Часть первая

I КАФРЫ И КАННИБАЛЫ

памяти Алексея Толстого

Солнце пекло в самую макушку, в пронзительно-голубом небе не было видно ни облачка. С диким воплем мимо пролетела пара диковинных ярко-алых птиц с пышными хвостами и скрылась в ветвях худосочных казуарин, которые росли у самого края импровизированного плаца.

— Ать-два, левой! Левая нога где? Это какая, едрить твою в качель, нога? Во дают, черти! Они где право-лево не разумеют! — таращил глаза вахмистр Перец, — Это не строевая подготовка, это хрень собачья!

— Погоди разоряться, вахмистр! Вот гляди, как у нас на флоте ребят из пердей учили… — Дыбенко был тут как тут.

Неугомонный старшина в одну руку взял связку сушеной рыбы, в другую — местные сухие и перченые колбаски. Он прошелся вдоль строя несчастных кафров, пытающихся освоить военную науку, и сунул в левый карман полотняных штанов каждого из добровольцев по колбасине, в правый — по рыбине.

— А теперь давай, вахмистр: рыба-колбаса! Рыба — колбаса!

— Р-р-р-рыба! — зарычал Перец на наречии гемайнов и кафры неуверенно топнули правой ногой, — Кол-баса-а-а!

Дело пошло веселее. Дыбенко закурил и подошел ко мне.

— А что? Это еще первый император придумал, когда армию нового образца создавал.

— А старого образца — плохая была? — хмыкнул я и сморщил нос от ядреного запаха махорки.

— А че-орт его знает, — пожал плечами Дыбенко, — Вы вон нас и старорежимными ухватками раздолбали, как бы наши уполномоченные там ни изгалялись. С другой стороны — Старая Империя и Новая Империя — это две большие разницы, как говорят в Яшме. При старом режиме тошно мне было, душно! А сейчас — как будто у народа второе дыхание открылось…

— Или ценить начали то, что имеют, после того, как кровь друг другу пустили? — спросил я.

— Та-а-ак, отца-командира понесло в философию… Надо с этим что-то делать.

— Надо выпить, — вырвалось само собой, и мы с Дыбенкой, оставив пять сотен кафрских добровольцев на попечении ретивых легионеров, которые явно получали удовольствие от процесса, отправились в палатку промочить горло.

В глаза мне сыпануло, на зубах — заскрипело. Подул знойный северный ветер.

Суховей залетал в предгорья из ущелий, принося песок и жар Сахеля в благодатные долины Наталя. Следом за жарким ветром по нашу душу шли каннибалы, науськанные людьми Грэя. Как докладывала разведка — федералисты сулили им все земли по самую Руанту, которая станет границей между аборигенами и Федерацией. Залитые водкой, увешанные стеклянными цацками и яркими суконными тканями, снабженные устарелыми ружьями и несколькими дульнозарядными пушками, вожди каннибалов двинули своих воинов в поход — покорять плодородный Наталь, резать семя бородатых демонов-гемайнов и выжигать на корню недочеловеков-кафров. У нас был месяц или полтора до пришествия орды, не больше.

А еще у меня была бутылка мадеры, початая. Чпокнула пробка, забулькала бордовая жидкость в алюминиевых облупленных кружках. Дыбенко выпустил аккуратное колечко дыма.

— Гляди, как научился! — похвастал он.

Я в ответ нарочито-восхищенно закатил глаза и поднял сосуд с мадерой вверх:

— Будем?

Дзинь — звякнули кружки.

— Сожрут они нас, как думаешь? — спросил я.

— Подавятся! — откликнулся Дыбенко, — Мы на вкус — противные.

* * *

Коммандо гемайнов проводили маневры в вельде, на границе с Федерацией. Война должна была вспыхнуть вот-вот, но Виктор ван дер Стааль не рисковал отдать приказ атаковать передовые посты и гарнизоны зуавов — это было чревато большими репутационными потерями. Ну да, тот же Альянс или Арелат вряд ли что-то переубедит — они были целиком и полностью на стороне нового божества всей прогрессивной общественности — президента Артура Грэя. А вот сочувствующие из Империи и Протектората могли наморщить носы и сделать "фе!", если бородачи примутся без видимой дай-причины изничтожать врагов. И это "фе" грозило выйти боком: меньше добровольцев, меньше оружия, меньше дипломатического прикрытия. Конечно — была трагедия Сан-Риоля. Но Сан-Риоль — это не Наталь и никогда им не был.

А потому — коммандо патрулировали вельд в полной боевой готовности. И не могли сняться и прийти сюда, к нам, в предгорья. Федералисты только этого и ждали — чтобы лютые конные стрелки гемайнов отправились воевать с каннибалами. Колонны под ультрамариновыми знаменами с золотым солнцем тут же двинулись бы через Лилиану, грохоча сапогами и лязгая артиллерийскими лафетами.

Потому Стааль и другие лидеры гемайнов обратились к нам — военным советникам и добровольцам из Иностранного легиона. Впервые за десятки лет кафры изъявили желание принять участие в защите Родины: очень уж большое впечатление на мирных пейзан произвели рассказы риольцев, которые прибыли в Наталь на пароходах и были расселены по краалям всей страны. Теперь мне казалось, что хитрец-архиепископ поступил так не случайно: слезы маленьких девочек и глухие проклятья мужчин, понюхавших пороху при защите родных домов, ныне сожженных, действовали на и без того патриотически настроенное население куда как эффективнее, чем сотни пропагандистских речей и броских газетных заголовков.

Так или иначе, общины кафров постановили выделить от каждых пяти семей по одному неженатому парню на подмогу хозяевам — чтобы оборонять рубежи Наталя от безбожных федералистов и чудовищных каннибалов. Они думали, что будут строить укрепления и подносить патроны. А гемайны, тоже впервые в истории, дали кафрам в руки винтовки.

— Как они будут стрелять в людей? — спросил я минеера Бооту, который координировал наше взаимодействие с кафрами, — Им же жалко!

— Они послушные. Из них не получатся воины, да. Но я уверен — вы сможете воспитать из них солдат.

Воин и солдат — это не одно и то же? Интересная и спорная мысль! Но пока что все говорило в ее пользу.

Коричневые босые ступни месили пыль, винтовки в крепких молодых руках кафров вздымались вверх, прикладывались к плечу и — щелк-щелк, клацали затворы.

— А-а-а-агонь!!! — кричал по-имперски вахмистр Перец, и сотни пальцев вхолостую тянули за спусковые крючки.

Патроны им раздали только дней через десять.

Если Боота был прав, муштра и привычка повиноваться команде на самом деле должны были стать для покладистых кафров подходящим способом превратиться в силу, могущую противостоять диким ордам каннибалов.

* * *

Дыбенко, Перец, Фишер и еще дюжина легионеров скорым маршем вели нашу полутысячу кафрских добровольцев к ущелью Ланге Гуут — Длинная Кишка. Я формально никакой должности не занимал, поскольку к Иностранному легиону приписан не был, но курировал весь процесс формирования добровольческих кафрских соединений, и должен был предоставить подробнейший отчет об их эффективности. Точнее — два отчета. Даже три: в "Подорожник", лично Стаалю и незабвенному Артуру Николаевичу, конечно.

На десять верст восточнее такой же отряд низкорослых коричневокожих стрелков на позиции выводили Стеценко, Панкратов и Лемешев. Западнее верховодили — Вишневецкий и Демьяница вместе с каким-то лихим парнем из бывших лоялистов — Хлыновым. Три недели — ровно столько продлилась подготовка кафров. И ровно столько я в свое время успел поучиться в юнкерской школе — когда это было?.. И потому совершенно точно мог сказать — этого едва-едва хватало, чтобы стать мало-мальски годным солдатом. И совершенно недостаточно, чтобы превратиться в настоящего офицера. Я, например, так никогда им и не стал, оставшись тем, кем и являлся — рефлексирующим интеллигентом. Не было во мне той пресловутой военной "белой" косточки, такой, как, например, в Вишневецком.

Дорог тут уже не было — только направления. Впереди двигались абиссинцы во главе с Тесфайе — наша разведка. Они сигналили зеркальцами с холмов, обозначая, что путь свободен. За ними поросшую чапарралем равнину топтали босые ноги кафров и сапоги их командиров-наставников — легионеров. А замыкали движение мощные гемайнские фургоны, с толстыми бортами, горчичного цвета тентами и высокими колесами, обитыми кованым железом. Патроны, много патронов — и драгоценный пулемет, эта священная корова Перца и Фишера — вот что тащили работяги-мулы.

Мы все вкалывали как мулы, и я вспомнил своего товарища по несчастью, покойного Вольского, земля ему пухом. "Двуногие мулы" — так он и говорил. По спине мне лупил точно такой же, как и у всех кафров, вещмешок, битком набитый припасами, на плечо давила винтовка, по бедру шлепала малая пехотная лопатка, чтоб ее, а из-под фуражки текли соленые струйки пота, задерживаясь капельками на грязном носу и щеках и орошая страдающую от жажды сухую почву вельда.

Кафрам было хоть бы хны. Шли себе и шли, уминали пятками побеги кустарника и редкие травинки. Кажется, они даже не потели.

Как белые сахибы мы могли бы ехать на фургонах. Но мы не были белыми сахибами-лаймами. А еще — могли бы гарцевать вокруг колонны на горячих жеребцах — но мы не были и бородачами-гемайнами. Мы — имперцы, и мы — пехота, а потому — месим землю вместе с этими молодыми ребятами, которые поглядывают на нас время от времени и одобрительно шушукаются.

— Это вы — пехота. А я — моряк! — скорбно затягивался папиросой Дыбенко, — Видал я ваши сапоги…

— А в тундре на лыжах рассекал — и не жаловался, — я утер пот со лба.

— Так там снег! Снег — та же вода, смекаешь? Вода — моя стихия! — его чуб спадал на лицо слипшимися прядями, но глаза глядели всё так же задорно.

— А вы по этой самой воде ходите, да-да-да… — так мы балагурили, коротая версты.

* * *

Сигнал от разведчиков поступил внезапно — заполошно засверкали зеркальца сразу с двух холмов, по левую руку от движущейся колонны. Опасность! Кафры загалдели, принялись оглядываться один на другого… И куда делась муштра и подготовка? Ни один из них так и не сообразил хотя бы сдернуть с плеча винтовку!

— Отря-а-ад! В шеренгу — стройсь! — заорал я, надрывая связки.

Дыбенко уже бежал вдоль рядов, матерясь и тормоша низкорослых коричневокожих рекрутов. Ударил барабан — обычный кафрский тамтам, ритм на котором выбивал мой давний знакомец Кэй — с подворья архиепископа Стааля.

— Р-р-рыба-колбаса-а, р-рыба-колбаса! — твердили словно заклинание себе под нос юноши-кафры, стараясь не сбиться с шага, выполняя сложный маневр перестроения из походной колонны в боевые шеренги.

— Шибче, шибче, молодцы! Какой бы враг там ни скрывался — дадим ему свинца! — бодрили вчерашних огородников и пастухов ветераны-легионеры.

— Р-рыба-колбаса, рыба-колбаса…

Сначала показался столб пыли. Я даже подумал, что абиссинцы что-то напутали, и началась песчаная буря, но Тесу я доверял — он не стал бы сигнализировать подобным образом о погодном явлении. А потому…

— Гото-о-овсь!

Всё-таки муштра и склонность подчиняться вышестоящему начальству преодолели робость кафров. Замелькали в их руках винтовки, заклацали затворы. Я вгляделся в пыльную пелену — и понял, что нам грозит через какие-то секунды.

Витые рога, раздутые ноздри, налитые кровью глаза, грохот десятков копыт — природная, всесокрушающая мощь! Львицы гнали стадо буйволов прямо на нас!

Разглядели это и кафры. Один, второй — начали оглядываться, вдруг кто-то бросил винтовку и побежал и вдруг — бах! Грохнул одинокий выстрел — Фишер подслеповато щурясь из-под очков опускал винтовку, покинувший строй солдат замертво лежал навзничь, прямо в кустах чапарраля. Вот тебе и Фишер! Солдаты качнулись назад.

— А-а-а-агонь! — выдохнул Перец, и грохнул залп, — Огонь, огонь, огонь!

Я и сам стрелял вместе со всеми, прекрасно осознавая, что от кровавого месива на рогах и копытах огромных животных нас отделяют только свинец и порох. Пять патронов в обойме — залпы грохотали один за другим, буйволы спотыкались, львицы корчились в пыли. На расстоянии ста, семидесяти, пятидесяти, двадцати шагов — они закончились.

— Будем с мясом, — кивнул Дыбенко, — Видал Фишера? Он всех нас спас.

Черт его знает — спас или не спас… Побежал бы один — побежали бы все? Не знаю. Знаю другое — Фишера придется переводить в другой отряд или отправлять в Империю.

* * *

На кострах жарили цельные окорока буйволов, жир капал на угли, шипел. Искры улетали в ночное небо. Мы дошли до ущелья Ланге Гуут и остановились. Здесь нам нужно было выбрать рубеж для обороны и закрепиться.

Солнечные горы вздымались до самых звезд, ярко светила луна. Фишер подошел ко мне, шаркая ногами.

— Господин поручик…

— Да какой, к матери, поручик?.. И тем более — "господин"… Садись, Фишер.

Мой старый соратник сел, снял очки и протер их полой гимнастерки, на которой застыли причудливым кружевом солевые разводы от пота.

— Осуждаете? — спросил он.

— Размышляю, какого черта мне с тобой теперь делать.

— Хотите — застрелюсь? — он, кажется, не шутил.

Доконала подносчика Фишера мирная жизнь.

— Не хочу. Поедешь к Вишневецкому, ладно? Я обещал ему три ящика патронов и пуд динамита. Разгрузимся — поведешь фургон.

— Поеду! — кивнул он, — Знаете, что самое страшное? Мне не стыдно. Я бы еще раз так сделал. И сделаю, если будет такая необходимость.

Я пожал плечами. Ну, а что я ему мог сказать?

* * *

Каннибалы пришли через три дня — мы как раз закончили первую линию окопов и выровняли бруствер, копали ходы сообщения для скрытного отхода за каменные осыпи в пятидесяти метрах за нами. Перегородили Кишку плотно — триста метров между двумя отвесными склонами — каждый высотой в четыре-пять человеческих ростов. Наверх взбирались только абиссинцы и Перец с Кэем, которого вахмистр взял в подносчики патронов вместо покинувшего нас Фишера.

В тамтам барабанил теперь какой-то незнакомый парнишка. Справлялся — и ладно.

Тес притащил голову каннибала рано утром:

— Я убил его, когда он мочился рядом с термитником, — сказал абиссинец, — У нас говорят — мочиться рядом с термитником плохая примета. Гляди, масса, это племя Тарантула — видишь, паутина на виске? Они рисуют такие перед походом. Дрянные люди.

Постепенно к моему костру подтянулись Дыбенко, Перец, остальные легионеры и хоофы — шефы, старшие — из кафров, их было человек двенадцать, остальные находились при своих десятках.

— Сюда движется передовой отряд, сотня воинов с ассегаями, не больше. Я спрятал тело в термитнике — они его не найдут, потому — не насторожатся. Будут здесь к обеду. Надо сделать так, чтобы никто не ушел.

— Сотня Тарантулов, — Кэй вздохнул, выражая опасения всех кафров, — Большая сила! Сотня каннибалов съедала две или три деревни, если приходила в Наталь внезапно!

— Вот и давайте сделаем так, чтобы в Наталь не пробрался не один урод! — тряхнул чубом Дыбенко. И глянул вопросительно на хоофов: — Чем Тарантулы отличаются от буйволов? А?

