Вот как выглядела Европа к концу Х в. по описанию французского историка Жака Дюби:

«Кругом царило почти полное безлюдье. К западу, северу, востоку тянулись невозделанные земли, болота и петляющие реки, песчаные равнины, перелески, пастбища. Там и тут на месте лесов и бесконечных пустошей виднелись прогалины – пространства, уже отвоеванные у природы, обработанные после пожаров или костров, которые разводили крестьяне, расчищая место под пашню. Деревянный плуг, который волокли тощие быки, робко процарапывал на бедной почве неглубокие борозды. <…> Попадались лепившиеся друг к другу лачуги из камня, глины, веток, окруженные колючей живой изгородью и кольцом садов. Жилище хозяина, дровяной сарай, амбары, кухни и помещения для рабов были обнесены частоколом. <…> Это дикий мир, в котором хорошо известно, что такое голод»{ Дюби Ж. Время соборов. М.: Ладомир, 2002. С. 33.}.

Понятно, сколь важную роль играли в этом обществе женщины. Они были не только матерями и воспитательницами будущего поколения, но и кормилицами; пряли и ткали, обшивали всю семью, занимались гончарным ремеслом, ухаживали за скотом, заготавливали пищу впрок, варили пиво, лечили больных.

От женщин зависели судьбы многих, но собственной они едва ли могли распоряжаться. Как правило, женщина находилась под покровительством мужчины: отца, брата или мужа. Причем, после того как она выходила замуж, отец и братья по-прежнему оставались ее заступниками. Так, средневековый хронист, автор истории франков Григорий Турский рассказывает, что в Турнэ в конце VI в. один человек выразил неодобрение мужу своей сестры за то, что тот относится к ней с пренебрежением и увлекается женщинами легкого поведения. Муж, однако, не исправился, и тогда брат жены убил его и нескольких из его родственников. Того, в свою очередь, убили родичи мужа, «так что, – сообщает Григорий Турский, – с той и с другой стороны не осталось в живых никого, кроме одного, у которого уже не было противника». Тогда в распрю вступили дальние родственники. Франкская королева Фредегонда приказала прекратить вражду, прежде чем она «приведет к еще большему несчастью»: когда же ее приказ не был незамедлительно выполнен, взяла дело в свои руки. Пригласив на пиршество трех главных представителей обеих семей, она угощала их и сопровождавших слуг вином до тех пор, пока мужчины не напились, а слуги не задремали; затем дала сигнал трем своим людям, вооруженным топорами, и те, «размахнувшись, разом их порешили».

Еще один пример из Григория Турского – о семейной солидарности в варварском понимании. В Париже ходили слухи о любовной связи некоей замужней женщины. Родственники мужа потребовали от ее отца поклясться в невиновности дочери, «или пусть она умрет, дабы ее бесчестие не запятнало наш род». Отец принес клятву на алтаре святого Дионисия. Но ссора уже завязалась, мужчины выхватили мечи, и церковь была осквернена кровью. Епископ наложил на них наказание, женщина же позднее повесилась.

В другом случае клирик из Ле-Мана, предававшийся чревоугодию, распутству и другим грехам, взял себе в любовницы «женщину свободную по рождению и дочь хороших родителей»; коротко постриг ей волосы, одел в мужскую одежду и увез в другой город. Когда ее родственники узнали об этом, то «немедленно поспешили отомстить за позор своего рода». Они захватили клирика в плен, но позволили епископу Ле-Мана выкупить его, а «женщину сожгли».

Женщины темных веков были поражены в правах по сравнению с мужчинами, и все же хотя бы отчасти законы их защищали. Так, женщина могла наследовать деньги и движимое имущество, но не могла наследовать землю. Когда девушке исполнялось двадцать пять лет, она получала право сама выбирать мужа, без согласия своих родственников. Некоторые законы допускают и меньший «возраст согласия». Так, в одном из сборников законов V в. записано: «Девушка 17 лет вправе распоряжаться своим собственным телом. По достижении ею этого возраста отец не может заставить свою дочь выйти замуж против ее воли».

Однако все без исключения варварские судебники налагают большой штраф на человека, женившегося на женщине без согласия ее отца. Второй Орлеанский синод (541 г.) провозгласил: «Никто не должен жениться на девушке вопреки воле ее родителей под страхом отлучения от церкви».

Для насильников и похитителей девушек была составлена свадебная формула, посредством которой преступник, становясь женихом, приносил публичные извинения: «Дорогая и возлюбленная жена, общеизвестно, что я завладел тобой против твоей воли и воли твоих родителей, и что преступлением похищения я связал тебя со своей участью, которая могла бы подвергнуть мою жизнь опасности, если бы только священнослужители и уважаемые люди не восстановили понимание и мир; было договорено, что я даю тебе положенное в виде [дара]. Поэтому в качестве компенсации я дарю тебе [следует перечень имущества]»{ Гис Д., Гис Ф. Брак и семья в Средние века. М.: РОССПЭН, 2002. С. 67.}.

Существовала и формула развода, дававшая равные права обоим супругам: «Поскольку между таким-то и такой-то, его женой, нет Божьего согласия, но между ними царят раздоры, и они в результате не могут договориться ни о чем, оба хотят расстаться, что они и сделали, они решили, что каждый из них волен посвятить себя служению Богу в монастыре или заключить новый брак»{ Там же. С. 68.}. Однако инициатором развода мог быть только мужчина. Он имел право расторгнуть брак по разным причинам: бесплодие, измена (за это преступление он мог убить и ее, и любовника) или болезнь, препятствующая выполнению его супружеских обязанностей. Если муж был готов отказаться от контроля над собственностью жены и выплатить ей компенсацию, ему не требовалось вообще никаких обоснований. Женщина, напротив, не могла подать на развод, даже если муж изменял ей.

Женщины выступали в судебных процессах. Когда исход процесса должен был решить поединок, они могли нанять бойца, который защищал их права. Если же мужчины относились к женщинам без должного почтения, женщины умели за себя постоять. И вскоре мы в этом убедимся.