Первая новость, встретившая Зворыкина по прибытии в Нью-Йорк, была о том, что правительство Колчака пало и поэтому его работа в статусе официального представителя прекращается. Тем не менее, так как российское посольство в Вашингтоне еще не признало правительство большевиков, Зворыкин был удостоен встречи с послом, профессором Бахметьевым, который предложил ему работу в Российской закупочной комиссии в Нью-Йорке.

Оставшись без средств к существованию, Зворыкин согласился на работу в качестве оператора механического калькулятора в бухгалтерии комиссии. Параллельно с этой работой он стал изучать английский.

Во время своих странствий он пытался разузнать о местонахождении жены и наконец, после нескольких месяцев нью-йоркской жизни, он по посольским каналам получил ее адрес в Берлине. Жена загорелась мыслью приехать к нему в Штаты, и Зворыкин занял денег на ее переезд. Когда она приехала, он снял дом в Маунт-Вернон (штат Нью-Йорк), и наконец, после стольких лет хаоса, его жизнь стала походить на более или менее нормальную. Тогда Зворыкин и решил попытаться вернуться к профессии инженера.

 

«С самого моего приезда в Нью-Йорк я не переставал искать работу по профессии, и наконец меня пригласили на собеседование в Питтсбург (штат Пенсильвания), в исследовательскую лабораторию „Вестингауза“. Меня так поразила лаборатория, что я сразу же согласился на их условия, хотя предлагаемая зарплата была почти вдвое меньше того, что мне платили в комиссии. Переезд осложнялся еще и тем, что моя жена ожидала ребенка. Но поскольку я был полон решимости работать в промышленности и был уверен, что получу большее удовлетворение, работая по профессии, то как только родилась наша первая дочь Нина, мы переехали в Питтсбург.

Этот город сильно отличался от Нью-Йорка. Жизнь была намного дешевле, и нам удалось снять приличные комнаты в доме инженера телефонной компании, с которым мы быстро подружились. Я сразу ушел с головой в работу лаборатории. Меня назначили в группу разработки нового радиоусилителя (впоследствии — известного как WD-11), для радиоприемников, ловящих передачи новой радиостанции КДКА (построенной Франком Конрадом). Я работал очень много, иногда, если нельзя было прерваться, оставаясь в лаборатории на ночь. Я начал ощущать себя полезным членом группы, и мне это нравилось.

Вскоре меня поставили на подготовку катодов для радиотрубок. Платиновые нити надо было покрывать солями стронция и бария, чтобы сделать их хорошими электронными излучателями. Процесс чисто ручной, и покрытие получалось неоднородным. Я предложил и в конечном счете построил полуавтоматическую машину покрытия, которая ускорила процесс и сделала его намного более однородным. Механизм, использовавший расплавленную канифоль в качестве проводника для активирования соли, поднимался и опускался сжатым углекислым газом. Установка была временным лабораторным образцом; многие части оборудования были соединены резиновыми шлангами.

Однажды я подхватил грипп и должен был остаться дома. Через несколько дней мне позвонил начальник и сказал, что у них кончились нити накала и никто не знает, как пользоваться моей машиной. Хотя я еще был болен, я согласился прийти на следующий день и попросил до этого подключить новый баллон сжатого газа к оборудованию. Придя в лабораторию, я сразу же включил машину, но в тот момент, когда я включил подогрев нитей, раздался громкий взрыв, и вся расплавленная канифоль брызнула вверх. Мне удалось прикрыться куском асбестовой ткани, который я в тот момент держал в левой руке, так что я чудом спасся, лишь обжег руку и испортил костюм. Выяснилось, что взрыв произошел из-за того, что кто-то перепутал баллон с углекислым газом с баллоном кислорода. Я описываю этот эпизод, чтобы показать, насколько в лабораториях в те времена не считались с мерами безопасности.

Тем временем работа успешно шла, я придумал методы усовершенствования радиотрубок, в том числе метод нагревания нитей накала в радио AC-потоком вместо батарей. Это, в свою очередь, требовало подготовки патентных документов — работы, с которой я был абсолютно не знаком. Общение с адвокатом, специализирующимся на патентах, было осложнено моими проблемами с английским.