— Чем? — спросил один из них, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.

— На них нужно потратить меньше патронов! Давай! По подразделениям — кругом — марш! Рыба-колбаса, рыба колбаса!

Кафры приободрились. Всё-таки инцидент со стадом копытных пошел нам всем на пользу. Наши стрелки должны были сдюжить… А вот выстоят ли ребята Стеценки и Вишневецкого — это был большой вопрос. С другой стороны — сволочь Стеценко застрелит не одного, а двадцать одного, если увидит, что бегство подчиненных угрожает его драгоценной шкуре. А к Вишневецкому ехал Фишер… Попахивало всё это скверно. Любая война пахнет скверно, с этим не поспоришь, но…

— Все по местам! Раздать патроны! Вахмистр — возьмите с собой десяток хоофа Пататы, занимайте позицию во-о-он там, и не смейте открывать огонь, пока Тарантулы не обратят тыл!

Я оглянулся на Дыбенку — он был формальным командиром всего этого бардака. Старшина благодушно смотрел на мои усилия и довольно ухмылялся, затягиваясь самокруткой. Его черед придет в бою — там, в огне, он в своей стихии. А вот планирование — это, по мнению чубатого вояки, лучше получается у меня. По крайней мере, именно это Дыбенко, слегка окосев, внушал мне после бутылки мадеры еще в предгорьях.

— Накомандовался? — спросил он, — Хватит суетиться. Пошли, промочим горло. У меня на дне еще что-то булькает.

Старшина достал из нагрудного кармана гимнастерки плоскую фляжечку и пошевелил ею из стороны в сторону. И вправду — забулькало. Я ненароком сглотнул — становлюсь латентным пьяницей? Дыбенко понимающе ухмыльнулся.

Белые зубы на его сером от пыли лице, заросшем густой черной бородой, смотрелись особенно ярко.

* * *

II ДАВИД И ГОЛИАФ

Воины племени Тарантула устроили свистопляску у входа в ущелье. Они носились туда-сюда меж камнями, потрясали своими исполинскими ассегаями, били древками о щиты, высоко подпрыгивали и истошно вопили, желая сбить с толку защитников Наталя. Стоит сказать — у них получалось. Кафры заметно нервничали, легионеры злились.

Да и выглядели каннибалы грозно — эдакие шоколадные молодчики под два метра ростом, мускулистые, раскрашенные как тысяча чертей. Один из них — с огромным плюмажем из страусиных перьев на голове — выбежал вперед и бесстрашно устремился к нашим позициям. Нельзя было дать ему разглядеть, как тут все устроено, и вернуться обратно!

На полпути каннибал остановился и принялся кричать что-то оскорбительное, и размахивать ассегаем, а потом развернулся к нам спиной, наклонился и продемонстрировал свой афедрон, да еще и повилял им туда-суда, чтобы оскорбить нас еще пуще. В ответ ему неслась отборная ругань имперцев и свист кафров — но своих мест никто не покидал.

— На бой зовет! — услышал я голос Кэя. Юноша задумчиво глядел на кровожадного исполина, который продолжал потешаться над нами, а потом протянул руку: — Можно?

Я не сразу понял, что он просит мой револьвер. Зачем это он ему?

— Наши боятся, — сказал Кэй, — Надо показать им, что каннибалы ничем не отличаются от буйволов.

— А ты не боишься?

— Не боюсь! Я — человек Джа!

Наверное, у Тесфайе нахватался. Они здорово сдружились за время похода. С другой стороны — юный кафр служил в доме архиепископа и там тоже, наверное, нахватался всей это ветхозаветной риторики… Я пожал плечами:

— Держи. Только вот что: как только услышишь крик "ложись" — падай на землю и прижимайся к ней, как к родной матери! Понял?

— Так точно! — вытянулся в струнку рядовой Кэй, так и продолжая двумя пальцами держать револьвер в вытянутой руке.

Балбес!

— Что — "так точно", кафрскую твою душу ети?

— Так точно — после крика "ложись" упасть на землю и прижаться к ней, как к родной матери! Разрешите доложить, командир!

— Разрешаю, докладывай, — я устало потер пальцами переносицу.

— Я матери своей не знал, меня тетушки воспитывали…

— Етитьска сила, рядовой Кэй! — меня переполняли разного рода эмоции, требующие словесного выхода, но воспитание не позволяло.

— Никак нет! Так точно! Не могу знать! Разрешите выполнять? — Кэй тарабанил по-имперски уставные формулы почти без акцента, но черта лысого этот парень понимал, что именно он несет.

Солдат, однако! Развернувшись на босых пятках, кафр двинулся в сторону огромного каннибала чуть ли не вприпрыжку. Тот и вовсе уже потерял всякий стыд — задрал набедренную повязку из какой-то пятнистой шкуры и тряс мудями в виду наших окопов.

— Какая, однако, скотина! — восхищенно сказал Дыбенко, — Я бы с ним раз на раз вышел…

И задумчиво поглядел на свои пудовые кулаки. А что? Этот мог бы. Я видел старшину в деле не раз и не два — лютый боец. Наконец огромный каннибал увидел маленького кафра и расхохотался. Он тыкал в него пальцем и орал что-то явно оскорбительное, а потом воткнул ассегай в землю и принялся недвусмысленными движениями таза и рук показывать, что именно намеревается сделать с Кэем, всей его родней и хозяевами-гемайнами.

А Кэй поднял револьвер, зажмурил глаза и выстрелил. Он выронил из рук револьвер — кафру никогда не доводилось стрелять из такого оружия прежде, и тут же, не дожидаясь команды, рухнул на землю, расставив руки и ноги во все стороны, словно бы пытаясь обнять каменистое дно ущелья. Балбес.

Чернокожий великан-Тарантул некоторое время стоял на одном месте, а потом с глухим звуком упал навзничь. Черт побери, Кэй попал ему прямо в рот! Вот тебе и балбес!

Аборигены как с цепи сорвались — ринулись в нашу сторону, ведомые жаждой крови и желанием расправиться с подлым кафром. Их рты были раззявлены в диком крике, ассегаи в напряженных руках были готовы сорваться в полет, неся смерть и страдания. Ноги топтали каменистую землю, совершая гигантские прыжки…

Кэй сделал своё дело. Он показал маленьким и худощавым кафрам, как нужно поступать с огромными и страшными каннибалами. А еще — спровоцировал Тарантулов на яростную атаку. Яростные атаки — не лучшее средство против пяти сотен винтовок и одного пулемета.

— Залп! — рявкнул у меня над ухом Дыбенко.

Ущелье заполнилось грохотом и запахом пороха и через секунду — стонами раненых и умирающих.

— Отря-а-а-ад!!! — старшина решил окончательно обкатать кафрских добровольцев в деле, — Контратака!

Барабанщик влупил по тамтаму с удвоенной силой и кафры с какой-то мрачной решимостью полезли из окопов. Ну да, мы немного натаскивали их и на ближний бой тоже. Только ближний бой для этих маленьких и храбрых людей выглядел не так, как для свирепых бородачей-гемайнов, и уж точно не так, как для имперцев. Никакой резни, никакой штыковой. Стрельба в упор!

Они и стреляли в упор, делали шаг, перезаряжаясь и стреляя снова.

— Р-рыба-колбаса!!! А-а-агонь! — имперские слова стали для них сакральными, они придавали сил и наполняли руки крепостью, а сердце — отвагой.

Ну и ладно. Тоже мне — заклинания.

С диким воплем из-под горы трупов, как чертик из табакерки, выскочил Кэй. Он был цел и невредим и бежал ко мне, чтобы отдать револьвер, который таки нашел на поле боя.

* * *

— Еэр аан дие Вадер, ен Зин, ен дие Хейлиге Геес! — Кристиан Боота спрыгнул с седла и теперь оглаживал бороду и хлопал глазами, — Это что — кафры наворотили?

— Легионеры не сделали ни единого выстрела, минеер! — улыбнулся Дыбенко, — Каково, а? Пулемет стоит во-о-он там, около белого камня. Он молчал всё время.

— А потери?

— Нет потерь.

— У вашего товарища — Стетсьенкоо, да? У него убито и ранено около сотни человек — там Тарантулам удалось подойти на бросок копья, и только пулеметчики дали возможность перегруппироваться и дать отпор… На западе дела не лучше, но везде мы отбились. Вы можете гарантировать, что никто из каннибалов не ушел к своим?

— Нет, не могу… — помотал чубом старшина, — Тут пылюка поднялась, стрельба, неразбериха… Может, кто и ускользнул. Да и быть точно уверенным, что они в атаку пошли всем скопом, никого не оставив охранять тылы — тоже нельзя. Наверняка кто-то ушел…

Боота грустно махнул рукой.

— Ладно! Крепите оборону, скоро к вам подойдет подкрепление.

— Кафры? — усмехнулся старшина.

— Кафры, — кивнул гемайн, — Ну, я смотрю, вы своих кое-чему научили. Обменивайтесь опытом с соседями, нам всем предстоят тяжелые времена. А вы, минеер военный советник, поедете со мной. У меня есть заводная лошадь, так что собирайте вещи, вас вызывают в посольство…

Оставалось только хлопнуть фуражкой по бедру от досады. Оставлять тут, на переднем краю, Дыбенку, Перца, даже Кэя и малышей кафров было как-то неправильно…

* * *

Всё-таки кавалерист из меня препаршивый. Я натер себе бедра за четыре часа, и остальное время — страдал. Пехота есть пехота — топтать ногами землю мое призвание. Ни лихие кавалерийские рейды, ни романтичные дальние плавания, как выяснялось, мне не подходили. Более-менее уверенно я себя чувствовал еще за рулем автомобиля — но нефти в Натале не было, а возить бензин за тридевять земель, чтобы покатать некоего капризного военного атташе на чуть ли не единственном грузовике на тысячу верст вокруг — кретинизм редкостный.

Потому приходилось терпеть, скрипеть зубами и пялиться на невозмутимую спину минеера Бооты, который и в ус не дул, чувствуя себя в седле на лошади посреди пустыни как на роскошном диване. Благо, на небе появились редкие облачка — нечастые гости в сухой сезон, так что стало полегче. По крайней мере, пот не заливал теперь глаза.

Лошадка, кстати, была моя старая знакомая — ушастенькая Зайчишка. Если бы не ее добрый нрав, плавный аллюр и сочувственные взгляды, которые эта милая животинка бросала время от времени на страдающего меня — я бы точно плюнул и пошел пешком.

— Взгляните! Если эти блооди скаам прорвутся через перевалы — их в Натале ждет теплый прием! — Боота указал ладонью на ближайший к нам крааль.

Это укрепленное поселение выстроил Луис, его старший сын. И неудивительно — население Наталя выросло за счет риольцев, бежавших от "освободителей"–федералистов. Появились рабочие руки, демографическая ситуация позволила части молодых гемайнов, которых пока не призвали в коммандо, задуматься о собственном поместье.

Хотя — этот конкретный крааль напоминал не поместье, а настоящий замок, выстроенный по всем правилам фортификационного искусства конца прошлого века. Возведенный из земли, бревен и обожженных кирпичей, он представлял собой настоящий звездчатый редут, с восемью углами-люнетами. На каждом из них развевались флаги Наталя и дежурили подростки с винтовками, охраняя кафров, которые углубляли рвы у подножия бастионов и вкапывали в их дно заостренные колышки.

Конечно — сейчас редутов не строили, но по-другому защитить дома и хозяйственные постройки не представлялось возможным. Не селить же людей и скотину в блиндажи и землянки на постоянной основе?

Невдалеке сам Луис Боота, насупленный и недовольный, на горячем жеребце объезжал стадо коров. Завидев нас, он пришпорил коня и приблизился, сходу начав ругаться с отцом на гемайнском наречии. Как я понял — он возмущался по поводу того, что ему не разрешили уйти в коммандо, на границу с Федерацией, в вельд. А Кристиан Боота объяснял надёже и наследнику, что его задача не менее важная, и тыкал пальцем в меня, мол я могу пояснить лучше.

— Дамн йо! — ругнулся Луис, — Что он скажет? Что пристрелил парочку каннибалов? Я знаю этого имперца, он неплохой человек — но настоящие бои развернутся в вельде, там будут рваться снаряды, скакать всадники, гореть земля — а я должен сажать кукурузу и бабиться с женой? Дамн!

— А ну-ка, тихо! — рявкнул старый Боота, и его сын тут же как-то уменьшился в размерах, — Шаам! Шаам! Такие слова — на отца? Если бы не малыши-кафры — здесь уже были бы сотни Тарантулов с ассегаями! Кафры и наши союзники из Иностранного легиона встали на их пути! А что будет, если к Тарантулам придут Скорпионы, Аспиды, Сколопендры и прочий блооди скаам из Сахеля? Что будет, если кафры дрогнут или погибнут — все до одного? Кто защитит их семьи, защитит Наталь? Не знаешь? Я скажу тебе! Ты! Ты и другие первенцы — кого не взяли в коммандо. Вы — наш последний рубеж! Или ты думаешь, что твой крааль такой один в предгорьях, что инженеры из Протектората начертили план только тебе? Густав Гёссер строится на семь миль западнее, Отто Бенхауэр — на пять миль восточнее… Сколько у тебя людей, а?

— Полсотни юношей и стариков… — потупился Луис.

Он уже понял, что был неправ.

— Полсотни гемайнов! Если кафры увидят, что кто-то из соседей осажден — что сделают пять десятков гемайнов в тылу врага?

— Снимут пять сотен скальпов! — понимающе ухмыльнулся младший Боота.

Он явно повеселел. Вот ведь свирепый народ! Им бы в ветхозаветные времена жить, ей-Богу.

* * *

После отдыха в краале-редуте Луиса и странном общении с молчаливым инженером по фамилии Манштейн, которое заключалось в совместном распитии десяти чашек ройбоса на двоих и разговорах о лютневой музыке шестнадцатого века, я двинулся дальше в сопровождении мальчика-кафра на осле.

На лошадях кафры не ездили, а вот ишаков порой седлали. Мальчик ехал за газетами и лекарствами в Самарию, так что взялся меня проводить, поскольку оттуда до Капернаума, где расположилось имперское посольство, было рукой подать. За десять часов дороги и три привала этот пятнадцатилетний джентльмен здорово успел меня утомить своими разговорами о политике — большего патриота и шовиниста, чем этот юноша, я до этого не встречал.

Он ненавидел лаймов так, как будто каждый из них самолично накормил его ослика гнильем. По словам кафрёнка выходило, что этих выходцев с туманных островов породил сам Вельзевул и научил их разнообразным грехам, и теперь главной задачей этих исчадий ада было совращать с пути истинного остальные народы. И первыми жертвами коварства островитян пали жители прибрежных городов, потому как выбрали своим архиепископом настоящего лайма.

— А жена его — ведьма! Она варит зелье и из котла брызгает в облака, и потом идет дождь из лягушек, — со знанием дела шевелил черными бровями этот эксперт.

— Что — и как зелья варит, видел?

— Не-е-ет, только дождь из лягушек! Прошлым сезоном ка-а-ак начали падать на землю, масса, одна из них была такая здоровенная, что набила мне на голове шишку — вот тут! — и ткнул пальцем себе в макушку, — Но минеер Боота и архиепископ Стааль, и другие минееры победят всех нечестивых прибрежников, снимут их скальпы и обратят в истинную веру!

— Не сходится что-то… — покачал головой я, — Как же федералисты примут истинную веру, если будут без скальпов?

Мальчишка задумался и молчал остаток пути. Только у самой развилки между Эммаусом и Самарией он сказал:

— Пожалуй, не получится обратить их в истинную веру без скальпов. Значит, гореть им в аду, что уж тут поделаешь! Эммаус — это вон туда! — и потрусил дальше на своем ослике.

