Афиша перед парком, та самая афиша, которую рисовал еще Лорс, оповещала: «Лекция т. Водянкина. После лекции танцы».

Слово «концерт» было зачеркнуто. Неужели кружок распался?

Последняя строка афиши была самая крупная, ее хорошо видно даже в вечерней тьме: «Места НЕнумерованные». Это «НЕ» вписал кто-то от руки буквами жирными и уверенными.

…В парке тренькали мандолины. В кустах напевал хриплый голос Васьки-Дьяка, а в такт песне щелкал пальцами Муртаз — только он умел так щелкать.

На стене клуба Лорс разглядел написанное мелом очень короткое слово. Почерк у Гошки стал прямее, аккуратнее. Парень все-таки повзрослел.

Из раскрытых клубных дверей разносился по парку голос товарища Водянкина.

— А помните, когда я был директором… — послышался в кустах, сливаясь с шелестом осенней листвы, страстный шепот Эдипа, вернувшегося из дальних странствий.

А на крыльце дремал, подперев кулаком покорно опущенную стриженую голову, Вадуд.

Теперь понятно, почему Виктор Андреевич воздержался брать интервью. Понятно, чего не хватает в рукописи. Да, ее надо завершать. И нужна для этого рука не журналиста-зубра Виктора Андреевича, а рука самого Лорса, рука клубного директора.

Бутерброд? Ну что ж — бутерброд! Даже кошка отнеслась к нему критически.

«Не хватает в рукописи одного важного звена… Самого важного. И дело, наверное, совсем не в том, что я плохой газетчик! — думал Лорс. — Дело в том, что я мало сделал в клубе. Да и то, что сделал, рассыпается от первого же толчка».

Он подошел к карусели, там было безлюдно, и лег на жесткую осеннюю траву, чтобы видеть звезды. Ему вспомнилась восточная сказка, которую он так любил в детстве. Любил и… не понимал!

Герой этой сказки плохо знал жизнь. Когда же он после всяких потрясений и бед начал часто задумываться над жизнью, над своим местом в ней, то небо послало ему награду: он однажды лег вот так же, глядя на ночные звезды, пролежал целую ночь, и за эту ночь к нему пришло столько мыслей, сколько другим людям приходит в голову за целых десять лет жизни.

Лорс раньше, в детстве, никак не мог понять, что же это за награда?! Подумаешь, человек смог размышлять о жизни!..

…Лорс пролежал на траве возле карусели не ночь, а всего час. И пришла ему в голову всего-навсего одна мысль, но в ней собралось многое из того, что и раньше шевелилось в голове. И то, что сказал Виктор Андреевич о его рукописи. И то, что говорил Лорсу Али там, на далеких альпийских пастбищах, где сейчас, наверное, бушует первая предзимняя вьюга.

Ступил на тропу — иди по ней до конца; взялся за дело — не оставляй его на полпути; посадил дерево — вырасти его сам! Вот была простая мысль, которая пришла Лорсу в голову при слабом мерцании неярких осенних звезд. Иначе и на любой другой тропе — а их будет много в жизни! — ты не будешь настоящим путником, человеком. И в каждой твоей рукописи всегда будет не хватать какого-то самого важного звена, и никакой Виктор Андреевич не сможет за тебя завершить, дописать…

…Лорс взошел по гранитным ступеням. Радостно встрепенулся, вскочил Вадуд.

Сопровождаемый Володей и Вадудом, Лорс направился по центральному проходу зала к сцене. Впервые Лорс поднялся у всех на глазах на сцену в «натуральном виде», без грима.

— Вы почему мешаете лекции? — сердитым и тонким голосом спросил Водянкин, подняв голову от бумаг и важно опираясь о края трибуны.

«Вот кто, оказывается, умеет держаться, как настоящий директор!» — подивился Лорс и внятно сказал Водянкину:

— Хватит, закругляйтесь. Людям скучно.

— На афише четко написано… — заверещал было Водянкин.

— Афишу рисовал я, — прервал Лорс. — И теперь нарисую другую!

В зале раздались аплодисменты. Водянкин начал неистово колотить ладошкой по кнопке никелированного звонка, требуя тишины и порядка.

Лорс вспомнил суровое приказание Николая Ивановича: «Поаккуратнее!», поэтому он отобрал звонок у Водянкина очень аккуратно. Потом поискал глазами Петю в притихшем зале.

Петя с готовностью вскинул ремень баяна на плечо. Крикнула в зале Клава:

— А ну взялись — скамейки на сцену!

Лорс скомандовал на весь зал:

— Баянист, музыку!