Один проницательный человек как-то высказался в том смысле, что, мол, все труды историков можно признать плодом тотального заблуждения: они-то думают, что описывают прошлое, а на самом деле стараются объяснить настоящее. Эта мысль, похоже, верна вдвойне применительно к истории науки. В ее анналы приходилось углубляться вновь и вновь, рассматривая со всех сторон описанные здесь аномалии, чтобы понять процессы, происходящие в современной науке, и ее вероятное будущее. История нашего последнего, тринадцатого, абсурда с особой наглядностью показывает, насколько важна научная интуиция.

Гомеопатия, изобретенная под конец восемнадцатого века, никогда еще не была столь популярна, как в наши дни. По данным Всемирной организации здравоохранения, сегодня она составляет интегральную часть систем здравоохранения во многих государствах — в Германии и Великобритании, в Индии и Пакистане, в Шри-Ланке и в Мексике… Штатное расписание Королевской Лондонской гомеопатической лечебницы, входящей в Национальную службу здравоохранения Соединенного Королевства, потрясает воображение — шесть тысяч душ. Во Франции сорок процентов лечащих врачей пользуют своих пациентов гомеопатическими средствами, равно как и 40 процентов их нидерландских коллег, 37 процентов британских и пятая часть германских докторов. Исследование, проведенное в 1999 году, показало, что за предыдущие двенадцать месяцев к гомеопатам обращались шесть миллионов американцев. Вот только ради чего? Ведь по испытанным научным критериям эффективность гомеопатических препаратов равна нулю; недаром сэр Джон Форбс, лейб-медик королевы Виктории, называл эти снадобья «надругательством над человеческим разумом».

В гомеопатии действуют разные школы, но генеральный их принцип — «лечить подобным», то есть любой медикамент должен содержать вещество, вызывающее симптомы, сходные с той болезнью, против которой он предназначен. Эти вещества поэтапно растворяют в воде или спирте до такой степени, что состав, прописанный пациенту, фактически не содержит уже ни единой молекулы исходного средства. Зато при каждом очередном разведении он «потенцируется» сильным встряхиванием или похлопыванием по сосуду — в высоком стиле гомеопатов сие действо носит имя «сукуссии». И по их заверениям, вот эти сверхслабые растворы исцеляют успешнее, чем лекарство (или то, что они сочтут таковым) в неразбавленном виде.

Даже на поверхностный взгляд идея кажется смехотворной; а с точки зрения академической науки так оно и есть. Статистические характеристики растворов объясняют почему. Типовой гомеопатический препарат приготовляется из одной части медикамента на 99 частей спирта или воды (если данное вещество в ней растворимо). Процедуру повторяют многократно, всякий раз разбавляя состав в той же пропорции. Самая обычная норма — тридцать раз, так называемый раствор 3 °C, где С обозначает римскую цифру. Если в начальный момент его приготовления, говоря условно, на одну молекулу лекарства приходятся пятнадцать капель воды, то на заключительном этапе эта молекула будет одиноко плавать средь водной массы, в пятьдесят раз превышающей по объему земной шар. И научная, и практическая проблема здесь вот в чем: когда провизор в гомеопатической аптеке отпускает вам пару миллилитров своего декокта, правила математики сообща с законами химии подсказывают, что шанс найти в нем хоть одну элементарную частицу сакраментального «подобия» фактически равен нулю.

Взвесив образец какого-либо вещества — скажем, углерода, — можно с помощью школьного учебника установить в приближении, сколько в нем содержится атомных частиц. Так, в одном грамме химически чистого углерода их около 5 х 10²². Кажется, тьма несусветная… и верно: для наглядности это число можно изобразить в виде пятерки с двадцатью двумя нулями. В растворе 3 °C «подобия» куда как меньше: если взять те самые пятнадцать капель, по расчетам выходит не более десятимиллионной доли атома. А поскольку расщепить атом на такие части (во всяком случае, тряся его в пробирке) мы не можем, то резонно счесть, что нужного вещества там нет и в помине. В обычной медицинской практике препараты действуют, включаясь в биохимию организма, для чего хотя бы несколько молекул лекарства должны попасть в тело больного. Гомеопатия же эту необходимость походя игнорирует. По всем законам любых наук ее снадобья не могут повлиять на пациента никаким реально значимым путем.

Отцу-основателю гомеопатии Христиану Фридриху Самуэлю Ганеману всё это, разумеется, было известно, потому он и объявил, что, мол, дело не в химическом составе, а в некоей «энергии», которую медикамент якобы передает воде. А поскольку такой энергетический процесс науке не известен, самоочевидный вывод состоит в том, что, если гомеопатические средства и производят какое-то действие, оно решительно ничем не отличается от эффекта плацебо.

Первая попытка опровергнуть это мнение строго научными методами была сделана в лаборатории французского иммунолога Жака Бенвениста. В 1988 году он убедил редакцию журнала «Нейчур» напечатать отчет об эксперименте, показавшем, что свойства воды изменяются под влиянием «памяти» о молекулах некогда растворенных в ней веществ. Условием публикации стало повторение опыта в сторонних лабораториях. Это и было выполнено в Марселе, Милане, Торонто и Тель-Авиве. Выпустив работу Бенвениста с положенными оговорками, редакция порекомендовала сделать еще один «дубль», на сей раз в присутствии и при активном участии трех независимых экспертов. Тогдашний редактор «Нейчур» Джон Мэддокс, иллюзионист и скептик по призванию Джеймс Ранди и химик Уолтер Стюарт, эксперт по лженауке, провели неделю в парижской лаборатории Бенвениста. Их полный отчет читался как авантюрный роман, краткая же версия ограничилась сообщением о том, каким образом гости обнаружили, что Бенвенист обманут собственной ассистенткой, подделывавшей данные во имя укрепления гомеопатической веры.

«Нейчур» разразился шквалом критики и самокритики. Бенвенист, правда, пытался обороняться, поминая даже маккартизм и охоту на ведьм, но был поджарен как рождественский гусь. На следующий год работодатель, французский Национальный институт здравоохранения и медицинских исследований, влепил ему выговор за халатность и злоупотребление авторитетом науки. А через два года после скандала не стал продлевать контракт с Бенвенистом.

