Глава 3

Господин Наосигэ говорил: «Путь Самурая — это стремление к смерти. Десять врагов не совладают с одержимым человеком». Здравый смысл никогда не совершит ничего подобного. Нужно стать безумным и одержимым. Ведь если на Пути Самурая ты будешь благоразумным, ты быстро отстанешь от других. Но на Пути не нужно ни преданности, ни почитания, а нужна только одержимость.

"Хагакурэ" — книга самурая

 

— Так ты все-таки воровал этот чертов компьютер, или нет?

Я с удовольствием дожевал черствый кусок хлеба с ломтиком сыра, проглотил, и удовлетворенно откинулся на подушку. Когда лишаешься всего, что у тебя есть — начинаешь ценить маленькие радости жизни. Например — достался тебе бутерброд — вот и счастье! Плюхнули баланду погуще — вот и и радость! Просто нужно ценить то, что у тебя есть — каждый день, каждый миг. Наслаждаться ощущением того, что ты жив. И даже если в двадцати сантиметрах от твоей головы воняют грязные ноги сокамерника, храпящего, как трактор — это тоже признак того, что ты жив, а не гниешь сейчас в мокрой кладбищенской глине.

Бутерброд — это от Юры. Парнем он оказался словоохотливым, и совсем не жадным. Впрочем, насчет «нежадности» — тут еще как посмотреть. Дружба с Самураем тоже ведь чего-то стоит? Вряд ли человек, с которым вместе ел хлеб и сыр, разговаривал о жизни — откажется поддержать, если некто по примеру Михея соберется «опустить лоха».

Возможно, это у меня профессиональная деформация, и я приписываю парню то, чего нет, но… он и сам может не знать, что его мозг в данный момент избрал самую лучшую тактику поведения. Если ты сам не можешь противостоять стае волков, надо выбрать самого сильного волка, приручить его, прикормить — и тогда он встанет за тебя грудью. Чисто инстинкты, и ничего больше.

— Нет, ну это как назвать! — Юра сморщил нос и покосился на соседа, от которого несло потом и носками — Компьютер-то я забрал, да, но это в счет зарплаты! Он мне должен был! Ну… управляющий этот! Сука сам новые машины покупает, на курорты катается, а мне зарплату зажал! А я должен там сидеть, да компы всему банку налаживать! А они там все тупорылые — вечно ткнут не туда, вот система и посыпалась! А я налаживай!. Да еще и говнят — мол, это ты плохо в прошлый раз сделал, вот все и сломалось! Идиоты!

— Мда… а как ты компьютер-то вынес? Как тебе позволили?

— Да как вынес… взял, да вынес! Он и так у меня дома стоял, чтобы если что — через инет систему поднять в банке. Этот компьютер потом и проходил по делу как украденный. Приказа-то не было, что я его взял официально! Просто сказали, чтобы поставил дома — на всякий. А когда я заявление написал, сказал что не буду у них работать — потребовали назад. А я и сказал, что не отдам, пока не расплатятся. А они меня в ментовку сдали, и дело на меня завели. Ну… вот и все, в общем-то. Мама передачки носит, а я сижу.

— Какая глупая история! — искренне восхитился я — Давно ничего тупее не слыхивал! А ты редкостный болван, каких еще поискать!

— Ну… да! — неожиданно легко согласился Юра, и ухмыльнулся — сейчас-то я это вижу, а тогда казалось — все продумал, по справедливости, по-уму. Как думаешь, мне хоть условно дадут?

— Неа — задумчиво сказал я — ты сколько уже тут сидишь? Третий месяц? Больше? Раз тебя закрыли, значит, прокуратура будет землю рыть, чтобы оправдать твой арест. Если ты попадаешь на арест — значит шансов загреметь на зону у тебя в разы прибавляется. Это такой закон. А насчет ареста это у них быстро — рраз! И ты уже на нарах. Система!

Юра помолчал. Лицо его сделалось несчастным и потерянным. Он уже смирился с судьбой, и мечтал лишь о том, чтобы поскорее выбраться из камеры СИЗО — хоть куда! Хоть на зону — лишь бы из этого ада! И я его прекрасно понимал — сам такой. Так же дышу отравленным табачным дымом воздухом, нюхаю вонючие носки соседей и смотрю на рожи уголовников, в очередной раз раскидывающих колоду карт.

— А ты в самом деле бывший мент? — спросил Юра, и тут же поправился, видимо почувствовал глупость своего вопроса — Извини, я не говорю, что ты врешь. Просто хотелось узнать — за что же тебя сюда законопатили, в общую камеру! Говорили, что у бывших ментов свои камеры, чтобы их в общих не убили. А почему с тобой так?

— Вот для того и так — чтобы убили — равнодушно пояснил я — у нас много чего странного делается, например, вот ты непонятно почему сидишь в СИЗО, а не на подписке о невыезде.

— А тебя за что закрыли?

— За что? — я криво усмехнулся — За создание организованной преступной группы, по подозрению в убийствах, и… много чего еще. Давай не будем об этом, хорошо? А то я спрошу тебя, как тут принято: «А ты с какой целью интересуешься?»

— Извини… — Юра стушевался — Думаешь, я стукач? Да боже упаси! Просто интересно было… про тебя такое тут рассказывали, я слышал — это что-то! Терминатор, да и только!

— И что же рассказали? — невольно заинтересовался я. Нет, правда — интересно же узнать, что о тебе говорят в народе!

— Ну что ты авторитетный, хотя и бывший мент. Что тебя боятся в городе, потому что ты только пальцами щелкнешь, и человек пропал. Что ты ужасно сильный, как будто в цирке работал, или олимпийский чемпион. Что богатый — весь город тебе платит за крышу. Ну и все, в общем-то. А! Вот еще что — вроде как ты умеешь определять — врет человек, или нет. За руку возьмешь, и сразу скажешь. Потому тебя из ментовки и уволили — ты им всю малину испортил. Они не раскрывают преступления, а ты — рраз! И готово. Тебя хвалят, а им фигу. Вот и поперли!

Интересная информация! Мне даже смешно стало, хотя совсем не до смеху. Не то положение, чтобы смеяться. Юра еще что-то говорил, но я его уже почти не слышал. Думал о своем, невеселом. Сколько я уже тут сижу? Сутки? И где этот чертов Сергачев? Это ведь не он меня сюда засунул точно не он! Ему не нужно, чтобы меня именно сейчас грохнули! Так какого черта тогда? ГДЕ он?!

Стоп! А может это как раз Сергачев меня сюда и засунул? Ну так… для профилактики. Чтоб помариновать, чтобы я был мягче, податливее. После того, как посидишь в такой камере месяц-другой, точно не захочешь сюда вернуться! А значит — сделаешь то, что нужно твоему куратору.

Может у меня крыша едет? Паранойя захлестнула? Но без здоровой паранойи в нашем мире не выжить, особенно таким, как я. «Если у тебя паранойя, это не значит, что за тобой никто не следит!». Мне даже Юра кажется подозрительным — уж больно настойчиво он расспрашивает о моих делах. Я его «просвечивал»? Ну и что? Я «просвечивал» его на предмет виновности или невиновности, но никак на то, стучит ли он, или нет.

В этот день кое-что случилось. Костыля дернули на этап. Быстро, так быстро, что никто ничего и сообразить не успел. Впрочем — а что они могли сообразить? То, что Костыля нацеливали на убийство некого Самурая? Откуда им это знать?

Уходя, Костыль важно, витиевато попрощался с «хатой», вернее не совсем со всей хатой, а только с ее уважаемыми обитателями. Мне ничего не сказал, но уже стоя на пороге обернулся, нашел меня взглядом, и пристально всмотревшись в глаза, прищурился, будто подавая какой-то сигнал. Какой? Это мог понять только я.

Само собой — дернули его на этап именно сейчас потому, что Костыль не оправдал надежды куратора. Я жив и здоров, чего не всем желаю. И теперь, после ухода Костыля, начнется второй этап Марлезонского балета. Ведь кто-то должен заменить смотрящего? Стать смотрящим по нашей «хате»? Обязательно должен.

