Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Памяти Александра Грина
Я достал из рундука родной хаки и отряхнул его от пыли. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь щель в шторах, подсветили целые сонмы мельчайших частиц, которые взмыли в воздух и закружились по комнате. Невыносимо захотелось чихнуть, но удалось сдержаться, наморщив нос.
Следом за кителем на свет Божий появились галифе, сапоги, портупея с револьвером и фуражка — такая же мятая, как в последний раз, когда я надевал ее. Мне никогда не нравились фуражки. Вот и сейчас уставной головной убор отправился в сторону, как и сверток с погонами и наградами, который даже разворачивать не хотелось — на зубах всякий раз появлялась оскомина.
Следовало позаботиться и о хлебе насущном: пара банок тушенки, краюха ржаного, початая, но плотно закупоренная бутылка вина, фляга с водой, какие-то слегка пожухлые огурчики и желтоватая петрушка — это было совсем неплохо. Видали и похуже!
Вещмешок — "сидор" — отправился в сторону; вот о чем я скучать не буду, благо, теперь у меня имелся вполне приличный кожаный ранец. Из платяного шкафа в него перекочевала пара смен белья, теплый вязаный свитер и костюм поцивильнее — брюки в полосочку и сорочка. С полки я достал парочку дорогих сердцу книг и толстую тетрадь, которую использовал для записей. Скатка с шинелью пристроилась в крепления снизу — красота!
Бежал ли я? О, да.
Ситуация назревала скверная. Как говаривал мой знакомый особист с непримечательным лицом, "у каждой проблемы есть фамилия, имя, отчество". Лиза, Елизавета Валевская — вот как ее звали. Свеженькая, миленькая, с пшеничного цвета волосами, яркими голубыми глазами, всегда готовыми к улыбке, и восхитительно алеющими в самый неподходящий момент щечками. Очень, очень хорошая девочка.
В гимназии, где я работал последние три года, в соответствии с новыми веяниями имелись и мужские, и женские классы. Никаких проблем с девочками в целом не было — прилежные, послушные, старательные — такие ученики просто мечта любого учителя, который до этого дирижировал ротой здоровенных мужиков. Проблема была с их родителями.
По итогам Великой войны по самым скромным подсчетам погиб каждый десятый имперский мужчина призывного возраста. Гражданская война также собрала свою кровавую жатву. Дефицит женихов образовался жесточайший, и конкуренция за подходящую партию порой доходила до абсурда.
Мне удавалось избегать пристального внимания падких на матримониальные планы вдовушек всё это время. Наверное, дистанция, которую я установил между собой с одной стороны, и коллегами и попечительским советомс другой, всё-таки играла свою роль. Ну да, пришлось прослыть чудаком, но это чудачество легко списывали на пережитое на фронте. Да и, откровенно говоря, учителем я был хорошим — поэтому прощалось многое.
Но теперь меня приперли к стенке. В буквальном смысле слова. В последний день четверти меня поймала на улице весьма респектабельная пара и, совершив обход с обоих флангов, завершила окружение у манящей изобилием товаров стеклянной витрины универсального магазина.
— Понимаете, — сказала миловидная женщина неопределенного возраста, — Девочка очень страдает.
Я не понимал.
— Вы должны войти в положение, — было видно, что эти слова даются импозантному господину с видимым трудом, — У нее есть ваша фотография из газеты, она прячет ее под подушкой. Она плачет вечерами, я не могу позволить, чтобы моя девочка плакала.
— Я читала ее дневник — там всё про вас, — снова подала голос дама.
Мои ощущения были сродни легкой контузии. Эти двое натурально втирали мне какую-то дичь. Мозг же независимо от моего желания совместил идеально-симметричный нос мужчины и его открытый лоб с голубыми глазами и изящной шеей дамы — и картина сложилась.
— Лиза, — сказал я, — Вы пришли из-за нее.
Ну да, она смущалась и краснела всякий раз, когда мне приходилось вызывать ее. Ну да, она всегда тщательно следила за своей внешностью и иногда задерживалась в аудитории чуть дольше, чем было необходимо, но…
Наше время породило миллионы подранков. Бывшие беспризорники, сироты круглые, над которыми взяла опеку Империя или ее сердобольные граждане, и сироты, потерявшие одного из родителей… Нынешние подростки, юноши и девушки, взрослели в ужасающих условиях, и мало кто из них избежал участи быть свидетелем дел кровавых и жутких, которые вовсе не предназначены для детских глаз. Многим из них хотелось внимания — независимо от пола, социального происхождения и имущественного положения. Просто необходимо было перекинуться парой слов со взрослым, который говорит с ними не чинясь, слушает и воспринимает как равных. Я старался, ей-Богу. Мне было их до одури жалко.
Но — рассматривать ученицу в качестве будущей спутницы жизни или — того хуже — мимолетного увлечения? Упаси Господь! Ничто человеческое мне, конечно, не чуждо, да и девицы в семнадцать лет вполне привлекают мужское внимание… Однако есть же, в конце концов, понятие о том, что такое хорошо и что такое плохо!
Госпожа Валевская-старшая посмотрела мне прямо в глаза и сказала:
— Я думаю, объявить о помолвке сразу после выпускного бала будет вполне уместно.
А я думал, что вполне уместно будет скорее пустить себе пулю в лоб.
— Вы несвободны? — встревоженно уточнил ее супруг.
— Нет, дело не в этом… — попробовал начать маневрировать я.
Но эти двое для себя, видимо, всё уже решили.
— Я понимаю, что вы небогаты, — кивнул господин Валевский, — Но у вас кристальная репутация — это дорогого стоит в наши дни! Не переживайте — я дам солидное приданое, сможете открыть частную школу или другое дело по душе — это вы сами решайте с Лизонькой, настаивать не буду.
Внезапно передо мной замаячил выход из сложившейся ситуации.
— Позвольте, — сказал я решительно и шагнул в сторону — прямо туда, где вращалась, приводимая в движение электромотором, автоматическая четырехлепестковая дверь универсального магазина.
Они не сразу поняли, что я сбежал. Только в тот момент, когда подошвы моих штиблетов выбивали дробь по лестнице, ведущей на цокольный этаж — там должен был быть черный ход.
Директора я уведомил в письменном виде — послал заявление по почте. Это было приемлемо — в конце концов, учебный год кончился, экзамены сданы, ведомости подписаны. Найдут они себе другого магистра-гуманитария… Оставалось только улизнуть из города незамеченным!
Я как раз сбрил отросшие усы и бородку и искал взглядом, чем бы утереться, когда пришлось хвататься за револьвер и тыкать им в незваного гостя, а после — козырять, щелкая тапками друг о друга.
— Ваше Превосходительство? — вот уж кого я точно не ожидал тут увидеть!
Артур Николаевич — как всегда великолепный — стоял прямо у меня за спиной и протягивал полотенце.
— А я смотрю, хватки ты не растерял! — довольно хмыкнул бывший Регент и отвел ладонью ствол револьвера в сторону, — Уже совсем бежите, или на чаю попить времени хватит?
У этого старого тигра в глазах плясали смешинки — он явно всё знал! Я выдохнул:
— Чаю? Можно и чаю…
Чай у меня был хороший — молочный улун с другого конца света. С десяток сухих скрученных листочков шуршали и стукались на дне жестянки — этого как раз должно было хватить на две чашки.
— Присаживайтесь, например, в это кресло, — предложил я и поспешно убрал с подлокотника сверток с погонами и наградами.
