Итогом обращения автора к философии оказался еще более скандальный роман «Лелия», где Жорж Санд рассуждает о сущности добродетели и христианства. Его героиня – бунтарка и вольнодумица Лелия пытается найти себя в любви, но разочаровывается и становится аббатисой монастыря, просвещает женщин, внушая им свои идеалы: «чистоту мыслей, возвышенность чувств, презрение к тщеславию, такому гибельному для женщины, стремление к бесконечной любви, так мало им известной и такой для них непонятной», но гибнет, приговоренная кказни судом инквизиции.

С точки зрения литературы, «Лелия» – очень смешной роман. Автору как будто разом отказали чувство меры и такта. Действие происходит то среди обрывистых скал и мрачных ущелий, то в роскошных замках праздных аристократов, а герои изъясняются подобным образом:

«Кто ты? И почему любовь твоя приносит столько зла? В тебе, должно быть, скрыта некая тайна, неведомая людям и страшная. Можно с уверенностью сказать, что ты вылеплена не из той глины, что все мы, – в тебя вдохнули другую жизнь! Верно ты или ангел, или демон, но уж никак не человеческое существо. Почему ты скрываешь от всех нас свое происхождение, свою природу? Почему ты продолжаешь жить среди нас, если мы не можем тебя понять? Если ты послана богом, говори, и мы будем тебя чтить. Если же ты явилась из ада… Ты – из ада? Ты, такая прекрасная, такая чистая! Может ли быть у духа зла такой божественный взгляд, такой гармонический голос? Может ли злой гений изрекать слова, которые возвышают душу и возносят ее к престолу господню?»{ Здесь и далее цит. по: Санд Ж. Лелия. Киев: Комсомольская правда, 2008.}

Лелия, в которой без труда можно угадать альтер эго автора, то разражается длинными философскими речами, то погружается в пучину горя и презрения, то впадает в религиозный экстаз, и все это вызывает буквально стоны восторга и ужаса у ее спутников. И вместе с тем роман необыкновенно искренен. Автору словно нет дела до чувств и вкусов читателя (к которым он с таким бережным вниманием относился в «Индиане» и «Валентине»). Действие «Лелии» происходит в аллегорическом пространстве души. Автор вместе с героиней пускается в странствия в поисках истины и покоя и в финале обретает их.

И снова со страниц «Лелии» звучат горькие слова оженской доле:

«Ужели отеческий взгляд опекал человечество в тот день, когда оно вздумало расколоться надвое и один пол очутился под властью другого? Разве не дикое вожделение сделало женщину рабой и собственностью мужчины? Какие инстинкты чистой любви, какие представления о самозабвенной верности могли воспротивиться этому смертельному удару? Что же еще, кроме силы, может связывать теперь того, у кого есть право требовать, с тем, у кого нет права отказать? Какие работы и какие мысли могут у них быть общими или, во всяком случае, одинаково им приятными? Какой обмен чувств, какое понимание друг друга возможно между господином и рабой? Даже когда мужчина с величайшей деликатностью пользуется своими правами, он и тогда относится к своей подруге жизни, как учитель к девочке-ученице. Но по замыслу самой природы отношения взрослого и ребенка ограниченны и лишь временны. Мужчина не может стать товарищем детских игр, а дитя не может приобщиться к труду взрослого. К тому же настает время, когда уроки учителя перестают удовлетворять ученицу, ибо для нее наступает возраст эмансипации и она, так же как взрослые, предъявляет на все свои права. В любви двух полов не может быть настоящего единства, ибо женщина играет в ней роль ребенка, и час эмансипации для нее так никогда и не настает. Какое же это преступление перед природой – обречь половину человечества на вечное детство! Бремя первого греха, по иудейской легенде, тяготеет над головою женщины, отсюда все ее рабство. Но не ей ли было обещано, что она раздавит голову змия. Когда же это обещание будет исполнено?»

Так или иначе, а «Лелия» заставила о себе говорить. Жюль Жанен назвал книгу «отвратительной», журналист Капо де Фейид «требовал “пылающий уголь”, чтобы очистить свои уста от этих низких и бесстыдных мыслей». Гюстав Планш опубликовал положительную рецензию и вызвал Капо де Фейида на дуэль. Сент-Бев в письме к Санд отмечал:

«Широкая публика, требующая в читальном зале, чтобы ей дали какую-нибудь книгу, откажется от этого романа. Но зато он будет высоко оценен теми, кто увидит в нем самое живое выражение вечных помыслов человечества. <…> Быть женщиной, еще не достигшей и тридцати лет, по внешнему виду которой даже нельзя понять, когда она успела исследовать такие бездонные глубины; нести это знание в себе, знание, от которого у нас вылезли бы волосы и поседели виски, – нести с легкостью, непринужденностью, сохраняя такую сдержанность в выражениях, – вот чем прежде всего я любуюсь в вас; право, сударыня, вы чрезвычайно сильная, редкостная натура…»