Так оно и получилось. Уже через час после того, как Костыль переступил порог камеры, открылась «кормушка», в проеме которой показалось круглое лицо толстого цирика (Арестанты называют его Боровом. Ну так мне Юра сказал!). «Кормушка» закрылась, открылась дверь, и в камеру вошли трое — впереди худой длинный мужик лет сорока с унылым, кислым лицом, сзади него — два здоровенных амбала ростом метра под два, полноватые, но от этого ничуть не менее эпичные на вид. Два голема — здоровенные и тупые. То ли бывшие борцы, то ли боксеры.

— Опа! — прошептал всезнающий Юра — Это ведь Коля Монгол! А это его торпеды!

— Откуда знаешь?

— Я раньше в другой «хате» сидел. Он там был смотрящим. Ох, и тварь же! После него Костыль покажется настоящим ангелом! Ты не представляешь, что это за гадина! И что характерно — воровской закон блюдет. Вот только получается у него все как-то… мерзко! Вроде и по закону, но с вывертом, и все в свою пользу. И не подкопаешься! Авторитетный! Положенец! Интересно, а какого черта его сюда сунули?

Я знал, зачем его сюда сунули. И было мне тошно. Хорошо хоть Юрок теперь тут есть, а то бы и поспать не удалось. Интересно, если бы я начал сейчас «выламываться» из «хаты» — меня бы выпустили? Вот готов поклясться, что — нет!

А тем временем смотрящий подошел туда, где раньше спал Костыль, сел на нары, и к нему тут же сбежались костылевские прихвостни — их-то не перевели в другую камеру, и на этап не отправили. Все тут остались! Кстати, а где будут теперь спать прихвостни Монгола? Вот эти два облома?

На этот вопрос я получил ответ буквально через десять минут. Уголовники пошептались, потом один из них — густо татуированный бритоголовый парнюга (из свиты Монгола) подошел к мне и встав возле моих нар презрительно сказал:

— Эй, мусор! Твое место у параши! Свали отсюда, я здесь спать буду! Место мусора рядом с петухами!

«Петухи» тут были. Я заметил двух жеманных молодых парней, которые хихикали на нарах возле огороженной тканью параши. Парашу здесь представляла собой возвышение с площадкой наверху, с дыркой, в которой постоянно журчала вода. Тут же рядом был кран со старой, ржавой раковиной. Ходить на парашу было целым приключением — одна на тридцать с лишним рыл, да еще и не каждый раз на нее сходишь — когда обитатели камеры едят сидеть на параше нельзя — могут и опустить. Надо ли говорить, что о туалетной бумаге тут и речь не шла. Хорошо, если есть газета…

Я медленно сел, снизу вверх глядя на здоровенного придурка, и думал о том — специально его сюда заслали, или нет. И чем дольше думал, тем больше во мне крепло убеждение, что случайности никакой нет — подослали. Вот только с какой целью? Просто по уголовному беспределу, место забрать, или же это происки «кума»? Оперативная, так сказать, разработка?

Думал я вообще-то всего секунды три. Не то место, чтобы долго раздумывать. Нужно что-то делать. А что именно? Пока поговорить, время потянуть!

— А кто так сказал? — холодно спросил я

— Я так сказал! — ухмыльнулся бугай.

— Ты — это кто? Я Самурай. А ты, пацанчик, кто? У тебя вообще-то есть имя?

Бугай, как ни странно, вдруг притух. Неужели знает обо мне? Тогда может отстанет?

— Да мне похрен, кто ты такой! Ты мусор поганый! Свали отсюда, я здесь сплю! На этой шконке!

— Нет. Ты не на этой шконке спишь. Ты спишь ПОД ней! — медленно сказал я в наступившей тишине, и сильно, резко ткнул парня в печень. Тот ойкнул, вытаращил глаза, потом глаза закатились, и бугай медленно рухнул на пол. Я с интересом посмотрел на его тушу и недоуменно пожал плечами:

— Что это с ним? Стоял, стоял, и вдруг упал! Видимо, у него падучая! Болезнь такая — постоят вот так люди, и падают! Молодежь сейчас такая хлипкая…

Я снова улегся на шконку, прикрыл глаза и сквозь полуприкрытые веки наблюдал за тем, что происходит вокруг меня. Пробил я бугаю очень даже качественно, бил сложенными в лодочку пальцами, и боль от удара в печень просто ужасающая. Вот он и рухнул, потеряв сознание от болевого шока.

Удар по печени очень коварен. Ударив по печени «как следует», можно просто-напросто убить человека — если не сразу, то по прошествии нескольких дней. После моего удара бугай может и не умрет — все-таки организм молодой, и наверное тренированный, но то, что последствия этой травмы он будет ощущать еще несколько дней, а то и недель — это совершенно точно. Скоро у него под ребрами образуется гематома вследствие внутреннего кровоизлияния, и любое движение будет причинять боль. Печень нежный орган, хотя и самовосстанавливающийся.

Нет, не жалко! Ненавижу мразей. Вот так взять, подойти к незнакомому человеку и выгнать его с законного места! Это… хмм… фашизм какой-то! А фашистов надо наказывать!

Парень очнулся только минут через десять или пятнадцать. Долго лупал глазами, не понимая, что с ним случилось и где находится. «Братаны» ублюдка согнали какого-то несчастного с его шконки, и уложили болезного на спину. Смешно, но он не помнил, что случилось! Я слышал это по разговорам — мол, подошел, сказал, и упал. Никто из не не видел моего удара. Во-первых, нокаутированный заслонил их своей широкой тушей, потому и не видели. Во-вторых… я специально бил резко, без замаха, и очень, очень быстро. Так быстро, как этим уголовникам и не снилось. Они даже не поняли, что я ударил их «братана»!

— Валеран, ты чо, внатури?! Валеран, чо случилось?!

Я же слушал этих ослов и думал, как пережить ночь.

— Самурай, как ты его, а?! — возле уха послышался шепот Юрки — Круто! И они даже не поняли, что случилось!

— Тихо! — приказал я — Молчи! И вот что еще… ночью придется тебе подежурить. Понимаешь, почему?

— Еще бы не понимать! Кто-нибудь да видел, как ты его ударил!

— Ничего ты не понимаешь! — вздохнул я — Как думаешь, почему Костыля убрали, а сюда сунули этих отморозков?

— Да ладно! Неужели по твою душу?!

— Вот тебе и ладно. Юр, подежуришь? Я немного подремлю.

— Конечно! Спи! Я посмотрю, не беспокойся!

Вот все-таки гуманитарий. Достаточно было всего лишь сказать: «да» — и вопрос исчерпан. Но ему обязательно надо выдать целую фразу! Пустую, не несущую особого смысла. Как только он выжил в таких условиях? Его давно должны были перевести в разряд «опущенных» — просто за то, что не похож на других — длинные волосы, симпатичное лицо. Одного этого достаточно, чтобы кто-нибудь да попытался наехать. Хмм… странно, да. Может его ко мне подставили? «Наседка»? Ох ты ж паранойя моя параноидная… цветешь ты ярким цветом и пахнешь!

Поспать мне не дали. Через полчаса после того, как Валеран мешком свалился на пол, ко мне подошел парень что был у Костыля в шнырях — накрывал ему на стол, исполнял поручения. Типа — его прислуга. Так вот этот прислужник подошел ко мне и не скрывая своего удовольствия сообщил:

— Тебя смотрящий к себе зовет. Базар есть!

Мда. Похоже на то, что не выйдет у меня дождаться ночи. Не будут они ночи ждать. И действительно — что, днем нельзя спроворить? Завали «мусора», и спи себе спокойно! Интересно, что скажет Монгол?

Я встал со шконки и пошел к сидящему за столом смотрящему. Тот сидел так же, как и его предшественник — в торце стола. Рядом сидели подручные — тот, кому я разбил печень был бледен, на лбу его выступил пот, и я со злорадством подумал, что досталось придурку очень даже недурно. Если бы я хотел его убить — сделал бы это легко и свободно. Но мне нельзя убивать прямо сейчас. Нельзя давать повод меня осудить. Потому что ничего у них не выйдет с этой самой бойней, которую они устроили на шоссе — не получится вину повесить на меня. Шито все белыми нитками. Оружие у меня легальное, а отбирать автоматы у террористов чтобы потом в этих самых трерористов стрелять — никому не возбраняется! Святое дело!