* * *

Я заподозрил неладное, когда увидел на крыльце посольства Феликса. Тут же забылись и мозоли на ляжках, и пустой трёп давешнего специалиста по внешней и внутренней политике. Если прибыл ротмистр Карский — или в каком он там уже звании — значит, меня снова пошлют. И дай Бог, чтобы путешествие было пешим и романтическим…

— А-а-а-а, вот и он! Пойдем, скорей! — ни тебе "здрасьте", ни "до свидания".

— Куда ты меня тащишь, друг мой ситный? Всё это дурно пахнет!

— Дурно пахнут твои галифе после поездки на этом ушастом животном, а у меня для тебя личная просьба от Артура Николаевича…

— Не называй Зайчишку животным, это душа добрая и зело полезная… Просьба от кого? — не сразу сообразил я, — Твою ма-а-а-ать, Феликс, только не говори…

— Давай-давай, Уткин уже заводит мотор. Вот тебе саквояж, вот конверт, а вот мазь от потертостей, Сарыч передал — помнишь такого? Еще увидишься… Ну, все в конверте, все в конверте… — он разве что пинками меня не подгонял, — Почитаешь в воздухе.

В каком, к чертям собачьим, воздухе? Что вообще всё это значило?

Через какие-то несколько секунд всё прояснилось. На лугу за посольством некто Уткин в коричневом реглане, кожаном шлеме и очках-авиаторах заводил мотор двухместного биплана неизвестной мне модели.

— Давайте, давайте, опаздываем! "Голиаф" отправляется через три часа! — он лихо впрыгнул в кабину и морщил губы, наблюдая, как я, кряхтя и стараясь не задеть стертые бедра, пытаюсь забраться на своё место.

— Давай, друг мой! На тебя надеется Империя, Наталь и всё консервативное человечество! Не подведи! — Феликс снял с меня фуражку, нахлобучил шлем, повязал шарф на шею и отсалютовал — по-пижонски, двумя пальцами от виска.

И с чувством выполненного долга спрыгнул на траву, скотина.

Я как раз пристегивал ремни, когда вспомнил нечто важное:

— А куда здесь, простите, блевать, господин пилот?

Но пилот по фамилии Уткин меня не слышал в своем кожаном шлеме. Да и мотор ревел во всю мощь — аэроплан набирал ход по взлетной полосе, а потом он оторвался от земли, сделал круг и помахал крыльями. Кажется, это он сделал зря — желудок мой пошел на штурм, вознамерившись подчинить своему дурному влиянию все остальные органы.

Верите или нет — изгадить всю кабину мне помешало только хорошее воспитание. Я ведь должен буду торопиться на какой-то "Голиаф", который вот-вот отправится, и убирать всё непотребство придется или Уткину, или человеку вовсе случайному! Допустить подобного я не мог, а потому крепился, сколько мог — и тупо пялился на выбитые при штамповке мелкие буквы на бортике кабины. Наверное, они обозначали фирму-изготовителя… или всё-таки модель самолета. "DAVID" — вот что там было написано, и я пытался понять — это галлюцинации, или реальность на самом деле настолько абсурдна? А потом меня просто подкосило — и я, по всей видимости, уснул, повиснув на ремнях в самой причудливой позе.

Так что ни небесная синева, ни белые барашки облаков, ни удивительные пейзажи, открывающиеся с высоты птичьего полета, меня не радовали — я спал и снов не видел.

III ПЕРВЫЙ КЛАСС

Я держался молодцом даже после того, как очнулся во время приземления. Содержимое желудка в неравной борьбе превозмогло воспитание уже на траве аэродрома, после того, как мы сели.

— А вы ничего, — сказал Уткин, — Думал, вы мне всю вторую кабину испоганите с непривычки. Мы прибыли в Энрике-о-Навегадор, порт вон там. Хватайте саквояж, ловите пролетку и мчите в гавань — у вас есть полчаса, пока посадка на "Голиаф" не окончилась… И шлем отдайте.

Утерев рот платком, я проводил взглядом его спину в кожаном реглане. Он снова орудовал вокруг аэроплана, пытаясь завести мотор. Какой-то невероятный запас хода у этого "Давида"! Хотя, наверняка, у конторы, к которой принадлежат и Феликс, и Уткин где-нибудь за во-о-он теми холмами имеется база и аэродром подскока…

Пилот наконец справился с мотором, и, не спрашивая ни у кого разрешения на взлет, взобрался в кабину, махнул рукой на прощанье, и, аккомпанируя себе ревом двигателя, скрылся в небесной синеве. Улетел — да и черт с ним. Скучать не буду, хотя вроде бы мужик он неплохой…

— Мистер, мистер, вы тот пассажир, что опаздывает на лайнер? — за плечо меня тормошил пожилой мулат в светлом мятом хлопковом костюме, — У меня есть двуколка, за четвертак довезу…

Бог его знает, какая валюта у них в ходу, в этом Энрике-о-Что-то-там… Эскудо, наверное? Есть ли в саквояже, который передал мне Феликс, эскудо — я понятия не имел. А потому, пошарив по карманам, извлек оттуда пару потертых серебряных монет неясной принадлежности и показал их смуглому мистеру.

— Пойдет?

— Давайте их сюда! — протянул он сразу обе руки.

— После поездки, — отрезал я.

Мулат погрустнел и зашагал через поле мимо дощатого одноэтажного здания, которое выполняло здесь, видимо, роль аэровокзала. Глядя на пошарпанную двуколку с парой поломанных спиц в колесах и запряженной в оглобли ледащей кобыленкой, я с затаенной грустью вспомнил Зайчишку и крепкие фургоны гемайнов.

— Н-н-но, дохлая! — мулат изъяснялся на пиджин-лаймиш, и кобылка его, по всей видимости, понимала.

Я тоже — понимал. Приходилось слушать треп о храбрых конкистадорах, которые отвоевали сей благодатный полуостров у каннибалов и выстроили тут замечательный город Энрике-о-Навегадор в честь какого-то мореплавателя, который ни разу не совершил ни одного дальнего плавания… Построили форт — вон тот, с десятью круглыми массивными башнями, собор — этот, с горгульями на верхнем ярусе и окном-розой. Вообще-то городок был симпатичный: мощеные улицы, слегка облупленные светлые домики меж апельсиновых рощ, приличная центральная площадь, магистрат и рынок… И люди деловитые, работящие — здесь подкрашивают, там подстукивают, что-то куда-то тащат, суетятся.

Но все это провинциальное обаяние меркло перед громадиной "Голиафа", который стоял на якоре в бухте уже под парами. Огромный четырехтрубный океанический лайнер длиной не менее трехсот метров, а высотой — двадцати от ватерлинии до шлюпочной палубы, он заполнял собой все пространство, и, казалось, был больше всего Энрике-о–… вместе с мулатом, кобылой, аэродромом и рыночной площадью.

— Деньги, деньги! — пошевелил пальцами мой добровольный извозчик.

Я сунул ему монеты и зашагал по набережной к пирсу, туда, где качался на волнах паровой катер с лайнера. Едва не срываясь на бег, растолкал мастеровых и моряков с парусных судов, стоящих на рейде, и приблизился к подтянутому молодому человеку в форме. Он смерил меня удивленным взглядом. Ну да: сначала сутки в седле, потом сумасшедший полет на биплане свежести и представительности не добавили. А потому — гримаса на лице моряка была вполне обоснованной.

— Сейчас-сейчас, — сказал я и полез в наружный карман саквояжа.

Документы и билет должны были быть именно там. Новомодные книжечки-паспорта появились не так давно, но были довольно удобными — форматные листы гербовой бумаги, использовавшиеся последние пару сотен лет, постоянно мялись и рвались. Нащупав наконец глянец обложки, я потянул документ наружу. Вот оно как! Я нынче имею вид на жительство Винланда? Однако… А вот имя и фамилия вполне имперские, как и паспорт. Нужно будет изучить легенду, а то так и проколоться недолго!

Протянув паспорт со сложенным внутри билетом, я наконец получил возможность отдышаться.

— Первый класс? — удивленно проговорил флотский и снова критически меня оглядел, — Прошу на борт, сэ-э-эр!

Катер уже был забит битком, и после меня на борт взошла только семья буржуа: почтенный полненький господинчик, похожий на арелатца или аппенинца, его сухопарая супруга, две девочки лет пяти-семи и гувернантка. Они тоже должны были путешествовать первым классом, иначе черта с два "Голиаф" стал бы задерживаться… Я уселся на одной из лавок поближе к борту. Это было практично, учитывая мои неопределенные отношения с морской болезнью.

— Что, браток, не фартануло на приисках? — шмыгнув носом, произнес мужичок полукриминального вида, наклонившись к самому моему уху, — Или ты из вояк?

Я неопределенно пожал плечами. Интересно получилось: как пассажир первого класса я мог бы претендовать на удобное мягкое кресло на носу катера, рядом с важными дамами и господами, а уселся всё равно здесь — среди дебелых теток, вот таких вот типов и целых семейных кланов — с детьми, бабушками, клунками и котомками.

Суденышко наконец отчалило, и борт "Голиафа" постепенно становился всё ближе и ближе.

* * *

Никогда мне не доводилось чувствовать себя зажиточно. Интеллигент, если хотите — разночинец, в предках которого числились исключительно врачи, ученые, преподаватели, мошенники, грабители и лучшие женщины в мире, я всегда чувствовал себя неловко в окружении золотой лепнины, бархатных кресел и вычурных светильников. Даже в бытность адъютантом его превосходительства я этой роскоши не вкусил — Артур Николаевич жил скорее как отставной полковник или профессор университета средней руки, чем в стиле самовластного правителя одной из величайших держав современности. Впрочем, Крестовский никогда и не был сатрапом и деспотом, решал вопросы за рюмочкой чаю, в спокойной обстановке беседуя с такими же великими стариками, как и он сам.

А вот теперь я мог почувствовать себя на самом деле по первому классу! Каюта была обставлена по-барски. "Дорого-богато!" — так сказал бы Стеценко. Ну, вот на кой черт мне такая кровать? Я сразу отверг идею спать на этом чудовище с балдахином, определив своим местом обитания замшевый диванчик вполне подходящих габаритов. И для начала вывалил на него всё содержимое саквояжа: стоило привести себя в порядок и переодеться.

Меня ведь и на борту "Голиафа" чуть было не отправили в трюм к третьему классу — по одежке встречают, как бы это ни было банально. Только вмешательство второго помощника капитана (это он встречал пассажиров на пирсе Энрике-о-Навегадора) исправило недоразумение. Сей достойный моряк максимально корректно порекомендовал мне одеться подобающе или воспользоваться корабельным магазином готового платья — таковой тут имелся. А старшая горничнаяНатали — отличная портниха и за денежку малую вполне способна подогнать костюм по фигуре. Она вообще очень способная, но это так, как мужчина мужчине, строго конфиденциально…

Теплилась обоснованная надежда, что контора в лице Феликса позаботилась о гардеробе — и я мигом убедился в этом. Среди груды сорочек, брюк, штиблетов и исподнего радовала глаз "олива" — парадная форма поручика корпуса пограничной стражи. И отличные яловые сапоги. Если бы я собирался делать карьеру военного — я бы стал пограничником…

На кителе сверкали ордена. Мои ордена! Полный бант Серебряного креста, даже тот, который я так и не принял — первой степени, за миссию в Новый свет. Вот ведь черти, знают, что я не люблю всей этой показухи и никогда не выставлял напоказ… Ну, да Бог с ними — первый класс, нужно соответствовать! Однако, если поручик пограничной стражи — то какого черта документы с Винланда? С этим нужно было разбираться.

Ощупав подкладку саквояжа, нашел два сюрприза: второе дно и папку с бумагами у боковой стенки. На дне лежал стандартный армейский револьвер, отличный раскладной нож и плоская фляжка, в которой нечто булькало. А что касается папочки… "Перед прочтением сжечь, потом съесть пепел и снова сжечь" — было наискосок написано на картоне почерком Феликса. Юморист, м-м-мать.

Раздался стук в дверь. Я мигом набросил на всё барахло покрывало и обернулся. В каюту заглядывала приятная молодая женщина и вежливо улыбалась, демонстрируя ямочки на щеках.

— Меня прислал мистер Тон, второй помощник… Он сказал — у вас есть проблемы с гардеробом…

— А-а-а-а, вы — Натали, да? Мне, право, неловко, но вот этот вот наряд дорог мне как память, — я оглядел свой "хаки" без знаков различий, — Подскажите, куда я могу…

— А давайте я сразу заберу? Снимайте, я отвернусь! Банный халат — в шкафу. Ванна вон там, как горячую воду включать — знаете? — без тени смущения проговорила она.

Какая, однако, бойкая натура!

— С водой я разберусь. Что ж… Если обещаете не подглядывать…

Не Бог весть что, но светить протертым и пропотевшим исподним мне явно не улыбалось. Стянув сапоги, мигом разделся, вывернул карманы гимнастерки и галифе, доставая всякие полезные мелочи, тут же отправил подштанники и белугу в мусорную корзину. Вот уж о чем жалеть не буду — две недели их таскал, один раз едва простирнул в речке, а потом еще эти клятые прогулки верхом…

Накинув халат и обернувшись, я ошарашенно глянул на Натали, которая беззастенчиво всё это время, оказывается, разглядывала мои не слишком впечатляющие стати и мой афедрон — тоже.

— А вы ничего! Поджарый, жилистый… — сказала она, забрала хаки и вышла за дверь.

Да что это такое? Я чувствовал, что лицо у меня горело как у красной девицы на выданье. Ну, и черт с ним — следующие полчаса я отмокал в огромной медной ванной, так что цвет моего лица никого смутить не мог. Горячая ванна после долгих недель походной жизни — это настоящее блаженство! Правда, щипало стертые седлом ляжки — ну, и черт с ними, с ляжками.

А дверь в каюту закрыл на оба замка и придвинул еще и стул, которым подпер ручку. Папка и револьвер лежали тут же, на тумбочке под умывальником.

* * *

Морская болезнь то ли испугалась габаритов "Голиафа", то ли полученная на "Гленарване" прививка от сего недуга была вполне достаточной — так или иначе, я чувствовал себя вполне прилично. А потому — прямо в банном халате на голое тело расположился на диванчике с папкой в руках.

Пробиваясь сквозь канцеляризмы и официальщину, я сосредоточился на главном: мне предстояло разыскать пятерых человек. Или на Сипанге, или на окрестных островах — как повезет. Они шли двумя пачками — по двое и трое, и скорее всего, должны были держаться именно таким образом. Обо всех них я читал в газетах — еще тех, лоялистских. А лоялистские газеты — это такое странное явление… В общем, прочитанное в них стоило делить на два, потом извлекать из полученного квадратный корень и после этого использовать по назначению. Например — рыбу заворачивать. Но, как оказалось, и Лось, и Гусев, и даже Петр Петрович Пьянков-Питкевич с таинственной мадам Софией Ламоль — все они действительно существовали. И по мнению специалистов конторы были живы. Неизвестным для меня оставался только Манцев.

Я принялся разглядывать первую парочку: Лося и Гуся. Тьфу ты, черт — Лосева и Гусева… Ах, мать — Мстислава Сергеевича Лося и Алексея Ивановича Гусева, чтоб их! Насколько я помнил, первый был инженером, настоящим фанатиком от науки, грезящим ракетами и космическими полетами. С седой густой шевелюрой, довольно красивым и аскетичным лицом и фигурой спортсмена, он выглядел профессиональным мучеником от науки. Второй — его напарник — выглядел как типичный, даже гротескный уполномоченный Республики Ассамблей. На усатой физиономии этого гуся клейма негде было ставить: сразу видно — сорвиголова, бузотер, смутьян. Про таких Новодворский сказал как-то: "Мы делаем ставку на сволочь!". Смуглое усатое лицо, солидные залысины, чуть раскосые глаза смотрят дерзко и вызывающе… Опасный!