Я настолько ушел в работу, что не заметил, как прошел целый год. Когда меня брали в компанию, мне сказали, что если моя работа будет удовлетворительной, то через год мне повысят зарплату. Я выполнил это требование сполна и был уверен в надбавке к зарплате, но вместо этого нам всем понизили зарплату на 10 процентов, так как у компании возникли финансовые трудности. Это было так неожиданно и обидно, что я тут же уволился и через месяц нашел работу в Канзас-Сити, штат Миссури. Я согласился на новую работу заочно, по переписке, не зная ничего ни о компании, ни о самой работе, в основном потому, что зарплата там была почти в два раза больше, чем в „Вестингаузе“. Мы с семьей приехали в Канзас-Сити, где нас встретил директор лаборатории, который был настолько любезен, что снял для нас дом в хорошем районе города. Там нам понравилось, я был готов приступить к работе и узнать, в чем она заключается. Я обнаружил, что лаборатория еще только строилась, в результате все пошло с самого начала. На постройку лаборатории и на ее оборудование ушло несколько месяцев. Исследование, которое я должен был провести в этой лаборатории, заключалось в доказательстве того, что высокочастотный электропоток ускоряет процесс крекирования в нефтяной промышленности. Несмотря на то что мои знания о нефтяной промышленности были ограничены тем, что я читал в библиотеке и в тех нескольких книгах, которые мне удалось купить, эксперимент был довольно простым; мне удалось собрать подходящее оборудование, сделавшее работу вполне реальной. Через пару месяцев я завершил эксперимент и подытожил его отчетом Совету директоров компании. Как оказалось, они ожидали, что результаты эксперимента дадут им возможность получить патент на использование высокочастотного электропотока при процессе крекирования и они смогут его продать большой нефтяной компании. Мой же эксперимент доказал обратное, из-за чего лабораторию пришлось закрыть. Это было шоком, но, к счастью, я частично к этому подготовился: я нашел отдушину, работая в маленькой лаборатории, которую организовал у себя дома.

Конечно, шанса работать с телевидением у меня не было, но я работал над применением высокочастотных технологий в других областях — радиопередача, железнодорожная сигнализация и проч., — на основе этих исследований я впоследствии получил несколько патентов.

Это была эпоха индивидуальных моделей радиоприемников, и я много работал в этой сфере. Работа хорошо оплачивалась, так как люди хотели приемники, встроенные в мебель, — с разными приспособлениями, с будильниками, кофеварками и т. д. Я работал над этим на дому, что способствовало улучшению нашего финансового положения; я смог купить подержанный автомобиль, на котором ездил на работу в лабораторию и возил семью на отдых за город.

Мне всегда нравилось возиться с машинами, и, купив свой первый автомобиль, я всегда чинил его сам. Однажды мне нужно было поднять машину, чтобы подтянуть тормоза. Так как у меня не было четырех домкратов, с трех сторон я поставил машину на кирпичи и полез под нее. По случайности я вышиб ногой одну из опор, машина упала, пригвоздив меня к земле. Было трудно дышать. К счастью, оставшиеся три опоры еще держали ее, так что я старался не двигаться. Дома никого не было, чтобы помочь мне; прошло много времени, прежде чем вернулся домой мой сосед, школьный учитель, который зашел посмотреть, что я делаю. Когда он увидел случившееся, он запрыгнул в свою машину и вскоре вернулся со всей местной пожарной командой, которая в конце концов меня и освободила.

Через много лет я спросил у дочери Нины, что ей больше всего помнится о жизни в Канзас-Сити. Она сказала, что больше всего ей запомнились слова „катодный луч“, которые часто звучали в доме. Видимо, я говорил о телевидении.