Этот торопливый жест не укрылся от цепкого взгляда Крестовского. Он принял у меня чашку чая а потом достал из моего ранца за уголок тонкую серую книжечку в сером же переплете.
— Это ведь ваше? Почему не подписались собственным именем? Достойная вещь, прямо скажу. У нас в столице ее перепечатывают на папиросной бумаге через копирку и продают с рук — расходится быстрее, чем горячие пирожки. А после того, как копии стали проникать за границу — поток репатриантов из эмиграции увеличился чуть ли не вдвое.
Для меня это было новостью. Я и не думал о популярности, когда "Новеллы…" взяло в печать одно заштатное мангазейское издательство. На тот момент меня больше интересовал гонорар, ну, и некая доля самолюбования — тоже. Писатель — это не какой-то там хаки, да?
— Вот как! — только и смог выдавить я, — А откуда вы…
— Император сказал. Кроме вас и него никто не мог знать некоторые подробности.
— Ах, да… Действительно, — я отставил в сторону фарфоровую кружку с отбитой ручкой, — Но вы ведь не о литературе говорить пришли, верно? Поймите меня правильно — я безмерно рад, но…
— Ну почему же — не о литературе? Именно о ней. Я всё еще президент Имперского географического общества и главный редактор журнала "Подорожник". И меня очень интересуют ваши литературные таланты вкупе с другими, не менее подходящими для дела способностями.
Я напрягся. От предложений таких людей не отказываются. Пришлось медленно выдохнуть, вспоминая, КТО передо мной. Если уж Артур Николаевич Крестовский, бывший Регент всея Империи и двоюродный дедушка нынешнего Императора, решил побеседовать со мной за чашечкой чая — совершенно точно известно, беседа эта будет однозначно к вящей славе Господа, на пользу Новой Империи ну, и для меня — как минимум интересной и познавательной… Я слишком хорошо изучил его превосходительство в свою бытность его адъютантом.
— Как насчет поработать на мой журнал специальным корреспондентом? Вы ведь хотели уехать? Вы и уедете — дальше некуда.
К ранцу добавилась еще одна сумка — кожаная. В ней лежал подарок Крестовского — настоящее сокровище. Малоформатная фотокамера с резьбовым креплением объективов, которых имелось аж пять! И целая куча контейнеров с перфорированной пленкой для съемки.
Сумка лупила меня по бедру, когда я мчался по перрону, мечтая запрыгнуть в свой вагон прежде, чем кто-то из горожан узнает меня.
— Поезд на Яшму отправляется через пять минут, просьба пассажирам занять свои места! — кричал дюжий проводник в форменке и звенел в колокольчик.
— Пятнадцатый вагон! — выдохнул ему в лицо я, — Мне куда?
— К черту! — ответил проводник, — У нас двенадцать вагонов, сударь.
Я остановился как вкопанный и уставился в свой билет. Пятый! Пятый вагон! Это была не единичка — просто разделительная черта! Подняв глаза от мелких буквиц, я лицом к лицу столкнулся с ней.
— Вы?
— Валевская? Лиза?
Это был провал. Разгром полный, окончательное и бесповоротное поражение… Линия обороны прорвана, ряды смяты, отступающие войска настигнуты неприятелем, который преследует и пленяет бегущих.
— Вы такой молодой… — неожиданно сказала она и провела ладонью по моей щеке и подбородку, и тут же отдернула руку, как будто обжегшись, — Ой!
— Лиза, поезд…
— Вы не смеете уходить, пока я не объяснюсь! — было видно, что она сильно смущена и растеряна, и делает над собой большое усилие, чтобы находиться здесь и говорить со мной.
Такое поведение было достойно как минимум уважения. Девушка мяла в руках платок, опустив глаза.
— Я хочу, чтоб вы знали — не я подсылала к вам родителей. Я бы никогда, слышите — никогда не стала навязываться! Они поступили подло, читая мой дневник и подслушивая под дверью… Не докучала вам на занятиях, и впредь не собиралась. Вы не виноваты в моих чувствах. Я ведь не дурочка, знаю — это всё ок-си-то-цин, верно?
Черт побери, она была действительно хороша! Яркие, небесного цвета глаза, гордая посадка головы, обычно ироничный, но сейчас печальный разлет бровей… Голубое легкое платье, скромное, но не могущее скрыть стройной фигуры и привлекающих взгляд округлостей, изящная шляпка с вуалью — да что ж это такое?
— Я благодарна судьбе за то, что это были именно вы, а не какой-нибудь подлец. Молю Бога, чтобы мы с вами встретились — через два, три, пять лет. И могли поговорить как равная с равным — она посмотрела мне прямо в душу.
В горле у меня стоял ком. Я понятия не имел, что делать. Эта ситуация была, пожалуй, самой кошмарной из всех, что я испытал за прожитые мной четверть века.
— Что же вы молчите?..
— Лиза, вы лучшая девушка в мире. Умная, красивая, живая… Вы достойны счастья — и оно у вас будет. Не обижайтесь на своих родителей — они хотели как лучше. И — простите меня, ради Бога! — я позволил себе взять ее за руку и поцеловать холодные костяшки пальцев.
Она не отнимала руку до последнего.
Запрыгнув на подножку отправляющегося поезда, я запнулся, и могучая рука в железнодорожной форменке втянула меня внутрь.
— Сбежал от нее? — глянул на меня проводник, — Дурень, твоё благородие. Хорошо, что не в моем вагоне едешь, а то я б тебе в чай плюнул.
Да я бы и сам себе в чай плюнул, если бы с этого был хоть какой-то толк.
Тонкая девичья фигурка стояла на перроне и смотрела вслед уходящему поезду.
— Мое мнение — автор никогда не служил в армии, — господин с козлиной бородкой был из тех людей, которые говорят не интересуясь, желает ли собеседник продолжать общение, — Понятия не имею, что они нашли в этой книге. Бесталанная писанина, пародия на литературу. Как ещё этот опус цензоры не зарезали? Император играл на скрипочке по кабакам Варзуги! Бред какой, каждый знает — его тевтонские кузены…
Я внезапно понял, что он рассказывает мне про мою же книгу.
— Его тевтонские кузены плевать хотели на Империю после того, как было заключено перемирие, — сказал я, — Да и до этого мы их интересовали только с точки зрения земельных ресурсов и полезных ископаемых.
— А вы специалист? — его бородка задиристо дернулась вверх, — Ученый?
— Журналист.
— И куда направляетесь? Хотя — дайте угадаю! — бородатенький, конечно, знал всё лучше всех, — В Яшму, до конечной. Там нынче синематографический фестиваль "Яшмовая корона", а это для вашего брата как экскременты для мух… Не обижайтесь, не обижайтесь. На правду не обижаются.
Любопытный экземпляр. Я думал — такие в Империи уже не водятся. Может, репатриант?
— А вы, простите, куда направляетесь? — вопрос с моей стороны прозвучал, скорее из вежливости.
— Пф! Не имею привычки делиться личным с незнакомцами! — этот гад взял со стола газету и демонстративно зарылся в ней.
И с ним мне еще ехать! Может, скоро выйдет? В дверь купе постучали, и появился проводник — с окладистой седой бородой.
— Чай заказывали?
Я кивнул, и поднос с дребезжащим стаканом, квадратным печеньем, ломтиками лимона и кусковым сахаром оказался передо мной.
