Глава 12, в которой Коляна принимает Семья

Запах несвободы – его ни с чем не спутаешь. Он впитывается в человека, наверное, на всю жизнь. Запах дезинфектанта, шероховатая штукатурка на стенах и скучный голос надзирателя – «Кузнецов, давай на выход…»

Колян поднялся с нар и пошел к массивной, обитой железом двери.

– Руки за спину, по сторонам не смотреть… Пошел!

Длинный коридор с рядами дверей. За каждой – чьи-то жизни, судьбы…

Следователь опять встретил Коляна нудными вопросами, допрос строился в нескольких плоскостях:

– Ты напал на сотрудников милиции и за это сядешь надолго. Ты превысил границы самообороны и за это сядешь надолго. Ты на людей, когда надо было вызвать милицию и ждать прибытия – сядешь за самоуправство. И главное. Ты – жирный клоп. Тебя надо бы расстрелять, буржуя.

В общем, полный набор прессинга для вымогательства. Каждому хочется уцепить кусочек благополучия, как говорил Жванецкий – чего охраняешь, того и имеешь… Вот доблестные стражи порядка и старались поиметь Коляна хотя бы материально.

Колян все это прекрасно понимал, так как был мужиком совсем неглупым и прошедшим дворовую школу жизни, но и потакать ментам не хотел. Да и смысла не было. Ювелир Натан Моисееевич был докой в юридических хитросплетениях и интригах – тысячелетия гонений научили евреев быть не только умными, но и умению бороться с законом, используя лазейки в нем. Скоро старый еврей организует компанию по вытаскиванию Коляна из узилища, в этом Колян был совершенно уверен. И бизнесу пропасть не даст – кадр он был хитрый и отнюдь не альтруист, но в кидалах никогда не был.

Следователь опять нудел что-то о необходимости сознаться, о том, что только чистосердечное раскаяние и признание вины помогут Коляну в суде. Колян прекрасно понимал, что так называемое чистосердечное как раз и поможет ему попасть за решетку на максимально долгий срок. Противнее всего было то, что этот усатый самоуверенный капитан время от времени приговаривал:

– Вот напишешь чистосердечное, я тебе расскажу, что с твоей подружкой. А ты и не знаешь, что там с ней… Не жалко тебе ее?

Коляна несколько раз подмывало написать какую-нибудь хрень, лишь бы этот придурок заткнулся, да и все время его мучила мысль о Ленке. Как она? Адвоката до сих пор к нему не пустили, мотивируя это какими-то статьями закона.

Колян просидел в камере уже двое суток. Обвинение было выдвинуто. Следователь со злорадством сообщил ему, что переводит его в общую камеру тюрьмы, до тех пор, пока тот не надумает сотрудничать со следствием. Коляна вывели из кабинета с облупленными стенами и кривым столом с покосившейся ножкой и повели обратно по коридору. Он шел, опустив голову, и размышлял:

«Убийство в состоянии аффекта. Грабители были вооруженные, я защищался как мог, защищал свою жену, их было несколько человек против меня одного. Превышение самообороны, да. Но у меня есть смягчающие обстоятельства, как ни крути. Хммм… До чего еще могут докопаться – мечи? Холодное оружие? Утверждать, что это – имитация… Главное на экспертизе не проколоться – имитацией особо не помашешь, а тут конкретные сохи. Никак за имитацию не прокатит. Все как всегда зависит от денег, а деньги есть. Надо продержаться, пока Натаныч не задействует адвокатов».

Его привели к двери, поставили лицом к стене, пока дверь открывалась, и он перешагнул порог камеры.

– Принимайте пополнение! А то вам тут дышится легко! – «веселый» надзиратель с грохотом и лязгом закрыл дверь и Колян остался стоять у порога. В нос ему шибанул кислый запах немытых тел, параши и табачного дыма.

В камере на 20 человек, по обыкновению российских тюрем, содержалось около 60 заключенных. Хуже российских тюрем были и есть только пакистанские, где заключенные сидят в зиндане – яме, выкопанной в земле и накрытой решеткой. Заключенные, впервые попавшие в тюрьму и старые сидельцы с тяжкими статьями, все сидят в одних и тех же камерах, ничего не меняется еще с дореволюционных времен. Колян молча осмотрел камеру, плавающую в сизых клубах табачного дыма и испарений и громко сказал:

– Приветствую.

У окна, где было еще можно было дышать, за столом сидели четверо уголовников, все исписанные росписью – блаткомитет камеры. Колян знал, что каждый пришедший в камеру обязан доложиться пахану, главному зеку камеры, по какой статье чалится и какой статус у него в уголовном мире. И не дай Бог кто-то, думая, что в тюрьме можно что-то скрыть, попытается ввести в заблуждение окружающих. Самое меньшее что будет – его опустят. А если он, уже опущенный, попытается скрыть свое униженное положение и общением с остальными окружающими их опарафинит – это верная смерть.