Со временем, через одного знакомого, я связался с маленькой компанией, которая выпускала кристаллические радиоприемники. Радиолихорадка только начиналась в США, и во многих городах, включая Канзас-Сити, уже были или строились радиостанции. Я согласился стать консультантом в этой компании, и за довольно краткие сроки мне удалось собрать весьма недорогой компактный тюнер (приемник радиосигналов). Его включили в выпускаемые радиоприемники, и вскоре нам удалось организовать достаточно большое производство. Это было как раз перед Рождеством, и мы продали все, что могли произвести. Я был рад, так как получил большую часть прибыли. Однако после праздников люди стали приносить приемники ремонтировать. В основном дефекты были в спайке. Работа была сделана школьниками старших классов, нанятыми компанией на время рождественских каникул, и теперь я должен был все чинить. Так как я просто не мог справиться с такой работой один, я предложил подойти к производству рационально и нанять более квалифицированных рабочих. Это требовало значительных вложений, и мои партнеры не согласились.

Я также занимался испытаниями радио для автомобилей, прикрепив круг воспринимающей антенны на крышу машин. Этот радиоприемник работал идеально, и мы планировали организовать производство приемников для автомобилей. Однако до того, как начать, мы получили уведомление из полиции о том, что они не разрешают устанавливать радиоприемники в автомобилях, так как радио будет отвлекать водителей и может привести к несчастным случаям.

Между тем я получил известия из „Вестингауза“, что в лаборатории многое изменилось, появился новый директор, и вскоре после этого пришло приглашение вернуться в компанию. Я ответил, что вернусь только на условиях более высокой зарплаты и контракта на несколько лет. Они подтвердили телеграммой, что согласны.

Я решил оставить семью в Канзас-Сити, пока не найду подходящий дом, и поехал в Питтсбург один, на машине. В то время скоростные дороги были не такие хорошие, как сейчас, и часть пути между Канзас-Сити и Сент-Луисом пролегала по грунтовой дороге. Вскоре я заблудился, наступила ночь; я увидел ферму и попытался узнать у фермера, где я нахожусь. Сначала единственным ответом на мой стук в дверь был лай собак, но в конце концов голос из-за закрытых ворот поинтересовался, что мне нужно. Я спросил, как доехать до Сент-Луиса. Мне ответили, что уж если я так далеко заехал, то и дальше доеду, и что если я не уйду, на меня спустят собак. Я разозлился и сквозь зубы выругался по-русски, случайно — достаточно громко, потому что хозяин спросил меня, что я сказал. Скандала мне не хотелось, и я собрался было уйти; тут ворота открылись, и фермер заговорил со мной по-русски. Когда он узнал, что я уехал из России всего два года назад, он настоял, чтобы я зашел в дом, потом разбудил жену, и мы проболтали всю ночь. Он эмигрировал в США с юга России со своими родителями, когда был еще маленьким. Теперь он был преуспевающим фермером с парой сотен акров земли и хорошей фермой. Его сыновья и дочери обзавелись семьями и уехали жить в город, так что он был очень рад компании, особенно с земляком. С явной неохотой они отпустили меня на следующий день, накормив до отвала.

От Сент-Луиса дорога была хорошей, и я без приключений доехал до Питтсбурга. Но тут сразу же попал в историю, заехав на одностороннюю улицу не с той стороны. Полицейский, здоровый, крепко сбитый мужик, оглушил меня свистом. Он остановил поток машин и медленно пошел ко мне, вынимая блокнот. Где-то на полпути к привычному — „Вы что, ослепли, не видите, куда едете?..“ — и так далее, когда я уже представил себе повестку в суд и, возможно, штраф, он заметил номер моей машины — из Миссури. Суровые складки его лица расслабились. „Так вы из Миссури — как там дела? Откуда же вам знать наши новые правила движения?.. Куда направляетесь?..“ Так Канзас-Сити помог мне снова.

Я вернулся в „Вестингауз“ в новой должности, и новый директор — мистер Самуэл М. Кинтнер — спросил меня, над чем бы я хотел работать. Естественно, я предложил электронное телевидение, и он тут же согласился.

За несколько месяцев, работая практически один (иногда мне помогал замечательный стеклодув Крис), я целиком собрал электронную телевизионную систему. Я был так горд результатами, что провел довольно много времени в библиотеке, подыскивая подходящее название для моего изобретения. Электронную передающую трубку я назвал „иконоскопом“, от двух греческих слов „icon“ (изображение) и „scope“ (видеть). Приемную трубку я назвал „кинескопом“, от слова „kineo“ (двигаться). Мистер Кинтнер был весьма впечатлен демонстрацией системы, доказавшей возможности электронного телевидения. Хотя качество передаваемого изображения вначале было очень плохое, было ясно, что в будущем его можно улучшить.

