Работа, бесспорно, занимала основную часть нашего времени в экспедиции.

Но думать, будто мы только и делали, что сидели на своих раскопах, чертили длинные полотнища чертежей на миллиметровой бумаге и раскладывали на склонах теллей древние черепки для сортировки, – значит глубоко заблуждаться. Повседневная жизнь постоянно и властно вторгалась и в наш археологический заповедник. Вокруг нас на различном удалении располагалось несколько глинобитных деревушек: Кызыл-Махраб, Кызыл-Куйюк, Харабджаш. Для удобства некоторые из них мы называли по именам наиболее выдающихся (конечно, с нашей точки зрения) их жителей – «хутор Хасана» (по имени нашего рабочего Хасана) или «хутор Мудамина» (по имени нашего сторожа Мухаммеда Эмина). До ближайшего селения от лагеря экспедиции было километра полтора. Особенно красиво выглядела округа Ярым-тепе по вечерам, когда темнело и во всех окрестных селениях загорались огни люксов – специальных керосиновых ламп с очень ярким светом – или электрических лампочек. Короткие и длинные – в зависимости от размеров селения – цепочки огней соперничали по яркости с блеском крупных южных звезд. Но все это призрачное свечение не шло ни в какое сравнение с мощной иллюминацией ночного Телль-Афара, заполняющей почти целиком восточную часть горизонта.

Стоит ли удивляться, что наше появление в Ярым-тепе стало для местных жителей настоящей сенсацией. Здесь было и здоровое любопытство аборигенов по отношению к экзотичным иностранцам с далекого Севера, и вполне практический расчет – нельзя ли как-нибудь подзаработать на этих странных пришельцах, например что-нибудь продать. Хорошей работы не было, а крестьяне очень нуждались в деньгах. Поэтому за сравнительно небольшую (по нашим представлениям) плату они охотно шли к нам на раскопки. Еще бы: и от дома недалеко, и работа не такая уж трудная, и деньги неплохие за два месяца можно получить.

Надо сказать, что в большинстве своем местные туркманы жили небогато: голодать не голодали, но и достатка особого не имели. Они были мелкими землевладельцами. В каждой деревушке обитала одна или несколько больших родственных семей. Мужчины – главы семейных пар – владели наделами земли, являвшимися почти единственным источником существования для них и их домочадцев. Обычно кто-нибудь из родственников побогаче имел в селении свою машину (полугрузовой пикап, или грузовик, или же трактор). И весь сельскохозяйственный цикл выглядел здесь до удивления просто. Владелец надела с зимы, с начала сезона дождей, договаривался с владельцем трактора о пахоте и севе, обещая отдать за работу столько-то мешков пшеницы или ячменя.

К чести местных «механизаторов», свои обязанности они выполняли очень умело и споро – как пишут в наших газетах, проводили пахоту «в предельно сжатые сроки». Дальше крестьянин взывал к милости Аллаха, моля его ниспослать на поля дождь и вовремя, и в нужном количестве. Та часть синджарской степи, которая прилегает к предгорьям, обычно получает зимой и весной столько естественных осадков, сколько необходимо для сбора приличного урожая зерновых. Правда, раз в несколько лет случается засуха, все посевы выгорают и собирать практически нечего. Жатву здесь также проводят обычно нанятые на стороне люди на своих комбайнах и машинах, получая свою долю урожая. Если год удачный и зерна получено много, владелец надела, расплатившись с долгами и оставив себе необходимые запасы, может продать остальное в городе и заработать какие-то деньги.

Обычно же крестьянин выполняет хозяйственные работы по дому, ходит на заработки на сторону, занимается заготовкой дров, выпасом скота, огородничеством (с помощью устройства простейших арыков, отведенных от ближайшего ручья) и т. д. Но основная тяжесть домашних забот ложится на плечи женщины: здесь и ежедневное приготовление пищи (особенно трудоемкий процесс – выпечка лепешек-чуреков), и стирка, и уход за детьми. Семьи, как правило, многодетные: в каждой шесть, восемь и даже десять детей. Поэтому уже к тридцати – тридцати пяти годам женщина, обремененная многочисленным потомством и тяжелым физическим трудом, выглядит настоящей старухой. По мусульманским обычаям, замужние женщины не должны появляться на виду у чужих мужчин, а тем более разговаривать с ними. Девочки-туркман-ки более свободны. Их можно часто встретить на деревенских улицах. Одетые в яркие платья и узкие длинные штаны броских расцветок, часто с золотым шитьем и тесьмой, они выглядят очень нарядными. Мужчины, дочерна загорелые и поджарые, имеют весьма представительный вид. Среди них много людей с русыми волосами и голубыми глазами.

Как я уже говорил, у нас сложились прекрасные взаимоотношения с местными туркманами. Важным посредническим звеном между нами – археологами и местным населением – выступали иракские инспекторы (один, реже – два), которых на каждый полевой сезон направлял нам Директорат древностей Ирака. В задачи инспектора входило прежде всего оказание нам помощи во всех аспектах нашей научной деятельности в стране. Другая, не менее важная цель заключалась в том, чтобы следить за тем, насколько строго соблюдаем мы правила ведения раскопок, установленные для иностранцев. Обычно после первых же недель совместной экспедиционной жизни мы легко находили с ними общий язык, а часто и становились добрыми друзьями. Я хочу с благодарностью вспомнить здесь имена таких иракских инспекторов, как Исмаил Хаджара, Зухейр Раджаб, Ясин Рашид, Саллах Сальман аль-Гумури, Музахим Махмуд, Джорджисс Мухаммад и Сабах Аббуд. Они были нам хорошими помощниками, и я думаю, что от нас они почерпнули тоже немало полезного.

Илл. 132. Наш сторож Мухаммед Эмин

Илл. 133. Мой друг Хасан, рабочий экспедиции, а в прошлом – контрабандист

Каждую свободную минуту, каждый выходной день мы использовали для поездок по Синджарской долине, совмещая нашу природную любознательность с профессиональными интересами – необходимостью выявить все памятники древности вокруг Ярым-тепе. За эти годы мне довелось увидеть много интересного. Но я расскажу лишь о двух наиболее ярких, на мой взгляд, эпизодах – о поездке к бедуинам в Абу-Сенам и о посещении езидского городка Синджар.