Лорс бесцельно шагал по шумным улицам города, обдумывая случившееся. Он размышлял над одной странностью. В детстве он, сколько помнит, не слышал упреков в незнании жизни. Ни от покойных родителей, ни от учителей. Но как только он вырос и даже стал непосредственным участником этой самой жизни, упрекают в ее незнании!

Звенели трамваи. Протарахтел над головой вертолет. Разноголосый говор людей стоял над улицей. А у Лорса в ушах был только один звук: смех всей редакции.

Нет, туда он не вернется.

А куда ему теперь вообще не стыдно идти? Вот это интересно — некуда! На стадион? В шахматный клуб? В читалку городской библиотеки или в театр, где может встретиться Эля? Везде, везде его мог ждать насмешливый взгляд.

В городе чуть не полмиллиона людей, а ему, Лорсу, некуда идти. Может быть, и у каждого такое одиночество? Нет, наверное, только у него, потому что всего несколько месяцев, как они с дядей переехали сюда из далекого города, где родился и рос Лорс. И где похоронены его родители… У дяди-то здесь друзей и знакомых много, это его родной город. У Лорса — почти никого.

И не будет никого, думал Лорс, потому что у него отвратительный характер. Не то что у счастливца Цвигуна, который знаком в городе чуть ли не с каждым встречным.

«Что ломать голову над тем, каков этот зануда Цвигун, если не можешь разобраться даже в себе?» — возмущался собой Лорс, хотя ему и доводилось слышать, что это и есть самое трудное на свете: разобраться в себе.

С Цвигуном сорвался так глупо. Даже радоваться не умеет просто, по-человечески. Ведь всю ночь мучился, переживал: напечатают ли в номере его корреспонденцию? Не слетит ли ночью с полосы из-за чьей-нибудь срочной статьи? А прибежал чуть свет в редакцию — начал гнусно кривляться:

«Ключ, дядя Костя, я попечатать пришел», — и отвел взор от кипы газет, белевшей в утреннем сумраке вахтерской.

«А газетку чего же не возьмешь? — спросил вахтер, насмешливо сверкнув единственным глазом из зарослей седой щетины. — Насчет курей-то… большая статейка! Целковых двадцать оттяпаешь гонорару?»

«А-а, вы о моей корреспонденции…» — И Лорс с бьющимся радостно сердцем небрежно сунул газету под мышку.

Лорс вспомнил, как дядя Костя озадаченно почесал ногтем щетину:

«Чудной вы народ — что ты вот, что любые горцы! Другая молодежь — ну, к примеру, Цвигун — тут бы и сплясала, и индюком прошлась. А ваши и на свадьбе, и на похоронах бровью не поведут».

При чем тут горцы! Дядя Костя прав: горцы сдержанны в выражении чувств. Однако нормальный горец и обнял бы дядю Костю, и одарил на радостях.

Шагая по весеннему солнцепеку мимо какого-то унылого, побеленного известкой строительного забора, Лорс скосил глаза и следил за своей тенью. Он и мимо магазинной витрины не мог пройти, чтобы не покоситься незаметно на свой силуэт. Ему все казалось, что фигура у него толста и недостаточно втянут живот. Наверное, из-за мнительности ему так кажется.

Скошенные вбок глаза уже начало ломить от боли, но забор скоро кончился. Начались магазины. Лорс остановился перед витриной ювелирного магазина и сделал вид, что рассматривает драгоценности, покоившиеся на черных бархатных подушечках, а на самом деле разглядывал собственное изображение.

Ну и что? Нормальное изображение. Увы, даже слишком. Обыкновенно сложенный человек. Широкие плечи. Никакого живота. Рост — плохой, чуть выше среднего: метр семьдесят два. У Цвигуна чуть не метр восемьдесят. Хилый, тонконогий, с животиком этот Цвигун. Но высокий. А девушкам всегда это нравится. И лицо у Цвигуна считается красивым — «как у артиста». Лорс попробовал посмотреть на свое лицо, но в такое «зеркало» не разглядишь. Да и не любил он никогда разглядывать свое лицо, особенно после того, как видел за таким глупым занятием Цвигуна. С карманным зеркальцем в руках!

