Часть первая

Еще с детства пристрастием моим были путешествия. Эта врожденная склонность с годами все увеличивалась; я чувствовал, как с каждым днем во мне росло желание повидать другие страны. С невероятным увлечением читал я книги о путешествиях, о чужеземных странах, рассказы о новых открытиях. Хотя желание родителей, предназначавших меня в судьи, и отсутствие необходимых средств для того, чтобы предпринять долгое путешествие, были большой помехой к исполнению моих желаний, я все же чувствовал, что ничто не может воспрепятствовать тому, что предназначено судьбою. Едва мне исполнилось пятнадцать лет, меня отправили в армию в Италию, где я пробыл около двух лет, а когда смог вернуться на родину, то сразу же был вынужден снова отправиться в Каталонию с большим отрядом, чем я имел до тех пор. Я воевал в течение трех лет[61] и не бросил бы службу, если бы не неожиданная смерть отца, заставившая меня вернуться, для того чтобы вступить во владение оставшимся после него имуществом, и если бы не просьбы матери, которая в мое отсутствие не могла утешиться от такой тяжелой утраты. Эти соображения вынудили меня возвратиться домой, и воля матери заставила меня сменить меч на мантию судьи. Пришлось заняться изучением права, и за четыре-пять лет я достиг таких успехов, что получил звание доктора. Затем я был зачислен адвокатом при Верховном суде – должность, с которой обычно начинают, желая достигнуть более высоких чинов. Вначале я учился говорить речи на выдуманные мною самим темы, а затем выбирал себе настоящие дела и выступал не без успеха. Своих сил я не жалел и довольно хорошо справлялся со всем этим, стараясь достигнуть некоторого уважения. Иногда мне нравились эти упражнения, в которых молодые люди любят блеснуть умом и красноречием совершенно независимо от того, какое они получают вознаграждение за них. Но как только дело дошло до практики в суде, то она оказалась такой нечистоплотной и требовала такого низкопоклонства, что за короткое время мне окончательно опротивела. Разумеется, я любил красоту и радость жизни, я был откровенен и честен и настолько мало способен к этой должности, что готов был как можно скорее ее покинуть. Пока я раздумывал о том, как от нее избавиться, умерла моя мать; ее смерть дала мне возможность располагать самим собой и имуществом, да к тому же и горе мое было настолько велико, что все мне сделалось невыносимым, и, не раздумывая, я решил надолго покинуть свою родину! Я привел свои дела в порядок, для того чтобы выполнить это намерение. Я отделался от всего имущества, за исключением клочка земли, оставленного на случай необходимости, и передал его одному верному другу, который мне всегда давал отчет, когда ему удавалось получать вести обо мне.

После этого я объездил почти все провинции французского королевства, посетил знаменитый город Париж, пребывание в котором настолько очаровало меня, что я незаметно прожил там безвыездно около двух лет. Но желание путешествовать снова овладело мною, когда мне представился случай поехать в Германию, где я пробыл довольно долго. Итак, я побывал во всей Германии, и при дворе императора, и при дворах имперских князей. Оттуда я проследовал в Швецию и Данию, затем в Нидерланды, где и закончились мои путешествия по Европе и где я отдыхал до 1655 года. Там же я сел на корабль, отправлявшийся в Восточную Индию.

К этому тяжелому путешествию меня побудили любознательность и бывшее у меня всегда горячее желание повидать новую страну, о которой говорилось столько чудесного. Еще повлияли на меня настойчивые уговоры друга, имевшего в Батавии собственность и направлявшегося в эту страну, а кроме того, должен чистосердечно признаться, что надежда извлечь выгоду из этого путешествия окончательно склонила меня. Эти мысли настолько овладели мною, что, приготовившись к этому путешествию, я со своим другом погрузился на вновь построенный и снаряженный корабль «Золотой Дракон», отправлявшийся в Батавию. На этом судне, грузоподъемностью приблизительно в шестьсот тонн, было тридцать две пушки, четыреста человек матросов и пассажиров и громадная сумма денег, принадлежавшая моему другу Ван-де-Нюи.

12 апреля 1655 года мы снялись с якоря у Текселя и под свежим восточным ветром быстро и благополучно, насколько того можно было желать, прошли канал между Францией и Англией и так дошли до открытого моря. Далее наш путь лежал на Канарские острова; иногда мы испытывали на себе непостоянство и изменчивость ветра, но без бурь. Мы запаслись на этих островах теми продуктами, которые сумели найти и в которых могла встретиться нужда. Затем мы пошли к островам Зеленого Мыса; мы увидели их издалека и подошли к ним без труда и особых приключений. Правда, по пути мы видели морских чудовищ, летающих рыб, новые созвездия и другие вещи этого рода, но так как они обычны, были уже описаны и уже несколько лет как потеряли прелесть новизны, то не стоит говорить о них и увеличивать размер этой книги бесполезными рассказами, которые могут исчерпать терпение читателя и мое. Итак, достаточно будет сказать, что мы благополучно продолжали наше путешествие до 3° южной широты, куда мы прибыли 2 августа того же 1655 года. Море, которое до тех пор нам благоприятствовало, начало показывать нам свою изменчивость. Около трех часов дня небо, бывшее ясным и чистым, покрылось густыми тучами, за громом и молнией последовали сильные порывы ветра, дождь с градом и буря. При виде грозы лица наших матросов побледнели и осунулись. Хотя у них было время на то, чтобы закрепить паруса, укрепить пушки и привести все в порядок, но тем не менее, предвидя надвигающийся ураган, они опасались его ужасной силы. Море начало волноваться, и ветер, быстро меняясь, менее чем за два часа прошел через все точки компаса. Наше судно бросало самым ужасным образом, с одного бока на другой, то вверх, то вниз; ветер нас бросал то вперед, то назад; мачты, реи, снасти были снесены, буря была настолько сильна, что большая часть наших моряков заболела и не могла слышать команды, не то что ей повиноваться. Всех пассажиров заперли в трюме; мой друг и я лежали у грот-мачты в самом угнетенном состоянии и оба раскаивались: он в своем желании наживы, а я в безумной любознательности. Нам тысячу раз хотелось быть в Голландии, и тысячу раз мы отчаивались увидеть не то что эту страну, а землю вообще, так как в нашем положении всякая страна была бы хороша. Но тем временем наши матросы не спали и делали все, что могли, для нашего спасения; они употребили всю свою силу и ловкость: одни работали у руля, другие у насосов и всюду, куда их призывала необходимость. Таким образом, с благословения бога, они своими усилиями спасли корабль от неистового урагана, превратившегося в особый ветер, который нас понес к югу с такой силой, что было невозможно изменить направление. Мы были вынуждены покориться стремительности этого ветра и плыть туда, куда нас влекло. После двухдневного плавания ветер несколько изменился и отнес нас к юго-востоку, и в течение трех дней мы плыли в таком густом тумане, что едва могли различать предметы на расстоянии пяти-шести шагов. На шестой день ветер слегка ослабел, но продолжал дуть на юго-восток до полуночи. Под конец вдруг мы почувствовали такое спокойствие, как будто наше судно попало в пруд или в мертвое море, что нас очень удивило. Два-три часа спустя небо прояснилось, и мы увидели несколько звезд, но по ним ничего нельзя было определить. Вообще нам казалось, что мы находимся недалеко от Батавии и по крайней мере за сотни лье от Австралийской Земли, но спустя некоторое время мы узнали, что очень ошибались в своих предположениях. На седьмой день продолжалось то же спокойствие, мы смогли отдохнуть, осмотреть все части нашего судна, и оказалось, что оно почти не пострадало, так как было настолько крепко построено, что выдержало напор волн и не дало никакой течи. На восьмой день поднялся умеренный ветер, двинувший нас на восток к великой нашей радости, потому что он не только приближал нас к цели нашего путешествия, но избавил нас от боязни долгого штиля. В тот же день около полуночи небо потемнело, появился туман, и ветер настолько усилился, что мы снова стали опасаться шторма. На девятый день туман продолжался, набегали причудливые шквалы, и мы находились в большой опасности. К двенадцати часам ночи ветер изменился, усилился, и снова нас с силою понесло на юго-восток, а туман все более и более сгущался. Приблизительно в полночь, в то время как ветер дул со страшною силою и наше судно шло с большою скоростью, мы вдруг сели на мель в тот момент, когда меньше всего этого опасались, и так прочно, что судно совершенно не двигалось, как будто пригвожденное. Вот когда мы подумали, что окончательно погибли, и каждую минуту ждали, что наше судно силою ветра и под напором волн разнесет на куски. Видя, что никакие человеческие силы спасти нас не могут, мы обратились за помощью к богу и молили его, чтобы он в своем бесконечном милосердии услышал нашу молитву и помог нам найти спасение там, где мы ждали лишь погибели. Когда наступило утро и туман несколько рассеялся на солнце, мы увидели, что сидим на мели около какого-то неизвестного нам острова или материка. Это открытие превратило наше отчаяние в надежду, потому что хоть земля эта была нам неизвестна и мы не знали, найдем ли мы там облегчение наших бед, но всякую землю радостно было видеть людям, которые в течение нескольких дней носились по волнам между жизнью и смертью. К полудню погода прояснилась, и стало жарко, солнце рассеяло туман, ветер полегчал, и море также стало спокойнее.

Около трех часов пополудни наступил отлив, и наше судно оказалось сидящим на илистом песке как бы в рамке глубиною не более пяти футов. Это было на расстоянии мушкетного выстрела от берега, довольно высокого, но на который можно было взобраться. Мы и решили высадиться на него и перевезти свои вещи с судна. Для этой цели мы спустили шлюпку, в которую сели двенадцать наших самых храбрых, хорошо вооруженных людей, и послали их на разведку, поручив выбрать место невдалеке от берега, где мы могли бы расположиться лагерем, не удаляясь от корабля. Как только они высадились, с высокого холма, находившегося невдалеке от берега, они внимательно осмотрели местность. Но они не увидели ни домов, ни селений, никаких признаков того, что место обитаемо. Почва была песчаная, и никакой растительности, кроме дикорастущего кустарника, не было.