Серебряный подстаканник с имперским гербом, крепчайший черный чай с ароматом цитруса — это всё очень напоминало детство! Как будто не было этого ужасного, разрушительного десятилетия. Как будто мне снова десять или четырнадцать лет, и мы всей семьей едем в столицу, и всё вокруг кажется таким чудесным, таким значительным… И мама с папой живы, и я никогда не надевал хаки.
— Пф! Чертовы рабовладельцы! — мой сосед перевернул страницу, и я смог увидеть чему он там возмущается.
Броский заголовок гласил "КРОВАВАЯ БОЙНЯ: ОПОЛЧЕНИЕ ГЕМАЙНОВ УНИЧТОЖИЛО ЦЕЛОЕ ПЛЕМЯ ТУЗЕМЦЕВ ИЗ САХЕЛЯ". Дальше шла речь о том, что засуха толкает племена аборигенов Южного континента двигаться через горные перевалы к морю, и на своем пути они сталкиваются с гемайнами — потомками переселенцев из Оверэйссела, который ныне входит в тевтонский Протекторат. Гемайны, эти суровые люди, не церемонятся с чужаками и не экономят патроны. Вот и теперь какой-то журналист из Альянса, лайм, судя по фамилии, распинался о беспощадности поселенцев, которые вместо того, чтобы "просто преградить путь и направить туземцев в безопасное место" открыли огоньи стреляли до тех пор, пока не умер последний из чужаков.
— Купите себе газету и читайте! У меня не публичная библиотека! — раздался сварливый голос.
Дал же Бог соседа, а? Я взялся за ручку подстаканника и вышел в коридор, прикрыв за собой дверь. Гемайны, Сахель, туземцы… И вправду нужно будет зайти в библиотеку или, что еще лучше, в книжный магазин. Это ведь будет моей жизнью в ближайшие месяцы — а то и годы!
В стакане остывал чай, за окном мелькали огни далеких деревень, стучали колеса поезда… На душе внезапно стало легко и спокойно, из открытого окна ударил порыв вечернего холодного ветра, и, вдохнув полной грудью, я понял — что-то начинается.
Он был как из детских грёз — огромный, изящный, белый, с крыльями парусов, барашками волн, разрезаемых форштевнем. Его звали "Гленарван", и он ждал меня — настоящий клипер, который направлялся на Сипангу с грузом пушнины, и с почтой — для Гель-Гью, Зурбагана и Лисса.
Немногочисленные пассажиры ожидали, когда корабль пришвартуется и перекинет трап на причал, а я смотрел на него и не мог налюбоваться. Всё-таки каботажное плавание на чадящем пароходике, верст на пятнадцать-восемнадцать вдоль берега — это совсем не то же самое, что настоящее Дальнее Плавание на настоящем паруснике.
— Вы тоже — на "Гленарвана"? — спросил меня загорелый юноша с живым лицом и черными, веселыми глазами.
Он был одет как местный уроженец: серые брюки со стрелками бритвенной остроты и выглаженная, накрахмаленная бежевая рубашка с закатанными рукавами прекрасно сидели на его поджаром, крепком теле. Легкий дорожный саквояж, плащ-дождевик и кепи в руках говорили о том, что он явно собрался попутешествовать.
— Ну да, — ответил я.
Молодой человек с первого взгляда вызывал приязнь, а завести знакомство, учитывая перспективы многодневного плавания, было приятной перспективой.
— Меня зовут Рафаэль, Рафаэль Мастабай, я — горный инженер. Хочу попытать счастья в Натале — оттуда приходят новости о каких-то фантастических находках полезных ископаемых. Мой профиль — полиметаллические руды… О, по вашим глазам вижу — у вас куча вопросов!
— Работа такая, — улыбнулся я.
Михаэль напрягся: "вопросы здесь задаю я" — эта фраза после режима Ассамблей вызывала у граждан Империи приступы жуткой аллергии.
— Спецкор "Подорожника", — мне пришлось тут же развеять его опасения.
— А-а-а-а! ИГО — это наше всё. Двигатель прогресса, можно сказать. Мы с вами, считай, коллеги. Нам, горнякам, без географии никуда!
"Игом" называли Имперское Географическое Общество — по аббревиатуре.
"Гленарван" спускал свое белое оперение, приближаясь к берегу, матросы сновали по мачтам, вантам и реям с удивительной ловкостью. Раздавались отрывистые команды.
— Принять швартовы! — послышался зычный голос, и на причал полетели канаты, которые принимающая сторона тут же принялась крепить к кнехтам.
Борт корабля мягко ударился о кранцы, был перекинут трап, по которому первым сошел морской офицер в белоснежном мундире. Он поговорил о чем-то с портовым чиновником и скомандовал начинать погрузку.
Пришлось подождать еще немного пока начнут пускать пассажиров. Всего нас было не больше дюжины — всё-таки корабль не предназначался для перевозки людей, хотя какое-то количество дополнительных кают тут имелось.
С восторженным чувством я ступил на трап, преодолел его и сделал первый шаг по палубе. И с неким сожалением отметил, что паровая машина тут всё же была — труба виднелась между мачтами. С практической точки зрения это было замечательно, но с эстетической…
— Лука! Проводи пассажиров к каютам! — приказал офицер, и к нам навстречу выдвинулся бывалого вида матрос.
Походкой вразвалочку он шагал впереди нас, предупреждая о необходимости наклонить голову, перешагнуть через канаты или не задеть какую-то важную деталь такелажа. Мы спустились на нижнюю палубу и оказались в коридоре, по обеим сторонам которого виднелись ряды одинаковых дверей.
— Вам сюда! — сказал матрос, — У нас не отель, не обессудьте.
И хмыкнул.
Заглянув в предназначенную мне каморку, я остался вполне доволен — даже круглое окошечко-иллюминатор имелось, и в нем было видно море! Ну, а койка, рундучок и небольшой стол так и вовсе казались предметами роскоши.
Заперев свой багаж на замок в рундуке, я отправился на верхнюю палубу — наблюдать за тем, как корабль отчаливает.
С погрузкой почты закончили быстро, ждали только свежего ночного бриза, чтобы вместе с ним выйти из гавани. Свободные от вахты матросы находились в увольнительных на берегу и собрались на пирсе только к вечеру.
Я никогда не задумывался о таких нюансах — суша остывает быстрее, и давление над ней повышается — соответственно, ветерок начинает дуть в сторону моря, над которым воздух остается теплым, а давление — низким… Парусники до сих пор пользуются этим природным явлением, причаливая днем, а отчаливая — в темное время суток.
Наконец пирс и палубу накрыла рабочая суета. За процессом наблюдал сам капитан — внушительный, грузный мужчина с пышными бакенбардами.
— Отдать швартовы! — раздалась команда, потом — еще набор зубодробительных морских терминов.
Матросы полезли по вантам наверх, паруса распустились белыми лепестками, корабль дернулся, приводимый в движение порывом ветра, и устремился вперед, рассекая волны.
Я, черт побери, был счастлив — то, о чем мечталось так давно, теперь происходило наяву.
Меня выворачивало наизнанку. Склонившись через фальшборт, я пытался сдержать спазмы, но тщетно — морская болезнь плотно насела и отпускать не собиралась. Теперь я мечтал, чтобы после того, как сдохну, патологоанатом — когда б меня вскрывал — хоть чего-нибудь нашел.
Хватило четырех часов плавания в открытом море при "умеренном волнении", чтобы я проклял тот день, когда ступил на палубу "Гленарвана", и захотел отправиться в Зурбаган пешком. Каннибалы и рабовладельцы теперь казались мне меньшей из проблем.