Ведь даже взять от петуха какую-то вещь – даже сигареты, еду – являлось ужасным проступком, за который человека опускали. И не обязательно его должны были изнасиловать – хотя и это возможно – провели членом ему по губам, навалившись все скопом, вот и «непроткнутый пи…р». И дальше пошла дорожка по наклонной… Как говорят старые зеки: главное – не сколько сидеть, а КАК сидеть. А сидеть опущенным – это страшно. Вот поэтому очень важно КАК ты вошел в хату и как ты себя повел с первой секунды своего пребывания там.

Колян был готов к чему-то подобному, детство его не зря прошло на улице, но ждал гораздо более жесткого приема – так называемой прописки, когда деградировавшие сами по себе и от сидения в нечеловеческих условиях зеки придумывают себе развлечения за счет новичков, неискушенных в тюремном законе.

Разные тюрьмы, разные «хаты». Тюремный закон – один для всех. Не писанные на бумаге инструкции МВД и статьи Кодекса, а десятилетиями существующий негласный закон, или, как еще говорят, «понятия». Именно «понятия» определяют основные принципы сосуществования огромного числа зеков России в тюрьмах и зонах.

Знакомство с «понятиями» начинается с тюремной камеры (хаты). Несколько минут разговора с паханом, который следит за соблюдением порядка в хате, решают судьбу новоприбывшего. Уважаемая зеками статья, наличие родственников на воле, которые будут регулярно присылать «греф» (передачки с едой, сигаретами и др.), поведение человека «по понятиям», поддержка тюремных авторитетов – все это серьезные заявки на то, чтобы его приняли в Семью. А это – своя шконка, хоть и посменно с 2-3 зеками, нормальное питание и другие преимущества. Если ты ничем не выделяешься, окажешься в категории «мужики» – никаких привилегий, но и трогать тебя вряд ли кто будет. Главное не попасть в категорию опущенных, накосячив – тогда и без того несладкая тюремная жизнь станет настоящим адом.

Правила жизни в «хате» вполне соответствуют обычным правилам общежития на воле. Во время того, как едят другие, не садись на унитаз, мой руки перед едой, не садись за стол в верхней одежде. Не свисти. Не плюй на пол. Аккуратно ешь хлеб, не роняй его, как и ложку («весло»), кружку, шлюмку (тарелку). Никто никому не прислуживает, никто никому ничего не должен. Камеру убирают все в порядке очереди.

Чем строже режим, тем меньше мата. Не потому, что зеки, так сказать, «исправляются», перевоспитываются: меньше мата – меньше риска быть неправильно понятым. Вставленное в речь «для связки» известное слово «…ля» может быть истолковано собеседником как оскорбление, имеющее прямой адрес. И уж тем более нельзя никого посылать на…, это одно из самых страшных оскорблений. Поэтому, скажем, рецидивисты, отбывающие срок на особом режиме, почти не используют нецензурных выражений и беседуют в основном тихими и ровными голосами, никому не мешая и не вызывая отрицательных эмоций.

Настоящий зек стремится благоустроить свою жизнь с первых дней пребывания в неволе – в тюрьме. Один наклеивает на стену возле шконки портрет эстрадной дивы («сеанс»), другой кроит какие-то, казалось бы, бессмысленные занавесочки, третий утепляет одеяло кусками старого пальто. Все вещи аккуратно разложены, никакого беспорядка в камере, никакой грязи. Никто не ставит ботинки под изголовье и не кладет носки под подушку…

Колян, оглядевшись, понял, что попал в «правильную хату». Он с самого начала повел себя правильно, претензий пока к нему не было, а посему было решено, что будет он жить правильным мужиком, о чем ему объявил смотрящий. Коляна спросили, какое у него погоняло, и он ответил, что его всю жизнь звали Коляном, им и останется. Статьи у Коляна были серьезные, о чем информация разнеслась по тюрьме моментально, поэтому к нему отнеслись с уважением и опаской – «духовитый парень» (духовитый – значит смелый, отчаянный). Ему указали место на шконке – не в козырном углу, но и не у параши, то есть в блатные он никак еще не попадал, но и на последнее место в тюремной иерархии не претендовал.

Два дня Коляна никто не трогал. Тянулись тяжелые, скучные дни в ядовитой атмосфере камеры, кусали клопы и шуршали жирные рыжие тараканы. От общения с заключенными Колян отказывался, отвлекаясь от тяжелых мыслей только на еду. Он ел, все что раздавал баландер: стараясь сохранить силы, заправлялся пищей как заливал горючее в автомобиль.

