Политическая культура и религия, без сомнения, были важными факторами в рассматриваемых транзитах к демократии, но роли, которые они играли, существенно отличались. Отсутствие традиции стабильного демократического правления в Испании часто считают причиной политических конфликтов по вопросам социальных расхождений (особенно религиозных и регионально-националистических), равно как и отсутствие объединяющей политической культуры, поддерживающей демократию. Некоторые исследователи даже используют термин «две Испании», несмотря на то что в реальности было бы более точно говорить о «множестве Испаний». Ряд исследователей видит часть причин поляризации и насильственного распада Второй республики в субкультуре элит, характеризовавшейся зашоренностью взглядов, упрямством, отсутствием приверженности демократии и в их пребывании в атмосфере взаимной вражды. И Франсиско Франко утверждал, что «семейные демоны» были неотъемлемой частью всей испанской культуры, и подавить их можно было только авторитарным правлением.

При всей репрессивности режима Франко, приведшего к значительным жертвам (особенно в первые годы режима), он смог обеспечить «демобилизацию» и «деполитизацию» испанской политической культуры. Одним из долгосрочных негативных последствий режима стало неприятие всего политического в обществе и снижение участия населения в политике до минимума, даже на уровне ассоциаций второго уровня, что было в несколько раз меньше уровня политического участия в странах Западной Европы. Тем не менее одним из положительных последствий такой политики Франко было то, что ко времени распада франкизма в 1975 г. поляризация общества, вызванная прошлыми деяниями режима, была заметно уменьшена. Один из опросов общественного мнения показал, что 15 % населения поддерживало режим Франко, около четверти – противостояло ему, а более половины населения – «индифферентное большинство» – было пассивным, неинформированным и не интересовалось политикой. Однако в то же самое время большинство испанцев были более расположены в пользу транзита к относительно демократическому режиму. Тем не менее их в большей степени беспокоило разрушение системы поддержания общественного порядка, как это было в соседней Португалии на волне революции. Это отсутствие поляризации и четкого определения политических предпочтений в совокупности с относительно продемократическими стремлениями и сильным желанием не допустить повторения прошлого, хорошо вписывались в процесс перехода к демократии в Испании под руководством элит. При том что демонстрации протеста, последовавшие за смертью Франко и продолжавшиеся шесть месяцев, четко свидетельствовали о невозможности дальнейшего существования авторитарного режима, после того как новоизбранный премьер-министр Адольфо Суарес четко продемонстрировал свою приверженность демократизации, и как только начались переговоры с представителями бывшей тайной оппозиции, инициированные партиями, сложилась ситуация «тактической демобилизации», которая позволила элитам действовать в рамках «политики консенсуса».

Как показывали опросы общественного мнения, поддержка демократии росла по мере ее консолидации, и доля испанцев, которые соглашались с тем, что «демократия является предпочтительным способом правления» выросла с 49 % в 1980 г. до 70 % в 1985 г.; и наконец в 1990‑х годах дошла до уровней, сопоставимых или превышающих уровни в других западноевропейских странах. Общенациональный опрос и анализ его результатов в Испании и ряде других молодых демократий ясно показывает, что поддержка демократии со стороны населения развивается в соответствии с действиями элиты: в таких странах, как Чили и Болгария, где уходящие авторитарные элиты противостояли демократизации, сторонники партий, истоки которых заложены в прошлом режиме, сопротивлялись продемократическим настроениям; и наоборот, там, где уходящая авторитарная элита конструктивно участвовала в процессе демократизации (Испания и Венгрия), отсутствовали расхождения, порожденные политической культурой, касающиеся основных подходов к демократии. Таким образом, поддержка новой конституции всем спектром политической и партийной элиты в Испании (за исключением Страны Басков) сыграла ключевую роль в формировании политической культуры в поддержку демократии. В то же самое время в отличие от гипотезы о действии «социального капитала», предложенной Робертом Патнэмом, те же национальные опросы и их анализ не выявили связи между поддержкой демократии и участием в политических ассоциациях второго уровня – за исключением политических партий (см. гл. 11 наст. изд.).

Линии политических разделов, основанные на религии, региональном национализме и, в меньшей степени, на социальных классах, продолжают оказывать влияние на электоральное поведение. Эти подходы также находятся под влиянием поведения политических элит, что прослеживается на примере связи между предпочтениями в отношении структуры государства и позиций по этому вопросу, занимаемых различными политическими партиями. Четкая разница между сторонниками региональных националистических партий и общенациональных испанских партий видна не только в анализе опросов общественного мнения, но и среди тех, кто поддерживает различные регионально-националистские партии, так как они артикулируют различные мнения в отношении структуры государства (и даже в отношении своей идентичности, противопоставляя множественные и частично совпадающие идентичности националистской и даже локальной идентичности), – что развивается в строгом соответствии с позицией, занимаемой политической элитой. При том что представляется крайне сложным охарактеризовать взаимосвязь между элитой и партиями, с одной стороны, выборы отдают предпочтение партиям, которые наиболее тесно связаны с их национальной идентичностью и предпочтениями касательно государственной структуры; с другой стороны, партийная элита помогает формировать эти предпочтения; анализ же линий политического раздела дает более четкие представления о значимости роли политической элиты.

На протяжении длительного времени религия играла определяющую роль в испанской политике. В ходе гражданской войны 1930‑х годов произошло жесткое столкновение сторонников традиционно важной роли католической церкви в Испании и атеистов и антиклерикалов. В ходе первых демократических выборов вопрос религии вновь стал определяющим фактором, влиявшим на политические предпочтения (третьим по значимости после партийного фактора и фактора отношения кандидата от партии к премьер-министру). Однако в ходе последовавших двух десятилетий роль религии значительно снизилась и уже не являлась для избирателей определяющим фактором выбора между левыми и правыми партиями. В некоторой степени это было последствием значительной секуляризации испанского общества, произошедшей с начала 1970‑х годов, при том что количество участников опроса общественного мнения в стране, определивших себя как «воцерковленных католиков», снизилось с 64 % в 1970 г. до 32 % в 2002 г. Это во многом было результатом строгого отказа партий от обсуждения вопросов, связанных с религией. Тем не менее после выборов 2000 г. правящая партия стала открыто использовать дискуссии по религиозным вопросам для достижения своих политических целей и правительство Хосе Мария Аснара вновь ввело обязательное изучение богословия в государственных школах впервые с начала транзита к демократии. Данные опроса общественного мнения 2004 г. показали, что такое изменение позиции элит отразилось на электорате и его предпочтениях: процент вариативности голосования (если устранить влияние стандартных социально-экономических факторов), зависящий от двух переменных (по отношению к религии) возрос с 0 % в 1993 г. до 15 % в 2004 г. Таким образом, после продолжительного периода упадка роль религиозного фактора вновь возросла. Это показывает, что партийные элиты стали занимать примирительные позиции по вопросам религии в период «политики консенсуса», а также наличие политически нейтральной позиции церкви в этот ключевой период транзита. Наличие таких позиций сыграло важную роль в консолидации демократии в Испании.

Случай перехода в Греции является наиболее простым в плане роли политической культуры и демократизации в целом. Греческое общество практически не испытывает политически значимых расхождений по поводу религии и классов. Земельные реформы, проведенные в начале XX в., и относительное отсутствие сектора тяжелой промышленности (что во многом закладывает основы для формирования классов и организаций рабочих) привели к практически полному отсутствию фактора классовости, при том что взаимные «этнические чистки», сопровождавшие масштабные гонения и переселения греков и турок в начале 1920‑х годов, привели к гомогенизации греческой религиозной общины. Однако с началом эпохи демократизации идеологический раскол между левыми и правыми партиями привел к разобщению электората. Это наследие гражданской войны усугубилось после отстранения левых от участия в парламентском режиме 1950‑х и 1960‑х годов. Если бы эта политика исключения была проведена после свержения режима военной хунты в 1974 г., вероятно, что любой режим, пришедший к власти, был бы отвергнут большинством греков, сторонников левых партий, и признан нелегитимным. Благоприятное влияние на процесс демократического транзита оказал тот факт, что, как было отмечено выше, политика национального примирения, проводимая Караманлисом с самого начала транзита, заложила основы для консолидации демократии, устранив этот потенциально опасный барьер. В итоге Греция стала лидером по числу сторонников демократии среди населения. Данный факт может быть отражением того, что исторически именно в Греции зародилась демократия. Вероятно, что это является также последствием непродолжительности периода правления военной хунты и полного отсутствия поддержки и признания хунты со стороны населения.

Наконец, при рассмотрении транзита в Португалии необходимо отметить два важных периода – период первых лет после революции и относительно недавний период, последовавший за транзитом к демократии. Есть две причины, по которым поддержка демократии в Португалии вначале была слабее, нежели в других странах Южной Европы, и почему она усилилась в более поздние годы. Прежде всего Португальская коммунистическая партия (игравшая ключевую роль в революции) выступала против демократии. В 1970‑е годы и вплоть до середины 1980‑х годов она имела значимое количество голосов избирателей – 15–20 %. Это резко контрастирует с продемократической позицией Коммунистической партии Испании и ее электората. Вторая причина заключена в том, что португальские институты демократии того периода были слабыми и неэффективными. Военные продолжали оказывать ключевое воздействие на политику в стране до 1982 г., а правительства были нестабильными, разобщенными, и зачастую неспособными выполнять свои функции. При том что данных опросов общественных мнений за тот период по Португалии, в отличие от Испании и Греции, нет, другие методики измерения отношения граждан к режиму четко показывают отсутствие поддержки режима со стороны португальцев. По данным опроса 1980‑х годов, 39 % респондентов ответили, что изменения, произошедшие после 1974 г. (т. е. после коллапса режима Салазара/Каэтану), были негативными, и только 18 % сочли их положительными, при том что 15 % сказали, что все осталось без изменений, и значимой была доля тех, кто не смог определиться. Аналогично при ответе на вопрос, какое из правительств Португалии того периода граждане считали наиболее эффективным, 35 % респондентов ответили, что лучшим было правительство Каэтану или Салазара, и лишь 21 % называли в качестве лучших другие правительства. Данные опроса 2005 г. резко контрастируют с показателями прошлых периодов: 94 % респондентов были согласны/ абсолютно согласны с тем, что «у демократии могут быть недостатки, но в целом это наилучшая форма правления» (данные приведены на основании фактологии, изложенной на <>). Эти данные ясно свидетельствуют о консолидации демократии в Португалии на уровне общества в целом.

В заключение, рассматривая политическое влияние расхождений поведенческих характеристик электората и поддержки демократии в целом, необходимо отметить, что как в Португалии, так и в Греции отсутствуют регионально-национальные угрозы легитимности этих государств с высокой степенью централизации. Как и в Греции, в Португалии нет жесткой привязки партийных предпочтений в соответствии с социальным классом или вероисповеданием. В отличие от Греции, однако, это не связано с характеристиками социального класса. Вплоть до недавнего времени, Португалия являлась классовым обществом, и в стране долго продолжался традиционный конфликт между верующими и антиклерикальными сегментами общества. Тем не менее, как указывалось выше, поведение двух основных партий левого и правого толка в момент начала революции и первых лет после ее завершения показывало, что ни одна из партий не связана ни с классами, ни с религией. Как социалистическая, так и правоцентристская партии были партиями умеренного толка, принимавшими в свои ряды всех желающих, и избиратели чаще меняли свои политические предпочтения между ними, как в странах западноевропейской демократии. Только коммунистическая партия имела жесткую привязку к классу и фактору антирелигиозности, но значительное уменьшение ее поддержки со стороны электората свело на нет ее противостояние демократии и легитимности режима.