Они не обнаружили ни ручья, ни реки в тех местах, которые им были видны, и, не имея времени в тот день продолжить разведку, вернулись обратно через три часа, не рискуя удалиться в глубь неизвестной страны. На следующий день они снова высадились на берег, и им было дано приказание вернуть шлюпку и лодку, чтобы мы могли постепенно перевезти людей на землю. Мы решили также перевезти на берег все, что было у нас ценного, а в особенности оставшиеся боевые припасы, которые, слава богу, не были попорчены. Все приказания исполнялись с такой точностью и старанием, что на следующий день после крушения мы высадились на берег с лучшей, самой необходимой частью наших припасов. Те, которые перебрались первыми, расположились на возвышенном месте на берегу около моря против нашего корабля: приблизительно на 40° южной широты по нашим самым точным измерениям. Это место было защищено со стороны суши и моря так, что наши часовые могли с высоты видеть все, что происходит в окрестностях. Выбранное нами место было надежным и удобным. Сюда-то мы и перевезли постепенно всех наших людей, съестные припасы и товары, оставив десяток людей на корабле до тех пор, пока при приливе окажется возможным снять судно с мели или принять какие-нибудь другие меры. Как только мы перебрались на берег, мы собрали совет, для того чтобы обсудить меры самозащиты. Было решено, что на суше остается тот же порядок, что и на море, до тех пор пока положение не изменится. Затем было решено свершить общую молитву, чтобы поблагодарить бога за его благость по отношению к нам, за чудесное спасение нашего имущества, и молить о помощи нам в совершенно незнакомом месте, где мы можем попасть во власть дикарей или умереть с голоду из-за отсутствия съестных припасов, если милосердный бог не позаботится о нас так, как заботился и раньше.

После этого офицеры разделили людей на три отряда, два из них должны были без перерыва работать в лагере и обнести его окопами, чтобы предохранить нас от неожиданных нападений, а третий был отправлен в глубь страны на поиски дров и чего-нибудь съедобного. Те же, которые остались охранять корабль, получили приказание осмотреть, в каком состоянии он находится, и выяснить возможность его использования. После тщательного осмотра они установили, что киль с такою силою врезался в песок, что оказался разбитым, и настолько глубоко увяз, что было уже невозможно вытащить его. Они добавили, что, по их мнению, киль следовало бы разломать на части и из этих обломков соорудить одну или пару шлюпок и отправить их в Батавию. Этот совет был одобрен, и были выбраны наиболее подходящие люди для его выполнения.

Отряд, посланный на разведку, не рискнул зайти далеко в глубь страны из страха перед какими-нибудь злоключениями и вскоре вернулся в лагерь в надежде, что, когда мы лучше укрепимся и будут поставлены пушки, они смогут лучше обследовать местность. Все же они нам принесли дров и нечто вроде ежевики, в изобилии росшей на кустарнике. Те, которые шли по берегу моря, нашли большое количество устриц и других раковин, что позволило нам сберечь имевшиеся на корабле съестные припасы, которых, по нашим точным расчетам, могло хватить лишь на два месяца. Это соображение заставило нас подумать о способах растянуть продовольствие на наиболее долгий срок, а это возможно было сделать, лишь урезывая его и прибавляя другие съедобные продукты. Заметив, что море в некоторых местах богато рыбою, мы приготовили сети и рыболовные снасти. Улов оказался столь хорошим, что мы питались отчасти рыбою, раковинами и ежевикою, о которой мы уже говорили. Поэтому мы сократили порции съестных припасов с корабля, доведя их до восьми унций в день. Мы еще не нашли пресной воды, а в ней мы больше всего нуждались. Хотя мы и выкопали колодец, в котором было воды с избытком, но она была соленая из-за близости моря, нездоровая и неприятная на вкус.

Наши разведчики, делавшие каждый день новые открытия, осмотрели местность приблизительно на десять миль вокруг нашего лагеря; не найдя никаких следов человека или животных, они уходили все дальше, но все же не нашли на этой громадной песчаной равнине ни одного живого существа, кроме нескольких змей, какой-то породы крысы величиною с кролика и птиц, похожих на диких голубей, но несколько крупнее, которые питались ежевикой. Они застрелили несколько штук и принесли в лагерь, и мы, попробовав, нашли их очень вкусными, в особенности птиц. Эти новые открытия заставили нас сократить укрепительные работы, мы ограничились тем, что выкопали небольшой ров вокруг лагеря и решили, что это может служить достаточной защитой в необитаемой местности. В самых удобных местах мы расставили пушки и не страшились больше ни людей, ни животных; нам оставалось опасаться только голода и превратностей погоды. Хотя мы и не знали климата, но он нам показался здоровым за четырнадцать дней, уже проведенных на этом берегу, во время которых сооружалась шлюпка. Через несколько дней она была готова выйти в море с провиантом на восемь человек, рассчитанным на шесть недель, – это все, что мы могли дать им с собою. Когда же поднялся вопрос о выборе восьми человек для поездки в Батавию, наши матросы заспорили о том, кому ехать в это путешествие, потому что было мало желающих пуститься в плавание, а все же было необходимо, чтобы кто-то предпринял его. Было решено выбрать несколько лучших матросов и предоставить им бросить жребий между собою, чтобы разрешить спор. Так и сделали. Жребий пал на самого хозяина судна, на одного матроса, прозванного Принцем, и еще на шесть других, имена которых я забыл. Когда они увидели, что сама судьба была за то, чтобы ехать именно им в это путешествие, они без сопротивления повиновались. После того как мы договорились о сигнале, который мы дадим, для того чтобы можно было отыскать нас в случае, если они вернутся с помощью, они простились с нами и сели в шлюпку. Ветер дул с берега, и они, воспользовавшись им, чтобы выйти в море, вскоре скрылись с наших глаз, а мы стали молиться богу и просить его об их благополучном возвращении, возложив всю надежду на его милосердие.

В тот же день мы собрали совет, для того чтобы решить, на каком образе правления нам остановиться, какой больше всего подходил бы к нашему положению. Несколько наших офицеров уплыли на шлюпке, и наш морской порядок отчасти изменился, да и мы сами пришли к заключению, что он не совсем подходит к жизни на земле. Было сделано несколько предложений, не оставшихся без возражений, и, наконец, после нескольких замечаний, было решено установить военное управление под начальством генерала и нескольких подчиненных ему офицеров, образующих Верховный военный совет, которому предоставляется право разрешения и проведения всех вопросов. Когда дошло до выбора из всей нашей компании начальника, то взоры всех повернулись в сторону моего друга Ван-де-Нюи, и все хотели воздать ему эту честь, потому что он был самым значительным из всех нас человеком и имел много имущества на корабле. Но он скромно уклонился, сказав, что слишком молод и слишком малоопытен в военном деле, чтобы достойно справиться с такого рода обязанностями, что в подобном случае следовало бы выбрать человека более опытного, чем он; он указал, что никогда не был на войне и никогда не занимал общественных должностей. Заметя тревогу и замешательство на лицах присутствующих, он сказал, что благодарит за любовь и уважение, что ему бы хотелось быть достойным предлагаемого ему назначения, но так как он не обладает такими способностями, чтобы быть достойным генералом, он просит разрешения рекомендовать человека, вполне способного справиться с этой задачей, который занимал командные должности в Европе в двух армиях, несколько лет провел в путешествиях, что, безусловно, дало ему большие познания в политике. Он добавил, что этот человек известен им всем, и он осмеливается утверждать, что они уже питают к нему уважение, хотя они его и меньше знают, чем он сам, которому с давних пор известны его хорошее поведение и честность. «Это лицо, о котором я говорю, – сказал он, указывая на меня рукою, – капитан Сиден, руководству и авторитету которого я охотно подчинюсь, если вы захотите его избрать нашим генералом».

Это неожиданное выступление и взгляды всех присутствующих, обратившиеся ко мне, несколько меня смутили, но, быстро оправившись, я ответил, что рекомендация господина де-Нюи больше вызвана дружбою, которую он питает ко мне, чем уверенностью в моих познаниях и достоинствах, что я иностранец, родившийся в стране, далекой от Голландии, что в нашей среде найдутся люди более способные к этому делу, чем я, что мне хотелось бы, чтобы меня от этого избавили, что я предпочитаю повиноваться тому, кого они изберут, чем самому принять командование.

Не успел я окончить свою речь, как некий Сварт, человек очень смелый и деятельный, всегда сопровождавший меня в наших вылазках, вдруг взял слово и сказал: «Милостивый государь, все отговорки ни к чему не приведут, и, если вы последуете моему совету и совету господина де-Нюи, вы согласитесь стать нашим генералом. То, что он говорил о ваших достоинствах, всем известно, я же, в частности, могу сказать, что с тех пор, как мы находимся на этом берегу, вы из всех нас оказались самым осторожным и энергично работали для общего спасения и блага. Довольно и этого довода, чтобы убедиться, что вы достойны руководить, а кроме того, мы купцы или судовладельцы и ничего не смыслим ни в войне, ни в военных порядках, и вы можете нас этому научить. Вы единственный обладаете требуемыми для этого назначения качествами, и только вы способны нами руководить. Стало быть, я заявляю, что я никому, кроме вас, подчиняться не стану».

Эта речь, произнесенная твердо и резко, произвела такое действие на настроение остальных, уже расположенных к тому, чтобы избрать меня начальником, что все в один голос закричали: «Капитан Сиден должен стать нашим генералом». Увидев, что мне не отделаться, я подал знак, что хочу говорить, и начал:

«Господа, так как вы вынуждаете меня принять руководство, я соглашаюсь с благодарностью и от всего сердца желаю, чтобы это было на общую пользу. Но, чтобы все шло гладко и все распоряжения строго выполнялись, я попрошу у вас некоторых привилегий, если вы на них согласитесь. Я, со своей стороны, приложу все усилия к тому, чтобы охранять вас и поддерживать тот порядок, который я найду наиболее подходящим.

Первое, о чем я прошу вас, – это, чтобы каждый из вас в отдельности и все вместе дали клятву повиноваться мне и совету под страхом тех наказаний, которые мы найдем нужным применить к виновным.

Второе – чтобы я располагал властью руководить армией так, как это мне покажется лучше, выбирать старших офицеров, которые не смогут занимать никаких должностей, не получив назначения от меня.

Третье – чтобы в совете мой голос считался за три голоса.

И последнее – чтобы я или мой лейтенант имели право veto[62] при обсуждении тех или иных вопросов».

Все эти привилегии мне были предоставлены, и тут же все стали приветствовать меня как генерала. Первым знаком признания моего авторитета было то, что мне была поставлена посреди лагеря палатка, большая, чем все остальные; в ней я и провел ту же ночь, взяв с собою Ван-де-Нюи и пользуясь его советами относительно разных вещей.