Через два дня его вызвали к следователю. В кабинете сидел незнакомый мужчина с портфелем, решительная копия Моисея Натановича, воинственно поблескивающая очками в золотой оправе. Следователь был встрепан и растерян, на его одутловатых пористых щеках алели красные пятна. Видимо, у них с адвокатом только что закончился очень бурный разговор.

– Это ваш адвокат, Кузнецов… – вяло обронил следователь, затем резко поднялся с места, взял со стола какие-то документы и направился к двери. – Можете общаться с ним. Времени у вас полчаса. – И вышел.

– Здгавствуйте, – грассируя сказал мужчина. – Я ваш адвокат Лев Соломонович Сикорский. Я прекращу этот беспредел в отношении вас. Сколько времени уже тут сидите, и вам даже не предоставили адвоката! В общем, слушайте, как обстоят дела! – он наклонился к уху Коли и стал рассказывать ему новости.

Коля жадно слушал – следователь специально держал его в неведении, чтобы сломать психологически и добиться нужных для себя признаний. В целом оказалось, что дела не так уж и плохи. Моисей Натанович развил бурную деятельность – адвокат, один из опытнейших казуистов и крючкотворцев, уже посетил пострадавших милиционеров и договорился с ними о компенсации за ущерб, взял заявления, что они претензий не имеют. Это, конечно, вылилось в круглую сумму, но в деньгах Колян недостатка не испытывал, так что он спокойно воспринял цифру компенсации. Также круглая сумма ушла на подмазывание прокурора – адвокат сообщил, что завтра Колю выпустят под подписку о невыезде, а затем они потихоньку спустят дело на тормозах, так как грабители были в розыске, вооружены и так далее – в общем, деньги животворящие делают очень много.

Магазин уже был отремонтирован, но пока закрыт – адвокат сказал, что как только Коля выйдет на свободу, они решат, как лучше организовать работу дальше.

Когда адвокат закончил говорить, первый вопрос, который задал Колян, был про Ленку. Тут уже новости были нехорошие…

Она потеряла ребенка. Слова рушились на него как камни. Удар в живот привел к выкидышу. У нее было очень тяжелое состояние, сотрясение мозга. Сутки без сознания. Сейчас она идет на поправку.

Колян был ошеломлен свалившейся бедой. Каково там Ленке после этого… Она так гордилась ролью будущей матери.

– Николай, такое дело, – адвокат наклонился поближе к уху Коляна. – Моисей Натанович просил передать, что это был не просто грабеж. Прошла информация по определенным кругам, что вы кому-то дорогу перешли и вас хотят выжить с этого места. Подумайте, кому. Что касаемо вашего освобождения – придется несколько дней еще побыть на нарах, пока я не улажу все формальности. Скорее всего, добьемся освобождения под залог, а там и легче уже будет. Так что не переживайте, пока все идет хорошо.

От адвоката пахло хорошим одеколоном. Очки в золотой оправе поблескивали, а из рукавов белой рубашки выглядывали золотые запонки с камешками. Неожиданно колян зло подумал – это у тебя все хорошо, а у меня и не очень!

У него в горле встал ком. В памяти опять всплыло счастливое лицо Ленки.

«Кто-то за это ответит,» – подумал он с холодной яростью.

Свидание закончилось, пахнущий потом и перегаром надзиратель отвел его опять в «общак» – общую камеру, филиал ада на Земле.

Впрочем, и в этом душном аду, пропахшем потом и сигаретным дымом, жили люди, и в этих экстремальных условиях сразу было видно, что человек из себя представляет. Колян получил от адвоката «дачку» – несколько пачек сигарет, банки сгущенки, чай, теплое белье и две пары шерстяных носков. Шел месяц январь, на улице стояли трескучие морозы, камера плохо отапливалась, а из окна с дыркой наружу для «дороги» тянуло ледяным холодом. Колян вошел в хату, дверь с лязгом закрылась за ним. Он направился к решетке, где было козырное место смотрящего и выложил на стол перед ним банку сгущенки, несколько пачек сигарет, пачку чая, несколько пачек анальгина:

– Это на общее.

– Что ж, благодарствую… Правильно сделал, по понятиям.

Смотрящий потянулся к продуктам, а Колян еще достал из сидора и выложил на стол шерстяные носки. Смотрящий сгреб все в свой сидор и еще раз поблагодарил.

– Тут малява пришла, пишут – ты правильный пацан, просили поддержать… – смотрящий с уважением посмотрел на «первохода».

Колян понял – Натан Моисеевич по своим каналам постарался, и подивился в очередной раз его связям и умению выживать в этом мире.

– Так что если что нужно – подходи, говори, не стесняйся. Сейчас чифирнем, присаживайся…

Зеки быстро кинули провода кипятильника на оголенные провода грязной, никогда не выключаемой лампы, поставив одного на стреме у глазка двери, загораживая, чтобы не пропасли.