— А, это вы? — Рафаэль был бодр и свеж, — Принести вам воды? Говорят — помогает.
— Нет-нет, спасибо… — я утер лицо и почувствовал вкус соли — брызги волн долетали до верхней палубы.
— Да вы совсем зеленый! Пойдемте, выпьем теплого чаю с лимоном — всяко станет полегче, даже если вы продолжите разговаривать с морским дьяволом и дальше…
Он еще и шутил! И его совершенно не смущала качка — вальсирующей походкой горный инженер двинулся в сторону кормы — там располагалась кают-компания. Хватаясь за любую опору и теряя равновесие каждую секунду, я двинулся за ним.
Кажется, даже звезды на небе потешались надо мной. Как же — героический офицер, вся грудь в крестах — и блюет дальше, чем видит! Стыдоба! И почему раньше, на пароходах, со мной такого не случалось?
— Идемте, чай готов!
В каюте таких несчастых, как я, было несколько — их легко было отличить от бывалых морских путешественников по бледно-зеленому цвету лиц.
— А вы что — часто в море? — спросил я у Рафаэля.
— В первый раз! — пожал плечами он, и принялся наливать чай в чашки, не уронив ни капли мимо.
Ну, надо же!
— Хэйа даг! — поприветствовал я Рафаэля, когда он, постучавшись, вошел в мою каюту. — Гло йа ин Год?
— Чего? — удивился он.
Я отложил самоучитель языка гемайнов и сел на койке.
— Верите ли вы в Бога? — сказал я уже по-имперски, — Говорят, им этот вопрос заменяет приветствие.
— Кому — им?
— Коренным жителям Наталя — гемайнам.
— А-а-а-а! И что нужно отвечать?
— Еэр аан дие Вадер, ен Зин, ен дие Хейлиге Геес, если я правильно разобрался с произношением.
— Аминь! — кивнул Рафаэль, — А если бы я был неверующим?
— Тогда у вас не получилось бы вести дела с гемайнами.
— А почему вы назвали их коренным населением? Там же сплошь белокожие бородачи, потомки переселенцев из Оверэйссела, так?
— Но заселили-то они пустые земли, м? Четыреста лет назад лаймы завезли аборигенам холеру и оспу в обмен на рабов и слоновую кость, и народ там вымер. И пустынный берег без людей и живности не интересовал никого… Кроме гемайнов, которым жить под тевтонами не улыбалось — вот и выселились, чуть ли не целым народом.
— Вот как? А как же руды металлов, уголь?
— А это обнаружили почти случайно… — я протянул ему одну из книг, которую купил в Яшме, — Вот, можете почитать, тут много по вашей теме. Не знаю, насколько сильно можно доверять автору, всё-таки он тоже — лайм. Но — черным по белому сообщает, что цветущие города Колонии были основаны сто пятьдесят-сто лет назад. Зурбаган, Лисс, Гель-Гью… Лаймы выгоды не упустят, переселенцы из Альянса устремились сюда сразу же, как стали известны истинные богатства этих земель. Их не интересовало земледелие и скотоводство, им было нужно золото.
— А гемайны? — Рафаэль и вправду был заинтересован.
— Гемайны дали бой. И лаймы умылись кровью, и подписали Покетский договор, согласно которому не продвигаются далее, чем на пятьдесят верст от побережья. И до сей поры договор соблюдался. Но кого после Великой Войны интересуют старые договоры, верно?
Рафаэль задумчиво кивнул.
— Я возьму почитать? Не очень ясно, как во все это вписываются туземцы…
— Нет проблем, читайте! Тотзиенз, Год сиен йо!
— Да, да… И вам всего хорошего.
Он уже закрыл дверь, но тут же вернулся обратно.
— Я чего заходил-то! Вы фехтуете?
— Э-э-э, что?
Оказывается, всё то время пока мы лупцевали друг друга бамбуковыми палками и скакали по палубе, изображая записных дуэлянтов, за нами наблюдал капитан.
— Я вижу, вы пообвыклись, — проговорил он, спускаясь по лестнице, — Недурно, недурно… В каком вы звании?
Рафаэль внезапно вытянулся во фрунт:
— Корнет второй сотни третьего Горского кавалерийского полка!
— Капитан второго ранга Тулейко, до недавних пор командовал монитором "Отважный"… Теперь вот — здесь пригодился, — Тулейко повернулся ко мне, — А вы? Вы где служили? В каком звании?
— В пехоте… — буркнул я и перехватил бамбуковый дрын обратным хватом, — Господин Мастабай, мы на сегодня закончили?
Рафаэль удивленно глянул на меня, а потом по своей привычке пожал плечами:
— Наверное. Есть у кого-то еще желание попрактиковаться? — обвел он глазами собравшихся на палубе зрителей.
Кавалерист — он и на корабле кавалерист. А я-то гадал, какого черта он не стал прекращать тренировку после того, как собрались зрители… Для меня их внимание было как мертвому припарка — вроде и плевать, а вроде и нелепо как-то. А корнет — красовался. Третий Горский полк был сформирован уже после того, как лоялистов загнали на Янгу, и пороху они, почитай, не нюхали — горячую южную молодежь использовали для отлова мелких банд и патрулирования дорог. А гонору-то гонору… И морская болезнь его не берет, зар-раза.
Качка усиливалась, и меня опять прихватило. Господи, напиться, что ли? Или на корабле — не положено?
Я как раз избавлялся от тщетной попытки пообедать, привычно скорчившись над фальшбортом, когда увидел на бескрайней водной глади нечто чуждое. Осознание пришло секундой позже:
— Человек за бортом! — заорал во всю глотку я.
Несчастный дрейфовал по волнам на половинке двери, ей-Богу! Ко мне в мгновение ока подбежал один из матросов и глянул туда, куда я указывал.
— Человек за бортом!!! — с утроенной силой заорали мы вдвоем.
Всё вокруг пришло в движение: команда забегала, пассажиры сгрудились у борта, на воду спустили шлюпку, полдюжины матросов и молодой мичман живо оказались внутри и мощными взмахами весел стремительно приближались к потерпевшему бедствие.
Он пришел в себя, и, увидев корабль и лодку, замахал рукой. Его сняли с обломка двери, и шлюпка быстро догнала легший в дрейф "Гленарван". Матросы при помощи шлюпбалок быстро втащили лодку на верхнюю палубу, корабельный доктор принялся осматривать пострадавшего.
— Обезвоживание, крайняя степень утомления… Оставьте парня в покое на пару часов, напоите — и он будет в норме и сможет ответить на ваши вопросы, — сказал медик капитану.
Тулейко обвел тяжелым взглядом команду, и матросы мигом бросились по местам. Первый после Бога, а как же?
Меня живо интересовала судьба этого бедолаги — всё же именно моим приступам морской болезни он был обязан своему спасению, и потому я места себе не находил и выхаживал перед лазаретом. Мне чуть не прилетело дверью по лбу, когда оттуда вышел капитан.
— Офицеры, общий сбор! — негромко, но зычно провозгласил он, а потом добавил: — Вы с господином Мастабаем тоже можете поприсутствовать.
Назревало что-то интересное. В кают-компании было тесно от флотских, мы с Рафаэлем смотрелись там как настоящие белые вороны.
— Господа, Савский Рог снова стал прибежищем для пиратов. Этот молодой человек — единственный спасшийся с парохода "Буссоль". Чертовы каннибалы атаковали их ночью, на своих клятых катамаранах… Парня зовут Джек Доусон, он из Колонии, служил корабельным плотником — и тащил отремонтированную дверь в капитанскую каюту… На ней и спасся, сиганув в океан. Бог знает, сколько еще человек живо — по его подсчетам прошло не больше пары дней с момента атаки.