Лось, как свидетельствовало досье, таки построил на средства республики свой летательный аппарат, что-то вроде гигантской ракеты, которая приводится в движение силой взрывов некоего таинственного вещества — ультралиддита. даже решился на рисковый эксперимент — вместе с Гусевым стартовал с поверхности земли и полетел — на Марс. По крайней мере, лоялистские газеты писали именно так. И вот теперь он нашелся — на Сипанге. Адрес прилагается. И контору интересовало по большому счету только ракетное топливо — чудовищной силы взрывчатка. Сами отважные космические конкистадоры — не особенно, и их аппарат, и его чертежи — тоже. Мол, по возможности в тесный контакт не вступать, сообщить резиденту о точном местонахождении, физическом и психическом состоянии обоих. Может быть, исчерпывающие сведения об изобретениях Лосева и так имелись уже в архивах имперской канцелярии, Бог знает… А вот ультралиддит им был нужен. И приписка Феликса на полях гласила "Ты знаешь зачем". Я, кажется, знал.

Пьянков-Питкевич — классический "Мефистофель" с той самой "бородкой предателя нации" — прославился в свое время тем, что обрушил цены на золото в Сипанге, развернув горнодобывающую деятельность на одном из тропических островов и выбросив на рынок огромное количество слитков в течение нескольких дней. Мадам Ламоль — первая красавица Арелата, как говорят, была настоящей пираткой и любовницей этого геолога-энтузиаста, а Манцев… Черт его знает, кто такой Манцев. Документы гласили, что он долгое время занимался исследованиями сопок и вулканической активности в районе Нового Света, но в мою бытность каторжанином Кир Кирыч ни о каком Манцеве не упоминал, и другие сидельцы-работяги — тоже. Совершенно невзрачный тип, какого легко встретить и на крыльце занюханного кабачка, и за преподавательской кафедрой — по таким очень сложно понять, кто они есть на самом деле и что у них на уме. Касаемо этой тройки — контору интересовал не способ добычи золота и даже не буровое оборудование удивительной мощности, а некие горючие "угольные пирамидки" из шамонита и еще — таинственные трубочки с паралитическим газом. И формулы и технические характеристики обеих этих штуковин — по возможности.

Дела-а-а-а. То есть у меня не возникало никаких вопросов, почему обе эти компании оказались на Сипанге. Тамошний климат был весьма благотворным для подобных личностей. Правили этим обширным островом, почти континентом, торгово-промышленные синдикаты, такие, например, как "Анилин Роллинг Компани", или " Джордано Моторс Индастриз". И им было совершенно наплевать, что пьет, с кем спит и кого расчленяет работник в свободное от служебных обязанностей время — главное, чтобы он выполнял контракт. Хозяева синдикатов платили бешеные деньги за достижения прикладной науки и предоставляли для экспериментаторов самое лучшее оборудование и оснащение. Конечно, только в том случае, если научные труды могли принести прибыль. За неудачу, правда, чаще всего приходилось расплачиваться головой — своей и головами коллег тоже. Но это вполне устраивало таких фанатиков, как Лось. А нуарная обстановка "пира во время чумы" и возможность половить рыбку в мутной воде вполне нравилась всяким перелетным гусям вроде Гусева и Пьянкова-Питкевича…

Как всегда основной вопрос звучал в моей голове так: "Почему опять я?" У конторы что — оперативников не нашлось поприличнее? Или снова ловят на живца, играют втемную? Я сойду такой красивый с "Голиафа", начну расспрашивать-вынюхивать — и мне на хвост сядут… А на хвост тех, кто сядет ко мне на хвост, тоже сядут, да? Это можно было принять как рабочую гипотезу. Родина сказала — "надо"…

Мой желудок заурчал. Ему тоже было "надо".

Глянув на часы, я невольно улыбнулся — близилось время ужина: моего первого выхода в высший свет "Голиафа"… Врун из меня ужасный, и в конторе это знали. Именно потому тут лежала военная форма с погонами поручика. И именно потому я вовсе не собирался скрывать, что работаю на "Подорожник", "Курьер" и еще парочку других изданий. Нужно было произвести впечатление и при этом умудриться набить брюхо.

Задача, что и говорить, нетривиальная!

IV СВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО

На сцене играл джазовый оркестр. Джаз и блюз — изобретения буйных интернациональных трущоб Сипанги. При всём моем настороженном отношении к этому острову контрастов — музыка у них что надо. Тем более в исполнении мадам Изабеллы Ли. Жгучая креолка с гремучей арелатско-абиссинско-сипангской кровью в жилах, возрастом далеко за сорок, очень харизматичная, полная природного магнетизма, по-настоящему красивая женщина. Она не прятала свою седину, почти не пользовалась косметикой, носила платья в пол и пела так, что в конце каждой песни хотелось аплодировать стоя или плакать навзрыд.

Музыканты были ей под стать — такие же смуглые, с горящими огнем глазами, виртуозные и шикарные. Ради одного этого джаз-блюз-бэнда стоило мчаться сюда на аэроплане и стирать ноги в кровь верхом на лошади. Так что ужины я посещал регулярно. А еще — шахматный салон, но это разговор отдельный.

Вечером в корабельном ресторане собирался весь высший свет "Голиафа". Первым классом путешествовало человек пятьдесят из возможных трехсот, и к услугам этих дам и господ были все возможные удобства: вышколенные официанты, шеф-повар из Лютеции, деликатесы и вина, шикарный интерьер и даже сам капитан Шиллинг, который попеременно присутствовал на трапезе в каждой из пяти секций этого гигантского по корабельным меркам храма эпикурейства и гурманства. Такие секции, огороженные ширмами, изукрашенными позолотой и причудливыми вазонами с пышными экзотическими цветами, нужны были для того, чтобы пассажиры могли разбиться на группы по интересам и не мешать друг другу.

Например, ближе всего к сцене с музыкантами и певицей расположились представители деловых кругов Такелмы — округа на юге Сипанги, промышленность которого специализировалась на изготовлении сублиматов и консервов. Наверняка они возвращались из коммерческой поездки в Протекторат — тевтоны пытались диверсифицировать поставки продовольствия, а почвы восточных провинций Сипанги были черноземными, ничем не хуже земель имперского Юга.

Чуть дальше в режиме бесконечного праздника проводила время тесная и шумная компания молодежи — они отмечали медовый месяц парочки лаймов-аристократов с лошадиными улыбками. Кажется, молодая была чуть симпатичнее своего супруга, но утверждать наверняка было сложно — слишком большой слой макияжа наносился на ее бесцветное продолговатое лицо.

Еще одна секция была занята группой выпускников военной академии Паранигата — кузницы офицерских кадров для частных военных кампаний Сипанги. Подтянутые атлетичные молодчики с короткими стрижками отмечали конец долгой учебы и стремились "нагуляться" перед месяцами боевой работы. Официанты отлетали от их столиков взъерошенные и с выпученными глазами, горничные в их крыло старались не заглядывать и прибирались в каютах, тысячу раз убедившись, что пассажиры отсутствуют, сильно заняты и не вернутся в ближайшее время.

Исключительным аппетитом и кричащей роскошью отличалось собрание дам непонятного возраста — в удивительных нарядах, со странного цвета волосами, уложенными в диковинные прически. Их драгоценности сверкали тысячами огней, стол был уставлен невероятным количеством жирной и жареной пищи. Однажды они заказали цельного молочного поросенка, запеченного в яблоках, в другой раз — лебедя, фаршированного сонями, которые были фаршированы орехами. Спиртные напитки на их столе были представлены всем спектром: от тевтонского пива и арелатских шипучих вин до банальной имперской водки — наивысшего качества. Они употребляли всё это в неимоверных количествах, сдабривая разговорами о делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой.

А моими непосредственными соседями оказались пассажиры, не входившие ни в один из этих почти замкнутых кружков.

* * *

— На что вы там так пристально смотрите, поручик? — вальяжный тенор Весты прервал мои размышления.

— Радуюсь состоянию пищеварительной системы вон тех милых дам. Удивительные у них способности!

— Никакого секрета тут нет. Выходят в гальюн и щекочут себе горло павлиньими перьями, как древние беотийцы.

Джон Веста был уроженцем Сипанги, писаным красавцем и джентльменом явно не простым. Я бы поставил сто против одного, что он или частный сыщик, или работает на какую-нибудь разведку. Например — занимается промышленным шпионажем. Недаром же сей субъект вьется вокруг такелмских денежных мешков? Но выглядел он всегда на все сто, этого у Весты не отнять: зеленоглазый, широкоплечий, узкобедрый, с лихим набриолиненым зачесом черных как смоль волос и щегольскими тонкими усиками над верхней губой. И двигается с такой хищной грацией, какая бывает только у матерых кулачных бойцов или фехтовальщиков. У меня, например, такой нет.

— Что у нас сегодня? Перепела? Фу, одна морока… Ненавижу плеваться костями, — сказал он, пытаясь взять панибратский тон, — То ли дело хороший стейк с кровью, да? Да под настоящий коннахтский стаут…

Веста явно пытался меня прощупать — уже третий день подряд. Подсаживался поиграть в шахматы, предлагал сигару, приглашал составить компанию в покер. Однако мат он мне ставил ходов за десять — я поддавался, а он обожал выигрывать. Курить я не курил и к картам был равнодушен. И вот теперь — новый заход.

— Так что, поручик, взгреем официанта? Пусть принесут еду, подходящую для настоящих мужчин! — махнул рукой он.

Рукав его двубортного пиджака пролетел в опасной близости от соусницы.

— Те настоящие мужчины, которых я знал, были весьма неприхотливы в еде, — наконец поддержал беседу я, — Лазаревич, например, говорил, что всё, что попало в котел и шевелится — протеины, не шевелится — витамины, скрипит на зубах — минералы.

— Этот ваш Лазаревич — тоже боевой офицер? — поднял красивую бровь Веста.

— Нет, коммерсант. Был, — отрезал я и склонился над перепелом.

Рыбу, птицу и девицу берут голыми руками, говорите? За что тут браться-то?

Музыканты взялись за инструменты, первые медные аккорды принялись кружить по залу. Пассажиры ухватили столовые приборы и с новой силой принялись за еду. Интересно, каково это — выступать перед жующими людьми?

Когда Изабелла Ли запела, я отложил перепела в сторону и прикрыл глаза — это было чудесно, пусть я и понимал слова с пятого на десятое, уж больно интересный говор она использовала, исполняя авторские композиции. Наверное, что-то местечковое.

Идиллию прервал нарочито-возмущенный молодой женский голос:

— Гарри, убери от меня руки, грязное животное! — ну, началось.

Эта парочка всех уже здорово допекла. То ли молодожены, то ли любовники, записаны они были под фамилией Вильсон. Гарри и Барбара Вильсон. Эксцентричные, по всей видимости — в средствах не ограниченные, дерганные, истеричные… Нуар, богема и всё такое.

Бледная тонкая ладошка Барбары прилетела прямо по гладко выбритой щеке Гарри, издав звонкий шлепок. Молодой человек, ничтоже сумняшеся, размахнулся и влепил пощечину ей в ответ — а потом схватил за талию и притянул к себе. На мгновение они слились в страстном поцелуе. Вот это любовь, да? Нет.

Оторвавшись от возлюбленной, Гарри щелкнул пальцами:

— Вина! Вина, официант, черт бы вас побрал!

Интересно, я один заметил в разрезе коктейльного платья Барбары шлейку от набедренной кобуры для скрытого ношения оружия? Причуды богатых — или..? По крайней мере, Веста пялился на вырез немного повыше.

Наша секция постепенно заполнялась. Пришла вдова Моррис — пожилая строгая женщина, сангвинический живчик — доктор Сартано, желчный и скупой мсье Роше, в высшей степени благовоспитанные и приятные сестры Медоус из Альянса и какой-то нихондзин в цивильном костюме, который смотрелся на нем так же уместно, как я — на лошади верхом. Он явно привык к совсем другой одежде. И фамилия у него была забавная — Егучи. Егучи-сан.

Этот Егучи с Вестой поглядывали друг на друга с подозрением. Хотя, учитывая специфический разрез глаз нихондзина, было похоже, что он на всех поглядывает с подозрением.

— Бон аппетит! — сказал доктор Сартано и устроился за своим столиком.

— Пойдем танцевать, милый! — Барбара Вильсон потянула Гарри из-за стала.

Это значило, что нам всем предстоит что-то вроде парного стриптиза — хотим мы того или нет. Раз-другой это было даже пикантно, но потом — просто противно. Хотя стоит признать — я на них пялился, да. Но не потому, что меня привлекали весьма сомнительные прелести миссис Вильсон, а из-за кожаной шлейки на бедре. На кой черт им оружие? Так же, как и я — что-то скрывают?

Вдова Моррис демонстративно поднялась со своего места и сказала официанту:

— Принесёте мне ужин в каюту!

Под самой сценой извивались Вильсоны. Кажется, даже Изабелла Ли смотрела на них неодобрительно.

* * *

Куда Вильсоны не ходили — так это в шахматный клуб. То есть клуба на самом деле никакого не было: если погода позволяла, несколько досок ставили на верхней палубе под навесом, и любой желающий из первого или второго класса мог прийти сюда поиграть. Если бы у меня был выбор — я бы лучше переселился во второй класс. Инженеры, бизнесмены средней руки, учителя, врачи, журналисты и авантюристы — вот публика по мне. А высшее общество… По крайней мере, на этом корабле от него попахивало гнилью.

Я устроился на легком угловатом стуле и высыпал на столик простые деревянные фигуры. Доска была потертой, видавшей виды — и мне это нравилось. Со стуком расставляя пешки, пытался угадать, кто окажется моим соперником сегодня. Нет, я не был большим знатоком игры и великим шахматистом и чаще всего проигрывал. Не умел я думать на множество ходов вперед, просчитывать варианты… Делал ставку на одно масштабное наступление, а там — куда кривая вывезет. Всё как в жизни. Потому я — поручик, а не генерал. И да, в новой имперской армии имелась пара-тройка генералов моего возраста…

— У вас свободно? — спросил доктор Сартано.

Я кивнул, с удовлетворением отметив скривившуюся физиономию Джона Весты, который вышагивал через палубу с двумя бокалами мартини в руках, явно намереваясь всё-таки вывести меня на разговор. Ненавижу мартини и не доверяю Весте. Лучше уж доктор.

Он был вроде как аппенинцем, из Медиолана, и, вопреки стереотипу о жителях этих благодатных, но неспокойных земель, не был ни кудрявым, ни черноволосым. Невысокий, лысеющий шатен, лучащийся энергией, всегда хорошо одетый и приятно пахнущий, он зарабатывал огромные деньги врачеванием сильных мира сего. Деньги становились тем большими, чем более неприлично было говорить в светском обществе о заболеваниях, на которых специализировался доктор Луиджи Сартано. Вот и сейчас его выписал в Сипангу некий неназванный миллиардер. И даже оплатил билет первым классом! Интересно — почему не выслал личный дирижабль? Современные цеппелины вполне были способны пересечь океан с двумя-тремя дозаправками на островах…

— Ну что, сегодня я — белыми? — он примостился на стульчик, не забыв подложить предусмотрительно захваченную из каюты подушку.