Смотрящий, Колян и еще двое зеков из блаткомитета сели у стола и по очереди стали пить кисловатый, терпкий напиток из одной кружки, внимательно следя как Колян с ними вместе прихлебывает из нее. Это тоже была проверка – если человек выдает себя не за того, кем он является, а на самом деле он, например, опущенный, он не станет пить вместе со всеми из одной посуды – таким образом он «зашкварит» остальных и для него это верная смерть.

Так Колян был принят «своим» в хате и потянулись нестерпимые дни ожидания свободы. Все было не так просто, как казалось, статьи на нем были довольно тяжкие, и Колян не обольщался тем, что ему скоро придется выйти. Отсидка затянулась на три недели.

За это время его пару раз вызывали к следователю. А еще вызывал на задушевные разговоры «кум» – главный оперативник тюрьмы, предлагал сотрудничество, мол, давай «освечивай» разговоры сидельцев, я же тебе смягчение режима, и т. д. и т. п… Но без фанатизма. Колян не был так уж интересен операм – это была их обычная рутинная работа на авось: «а вдруг прокатит». Он, конечно, вежливо отказался стучать, стараясь не обозлить кума, и тот отстал. В камере шла рутинная жизнь – люди, скопившиеся как черви в помойке, выживали как могли.

Атмосфера камеры была накаленной. По-другому быть и не могло, если в ограниченном пространстве в нечеловеческих условиях собралось несколько десятков взрослых мужиков, тут же находились люди с реально съехавшей крышей, с психозами и маниями. Да и сами стены тюрьмы диктовали подозрительность и недоверчивость ко всем. Нельзя было говорить о своем деле – «делюге» – тут же могли донести, нужно было следить за каждым своим словом, чтобы не быть втянутым в разборки. Колян не мог позволить себе никаких разборок, никаких действий, которые могли бы дать повод администрации накрутить ему срок – он должен был выйти отсюда как можно скорее…

Наконец в один из дней дверь камеры распахнулась и надзиратель выкрикнул:

– Кузнецов с вещами на выход!

Колян попрощался с сокамерниками, шагнул через порог и вдруг ощутил пинок себе в зад из камеры. Он с яростью оглянулся, потом вспомнил и хмыкнул про себя – это была древняя тюремная традиция. Когда кто-то покидает камеру, надо пнуть его в зад, мол, больше не возвращайся назад, в тюрьму.

Его повели по мрачным коридорам.

«Если поведут вверх – значит, переводят в другую камеру, если вниз – свобода, свобода».

Его повели вниз. Там он расписался в нужном документе, получил вещи, которые изъяли у него при задержании – телефон, зажигалку и т. д. И, наконец, перешагнул двери тюрьмы.

Глаза, отвыкшие от нормального мира, больно резанул яркий свет зимнего солнца, отражавшегося от снега. Мороз обжег ноздри и прохватил его под легким в пиджаком, в котором его задержали. Небо было ярко-голубым, деревья склонились в инее.

«Нет ничего лучше свободы», – подумал Колян.

На улице его ждала БМВ адвоката. По дороге к дому старый еврей рассказал, что выпустили Коляна под залог в пятьдесят тысяч баксов, которые, впрочем, вернутся, когда залог отменят, в отличие от тех денег, которые пришлось дать прокурору, пострадавшим милиционерам и следователю. Также пришлось дать на лапу эксперту, чтобы мечи не были признаны холодным оружием. В общем все как всегда – есть деньги – можно все замазать, если, конечно, в разрешении дела не заинтересован кто-то из высшего эшелона власти. Но тут такового интереса, по словам адвоката, не было. Колян стал расспрашивать его о Ленке. Адвокат поскучнел:

– Она сейчас дома. К ней приставили сиделку…

Колян неприятно удивился:

– Зачем сиделку?

Лев Соломонович снял очки и, вздохнув, внимательно посмотрел на Коляна:

– Понимаете, Николай… На почве нервного потрясения и физических травм у больной развился психоз. Она несколько раз пыталась покончить с собой.

Колян похолодел и у него сжалось сердце – это Ленка-то, шустрая, жизнелюбивая пигалица и покончить с собой?! Он сидел ошарашенный новостью и думал… За окнами проносились улицы столицы, толпы людей, которые спешили куда-то как муравьи по тропам. Казалось, они были совершенно счастливы, довольны ясным зимним февральским днем. С веселым визгом бегали и играли на горках румяные краснощекие детишки.

«А какая то сука лишила меня моего ребенка!» – подумал он с яростью и решил, что все это он обмозгует попозже, а пока надо поднять Ленку, наладить как следует свое дело и вот тогда приняться за поиск виноватых. А в том, что он найдет их и накажет, Колян не сомневался.

Отправить