И все заглохло до тех пор, пока в скользкую тему не вмешалась Мадлейн Эннис, профессор-иммунолог в университете Квинс в Белфасте. Та всегда относилась с трезвым скептицизмом к гомеопатии вообще и к исследованиям Бенвениста в частности. Когда же после публикации его результатов Эннис снова высказалась в этом духе, изготовители гомеопатических средств попросили ее присоединиться к перепроверке эксперимента. Она с готовностью согласилась, ожидая получить новые аргументы против гомеопатии. А по окончании опытов призналась в «невероятном удивлении». Газете «Гардиан» она сообщила: «Несмотря на предубеждение против гомеопатических теорий, эти результаты заставили меня притушить недоверие и поискать разумных объяснений».

Повторные тесты проводились в четырех лабораториях в Италии, Бельгии, Франции и Голландии. Скепсис профессора Эннис не был единственной гарантией их надежности. Гомеопатические растворы и контрольные образцы изготовили три других лаборатории, не принимавших никакого иного участия в опытах. И в представленных ими растворах были выявлены молекулы — вернее, давние косвенные следы — гистамина.

С гистаминовым эффектом знаком любой, кому случалось маяться сенной лихорадкой. Иммунная система организма, борясь с аллергенными раздражителями, реагирует болезненными симптомами — зудом, сыпью, отеками лица и носоглотки, удушьем, насморком и слезотечением. Все эти эффекты производят так называемые нейромедиаторы, присутствующие в кровеносных сосудах. В капельке крови около 15 000 лейкоцитов; примерно 150 из них — базофильные гранулоциты: в них находятся крошечные гранулы нейромедиаторных веществ, в том числе гистамина.

Он контролирует работу базофилов. Как только те выделили в кровь определенную дозу нейромедиаторов, присутствие гистамина блокирует распространение ядовитых агентов заодно с собственной секрецией — чтобы больной, скажем, не задохнулся насмерть. На этом эффекте и основывался эксперимент, удививший Эннис.

Лаборатории, где приготовлялся сверхслабый гистаминовый раствор, прислали исследователям две партии образцов; в контрольных находилась дистиллированная вода. Раствор имел стандартную гомеопатическую концентрацию, то есть не содержал молекул исходного вещества, практически не отличаясь от воды. В ходе опыта в каждую пробирку были добавлены базофильные гранулы, окрашенные в синий цвет, вместе с антииммуноглобулином Е. Этот препарат вызывает реакцию, при которой гранулы обесцвечиваются и выпускают гистамин.

Так и произошло в чистой воде. Но когда окрашенные гранулы и антииммуноглобулин поместили в гомеопатический раствор, тот никак не отреагировал. «Призрачного эха» гистамина в содержимом пробирок оказалось достаточно, чтобы помешать его выделению.

Статистически значимые результаты были получены в трех лабораториях из четырех. Данные последней тоже оценивались положительно: сверхслабый раствор как будто подавлял дегрануляцию сильней, чем простая вода, но точно определить разницу не удалось.

Эннис это не удовлетворило: в подсчеты синих и бесцветных гранул могла закрасться ошибка, так как они велись на глазок. Исследовательница решила повторить измерения, исключив субъективный фактор, чтобы никакой тайный приверженец гомеопатии в кругу экспериментаторов не смог исказить их результат даже непроизвольно. На сей раз она «пометила» базофилы антителами, вызывающими свечение, если секреция гистамина подавляется. Подсчет вел светочувствительный датчик. Результат был тот же.

Отчет об экспериментах, опубликованный в международном медицинском журнале «Исследования воспалений» («Inflammation Research»), завершался выводом: «Не только в фармакологических концентрациях, но и в сверхслабых растворах гистамин в присутствии антииммуноглобулина Е активировал базофильные гранулоциты в статистически значимых количествах».

Впрочем, к собственному опыту Эннис отнеслась не менее критично. Он был поставлен на ограниченном материале и никем не воспроизведен. Первая известная попытка повторить ее эксперимент для программы Би-би-си «Горизонт» провалилась. Эннис присутствовала на тестовой проверке, но затем устранилась, сославшись на недочеты в протоколе. Опыты, проведенные исследовательской группой Адриана Гуггисберга в Бернском университете, также не обнаружили ожидаемых эффектов в гомеопатических растворах гистамина. В отчете швейцарских ученых, опубликованном в 2005 году в журнале «Комплементарные терапии в медицине» («Complementary Therapies in Medicine»), подчеркивалось, что самые незначительные изменения при постановке эксперимента могли серьезно отразиться на его результатах: здесь способны повлиять и температурный режим обработки базофилов, и сроки изготовления препарата.

Гомеопаты, конечно же, ухватились за один из важнейших выводов бернского исследования: результаты «потенциально зависят от личностных особенностей испытуемого». Идея избирательного действия гомеопатических препаратов — любое лекарство помогает лишь части пациентов, но не исцеляет других с той же болезнью — служит палочкой-выручалочкой всякий раз, когда они сталкиваются с отрицательными результатами клинического тестирования своих снадобий. Во всех подобных случаях поборники гомеопатии неизменно заявляют, что лечение их методом — сложнейший комплексный процесс, что симптомы болезни следует рассматривать в свете всех аспектов личности пациента и его индивидуальной физиологии; короче говоря, выбор должного средства зависит от великого множества факторов. Если попросить у гомеопата что-нибудь от боли в ухе, он обязательно осведомится: а в каком, в правом или в левом? Поскольку человеческое тело не симметрично — скажем, печень и сердце смещены от средней линии и, в отличие от почки, не имеют «зеркальных» пар, — заболевания одной стороны тела разнятся от другой. Даже у тех, чьи уши внешне неотличимы друг от друга.

Для умов академического склада всё это совершенно неубедительно. Потому в итоге большинство ученых приходят к заключению, что гомеопатия просто не может действовать. Даже несмотря на признанные доказательства обратного.

Дилан Иванс в книге «Плацебо» отнес любые успехи гомеопатии на счет названного эффекта. Однако и ему пришлось признать: мета-анализ ряда исследований, опубликованный в 1997 году в «Ланцете», засвидетельствовал, что в среднем она значительно эффективнее плацебо. Как же Иванс выпутывается из этой квадратуры круга? Заявляя, что, мол, «глупо было бы отвергать сразу всю физику, химию и биологию, чьи законы подтверждены миллионами наблюдений и экспериментов, на том лишь основании, что некий эксперимент дал результат, противоречащий этим законам». Скептик из университета Мэриленда Роберт Ли Парк прибегает к тому же аргументу: «Если бы растворение веществ до бесконечности действительно имело приписываемые ему свойства, это потребовало бы ревизии самых основ науки».