Кроме тех, кто сидел на скамьях, рядом клубились еще человек десять — я узнал прежнее окружение Костыля, но были и те, на кого не обращал внимания.

— Косяк за тобой, Самурай! — взял быка за рога смотрящий — Мало того, что ты мусор, волачара поганишь нашу хату своим присутствием, так ты еще и зашиб пацана, который попросил тебя уступить шконку! Руку поднял на черную воровскую масть! Против закона пошел! Как объяснишь свой косяк, перед тем как братва примет решение насчет тебя?

— А я должен уступать место любому придурку, который подойдет ко мне и скажет, что я должен жить с петухами? Так что ли, Монгол? Такая твоя правда, такой закон? А если я сейчас подойду и потребую твое место? Тогда как?

— Ты — мусор поганый! Как ты можешь сравнивать его (он показал на бледного, с бисеринками пота на лбу пострадавшего) и себя?! Он бродяга по жизни, а ты… волчара позорный! Петушара!

Камера замерла. Стихли разговоры, пролети сейчас муха — ее было бы слышно так, как если бы вокруг не было ни одного человека. Спектакль удался! Зрители в предвкушении затаили дыхание, не хрустят печеньем, не трещат развертываемые шоколадки. Не дай бог пропустить каждый миг этого зрелища! Сам себе потом не простишь!

— А ты меня петушил, чмо болотное? — голос мой стал бесцветным, спокойным, будто я стоял не перед кодлой убийц, пришедших за моей жизнью, а просто спрашивал случайного прохожего — «как пройти к вокзалу?» — Беспределишь, тварь?!

Я весь обратился в слух, в одно сплошное ухо. Никакое движение не могло пройти мимо моего внимания. Движение воздуха, тихое частое дыхание, запах потеющего от возбуждения и страха человека, покрадывающегося сзади — я все это чувствовал, осязал, видел.

Тишину резанул яростный голос Юрки:

— Самурай, сзади!

И крик тут же оборвался звуком удара, стоном, хрипом. Но я не мог отвлекаться на посторонние звуки.

Заточка — здоровенный гвоздьсантиметров тридцать длиной — и откуда здесь такой взялся?! Или не гвоздь? В любом случае — хрен редьки не слаще, тридцатисантиметровая штука, с одного конца заточенная до игольной остроты, с другой — обмотанная чем-то вроде ниток, или тонких полосок ткани, скрепленных между собой чем-то вроде клея (жеваный хлеб?)

Он целил мне в затылок. Зажатый в кулаке штырь прошел мимо меня, и человек, наносивший удар по инерции провалился вперед, прямо на покалеченного мной отморозка. Типичная ошибка человека, не знакомого с ножевым боем — нельзя вкладывать в удар столько силы. Вдруг если промахнешься? И вообще, чтобы воткнуть нож в противника не нужно применять очень уж много силы. Достаточно направить нож в определенную точку, и он войдетв тело как в масло. Только надо знать эти самые определенные точки. А еще — суметь нанести удар так, чтобы его не смогли отразить.

Не повезло покалеченному мной отморозку. Штырь пробил ему грудь, отморозок забавно ойкнул, вытаращил глаза, закашлялся, и на губах его расцвели розовые пузыри — явный признак пробитого, наполненного кровью легкого.

Я ударил кулаком — будто заколачивал гвозди. В основание черепа. Сильно ударил, с целью сломать, убить. И цель эта самая была достигнута — шея несостоявшегося убийцы хрустнула, голова запрокинулась назад, вытаращенные глаза уставились в потолок.

Монгол только начал подниматься с места, тянуться куда-то там за пазуху — видать у него был припрятан какой-то сюрприз, который мог бы меня остановить. Но сейчас меня можно было остановить только из пулемета, да и то… не сразу.

Шаг вперед, удар! Переносица вмялась в череп, куски кости вошли в мозг. Хорошая смерть — если смерти вообще бывают хорошими. Ни на кол тебя, мразь, не посадили, ни на дыбе не повисел, ни живьем в землю не закопали. Вспышка! И вот ты уже в аду, нормально поджариваешься на сковороде. Если он есть, этот ад, конечно.

За последние годы я все больше утверждаюсь в мысли, что ад — это Земля. И мы тут отбываем свой срок. Отбыл — и вернулся. Куда? Да кто знает — куда! Вернулся, да и все тут. Домой. Надеюсь, когда я вернусь, меня там будут ждать жена и дочка. Очень надеюсь…

Но это позже! Пока — надо расставить по своим местам всех и вся!

Шаг в сторону захват — удар головой об угол стола. Виском. Еще одной «торпедой» Монгола (или Костыля?) стало меньше.

Еще один! И типа каратэ знает? Нна тебе каратэ! Нельзя задирать ноги выше уровня пояса, это тебе что, балет?! На лоха — сработает, на дурачка, неспособного провести контрприем. А на меня ваши маваши ни хрена не действуют! Вначале тебе яйца разбить, а когда согнулся и зажался — аккуратно так взять за голову, потянуть вверх и в сторону, а потом — рраз! Рывком в противоположную сторону! Ты инстинктивно напрягаешь шею, когда я тяну голову влево, и тем самым мне помогаешь — достаточно быстро рвануть в противоположную сторону, и мои усилия, твои усилия — все вместе приводит к нужному результату. Позвонки хрустят, шея повисает. Наверное, какое-то время ты еще понимаешь, осознаешь, что тебя убили, но ничего поделать не можешь — с такими повреждениями не живут.

Читал где-то, что отрубленная голова после казни живет еще некоторое время — глазами поводит, шевелит бровями, моргает… меня, как прочитал — аж мороз по коже продрал. Вот так понимать, что тебя уже убили, осознавать, что ничего изменить не можешь — что может быть хуже? Впрочем — много чего. Человек в своем патологическом желании убивать себе подобных придумал очень много способов особо мучительной, мерзкой, и невероятно болезненной казни. Чем и отличается от животных.

Монгол ничем не шевелил. Нет, ну так-то он вначале слегка пошевелил — подергался, поскреб ногами по полу, но потом затих и больше своим шевелением меня не отвлекал. Потому я смог посвятить всего себя великому делу очистки этого мира от всякой пакости.

Вначале зашиб оставшихся «торпед» Костыля.

Потом сходил, узнал, кто же разбил нос и подбил глаз несчастному Юрке, предупредившему меня о том, что сзади подкрадывается большой полярный лис. Оказалось — два каких-то отморозка, которые начали визжать и попытались свалить из камеры наружу, и были нокаутированы, а потом утоплены в параше. По очереди, конечно.

Ровным счетом у меня вышло одиннадцать человек. Нет, не человек — тварей. Это даже не животные, это твари, имени которым я не могу подобрать! Демоны? Бесы? Бесы, наверное. Демоны — это для католиков и протестантов, а у нас бесы.

А затем я лег на нары и стал дожидаться расплаты. За все приходится платить. За свою жизнь — тоже.

Интересно — шум-то в камере был неслабый, почему цирики не обратили на это никакого внимания? Типа — меня мочат, я визжу, и нечего мешать добрым людям причинять добро? Скорее всего, так и есть.