Однажды, сидя в своем «кабинете», Лорс слышал, как под окном щебетала с кем-то кокетливая корректорша: «Вчера у нас в типографии был ваш новенький. Ни-че-во шатен! Румянец нежный, глаза серые. И задумчивые, и насмешливые одновременно. Губы пухленькие. Бойко так и развязно говорит: «Пригнали меня к вам вместо больной подчитчицы гранки подчитывать», а сам краснеет, чуть не в обмороке от застенчивости!»

Бред какой-то… О мужчине — «румянец, губки». Только услышав о подчитывании гранок, Лорс с ужасом догадался: это же о нем. И с треском захлопнул окно.

«Ну, безработный шатен, что вы будете делать в жизни дальше?» — спросил он себя, отворачиваясь от алмазов. И тут увидел, что из ювелирного магазина вышла Эля. Юркнуть за угол он не успел.

— Облюбовываю для тебя вон тот кулон за триста рублей, — пошутил он, лихорадочно думая, видела ли Эля его постыдную корреспонденцию.

— Я только что купила, — Эля вздохнула, — всего за тридцать.

На шее у нее болтался уродливый кусище какого-то ржавого янтаря.

— Бедность наша проклятая! — посочувствовал Лорс.

Он обычно отдавал весь свой гонорар дяде. Вчера дядя всучил ему тридцать рублей и категорически приказал: «Купи себе сорочку и приличные брюки. Я видеть тебя не могу: эта рваная фуфайка, эти штаны из мешковины, да еще с канцелярскими кнопками…»

На тридцатку он должен одеться. А у профессорской дочки кулон «всего за тридцать».

— Ты сегодня колючий, противно с тобой, — ответила Эля. — Но все же пойдем посидим вон там в скверике.

Он купил ей букетик сирени и повел к их знакомой скамейке. Безжалостно обрывая звездочки цветка, Эля рассеянно смотрела на прохожих. Мужчины, как и всегда, оглядывались на нее, потому что у Эли очень правильные черты лица. Удлиненное, тонкое, нежное лицо; все на нем такое соразмерное, и большие-большие глаза. Только почему-то всегда неподвижное лицо. Как гладь прекрасного озера, которую боятся шевельнуть, чтобы не исчезло очарование.

Да, газету она еще не видела, решил Лорс. Интересно, что произошло бы с ее лицом, если бы она прочитала про утиное мясо и узнала, что Лорса вышибли из газеты?

— То колючий, то добрый! — сказала Эля. — С людьми то робкий, как первоклассник в день первого звонка, а то вдруг задираешься и делаешься самоуверенный до нахальства. Не знаю, может быть, именно это мне в тебе и нравится. Но пора же заиметь какой-то определенный характер!

— На досуге обзаведусь, — пообещал Лорс.

— И обидчивый! Сам же каялся, что соткан из одних недостатков. А скажи тебе о них — обижаешься!

— Обидчивость тоже входит в число моих недостатков.

— Мама видела тебя всего один раз, но и то говорит: в нем слишком много противоречивого, это опасно для юноши.

— Твоя мама как будто сговаривалась с моим дядей… — Лорс посмотрел на высокое весеннее небо и сказал: — Уехать бы куда-нибудь! Далеко-далеко…

— Вот-вот. Там тебе после примерки выдадут готовый характер! Я тебя понимаю: мне тоже иногда хочется уехать далеко-далеко, не слышать поучений, зашвырнуть все свои побрякушки… Из института ты убежал, а теперь хочешь и из газеты? Отовсюду и ото всего убегать? Вот почему я и говорю о характере…

Ум был в глазах Эли. Умные советы от души давала она сегодня Лорсу, и когда их слушать, как не сегодня: он ведь оказался вдруг в таком непонятном положении. Однако Лорс вдруг заскучал с Элей. Уж слишком много сегодня советов! Ведь предстоит еще выслушать и от дяди! От него-то не скроешь случившегося…