Сартано вообще был большим любителем комфорта. Он и со мной-то играть садился, чтобы поправить свою самооценку после разгрома от Роше или капитана Шиллинга.

— Нет проблем, доктор, — я перевернул доску, — Ходите.

Мы дышали морским воздухом, стучали фигурами по доске и перебрасывались ничего не значащими фразами, пока Сартано наконец не спросил:

— Почему вы больше не надеваете мундир? Вам очень к лицу! Стесняетесь? Вы произвели сокрушительное впечатление на дам, когда заявились в первый день в этой оливковой форме, с таким внушительным иконостасом на груди… Выбросили флаг, а потом — всё?

— Нужно было ведь произвести первое впечатление, верно? А теперь мне и в свитере неплохо.

Свитер, кстати, был отличный: крупной вязки, шерстяной, с брезентовыми вставками. Отлично сочетался с любыми штанами и сапогами и грел душу. Мне его предложила Натали — по сходной цене, когда возвращала вычищеный, починенный и отмытый хаки. Она, оказывается, еще и вязала!

— Это ведь не мундир имперской армии, верно? — Сартано сожрал одну из моих пешек и перешел в наступление.

— Это форма Корпуса пограничной стражи, — кивнул я и сделал рокировку.

— Я что-то слыхал про имперских пограничников… Вы не участвовали в войне, да?

— Мы защищали границы Родины от бандитов, наркоторговцев и контрабандистов. И продолжаем это делать…

— Но здесь, на "Голиафе", и в Энрике-о-Навегадор, и в Винланде нет имперских границ!

А он навел обо мне справки! Наверняка имел беседу со вторым помощником — кроме него никто мои документы не разглядывал. Кроме билета, естественно… Пришлось отвечать в соответствии с легендой:

— Границ нет, имперцы есть. Я участвую в программе по репатриации, пытаюсь вернуть эмигрировавших специалистов на родину. Почему этим занимаются пограничники? Как вы верно заметили — мы не участвовали в войне. Поэтому с нами более охотно общаются и те, кто сбежал от Республики в самом начале, и сами лоялисты — тоже. Если бы я носил черную форму преторианца — народ шарахался бы, как черт от ладана, верно?

Сартано усмехнулся:

— Однако, логика… Ну, да в логике что вашей хунте, что новым имперским властям не откажешь. В правительстве у вас сидят неглупые люди, а молодой император не строит из себя всезнайку и наместника Бога на земле — и слушает специалистов.

— Именно… И ради этих самых специалистов я здесь и нахожусь.

Он поставил конем вилку и выбил из игры одну из моих ладей. Вот ведь проходимец! Ну ничего, настало время для решающего удара — или пан, или пропал! Мой мощный правый фланг, укрепленный ферзем и второй ладьей, перешел в атаку, и Сартано на некоторое время замолчал, пытаясь выработать ответную стратегию. На доске стало пустовато, появился оперативный простор.

— А вы по политическим взглядам кто, поручик? Монархист, республиканец? Как у вас с этим в корпусе? Я, например, либертарианец. Устройство Сипанги кажется мне наиболее эффективным. Отпустите вожжи бизнесу — и невидимая рука рынка порешает большинство проблем общества. Действуя по законам выгоды, предприниматель волей-неволей работает на благо окружающих…

Я прикрыл глаза и вспомнил чумазых малолетних рабочих на рудниках северо-востока, синих от голода жителей столицы и спекулянтов, задирающих цены во время неурожая семилетней давности. Невидимая рука рынка? Ну-ну… Так случаются социальные революции. А вслух сказал:

— Нет такого преступления, на которое не пойдет капитал ради прибыли в триста процентов…

— Это кто сказал — Новодворский? Вы что — социалист?

— Это сказал один из лаймовских профсоюзных лидеров. А я — пессимист.

— Пессимизм — это состояние души, а не система политических взглядов! — Сартано был доволен, он загнал моего короля в угол, но не видел грядущей вилки, которая угрожала его ладье или ферзю.

— Ну, почему же? Считаю, что хороший политик и хороший человек — понятия несовместимые, — вещал я, уничтожая фигуры доктора одну за другой, — И в принципе не надеюсь на то, что та или иная государственная машина или политическое учение могут кого-то осчастливить. Задача любого государства — защищать самое себя. Задача любой политической партии — захват, удержание и использование власти для реализации собственной программы. Государство — слуга народа? Какая дичь… Общественный договор — миф! Никто ни с кем не договаривался. Есть чудовище, которое мы кормим, чтобы оно защищало нас от других чудовищ — например, ваших волшебных бизнесменов — и при этом не сожрало нас с потрохами. Вот и всё.

— Выходит, вы служите чудовищу? — он приуныл, оставшись со своим королем и парой легких фигур.

— Получается, так. Но мое чудовище говорит на понятном мне языке, не строит из себя зайчика и в данный исторический период наконец занялось заботой о нас, грешных, ибо почуяло, что скоро жрать будет некого. Стадо нужно подрастить, откормить и пополнить свежими овечками и баранами… Чем я и занимаюсь. И вполне осознанно — на нашем лугу подросла зеленая травка, и пастух симпатичный и на скрипочке играет, а псы — дрессированные и кусают только самых тупых баранов, — играть роль желчного пограничника мне даже нравилось.

— Вы говорите жуткие вещи! — Луиджи Сартано видел, что проиграл, и потому расстроился, — Я требую реванша — и в беседе, и в игре. Думаю, мне удастся вас переубедить, вот только прибудем на Сипангу — и я вам там всё покажу…

А вот это было очень кстати!

— С превеликим удовольствием, доктор. Ловлю вас на слове! — аппенинец погрозил пальцем, встал со стула, забрал свою подушечку и пошел в сторону буфета.

Разбросанные по столу шахматные фигуры пришлось убирать мне.

V ГЕРМЕТИЧНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Йозеф Герлих взошел на борт в Дагоне.

Вот уж где я не мечтал оказаться и кого не планировал встретить… "Голиаф" пополнил тут запасы топлива и взял нескольких пассажиров. Со свежими продуктами в Федерации нынче было туговато, а вот со свежими газетами — полный порядок.

Не желая светиться перед таможенными чиновниками, я подождал, когда лайнер наберет ход и отчалит — и тут же выскочил на палубу в надежде первым поживиться федералистской прессой. И столкнулся нос к носу с почтенным корреспондентом "Беобахтера", от которого за версту несло Капитулом тайных операций Протектората. Он, по всей видимости, тоже был удивлен такому стечению обстоятельств, но, в отличие от меня, тушеваться не стал, приподнял свой старомодный котелок, обнажив аккуратную седую стрижку, и произнес:

— Гутен абенд! Подскажите, а где здесь буфет? Умираю от жажды!

— Да-да, буфет тут есть — на верхней палубе и ресторан — в первом классе… — я указал рукой примерные направления, не представляя, как вести себя дальше.

А Герлих представлял.

— Данке! — сказал он, снова отсалютовал котелком и направился к лестнице наверх — бодрый такой старикашка!

И вот пойми — мы с ним как бы знакомы или как бы нет? А еще Веста этот крутился тут же, тоже за прессой пришел, наверное… Он, наверное, всю эту сцену в деталях рассмотрел. А газеты я тоже взял — одну зурбаганскую и одну дагонскую. С большей охотой почитал бы имперскую прессу — тот же "Курьер", но в Федерации — стране победившей демократии и свободы — запрещать продавать и выписывать иностранные издания считалось нормой.

* * *

"ВРАГ У ВОРОТ! ГЕМАЙНЫ ОСАДИЛИ АРЛИНГТОН! " — вопили заголовки. Это значило, что архиепископ Стааль спустил коммандо с поводка. А еще — что мои парни выстояли там, в ущельях Солнечных гор и крепко дали по зубам каннибалам. Так крепко, что угроза удара в тыл Наталю со стороны людоедских племен Сахеля была ликвидирована — по крайней мере, на долгое время.

Уже стемнело, зажгли электрическое освещение, и потому я слегка передвинул стул, чтобы желтый свет лампочки попадал на газетный разворот, и принялся за чтение.

За бортом плескались океанические волны, на небе взошла луна.

— Вы так смотрели на сцену в последний раз, когда мы исполняли "Small town blues", — раздался приятный женский голос, — А теперь ваши глаза горят, когда видят заголовки о войне.

Это была Изабелла Ли собственной персоной! Я тут же вскочил с места и поприветствовал ее, и предложил место для сидения — здесь, в "шахматном клубе", было полно стульев. Честно говоря, тот факт, что певица решила заговорить со мной, сбивал с толку.

— Я подошла к вам потому, что вы единственный всегда переставали жевать и откладывали столовые приборы во время нашего выступления, — пояснила она, — Вы любите музыку и уважаете наш труд — это достойно. А я люблю шахматы. Сыграем?

— Вы выиграете, — предупредил я, — Если вас это устраивает — я с удовольствием вам проиграю.

— Можете звать меня Изабелла, — сказала она, — А победа меня вполне устроит.

И она сама принялась расставлять фигуры.

— Я всегда наблюдаю за залом, когда пою. И знаете что? Большего гадюшника, чем ваша секция, сложно себе представить, — житейским тоном поведала певица, — Удивительные экземпляры собрались в одном террариуме! Как будто кто-то их специально подбирал. Сегодня, кажется, туда добавится еще одно ядовитое насекомое — приняли на борт несколько часов назад.

Наверное, она говорила о Герлихе. Наша партия развивалась плавно, до ужина было еще около часа, а потому — я решил поддержать беседу.

— Народ странный, но мне они не показались такими уж мерзкими — разве что Вильсоны…

— А что Вильсоны? — удивилась Изабелла, — Развращенные, избалованные молодые люди, типичные представители богемы Аракира, Кри или Паранигата. Что вы в них рассмотрели?

— Марафетчики, — пожал плечами я, — Никогда не любил наркоманов.

— И как вы сделали такие выводы?

— Я пограничник, у меня чутье…

На самом деле Гарри часто тер переносицу и теребил массивный перстень, время от времени невольно сдвигая фальшивый камень в сторону — такие тайнички были вполне в духе любителей кокаина, а Барбара имела дурацкую привычку шмыгать носом в самый неподходящий момент.

— Ну, пусть так… Кокаин не запрещен в большинстве стран, вполне невинный стимулятор.

— Да-да, а водка — отличный антисептик. А опий — снотворное. И в Империи, кстати, закон о запрете кокаина, каннабиса и целой группы опиоидов был принят лет пятнадцать назад, еще при прежнем императоре.

— Дались вам эти Вильсоны. Вы присмотритесь к сестрам Медоус… Я читала в газете об этих милых дамах, — Изабелла закатила глаза, — Их мужья скончались в один день, с одинаковыми симптомами. Но следствие зашло в тупик — вскрытие не нашло следов яда или насилия, и в момент смерти вдовушки имели железное алиби — они проводили время на чаепитии у третьей своей сестры… Но поверьте мне — я родом из Ассинибойна, и в тамошних трущобах знают немало способов покончить с врагом в таком стиле. Хотя о каком стиле тут может идти речь: пена изо рта, конвульсии, испражнения… Фи! А помимо мужеубийц Медоус у вас есть еще потрошитель Сартано, маньяк Роше и фанатичка Моррис.

Эта женщина определенно вызывала оторопь. А еще — громила меня на всех фронтах, закупорив основные мои фигуры в углу клином пешек при поддержке кавалерии.

— А Веста и Егучи-сан? — поинтересовался я.

— Егучи осуществлял кровную месть и теперь возвращается домой, а Веста… Веста — пустое место. Ничтожество. Посредственность, — здесь явно прослеживалось что-то личное.

Ее способность сгущать краски была уникальной. Мне и вправду начало казаться, что мои соседи по ресторану — кровавые убийцы и настоящие живодеры. Оставался вопрос — кем по ее мнению являюсь я сам?

— Кстати! Я хотела попросить вас об одолжении… — она шикарно улыбнулась и грациозно склонилась над столом, глядя мне прямо в глаза.

Черт побери! Будь она лет на двадцать помоложе…

— Я весь внимание.

— Позвольте сегодня отужинать с вами? В Дагоне помимо пары новых злодеев к нам присоединился еще и Юсси Густавсон, этот малолетний пижон… Сегодня мы слушаем баритональный тенор и проникновенные баллады. Вы любите баллады?

Я понятия не имел — люблю ли я баллады. Но провести время с Изабеллой Ли и разворошить наш гадюшник показалось мне неплохой идеей. Тем более мне нужно было прикрытие — в случае, если Герлиха определят в нашу секцию.

* * *

Еще оставалось какое-то время до ужина, и я отправился в каюту, перед этим намереваясь найти Натали и заказать у нее еще и шарф. Уж больно мне свитер понравился, а хороший шарф на Сипанге мог пригодиться — черт его знает, куда занесет того же Гусева или Пьянкова-Питкевича. Остров — длинный, и в то время, как на его южной оконечности растут пальмы, на северной завывают метели. Еще бы шинель или толковое пальто, но даже свитер и шарф — это уже неплохо…

Я шагал по гулкому коридору и поражался громадности корабля. Тут был ресторан и кафе, три курительные комнаты — по классам, два обеденных зала — мужской и женский, турецкие бани, бассейн, корт для игры в теннис, гимнастический зал… Черт побери, это был чуть ли не целый город!

Натали и ее подруги проводили время между сменами в кают-компании — их тут тоже было несколько. Девушки слушали радио, читали книги, рукодельничали и просто болтали о пустяках. Наверняка перемывали косточки и пассажирам тоже. Конечно, нас никто так запросто на территорию экипажа пропускать не собирался, но я знал пароль для вахтенного. "Пятерки хватит?" — вот как он звучал. "Давай мигом, пока никто не видит!" — примерно таким был отзыв. Наверняка кое-кто из наиболее шустрых пассажиров тоже шастал сюда, и явно не за шарфом.

Мне оставалось спуститься на одну палубу ниже и миновать почтовое отделение (тут было свое целое почтовое отделение!). Когда я взялся за ручку двери, ведущей на лестницу, то на секунду замер — мне показалось, что я слышал шаги за своей спиной. Оборачиваться показалось глупым — но настороже быть стоило. Преодолевая ступеньку за ступенькой по пути вниз, я на секунду замер — дверь сверху точно скрипнула! И почти одновременно застучали каблуки по лестнице.

— Зря ты сюда зашел, с-сука!

Ориентируясь по перилам рукой, я успел спуститься на площадку и повернуться спиной к стене, прежде чем первый удар кулака, обмотанного вафельным полотенцем, обрушился на мою голову. Меня принялись лупить сразу трое противников, и прежде, чем я опомнился и начал действовать — отделали знатно.

— Проклятый шовинист! — рычал кто-то на лаймиш, пиная меня ботинками.

— Libertе, Еgalitе, Fraternitе! — шипел еще один на языке арелатских месье, норовя достать меня по печени.

— No pasarán! — вторил ему злобный руссильонский говор.

— Подите к черту! — в какой-то момент я смог вырваться из этой молотилки, нырнул вниз, въехал кулаком по причиндалам обладателю обмотанных кулаков, дернул за ногу злобного руссильонского каталанца и ужом проскользнул под мышкой у потного толстяка-арелатца.

Сражаться с тремя врагами голыми руками и победить — это получается только в сказках. Или у Императора. Я на четвереньках карабкался вверх по лестнице, отбрыкиваясь от агрессоров, которые пытались ухватить меня за ноги.