— Он сможет подсказать место, где оставил "Буссоль"? — спросил старший помощник.
Этот дядька был подстать капитану, такой же величественный и грузный, только вместо бакенбард у него была полноценная борода.
— Устье реки Дауа, — ответил Тулейко, — Какие будут предложения, господа?
По морскому обычаю первым говорил самый младший, мы с Рафаэлем права голоса не имели. Слово взял тот самый мичман, который принял непосредственное участие в спасении Доусона.
— "Гленарван" — имперский корабль, господа. Мы не потерпим пиратства и каннибализма.
Молчаливое одобрение было ему ответом. В таком же ключе высказывались и остальные флотские, и мне нравилась их решимость и вера в собственные силы. Мы — имперцы, и точка. Где мы — там порядок, безопасность, уверенность в завтрашнем дне. Как можно поднимать каждое утро на мачте штандарт с орлом, если сейчас проплыть мимо творящейся дикости?
Капитан Тулейко был явно доволен.
— Меняем курс, господа! Направление — на берег, к устью реки Дауа!
Идея была очень простой — подойти к берегу в темноте и сделать вид, что на "Гленарване" серьезные проблемы, чтобы приманить пиратов. Откуда-то из трюма притащили несколько листов жести, какие-то старые тряпки, смоченные в мазуте, деревянную рухлядь — и развели костёр прямо на палубе. Огонь был небольшим, он больше чадил — и смрадный черный дым окутал клипер от носа до кормы.
— Вы можете спуститься в каюты, господа. А можете остаться здесь — выбор ваш, — сказал старпом, раздавая матросам винтовки и кортики.
Наготове была пожарная команда с помпой, огонь можно было залить в считанные мгновенья. На реях замерли марсовые — самые лучшие стрелки в команде. Под тентом на юте таился станковый пулемет, прижавшись к бортам, замерла большая часть команды, сжимая в руках винтовки.
А мы с Рафаэлем, Лукой, еще тремя матросами и двумя дородными братьями по фамилии Чечиловы — из торговых представителей какого-то акционерного общества, пожелавших поучаствовать в охоте на пиратов — носились по палубе, разбрасывали вокруг себя мелкие предметы и орали как оглашенные, изображая панику и суету. Должно было выглядеть убедительно — по крайней мере, я был убежден, что выгляжу отменным идиотом.
Из-за острова на стрежень, на простор морской волны выплывали из бамбука каннибальские челны…
Точнее — катамараны. И было их великое множество, не меньше двух десятков — точно. Интересной конструкции посудины, приводимые в движение косыми парусами и энергичными ударами весел в мускулистых руках аборигенов.
Народ это был странный и, судя по всему, злобный. Раскрашенные как тысяча чертей, со странным коричневым оттенком кожи, они завывали и вопили на все лады, подбадривая самих себя. На каждом катамаране умещалось не меньше дюжины воинов, вооруженных копьями с длинными листовидными наконечниками, луками и древними дульнозарядными ружьями.
Они были совсем близко, и первые стрелы уже летели в нашу сторону — одна из них воткнулась в мачту в паре дюймов от моей шевелюры.
— Полундр-р-р-ра!!! — заорал старпом и правый борт "Гленарвана" окрасился грохотом и вспышками выстрелов.
— Та-та-та-та-та, — завелся пулемет на юте.
За бортом творился сущий ад, но дикари лезли вперед как сумасшедшие, и не думая отступать. Торопились в свой каннибальский рай, наверное…
— По левому борту! — закричали с марсовых стрелки, у которых обзор был лучше всего.
Первыми среагировали мы с Рафаэлем и торговые представители. Наверное, один или два катамарана зашли с тыла, и теперь из-за фальшборта через планшир перевалился сначала один коричневокожий молодчик, потом — еще и еще.
Револьвер уже грел руку. По армейской привычке — стрелял в корпус. Голова — маленькая и твердая, тело — большое и мягкое. Рана в грудь или брюшную полость лишает противника боеспособности не хуже, чем мозги, разбросанные по окрестностям.
Я стрелял и стрелял, пока барабан не опустел, а потом взялся за багор — шашки у меня с собой не имелось, а это эрзац-копье было вполне годным для штыкового боя. Краем глаза увидел Рафаэля, который растерянно отмахивался стволом винтовки от раскрашенного громилы, вооруженного сразу двумя пугающего вида топорами, и решил вмешаться.
Воин из аборигена был великолепный — он даже успел отреагировать и сбить удар багра, но не учел особенность его конструкции — наличие крюка. И-р-р-раз — подцепив ногу я сдернул дикаря на землю, а горняк-корнет тут же выпалил в него из винтовки. Оказывается, были еще патроны! Растерялся, бывает!
— Я вам жизнью… — начал он.
— Па-а-аберегись! — торговые представители Чечиловы были настроены весьма решительно и появились очень вовремя — с огромными двустволками в руках, — На землю!
До земли было метров пятнадцать-двадцать, учитывая морские глубины, так что мы попадали на палубу, и четыре выстрела грохнули практически одновременно. Шквал дроби смел туземцев, а потом подоспели матросы — и "Гленарван" был очищен от пиратов.
— Не смотрите на меня так осуждающе, господин корреспондент. И, прежде, чем снимать вот это всё на фотокамеру, разберитесь как следует, — капитан Тулейко дулом револьвера отодвинул верхнюю губу скулящему от ужаса раненому аборигену, который скорчился у него под ногами, — Это — племя Крокодила. Взгляните на эти чудесные зубки — кошмар дантиста. Такие зубки говорят о том, что он убивал и кушал человека. Тому, кто не отведал людской плоти, такие процедуры не делают. Это — знак высшей привилегии. А по имперским законам и моему собственному разумению — умышленное людоедство карается смертью.
Меня напугала оговорка "умышленное", и в голову полезли примеры ситуаций, когда я, сам того не зная, мог отведать человечинки… Черт его знает, что пакуют в экспортные консервы те же лаймы, например…
— Я — капитан. Я на этом корабле царь, судья и священник в одном лице. Будь на его месте хоть ангел Господень, и знай я, что он убивал и кушал людей — прострелил бы его ангельскую башку без колебаний. И посему, ввиду неопровержимых доказательств и поимки с поличным — приговариваю их всех к смерти, — сурово закончил Тулейко и спустил курок.
Грохнул выстрел. Пуля вошла аборигену в рот, вышла через затылок и застряла в досках палубы.
— Проклятье, — цыкнул сквозь зубы капитан, — Бросайте их за борт, к чертовой матери! Акулы закончат работу… Оставьте вон того, с ожерельем, старика с простреленной ногой и парочку тех, что посвежее… Нам нужны проводники до поселка.
Детские мечты продолжали сбываться. Схватка с пиратами, визит в поселок к туземцам… Не так всё это я себе представлял…
Хотя годы ношения хаки и избавили меня от подростковых иллюзий — но воспринять спокойно кровавое пиршество, которые акулы устроили вокруг обломков бамбуковой флотилии, было невозможно.
