить по такой неприветливой местности.

Однажды я сопровождал капитана Фицроя на Болд-Хед; место это упоминается многими мореплавателями, где одни якобы видели кораллы, а другие – окаменелые деревья, стоящие в таком же положении, как в свое время росли. На наш взгляд, слои здесь образовались из нанесенного ветром тонкого песка, состоящего из крохотных окатанных частиц раковин и кораллов; песок постепенно покрывал ветки и корни деревьев, а также множество наземных моллюсков.

Затем все это отвердевало вследствие того, что туда просачивались известковые вещества, а цилиндрические полости, оставшиеся после разложения дерева, точно так же были заполнены твердым псевдосталактитовым камнем. В настоящее время дождь и ветер уносят более мягкие части, а потому твердые слепки корней и ветвей деревьев выходят на поверхность и производят обманчивое впечатление мертвого леса.

Во время нашего пребывания там поселок посетило большое племя туземцев, так называемые «люди белого какаду». Этим туземцам, а также тем, что принадлежали племени залива Короля Георга, мы дали несколько бадей рису и сахару, и они согласились устроить корробери – большое празднество с плясками. Как только стемнело, были разведены небольшие костры, и мужчины занялись своим туалетом, т. е. стали разукрашивать себя белыми пятнами и полосами. Лишь только все было готово, запылали большие костры, вокруг которых собрались зрители – женщины и дети; мужчины из племени какаду и с залива Короля Георга разделились на две партии, но танцевали по большей части согласованно.

Пляски состояли в том, что танцующие выбегали то боком, то гуськом на открытое место и все сразу с силой ударяли ногами о землю, словно маршируя. Их тяжелые шаги сопровождались каким-то хрюканьем, постукиванием дубинок и дротиков и другой разнообразной жестикуляцией: так, например, они простирали руки и извивались всем телом. То было чрезвычайно грубое, дикое зрелище и, на наш взгляд, лишенное всякого смысла; но мы заметили, что чернокожие женщины и дети наблюдали его с величайшим удовольствием. Быть может, эти пляски первоначально изображали известные действия, например войну и победу.

Один из танцев назывался «пляской эму»: каждый танцующий вытягивал руку, выгибая ее наподобие шеи этой птицы. В другом танце один мужчина подражал движениям кенгуру, пасущегося в лесу, а второй подползал, делая вид, будто бросает в него дротик. Когда оба племени смешались в пляске, земля задрожала под тяжестью их ног, а воздух огласился дикими криками.

Все, по-видимому, были воодушевлены, и группа обнаженных фигур, озаренных светом пылающих костров и движущихся в одной отвратительной гармонии, представляла великолепный образец праздника у дикарей, стоящих на самой низкой ступени варварства. На Огненной Земле мы видели много любопытных сцен из жизни дикарей, но ни разу, мне кажется, туземцы там не были до того воодушевлены и непринужденны. Когда танцы окончились, вся группа уселась на земле в большой круг, и, ко всеобщему восторгу, были распределены вареный рис и сахар.

После того как отплытие, к нашей досаде, несколько раз откладывалось из-за туманной погоды, 14 марта мы с радостью вышли из залива Короля Георга и взяли курс на остров Килинг. Прощай, Австралия! Ты растущее дитя, и, без сомнения, придет день, когда ты станешь великой владичицей Юга; для нежной привязанности ты уж слишком велика и честолюбива, но для уважения еще недостаточно велика. Я покидаю берега твои без грусти и сожаления.