Одному из них я заехал в лоб каблуком, но сапог мой остался в его руках. Я так и сбежал — в одном сапоге, залитом кровью из носа рваном свитере и изгаженных красным штанах. Это было черт те что — прорабатывать легенду, таскать на себе пограничную оливу, чтобы напороться на кретинских анархических матросов и получить по морде просто потому, что я имперец. Да я руку на отсечение готов дать, что будь на моем месте настоящий пограничник или любой другой военный, флотский, полицейский или преторианец из Империи — он получил бы тоже! Они там не разбирались в мундирах: имперский офицер был для них тождественен палачу, сатрапу и душителю свободы. Одного появления при параде на ужине оказалось достаточно — все вокруг звали меня "поручик", а официанты или кто-то из пассажиров настучал анархической ячейке о появлении на борту идейного противника.

Что ж, господа анархисты… Хотите войны? Вы ее получите.

* * *

Мое появление в ресторане в парадном мундире с Изабеллой Ли под руку, огромным бланшем под глазом и сбитой переносицей произвело фурор. Вильсоны улыбались, сестры Медоус и вдова Моррис демонстративно отвернулись, Сартано зааплодировал. Роше и вовсе не поднимал носа от тарелки.

Веста бесцеремонно подвинул стул к нашему столику:

— За что вас отделали, поручик? Я надеюсь, те, кто напал на вас, выглядят хуже?

— Черт его знает, как они выглядят, там было темно. А отделали меня за то, что, как вы и сказали, я — поручик. А вы, Веста, с дамой не поздоровались. Фу, как некультурно. Неужели моя ободранная физиономия затмила для вас госпожу Изабеллу Ли?

Джон Веста смешался и отстал, удалившись к своему месту. Моя спутница только иронично подняла бровь.

— У меня сегодня есть намерение напиться. Редко могу себе это позволить… Но сегодня я — не на работе, и вы — мой сопровождающий. Могу я рассчитывать на то, что буду доставлена в каюту в целости и сохранности? Вы джентльмен?

Я подавился слюной и закашлялся. Джентльмен? Видал я джентльменов… Например, колонеля Бишопа.

— Нет, я не джентльмен. Но будьте уверены — ни капли спиртного в рот сегодня не возьму и буду исполнять роль вашей заботливой тетушки…

— Эх, поручик, будь я лет на двадцать помоложе, то не поверила бы. А так… Гарсон, бренди! — она подозвала официанта, а потом снова обернулась ко мне: — Расскажите мне об Империи, ладно?

* * *

Мы отлично проводили время. Я рассказывал о становлении мирной жизни в Империи, освоении Севера, общественном компромиссе, железнодорожном буме, цеппелиновой лихорадке, изменениях в сфере образования и строительстве каскада ГЭС на Борисфене. А она говорила о своей молодости в Ассинибойне, роскоши и нищете Сипанги, стремительном взлете одних и падении других. Беседовать по душам с умной женщиной, на равных, без всякого романтического подтекста — это отдельное удовольствие, которое я всегда ценил особо.

Баритональный тенор Юсси Густавсона был неплох, баллады слегка заунывны, но вполне мелодичны и проникновенны. О чем он пел, я не понимал от слова совсем, его акцент родом из Хедебю был еще более заковыристым, чем креольское произношение Изабеллы Ли, когда она исполняла песни своей малой родины.

А потом появился Герлих. Он без всякого пафоса уселся за столик в углу у самой двери и принялся поглощать картофельные кнедлики с гуляшом и зеленым горошком, запивая простую еду малым графинчиком настоящего шнапса. Тевтон и виду не подавал, что знает меня, только поглядывал из-под седых бровей цепко, подозрительно.

— Так скажите, поручик, за что вас побили? — наконец спросила Изабелла.

— За то, что имперец. Это даже забавно — в Империи мне порой приходилось сталкиваться с агрессией потому, что я наполовину горец, а за пределами империи потому, что имперец. Для наших мигрантов это будет интересный опыт: сейчас они все — горцы.

— Что вы имеете в виду? — склонила голову набок она.

— В остальной империи всегда было принято считать горцев жуткими ретроградами, традиционалистами, воинственными дикарями, обладающими специфическим кодексом чести, помешанными на своих семьях, оружии и малой родине… В столице или в Мангазее проучить южан считалось делом чести, и потому потасовки между шовинистами и людьми из диаспоры случались довольно часто.

Изабелла Ли белозубо улыбнулась:

— Вы ведь сейчас описываете типичного имперца! Мы все так думаем о вас!

Я ухмыльнулся:

— И всем наплевать, сколько у имперца высших образований, какого он происхождения и какую партию поддерживает, да? Традиционалист, милитарист, шовинист, твердолобый реакционер… Каково нашим диссидентам, представляете? Они всю жизнь боролись с режимом, пописывали злобные статейки в газеты, ненавидели Империю и выводили людей на демонстрации — а теперь в Альянсе или Арелате (и в Сипанге тоже, если я вас правильно понял) могут выловить в подворотне и отоварить только за то, что ты из Империи! — я шмыгнул разбитым носом, и снова вызвал улыбку Изабеллы.

Самому мне вдруг стало не до улыбок — возникло ощущение опасности, оно табуном мурашек спустилось по затылку, спине до копчика, и я весь напружинился и осмотрел нашу секцию. Все были на местах и вроде как заняты ужином. Только Веста чуть привстал со стула, сделал стойку. Его ноздри трепетали как у охотничьей собаки, почуявшей дичь. Тоже — почувствовал?

На сцене Юсси Густавсон заливался соловьем. Он взял особенно долгую ноту, жующие зрители оторвались от своих тарелок, музыканты замерли в драматической паузе…

Вдруг свет погас, все разом завопили, раздался хрустальный звон разбитого бокала, грохот падающей мебели, топот множества ног и зычный голос капитана Шиллинга:

— Спокойствие! Сейчас всё будет в порядке! Оставайтесь на своих местах!

Я и не думал вставать со своего места, разве что сунул руку в карман и сжал ребристую рукоять револьвера. По всему выходило — чуйка меня обманула, угрожали на сей раз не мне. А кому?

— Какой кретин полез в щитовую? — капитан звучал яростно, — Убью мерзавца!

Все наконец замолкли, и в тишине раздались щелчок рубильника и гудение генератора. Публика зашевелилась, загомонила… Изабеллы рядом со мной уже не было — ее платье мелькнуло где-то у сцены. Веста стоял посреди нашей секции и смотрел куда-то в угол. Я проследил за его взглядом и беззвучно выматерился.

Единственный, кто не возмущался отключением света, никуда не бежал и не возвращался к еде, был Йозеф Герлих. Он сидел за своим столиком, прислонившись к стене, и был смертельно бледен и мертвецки спокоен. Потому, что в горле у него торчал столовый нож — точно такой, какой лежал у каждого из нас на столе.

VI НЕСКОЛЬКО ПЕРЕМЕННЫХ (ГЕРМЕТИЧНЫЙ ДЕТЕКТИВ–2)

Я поверить не мог, что Герлиха прикончили вот так запросто! Матерый шпион, корреспондент "Беобахтера", брат-рыцарь в конце концов — элита Ордена! Если уж его укокошили прямо за ужином — куда мне с моей интеллигентско-пехотной душонкой против таких матёрых хищников… Нужно было покидать "Голиаф" и добираться до Сипанги самостоятельно!

— Никому не двигаться! — вдруг рявкнул Веста, — Все, кто находился в секции до блэкаута — подозреваемые! Вы все — под следствием!

И плевать, что, например, Изабелла Ли уже ускользнула куда-то, пользуясь суматохой, да и Роше бочком-бочком пятился вдоль ширмы с цветочными вазонами.

— А кто ты, мать твою, такой, чтобы проводить следствие? — возмутился Гарри Вильсон, — Не пошел бы ты в задницу?

— А вот кто я, мать твою, такой! — Веста достал из внутреннего кармана удостоверение, — Служба безопасности компании "Трансокеаник Сипанга Лайн".

— Видал я твои значки! — фыркнул Гарри, — Хреновая у вас тут безопасность, если человека вон ножом до смерти затыркали.

— Молчать, — сказал оказавшийся за его спиной капитан Шиллинг, — Я подтверждаю полномочия мистера Весты расследовать это дело. Если он сказал, что вы подозреваемые — значит, так оно и есть. И я выделю в помощь несколько вооруженных матросов, если потребуется…

Это было уже серьезно. Я так и сидел на своем месте всё это время и не двигался. Только руку из кармана достал — в такой обстановке револьвер ни к чему, здесь не оружие нужно, а хладнокровие и рассудительность. А еще — четкость рассудка. А вот с этим вот, видимо, начинались проблемы: мне мерещилось громкое частое тиканье, как в старых часах.

— Доктор Сартано, зафиксируйте причину смерти! — раздался голос Весты.

Аппенинец приблизился к убиенному и принялся разве что не обнюхивать его. Насколько я мог видеть, лицо доктора, ранее округлое и полное жизни, вытягивалось все сильнее и сильнее:

— Смерть могла наступить от нескольких причин, — это прозвучало весьма странно, учитывая торчащий в шее тевтона столовый нож. Но доктор мигом привел аргументы, отодвинув стул с мертвым Герлихом от столика: — Огнестрельное ранение в брюшную полость — это раз! Видите, вот входное отверстие… Отравление сильным органическим ядом, например — цикутоксином, это два! Пена на губах и другие признаки говорят именно об этом. Ну, и удар столовым ножом в сонную артерию — это три. Да что это за дурацкое тиканье, черт бы меня побрал? Оно жутко действует мне на нервы!

Так оно мне не казалось? Я дернулся, но Веста среагировал раньше: рванулся к стулу с Герлихом, заглянул под сиденье, с металлическим лязгом извлек оттуда некий брусок с закрепленным часовым механизмом и — раз-раз — вырвал из взрывчатого вещества детонатор. Однако не такое он и ничтожество — этот Джон Веста! Действительно — умеет…

— Бомба! — мы переглядывались.

Дамы были на грани истерики, мужчины явно побледнели. Все прекрасно понимали: если бы взрыв произошел, одним Герлихом количество жертв не ограничилось бы. Почему мы не слышали это чертово тиканье до сих пор? Ответ прост — всё-таки оно было негромким, к тому же звучала музыка. Юсси Густавсон обладал впечатляющим голосом, а Герлих пришел с опозданием, когда концерт уже начался — вряд ли бомбу поставили сильно заранее.

— Так, — Веста пригладил усики, — У нас тут не один убийца, а четыре! Точнее — три убийцы и один террорист. Капитан, я буду вынужден попросить вас задержать всех из этой секции и запереть в каютах, пока мы с доктором не проведем вскрытие и не установим природу яда… После чего доктора тоже нужно будет запереть в каюте. Еще мне нужен список всех, кто имел доступ в эту секцию во время концерта — официанты, уборщицы… Вряд ли бомбу подложили слишком заранее, это явно кустарная работа: убогий детонатор, сравнительно шумный механизм… Штука ненадежная!

Больше всех скандалили Вильсоны, совсем не сопротивлялись шокированные происходящим сестры Медоус, остальные вели себя где-то между этими двумя крайностями.

И нас повели по каютам. В моей ситуации резких движений делать не стоило — пока что. План побега с "Голиафа" постепенно вырисовывался, но для его реализации лайнер должен был подойти к берегу Сипанги куда ближе. Всё-таки мореходных навыков, полученных во время путешествия с Фахнертом и Тесфайе на "Фрези Грант" было явно недостаточно для длительного плавания в бурных океанических водах. Вот будь у меня напарник… Но предаваться мечтам не стоило.

Матрос, вооруженный помповым ружьем, встал в коридоре, главный стюард позвякивал связкой ключей.

— Разрешите ваши?.. — он явно хотел получить мои ключи.

Ну и черт с ним. Я вошел в каюту и за мной лязгнул замок.

По всему кораблю разыскивали Роше, Изабеллу Ли, кого-то ещё. Все обсуждали мертвого Герлиха. Для широкой публики объявили, что он умер от апоплексического удара, когда выключился свет. Насильственный характер смерти пока удавалось скрыть — тевтон преставился в самом дальнем углу самой дальней секции, почти всех соседей задержали…

Кроме Роше и Изабеллы Ли.

Мне не удавалось собраться с мыслями: слишком быстро размеренный корабельный быт сменился какофонией событий. Появление Герлиха, общение с Изабеллой — местной звездой, нападение анархистов, смерть Герлиха — сразу множество событий… Следовало взять паузу, всё обдумать и приготовиться к неприятностям.

* * *

Я не строил иллюзий по поводу своих детективных способностей. Расследовать сразу четыре преступления — это было слишком. А вот одно из них вполне было мне по силам, тем более, я в нем тоже сыграл свою роль — пусть и невольно.

Она подошла ко мне именно в тот день, когда на борту появился Герлих. Она использовала меня, чтобы проникнуть в ресторан именно в нашу секцию. Когда выключился свет — рядом со мной ее уже не было. Да и рассказы про трущобы Ассинибойна звучали очень правдоподобно, с ненавистью к богачам из картельной элиты. И слова про "гадюшник" в первом классе… Изабелла Ли — женщина современная, явная эмансипе и сторонница борьбы за права женщин, наверняка имела отношение к тем анархистам, которые разбили мне физиономию на лестничной площадке. Потому что таких совпадений просто не бывает! А анархисты — большие любители самодельных взрывных устройств, приходилось сталкиваться.

В эту теорию укладывался и внезапно погасший свет — товарищи из ячейки отрубили его, дав шанс сообщнице совершить теракт.

У меня было два варианта подтвердить или опровергнуть гипотезу: найти или певицу, или тех трех типов из команды. Я оставил отметины, кажется, на каждом из них, так что шансы были — пусть и призрачные. Черта с два мне позволят шататься по кораблю и заглядывать в рожу каждому встречному-поперечному члену экипажа…

Переодевшись в цивильную сорочку и брюки, уложил форму и разбросанные по каюте вещи обратно в саквояж, документы и фото снова запихнул на свое место, в тайник у боковой стенки. В один карман брюк сунул складной нож, во второй — заряженный револьвер.

За стеной слышался громкий истеричный голос Барбары и напористый тон Весты — он вел расследование. Скоро этот усатый красавчик доберется и до меня, будет допрашивать. Точнее — опрашивать.

При всем своем грозном виде провести настоящий обыск или допросить с пристрастием он просто не имел права. Этим могут заниматься только официальные, государственные законники — даже в таком либертарианском раю, как Сипанга. Веста может пучить глаза и надувать щеки, но максимум, на что у него есть полномочия — это запереть нас в каютах. И то — нам выплатят компенсацию. Мы ведь имели билеты первого класса и оплатили все удобства. Желали бы сидеть в четырех стенах — купили бы места в трюме.

Я неплохо проводил время на диване, попивая содовую и разглядывая бумажную версию моей основной легенды — пачку бумаг с именами, фамилиями и возможными местами обитания эмигрантов, которых стоило попытаться вернуть на родину. Гусев с Лосем и Пьянков-Питкевич с Манцевым тоже были здесь — размытые фото и пару абзацев о каждом среди еще пяти десятков таких же обиженных на Республику или старую Империю непризнанных гениев. Цорн, Сальватор, Доуэль, Вагнер, Моро и другие — чьи открытия граничили с магией и могли вывернуть мир наизнанку, все они в свое время отметились на Сипанге, и наверняка по их следу шли ребята куда серьезнее меня… Моей же целью был шамонит, ультралиддит и дурацкие трубочки с газом. Ни больше, ни меньше. Пообщаться со всеми этими фанатиками от науки было бы чертовски любопытно, так что я отчасти жалел, что на самом деле не являюсь имперским агентом-вербовщиком. Ну что такое шамонит, в конце концов, по сравнению с возможностью вживлять людям органы диких животных и рыб, даруя возможности таинственные и страшные? Что может быть увлекательнее, чем выяснять — вправду ли эти эксперименты были удачными или гора снова родила мышь, а современная наука — очередного шарлатана?