Примерно так же невозможно, как смотреть на ободранный до обшивки пароход "Буссоль" и человеческие кости, разбросанные на желтом песке пляжа под пальмами. Два огромных кострища, множество следов ног и пятен крови…
Особенности национальной кухни? Народные традиции туземцев Южного континента? Уважение к культурным отличиям? Лука как-то, потешаясь надо мной во время одного из приступов морской болезни, рассказал о выражении "жевать долговязую свинью", и это было ужасно и вызвало очередной спазм. Но там речь шла о выживании, выборе между морализмом, который повлечет за собой мучительную смерть, или отвратительным действом, которое позволит продержаться еще немного. По имперским законам и это каралось смертью — но кто в здравом уме прямым текстом признается, что съел своего мертвого товарища на шлюпке посреди океана?
Эти же люди, совершенно похожие на меня, Рафаэля или того же Луку, только с чуть более смуглой кожей — не страдали от голода. В океане и реке было полно рыбы, пальмы и плодовые деревья в изобилии приносили орехи и фрукты, за прибрежной лесополосой, в саванне, по слухам, паслись бесчисленные стада животных… Это не пустынный и бесплодный Сахель, это Савский Рог, земли, вполне благоприятные для проживания.
Я фотографировал пляж, десантная партия с "Гленарвана" высаживалась на берег при помощи шлюпок, которые заходили в устье реки и приставали там, чтобы не подвергнуться разрушительному воздействию мощного прибоя. Капитан снова был во главе своих людей. Сурово нахмурив брови, он подгонял их:
— Живей, живей, мы должны выручить несчастных!
По словам Джека Доусона и захваченных каннибалов — на пароходе "Буссоль" были женщины. И если команду и пассажиров-мужчин постигла участь печальная и трагическая, то пассажирки сейчас находились в селении дикарей — живые и практически невредимые. Из двадцати четырех женщин погибла только пожилая дама — "умерла сама, даже есть не стали", как отметил абориген-старик. Может быть — апоплексический удар на фоне нервного потрясения или какая-то травма… Ключевым здесь было то, что пассажирки не подверглись насилию или истязанию — их приготовили на продажу Большому Серому — что бы это ни значило.
— Вам не следует туда идти, — преградил мне дорогу капитан Тулейко, когда увидел, что я закончил и собираюсь двинуться следом за колонной суровых матросов, — Лучше помогите с доставкой женщин на корабль, все офицеры будут заняты.
— Но, позвольте… Я хотел осмотреть поселение дикарей, — мой голос прозвучал несколько неуверенно.
— Они кушают людей с самого раннего возраста — и мужчины, и женщины. Это племя Крокодила, я вам говорил… Не стоит вам туда ходить, господин репортер. Особенно с вашей фотокамерой.
Я остался на берегу, глядя вслед колонне моряков, которые один за другим скрывались в джунглях.
Через полчаса загрохотали первые выстрелы, через час мы с Рафаэлем и Чечиловыми налегали на весла, направляя в сторону корабля шлюпку, полную находящихся в шоковом состоянии пассажирок несчастной "Буссоли".
"Гленарван" проходил пролив Бурь со спущенными парусами, на паровом ходу. Эти неспокойные воды не зря носили свое название — штормило всерьез, небо хмурилось и грохотало, и я всё-таки напился, и находился в подпитии непрерывно около трёх суток.
На удивление — помогало. По странному капризу моего организма проспиртованный желудок не торопился вывернуться наизнанку, и при должной аккуратности я даже мог постоять некоторое время на верхней палубе, вцепившись в ванты, наблюдая за высоченными волнами, которые рассекал наш корабль своим носом и вдыхая соленый воздух. Я почти чувствовал себя настоящим морским волком — если бы не отвратительное чувство холода в груди, которое возникало всякий раз, когда клипер проваливался в пропасть между водяными валами, предвещая неминуемую гибель. Однако после этого "Гленарван" всякий раз оказывался на гребне, направляемый лопастями гребных винтов и волей капитана Тулейко.
Как переносили морскую прогулку дамы с "Буссоли", освобожденные из лап дикарей — я предпочитал не думать.
Дамы эти оказались представителями народа месье, уроженками Республики Арелат. Наши бывшие союзнички по Великой Войне, однако… Тевтоны здорово проредили их мужчин, выбили чуть ли не половину поколения — и свободные мадмуазели поехали искать работу и счастье в Колонии. Таков настоящий капитализм — их взяли на фабрики и заводы, чтобы заменить ушедших на фронт отцов, братьев и мужей на время войны, а после — выкинули на улицу.
Опытные фабричные рабочие были нарасхват в бурно развивающихся городах океанического побережья, обрабатывающая промышленность там набирала обороты, и потому арелатки вполне могли рассчитывать на нормальную жизнь и хороший заработок. Еще пятьдесят лет назад такое было бы немыслимо — их ждали лишь "ярмарки невест" — в лучшем случае, или бордели — в худшем. Но — война изменила слишком многое, и женской эмансипацией теперь удивить кого-то было сложно.
Одно дело — эмансипация, другое — возможность ее реализовать. Вон, дикари были готовы продать их какому-то странному типу, которого звали "Большой Серый" — судя по всему, очередной то ли контрабандист, то ли пират с амбициями. Зачем ему женщины? На южном континенте полно факторий, поселков и городков колонистов, где подавляющее большинство населения — мужчины. Некоторые крупные компании даже в контракт включают пункт о наличии женского пола. Так что выкрасть партию переселенок или взять на абордаж судно — это здесь в порядке вещей.
Говорили даже, что башибузуки во время Гражданской именно этим и промышляли — угоняли в рабство женщин, чтобы потом перепродать дельцам из Колонии. Ничего сверхужасного по меркам тех лет их не ожидало — чаще всего брак с каким-нибудь постылым сорокалетним фермером или остепенившимся старателем и размеренная жизнь захолустной домохозяйки. "Порченные" или искалеченные женщины тут были не нужны — мужья-покупатели разве что в зубы не смотрели, подбирая себе спутницу жизни, а потому — и наши почти родные враги-соседи, и местная племенная братия старались с живым товаром обращаться поаккуратнее.
Мадмуазели же из Арелата принадлежали к категории высшей — помимо самоценности как женщины, они были квалифицированными специалистами, и посему уверились в своей безопасности — компания гарантировала! Однакополучилось так, как получилось.
Капитан Тулейко, вымыв руки и лицо от крови и пороховой гари, поинтересовался у неожиданных пассажирок о пункте их назначения и был вполне удовлетворен ответом — они направлялись в Гертон, который после начала проблем с гемайнами и закрытия Тахенбакских рудников перепрофилировался на обработку колониальных товаров — хлопка, чая, кофе, табака. Девушки были ткачихами с текстильных фабрик Каркассона, и работы для них было полно.
— Компания заплатит вам за нашу доставку, — уверенно заявляли они, и Джек Доусон — выживший с "Буссоли" — это подтверждал.
Документы у них были в порядке — аборигены женщин не обыскивали, так что у Тулейки появилась возможность дополнительного заработка.
Я во всех этих разговорах не участвовал, ибо в пьяном виде с прекрасным полом общаться опасался. Зато — слушал много и мотал на ус. Особенно полезным собеседником был Доусон — за малую толику бренди он был готов трепаться часами.
— … всё равно меня не оставят на "Гленарване". Плотник тут есть, а матросом я не пойду — я в парусах ни черта лысого не смыслю. Кочегаром можно — но работенка адова… Еще стюардом могу, но начерта стюард на "Гленарване"? Пассажиров-то тут раз-два и обчелся… Нет, нужно на лайнер наниматься, богатых леди и джентльменов обхаживать. Глядишь, и найду себе какую-нибудь Розу…
— А почему — Розу? — удивился я.