Выжидали они с полчаса. Потом «кормушка» открылась в нее кто-то заглянул, и через минуту дверь с грохотом открылась, и в камеру ввалились человек десять мордоворотов — с дубинками, в бронежилетах, шлемах, и все такое прочее. Такое прочее — это берцы, которыми они начали меня резво пинать, вдобавок к массажу «демократизаторами». Хорошо это у них получалось. Если бы я не умел группироваться, если бы мои мышцы не были такими развитыми — точно переломали бы кости и отбили внутренности. А так — превратили тело в сплошной синяк, и потные, довольные, поволокли меня наружу. Я даже сознание не потерял — пока тащили, смотрел в пол, не позволяя себя расслабиться и вырубиться, и убегающая подо мной полоса бетонного пола напоминала мне дорогу. Дорогу, по которой я несусь на автомобиле без тормозов. Куда вынесет меня дьявольский железный конь? Где та пропасть, в которую свалюсь? Знает только Бог. Только вот мне не скажет. У человека ведь свобода воли, ага! Мы сами выбираем свои дороги! Ох, частенько стал в этом сомневаться. С некоторых пор…

Меня тащили попинывая время от времени. Я не сопротивлялся. Что толку, если я сейчас убью пару-тройку этих придурков, которые по большому счету и вовсе-то ни причем. Им сказали — они делают. Служба! Но даже если я их положу — выйти мне точно не дадут. Снайпер пристрелит, или еще как-то достанут, но точно — не выйду. А так — даже в одиночке можно жить. Я крепкий, меня так просто не завалишь! Я Самурай! И у меня есть неоплаченные долги! Мне никак нельзя сейчас умирать, хотя вроде бы и пора. Хочется воссоединиться с семьей — на том свете, но как я могу бросить этот мир без того, чтобы расплатиться? Никак нельзя.

В одиночке не было ничего. Вообще ничего — кроме бетонного пола и стен, обработанным жутким изобретением какого-то неизвестного гения. И этот гений скорее всего сейчас в аду сидит голым задом на своем изобретении, а черти с гиканьем и прибаутками волокут его вперед, стирая зад до самой евонной шеи.

«Шуба» — так называется это изобретение. Это когда цементный раствор набрасывают на стену, и когда он застывает, получается что-то вроде гигантской терки, или скорее рашпиля. Ну — чтобы писать на стенах было нельзя. А еще — чтобы не расслаблялись и не чувствовали себя как дома. К такой стене даже притрагиваться противно — торчащие из нее цементные пупыры вонзаются в спину, и ты волей-неволей стараешься найти себе новое место, где бугорки не такие острые, и где можно опереться на стену не боясь повредить кожу.

Меня швырнули на пол, сверху еще пару раз огрели дубинками, и дверь в одиночку с грохотом затворилась. Кстати, заметил — цирики почему-то всегда закрывают двери с невероятным грохотом, будто стараются показать, что выхода отсюда нет. Как крышку гроба захлопывают. Нет, я не человеколюб, и уголовников ненавижу — все-таки я мент, а не какой-то там карманник — но глумиться над людьми, чтобы удовлетворить свое патологическое желание никогда не буду. Так поступают люди низкие, гадкие, закомплексованные. Они поднимаются в своих глазах только после того, как кого-то унизят. Таких всегда хватало в правоохранительных органах, тем более после того, как в ментовку и на зону пришли толпы озлобленных, нищих, злых на весь мир бывших военных. Сокращение армии в угоду потенциальному противнику — что может быть мерзее? И вот эти самые военные правдами и неправдами пытаются устроиться и устраиваются в милицию и ГУИН.

Поначалу лежать в одиночке было даже приятно — после душной, прокуренной, вонючей общей камеры. Здесь прохладно, бетон приятно холодит отбитые бока, опухшее лицо, и кажется, что ушибы болят на так уж и сильно. Июнь, жара, а здесь холодно так, будто включили японский кондиционер. Нет, не Бакинский БК-2300, потому что в камере тихо, будто в могиле, а бакинский кондюк завывает, как фашистский «Юнкерс» с полной бомбовой загрузкой.

А потом меня стало пробирать холодом до самых костей. Бетон вытягивает из человека жизнь — по капельке, незаметно, высасывает из тела здоровье. Нельзя на нем сидеть или лежать не подложив под себя что-нибудь толстое и мягкое. Матрас, например. Но кроме моих костюмных штанов, перепачканных моей и чужой кровью, да майки-алкоголички (ну да, я не аристократ!) — на мне ничего больше не было. Не считая итальянских полуботинок, конечно. Представляю, что творится в этом каменном мешке зимой! Хорошо хоть сухо здесь, а то бы…

И тут дверь раскрылась, и на пороге появился толстый, потный сержант с ведром в руках. Он качнул ведро, и на меня вылилась хорошенькая порция ледяной воды, от которой захватывало дух и останавливалось сердце! Как из колодца набрали, твари! Где в июне можно налить такой ледяной воды?!

— Это чтобы тебе жарко не было! — хохотнул толстяк.

Дверь захлопнулась, и я снова остался один — в тишине и покое. Мокрый насквозь, как упавшая в канал мышь.

Итак, меня решили убить другим способом. Пусть и долгим, но… тоже хорошо! Посиди тут недельку без еды, в мокрой одежде, на ледяном бетонном полу — сам захочешь башку разбить о стену! Свою башку. Или чужую.

Я дрожал, сжав плечи руками, чувствовал, как впивается в спину цементная «шуба», и думал о том, как мне жить дальше. Ну… если Сергачев все-таки про меня не забыл и вытащит отсюда. Выходило — нужно будет затихариться и сидеть, не высовывая носа неопределенное время — пока не стихнет шумиха, и пока те, кто хотел меня убить не решат, что я ударился в бега и не собираюсь никому мстить.

Опять мстить! Да когда-нибудь это закончится?! Когда-нибудь я успокоюсь?! Ах, самурай, самурай… ну почему ты так стремишься к смерти? Почему умереть для тебя важнее, чем жить?

Может потому, что умереть легче, чем жить? Тоже версия, кстати! Так боятся жить, что хотят умереть! А почему бы и нет? Если это насчет меня, то все точно. Жить для меня страшнее, чем умереть.

Как ни странно — через некоторое время я забылся тяжелым, тревожным сном. Мне что-то снилось, а что именно — вспомнить потом не смог. Но не хорошее, нет! Что хорошего может присниться в карцере, когда ты весь мокрый лежишь на бетонном полу? Это как в том анекдоте: «Приходит пациент к проктологу, и говорит: доктор, что-то в у меня в попе нехорошо! А доктор и отвечает, перебирая бумажки: батенька, что же там может быть хорошего?!»

Да, в тему… я ведь в полнейшей попе! Нет — попа бывает у красивых девушек, и у детишек. А я — в заднице! Огромной такой, великанской, из которой нет ни какого выхода и просвета…

Проснулся от того, что снова громыхнула дверь. В дверном проеме показался знакомый огромный, с меня ростом, но толще и шире раза в четыре толстогубый цирик. Ну — тот самый, что облил меня водой. Он внимательно и даже как-то добродушно оглядел меня с ног до головы, ухмыльнулся, пожал плечами:

— Успел высохнуть? Силен! А мы тебе сейчас еще добавим водички! Ну чтобы не было скучно сидеть! Душ, понимаешь ли! Лечебная процедура!

Он наклонился куда-то вбок, наверное чтобы забрать ведро, стоявшее к стены за углом, и не видел, как я поднялся на ноги. А когда толстяк снова посмотрел на меня, было уже поздно. Я со всей дури врезал в широкое, добродушное лицо палача, ломая ему нос, выбивая зубы. И мне было плевать, что будет потом. Правда — совсем плевать!

Если человека довести до определенной степени отчаяния, если загнать его в угол, из которого нет выхода — он становится способен на подвиг. Я где-то слышал, или читал, что обычно подвиг это результат чьей-то расхлябанности, непредусмотрительности, просто глупости. Нормальные люди подвигов не совершают — они просто делают свою работу. Хорошо делают!

Устал я. От этой жизни, от этой безнадеги. Неужели все, что творится вокруг меня, в нашей стране — все это будет вечным? Нескончаемым? Иногда мне хочется, чтобы человечество просто смыло с лица Земли. Чтобы те, кто останется, начали свою жизнь с ноля! Чтобы не было этой мерзкой, грязной цивилизации!

Социопат? Наверное. А я никогда не говорил, что являюсь человеколюбом и мессией. Я живой труп, который ходит по миру непонятно зачем, непонятно — почему еще ходит. Так не лучше ли уйти прямо сейчас! Весело! С огоньком! Жаль нет бензина… придется без огонька. Но весело!

Я перешагнул через толстяка, но потом передумал, наклонился к нему, взял связку ключей. Оружие у него, само собой, никакого не было — если не считать обычной дубинки-демократизатора. Прихватил ее, а еще забрал баллончик «Черемухи». Пусть будет!