* * *

Раздался стук в дверь. Конечно, это был Веста. Вот кто являлся главным героем этого детектива! Он здесь был основным персонажем, а я — или свидетелем, или подозреваемым. В худшем случае — следующей жертвой.

— Сдайте оружие, поручик! — с порога сказал он.

— И не подумаю.

Джон Веста прищурился, подвинул себе кресло и сел напротив меня, с интересом поглядывая на бумаги, которые я держал в левой руке. Правая — в кармане — направляла револьвер ему в живот.

— Вот об этом я и говорю. У вас есть оружие, и вы умеете стрелять прямо из кармана, как некоторые криминальные элементы городских трущоб Империи. Вам ничего не стоило пристрелить Герлиха.

— И как я мог бы вас убедить, что невиновен? Разве что предъяви я вам свое оружие, вы не нашли бы там следов пороха, и барабан был бы полон. Да и калибр оказался бы куда больше, чем у той пукалки, которой продырявили бедолагу-тевтона.

— Тевтона? Вы были с ним знакомы? — он любил такие игры и получал настоящее удовольствие от процесса.

— Виделись в Зурбагане во время Фестиваля уличного искусства. Он, кажется, репортер какой-то протекторатской газеты…

— "Беобахтера", — сказал Веста, выжидающе глядя на меня.

Я и бровью не повел:

— Что-то правительственное? Я, наверное, отправлял туда свои путевые заметки пару раз… Впрочем, куда я их только не отправлял.

— А вы литератор?

— Местами. Кончайте игры, Веста. Вы сейчас будете говорить, что я имперский шпион, который убил протекторатского шпиона, намекая на то, что я такой болван, что прикончил его в первый же день, как только увидел? Околесица! Возникни у меня нужда его прикончить — я бы выбросил его за борт дней через пять, и дело с концом. Но зачем мне это делать? Протекторат и Новая Империя сейчас соблюдают режим наибольшего благоприятствования и не враждуют открыто — насколько я знаю. А из личных мотивов… Из личных мотивов я, пожалуй, прикончил бы Вильсонов — не люблю марафетчиков. Кстати, о Вильсонах! Давайте размен баш на баш — вы говорите мне, какой калибр у пули, что нашел Сартано в теле бедного герра Герлиха, и, если всё совпадет — я дам вам наводку на одну интересную шлейку для кобуры скрытого ношения.

Джон Веста откинулся на стуле:

— А вы довольно хороши в этом дерьме — для провинциального поручика-пограничника, конечно. Жизнь помотала?

— Помотала. Так какой калибр?

— 0,44.

Есть! У Барбары точно был "Дерринджер" под платьем! Неужели всё так просто? Какой у них мог быть мотив? С другой стороны — наркоманы! Взбрело даме в голову — и пристрелила ненавистного сатрапа и душителя свободы из цитадели мирового зла — Протектората. А папенька потом откупится. Кто там, интересно, папенька? Хватит у него денег для того, чтобы дело не всплыло наверх, и убийство так и осталось апоплексическим ударом? Но это всё — домыслы. Разбираться будет Веста. А потому я сказал:

— Если они не совсем идиоты, то объявят о пропаже "Дерринджера" сегодня или завтра. А если совсем — то вы можете найти его на правом бедре у некоей взбалмошной особы из соседней каюты. Это в принципе опасно — оставлять огнестрельное оружие в руках у людей, которые большую часть жизни проводят под воздействием дурманящих веществ…

Глаза сыщика округлились, и он хотел сказать что-то, но его прервал громкий женский крик с другого конца коридора. Веста вскочил с кресла, рявкнул:

— За мной! — и выбежал за дверь.

Ну, я и последовал за ним по коридору туда, где кричала горничная.

Это была каюта Егучи — того маленького серьезного нихондзина. И горничная кричать не перестала. Веста просто взял — и переставил ее в сторону от двери, бросив подбежавшим Натали и другим девушкам:

— Займитесь! — и сунулся в каюту.

Я — за ним. Почему вдруг сыщик стал мне доверять — черт его знает… В любом случае, Джон грязно выругался, развернулся на каблуках и ткнул большим пальцем себе за спину.

— Как вам это нравится?

Мне не нравилось. Кому понравится лежащий на полу полуголый упитанный и татуированный нихондзин, из брюха которого торчит странного вида клинок и вываливаются кишки? Более того — последним усилием Егучи-сан загонял этот самый клинок еще глубже, желая наверняка сдохнуть. Он и сдох спустя секунд тридцать, не издав ни единого звука.

— Чертовы нихондзины. Теперь мне всё ясно со вторым убийцей, — Веста достал из кармана портсигар и закурил прямо тут, в каюте, — Знаешь, как они ловко швыряются всякими заостренными штуками?

Я не знал. Для меня всё это было действительно странно, но за время этого своего приключения я повидал народы весьма удивительные и с обычаями чрезвычайно диковинными, так что идея выпустить себе кишки после того, как швырнул в кого-то столовым ножом, не казалась такой уж нереальной. Тем более, Изабелла говорила, что у Егучи были личные мотивы. Например — отомстить Герлиху за что-то. Месть выполнена — можно помирать? Кретинское объяснение, но какое есть…

— Ладно, два убийства на борту — это уж слишком. Буду запрашивать подкрепление, так что, если не хочешь, чтобы за тебя взялись всерьез, сиди в своей каюте и не высовывайся! — и когда это мы перешли на "ты"?

Великий детектив всех времен и народов зашагал по коридору и, глянув на матросов с ружьями, сделал им жест от глаз двумя пальцами — мол, я за вами присматриваю, или наоборот — присмотрите тут за всем. И пошел, покуривая сигарету. Он даже тело не прикрыл — просто запер каюту, и всё!

Каналья, как есть — каналья, вот кто такой этот Веста!

Я пока понятия не имел, что делать дальше, да и ночь никто не отменял — спать уже хотелось довольно сильно. Запереть двери, забаррикадироваться, надраться виски и подремать пару часов — этот план был ничем не хуже остальных. В любом случае в авантюру с побегом лучше было пускаться выспавшись.

* * *

Ни в дверь, ни в иллюминатор никто не мог проникнуть — я об этом позаботился. Даже придвинул чертов пуфик и сунул стул в ручку! Расположившись на диване, я приложился к бутылке и приготовился вздремнуть, как вдруг вздрогнул: мне показалось, что за стеной кто-то шепчется на лаймиш с руссильонским выговором. Какого черта, за стеной была каюта Вильсонов, и звукоизоляция тут имелась — нужно было усиленно напрягать голосовые связки, чтобы до соседей дошли отголоски!

Но после случая с тиканьем и бомбой я решил всерьез относиться к тому, что мне кажется. Или кажется, что кажется. А потому — напрягся, ухватился за револьвер и прислушался. Шептались двое!

— …давай ее сюда! Да не бойся, проваляется пару дней в лихорадке, заблюет тут всё до потолка и насрет в штаны, ничего такого! Это ж не черная мамба!

— Да ну, травить змеями — моветон!

— То есть подорвать дюжину человек — нормально, а это — моветон? Давай сюда, говорю тебе!

— А он точно тут?

— А где ему быть? Спит на кровати как миленький! Жорес сказал, что он взял бутылку и забаррикадировался в каюте!

Ажурная панель под потолком над кроватью вдруг отодвинулась и рука в толстой перчатке что-то швырнула прямо на кровать. Панель задвинулась, и послышался шорох — как будто что-то скользит по металлу.

Змеи? Ненавижу змей!

* * *

VII ТРОЕ В ЛОДКЕ

У меня был сапог — один. Змейка — маленькая, желтенькая и какая-то вялая, будто бы замороженная, мигом оказалась подцеплена голенищем и съехала куда-то в район пятки. Я перекрыл ей путь наверх, воспользовавшись кружевной салфеткой с тумбочки, которой перевязал сапог. И поставил его в угол.

История с отъезжающей панелью требовала внимания: я подозревал, конечно, что такой огромный корабль должен иметь свои тайны, и за пассажирами первого класса наверняка возможен присмотр, но чтобы два взрослых мужчины поместились в условную вентиляционную шахту — это было слишком!

Обследовав ажурный квадрат, я прошелся ножом по швам и — щелк — подцепил задвижку! Панель отошла в сторону. Нормального фонарика у меня не было, и потому пришлось чиркать спичкой, чтобы осмотреться. По всему выходило — один из них становился другому на плечи, чтобы сунуть в каюту ядовитую тварь. Там было высоко — метра три, и шахта уходила куда-то под пол кают, в обе стороны. Такой просторной вентиляции я отродясь не видал! Габариты были явно чрезмерными: вроде как и вентиляция, а вроде и тайный ход. По крайней мере, слышимость была отличная.

Вильсоны, например, предавались своему любимому делу — скандалили и сношались. Как у них это получалось делать одновременно — ума не приложу. Тут способности нужны особые.

Знание о вентиляционной сети давало мне некоторые преимущества. Но вместе с тем — лезть туда наобум, без освещения, схемы, с риском столкнуться с анархистами или еще какими любителями шастать по тайным ходам — это было бы чистой воды кретинством…

Только я задвинул назад панель, как в иллюминатор постучали. В чертов иллюминатор, из которого вид открывался на бурные океанические просторы! Револьвер оказался в моей руке мгновенно, и я, сжав зубы, двинулся по направлению к источнику звука.

Стук раздался снова. Я отодвинул занавеску и глянул наружу, не торопясь разблокировать ручку.

— Твою мать, Джимми Коллинз, какого черта…

Этот славный парень из команды Илая Фокса висел прямо за стеклом и подавал мне таинственные знаки, и корчил жуткие рожи! Вот уж кого я не ожидал увидеть и кому совершенно точно был рад! Конечно, я открыл иллюминатор, запустил его внутрь — мокрого, холодного и жутко суетливого.

— Вы живы, живы! Они не успели! Тут в стене есть…

— Спокойно, Джимми Коллинз, опасность уже миновала, и змеюка сидит в моем сапоге…

— Змеюка? Какая такая змеюка? — вытаращил глаза матрос, — Я думал — они швырнут дымовую шашку или гранату, или пальнут в вас из револьвера… Змеюка! Украли у Роше, что ли?

— А причем тут Роше? — настало мое время таращить глаза.

— Так у него целый террариум всяких гадов! Мы, когда в Агрбе его на борт принимали, одурели таскать всех этих чудищ… И тарантулы, и сколопендры, и даже королевские кобры и…

— И черная мамба.

— Да! А откуда вы…

— Подслушал. Это анархисты?

— А откуда вы… А! Вы ведь человек непростой, я помню! Ну, это хорошо. Но вот что я вам скажу: мы с Джеком Доусоном подготовили всё, как приказал герр Герлих. Он и заплатил нам вперед, чтобы всё организовали. Ну да, мы вроде как будем преступниками и пиратами, но лучше так, чем подохнуть ни за хвост собачий… Надо бежать, пока тут всё не зашло слишком далеко, — он мерил шагами каюту, — Нас назначат на шлюпочную палубу — завтра, после шести склянок. Мы присмотрели суденышко, с которым вполне сможем справиться втроем, и сейчас занимаемся припасами… Если у вас получиться раздобыть оружие и съестное — это будет прекрасно, ей-Богу. Скажитесь больным, будто змея вас таки покусала, а сами тихо-тихо можете воспользоваться вентиляцией. Вот вам схема и еще записка — от Герлиха. Он уплатил вперед, а Джимми Коллинз не такой человек, чтобы брать деньги задарма. Ну, раз у вас всё хорошо — то прощевайте, мне еще палубу драить!

Коллинз угостился бренди из бутылки, пожал мне руку и вылез в иллюминатор. Мне даже дышать стало легче — когда есть такой напарник, любая авантюра кажется по плечу! А Джек Доусон… Неужели этот тот самый бедолага, которого мы выловили из океана верхом на двери? Он вроде бы говорил, что собирался податься на океанический лайнер…

* * *

Я форменным образом обворовал кухню ресторана первого класса. Дождался, когда ужин закончится, а кухонные рабочие разойдутся по каютам, и выбрался из вентиляции с большим холщовым мешком, который тоже стащил — в прачечной. На дне мешка лежало несколько смен чистого белья — тоже краденого, чтобы использовать в качестве прослойки между бряцающими и звякающими предметами. Конечно, в закромах ресторана я поживился руссильонскими консервированными фруктами и хамоном, арелатскими корнишонами и оливками, и вином, и коньяком, и содовой, а еще — полупудом пшеничной муки и аппенинскими спагетти и кое-чем кроме этого. Груз получился увесистый — я едва успел скрыться с ним под столом, за которым пряталась решетка вентиляции, когда один из поварят таки наведался в кладовую, чтобы тайком полакомиться мороженым.

С вооружением дело обстояло похуже. Оно хорошо охранялось, и потому вместо винтовок и револьверов я стащил из кают-компании для офицеров несколько образцов холодного оружия — шпаги, кортики, абордажные топоры родом из позапрошлого столетия.

Всё это богатство складировал в одном из ответвлений вентиляции под шлюпочной палубой, с опаской размышляя о том, что не один я ползаю по коммуникациям, и большим кретинством будет просрать весь скарб по чистой случайности.

Наверняка про вентиляцию знал Веста — нужно же ему было заниматься промышленным шпионажем и собирать компромат? Не убийства же расследовать его сюда посадили, верно? И знал капитан Шиллинг — у него-то точно была самая полная схема корабля. И анархисты — им, скорее всего, слили информацию о тайных ходах товарищи с судоверфей.

Анархизм получал свое распространение там, где власти отказывались заниматься трудовым законодательством и слишком потворствовали дельцам и картелям. Как на Сипанге, в некоторых городах Аппенинского архипелага, отчасти — в Арелате и Руссильоне. В Альянсе власти их давили нещадно, вплоть до смертной казни, в Протекторате местные любители орднунга, услышав речи анархического свойства, наливались дурной кровью и могли затоптать баламута самостоятельно, без привлечения полиции. А в Империи активность ячеек товарищей сошла на нет в годы лихолетья: одна часть из них поддержала Ассамблеи и разделила судьбу лоялистов, какой бы она ни была, другая — решила, что за свободу комфортнее бороться в странах теплых и заморских. "Наше отечество — всё человечество," — аргументировали они.

Попадались среди анархистов и весьма интересные личности: энергичные, эрудированные и языкастые, с которыми хорошо схлестнуться в словесных баталиях за рюмочкой чаю и очень плохо — на поле боя… Но это — лирика. Главное — чтобы эти личности не обнаружили мой схрон раньше Доусона и Коллинза.

* * *

В каюту уже стучали. Это был Веста. Я успел нырнуть под одеяло прямо в одежде и оставить сверху только лицо, когда дверь открыли запасным ключом снаружи.

— Что с вами? — забеспокоился сыщик, — Нездоровится?

— Подите к черту, Веста! — нарочито стралальческим тоном простонал я, — Там в сапоге в углу — змеюка! Гадина цапнула меня за палец, он распух, и я теперь совершаю моцион между клозетом и кроватью с завидной регулярностью! Какой-то кретин хотел прикончить меня, но выбрал неправильную змею… Вы детектив? Идите ищите, кто таскает с собой змей на корабль! И оставьте меня в покое, потому как вот-вот мне предстоит совершить очередной набег на сортир!

— Вам точно не нужна помощь? Может быть, прислать корабельного доктора? Или Сартано?