На следующий день я собрал весь наш народ и в их присутствии назначил Ван-де-Нюи суперинтендантом всех товаров и съестных припасов, которые у нас имелись и могли оказаться в будущем. Сварта я назначил главным заведующим артиллерией, оружием и военными припасами. Мориса, опытного и старательного матроса, я назначил адмиралом нашего флота, который состоял из шлюпки, лодки и еще одной большой шлюпки, сооружаемой нами из обломков нашего корабля. Среди нас был англичанин, именуемый Мортоном, который служил сержантом в Нидерландах, он получил назначение капитана первой роты; де-Хаэс, человек воздержанный и бдительный, получил вторую роту; некий Ванфлутс получил третью роту, и Бош – четвертую. Ле-Брена я назначил генерал-майором и всем предложил выбрать себе младших офицеров, которых я должен был утвердить.

Я имел двух слуг, из которых одного звали Девезом, он был у меня сержантом в Каталонии. Это был человек добрый, умный, воздержанный и преданный, он служил у меня с тех пор, как я бросил военную службу. Я сделал его своим лейтенантом, а второго своего слугу, Тюрси, – секретарем.

Избрав таким образом офицеров, мы произвели перепись всех наших людей. Оказалось, что всего было триста семь мужчин, три юноши и семьдесят четыре женщины, все вполне здоровые. Хотя некоторые и заболели сразу после того, как мы высадились с корабля, но неделю спустя они уже поправились – признак того, что местный воздух был очень здоровый. Я разделил всех этих людей на четыре части. Морису я дал двадцать шесть матросов и трех юношей – это был наш флот. Сварт получил тридцать человек для артиллерии. Двести человек я разделил на четыре одинаковых отряда, а остальные мужчины и женщины должны были повиноваться Ван-де-Нюи. У нас было две трубы, которые помимо обычного употребления использовались, по голландскому обычаю, во время молитвы на корабле. Ван-де-Нюи получил одну трубу, а другую я взял себе. Уладив наши дела, я собрал всех старших офицеров и заявил им, что, прежде чем будут исчерпаны наши съестные припасы, необходимо отправиться морем и по суше добывать новые и постараться найти более удобное место, чем то, в котором находился наш лагерь, где в скором времени нам будет много не хватать и где мы не смогли найти даже хорошей воды. «Мне кажется, – сказал я, – что следовало бы послать несколько вооруженных отрядов, чтобы ознакомиться со страною и пробраться дальше, чем ходили до сих пор». Они легко согласились на мое предложение и заявили, что готовы повиноваться моим приказаниям. Итак, я приказал Морису снарядить шлюпку и лодку и отправиться самому вдоль берега вправо от лагеря, а лодку послать налево. Мортону я приказал выбрать двадцать человек из его отряда и идти также вдоль берега налево, не удаляясь от лодки, а де-Хаэс получил приказание выбрать тридцать человек из его отряда и идти в глубь страны. Я же взял сорок человек из двух других отрядов и оставил своего лейтенанта в лагере командовать в мое отсутствие. Мы захватили с собою на три дня еды и военных припасов и вооружились шпагами, пиками, палками и мушкетами. Я отдал распоряжение приготовиться и придти ко мне за приказаниями с самого раннего утра на следующий день, который был двадцатым с момента высадки, что и было ими выполнено.

На рассвете они собрались и явились ко мне согласно моему приказанию. Я ничего не изменил в своих вчерашних распоряжениях, прибавив лишь, что если они встретят на пути что-нибудь значительное, то чтобы немедленно эту новость сообщили в лагерь. Я еще раз подтвердил Мортону, чтобы он не удалялся от лодки и каждый вечер до захода солнца подходил к берегу, так же как и я решил поступать в отношении Мориса.

Как только я отдал эти распоряжения, каждый отряд с надеждою и радостью пустился в путь. Мои люди шли в военном порядке в составе трех отрядов: авангард состоял из шести мушкетеров и одного капрала, боевая часть – из двенадцати солдат и одного сержанта, а я сам вел арьергард. Мы шли на расстоянии мушкетного выстрела один отряд от другого и как можно ближе к берегу, боясь потерять из виду шлюпку. Море было совсем спокойно и погода хорошая, хотя довольно жаркая. Около полудня Морис приблизился к берегу и подошел к нам. Мы все вместе закусили и отдыхали в течение двух часов. Местность, по которой мы прошли десять – двенадцать миль, была однородна с той, где был расположен лагерь, не видно было ни источника, ни ручья, сплошной камень и песок, где ничего не росло, кроме кустарника. Мы продвинулись еще на пять миль вперед, почва стала неровной и была покрыта небольшими холмами. Пройдя еще две мили, мы нашли пресный ручей, впадающий в море, что доставило нам немало радости, особенно когда мы открыли, что немного выше по его берегам росло несколько деревьев с густой и зеленой листвою. Мы сделали остановку в этом месте, подав знак шлюпке присоединиться к нам, что ею и было сделано с помощью прилива, прибившего ее в ручей. Они прошли около мили вверх по ручью до зеленых деревьев, где мы их ждали и где мы остановились лагерем на эту ночь. Морис наловил много рыбы, устриц и других раковин, которые составили нам хороший ужин. Мы поставили стражу на тех местах, где это нам казалось необходимым, закрыли костер зелеными ветками, воткнув их в землю вокруг него, чтобы его не было видно издали в ночной темноте. На следующий день я послал трех своих людей в лагерь, чтобы сообщить об удобствах того места, где мы ночевали, и о том, что мы намерены идти дальше. Для того чтобы ознакомиться с местностью, я послал пять человек вверх по течению ручья, приказав им вернуться через два часа, что они и выполнили в точности. Они сообщили, что расположенная выше местность несколько более гориста, чем та, по которой мы шли, но так же бесплодна и так же суха. После этого донесения мы отправили шлюпку к морю, воспользовавшись ею для того, чтобы перебраться на другой берег ручья, который можно было перейти вброд, только поднявшись на две-три мили вверх. Мы пошли опять вдоль берега, стараясь не удаляться от шлюпки, и заметили, что местность делается все более и более возвышенной.

Продвинувшись еще на пять-шесть миль, мы поднялись на вершину довольно высокой горы, откуда мы увидали, что на расстоянии трех-четырех миль был расположен на возвышении высокий лес, спускавшийся к морю. Мы обрадовались, увидев этот лес, и решили направиться туда. Немного отдохнув, мы пошли в ту сторону, перейдя песчаную равнину, отделявшую лес от горы. Через два часа мы подошли к возвышенности и вошли в лес, состоявший из очень высоких, но редко растущих деревьев, без всяких кустов, что облегчало нам путь. Здесь я соединил своих людей, заставив их идти ближе друг к другу, и удвоил авангард, чтобы усилить возможность сопротивления на случай нападения людей или диких животных. Идя по лесу, мы срубали ветки и бросали их на своем пути, чтобы найти обратную дорогу. Мы прошли три мили через лес, пока достигли другой его стороны, откуда мы увидели море и еще группу деревьев выше залива, образуемого морем в этом месте, между двумя большими и высокими мысами, далеко вдающимися в море. Это было приятное место с красивым видом на залив, и мы пожалели, что не высадились на берег ближе к этим местам. Наша шлюпка осталась по ту сторону леса, и мы были вынуждены там ее задержать, потому что ей пришлось бы сделать большой крюк, чтобы подойти к нам. Я послал десяток людей к берегу моря, где они нашли большое количество устриц и раковин; это нас обрадовало. Десять человек я послал на вершину мыса и столько же вниз к опушке леса за пресною водою. Те, которые пошли по направлению к вершине мыса, прошли две мили и воды не обнаружили, но, наконец, склон горы привел их в долину, поросшую густыми и зелеными деревьями, по которой протекал пресный ручей, впадавший в залив. Они остановились в этой приятной долинке и через четверть часа послали трех человек предупредить об этом меня. Те же, которые пошли в обратном направлении, вернувшись, рассказали, что прошли довольно далеко по лесу, который расширялся в сторону земли, и нашли стадо оленей невдалеке от небольшого ручья. Двух из них они убили, разрезали их на четыре части и, взвалив себе на спины, принесли их для того, чтобы нас угостить. Я послал пять человек к Морису, чтобы сообщить ему об этом неожиданном счастье и просить его как можно скорее приплыть к концу мыса, куда кто-нибудь из наших подойдет и передаст новые распоряжения. Потом я им приказал, после того как они поговорят с Морисом, пойти в лагерь сообщить о наших счастливых открытиях и сказать нашим, что и я не замедлю вернуться. Кроме того, я послал им четверть оленя. Затем, забрав всех своих людей, я направился в долину, где нас уже ожидали. Мне это место показалось столь удобным и приятным, что я решился расположиться здесь не только на эту ночь, но и перевести сюда весь лагерь насколько возможно скорее. Люди мои развели костры и зажарили оленей. Я послал пять человек на конец мыса навстречу Морису. Они прошли пять миль и остановились на самом высоком месте мыса. Не пробыв там и четверти часа, они увидели шлюпку, идущую полным ходом. Она подошла к берегу незадолго до захода солнца; вытащив ее на берег, они все вместе пошли к новому лагерю, куда пришли около полуночи. Они застали нас всех в веселом настроении: одни сидели вокруг костров и жарили мясо, а другие лежали, устроив себе ложе из мха и сухих листьев, собранных под деревьями.

Ночь эту мы провели тихо и спокойно, а на следующий день, встав рано утром, я приказал Морису и его отряду приготовиться к возвращению в старый лагерь, куда я имел намерение попасть водным путем, взяв с собою только двух своих людей, помимо экипажа шлюпки. Руководство над остальными я поручил одному из своих офицеров, приказав не выходить за пределы долины, не получив от меня известий, обещая ему, что вернусь не позже, чем через три-четыре дня, и уверен, что они хорошо проживут с помощью охоты, рыбной ловли и раковин, которыми берег изобиловал. Отдав распоряжения, мы отправились к тому месту, где была оставлена шлюпка, и в тот же день прибыли в старый лагерь с помощью попутного ветра, благоприятствовавшего нашему путешествию. Мы высадились на берег при заходе солнца и были встречены с большою радостью. Те, кого я послал с сообщением о нашем открытии, рассказали о новом лагере, и все стали проситься туда. Я ответил им, что имею намерение вернуться туда возможно скорее, потому что место было наиболее удобным из всех, виденных нами.