Но можно ли утверждать, что признание воздействия сверхслабых растворов на организм вернет современную науку вспять, на исходные позиции? Нет, нельзя. Ведь все ее знания, как отметил сам же Парк, уже обоснованы и подтверждены миллионами экспериментальных наблюдений. Ни одно из существующих доказательств не изменится ни на йоту, если и гомеопатия будет включена в академический корпус. Почему? Да потому, что никакой научный опыт до сих пор не открыл всего, что мы хотели бы знать о молекулярных свойствах воды.

 

О жидкостях мы вообще знаем очень немного. С твердыми телами куда проще: их молекулярные структуры изучены за десятилетия такими точными методами, как, например, динамическая дифракция гамма-излучения. Именно таким путем Розалинд Франклин и Фрэнсис Крик с Джеймсом Уотсоном описали строение ДНК: исследователи направляли на молекулу пучок частиц, изучали распределение интенсивности их дифракции на регулярной кристаллической решетке, которую образуют атомы, затем анализировали полученную картину. Ключевое слово здесь — «регулярность». Жидкости аморфны, а точных методов для исследования неупорядоченных микроструктур не существует.

Химики полагают, что при отсутствии внешних воздействий структура жидкого тела, скорее всего, гомологична в любой его точке; связи между частицами должны выстраиваться так, чтобы минимизировать напряженность. Ну а что происходит при температурных колебаниях, под высоким давлением или при намагничивании? Может ли вода, налитая в графин, быть упорядоченной в одной его части и аморфной в другой? Взаимодействует ли она с молекулами стекла? Все это нам не известно.

Лишь одно мы знаем совершенно достоверно: вода — действительно весьма необычное вещество. В одном броске камешка от бурых илистых вод Темзы, прямо напротив здания парламента, находится кабинет ученого, которого можно по праву считать мировым экспертом по воде. Мартин Чаплин, профессор Лондонского университета южного берега Темзы, посвятил свою карьеру изучению физических свойств жидких тел. Сколько же научных аномалий ему открылось в этой области? Как утверждает он сам — по меньшей мере, шестьдесят четыре.

Большинство из них обусловлено характером слабых связей между молекулами воды. У кислородного атома в соединении H₂O несколько электронов не связаны с водородными атомами своей молекулы. Однако их отрицательные заряды притягиваются к положительным зарядам водородных протонов в других молекулах.

Хотя эти связи, называемые водородными, неустойчивы — при нормальных температурах они то и дело разрываются, трансформируясь в круговороте молекул, — на них основаны многие необычные особенности воды. На них же фактически держится вся жизнь: именно водородные связи сделали Землю пригодной для человечества. Так, благодаря им вода, единственная из всех жидкостей, при охлаждении не сжимается, но расширяется. Оттого и лед не уходит на дно; а будь иначе, океаны бы промерзли насквозь, и лишь самый поверхностный слой таял под лучами солнца. Тогда сложные формы живой материи не смогли бы появиться на планете.

Но свойства воды связываются и напрямую с основами феномена, который мы зовем жизнью. Откликнувшись на просьбу одного из журналов издательской компании «Нейчур» написать обзорную статью о значении воды в биологии, Чаплин начал свой текст довольно-таки провокационным заявлением: «Давно пора воде утвердиться на законных основаниях в принадлежащей ей по праву роли — важнейшей и самой активной из всех биологических молекул».

Сам же профессор взял на себя роль начальника штаба, координатора кампании по признанию особых заслуг H₂O в нашем мире. Его обзор читается как идейный манифест. Исследования сложных биомолекул Чаплин называет «более фешенебельными», но для любой из них вода служит главной движущей силой. Без электростатики водородных связей невозможны синтез и поддержание структуры белков, функциональной основы наших тел. Когда белковая молекула сформируется, вода служит ей «смазкой», водородные связи дают ее структуре гибкость и одновременно стабильность. Вода не менее важна для белков, чем аминокислоты, из которых состоят их молекулярные цепочки.

В ДНК водородные связи формируют вторичную — спиралевидную структуру нуклеотидов; ориентация молекул воды меняется в зависимости от парных сочетаний азотистых оснований и последовательности, в которой они соединены. Эта пространственная модель с ее электростатикой позволяет белкам (также содержащим воду) быстро сближаться и точно соединяться с соответствующими парами оснований. Таким образом, вода играет, по сути, центральную роль в обработке информации ДНК, а тем самым в развитии живой материи. «В театре жизни жидкая вода не статист, но кульминационный момент спектакля, — объясняет Чаплин. — Она выполняет свою работу и в виде изолированных молекул, и небольшими кластерами, и в более крупных сетях или целых жидкостных фазах, у каждой из которых свое обличье».

В 1998 году Чаплин описал гипотетическую структуру, которую образуют межмолекулярные взаимодействия воды. Его расчеты показали ассоциат, или кластер, из 280 молекул, сгруппированных в икосаэдр — правильный двадцатигранник, где каждая грань имеет форму равностороннего треугольника. Подобную конструкцию использовал в своих проектах геодезических куполов знаменитый архитектор Ричард Бакминстер Фуллер, но и в природе она не редкость: такую оболочку имеют многие вирусы, потому что это самый удобный и надежный способ «упаковки» их белкового содержимого.

Интересно, что фигуру эту связывали с водной стихией еще древние греки. Великий философ Платон определил пять «совершенных» тел, которые он приписал основным элементам Вселенной и их атомам. Из «кубического элемента», как самой устойчивой формы, состоит земля; огонь — правильный четырехгранник с устремленной ввысь вершиной; воздух — восьмигранник; эфир — двенадцатигранник, главная фигура мироздания и «воплощение всего сущего». Воде же, по Платону, соответствовал «обтекаемый» икосаэдр. Поразительно — в 2001 году, спустя три года после того, как Чаплин впервые предположил, что воде присуща эта структура, группа немецких исследователей увидела ее воочию под электронным микроскопом с гигантским разрешением; кластеры имели диаметр в миллионную долю миллиметра.