— Пришлите их к черту, Веста! Почем мне знать, что это не кто-то из докторишек? Я видал таких змей в Колонии… То есть — в Федерации. Моей жизни ничего не угрожает — а вот афедрону и желудку очень даже… Подите за дверь, Джон, Господом Богом прошу, иначе будете свидетелем пренеприятнейшего зрелища!

Веста потоптался немного на месте, потом ухватил сапог с замотанным салфеткой голенищем и на вытянутых руках вынес его в коридор. Я навел его на Роше — а дальше куда кривая вывезет. Пускай разбирается. К этому франту у меня не сформировалось ни симпатии, ни антипатии. Мы с ним были слишком разными — это совершенно точно. И мне с ним было не по пути.

Вот с Джимии Коллинзом — другое дело.

* * *

Мы чувствовали себя очень глупо. Плечом к плечу втиснувшись в тот самый вентиляционный закуток, мы втроем наблюдали за тем, как какие-то типы пытаются сделать ровно то же — угнать себе средство передвижения, чтобы сбежать с "Голиафа". Только аппетиты у них были куда солиднее наших!

Будь я проклят, если они не собирались стырить паровой катер! Коллинзу и Доусону, которые вроде как несли вахту на шлюпочной палубе, полагалось им препятствовать, но — там было несколько вооруженных людей!

На что вообще они могли рассчитывать, когда цепляли этого пятнадцатиметрового красавца к шлюпбалкам? Не на трусость же вахтенных, в самом деле? Такой катер был тут такой один и даже имел имя собственное: "Джон-Эдвард". И его пропажу точно бы заметили даже в темное время суток, если только не…

Чудовищной силы взрыв прогремел как раз там, где располагались каюты первого класса и ресторан. В свете электрических фонарей было видно — густой черный дым повалил из иллюминаторов надстройки. Послышались крики и заполошный звон рынды. Анархисты — а это были именно они — мигом включили электрическую лебедку и принялись спускать катер на воду.

— Ну, исполняют, черти! — чуть ли не восхищенно проговорил Доусон.

Кажется, ему нравилась такая лихость. Вдруг стало тихо — перестали шуметь винты лайнера, клубы дыма из четырех гигантских труб стали гораздо жиже. Судно ложилось в дрейф, чтобы справиться с происшествием на борту.

— Бегом к нашей шлюпке! — выдохнул Коллинз, мы выбили вентиляционную решетку и с полными руками рванули к суденышку под номером 203.

На фоне заглохших машин крики людей становились всё громче. Корабль погружался в хаос. Прибежал боцман и заорал:

— Кто приказал спускать шлюпки на воду?

— Иди ори на капитана, Шарпс! — отбрил его Коллинз, — А лучше бы еще людей прислал, мы тут едва справляемся!

Боцман умчался дальше. Мы работали как проклятые — электрическая лебедка была занята, и оставалось надеяться, что с анархистами мы не столкнемся. Они должны были отчалить раньше, чем наша шлюпка станет на воду. Трос травили потихоньку, сидя уже внутри лодки, стукаясь бортом об обшивку "Голиафа". Я увидел в одном из иллюминаторов испуганные лица пассажиров третьего класса — и поскорее отвернулся. Что я мог для них сделать?

Вдруг снизу заорали, разглядев в тусклом свете окон и габаритных огней корабля еще одних беглецов — нас, но предпринимать ничего не стали, кроме того, что как можно быстрее развели пары. Двигатель на катере был установлен удивительный — может быть, что-то из этих новомодных стирлингов, который работает при самой минимальной разнице температур? Так или иначе, пожарная команда "Голиафа" даже не успела развернуть брандспойты, а наша шлюпка коснуться поверхности океана — "Джон-Эдвард" уже пыхтел дымом и взбалтывал воду набирающим ускорение винтом.

В темноте понять было сложно — но мне показалось, что на борту катера мелькнула женская фигура — пусть и в такой же, как у остальных, матросской робе. Изабелла? Гадать было бессмысленно.

Дым, который валил из иллюминаторов первого класса, посветлел, превращаясь в пар от струй воды, хлещущих из шлангов по очагу возгорания. Мы с Доусоном взялись за весла, пытаясь удержать шлюпку на месте. Джимми Коллинз крикнул сверху:

— Примите! — и опустил на веревке вниз какой-то металлический ящик, довольно габаритный.

Он соскользнул по одному из удерживавших суденышко тросов и взялся за румпель.

— Загребай! — скомандовал он.

В этот момент "Голиаф" вздрогнул. Огромные паровые машины заработали. Видимо, капитан решил, что котлам и основным системам корабля ничего не угрожает, и потому приказал следовать прежним курсом.

— Живей, живей, чтобы нас не утянуло под днище! — Коллинз явно нервничал.

Мы с Доусоном тоже нервничали и гребли как сумасшедшие. Да, было темно. Но у них там была еще парочка малых судов на паровом ходу, пусть и не таких роскошных, как "Джон-Эдвард", но вполне способных нас настигнуть, если мы не затеряемся в ночи. Паруса мы ставить опасались — в свете поисковых прожекторов белые полотнища стали бы отличной мишенью.

— У меня есть вопрос, — поднял руку Доусон, когда сумасшедшая гонка наконец закончилась.

— Давай.

— Какого дьявола мы удирали с корабля, если анархисты тоже с него удрали? Вроде как угроза миновала?

— Угроза? — Коллинз покачал головой, — Мистер Герлих и понятия не имел об анархистах. Они тут случайно, решили вот отомстить мировому капиталу… Им повезло, что они успели раньше, чем…

— Чем что, Джимми? Говори, не трави душу!

— Чем "Голиаф" напоролся на айсберг.

* * *

Герлих прибыл на лайнер неслучайно. Он знал, что готовится масштабная провокация, целью которой является политический, экономический, а, возможно, и военный кризис в отношениях Сипанги и Протектора. Воротилы из Альянса — то ли Интеллидженс Сервис, то ли безопасность Тропической компании — должны были устроить очередную попытку стравить государственно-частные корпорации тевтонов с заокеанскими картелями — и инцидент, например, с участием подводной лодки, на бортах которой были бы нанесены кресты, стал бы отличной прелюдией к такому противостоянию. Тем более — финансисты одного из наиболее влиятельных сипангских монополистических объединений как раз путешествовали на борту лайнера. Главное — чтобы погибло как можно больше людей, а влиятельные свидетели остались живы.

Фокус заключался в том, что Протекторат никогда не был особенно щепетильным в достижении своих целей. Если инцидент нельзя было предотвратить — его можно было возглавить. Герлих имел в планах утопить "Голиаф" к чертовой матери — а катастрофу выдать за столкновение с плавучей глыбой льда. Никаких следов, никаких выживших. Сам он в живых оставаться, судя по всему, тоже не намеревался. Старик решил завершить карьеру красиво и с пользой для Ордена…

Я оторвался от чтения записки старого рыцаря плаща и кинжала и спросил у Коллинза:

— А какого черта он обратился именно к тебе?

— Илай Фокс во время Великой войны был контрабандистом. Возили в Протекторат продукты и сырье для медикаментов. Работали через Герлиха. Я служил у него юнгой, потом сбежал, потом опять вернулся. Выходит — мы все были под колпаком у Капитула… А у Герлиха на каждого из нас был крючок — даже на меня, — и понурился.

Может, он не такой и славный парень, этот Джимми Коллинз? Тот как будто прочел мои мысли:

— А что я мог сделать? Он выловил меня в тот же день, когда взошел на борт, перед ужином. И заявил, что я опять в деле — потому что, мол, вмешались посторонние силы и весь план может полететь псу под хвост. Дал мне две записки — одну для меня и ещё вот эту вот, что у вас в руках, и сказал, что на борту есть только один человек, которому он может доверять.

— Ты?

— Нет, вы! Я чуть с ума не сошел, когда вас увидел — бывают же такие совпадения, да? А потом герр Герлих погиб, а мы с Доусоном выследили анархистов и стали готовить побег, и всё завертелось… А что там в вашей записке?

— Ох, Джимми Коллинз, тебе лучше не знать… — мне и самому этого лучше было бы не знать, — А еще чего-то кроме записок и инструкций Герлих не давал?

— Давал… Точнее — сказал, где взять.

Коллинз ткнул пальцем в металлический ящик. Я пересел на скамью поближе к этой штуковине и в свете фонаря принялся его осматривать. Нечто подобное я видел на фронте, в самом конце, когда мы додавливали лоялистов… А у Протектората такие штуки были при каждом батальоне.

Щелкнув замком, я открыл крышку. Это была портативная рация — мощная, на несколько сот километров — и аккумуляторные батареи. А еще — запаянный в целлулоид пакет с документами.

Я снова влезал во что-то дурнопахнущее. Остервенело скомкав в руке записку Герлиха, я сунул ее в карман, закрыл ящик и переставил его в непромокаемый отсек на корме — к припасам и одежде.

— Давайте ставить паруса, мы оторвались достаточно далеко, — предложил Джек Доусон, который сидел всё это время тише воды ниже травы.

И мы начали ставить паруса.

VIII ЗОЛОТОЙ ОСТРОВ

Наша шлюпка была суденышком примечательным. Не та утлая скорлупка, какими обычно комплектуются каботажники и речные суда, а настоящий маленький корабль с удивительным запасом прочности и плавучести. Корпус был укреплен металлом, на носу и корме имелись воздушные ящики, в бортах — пробковый слой, в киле — солидный балласт против переворачивания. По большому счету она была непотопляемой, даже полная воды — разве что саданет волной о скалы, или кто из пушки выстрелит.

Паруса были полны свежего ветра — оба гафельных и косой — на носу. Черта с два я бы с ними справился в одиночку, но морячки дело свое знали на "ять": Коллинз контролировал румпель, Доусон орудовал со шкотами, а я или помогал, играя роль юнги-акселерата, или занимался всякой мелочевкой: пытался поймать рыбу, вчитывался в писанину Герлиха, каждый час крутил настройки на рации, проверяя частоты.

Радиоэфир был чист, нас не искали. От выкладок Герлиха кипели мозги, и становилось дурно. Я чуть было не окунулся в высокую политику, оказавшись в окружении Императора — и бежал от нее как черт от ладана. И вот сия чаша снова меня настигла. Обладая этими документами, я мог бы… Мог бы…

— Да пошло оно к черту, — сказал я, размахнулся и швырнул папку в океан.

Она раскрылась на ветру, и бесценные бумаги рассыпались по поверхности воды, постепенно намокая и сминаясь на волнах. Какой-то активный тунец рванул к мнимой добыче и бестолково закружил, взбивая плавниками волны и смешивая их со скандалами, интригами и расследованиями ныне покойного герра Йозефа Герлиха.

* * *

— А как же… — Джимми Коллинз смотрел на меня вытаращенными глазами.

Джек Доусон задумчиво чесал затылок.

— Я хочу, чтобы каждый из вас задал себе один-единственный вопрос: оно нам надо? — и глянул сначала на Джека, а потом на Джима.

Парни задумались.

— Получается, сначала герр Герлих из симпатии к вам передал через меня сведения о том, что анархисты затевают провокацию и взрыв. А уж после того, как они подсунули змею в кровать — свалить с корабля и вовсе стало лучшим вариантом. Так что мы виновны только в краже шлюпки, и по Сипангским законам должны будем или внести сумму, превышающую ущерб в два раза, или сесть в тюрьму, — выдал удобоваримую версию Коллинз.

— Кто-то видел, как ты говорил с Герлихом? — напрягся Доусон.

Он, хоть и выглядел балбесом, ситуацию прочувствовал до печенок. Быть исполосованным на ремни ретивыми рыцарями плаща и кинжала из Тайного Капитула или наемниками картелей — удовольствие ниже среднего.

— Нет, — покачал головой Коллинз, — Мы встретились на верхней палубе, я драил медяшки, и никого вокруг точно не было. Он прошипел, что, мол, узнал меня и дал наводку на тайник. Вот и всё.

— Значит, всё, что нас связывает с этой историей — рация, так? И сам факт того, что мы имели отношение к "Голиафу"… А нам точно нужно на "Сипангу"? — спросил Джек.

Я хмуро кивнул. На Сипангу мне точно было нужно.

— А то могли бы заглянуть на Золотой остров, к Шельге… Там можно запросто затеряться. Тут недалеко, каких-то полтыщи кабельтовых! При попутном ветре — ерунда! Хотя наши анархисты наверняка тоже туда отправятся, там для таких настоящий рай!

Золотой остров? Это было что-то из истории про Пьянкова-Питкевича и его эксперимент по добыче драгоценных металлов непосредственно из мантии нашей планеты. И вроде как эксперимент не удался из-за бунта рабочих — а так он имел все шансы обрушить мировой рынок. И именно после этого следы амбициозного инженера потерялись… Можно было попробовать стать на след великого изобретателя и таинственной мадам Ламоль, но это почти наверняка означало бы столкновение с теми, кто уже два раза пытался меня прикончить.

— Praemonitus, praemunitus — сказал я.

— Что?

— Кто предупрежден — тот вооружен. Курс на Золотой остров.

* * *

Судя по карте, это был целый архипелаг — если можно было так назвать острова, располагающиеся друг от друга на расстоянии сотен километров. Золотой остров — он же Хендерсон — был вторым по величине и до недавних пор необитаемым. По каким-то неведомым причинам именно здесь Пьянков-Питкевич при поддержке главы "Анилин Роллинг Компани"–химического короля Сипанги Дональда Роллинга запустил свой проект по золотодобыче. Какое-то у него было интересное оборудование — с применением концентрированных тепловых лучей… Параболоид, синусоид, экспонентоид — какое-то такое математическое название…

Меня не интересовал тепловой луч, а графики алгебраических функций — тем более. Задание стояло — добыть шамонит, топливо, которое использовали в этом оборудовании, и на Золотом острове его образцы, пожалуй, можно было раздобыть с не меньшей вероятностью, чем в том заброшенном цеху анилиновой компании, на который у меня имелось наводка. Я строил отдаленные планы заглянуть сюда на обратном пути на каком-нибудь зафрахтованном судне или с контрабандистами — но ситуация на "Голиафе" внесла свои коррективы. Острова — значит острова.

Климат морской субтропический, происхождение — вулканическое и коралловое, население — анархическое и враждебное. Раньше на паре-тройке из этих клочков суши проживали аборигены, но теперь они частью растворились в массе переселенцев, а частью были уничтожены со всей жестокостью, свойственной цивилизованным народам.

Ловили рыбу, промышляли жемчуг, жевали кокосы, ели бананы. Потом пришли инженер Пьянков-Питкевич и химический король Роллинг, навезли машин, людей, оружия, вывернули всю жизнь Золотого острова наизнанку — и получили удар в спину от бывшего уполномоченного из Мангазеи — Василия Шельги, который до этого всюду ошивался с ними, выполняя роль то ли консультанта, то ли телохранителя — черт его знает. Когда из-за блокады флотом картелей Сипанги на острове начались волнения шахтеров и обслуживающего персонала, Шельгу отправили с ними договариваться — мол, лоялист, вожак толпы и всё такое, народная косточка — должен справиться. Он и справился — возглавил бунт и захватил остров. Даже Ассамблею созвал и призвал всех трудящихся мира присоединиться к нему в борьбе против мирового империализма и корпораций. Так до сих пор и призывает, кстати.

Петра Петровича Пьянкова-Питкевича Джек Доусон величал не иначе, чем "Пьер Гарри". Почему так — одному Богу известно, в любом случае он отзывался об инженере с восхищением — мол, авантюрист, проходимец, дел наворотил и за решетку не попал. Сидит, небось, со своей мадам Ламоль на вот таком же вот приятном острове в окружении груды сокровищ, коктейли пьет и жизнью наслаждается.

Отправить