Мортон и де-Хаэс прибыли на два-три часа раньше меня и пришли ко мне с отчетом о своих путешествиях. Первый сообщил мне, что прошел пятнадцать или шестнадцать миль влево от лагеря по сухой и песчаной почве, не найдя ни малейшего источника, ни ручейка, а когда наступила ночь, они, согласно моим распоряжениям, подошли к берегу и легли все вместе спать. На следующий день они продолжали идти на запад по каменистой местности, так же как и в предыдущий день, не найдя ни капли воды. Около полудня они пришли к довольно большой реке, где и остановились в ожидании лодки. Они обратили внимание на то, что прилив бурно и с большим шумом врывался в реку и что вода была соленая в том месте, где они находились, из-за близости моря. Это заставило их подняться выше, чтобы найти пресную воду, которую они нашли в ручье, впадавшем в реку. И там на них напали два больших крокодила, выползших из реки, чтобы их проглотить, но, заметив крокодилов прежде, чем те оказались на достаточно близком расстоянии, они выстрелили из мушкетов, и шум выстрелов так испугал этих чудовищ, что они отступили. Видя грозившие им на берегу реки опасности как от крокодилов, так и от других диких зверей, которых они могли встретить, и не имея достаточно съестных припасов, чтобы идти дальше, кроме раковин, которые они находили на берегу моря, они решили, что дальше идти не следует, и вернулись по тому же пути, не желая оставаться в отсутствии более трех дней, сообразно данным мною приказаниям.

Де-Хаэс сообщил, что в первый день он прошел двадцать миль по песчаной равнине, к ночи они пришли к небольшой горе, покрытой вереском, где и заночевали. На следующий день на восходе солнца они увидели на расстоянии пяти или шести миль туман, который рассеивался по мере их приближения к тому месту, и перед их глазами открылось громадное озеро со стоячею водою, которое имело не менее десяти миль в окружности. Подойдя ближе, они увидели большое количество камыша и тростника, росшего по берегам и служившего убежищем бесчисленным уткам и другим водяным птицам, производившим невероятный шум. Они долгое время шли вокруг озера, но не могли близко подойти к воде из-за тинистых болот, окружавших его; ходить по ним было опасно и можно было увязнуть. Наконец, они пришли на песчаную почву невдалеке от какой-то горы, несколько более высокой, чем та, где они ночевали в прошлую ночь. Они поднялись на вершину ее, откуда открывался вид на лежавшие вокруг ланды[63], по направлению к югу опоясанные высокими горами, отвесными как стена и тянувшимися, насколько мог охватить взор, с востока на запад. После этого, опасаясь, что им не хватит еды, они на третий день вернулись в лагерь. Из этих донесений было видно, насколько нам посчастливилось по сравнению с другими двумя капитанами. Это еще более увеличило общее желание перебраться в новый лагерь, где мы нашли удобства, которых в других местах не оказалось. На следующий день я собрал совет и предложил перевести лагерь в зеленую долину, где я оставил своих людей. Мое предложение сразу же было встречено аплодисментами, и мы решили постепенно перебираться, начав с переброски туда самых легких и самых необходимых вещей. Новая шлюпка, которую мы стали строить, должна была быть закончена через несколько дней и могла служить для перевозки пушек, бочек и других тяжелых вещей. А пока мы употребили уже имеющуюся шлюпку и лодку для перевозки съестных припасов и отправили несколько человек сухим путем с топорами, гвоздями, лопатами и другими инструментами, спасенными нами после крушения. Майор отправился с первым отрядом, а мой лейтенант с последним. Затем, когда шлюпка была готова, я нагрузил ее и отправил, а сам пошел сухим путем.

Забыл сказать, что Морис во время своего второго рейса обогнул мыс без всякой опасности, потому что море было спокойно и оставалось спокойным и без штормов в течение более шести недель, после того как мы высадились на берег. Воздух был такой умеренный, что мы не чувствовали ни холода, ни жары, только около полудня солнце довольно сильно припекало. Оно грело все больше и больше по мере того, как оно к нам приближалось, и возвращалась весна, начинающаяся в этой стране в августе, когда в Европе кончается лето. Морис мне сказал, что, огибая мыс, он обнаружил несколько маленьких островов, расположенных в море на близком расстоянии один от другого по направлению к большому острову, защищающему залив от напора волн, и что он считает бухту прекрасной гаванью, хотя и опасается, что туда будет трудно заходить большим кораблям из-за бесчисленных подводных камней и скал, находящихся между мысом и большим островом, отделяющим залив от океана. Я ответил, что, когда мы переведем всех наших людей и багаж в новый лагерь и сможем там прочно обосноваться, нам хватит времени, чтобы заниматься открытием новых островов, и это будет предоставлено ему. Менее чем за двенадцать дней после открытия долины мы перевезли всех наших людей из старого лагеря в новый, названный Ван-де-Нюи и некоторыми другими офицерами Сиденберг. Это было сделано во время моего двух– или трехдневного отсутствия, и название это так часто употреблялось, что впоследствии было невозможно его изменить.

Мои люди, по моему распоряжению и по их собственному побуждению, соорудили несколько хижин по течению ручья на полосе примерно в милю длиною, спускавшейся к заливу с восточной стороны. Дров у нас было на месте очень много. Наши рыболовы наловили такое количество рыбы в заливе, что мы не знали, куда девать ее, не имея соли, чтобы ее хранить. Но Морис вскоре раздобыл нам соль.

Он отправился на одну из соседних скал и нашел ее там в таком количестве, что мог доставлять нам столько, сколько нам могло понадобиться, даже если бы нам пришлось двадцать лет прожить в этих местах. Конечно, эта соль получилась из моря, волны которого во время сильных бурь разбивались об эти скалы и, найдя в них кое-где углубления, их заполняли, а затем под горячими лучами солнца вода испарялась, и оставалась соль. Каждый день мы отправляли в леса отряды охотников и избивали оленей. Когда мы увидели, что над заливом летало много водяных птиц, нам пришла в голову мысль, что у них есть убежище в каком-то незнакомом нам месте. И мы не ошиблись: Морис, уходя с каждым днем все дальше в своих исследованиях залива по направлению к островам, открыл место, заросшее камышом и тростником, служившее убежищем большей части этих птиц. Затем он открыл остров, вернее, широкую песчаную отмель, где большие зеленые черепахи несли яйца, которые могли составить значительную часть нашего питания. Наконец, мы нашли столько вещей, полезных нам, что мы могли считать себя обеспеченными питанием, даже если бы нам пришлось прожить тысячу лет в этой стране. Недостаток пороха был самою большою нашею заботою, потому что хотя он у нас и имелся в довольно большом количестве, но его не могло надолго хватить. Мы предвидели, что одежды, белья, оружия и инструментов надолго не хватит, и если шлюпка, которую мы послали в Батавию, погибла, то рассчитывать на ее помощь не придется. Но у нас столько уже было доказательств милосердия господнего, что мы надеялись, что он не оставит нас и в дальнейшем.

Между тем наступала весна, и мы ежедневно находили съедобные вещи, дававшие нам возможность сохранить те, которые были привезены на корабле, главным образом, несколько бочонков гороха и других овощей, привезенных нами из Европы. Мне пришло в голову посадить овощи, и я поговорил об этом с некоторыми из моих офицеров, которые одобрили мои намерения. Для этой цели мы вырубили несколько деревьев над лагерем и подожгли этот лес, чтобы уничтожить траву и корни, которые могли бы повредить нашим посевам. Затем мы выкопали гряды, посадили на них горох, засыпав сверху землею, и, поливая гряды иногда водою из ручья, все остальное предоставили на волю того, кто дает всему жизнь.

Некоторые из наших охотников, зайдя далеко в лес, убили много оленей и, не имея возможности всех унести с собою, повесили двух на большое и густое дерево в намерении пойти за ними на следующий день. Семь из них, вернувшись к тому месту, увидели на дереве тигра, глодавшего одного из оленей. Они очень удивились, увидев его, и спрятались за деревьями, а два из них зарядили ружья пулями, прицелились и, одновременно выстрелив, увидели, как он, смертельно раненный, упал на землю. Падая, он испустил ужасный, отвратительный вопль и минуту спустя умер, будучи ранен двумя пулями навылет. Они сняли с него красивую пеструю шкуру и, спустив с дерева двух оленей, с триумфом принесли их в лагерь. Хотя их успех меня и обрадовал, но это приключение дало повод к новым страхам. Я рассудил, что, если в лесу было найдено это страшное животное, значит, там были и другие тигры, которые могли забрести в лагерь и броситься на наших людей. Я высказал на совете свои соображения, и было решено поставить вокруг наших хижин высокий забор. Мы начали его строить на следующий же день, и через десять дней мы могли считать себя защищенными от нападений диких животных, которые ночью могли покуситься на нас. Наши охотники сделались более осмотрительными, чем раньше, и не рисковали далеко заходить одни из опасения встречи с этими хищниками.

Прошло уже семь недель, как мы находились на этом берегу, и среди нас не было ни ссор, ни споров, потому что все время мы находились под страхом опасностей. Но как только мы оказались в безопасности, когда голод и жажда нам стали не страшны, когда у нас стало вдоволь всего, когда ежедневно мы ели мясо и свежую рыбу и не работали столько, сколько раньше, любовь и ссоры начали нарушать наш покой. Среди нас было несколько женщин, о которых я почти не говорил, потому что не было подходящего к этому случая, но теперь, мне кажется, случай представился рассказать и о них. Некоторые из них были бедными женщинами, которых нужда и надежда улучшить свою участь заставили отправиться в Индию, другие же имели мужей или родственников, но большинство было извлечено из притонов или соблазнено мужчинами, купившими их за небольшие деньги. Эти женщины снисходительно относились к мужчинам, и те начали им говорить о любви. Вскоре между ними завязались связи, а так как мы все жили в маленьком лагере, хорошо охраняемом, им было трудно встречаться незаметно для других. Это вызывало часто ревность и ссоры, которые заканчивались дракой. Правда, страшась строгости наших законов, они, насколько возможно, старались сохранить это в тайне, мои же обычные занятия и небрежность некоторых офицеров были причиною того, что до меня редко доходили подобного рода беспорядки. Но вот случай, наделавший много шуму.