Проверять пульс придурка не стал — ну и убил, и что тогда? Одним больше, одним меньше… Ну да — он, типа, не виноват, ему приказали меня кошмарить, и что? Не наслаждался он пыткой, просто профессиональный палач — мне что от этого знания? Легче стало? Пусть сдохнет — ни разу не пожалею. Он знал, куда идет работать.

Посмотрел на ключи — интересно, подойдут к каким-нибудь камерам? Тут десяток ключей — почему бы не попробовать?

Шагаю к первой попавшейся камере, подбираю ключи. Щелк! Открылся! Подъем, «бродяги по жизни»! Веселье начинается!

Ко мне бегут четверо цириков с дубинками в руках. Смешно! Всего лишь четверо?! Вам надо было идти на меня со щитами, держа перед собой «укороты» и поливая коридор длинными очередями, а иначе у вас нет шансов! Убедились? Вот то-то же. А я даже не запыхался. И пусть вас добивают те, кого вы так истово шмонали, кого лупили дубинками по спинами и бедрам, ставя вдоль стены «хаты». Уж они вам расскажут, как это — получить дубинкой по почкам!

Хмм… что это со мной? Когда это я вдруг встал на ТУ сторону? С чего это мне стало жаль заключенных, преступников? Которых я вообще-то выжигал каленым железом! Преступников — не жалко. Но среди заключенных полным-полно и таких, как Юрка. А Юрку жаль. Не заслужил он того, как с ним поступили.

Да и не вставал я ни на чью сторону. Один на льдине. Сам по себе. Ни за красных, ни за белых. Пусть грызутся между собой. А я посмотрю, как это будет!

Позади меня визжат, ревут заключенные, вырвавшиеся из камер «на волю». Волей тут пока и не пахнет — мало вырваться из камеры, надо еще выйти из СИЗО. А когда вышел — попытаться уйти, без денег, в той одежде, которая на тебе была в камере.

Но бунт я тут учинил славный! Запомнят! Вообще-то этот толстяк, если я не ошибаюсь, не должен был в одиночку ходить и «проверять» карцер. А может, я чего-то не знаю. Скорее всего — просто наплевательское отношение к служебным правилам и банальная лень. Мол, и сам справится, вон — какой здоровый! Идиоты. Вы посылаете одного человеку к тому, кто голыми руками несколько часов назад перебил как минимум десяток отморозков! И которому теперь уже практически нечего терять!

Толпа человек двести, не меньше. Лица радостные, веселые, ощущение такое, будто все сошли с ума и не понимают, что последует за вот таким праздником жизни. Интересно, эта присуще только заключенным, или всем людям без исключения? А может, это какой-то психоз? В толпе человек резко глупеет, и над ним начинает довлеть коллективный разум, разум толпы, желающей зрелищ… и крови.

Крови хватало. Растерзанные глупые цирики, бросившиеся на толпу разъяренных заключенных, толстяк, которого я вырубил, и которому уже размозжили голову, а еще — несколько человек из числа бунтовщиков — подрезали в спину, видимо решали какие-то свои, местечковые вопросы и только лишь дожидались удобного момента.

И вот тут уже надо быть очень осторожным — как бы меня самого не подрезали. В спину, пока я тут стою в толпе, и соображаю, как и что мне следует делать. Наверняка информация про меня уже прошла по всему СИЗО. Не будут резать освободителя? Да ладно! Люди вообще неблагодарны по своей сути, а во-вторых, я только сегодня поубивал их так сказать единомышленников. Так какое тогда должно быть ко мне отношение?

Жаль что я сейчас в другом крыле здания, не могу открыть камеру, где Юра сидит. Зачем? Пообщались бы. Интересно было бы узнать, как там все происходило после того, как я разобрался с Монголом. Ну вот как они спишут десяток заключенных? Какие акты напишут? Сердечная недостаточность, выразившаяся в проломе черепа? Инфаркт миокарда с переломом грудины? Одного-двух еще можно списать, сактировать, но десяток?

Хмм… а не сделал ли я им подарок? После бунта в СИЗО не один десяток останется лежать на полу. Можно все списать на беспорядки! И меня, кстати сказать. Что-то я снова передумал умирать! Ага, вот такой нестойкий в своих решениях.

— Ты Самурай? — голос тяжелый, тягучий, с хрипотцой. Говорит нараспев, по-блатному.

— С какой целью спрашиваешь? — отвечаю вопросом на вопрос, оценивая противника. То, что это противник — сомнений нет. Ну не приятель же он мне — синий, как троллейбус! Татуированный по самое не хочу!

— Не кипешись. Нет к тебе претензий. Я знаю, что в хате было. Монгол за беспредел пострадал. Ты хоть и мент, но все по-закону, по воровскому закону. Я Загор, вор в законе. Смотрящий за СИЗО.

— Вот как? — слегка удивился я — Плохо ты смотрел за СИЗО, смотрящий, если у тебя подчиненный беспределил. Ты вообще в курсе, что он на администрацию работал? Что его не просто так перевели в нашу камеру? Специально, чтобы меня завалить.

— Я слышал, что ты типа экстрасенс? — Загор не ответил на мой вопрос, будто и не слышал — Можешь узнать правду о человеке?

— Могу… — не сразу ответил я — А с какой целью спрашиваешь?

— Целью, целью! — явно разозлился вор — Спрашиваю, значит нужно! Можешь проверить одного человечка — наседка он, или нет?

Я посмотрел в глаза вору и медленно помотал головой:

— Нет, Загор. Ты правильно сказал — я мент. И вычислять наседок вам не буду. Не надо ко мне с этим подходить.

— Правильно говорят — вы, мусора, человеческого отношения не цените! — скривился в ухмылке Загор — голова у вас не так устроена! Ладно, живи… если получится.

— Если получится… — эхом откликнулся я, глядя на то, как за решеткой, перегораживающей коридор, к нам бежит толпа в черных комбезах, бронежилетах, шлемах — со щитами и дубинками в руках. А у некоторых еще и дробовики, стреляющие пластиковыми пулями. Вот теперь начнется настоящая потеха!

— Граждане заключенные! — голос из динамиков был металлическим, как будто говорил робот, но мне сразу вспомнилось: «А теперь — Горбатый!»

— Граждане заключенные! Во избежание ненужного кровопролития, администрация предлагает вам вернуться на свои места, встать к стене лицом и дождаться, когда к вам подойдут представители администрации! Если вы не выполните наши требования — будет открыт огонь на поражение! На размышление вам дается десять минут!

— Сууукиии! Баланду есть невозможно — помои! Спать в камерах невозможно, места нет! Твари! Сделайте нормальные условия, твари! Не сдадимся!

Народ, разгоряченный неожиданной свободой, вопил до хрипа, до пены на губах. Это была настоящая истерия, массовое помешательство. И все это точно не могло остаться без ответа.

Я знал, чем это все закончится, потому не дожидаясь выстрелов ушел с линии огня. Пластиковая пуля двенадцатого калибра оставит синяк размером с тарелку, а еще — может запросто сломать ребро либо выбить глаз. А оно мне надо? Так-то я восстанавливаюсь быстро — у меня ведь ускоренный обмен веществ в организме — но вырастить отсутствующий глаз вряд ли смогу. Хотя… я ведь не пробовал? А вдруг и правда могу?

Тело действовало помимо моей воли — пока эти все мысли мелькали у меня в голове, я вжался в стену вдоль пола, лежа на животе, и с каким-то странным, почти детским любопытством наблюдал за тем, как действует тюремный спецназ. Все у них отработано до автоматизма. Вначале — залп, который выбил большинство самых активных заключенных. Например тех, кто держит… держал в руках милицейские дубинки. И это правильно — спецсредства не игрушка в руках отморозков.

Те, в кого попали пули — или потеряли сознание, или корчились на полу, зажав руками пострадавшую часть тела. У большинства это был живот, но я заметил одного зажавшего свой пах. Вот этому я почти искренне посочувствовал — да, неприятно, когда тебе по яйцам прилетает такая штука. Как минимум — ты о бабах не будешь думать ближайшие три месяца, а то и больше. Так импотентом можно стать — с такими-то событиями! Но опять же — ты знал, на что идешь — и это во всех отношениях! Ты совершил какое-то деяние, после чего попал в СИЗО. И теперь вот огребаешь по-полной, и огребешь еще — когда все это закончится.