— Ну, можно Маргариту. Или там, Чулпан.
— Что за чулпан? — мне стало совсем непонятно.
— Чулпан — имя такое. У башибузуков означает "тюльпан".
У него, видимо, был какой-то пунктик с цветочными именами. Он вообще был весь какой-то дерганный, этот Джек. Вроде и симпатичный, с резкими, типично коннахтскими чертами лица и летящей челкой, которая, наверное, нравится дамам. Но манера говорить и двигаться выдавала в молодом человеке некий внутренний надлом.
— А вы и башибузуков видали? — спросил я, снова протягивая ему фляжку.
— Благодарю… — Джек отхлебнул и поморщился, — Видал, помотало меня… Лаймы-то фрахтовали наши пароходы — будь здоров! И винтовки возили, и маковое молоко, и гашиш — там спрос будь здоров!
Я чуть не дал ему в морду. Винтовки, значит, и гашиш… А потом они на пулеметы перли, как умалишенные…
— А назад что?
— Известно что… Вон, — он кивнул в сторону кают-компании, которая была отдана на откуп мадмуазелям, — Таких же, только попроще. Они, как из лап баши к нам попадали, рады-радехоньки были. Ну, не все, конечно… Какая уж тут радость, коли на твоих глазах всю семью прирезали. Я так понимаю, там особо не церемонились, когда поставки обеспечивали.
"Поставки", "там" — это он про наших поселянок, про империю! Лаймы фрахтовали… Конечно — Колония в Альянс не входит, формально — независимое объединение вольных городов, как на Аппенинах. В действительности — в каждом акционерном обществе, каждом тресте — более половины долей у островных джентльменов. Бизнес есть бизнес!
Джек увидел, как переменилось мое лицо, слегка отодвинулсяи произнес чуть ли не умоляюще:
— Ну это… Не мы — так другие бы… Просто бизнес, ничего личного.
Над голыми, покрытыми водяной пылью реями вились чайки и орали благим матом. И это было ни разу не романтично.
Погода улеглась, буря кончилась — как раз в тот момент, когда мы покинули пролив и миновали маяки Аламбо, которые мерцали призрачным светом в утренних сумерках. Встречный бриз заставил снова развести пары — и "Гленарван" медленно, но верно продвигался вперед, к Гертону.
— Взгляните! — крикнул Рафаэль Мастабай.
Встречным курсом двигался странный корабль — его паруса были ярко-алого цвета, они раздувались от ветра и несли судно вперед с неистовой стремительностью. С палубы слышались звуки музыки, затем вдруг раздались пушечные залпы и небеса раскрасились огнем фейерверков. Что вообще тут, черт возьми, происходит?
— Граф Грей чудит. Наверное, у его супруги день рождения или годовщина свадьбы… — Доусон оказался тут как тут со своими пояснениями.
Ну — граф, ну — день рождения… Но паруса?
— Какого хрена паруса алые? — предвосхитил мой вопрос инженер.
Джек Доусон выразительно глянул на нас, присвистнул и покрутил пальцем у виска.
— Это вы еще в Каперне не были, где у них усадьба стоит. Там вообще чертте что творится, ей-ей, эти господа с придурью!
Мне очень сильно захотелось побывать в этой Каперне — журналист я, в конце концов, или нет? Да и паруса произвели на меня сильное впечатление, что уж там…
Размеренная поступь капитана заставила нас обернуться:
— Меняем курс. К обеду будем в Гертоне, — сказал он, — Надолго не задержимся, только выгрузим почту и проследим, чтобы с нашими гостьями всё было в порядке.
Это прозвучало таким тоном, что мы с Рафаэлем переглянулись и отправились собирать вещи. Морское путешествие подходило к концу, нас ждала Колония.
Краем глаза я увидел, как Джек Доусон снял кепку и говорил что-то капитану. Тулейко насупил брови и сделал категоричный жест рукой:
— Нет! Это имперский корабль, а не колониальная вольница. Иностранных граждан в команду я не набираю — и точка. Вы выходите вместе с пассажирами — в Гертоне. Примите это как данность, господин Доусон.
Солнце поднималось всё выше, ветер менялся и свежел, разгоняя последние облака, и матросы, повинуясь зычным командам старпома, торопились поднять паруса, которые один за другим раскрывались на мачтах, направляя "Гленарван" к гавани.
Гертон встретил меня грохотом отгружаемого угля, матерщиной докеров, толкотней на причале и хмурым лицом таможенного чиновника.
— Цель визита в Колонию?
— Литературная деятельность. Я — спецкор журнала "Подорожник".
Бюрократ долго рассматривал мои документы, пытаясь прочесть написанное имперским шрифтом, пришлось ткнуть пальцем в дубликат на привычном ему транслите. При виде аббревиатуры ИГО и имперского герба он даже нос наморщил.
— Проходите. У вас виза — на три месяца, можете перемещаться по территории Колонии, не удаляясь от побережья далее чем на 50 верст. За пределами обозначенной территории ваша безопасность не гарантируется.
— А в Колонии — гарантируется? — уточнил на всякий случая я.
Чиновник только посмотрел на меня как на идиота и ничего не ответил.
Гертон — большой, шумный, кипучий город. Гул фабрик, гудки автомобилей, цокот лошадиных копыт по мостовым, жар от раскаленных солнцем камней, сытные запахи из харчевен и закусочных… Поднявшийся во время серебряного бума на Тахенбакских приисках и переживший экономический спад после их исчерпания, во время Великой войны город возродился как крупный экономический центр благодаря поставкам в армию Альянса.
Легкая промышленность выдавала сотни тысяч комплектов военной формы, сапог, упряжи, портупей, кабур и планшетов. Пищевая — поставляла тонны тушенки, консервированных тропических фруктов. Сырьем для этого ее обеспечивали плантации и пастбища гемайнов, которые распахали новые земли и освоили дополнительные пастбища… Альянс в отличие от Протектората не знал "брюквенной" зимы — в том числе и благодаря Гертону.
А Гертон привык к такому ритму и таким доходам и сбавлять обороты не намеревался.
Людской поток валил по Бигль-страат. Плакаты с лозунгами, поднятые вверх кулаки, эмоциональные выкрики — забастовка! Эти рабочие могли позволить себе бастовать, потому что знали — их услышат. В условиях дефицита квалифицированных кадров их голос звучал громко.
Госпожа Прыткова — старая и многоопытная преподавательница Limish, или lime language — самого популярного в Альянсе языка — здорово натаскала меня за время моей работы в гимназии, так что теперь я шипел, надувал щеки и проглатывал букву "р" если и не как уроженец Камелота, то на уровне жителя пригорода Хедебю — точно. Поэтому основной посыл бастующих был мне понятен: им урезали зарплату, снижали премии за сверхурочные, а то и вовсе — убирали одну смену. Да, они могли уехать из Гертона — в Зурбаган, например, или в Покет — но кому охота бросать обжитые места и искать счастья, если есть вариант просто надавить на работодателя?
Я сделал несколько снимков толпы и трусцой направился к муниципалитету — там должно было развернуться основное действо. Пот бежал по спине, в нос и рот набивалась пыль, дышать было тяжело — жаркий южный полдень выпивал все силы. Какой дурак придумал проводить демонстрацию в полдень? Вечером такие дела надо делать, вечером!