Два молодых человека состояли в связи с одною женщиною, и каждый из них думал, что он один владеет ею. Случилось так, что женщина обещала одному из них провести с ним ночь, что она и сделала; но другой пришел к ней немного спустя и просил ее о том же, а она ему отказала под каким-то пустым предлогом. Этот отказ огорчил его, естественно, он ее ревновал, подозревая правду, и решил проследить за своей любовницей, желая установить причину ее суровости. И действительно, он так хорошо ее выследил, что накрыл с любовником. Это привело его в такую ярость, что, вынув шпагу, он пронзил ею насквозь их тела и, никем не замеченный, скрылся. Любовники не могли удержаться от криков, к ним прибежали на помощь; сначала их увидел часовой, а затем и вся охрана. Шпагу вытащили из их тел и из земли, куда она вошла более чем на фут, вызвали хирурга, для того чтобы наложить повязки на их раны, что и было им сделано, а затем он пришел ко мне, чтобы доложить об их положении. На следующий день я собрал совет, но нам так и не удалось установить, кто был виновником этого преступления. Мы спросили у раненого юноши, нет ли у него врага, которого бы он подозревал, но он ответил, что он никого не оскорбил и не обидел, поэтому и не может никого обвинить. Мы допросили женщину; хотя она и подозревала своего другого любовника, но была настолько великодушна, что не выдала его, зная, что он отомстил ей в порыве любви. Когда мы увидели, что ничего выяснить не удается, мы собрали всех в полном вооружении и стали вызывать поименно. Нам показалось, что мы нашли виновного, так как один оказался без шпаги. Мы у него спросили, почему он явился на смотр без шпаги, на что он смело ответил, что ее у него не было. «У вас не было шпаги с тех пор, как вы с нами?» – спросил я его. – «Простите, – ответил он, – я ее одолжил одному из своих товарищей, имени которого я не знаю, заявившему мне, что он получил приказание куда-то отправиться на шлюпке». Тогда, показав ему шпагу, найденную в телах раненых, мы у него спросили, не принадлежит ли она ему. Он ответил, что это та самая, которую он давал своему товарищу. «Каким же образом, – сказал я с некоторою суровостью, – она могла оказаться вонзенною в тела этих несчастных?» – «Не выносите неблагоприятных для меня суждений, – промолвил он, – и позвольте сказать вам, что больше вероятности, что совершил этот поступок тот, кому я отдал свою шпагу, потому что он уехал утром и попросил ее у меня только лишь для того, чтобы подозрения пали на меня». Я задал ему еще несколько вопросов, спросил его, каким образом он не знает имени человека, бывшего его приятелем. Он, не удивляясь, ответил мне, что тут нет ничего странного; нет у нас такого человека, которому были бы известны имена всех, которых он знал и видел ежедневно. «Тот, кому я одолжил шпагу, – добавил он, – не является моим приятелем более, чем другие, и я даже вижу его довольно редко, потому что он почти всегда находится в плавании. Хотя я его знаю с виду и даже часто с ним разговаривал, мне никогда не приходила в голову мысль спросить, как его зовут».

Все эти ответы, быстрые и хитрые, скорее свидетельствовали о его уме, чем о невиновности, но так как у нас не было достаточно веских улик против него, мы отложили рассмотрение этого дела до возвращения шлюпки, которая, действительно, утром вышла в море, с тем чтобы вернуться лишь через несколько дней. Пока же мы ограничились тем, что держали его в заключении.

Случайно вышло так, что несколько человек из экипажа, находившегося на песчаных островах и занимавшегося ловлей черепах, решили выкупаться в море. Когда они стали купаться и хорошие пловцы заплыли далеко, почуявшая их акула напала на одного из них, оказавшегося впереди других, и так напугала остальных, что они изо всех сил поплыли к земле, оставив несчастного во власти чудовища, которое его тут же проглотило. Узнику стали известны все подробности этого приключения до того, как мы его вызвали на второй допрос, и, умело воспользовавшись этим случаем, он стал утверждать, что он одолжил свою шпагу именно тому, кого проглотила акула, и так точно его описал, что никто не смог найти возражений против описания погибшего. Так как мы не могли уличить его, а раненым смертельная опасность больше не грозила, мы продержали его еще некоторое время в заключении, а затем освободили. И только впоследствии выяснилась история этого приключения в том виде, как я ее только что описал.

Этот случай привел к созданию новых законов. Мы пришли к убеждению, что, пока среди нас будут женщины, они будут причиною подобных беспорядков, если мы заранее не положим этому предел и не разрешим нашим мужчинам пользоваться ими в определенном порядке. Но несчастье в том, что было семьдесят четыре женщины, а мужчин более трехсот, и невозможно было каждому дать женщину. Мы долго совещались, прежде чем был найден разумный выход, и, наконец, приняли решение, что каждый из старших офицеров будет иметь свою женщину, выбранную им самим в соответствии с его положением. Остальных мы разделили на различные классы соответственно с положением людей и уладили вопрос таким образом, что младшие офицеры могли жить с женщиной две ночи в неделю, люди простого звания – одну ночь, некоторые – лишь раз в десять дней, в зависимости от их возраста и положения.

Мы выделили мужчин, которым было свыше пятидесяти лет, и четырех женщин, ехавших к мужьям в Батавию и хваставшихся своей верностью. Они всегда были вместе и не разговаривали с другими. Но когда они увидели, что те женщины, которых они избегали, имели друзей, поведение которых заслуживало одобрения, и что помощь, ожидаемая из Батавии, не приходила, они загрустили и стали раскаиваться в своем выборе. Они проявляли свое горе самыми разнообразными способами и вынудили нас дать им мужей, как и остальным женщинам. Опыт показал нам, что многомужество вредит потомству. Из имевших нескольких мужей беременели немногие и, наоборот, беременели почти все те, которые имели одного мужа. Поэтому многоженство часто практиковалось и сейчас еще существует среди некоторых народов, а многомужество никогда не было в обычае.

Вместе с тем подходило время дать условный знак, как мы договорились с восемью нашими людьми, отправившимися в Батавию, и я дал распоряжение нескольким из моих людей срубить в лесу высокое и прямое дерево, поставить его на вершине мыса и прикрепить к нему самый большой имевшийся у нас белый парус, что и было выполнено. Кроме того, я приказал каждую ночь разводить около него большой костер, чтобы корабли, посланные нам на помощь, могли его увидеть. Мы надеялись, что наша шлюпка прибыла в Батавию и что генерал не замедлит выслать нам помощь. Но оказалось, что бог расположил иначе, потому что стоявшая с момента их отъезда прекрасная погода вдруг сменилась дождями и грозами. Почти ни одного дня не проходило без бури, но наш залив был хорошо защищен от бурных волн мысом и островами, отделявшими его от моря и защищавшими от ветра. В течение трех недель шел дождь почти каждый день, хотя и солнце тоже каждый день светило, так что получалась постоянная смена то хорошей, то плохой погоды. Наша предусмотрительность принесла нам пользу: хорошо, что мы засолили рыбу и мясо в пустых бочках, спасенных с корабля. Погода понемногу наладилась, но не была такая, как прежде, раз или два в неделю шел дождь с ветром и бурями, затем наступало неожиданное спокойствие. Это заставило нас потерять всякую надежду дождаться помощи из Батавии, даже если наши люди и добрались туда. Эта мысль заставила нас подумать о нас самих, не рассчитывая ни с какой стороны на помощь наших друзей, а только на божественное провидение и на наши собственные силы.

Наступила очень жаркая погода, и после дождей все стало расти на наших глазах; горох наш тоже рос, и, по-видимому, мы могли ждать хорошего урожая, что навело нас на мысль выкорчевать еще леса для новых посевов. В заливе было бесконечное количество рыбы и птиц, и, когда было спокойно, мы могли наловить столько, сколько хотелось. Но сети наши начали изнашиваться, и нам пришлось употребить несколько канатов, чтобы сплести новые, которые, будучи грубыми и плохо сделанными, все же пригодились, чтобы служить нам в нашей нужде.

Наши охотники наделали столько шума в лесу, что распугали всех оленей, и они не подходили к нам ближе, чем на расстояние девяти-десяти миль. Это заставило наших охотников искать других путей и переправиться морем на другую сторону залива, где нам было видно, что все покрыто лесом. Морис получил приказание сначала исследовать местность, что им и было сделано. Он сообщил нам, что там большие леса, состоящие из различных пород деревьев, и небольшая, довольно глубокая река, которая впадала в залив. Он рассказал, что поднялся на четыре-пять миль по течению реки и видел вдоль берегов лишь деревья и небольшие болота, но ему казалось, что там найдется дичь, и мы тоже это решили. Он добавил, что было бы хорошо послать туда людей. Пятьдесят человек, забрав с собою еды на неделю, сели в бот и в шлюпку и направились через залив к реке, о которой говорил нам Морис. Они вышли на берег, выбрали удобное место для стоянки и, оставив себе шлюпку, отправили назад бот. В тот же день некоторые из них двинулись в лес и увидели нескольких оленей, которых они и убили. Кроме того, они видели каких-то животных, похожих на свиней, но более крупных и тяжелых. Они ходили большими стадами и питались плодами и корнями деревьев. Они убили несколько штук и нашли, что их мясо гораздо вкуснее, чем мясо свиней, которое едят в Европе.

Морис захотел исследовать большой остров или высокий мыс, ограждавший залив и отделявший его от моря, и он направился туда с двадцатью людьми: первая земля, на которую он ступил, находилась со стороны залива и была покрыта лишь камнями и скалами, но, когда он продвинулся несколько вперед по направлению к морю, он увидел, что остров имел болотистую почву, высушенную летнею жарою, представляющую собой прекрасное пастбище. Они там нашли много дичи и оленей, которые подпускали к себе очень близко. Затем, двинувшись по острову на восток, они увидели, что он отделен от материка узким каналом, который олени переплывали, для того чтобы пастись на болоте. Остров мог иметь не более двенадцати миль в диаметре, очертания его были почти круглыми. Эти новые счастливые открытия принесли нам много радости и новую уверенность в том, что мы никогда не будем страдать от недостатка еды, даже если бы нас было в десять раз больше, чем на самом деле.

Морис становился все более отважным; прославленный своими успехами и гордый от всеобщих похвал, он ничего не считал трудным и думал лишь о новых открытиях. Так как он был человек добродетельный, благоразумный и деятельный, все предприятия его оканчивались удачей; я всегда покровительствовал его намерениям. Однажды он мне сказал, что залив тянется довольно далеко на юго-восток и ему кажется, что в той стороне должна быть большая река, впадающая в залив, и хорошо было бы это проверить. В том, что он говорил, было много правдоподобного, и я, желая ему доставить удовольствие, разрешил ему взять бот, столько людей, сколько он найдет нужным, и продовольствия на неделю.

Получив разрешение, он быстро все подготовил и решил пуститься на разведку как можно дальше. Мы пожелали ему успеха и счастливого возвращения и занялись устройством наших остальных дел, в надежде его скоро увидеть. Между тем наш горох почти созрел, и через девять или десять дней после отъезда Мориса мы собрали громадный урожай – сам-сто – почти невероятная вещь. Мы ждали второго урожая, обещавшего быть не меньше первого. Мы тщательно просушили горох и насыпали его в бочки, как мы обычно поступали со всем тем, что хотели сохранить на зиму, довольствуясь тем, что съедали только то, чего нельзя было сохранить.

Прошло уже более трех месяцев, как мы жили в Сиденберге, не получая никаких вестей из Батавии; это наводило нас на мысль, что наша шлюпка погибла, и мы решили о ней больше не думать. Самым большим же нашим горем было то, что истек срок возвращения Мориса из предпринятого им путешествия – он уехал более десяти дней тому назад, – и мы не знали, что с ним случилось. Мы были в большом огорчении и не знали, на что решиться: послать шлюпку мы не смели из опасения потерять ее, потому что без ее помощи нам было бы трудно существовать. Наши охотники устроили нечто вроде нового лагеря по ту сторону залива, для того чтобы удобнее было охотиться, и без лодки нам было бы невозможно поддерживать с ними связь.

Все эти мысли наводили тоску и печаль на весь лагерь, и все мы оплакивали наши потери в течение двух недель, во время которых так и не получили никаких вестей от Мориса. Мы не знали, что и думать, так как с момента его отъезда не было грозы, и он не мог погибнуть во время бури. Мы также не могли допустить, что он попал в руки пиратов и других врагов, убедившись на собственном опыте, что людей в этой стране не было, а животные не могли напасть на него в море. Переживая то надежду, то страх, однажды в спокойный день мы увидели, как появился бот Мориса в сопровождении двух кораблей, плывших вместе с ним к Сиденбергу. Мы смотрели на них с удивлением, не понимая, где он нашел два других корабля, что за люди были на них, и вдруг заметили еще десять парусов, следовавших за ними издали. Этот флот привел весь наш лагерь в смятение: мы бросились все к оружию, стали готовить наши пушки к защите и послали людей на берег, чтобы следить за действиями флота и воспротивиться высадке. Тем временем они продолжали приближаться к нам, хотя и медленно, потому что не было сильного ветра. Наконец, они приблизились на расстояние мушкетного выстрела от берега и остановились в полном порядке, бросив якорь, а тем временем бот Мориса подошел к нам так близко, что нам было хорошо видно его и его людей и можно было разговаривать с ними. Он просил нас не пугаться, а послать ему шлюпку с тремя людьми, чтобы переправить их на землю. Посоветовавшись, мы выслали ему шлюпку; он сел в нее с двумя из своих людей, а после него туда сел высокий человек в черном платье и в шляпе, с белым флагом в руках в знак мира. Он высадился на землю вместе с Морисом. Несколько моих офицеров, находившихся невдалеке, и я пошли им навстречу. Морис в нескольких словах сообщил нам, что этот человек был послан губернатором одного города, расположенного примерно в шестидесяти милях вверх от залива, где им был оказан очень любезный прием, что заставляет его просить нас отнестись вежливо и с уважением к посланному. После сообщения Мориса мы приветствовали гостя. Он встретил нас очень ласково и вместе с тем серьезно и, подняв правую руку к небу, сказал нам на довольно хорошем голландском языке: «Бог всевышний да благословит вас; солнце, его великий посланник и наш славный король, да светит вам, и эта земля, наша родина, да принесет вам счастье и благосостояние».

После этого приветствия, показавшегося нам весьма необыкновенным, Морис сказал ему, что я являюсь генералом, и он протянул мне руку, которую я смиренно поцеловал. Затем он обнял меня и поцеловал в лоб и выразил желание пойти к нам в лагерь, где мы его приняли насколько могли лучше. Он осмотрел наши хижины и заборы и, восхищаясь нашими работами, обращаясь ко мне, заговорил:

«Я узнал историю о вашем несчастье, и, зная, каковы ваши заслуги и достоинства, я не побоялся отдать себя в руки ваши. Я думаю, что я здесь в безопасности и что через некоторое время вы не откажетесь вручить себя в мои руки, когда вы узнаете, кто я. Но чтобы дольше не оставлять вас в неизвестности и дать вам возможность послушать рассказ Мориса о его приключениях, я отдохну немного, пока вы дадите ему аудиенцию и удовлетворите свое любопытство».

Мы ответили ему глубоким поклоном и, оставив его в моей хижине, побежали к хижине Ван-де-Нюи, где Морис ждал нас с нетерпеньем. Как только мы вошли, мы сразу же потребовали от него отчета о его путешествии.

Попросив у меня разрешения, он, обращаясь ко мне, начал рассказывать:

«Примерно три недели тому назад я покинул Сиденберг, имея намерение сделать новые открытия в заливе. В первый же день мы продвинулись на юго-восток свыше чем на двадцать миль и видели с той и с другой стороны большие леса на расстоянии пяти-шести миль один от другого. Вечером мы бросили якорь в одной миле от правого берега реки и провели там ночь. На следующий день мы двинулись с приливом и попутным ветром вверх по реке в направлении юго-востока. Пройдя примерно пять миль, мы увидели, что река делается уже всего лишь мили две в ширину. Мы продолжали двигаться вперед, хотя и с некоторыми затруднениями, до тех пор пока мы не прибыли к месту, где вода широко разливалась, образуя большое озеро, с середины которого с трудом были видны окружающие берега. Видны были лишь десять или двенадцать маленьких островов, разбросанных в различных местах, поросших высокими деревьями, очень зелеными и красивыми. Ветер переменился, и озеро было настолько спокойно, что казалось почти неподвижным. Так как оно было очень велико, мы, не имея намерения причаливать, двигались по ветру то в ту, то в другую сторону, держась ближе к правому, чем к левому берегу, хотя, когда нам было удобно, мы старались держаться на юго-восток.

К вечеру поднялся свежий ветерок, понесший нас на юго-восток, и, когда наступила ночь, мы встали на якорь между двумя или тремя островами, расположенными в двух-трех милях друг от друга, с намерением исследовать их на следующий день. Мы провели здесь ночь без всякого страха, не думая, что эти острова обитаемы. Но мы сильно ошибались: как только наступило утро, мы увидели вокруг себя десять или двенадцать лодок с вооруженными людьми, которые нас окружили так, что обойти их было невозможно. Мы очень испугались, думая, что они нас заберут в плен или убьют, потому что у нас было только два пути: или сражаться, или сдаться неизвестным людям, которые могут с нами обращаться, как им заблагорассудится. Это последнее соображение взяло верх и заставило нас принять решение защищаться до последнего человека. Мы бросились к оружию, потому что бежать мы не могли, так как погода была исключительно спокойна, а те, которых мы видели перед собой, имели много лодок с гребцами и двигались прямо на нас. Когда они приблизились на расстояние мушкетного выстрела от нашей шлюпки, они все остановились за исключением маленькой лодки, в которой мы увидели человека, держащего в руках флаг, который он нам показывал в знак мира и дружбы. Мы оружия не бросили, но дали лодке приблизиться, видя, что она не в силах будет напасть на нас одна. Когда она была на расстоянии пистолетного выстрела, тот, у кого был флаг, отвесил глубокий поклон и заговорил по-испански. Он сказал нам, чтобы мы не боялись, что нам не будет причинено никакого вреда. Один из моих людей, понимавший этот язык, перевел нам его слова и спросил его, почему они нас окружили. Он ответил, что таков местный обычай, и нам не причинят вреда. Он захотел узнать, откуда мы, и, узнав, что из Нидерландов, он выразил радость, пожелал быть принятым на нашем боте с одним из его спутников и предложил остаться заложником до тех пор, пока все не будет улажено. Его просьба была справедлива, и мы разрешили ему все, что он хотел. Тогда он направился к нам в шлюпку с одним из своих людей. Это был прекрасно сложенный человек в красном одеянии с поясом, спускавшимся до колен, и шапкою того же цвета. Тот, кто его сопровождал, был одет совершенно так же, и тому, и другому было лет под сорок. Как только он вступил на бот, он спросил по-голландски, кто командир, и, узнав, что это я, вежливо подошел ко мне, обнял и сказал, что рад видеть нас у себя в стране, но удивляется, как мы могли к ним попасть на таком маленьком судне, как наше. Я ответил, что мы прибыли на большом судне, но что оно потерпело крушение у этих берегов, и из его обломков мы соорудили эту шлюпку. Тогда он спросил меня, все ли наши люди спаслись. Я ответил, что спаслись только мы, а остальные погибли, потому что подумал, что не стоит ему говорить о вас и об остальных, пока мы не увидим, как они будут с нами обращаться. Он заявил, что огорчен нашей потерей и очень сочувствует нашему горю. Затем он мне задал несколько вопросов по поводу нашего путешествия, нашего несчастья и существующего положения в Европе. На это я ответил так, как счел нужным. Он остался очень доволен моими ответами и сказал мне, что мы попали в страну, где мы найдем помощь и более приветливый приют, чем в нашей, и что у нас не будет недостатка во всем том, что нужно для счастья нетребовательных людей. Мы его поблагодарили и просили сказать, в какой стране мы находимся. Он ответил, что страна называется на их языке Спорумб, жители – споруи и находятся они в подчинении у страны большей и более счастливой, расположенной за горами, название которой Севарамб, а жителей которой зовут севарамбами. Правители ее живут в большом городе, именуемом Севаринд, мы же находимся всего в тринадцати-четырнадцати милях от другого города, значительно меньшего, называемого Спорунд, куда он собирается нас отвезти. Его обращение удивило нас, а лица наши показывали страх, который он попытался рассеять словами. «Я уже вас убеждал, – сказал он, – что вам нечего бояться, повторяю это снова и уверяю вас, что вам не причинят ни малейшего вреда, если вы сами его не навлечете своим недоверием и своим упорством. Вас настолько мало на этом суденышке, что вы не в состоянии будете защищаться против наших судов с большим количеством людей, которые сражаться умеют не хуже вас. Вы увидите, что они не дикари, как вы воображаете, и, быть может, вы признаете, что они не лишены чувства чести, милосердия и чистосердечия». После этого они отошли на другой конец шлюпки как бы для того, чтобы дать нам возможность обсудить наше положение. Мы решились последовать данному нам совету, доверившись божественному провидению. Тот, кто говорил с нами, приблизился и спросил о нашем решении. «Мы намерены, – сказал я, – повиноваться вам во всем и считаем для себя счастьем быть под вашим покровительством. Мы жалкие неудачники и можем служить скорее предметом сострадания, нежели гнева, мы надеемся найти у вас помощь и утешение, которые вы нам столь милостиво предлагаете, проникнувшись нашей нуждой». – «Вы все это найдете, – ответил он, – и в довершение вы увидите в этой стране такие чудеса, которых нигде не найдете». Затем он подал знак людям из своей шлюпки приблизиться, что ими и было сделано. Они принесли нам хлеба, вина, фиников, винограда, винных ягод и сухих орехов различных сортов, которыми мы плотно закусили. Тот, кто разговаривал с нами, сказал, что его зовут Каршида, а его спутника – Беноскар. Он захотел узнать мое имя, и я ему назвал себя. Затем я спросил его, почему он умеет говорить по-голландски, живя в стране, столь отдаленной от Голландии. «Я отвечу вам в другой раз, – сказал он, – лучше подумаем о нашей поездке в Спорунд, чтобы успеть прибыть туда сегодня до наступления ночи». Он приказал приблизиться одной из шлюпок, находившейся невдалеке от нас, к которой привязали наш бот, и мы на буксире пошли на юго-восток, а другая лодка следовала за нами на веслах. Мы отошли от островков и удалились от их флота, который не сдвинулся с места, пока не потерял нас из виду. Мы плыли до двух часов пополудни по этому соленому озеру, походившему скорее на море, пока не подул попутный ветер, при помощи которого мы за два часа выбрались из озера и пошли по большой реке с пресной водой, окаймленной с обеих сторон высокими берегами. Мы не прошли и двух миль по этой реке, как попали в довольно узкое место, где река текла меж двух высоких стен, выстроенных местными жителями для ограждения от разливов. Мы увидели, что вдоль этих стен тянутся строения из камня и кирпича, похожие на большие замки квадратной формы. Мы поднялись еще на две мили, по пути продолжали тянуться те же стены и квадратные здания – и так до самого города Спорунда. Он расположен при слиянии двух больших рек в громадной долине, по которой расстилаются хлебные поля, луга, виноградники, сады и живописные рощи. Маленькая лодка, вначале следовавшая, за нами, опередила нас, чтобы предупредить жителей города. И когда мы высадились на великолепной большой пристани, там собралось много народа, для того чтобы поглазеть на нас. Каршида, высадившийся первым, был встречен величественного и степенного вида людьми, одетыми в черное; после кратких переговоров с ними он подал знак Беноскару высадить нас.

Этот в нескольких словах сказал, что нам предстояло делать, и приказал следовать за ним. Выйдя на пристань, где нас ждали эти господа, и три раза поклонившись им до земли, мы приблизились к ним. Приветствуя нас, они тоже слегка поклонились, и самый видный из них, сердечно обняв меня и поцеловав в лоб, сказал: «Милости просим в Спорунд». Оттуда они повели нас в город через великолепные большие ворота, к которым вела красивая улица, пересекаемая другими совершенно одинаковыми улицами. Наконец нас привели в прекрасный дом с замечательным входом, комнаты в котором были расположены как в монастырях: они были окружены со всех сторон широкими галереями, а посредине находился цветник с прорезями зеленого газона. Со двора нас ввели в большой низкий зал, где мы пробыли некоторое время, стоя вместе с теми господами, которые встречали нас на пристани и проводили сюда. Они нам задали ряд вопросов, таких же, какие уже задавал Каршида. Немного спустя нас провели в другой зал, где стояли столы, уставленные блюдами, накрытые приблизительно так же, как и в Европе. Сермодас, который пришел вместе с нами, спросил, хороший ли у меня аппетит. На это я ему ответил, что мы так давно не видели такого ужина, что вряд ли кто-нибудь из нас будет страдать отсутствием аппетита. Он улыбнулся и, взяв меня за руку, посадил с собой рядом на почетном конце стола. Остальные также расселись, а Каршида и Беноскар отвели и посадили моих людей за другой стол. Нас угостили прекрасным ужином, а затем нас отвели в большую комнату с несколькими постелями на железных козлах и сказали моим людям, что они могут ложиться по двое. Я же получил отдельную комнату; Сермодас и другие меня проводили и удалились, пожелав мне спокойной ночи. Минуту спустя вернулся Каршида и сказал мне, чтобы я приготовился завтра посетить Альбикормаса – губернатора Спорунда. Он сказал, что даст мне все нужные инструкции, касающиеся этого посещения, и затем пожелал спокойной ночи.

Часов в шесть на следующее утро мы услыхали звон большого колокола, а час спустя Каршида и Беноскар вошли ко мне в комнату и спросили, хорошо ли я спал и не нужно ли мне чего-нибудь. Прежде всего я хотел встать, но они мне сказали, чтобы я не вставал, пока мне не дадут одежду, которую сейчас должны принести. Беноскар вышел и немного спустя вернулся вместе со слугами, принесшими мне белье и одежду из материи, вытканной из шерсти и бумаги и сшитой на местный манер. Затем пришли другие слуги с тазом, полным теплой водой, и Каршида сказал, что в нем я должен вымыть свое тело, прежде чем надеть новую одежду. Оставив мне одного слугу, он вышел со всеми остальными. Я встал, надел принесенные мне белье и одежду. Сверху я надел пестрое платье, затянулся поясом, предоставив слуге, которого мне оставили, нарядить меня. Вскоре вернулся Каршида и сказал, что ждали только меня, чтобы я вместе со своими людьми пошел к Альбикормасу. Затем он рассказал мне, как я должен держать себя во время этого парадного приема, и мы спустились во двор, где я увидел всех своих людей, одетых во все новое и примерно так же, как и я. Беноскар был с ними и учил их, как им вести себя. Некоторое время мы простояли во дворе, оглядывая друг друга, до прихода Сермодаса, появившегося со своей свитой. Он спросил меня, готовы ли мы, чтобы сопровождать его в совет. Я ответил утвердительно. Тогда он взял меня за руку и заставил идти рядом с ним с левой стороны. Каршида стал во главе моих людей, которых заставили идти попарно, как солдат, а Беноскар замыкал арьергард. В таком порядке мы прошли несколько улиц и пришли на большую площадь, расположенную в центре города. Посреди этой площади стоял великолепный дворец квадратной формы, построенный из точеного белого камня и мрамора, казавшегося черным; он был такой чистый и блестящий, нам казалось, что он только что закончен постройкой, хотя на самом деле он был выстроен уже давно. Вход во дворец был украшен несколькими бронзовыми статуями, и при входе стояли в два ряда мушкетеры, одетые в синее платье. На первом дворе, выстроившись в ряд, стояли воины с алебардами, одетые в красное, и, как только мы вошли, раздались звуки труб и других военных инструментов, создавая довольно приятный шум. Оттуда мы прошли в другой двор, из черного мрамора, украшенный белыми мраморными статуями. Посреди этого двора стояло более ста человек, одетых в черное и более пожилых, чем те, которых мы видели при входе. Мы стояли и смотрели на них, пока два человека, одетых так же, как и остальные, с золотистого цвета шарфом на плече, сказали Сермодасу, чтобы он подвел нас ближе. В том же порядке мы вошли в большой зал, украшенный живописью и позолотой, где мы опять остановились. Оттуда нас провели в третий зал, превосходивший первые два своею роскошью и красотою. Мы увидели в глубине этого зала на небольшом возвышении трон и по обе стороны много более низких сидений. На этом троне сидел величественного вида человек, одетый в пурпур, а на других сиденьях находились почтенные люди, одетые так же, как те, которые нас встречали во дворе. Нам сказали, что первый – это Альбикормас, а остальные – главные должностные лица города, которые вместе с ним управляют всей страной Спорунда. Дойдя до середины зала, мы отвесили поклон, затем еще один, более глубокий, а когда мы подошли к барьеру, находившемуся около трона и отделявшему его от зала, мы поклонились еще ниже. Тогда все члены совета встали и, приветствовав нас легким наклонением тела, снова сели на свои места, а Альбикормас лишь кивнул головой. Затем Сермодас взял меня за руку и подвел к барьеру. Отвесив глубокий поклон губернатору, он рассказал ему на их языке все, что он знал о наших приключениях. Мне показалось, что этот язык, мягкий и величественный, в произношении похож на греческий и на латинский. Когда Сермодас закончил свою речь, вызвали Каршида, который сделал совету более подробное сообщение, чем первый, рассказав, каким образом мы попали на озеро, которое они называли Спораскумпсо, как они нас увидели и захватили. О том, как это произошло, я сейчас расскажу, это мне сообщили через несколько дней. В тот день, когда мы попали на озеро, был торжественный праздник во всей стране, праздновавшийся также и жителями островов; поэтому на воде никого не было и мы не видели ни одного судна, хотя в обычное время некоторые из них занимались рыбной ловлей. Хотя мы никого и не видели, но нас сразу же заметили островитяне, не захотевшие нам показаться из опасения нас испугать. В течение же ночи они послали суда, чтобы нас на утро захватить и оградить себя от возможности нашего бегства. Обычно этот народ прекрасно охраняет свои границы, потому что они боятся, как бы чужеземцы дурными примерами не нарушили их спокойствия и простоты и не передали им своих пороков.

Как только Каршида окончил свою речь, Альбикормас встал и сказал нам на своем языке, как объяснил нам Сермодас, что нас ожидает в стране хороший прием и ласковое обращение, что жить мы будем в Спорунде, пока он не получит известия от Севарминаса, вице-короля солнца, живущего в городе Севаринде, к которому он посылает гонца в тот же день, для того чтобы сообщить ему о нашем прибытии и испросить его приказаний; а пока мы будем иметь все необходимое, если будем следовать советам Сермодаса и его офицеров. «Я призываю вас быть сдержанными и честными», – добавил он и отпустил нас.

Я заметил у Альбикормаса небольшой горб и у некоторых его советников тот же недостаток, в остальном же он был сложен хорошо и выглядел неплохо. Впоследствии мы узнали, что среди обитателей этого города некоторые имели физические недостатки, хотя большинство было хорошо сложено, потому что жители Севаринда отсылали туда всех уродов, рождавшихся среди них, не желая их иметь в своем городе. Мы узнали еще, что слово эсперу обозначало на их языке человека, физически или морально дефективного, а Спорунд – город или местопребывание для таких людей.

После того как Альбикормас отпустил нас, мы вернулись к себе домой, где нас уже ожидал обед. Мы просидели дома весь день, а к вечеру Сермодас и Каршида зашли за нами, чтобы показать нам город, все жители которого выходили со всех сторон, чтобы посмотреть на нас. За всю свою жизнь я не видел лучше распланированного города: он состоял из больших квадратных зданий, похожих друг на друга, в каждом из них размещалось более тысячи человек. Во всем городе, имевшем в окружности более четырех миль, было семьдесят шесть домов. Я уже говорил, что он расположен между двумя большими реками, образующими естественный полуостров, но они искусственно превратили его в настоящий остров, прорыв в двух милях от города канал от одной реки к другой. Этот канал заключен между двумя высокими стенами, через которые переброшены десять или двенадцать деревянных мостов, за исключением среднего, очень широкого, прочно построенного из точеного камня. Нам показали этот канал и окрестности два или три дня спустя после первой аудиенции. Вечером, часа через два после ужина, нас привели в большой зал, где мы увидели пятнадцать молодых женщин, ждавших нас. Большинство из них было хорошего роста, полные, одетые в пестрые полотняные и бумажные платья, их черные волосы были заплетены в косы, спускавшиеся по плечам. Мы были несколько удивлены, что они стояли все вместе, выстроившись в ряд, не зная, зачем они здесь находятся. Сермодас, взяв слово, стал мне объяснять: «Вы удивляетесь, Морис, что видите столько молодых женщин вместе и не знаете причины. Я даже уверен, что вы поражены, как они выстроились в ряд и что одежда их отличается от одежды других женщин, у которых обычно на голове покрывало. Так знайте, что это невольницы, пришедшие сюда, чтобы служить вам. Каждая нация в мире имеет свои обычаи. Есть обычаи в корне плохие, потому что они неразумны; другие безразличны и кажутся плохими или хорошими в зависимости от вкуса и предрассудков людей, их применяющих; но есть и очень разумные, они хороши сами по себе, если к ним подходить без предвзятого мнения. Наши обычаи почти все таковы, и лишь очень немногие не основаны на здравом смысле. Вам, конечно, не безызвестно, что необходимо умеренное употребление всех вещей, созданных природой для служения живым существам, и что действительно вредно лишь злоупотребление ими. Из этих вещей есть три главнейших: первая – сохранение жизни каждого человека, вторая – воздержание счастливого состояния и, наконец, третья имеет целью увеличение и размножение всех пород.

Что касается сохранения жизни каждого человека, например мужчины, то оно зависит от некоторых благ, без которых он не смог бы существовать, потому что они ему абсолютно необходимы. Еда, питье и сон, несомненно, относятся к этого рода потребностям. Но человек не мог бы быть счастливым, обладая только этими вещами: хотя они и достаточны для сохранения жизни, но они не могут украсить жизнь и сделать ее приятной. Поэтому создатель природы дал человеку другие блага, которые, в соединении с первыми, могут удовлетворить его, если он благоразумен и умерен, если он не бросается в безумную погоню за обманчивой видимостью воображаемого блага и если он не следует слепо разнузданности и исступлению своих страстей. Эти блага, которые создают счастье человека, по нашему мнению, – здоровое тело, душевное спокойствие, свобода, хорошее воспитание, целомудрие, общество честных людей, хорошее питание и одежда, удобные жилища. Все эти блага создают счастливую жизнь, если пользоваться ими в меру и не привязываться к ним всем сердцем.

Природа ограничила нашу жизнь известным количеством лет, свыше которых мы уже не можем пользоваться всеми этими благами, а тела наши, переставая жить, разлагаются, и каждая часть их приобретает свою первоначальную форму или облекается в новую. С другой стороны, она пожелала сохранить каждый вид и даже увеличить его посредством размножения, в котором, если можно так выразиться, снова зарождаются все существа и сохраняются для вселенной все животные и растения, являющиеся одним из лучших ее украшений. Чтобы достигнуть своей цели, природа в каждой породе создала самцов и самок, чтобы из союза этих двух полов создавалось потомство животных. Это ее самое благородное дело, о котором она больше всего заботится. Но чтобы вложить в существование каждого животного еще больше счастья и чтобы легче достигнуть своей цели, она пожелала сопроводить этот союз наслаждением, которое мы называем любовью. Любовь все связывает и охраняет, и, когда ею руководят честные побуждения, она не вызывает плохих последствий, потому что она преследует лишь благие цели: честные радости, размножение и сохранение каждого вида, к чему, естественно, стремятся все существа. Севариас, наш великий и знаменитый правитель, внимательно взвесив все это, приказал наказывать за невоздержанность и грубость, но все же он требовал, чтобы следовали велениям бога и природы в отношении продолжения рода человеческого. Поэтому он издал приказ, чтобы все, достигшие известного возраста, установленного законами, женились, а путешественники жили с рабынями, которых у нас имеется довольно большое количество. Этот великий человек запрещает рассматривать как нечто преступное то, что служит сохранению рода, считая, однако, что излишества нарушают воздержанность, которая должна лежать в основе наслаждений. Поэтому-то мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь здесь был без женщин. Вы видите, что вам их привели столько, сколько у вас есть мужчин, и они будут приходить к вам через каждые два дня в течение всего того времени, которое вы пробудете среди нас. Я знаю, что этот обычай был бы осужден в Европе, где не признают, что добродетель заключается в честном пользовании любовью, а не в полном воздержании. И поэтому среди нас не встречаются те отвратительные преступления, которые бесчестят вашу страну».

Он еще говорил многое, в чем не было необходимости, чтобы убедить нас с большою благодарностью принять то, что он предлагал, а он был очень доволен, что доставил нам удовольствие и что мы одобряли поведение его правителя.

Не успел он уйти, как два человека вошли в зал и приветствовали нас по-французски. Первый сказал нам, что он врач, а его спутник – хирург, и попросил нас сказать им, не болел ли кто-либо из нас неаполитанской болезнью[64]. «Мы имеем приказ осмотреть вас, – добавили они, – и если кто-нибудь из вас скрывает правду, то тому же будет стыдно, а если, наоборот, чистосердечно признается, он от этого не потеряет уважения и очень скоро вылечится». Мы все сказали, что ни у кого из нас не было таких болезней, но, несмотря на наши возражения, каждого из нас осмотрели в комнате рядом с той, в которой мы находились. После осмотра они заявили, что очень довольны, что мы не больны болезнью, столь распространенною на других материках и о которой лишь понаслышке знают в австралийских землях. Кроме того, они рассказали нам, что они прожили во Франции целых шесть лет, видели почти всю Европу и Азию в течение двенадцати лет, которые они провели в путешествии, что время от времени из Спорунда отплывали корабли, переправлявшиеся через моря с той же целью, и, таким образом, среди них есть люди, побывавшие у различных народов и умеющие говорить на разных языках. Эти слова рассеяли удивление, испытанное нами, когда Каршида заговорил по-испански и по-голландски и когда мы увидели образ жизни и обычаи, столь схожие с нашими, в столь отдаленной стране, где мы думали встретить лишь дикарей. Мы бы задали много вопросов этим господам, если бы было удобно, но они удалились, а мы стали советоваться, каким образом нам выбирать женщин. Решили, что я выберу первый, после меня мои два офицера, а остальные бросят жребий, что и было проделано без споров и ссор, и каждый получил себе подругу. Затем меня проводили в комнату, где я ночевал в предыдущую ночь, а людей моих отвели в длинную галерею, по бокам которой были маленькие, отделенные одна от другой комнаты. Каждый из них получил по комнате, и они провели там ночь. На следующее утро в обычный час зазвонил колокол, и Каршида пришел спросить меня, хорошо ли я спал, и сказать, что пора вставать. Подруга моя вскочила с постели и оделась, как только услышала звон колокола, и вышла из комнаты в тот момент, когда входил Каршида. Он сообщил мне, что Беноскар пошел освобождать моих людей из плена, желая сказать «из объятий любовниц» и из комнат, где они были заперты во избежание беспорядков и обмана, которые могли иметь место; а это было запрещено из опасения, что если женщины забеременеют, отцы их детей останутся неизвестными. Одевшись, я спустился в большой зал, куда пришли также и мои люди. Туда же за нами пришли проводники, чтобы показать нам некоторые кварталы города, где велись различные работы. Одни были заняты выделыванием полотна, материй, другие – шитьем, некоторые ковали и занимались всякими другими работами. Но Каршида сказал мне, что строительство и земледелие были основными занятиями нации.

Мы продолжали оставаться в Спорунде, ведя тот же образ жизни, до шестого дня, пока не вернулся гонец, посланный Альбикормасом в Севаринд с приказанием от Севарминаса направить нас в великий город, где ему очень хотелось нас видеть. Когда я узнал, что нам придется идти в Севаринд, я пожалел, что не сказал о том, что вы здесь, в особенности после их хорошего с нами обращения. Я не знал, как мне выпутаться, но причина, заставившая меня это скрыть, была веской и уважительной; я подумал, что Альбикормас удовлетворится ею и простит наше притворство, основанное на заботах о вашей безопасности в то время, когда мы опасались еще за нашу собственную. Я откровенно признался Сермодасу, который прежде всего пошел предупредить губернатора. Нам приказали ждать в Спорунде возвращения второго гонца, посланного к Севарминасу, чтобы известить его о причине нашего опоздания. Он вернулся через шесть дней и привез губернатору приказ, во исполнение которого тот отправил с нами эти суда, чтобы забрать вас и перевезти всех в Севаринд, где мы должны предстать перед верховным правителем в его резиденции и где, по словам Сермодаса, нас ожидает еще лучший прием, чем в Спорунде.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Отправить