Скажешь — не виноват? Попал сюда без вины, по беспределу? Ой, нет, братец! Я уверен, и всегда буду уверен, что наказания без вины не бывает. Вот ты устроился в какую-то фирму, где тебе не платят денег. А чего ты там сидел тогда? Играл в игрушки? В «Дум» проходил уровни? Ну ладно — ступил, да, бывает. Так на кой черт ты потащил компьютер домой? Без документов, без договора? Башка у тебя где была? Вот то-то же. И так каждый случай разобрать — окажется, что невиноватых-то и нет. Не так поступил, не так сделал, не с теми дружил и не тем доверился — это не вина? А если есть вина — получи наказание!

— Самурай! Самурай! А чо делать-то?!

Я чуть не вздрогнул! Вот только подумай о черте — а он тут как тут! Юрка!

— Ты откуда тут взялся?! Ты же в другом крыле сидел!

— А всю камеру раскидали после того, как ты там накуролесил. Меня — сюда. Я вон в той сидел.

— А чего вылез? Щас ведь тут всех отоварят! И тебе прилетит!

— А что делать-то? Все пошли — и я пошел! Хмм… не знаю, зачем пошел. Ну и что делать? А не знаешь, кто всех освободил?

— Я освободил. Чего глаза вытаращил? Так получилось. Вот что, Юра… ты бы в камеру зашел, а то ведь поломают!

— А ты почему не зашел?

— А нет у меня камеры! Я в карцере сидел. Свали, свали отсюда!

Я отвернулся от Юрки и тут же забыл о его существовании. Спецназа прибавилось — уже человек пятьдесят только у коридорной решетки, и явно готовятся войти. Щиты, дубинки, бронежилеты — все, как положено. Вот щас начнется!

Оглянулся, увидел открытую дверь камеры по соседству с тем местом, на котором я лежал, и быстро пополз туда, стараясь не поднимать ни голову, ни задницу. И то, и другое мне дорого, и я их берегу.

Нырнул в камеру — точную копию той, в которой я устроил побоище — и замер, усевшись на пол и привалившись спиной к стене. Справа журчала «параша», слева у стены кто-то валялся и под ним расплывалась лужа крови. Охранник! Кто-то затащил его сюда и убил — зверски, ему буквально расплющили голову, наверное прыгали, топтали ногами уже бесчувственное тело. Отвратительное зрелище! Ну что за люди? Даже убивать как следует не умеют. Обязательно грязь, обязательно зверство! Нет бы чисто и красиво свернуть башку! Или придушить.

Хмм… мда. «Профессиональная деформация» — так это называется? Киллер рассуждает о том, как правильно, красиво убить жертву! Эстетика убийства, понимаешь ли!

— А как мы тут? Что делать-то будем?!

Опять он! Да черт подери, Юра! Нет «мы», есть «Я», и «ТЫ»! ну как ему это объяснить? Приручил парнишку, и вот теперь…

В коридоре пальба, грохочут ружья и мне показалось, или я ошибся — вроде как пистолет несколько раз хлопнул? Ружье бьет гулко, как пушка долбает, пистолет сухо и звонко хлопает. Судя по звуку — «макаров». Ну… мне так кажется, что «макаров».

— Юра, сиди здесь и не вылезай! Тебя никто не тронет, если ты не влезешь в эту мясорубку! А мне надо выбираться отсюда.

— И мне надо! Сколько я еще тут сидеть буду?! Я уже не могу! Хоть вешайся!

Не успел ничего сказать в ответ. В дверном проеме возникла высокая массивная фигура с дубинкой и щитом в руках. На лице — балаклава, что впрочем совсем даже никакая не редкость. И ОМОН морды прикрывает, и тюремный спецназ — по понятным причинам. Чтобы мести не было — вдруг «спецконтингент» встретится на улице и решит поквитаться — лучше, чтобы они не видели, кто им пересчитал ребра дубинкой.

Похож на Терминатора — медленно поводит головой из стороны в сторону, будто выбирая цель, потом замечает на полу труп охранника. Молча взмахивает рукой с зажатой в ней дубинкой, и… И я совершенно рефлекторно ловлю эту дубинку, тяну ее по ходу движения и отправляю хозяина дубинки в полет.

Вообще-то много сил прилагать не нужно, чтобы вот так запросто отправить человека в полет. Он сам себя валит, своей собственной энергией удара. Нужно только как следует подправить это движение, и вот — он весь твой. И нет ни какой разницы — большой он, или маленький, толстый или тонкий, сильный, или хиляк — чем больше вкладывает в удар энергии — тем дальше летит. Закон такой!

Головой крепко приложился, я даже поморщился. Вот не надо было меня доставать! Сидит себе человек у стеночки, мечтает о свободе, так зачем его лупить по вместилищу разума?

Быстро поднимаюсь на ноги, иду к спецназовцу и начинаю его раздевать. Чувствую Юрин взгляд, негромко, но жестко ему говорю:

— Какого черта таращишься? Если хочешь отсюда уйти — раздевай охранника! Наденешь его форму — он по комплекции с тобой один в один! Или оставайся здесь, жди суда.

Спецназовец толще меня в поясе, и наверное весит больше килограммов на двадцать. Чем камуфляж хорош — главное, чтобы в плечах был как раз, а то что в поясе болтается — так это нормально. Под броником все равно не видно. Тощий я стал после того, как мутировал. Жира — ну ни капли! Съедает мой организм весь жир. Вот и хожу как скелет, облепленный узловатыми мышцами. На себя в зеркало без содрогания смотреть не могу. Хотя честно сказать — плевать мне, как я выгляжу. Надя смеялась — по мне анатомию изучать можно. А еще завидовала — она диету держит, голодает, а я в любое время суток любое количество любой жратвы лопаю — и ничего! Как был тощим скелетом, так и остался!

Конечно, я ей не говорил про то, что у меня ускоренный обмен веществ. И что потому, скорее всего долго не проживу. Мой организм работает на износ, как самолет, который все время летает на форсаже. Я можно сказать горю — живу, и горю. Сгораю.

А впрочем — я не знаю, сколько проживу. Сазонова спрашивал — он ничего не ответил. Честно сказал, что не знает. И он правда не знает — иначе бы сказал свое «табу». Или рассказал.

Но сейчас не о том надо думать. Сейчас одеться и вперед, на выход! Слава богу — и ботинки пришлись впору! Кстати — какие-то импортные, наверное штатовские. Удобные «колеса»!

Позади кто-то блюет. Ясное дело — кто именно. Вот какого черта ты за мной увязался? Нет, вопрос надо ставить иначе — какого черта я за собой его тащу?

Сам не знаю. Не нужен он мне. Только лишь мешает. Вздыхаю, смотрю на то, как бледный, с перекошенным лицом Юра натягивает на себя рубашку охранника, едва не отрывая пуговицы. Рубашка пропитана кровью и на нее налипли кусочки мозга. Ну да, неприятно, согласен. Но что делать?

Через пять минут Юра все-таки готов, и я аккуратно заправляю его длинные патлы в кепку охранника. А потом наклоняюсь, макаю ладонь в густую лужу «вишневого варенья» и мажу Юре лицо. У Юры снова позыв к рвоте, но сдерживается, только давится и тяжело дышит.

— Сейчас повиснешь на мне, я тебя потащу на выход. Типа ты раненый охранник и я тебя выношу с поля боя, спасаю. Ни во что не вмешивайся, ничего не делай — твоя задача изображать из себя полутруп. Помешаешь мне — я тебе сам башку оторву!

Натягиваю балаклаву, шлем, на пояс вешаю дубинку — готов! Юрину руку себе на шею, и вперед!

В коридоре — шум, гам, тела поверженных наземь заключенных, и кстати сказать — спецназу тоже досталось. Минимум три человека сидят и стоят у стены вытирая кровавые сопли.

