Пролог

Я постиг, что Путь Самурая — это смерть.

«Хагакурэ», трактат о Бусидо

 

Хорошо! Солнце, ветерок, запах мокрой земли и цветов — сирень цветет! Я оглядываюсь на жену, потом смотрю на испачканное мороженым лицо Настюхи. На носу у нее смешная белая нашлепка — всю мордочку засунула в стакан!

Жизнь хороша, и жить хорошо! Я молод, здоров, у меня красивая жена, замечательная дочка — чем не жизнь?! И хочется петь! Что петь? А лучше всего старую песню, еще довоенную: «Все выше, и выше, и выше! Стремим мы полет наших птиц!» Есть что-то в ней такое… летящее, красивое! Так и видишь птиц, уносящихся в небеса!

Мне двадцать девять лет, и у меня все хорошо! Хорошо идет служба. Как говорит Маша, я работаю Анискиным. Дома все хорошо, и вообще все отлично! Денег не очень-то и много, но нам на жизнь хватает. А работа мне даже нравится, хоть и говорят, что участковый — это самый что ни на есть неблагодарный участок фронта. Да, именно фронта — мы, участковые, на передовой! К нам ссылают проштрафившихся оперов, к нам идут бывшие военные, которым нужно где-то начинать свой карьерный взлет по ментовской взлетной дорожке. «Дальше фронта не пошлют — дальше участкового не отправят!»

Я оглядываюсь на жену, протягиваю к ней руку, и…

Удар! Смачный, хрустящий шлепок! Черный фургон пронесся мимо меня, снеся и Настюху и Машу, — черный, как сама смерть.

И я уже не смотрю — остановился он или нет, какая мне разница?! Я вижу только два комочка, две маленькие съеженные фигуры на асфальте — и больше ничего в мире. Весь мир для меня сосредоточился в этих двух фигурках!

И я кричу — страшно, дико, из самого нутра — криком умирающего зверя, криком человека, который только что лишился всего, что составляло суть его жизни. За одну секунду — всего!

И я просыпаюсь. И жду, когда ночной кошмар уйдет, оставив вместо себя отчаяние, одиночество и боль.

А потом иду на кухню — грязную, неубранную, достаю из холодильника бутылку водки, наливаю в граненый стакан, доставшийся от деда, и, стуча зубами по старому стеклу, пью. Пью — захлебываясь, вздрагивая от жгучей горечи.

И отпускает. Снова отпускает. Теперь — только чернота. Холодная, одинокая постель в неухоженной тихой квартире.

Отправить