Для продолжения работы нужно было увеличить помощь, помещение и бюджет. Поэтому мы решили показать изобретение главному менеджеру „Вестингауза“, мистеру Генри П. Дэвису. Сначала, пытаясь улучшить качество демонстрации, я случайно взорвал конденсаторы и должен был провести всю ночь, ремонтируя схему. К утру, когда м-р Дэвис приехал с м-ром Отто Шерером, директором отдела патентов, и м-ром Кинтнером, все работало. Я смог продемонстрировать процесс прямой передачи изображения без механических приспособлений. Более того, я особенно волновался, пытаясь доказать наиболее важный аспект этой системы — накопительный эффект. Он возникал из находящейся в иконоскопе фотоэлектрической мозаики, в которой каждый фотоэлектрический элемент был соединен с индивидуальным конденсатором. Конденсатор перезаряжался постоянно, пока корреспондирующий с ним фотоэлектрический элемент получал свет из соответствующей точки передающей картинки. Так как передача картинки повторялась 30 раз в секунду, картинка-сигнал производилась светом, падающим на мозаику в 1/30 секунды. При тех же условиях системы без накопительного эффекта, для сравнения, используют для производства картинки-сигнала только свет, излучаемый элементом в момент передачи, что в тысячу раз короче. Две системы можно сравнить с фотокамерой, время экспозиции которой —1/30 секунды и соответственно — 1/30 000 секунды.

На м-ра Дэвиса это не произвело никакого впечатления. Он задал мне несколько вопросов, в основном о том, сколько времени у меня ушло на создание демонстрационной модели, после чего ушел, сказав что-то м-ру Кинтнеру, я не расслышал что. Позже я узнал, что он сказал ему перевести этого „парня“ на более полезную работу.

Это было громадным ударом для меня, и, чтобы смягчить его, м-р Кинтнер предложил написать заявку на патент моей работы с телевидением, а потом начать работать над чем-то, что интересует „Вестингауз“ в данный момент. Он предложил мне звуковое кино, так как оно использовало фотоэлементы, с которым я уже работал.

В то время существовала договоренность между лабораторией „Вестингауза“ и кафедрой физики университета Питтсбурга, по которой университет предлагал курсы и дипломы по физике за оригинальные работы, представленные лабораторией. Так как университет засчитал частично мою работу в College de France, получив рекомендательное письмо от профессора Ланжевена, в котором тот очень позитивно отозвался о моей работе в его лаборатории, я мог выполнить все требования и получить докторскую степень в 1926 году. На это ушло два года на вечернем отделении; зачтена была и моя работа в лаборатории „Вестингауза“ над фотоэлектрическими элементами.

Наше финансовое положение заметно улучшилось, мы приобрели небольшой дом под Питтсбургом и новый автомобиль. Родилась вторая дочь Елена, и мы наняли девушку в помощь жене. У нас появились друзья, мы чаще выходили в свет.

Среди наших ближайших друзей была семья полковника Ильи Муромцева, которого я знал еще в Петербурге, а потом и в Нью-Йорке. Он тоже поступил на работу в исследовательскую лабораторию „Вестингауза“ и вскоре стал известным экспертом по радиотрубкам. Еще одна семья, с которой я дружил и до сих пор дружу, были доктор Джозеф Слепян и его жена. Он во всем мире знаменит своими работами по прикладной математике.

В то время в „Вестингаузе“ была собрана значительная группа русских эмигрантов, некоторые из них имели высокую репутацию в научном мире; это профессор Степан Тимошенко, специалист по сопротивлению материалов, книги которого переведены на многие языки; профессор Иосиф Д. Тыкоцинер, которому принадлежали самые ранние патенты на звуковое кино, позже он стал почетным профессором университета Иллинойса.

Этот период моей жизни в Питтсбурге мне очень хорошо запомнился, поскольку в 1924 году, после пяти лет жизни в США, я получил американское гражданство, столь важное для меня. Я перестал быть человеком без родины».