Тащусь в противоположную сторону, к решетке, перегораживающей коридор. У нее трое охранников с дубинками — огнестрельного оружия не видать. Меня кто-то окликает — что-то вроде «Эй, ты куда?». Но я не отвечаю, и меня больше не беспокоят. Тащимся дальше.

Дверь в решетке со звоном и гудением электрического запора открывается, ко мне бросаются двое охранников. Вернее не ко мне, а к Юре, старательно постанывающему, как если бы он был при последнем вздохе. Дожидаюсь, когда они приблизятся, переваливаю Юру им на руки, шагаю к третьему цирику и коротко бью его в основание черепа косточками сложенных вдвое пальцев правой руки. Не насмерть бью, только чтобы выключить, и это большая проблема. Все мои рефлексы отточены на то, чтобы убивать. Мне стоит огромного труда удерживать руку от смертельного удара — ведь Сазонов меня учил только убивать, и я давно уже не мент, которого учили противоположному. Мент не убивает. Мент задерживает. Не дай бог он кого-нибудь прибьет!

Двое, что подхватили Юру не успели ничего понять — они и не видели, как я обошелся с их коллегой. И пали рядом — чистые нокауты. Для хорошего нокаута и не нужно так уж сильно бить. Достаточно сделать это резко, хлестко, в нужную точку. Мозг в черепной коробке получает встряску и на время переходит в спящее состояние.

В общем — поспят немного, да и… все. Голова немного поболит, а так — ничего особенного. Мало ли в нашей жизни было микросотрясений мозга? Упал с велосипеда — вот тебе и мироксотрясение! Врезала соседка по парте учебником по твоей макушке — вот тебе и сотрясение! Переживут цирики.

Дальше по коридору! Дальше! Лестница ведет вниз, навстречу поднимается человек двадцать в камуфляже и в бронежилетах. Видимо дела у администрации совсем плохи — стягивают все резервы. Заключенные пошли вразнос.

На нас с Юрой косятся, но никто не останавливает и ничего не спрашивает. Лицо Юры мы помыли из бутылки с минералкой, а то, что охранника не узнают — так что же такого? Их тут десятки! Одни увольняются, другие приходят им на смену — разве всех упомнишь?

Внизу — суета. Бегают, возбужденно говорят, куда-то звонят. Почему-то тут и пожарные — что пожарным делать в СИЗО?! Он что, горит? Или хотят разгонять толпу брандспойтами? А что, вполне реально, напор-то вон какой! Как дать по толпе, и… конец бунту! Ну… мне так кажется, а я могу и ошибаться.

Выходим на улицу. Тут зачем-то все оцепили — милиция за оцеплением, толпа любопытных, или это родственники заключенных? А может родственники охранников? А откуда узнали, что тут случилось? Хотя… сколько времени прошло с начала безобразия? Час? Два? Странно, но я потерял чувство времени. И это плохо. Надеюсь, оно восстановится.

Проходим сквозь оцепление. Бронежилет и балаклаву я бросил там же, где вырубил троих охранников. И шлем там оставил. Взял форменную кепку одного из них, так и вышел из здания.

А куда теперь? Точно не на автобусную остановку. Валить отсюда надо быстро, а значит — останавливаю такси. Деньги есть — немного, но есть, пришлось охранников слегка пощипать. Почистил бумажники — набралось немного денег. Совсем чуть-чуть, но на такси и поесть — хватит.

Остановилась мятая-перемятая «копейка» с таксистными шашечками на крыше. Мужик лет семидесяти, седой, мешки под глазами. Времена хреновые, пенсионеру приходится подрабатывать. Называю адрес, мужик называет цену. Дорого, черт подери! Почти все деньги придется вывалить! Но киваю — валить надо, и как можно быстрее. Есть у меня один домик, о котором никто не знает. Никто — кроме моих погибших друзей-соратников.

Подумал о них, и сердце сжалось от боли. Ну как же так?! С какого хрена?! Так не должно было случиться! И я даже похоронить их не сумею. Как и мою Надю…

Нет, я точно проклят! Каждый, кто рядом со мной — обязательно умирает! Вроде как царь Мидас все, до чего дотрагивался превращал в золото. Вот и я такой Мидас, только все, до чего я дотрагиваюсь превращается не в золото, а в трупы.

— А что там случилось-то? Чего оцепили? — спрашивает водитель, но я недовольно машу рукой. Мол дураки они все! Кто они? Да все! У настоящего служивого дураки все, кроме него самого — командиры идиоты, потому что заставляют делать тупое и странное. Подчиненные служаки идиоты — потому что не исполняют как следует те гениальные приказы, которые он отдал. А все остальные просто идиоты, мешающие жить настоящему вояке.

Водитель еще что-то говорит — я отвечаю односложно, без интереса, так что он скоро стихает и ведет свою машину смерти, ловко вписываясь в городской поток машин, пробиваясь за город, на выезд.

Выходим мы за километр до нужного места. Не нужно нам светить, куда именно отправились. Как бывший мент, как бывший оперативный работник, я с полной уверенностью могу сказать — найти можно любого Лю-бо-го! Если только он не воспользуется запасным комплектом документов, и не уедет насовсем, обрывая все связи, все контакты из своей прежней жизни.

Но так не бывает. Преступник не может жить без своей среды. Не может не общаться с теми, кого знает. Он же не отшельник, живущий в пещере и питающийся сушеными кузнечиками. Оборвать связи очень трудно, и практически невозможно.

Расплачиваюсь, выходим, дожидаемся, когда дедок уедет. Посматривал он на нас странно — мол, чего вылезли посреди дороги? И вообще — что делать двум ментам на этом пустыре? Хорошо еще, что я приказал Юре снять испачканную кровью одежду и переодеться в чистую, принадлежащую раньше одному из трех нокаутированных цириков. Пришлось немного времени потратить — а что делать? Он весь в крови был.

Потом тащились по пыльной дороге, сжатой заборами многочисленных дач-курятников. Место тут не больно-то престижное, можно даже сказать — совсем не престижное. Но и тем лучше. Случайно узнал, от Нади — мол, соседка ее продает дачу. Ездить далеко, сил уже нет. А дачу никто не покупает — не интересно в такой дыре. А может денег лишнего запросила. А мне вдруг запала в голову мысль — а почему бы и нет?

Купил. Составили договор у нотариуса, а переоформлять в БТИ пока и не стал. Пусть на бывшей хозяйке дача висит, так спокойнее. Одной ниточкой, ведущей ко мне — меньше.

Прежде чем войти в дом — подождал, внимательно осмотрел и участок, и само строение. Все было так, как я оставил — замок на месте, прислоненные к двери грабли — так и стоят, как я их прислонил, ни на сантиметр не сдвинулись. И «контролька» — кусочек спички над дверью тоже на месте. На окнах никаких следов вскрытия — значит, не лазили. Конечно, мог забраться какой-нибудь бомж, или дачные воры, нередко промышлявшие на дачах, но никаких следов мародерства нет, и это очень хорошо.

В старой перчатке под крыльцом нашарил ключ — большой, тронутый ржавчиной. Замок открылся легко и бесшумно — зря что ли я его смазывал маслом, влив целый стакан. Как знал, что пригодится.

Кстати — именно что знал. Человек, занимающийся такими делишками, как я, всегда должен думать о путях отступления и запасных аэродромах. Аксиома, однако.

Дом встретил странно волнующим запахом пыли и старых вещей. Так пахло у бабушки в деревне — неуловимо, и по-доброму. Этот дом строил муж бабульки, которая мне его продала — своими руками строил, а она ему помогала. А потом он умер. Спился, и умер. Он был летчиком-испытателем. Однажды дурной родственник подначил его прыгнуть в реку с большой высоты — типа, на спор. Он прыгнул. И у него после удара о воду из ушей пошла кровь. Что уж там случилось — я не знаю, но медики мужика списали, летать он уже не мог. И начал спиваться. Тем более, что пошел работать на стройку, прорабом (выучился после того, как его комиссовали). Ну а где стройка — там и обед, а какой обед без водки? Запои, выносил вещи из дома, а потом умер — еще довольно молодой, крепкий мужик.