Икосаэдр — лишь одна из многоугольных форм, которые могут принимать молекулярные кластеры воды: они образуют и пентамеры, и октомеры, и декамеры; есть кубическая модификация, так называемый лед-семь, есть шестиугольный лед (всем известные снежинки)… но и это не исчерпывает богатства структурных моделей. В 2004 году Тацухико Кавамото с группой сотрудников сообщил в «Журнале химической физики», что вода при сжатии или охлаждении разделяется на аккуратные бусинки, каждая из которых чем-то отличается от других. Словно на галечном пляже: с высоты он кажется гладким и однородным, но стоит спуститься с променада, как обнаружится, что у всех камешков разные форма, величина, оттенки, гладкость и твердость. Причина явления, которое наблюдал Кавамото, — всё те же водородные связи, неустойчиво скрепляющие молекулы воды друг с другом. Подобно тому как галечные окатыши в разной мере и с разной скоростью деформируются под ударами волн, набегающих на берег, каждая из этих связей по-своему реагирует на изменения среды. Потому кластеры в общей водной массе так разнообразны по форме и величине.

Новые доказательства гетероморфизма водяных молекул появились в том же 2004 году, когда исследовательская группа во главе с физикохимиком из Стэнфорда Андерсом Нильсоном сообщила в журнале «Сайенс», что вода может структурироваться цепочками и кольцами. После всех подобных свидетельств видеть в ней лишь банальное скопление одинаковых молекул с формулой H₂O — просто наивно. С научной точки зрения вода гораздо сложней и интересней.

 

Надо сказать, ни одно из этих открытий не послужило индульгенцией для нетрадиционной медицины. Большинство исследователей структурированной воды бежит от гомеопатии как от огня. Словно эта область заминирована со времен провального открытия Бенвениста и последующих гонений на него. Незадачливого ученого можно по праву счесть Понсом и Флейшманом от гомеопатии, любой собрат по профессии опасается разделить его участь. Но в истории Бенвениста параллель тянется еще дальше: любые идеи насчет того, каким бы образом сложные кластерные структуры воды могли подкрепить позицию гомеопатов, оказываются столь же тщетными, как старания обосновать холодный термоядерный синтез.

Однако были и попытки объяснить действие гомеопатических медикаментов с этих позиций. Вероятно, самая основательная из них на сей день — обширная статья, опубликованная в 2005 году в журнале «Инновации в области испытания материалов» («Materials Research Innovations»). На первый взгляд четверка авторов составляет солидный академический коллектив: Рустум Рой, основатель и директор лаборатории материаловедения Университета штата Пенсильвания; доцент того же университета Ричард Гувер; Уильям Тиллер, возглавлявший кафедру материаловедения в Стэнфорде; и Айрис Белл, профессор медицинских дисциплин в Аризонском университете.

Значительную часть статьи занял обзор научной литературы. Общая посылка заключается в том, что свойства веществ зависят не столько от их химического состава, сколько от структуры. В этом убеждают, например, две несхожие аллотропные модификации углерода — мягкий чешуйчатый графит и твердый алмаз. Аллотропия воды проявляется гораздо шире (здесь авторы сослались на наблюдение Мартина Чаплина, что ее молекулы могут создавать ассоциаты в составе от двух до 280 единиц), и нельзя исключить сосуществование различных форм внутри одного и того же водного тела. Ведь вода, как подчеркивают четверо ученых, варьирует свою структуру намного легче и свободней всех иных, жидких или твердых, веществ.

Однако смысловой центр статьи — явление эпитаксии: в данном контексте имеется в виду перенос информации между молекулярными структурами без участия материальных носителей либо химических реакций. Если же речь об обычной практике, то эпитаксия используется, например, в полупроводниковой промышленности для наращивания слоев одного кристаллического материала на другой. Твердый кристалл — чаще всего арсенид галлия, иногда стекло или керамику — помещают в жидкий галлий с растворенным кремнием. Регулируя температурный режим, можно постепенно вывести из раствора кремниевые атомы и осадить их на поверхности кристалла-подложки. Образующаяся структура воспроизводит по всем параметрам узлы его решетки, то есть пространственное расположение атомов. Такой процесс называют жидкофазной эпитаксией; помимо этого в производстве полупроводников широко применяется осаждение из парогазовой фазы с помощью инфракрасного излучения. Наши компьютеры, хайтековские таймеры, тостеры и другие современные приборы — во многом плоды этих технологий.

Между тем Рустум Рой с соавторами утверждают, что гомеопатические препараты, введенные в воду или разбавленный спирт в качестве эпитаксиальной подложки, влияют на сверхслабый раствор, изменяя его молекулярные структуры. Эти изменения передаются дальше с каждым повторным разведением, в первую очередь благодаря встряхиванию, при котором, как считают авторы, создающиеся перепады давления способствуют «запечатлению» структуры. А поскольку свойства препарата определяет именно она, а не химический состав, то даже полное отсутствие медикамента в сверхслабых растворах не имеет значения.

В таком представлении совокупность механизмов «водной памяти» выглядит по меньшей мере интригующе. Вот только жаль, что Рой с соавторами не удержались от обсуждения электромагнитных взаимодействий воды с человеческой психикой, которые именуют «тонкими энергиями»; этот сюжет скорее способен повредить целому.

Все авторы статьи имеют внушительные академические заслуги, но есть и серьезные причины усомниться в их теории. Ибо у каждого из них, за исключением разве лишь Гувера, вопреки требованиям научной объективности имеются те или иные личные пристрастия к гомеопатии.

У Роя, например, с одной стороны — длинный список почетных званий и еще более обширная библиография публикаций в респектабельных изданиях. Он получил исследовательский грант от императора Японии; в его честь даже назван минерал рустумит. С другой стороны, Рой тесно сотрудничает с целителем Дипаком Чопрой, чьи идеи о лечебных квантовых свойствах воды, мягко говоря, сомнительны. Он же отстаивает антибиотические достоинства серебра — те, что не однажды разлучали легковеров с их кровной денежкой, — и старается защитить торговцев этими снадобьями всякий раз, когда Управление по контролю качества продуктов и лекарств привлекает их к ответу за недобросовестное извлечение прибыли из потенциально опасных товаров. Он также полагает — и утверждает в упомянутой статье, — что структурные свойства воды могут задаваться эмоционально-волевым импульсом, если за дело возьмется, скажем, мастер китайской практики цигун. Тиллер, в свою очередь, не раз заявлял в печати, будто слабое магнитное поле модифицирует биомолекулы и изменяет кислотность воды, а пси-факторы способны воздействовать на тот же показатель pH, электрические связи и пространственные структуры атомов. Репутация Айрис Белл, рьяной поборницы интегральной и альтернативной медицины, уступает этим двоим по скандальному привкусу, но и доверия к ее теориям не прибавляет.

