В то время как исторический классовый подход уделяет больше внимания взаимодействию исторических путей развития, по сравнению с классической теорией модернизации, оба подхода обычно упускают из виду роль оспаривающих существующие порядки (contentious) акторов, а также механизмы взаимодействия, связанные с демократизацией. Напротив, агентивность находится в центре так называемого транзитологического подхода, который, в свою очередь, не придавал большого значения социальным движениям как потенциальным акторам демократизации.

После волны демократизации в 1970‑е годы в Южной Европе политологические подходы к проблеме конструирования политических институтов обозначили партии в качестве главных акторов демократии. Даже более динамические подходы к демократизации, принимающие во внимание временные параметры различных этапов демократизации, отнеслись к «reforma pactada/ ruptura pactada» в Испании в 1970 г. как к модели успешной демократизации. Она подчеркивала необходимость демобилизации «массовой политики» (или, по крайней мере, направления активности масс в рамки институционализированных политических партий) для эффективной консолидации демократии.

В рамках этой традиции наиболее влиятельной работой по демократизации является книга Гильермо О’Доннелла и Филиппа Шмиттера. В теоретическом томе, который подытожил объемный исследовательский проект, О’Доннелл и Шмиттер посвятили раздел тому, что они называют «воскрешением гражданского общества», короткому моменту дестабилизации, когда движения, профсоюзы, конфессии и общество в целом производят импульс начальной либерализации, толкая недемократический режим в направлении демократизации. Для авторов это является моментом больших надежд, когда рождается «народ», но:

Таким образом, скоротечность жизни гражданского общества не только неизбежна, учитывая перенаправленность участия в рамки политических партий и избирательной системы, но и даже желательна, поскольку она является единственным средством избежать ситуации, когда умеренные представители авторитарного режима могут покинуть переговоры с умеренными сторонниками демократии. В этом случае элиты являются не только источником демократического процесса, но и теми, кто контролирует его результат. В то время как для О’Доннелла и Шмиттера политика оспаривания способствует движению от либерализации недемократического режима к демократии, для авторов сборника под редакцией Джона Хигли и Ричарда Гантера любое социальное движение, протест или забастовка должны находиться под контролем и затем быть демобилизованы для того, чтобы обеспечить консолидированную процедурную демократию. В то время как О’Доннелл и Шмиттер считают, что демократизация становится возможной благодаря разногласиям между элитами (авторитарной и демократической), в анализе Хигли и Гантера именно консенсус, вырабатываемый в ходе переговоров элит, приводит к консолидации. Транзитология, таким образом, подчеркивает полную случайностей и динамичную природу процесса демократизации, но старается свести его к торгу между политическими элитами в условиях неопределенности.

В рамках транзитологии Хуан Линц и Альфред Степан представили модель расширенного транзита, в которой важны не только процесс переговоров о немедленной либерализации/транзите, но и характеристики предыдущего недемократического режима (т. е. авторитарного, тоталитарного, посттоталитарного, султанистского), способ, которым недемократические элиты отказываются от власти в государстве, исторические черты политических партий и элит, а также то, когда заканчивается период неопределенности. Их модель демократизации уделяет особое внимание «гражданскому обществу», определяемому в противовес «обществу политическому» (т. е. элитам и институционализированным акторам):

Несмотря на признание роли гражданского общества в теории, исследователи все еще не уделяют ему должного внимания в эмпирических исследованиях. Однако они размышляют над взаимосвязью характеристик предыдущего авторитарного режима и вероятности возникновения благоприятной для демократии мобилизации. Тоталитарные режимы – это режимы, которые, устраняя плюрализм, ставят под удар развитие автономных организаций и сетей, которые могли бы продвигать демократию. Султанистские режимы в силу высокой персонификации власти манипулируют мобилизацией в церемониальных целях посредством окологосударственных групп, тем самым подрывая и подвергая репрессиям любую автономную организацию, которая могла бы поддержать сети сопротивления. Авторитарные режимы, в основном если были установлены в государствах с предыдущим (полу-)демократическим опытом, более всего отличаются наивысшим уровнем массовой мобилизации, а также характеризуются наиболее организованным нелегальным сопротивлением, основанным на нескольких сетях, которые либо предшествовали режиму, либо сформировались позже благодаря более высокой степени плюрализма.

Линц и Степан добавляют еще один идеальный тип режима – посттоталитарный, но он скорее выглядит как промежуточный этап в демократизации тоталитарных режимов, нежели является режимом per se. Два подтипа авторитаризма, не упомянутые этими авторами, также важны для нас: 1) бюрократический авторитаризм, в котором технократическая гражданско-военная элита управляет деполитизацией мобилизованного общества с целью накопления капитала, и 2) популистский авторитаризм, в условиях которого элиты мобилизуют общество «сверху» для легитимизации режима, одновременно инкорпорируя нижние слои населения. В то время как некоторые страны Южной Америки и Юго-Восточной Азии (Аргентина, Бразилия, Чили, Южная Корея, Тайвань и др.) были под управлением авторитарно-бюрократических режимов, наибольшее распространение в некоторых ближневосточных и североафриканских странах (Египет, Алжир и др.) получил популистский авторитаризм. Линц и Степан выдвинули интересную гипотезу о связи типа недемократического режима и потенциала для возникновения движений, протестов, забастовок и подпольных сетей сопротивления, которые предшествуют либерализации и сопровождают демократизацию. Из данной гипотезы может быть выведено пока еще не вполне развитое объяснение возможных различий в уровнях и скорости возникновения протестов в периоды демократизации.

Линц и Степан также подчеркивают необходимость принимать во внимание одновременные переходы (например, простые, когда меняется только режим; двойные, когда меняются режим и экономическая система; тройные, когда также меняются и параметры национально-государственного устройства). В этом смысле важно не только то, был ли предыдущий режим авторитарным или тоталитарным, но и был ли он капиталистическим или коммунистическим. Кроме того, в тех случаях, где имеет место тройной транзит, появляется проблема национально-государственного строительства, когда националистические движения мобилизуются во имя конкурирующих представлений о том, кто должны быть демосом в будущей демократии. Поэтому в то время как в СССР (1991 г.) региональная мобилизация привела к распаду этого политического образования, в Испании она не привела к такому результату. Баскское и каталонское националистические движения подрывали легитимность режима Франсиско Франко, но не были успешными в достижении независимости. Чехословакия (1989–1992 гг.), например, испытала мирный роспуск политии наряду с демократическим и капиталистическим транзитом. Эти изменения могут быть объяснены только переплетением ролей, которые были сыграны элитами старого режима, демократическими элитами, мобилизованными группами и международными воздействиями. В литературе, посвященной социальным движениям, их роль отмечалась при анализе того, как становились более умеренными или радикальными требования автономии/независимости, а также при анализе того, как это способствовало или подвергало риску переход к демократии (см.:).

Даже несмотря на то что динамический акторно-ориентированный подход транзитологии способствовал развитию интереса к изучению роли, сыгранной движениями в процессе демократизации, он не фокусировался на них. Помимо «элитистской предвзятости» критике были подвергнуты и некоторые другие положения транзитологии. Как утверждают Рут Кольер и Джеймс Махони, транзитологи склонны преувеличивать роль индивидов в сравнении с группами, что ведет к редуцированию процесса демократизации до стратегического инструментального мышления при игнорировании таких имеющих отношение к классам акторов, как профсоюзы и рабочие/левые партии. Также утверждается, что транзитология является государствоцентричной, поскольку подчиняет социальных акторов государственным. Как возражает Гидеон Бейкер, транзитология склонна видеть в движениях и протестных акторах, сконцентрированных на инструментально определенных целях, объекты манипулирования со стороны элит. В то время как неизбежная и желательная «элитизация» процесса демократизации может быть расценена в качестве «железного закона» транзитологов, дальнейшие исследования новых социальных движений и политического процесса продемонстрировали, что взаимодействие между элитами и мобилизованными социальными акторами является необходимым (но недостаточным) условием для процесса демократизации, что поставило под вопрос доминировавшую ранее в литературе по демократизации логику, согласно которой элиты возглавляют и завершают демократизацию. Общее согласие среди исследователей, которые анализируют демократизацию с точки зрения неэлитистского подхода, таково: даже испанская модель транзита не может быть расценена как полностью подконтрольный элите процесс переговоров. Данный транзит характеризовался волнами массовых забастовок, террористическими атаками со стороны националистских движений, нарастающими циклами протеста (см.:). Данный транзит лучше определить как процесс дестабилизации/высвобождения или как «цикл протеста, переплетенного с взаимодействиями элит». В целом транзитологию обвиняют в игнорировании долгосрочного, динамического, полного случайностей и конфликтов процесса, связанного с созданием условий для разрушения недемократических режимов. Следующий раздел посвящен именно этому вопросу.