Я когда слушал бабку — сердце щемило. Я ведь тоже едва не закончил именно так. Я ведь тоже пил после гибели моей семьи — каждый день, без просыху. В перспективе меня бы уволили, без пенсии, просто пнули бы под зад, и все (какая пенсия в тридцать лет?!). Я бы скатывался все ниже и ниже, и закончилось бы все так же печально, как с этим летчиком. Если еще не печальнее. Хотя куда уже печальнее?

Кстати, я не могу понять — ну потерял ты работу, хорошую, красивую, интересную работу, и что?! У тебя есть семья, ребенок — зачем ты пьешь?! Зачем себя убиваешь?! Да если бы моя семья была жива… нет, не так — я ради того, чтобы жила моя семья, сделал бы что угодно! Дерьмо из выгребных ям десять лет ведром вычерпывал! Землю бы копал! В тюрьме бы сидел! А ты… слабак! Тупой слабак!

Бабульке я этого конечно не сказал — зачем обижать? Она ведь его и сейчас любит. Да и нельзя так — тебе раскрылись, открыли душу, а ты взял и в нее наплевал. Нет уж… я не такой!

— А это что за место такое? — спросил Юра, оглядываясь по сторонам — Это твоя дача?

— Это моя дача — хмыкнул я — вон там тайник… вон, в стене! Ага — лист тащи в сторону, откроется проход. Доставай газовую плиту, да, вон она — двухконфорочная, и баллон — видишь, стоят? Давай один сюда. А я схожу за жратвой.

— Куда?! — Юра забеспокоился — В магазин?! А если наткнешься на ментов?!

— В подвал, какой магазин? — пожал я плечами — Давай, шевелись! Подключить плиту сумеешь? Сумеешь. Ну и слава богу.

Я спустился в подвал, вернее полуподвал — сквозь маленькое окошко у самого потолка едва пробивался свет, и тут было довольно-таки темно. Тем более что вечер на подходе. Ввинтил пробки в распредельительном щитке — вспыхнул свет, если можно охарактеризовать словом «вспыхнул» тусклое сияние двадцатипятисвечовой лампочки. Теперь вот и стало ясно, насколько в подвале темно — если даже такая тусклая лампочка казалась чем-то вроде зенитного прожектора времен Отечественной войны.

Погреб замаскирован в углу — под кучей тряпья, специально совершенно неудобоваримого вида — промасленного, воняющего солярой и мышами. Лично поливал соляркой! Эта гадость впитывается во что угодно, и вонять будет годы и годы. Лучшее средство, чтобы отпугнуть мародеров, желающих поживиться моим добром — кто решится покопаться в такой мерзкой куче и перемазаться? А под кучей — металлический люк. Да не просто люк, а с внутренним замком, ключ от которого вон там, в отдушине, в крапивном мешочке, зацепленном проволокой за край.

Сложно все, да. Но подальше положишь, поближе возьмешь. Погреб полон продуктов — да, на всякий случай. Вдруг нам всей командой пришлось бы, как говорили у дона Корлеоне «залечь на матрасы», то есть — спрятаться и переждать. Так что такая тайная база нам была нужна — на всякий случай. Вот и пригодилась…

Щелкнул выключателем, в погребе загорелся свет. Раньше тут не было погреба — это я привез таджиков, завязав им глаза (чтобы не знали дорогу), и они быстренько соорудили этот бункер, грамотно и умело укрепив стены, обложив их красным кирпичом. Таджики, помню, перепугались до смерти — подумали, что их везут убивать. Умоляли, плакали… а когда я расплатился вдвое больше, чем они просили за свою работу — снова напугались. Зачем платит так щедро?! На обратном пути хочет грохнуть и деньги отобрать?! Еле успокоил чертей… завывали так, будто у них кто-то дома помер. Только когда высадили их там, где они попросили — тогда поверили в свое счастье.

Металлическая лестница вела на глубину трех метров. Здесь холодно, как… как в погребе. Настоящий холодильник! Градусов пять, не больше. Стоят ящики с тушенкой, сгущенным молоком, макароны в пакетах, крупа — все, что нужно человеку, чтобы беспроблемно пережить апокалипсис. Или пересидеть период, когда его будут разыскивать все городские полицейские и гэбэшники. Первые меня хрен когда найдут, а вот вторые… въедливые, твари! Этих точно надо опасаться.

Потянулся, нащупал защелку, снял ее. Толкнул стеллаж с банками, он отъехал в сторону, открыв глазам небольшую комнатку-нишу, тоже обложенную красным кирпичом, как и весь этот погреб. Здесь стоял металлический дипломат, в котором лежало пол-лимона зеленых мелкими и не очень купюрами, на полке — охотничий малокалиберный охотничий карабини пистолет «Марголин», тоже калибра 5.6. На стволе «Марголина» толстенный набалдашник — глушитель. «Маргоша» и так не шибко громкий, а с этой штукой, изготовленной по моему заказу, он превращается в бесшумные пистолеты из глупых иностранных киношек. В этих киношках пистолет с глушителем стреляет примерно так: «Псст! Псст!». И никаких тебе лязгов затвора, никаких хлопков, напоминающих по уровню громкости звук открываемого шампанского. Мощность у «Марголина» с глушителем падает, стрелять можно только в упор, с нескольких метров, зато и звука никакого. Почти никакого. То самое «псст!»

А еще тут — три калашникова «АКСУ-74», три «макарова», несколько ножей НР, несколько комбезов, ботинок на шнуровке, цинки с патронами и еще куча всякого очень полезного барахла, необходимого тем, кто находится в бегах. В том числе — два комплекта документов на разные имена. Один на Сидорчука Виталия Ефремовича, другой — на Мелентьева Сергея Петровича. Паспорта, водительские удостоверения, загранпапорта — все настоящее, никакой подделки. Зачем подделывать, если в наше время можно купить все, даже власть в государстве! Все зависит от цены вопроса.

Взял два «макарова», две наплечных кобуры, несколько магазинов к пистолетам и несколько пачек патронов. Подумал — взял и «Марголин», и к нему пару пачек «целевых» патрон. Использую только целевые — они осечек на дают и бьют точнее.

Еще я переоделся в скромный костюм, сшитый специально на меня с таким расчетом, чтобы не было видно наплечной кобуры под левой подмышкой. Ни к чему привлекать внимание народа. Костюмов тут было несколько — разного размера и фасона, так, на всякий пожарный случай — для моих друзей, например. Ныне — покойных друзей (и сердце заныло, как вспомнил).

Ну и само собой — забрал дипломат с баксами, куда же без них. Это как копна соломы, уберегающая при падении. Есть деньги — есть будущее. Нет денег — и ты пропал. С голоду сдохнешь. Или пойдешь грабить прохожих, что совсем даже нехорошо.

Еле дотащил все наверх — и снаряжение с боеприпасами, и банки с тушенкой, сгущенкой, консервированными персиками и всякой такой лататой. Пришлось найти чистый мешок для строительного мусора, и сложить все туда. Благо, что мешков я тут заготовил целую кучу — вдруг придется мусор выкидывать! Какой мусор? Да всякий. Например — недругов, забравшихся ко мне в дом. По частям.

Когда Юра увидел, каким и с чем — я вернулся, у него отпала челюсть и вытаращились глаза. Особенно, когда он увидел у меня в руках «Марголин» с толстым набалдашником. Да, «Марголин» очень красив, и сам просится в руку! Брутальный пистолет, в отличие от того же «Макарова», убогого и совсем невидного. А с глушителем так и вообще смотрится оружием из «Звездных войн».

— Это что за пистолет такой?! Можно я подержу его в руках?

Я выщелкнул из «Марголина» магазин, подал пистолет Юре, а сам открыл пачку патронов и стал набивать их в этот самый магазин. Потом то же самое проделал с двумя магазинами к «Макарову», а когда отправил магазины в рукояти пистолетов, набил еще по два магазина к каждому. А пока набивал, думал — а не стоило ли мне прихватить и «укорот»? Но потом решил — не надо. Пока что мы залегли тут очень хорошо, крепко, нас в жизни никогда не станут здесь искать. Отсидимся несколько дней, отоспимся в человеческих условиях, отъедимся, а тогда уже двинемся по своим делам. Вот только каким делам? Нужно было это решить, и срочно.

 

Отправить