Несмотря на этот налет двусмысленности, в статье есть действительно интересные и потенциально ценные предложения насчет того, в каком направлении могли бы развиваться дальнейшие исследования научных основ гомеопатической медицины. Да только многие ли захотят воспользоваться такой подсказкой? Стоит ли вообще гомеопатия наших забот?

Судя по широте спроса на нее, так считают миллионы людей. Нельзя обойти и факт, что на гомеопатическую медицину расходуются немалые общественные средства. Иные ученые, скажем уже знакомый нам биолог-эволюционист Ричард Докинз, просто в ярости оттого, что их налоги «кормят шарлатанов». Праведен ли его гнев? Это зависит от другого вопроса: праведны ли гомеопаты? Спросить, увы, проще, чем ответить.

 

Двадцать седьмого августа 2005 года журнал «Ланцет» возвестил: «Конец гомеопатии». В редакционной статье говорилось, что гомеопатия более не может претендовать на признание и ее специалистам «пора найти в себе мужество честно разъяснить пациентам бесполезность своих лекарств». Поводом для этой декларации послужила другая статья, мета-анализ ряда клинических испытаний, проделанный учеными Бернского университета во главе с доктором Айцзин Шаном. С большой помпой они объявили: гомеопатия нисколько не эффективнее плацебо. Аналогичные мета-анализы тестов плацебо, как мы могли убедиться, не произвели эффекта разорвавшейся бомбы. Но группе Шана этот род исследования, казалось, вложил в руки кинжал убийцы: гомеопатия «скончалась».

Однако в усопших она пребывала от силы неделю, а затем в редакцию стали поступать отклики.

Хотя авторы статьи сочли свой мета-анализ последним гвоздем в гроб псевдомедицины, некоторые коллеги (надо заметить, сами не поклонники гомеопатии) выразили недоумение, что «Ланцет» выпустил в свет «столь некорректную» работу. Самый решительный протест заявили Клаус Линде и Уэйн Джонас, в 1997 году опубликовавшие там же схожий аналитический обзор научных данных о гомеопатии. «Мы не склонны оспаривать факты, что гомеопатия, по сути, не верифицирована и что клинические испытания плацебо не принесли сколько-нибудь положительных результатов, — говорилось в их письме. — Вместе с тем характер изложения и методы обработки данных, избранные Шаном и его сотрудниками, а равно подача и интерпретация их работы редакцией „Ланцета“ не могут не вызвать серьезных претензий».

Прежде всего, указывали Линде и Джонас, группа Шана нарушила общепринятые правила оформления метаанализа. Бернские ученые опустили ряд важных деталей в рассмотренных экспериментах, но зато включили отдельные данные из тех, что в большей части остались за пределами обзора. В исследовании, нацеленном на столь однозначный обобщающий вывод, подобные подходы неприемлемы по определению. По собственным стандартам редакции «Ланцета», принятым в 1999 году, ей следовало отклонить эту рукопись.

Еще одну серьезную проблему критики усмотрели в том, что анализ Шана произвольно объединил тесты, оценивавшие в принципе несопоставимые методы, цели и эффекты терапии разных видов заболеваний — от купирования боли до уничтожения инфекций, подавления воспалительных процессов и так далее. Подобную эклектику еще можно счесть оправданной, будь гомеопатия действительно полным эквивалентом плацебо: тогда любые сравнения, что бы в них ни входило, дадут одинаковый результат. Именно из этого исходили Линде и Джонас в своей работе 1997 года. Но с тех пор были получены экспериментальные подтверждения относительных преимуществ гомеопатии над плацебо в ряде случаев. Если признать их хотя бы отчасти достоверными, то «синкретизм» Шана полностью обесценивает анализ, искажая статистическую картину и ставя под удар сделанные выводы.

Наконец, поскольку Шан с коллегами отбирали информацию по своему произволу, в мета-анализ в итоге вошли сколько-нибудь полные характеристики всего лишь восьми клинических тестов. А от такой ограниченной выборки, по словам Линде и Джонаса, иных результатов «ожидать и не приходилось». Следовательно, доказательность выводов, якобы терапевтическая эффективность гомеопатии не отличается от плацебо, «серьезно преувеличена».

Сами Линде и Джонас признали в девяносто седьмом: их исследование не позволяет однозначно счесть, что действие гомеопатических препаратов обусловлено исключительно фактором плацебо. Это, конечно, не осанна гомеопатии, но и никак не панихида по ней. В письме в редакцию двое ученых напомнили о некорректном обхождении гомеопатов с тем давним выводом «как мнимым доказательством действенности их терапии». Но «Ланцет», по их словам, употребил новое исследование ничуть не лучшим образом. «Постыдиться бы редакции за такой комментарий к статье, — завершали свою тираду Линде с Джонасом. — Разоблачительский раж не поможет ни науке, ни пациентам».

Да, сказано сильно… тем более не верующими в чудодейственную мощь гомеопатии. Вскоре и сам Джонас столкнулся с очередной проблемой в этой области. Несколько месяцев спустя, в октябре 2005 года, он опубликовался в соавторстве с Харальдом Валахом в «Журнале альтернативной и комплементарной медицины». Их взвешенная обзорная статья, признавая «некоторые указания» на то, что растворение и встряхивание могут каким-то образом влиять на биологическую активность препаратов, в то же время подчеркивала: «…ни в одной области клинической медицины заявленные эффекты не получили однозначных подтверждений». Мета-аналитика, по мнению авторов, здесь бесполезна: действует ли гомеопатия подобно плацебо или как-нибудь иначе — это зависит не от подбора информации о проделанных опытах, а от их конкретной методики. Ценность же любых, пусть и самых репрезентативных, выборок определяется «не первичным обнаружением эффектного результата… но его повторным, причем незамедлительным, воспроизведением». Короче говоря, опять разоблачения не вышло, и расклады остались прежними.

Вся история кажется совершенно невероятной. Две с лишним сотни лет академическая наука силится, но всё не может убедительно доказать, что гомеопатия — патентованная чушь. Как же так? И что делать с проблемой, чтобы наконец отдохнуть от нее? Ответ, вероятно, смог бы дать «Гомеопатический лечебник» — регулярно обновляемый справочник симптомов, лекарств и методов их обработки, к которому обращаются гомеопаты, прежде чем выписать рецепт. По итогам клинических испытаний некоторые препараты нетрадиционной медицины отбираются для лечения, к примеру, ревматического артрита. Длившиеся полгода исследования под эгидой дирекции исследовательских программ в Королевской гомеопатической лечебнице забраковали сорок два средства от этой болезни. Но сколько известных составов эффективны на самом деле? Возможно ли вообще, протестировав лишь мизерную долю в несметном множестве гомеопатических лекарств, добиться результатов лучших, чем от плацебо?

Эти диспропорции, несомненно, могли бы объяснить зияющую пропасть между более чем скромными результатами клинических тестов и «байками» вполне здравых людей о славных победах гомеопатии. Скажем, Лайонел Милгром, химик из лондонского Имперского колледжа, до того был впечатлен быстрым и бесповоротным выздоровлением коллеги от хронической пневмонии, что сам пошел учиться на гомеопата. Другой знакомый, автор научных книг и профессиональный популяризатор, однажды поделился своим потрясением, когда спиртовой настой на пчелах мигом снял опасный отек у двухлетней дочки, ужаленной в язык.

Такой странный перекос могла бы основательно выправить лишь столь же бытовая, а не научная информация о безуспешных попытках исцеления. Однако в фармацевтической торговле он вполне обычен: ни продавцы, ни покупатели не рвутся оповещать мир о своих неудачах и обманутых надеждах, во всяком случае, если обошлось без критических ухудшений. Но может ведь статься и так, что за всею «бессмыслицей» гомеопатической диагностики и рецептуры вкупе с непонятным, необоснованным (и все же несомненным) действием тех или иных снадобий — прячется от глаз подлинный феномен?

Так считает Боб Лоуренс, и он задался целью это доказать. Лоуренс — еще один из новообращенных: промаявшись пятнадцать лет кожной болезнью, он вылечился гомеопатическими средствами. Правда, антибиотики, как он признался, помогали не хуже, но их побочное действие невыносимо отравляло жизнь. Когда друг посоветовал обратиться к гомеопату, Лоуренс не испытывал особого энтузиазма, но решился попробовать. В итоге же он оставил хорошую работу в инженерной фирме, прошел курс обучения и теперь трудится фармацевтом в одной из самых больших гомеопатических аптек Англии, «Гелиосе», что в курортном городке Танбридж-Уэллс. Прогулка по всем ее кругам в сопровождении Лоуренса наглядно показала и блеск, и нищету гомеопатии двадцать первого века.

 

Честно говоря, я ожидал увидеть нечто вроде лачуги аптекаря из «Ромео и Джульетты» — «плачевный хлам, которому с трудом придать пытались видимость товара»… Вместо этого открылся светлый торговый зал с современными аптечными прилавками, за которыми суетились самые обыкновенные люди в белых халатах. Они снимали с полок коробки, вскрывали их и доставали оттуда малюсенькие пузырьки, затем по капле цедили содержимое в такие же, только пустые скляночки.

Все же кое-что озадачило. Во-первых, этикетки на коробках и ящичках — на одной, к примеру, было написано: «Лава». Во-вторых, жуткая какофония, сопровождавшая тряску сосудов и толчение порошков. Но главное — предмет, на котором как раз выполнял «сукуссию» Боб Лоуренс: огромная каноническая Библия в черном переплете грубой кожи.

Трижды пристукнув по ней зажатым в кулаке пузырьком, где, как выяснилось, находился препарат из аметиста, Лоуренс возвел очи к потолку. На лице его было написано: «Лучше б вам этого не видеть». По его уверениям, пользоваться Библией короля Якова вовсе не обязательно, подойдет любая прочная и достаточно упругая поверхность. Правда, отец гомеопатии — тот действительно считал наилучшим подспорьем Священное Писание в кожаном переплете.

В «Гелиосе» неукоснительно блюдут заветы Ганемана. Аптека эта — своего рода центральная база гомеопатических товаров; ее персонал, мастерски владея любыми профессиональными приемами — сотенным растворением, сверхвысоким разведением, растиранием и встряхиванием, — получает «на потенцирование» материалы со всего мира. Здешняя Библия, надо думать, повидала виды: обложка стянута круглыми резинками.

Но Лоуренс ни в коем случае не фанатик и не мистик, верящий, будто прикосновение к священной книге дает препаратам особую силу. Это подтвердилось, когда мы сошли в подвал полюбоваться машинами, которые он сделал своими руками для наиболее трудоемких трясений и растираний. Чтобы получить особенно сильнодействующее средство, все эти процедуры нужно повторять тысячекратно, и Лоуренс их механизировал, воспользовавшись своими инженерными навыками. Он вообще хотел бы поставить гомеопатию на строго научную основу. Случается, присылают что-нибудь вроде кусочка летучей мыши или крыла цикады. Но Лоуренс не берется за обработку, пока не выяснит в точности, у какого вида взят материал; необходимо знать даже латинское название. Он увлеченно мечтает составить собственный гомеопатический лечебник, включив туда только средства с проверенным действием.

Пока мы изо всех сил старались перекричать ритмичное уханье машин, я заприметил еще один ряд коробков. Лоуренсу явно не хотелось, чтобы я читал этикетки, но, видно, в этом он уступал мастерам цигуна: то ли электричества его воле не хватило, то ли магнетизма… В глаза бросались названия: «Фа-диез минор», «Соль-мажорный аккорд», «Круг на зерновом поле», «Блинчик». На вопрос, как он умудряется держать в аптечных пузырьках звуки музыки, Лоуренс снова сделал брови домиком и закатил глаза. Продолжая озираться, я высмотрел коробочку «Гог и Магог, Дубы в Гластонбери». На другой красовалась надпись «Лягушечья Икра». Словно мы, не покидая аптечного подвала, перенеслись из антуража «Ромео и Джульетты» прямиком в вотчину Макбета: «Зов жабы слышу я в пруду…»

В этом подвале становится окончательно ясно, что же «не в порядке» с гомеопатией. Она, по сути, превратилась в резервацию для людей, готовых уверовать в целительные свойства чего угодно, лишь бы было «натуральным». Арсенал гомеопатических средств настолько всеобъемлющ, до того неисчерпаем, что устроить им полную инвентаризацию практически невозможно.

Любой препарат, по идее, должен пройти целую систему контрольных проверок. Исходное вещество дают группе здоровых добровольцев, и те подробно регистрируют любые непривычные ощущения или состояния, какие только могут у них появиться в течение последующих нескольких недель. Затем симптомы сравнивают, обобщают, и те из них, что покажутся всеобщими, приписывают данному средству. Если пациент на приеме у гомеопата сообщит о чем-то похожем, тогда его, согласно основному принципу гомеопатии (буквальный перевод греческого слова — «подобная боль»), возможно, удастся вылечить препаратом из этого материала.

Увы, в том же «Гелиосе» очень многие лекарства не проходили проверку по всей форме, да их и без этого иначе как шарлатанством не назовешь. Есть там, например, снадобья, изготовленные из презервативов, из кусочков лавы, из крови ВИЧ-больных и даже из «поветрий антимира»…

А вот что в гомеопатии, напротив, внушает надежды, так это искренняя забота и устремленность в будущее у таких ее адептов, как Боб Лоуренс. Я видел его замешательство, когда речь зашла о настое из музыкальных тонов, и от души сочувствую его призванию. Лоуренс уверял, что сам он не имеет никакого отношения к подобным препаратам, но не вправе запретить другим заниматься их «потенцированием». Он верит в истинную суть гомеопатии, но не знает, как и чем ее обосновать, зато хорошо понимает, что кунсткамера на полках не поможет в этом ни ему, ни остальным. Он хотел бы сохранить эмпирический, по сути, строго научный подход к постулатам гомеопатии, а мельтешащие кругом аферисты делают задачу почти безнадежной. Изо всех сил Лоуренс старается выплыть против течения, бурлящего грязной пеной, но один, как говорится, в поле не воин. Впрочем, не так уж он одинок. В сорока милях к северу от аптеки «Гелиос», в лондонском Музее естествознания, прокладывает свой параллельный курс Вилма Бхаратан.

 

Наряду с работой музейного ботаника Бхаратан ведет гомеопатическую практику. Но нынешнее состояние гомеопатии она критикует жестко, как ни один из противников. Авторитеты в этой области, по ее словам, растеряв остатки научной, да и просто умственной дисциплины, паразитируют на почтительной людской молве. В изложении своих идей они расхлябанны до беспомощности. Принятая в их среде ботаническая номенклатура ненаучна и бессистемна, что мешает обобщить информацию об известных свойствах растений и их гомеопатической ценности. Но так было не всегда; в прежние времена гомеопатия тесней сочеталась со строго научными методами.

Диссертация Бхаратан — увлекательное чтение для всех, кто желал бы разобраться в проблемах гомеопатии. Вначале автор устанавливает корректные научные названия используемых гомеопатами цветковых растений, привязывает каждую позицию в этой группе к определенным медицинским симптомам и добавляет подтвержденные данные о терапевтической эффективности. Затем окончательно упорядочивает массив данных с помощью компьютерной программы кладистического анализа.

Кладистика — одно из основных направлений филогенетической систематики. С ее помощью биологи классифицируют живые организмы, исходя из родства как по физическим признакам, так и по геномам. Поставив программе задачу сгруппировать растения на основе «гомеопатических» характеристик, Вилма Бхаратан рассчитывала выяснить, существует ли корреляция между этими группами и обычными биологическими таксонами.

Полученная база данных имеет матричную структуру: на сеть таксономических имен наложены полные описания лекарственных свойств каждого растения. Разумеется, в матрицу вошли не любые сообщения гомеопатов, но лишь «статистически подтвержденные» успешными результатами клинических тестов и рутинной врачебной практики. Но в итоге все равно набралось больше четверти миллиарда записей о терапевтических свойствах лекарственных растений. Пока центральный сервер музея обрабатывал и сортировал эти данные, он вроде бы как даже постанывал от натуги: никогда еще оперативную память не нагружали такими объемами…

Как бы там ни было, на выходе получилась красивая и добротная кладограмма — филогенетическое древо, наглядно показывающее, в какой последовательности и в какие сроки произошли от общего предка различные группы живых существ. Вот как выглядит, к примеру, клада, то есть ветвь, насекомых: сперва главный «сук» выпускает один боковой отросток — это отделились жуки. Чуть выше на схеме новое раздвоение: одну линию занимают муравьи, пчелы и осы, другая ветвится опять: слева бабочки вместе с молями, справа мухи. И так далее.

Что касается кладограммы Бхаратан, то она установила не так уж много «общих генов ботаника и лекаря». В большинстве случаев программа не нашла четких корреляций между биологическим родством растений и сходностью их применения в гомеопатии. Лишь одна филогенетическая группа, организованная в точности по описанному выше образцу, столь же согласно отличилась в исцелении сердечно-сосудистых заболеваний. Другая клада проявила ту же общность свойств в лечении женских болезней. Вот, собственно, и все — но Бхаратан довольна. Почему? Как она объясняет, «если б даже такую малость я взялась искать по старинке: в одной руке аптечная опись, в другой пачка врачебных историй, ну а ботанический справочник, само собой, в зубах, и водила бы, и водила глазами с одной бумажки на другую — тогда бы за миллион лет не разобралась!». Поскольку лекарственные растения применяются в самых различных методиках, то в привязке к человеческим органам их невозможно классифицировать ни одним из привычных способов. А при этом они с точки зрения традиционной ботаники еще и принадлежат к разным семействам. Тем не менее компьютер, проработав тридцать два часа, решил их объединить. Дело тут, сдается, в химии.

От аритмии или сердечной недостаточности врач, скорей всего, пропишет лекарство, содержащее сердечные гликозиды. Эти препараты, обычно получаемые из растений, регулируют концентрацию ионов натрия, калия и кальция в сердечной мышце. Четыре таких растения, в том числе наперстянка пурпурная, шире всего используемая в западной медицине, фигурируют в сердечно-сосудистой кладе Бхаратан. Да и все тринадцать видов этой клады богаты веществами, применяемыми для лечения той же аритмии, стенокардии, тахикардии и других сердечных расстройств. Некоторые к тому же снижают уровень холестерина в крови; в общем, выбрать есть из чего.

И выводы, как говорит Бхаратан, весьма интересны. Во-первых, факт, что кладистическая программа построила паттерны, увязанные с подсистемами человеческого организма, бросает вызов расхожей идее, будто действие гомеопатии подобно плацебо. В этом случае ничего бы не получилось. Во-вторых, многие растения в ее анализе проходят как «информационный шум», не играя никакой полезной роли, хотя в гомеопатической рецептуре они присутствуют давно и устойчиво. Так, сердечно-сосудистая клада не включила двадцать семь видов, попавших в общую матрицу потому, что ими гомеопаты традиционно лечат (и, говорят, вылечивают) «от сердца». Иные из них, например табак, несомненно, производят сильные эффекты; тем не менее программа их проигнорировала. Разумеется, это пока предварительные результаты, и их еще предстоит серьезно обдумать. Бхаратан рассчитывает, следуя таким путем, сократить на строго научной основе непомерно разбухшую гомеопатическую фармакопею.

Во всяком случае, останавливаться на достигнутом она не собирается. Третий вывод — для Бхаратан, по-видимому, важнейший из всех — взятый ее кладограммой «химический след». Так ведь окажется, того и гляди, что разведения-сотрясения — а именно в них большинство гомеопатов полагает самую суть своего дела — не то что пустая трата времени, но корень профессиональных зол и бед. Если сила не в магических пассах, а в химии, значит, без толку потрясать вилами, тужась структурно запечатлеть их образ на воде; Рустум Рой и компания отдыхают.

К этой фармакопее Бхаратан вообще относится без малейшего почтения: никому не ведомо, говорит исследовательница, откуда что в ней взялось. Ганеман сперва давал пациентам растительные экстракты в чистом виде, но затем, столкнувшись с нежелательными побочными эффектами, стал разводить и взбалтывать лекарства.

«Вот чего объяснить не могу, — недоумевает Бхаратан, — как ему такое в голову пришло?» Тем самым она воскрешает давние споры… и рискует собственной репутацией. Не у музейщиков, ясное дело, а у гомеопатов.

 

Больше ста лет назад гомеопата Ричарда Хьюза, известного своим презрением к сверхслабым растворам, пристрастием к «проветриванию» почтеннейших традиций и мечтою срастить разошедшиеся ветви медицины, коллеги крыли последними словами; излюбленным определением было «скунс вонючий».

Правда, все гадости произносились исключительно за глаза: Хьюз редактировал и выпускал ежегодники трудов Британского гомеопатического общества, куда отбирались для печати лишь самые престижные материалы. Неудивительно, что шпынять «диссидента» в открытую не посмел никто до конца его дней. Хотя он сам первым покусился на священнейшую из коров, отрицая непогрешимость Ганемана и критикуя всякого, кто в нее слепо уверовал. Хьюз (а по его примеру многие другие британские гомеопаты) разводил свои составы в гораздо менее экстремальных пропорциях. Заповедь, будто «потенцию 3 °C» — тридцатикратно повторенное сотенное разведение — должно применять всегда и во всем, по его словам, превратила гомеопатию в ископаемую древность. Сам он составлял растворы не слабее 6С, максимум на шесть центин. А такая рецептура, надобно заметить, повышает концентрацию исходного вещества аж до одной триллионной доли.

Но то была лишь малая часть семилетних стараний Хьюза провести всеобщую ревизию тогдашней гомеопатической практики, сохранив в ее новом фундаменте только самые проверенные свидетельства. Хьюз безжалостно отклонял любые материалы об излечении растворами слабей «шестерки». Отбрасывал, зачастую не читая, сугубо клинические сообщения. Вся реально полезная литература, согласно его кредо, должна была сосредоточиться на лекарственном патогенезе (в экспериментах этого рода подопытных добровольцев, грубо говоря, «нарочно притравливают малость», чтобы как можно точней установить сакраментальные подобия между целебными средствами и болезненными симптомами). В результате его собственный opus magnum, четырехтомная энциклопедия лекарственного патогенеза, после смерти автора в 1902 году был провозглашен «трудом, не имеющим себе равных, к которому под конец двадцатого века будут обращаться еще чаще, чем в его начале». Но где там…

Работа Хьюза подрывала стену, отгородившую две медицины друг от друга. Он мечтал дожить до времени, когда «конкуренция между „гомеопатическими“ и „аллопатическими“ практиками больше не будет озлоблять врачей и расстраивать пациентов». Такое могло сходить за идеализм до тех пор, пока он не обмолвился по неосторожности о неизбежных последствиях для гомеопатии: она «моментально лишится своего статуса отдельной области медицины». По догадке автора статьи в «Британском гомеопатическом журнале» за 1985 год, этот убийственный идеал и послужил причиной посмертного остракизма. Никому ведь не хочется стать объектом даже самого «дружественного» поглощения более сильными конкурентами. За считаные годы после кончины Хьюза гомеопатия, разорвав все свои прежние научные связи, превратилась в метафизичную, а во многом и мистическую дисциплину.

Но дух Ричарда Хьюза не умирает. Его рецепты с пониженным растворением «вещественных доз» составили важную часть входных данных в матрице Вилмы Бхаратан, чей кладистический анализ нацелен на радикальную реформу гомеопатии.

История проблемы ясно показывает, что все сегодняшние барьеры между аллопатической и гомеопатической медициной — скорее пережитки прошлого, чем признаки принципиальной несовместимости. А причина стойкой «закоренелости» гомеопатии, должно быть, проста: все-таки есть нечто такое в ее правилах подобия… Победи тогда линия Хьюза — мистический туман с колдовскими пассами, центинами и сукуссиями развеялся бы за прошедший век, а здравые основы прижились бы в аллопатии. Ее фармацевты в поисках перспективных натуральных средств не пренебрегают и опытом туземных знахарей. А наработки гомеопатов зачем отвергать — лишь бы перестали морочить головы, цепляясь мертвой хваткой за священные мантры, которые еще Хьюз крестил дурацкой выдумкой.

Так пусть же Вилма Бхаратан не оставляет свои кладограммы: быть может, однажды они станут нитью Ариадны, которая выведет в большой мир все лучшее, что есть в гомеопатической медицине. Но вот жестокая ирония судьбы: под слепящими лучами «прожекторных атак» из академического стана у гомеопатии остался только один шанс сохранить честь и саму жизнь: безоговорочная готовность пасть смертью храбрых.