Мне определенно следовало приобрести пробковый шлем, а лучше — нормальную шляпу, если я не намеревался получить солнечный удар, выполняя служебные обязанности. Фотоаппарат работал пропуском — завидев его, рабочие начинали позировать на фоне своих плакатов, полицейские пытались приосаниться, и в целом ни у кого не возникало вопросов, что за тип в хаки ошивается на таком важном массовом мероприятии. Так что мне удалось подобраться к самой ратуше, и взобраться на портик над боковой дверью, чтобы получить лучший ракурс для фотографии и при этом слышать, о чем говорят на ступенях у главного входа.
Вещал мэр — энергичный дядька с заметной лысиной. Галстук его был распущен, белая рубашка закатана до локтей, штиблеты сверкали ярче солнца:
— … не является спонтанным решением! Каждый из вас может пойти на склад своего предприятия и посмотреть — запасы сырья стремительно тают! Мы не можем удерживать зарплату на прежнем уровне, когда поставщики вынуждают нас поднимать закупочные цены! Дорожает сырье — дорожает и продукция, а мы не можем этого допустить. Протекторат и его сателлиты сейчас хватаются за любую возможность заработать, демпингуют, переключая на себя товарные потоки… Не дремлют дзайбацу Нихона, тамильские компрадоры… Мы не выдержим конкуренции, если наша одежда будет стоит дороже тевтонской, а консервированные фрукты — дороже тамильских!
Народ слушал. Народ волновался. Кто-то выкрикнул из толпы:
— Так что — снова гемайны?! Хотят содрать с нас денег за хлопок?
И из разных концов толпы послышались совершенно случайные синхронные возгласы:
— Жируют за наш счет!
— Плантаторы! Изверги!
— Нахрен гемайнов!
Мне это всё очень не понравилось… Навидался я таких горлопанов — до сих пор оскомина на зубах не прошла. Очень, очень знакомо, и очень пугающе!
Мэр поднял вверх обе руки и сказал:
— Джентльмены! Друзья! Мы все находимся в тяжелом положении! Сегодня же я соберу в муниципалитете всех фабрикантов и представителей поставщиков — и мы обсудим закупочные цены. Помните — мы с вами на одной стороне! А еще — сегодняшний рабочий день вам из зарплаты не вычтут — это я лично обещаю!
И мэр сорвал овацию, ей-Богу!
Я отбил по телеграфу заметку в "Подорожник" не экономя буквы — оплачивала принимающая сторона — и вышел под закатное солнце. Глухой проулок манил меня запахами пряного мяса, и, наплевав на осторожность, я сунулся к вывеске "Финикийский Донер-Кебаб".
Кучерявые улыбчивые ребята с огромными ножами и очень понятным акцентом лаймиш (гораздо более понятным, чем у самих лаймов), нарезали тонкими ломтиками жирное мясо с вертела, подсыпали овощей, полили всё это одуряюще ароматным соусом и завернули в питу — пышущую жаром, свежую. Они прямо тут пекли ее, в печи.
— Благодарю! — я отказался от сдачи, потому что они были большими молодцами, эти финикийцы.
Чистое заведение, вкусная еда, искренние улыбки — что еще нужно, чтобы человек почувствовал себя счастливым? Я покинул закусочную в отличном настроении.
Рот наполнился слюной, и я уже навострил зубы, чтобы вцепиться в донер, как внимание мое привлек агрессивный гомон. Жуя на ходу, устремился к его источнику — благо, он был недалеко.
Группа заводских рабочих — шесть-семь человек — прижала кого-то в тупике.
— А-а-а-а, что, бородач, боишься за своих щенков? Я им ноги переломаю, чтобы они дорогу к побережью забыли! — заводила — высокий, сутулый, рыжий — подливал масла в огонь.
— У, шкуродер, чего скалишься? — вторили ему.
— Гляньте, у него цепочка на пузе серебряная! Шикует! А нам — зарплату урезают! А ну — проси прощения, скотина! И возместить убытки не мешало бы.
Работяги все были в изрядном подпитии, обстановка накалялась. Видал я такие разухабистые компании — при лоялистах. Погоны с офицеров рвали, винные лавки громили… Им дай волю — они и убить человека могут. А поодиночке — люди как люди, вполне даже приятные.
— Гаан век, дайарэ! Воордат эк клоп ал йоу танде! — густой бас прозвучал действительно угрожающе.
Я-то понял, что он посулил выбить все зубы и назвал их животными, а они-то — нет!
— Это кто здесь клоп, бородатый урод? Это вот эти два — клопеныши твои! Чего мы ждем, парни, отделаем его как следует, этого мироеда!
Они не видели меня, обратив все внимание на свою жертву. А я спешно дожевывал донер, но понимал — не успеваю! Заводила ринулся вперед и тут же сел на задницу, сбитый с ног мощным ударом кулака — сверху вниз, по темечку.
— А-а-а-а! — заорали рабочие, взметнулись вверх кулаки…
— Грох! — выстрел эхом разнесся в подворотне.
Я опустил револьвер и с сожалением глянул на донер, котрый грустно лежал в грязи.
— А это что еще за… — они были несказанно удивлены, эти мужики.
Вдруг открылась дверь закусочной, и выбежали финикийцы со своими здоровенными ножами — все втроем. От их улыбчивости не осталось и следа, черные глаза злобно сверкали.
— Э-э-э-э, что вы тут устроилы? Каждый знает — здэс мэсто братьев Адгербал, м? Пойди, устрой свой беспрэдэл вдругом мэсте, м? — акцент даже подчеркивал угрожающие интонации, а сверкающие клинки в руках демонстрировали серьезность намерений финикийцев.
Заводила уже встал, и, мазнув взглядом по моему хаки, махнул своим товарищам:
— Спелись, черти… Рабовладельцы и пархатые финикийцы… Всех вас к ногтю, в свое время…
Ворча и матерно бурча, они вышли из проулка и исчезли из виду.
Я наконец смог рассмотреть тех, на кого была направлена агрессия. Крепкий коренастый мужик в широкополой шляпе и двое мальчишек — лет двенадцати-пятнадцати. Оба вцепились в рукояти ножей на поясе, мужчина держал ладони у сыновей на плечах. Борода у него и вправду была выдающаяся — опускалась на самую грудь.
Смерив меня оценивающим взглядом с головы до ног, он прогудел:
— Гло йа ин Год?
— Еэр аан дие Вадер, ен Зин, ен дие Хейлиге Геес! — старательно выговаривая слова сказал я.
— Амен! — он кивнул и тут же расплылся в улыбке, и стал совсем не страшным — что-то вроде протекторатского Санта Клауса, только со здоровенным тесаком на поясе.
— Заходы, заходы к нам, борода, и мальчиков заводы, чего тут стоять, м?
Они завели нас внутрь и завернули мне еще один донер, и налили кофе гемайну и апельсинового сока — мальчишкам.
— Вы принимаете песок? — уточнил бородач и полез за пазуху.
— Всё, всё прэнимаем! Дажэ алмаз и платина! И весы имеем!
Действительно, младший финикиец сбегал куда-то и притащил аптекарские весы, а гемайн насыпал на одну из чаш щепотку желтых крупинок из кожаного мешочка.
— О-о-о-о! — восхитились кудрявые братья и тут же завернули еще три донера, и выставили целый поднос с зеленью, сыром и какими-то фруктами, и притащили графин с молодым вином.
Они оказались замечательными ребятами, эти финикийцы. И гемайн — минеер Боота, и его сыновья — тоже. И то, что мы все жутко говорили на лаймиш, нам совсем не мешало.
Войти с помощью соц. сетей: