Глава 7

Я зашёл в зал совещаний, и присутствующие поспешно вскочили. Ответив кивком на поклоны, я прошёл во главу стола и неторопливо уселся. Мира со стопкой папок устроилась рядом и приготовилась делать заметки.

— Садитесь, уважаемые, — пригласил я и подождав, когда все рассядутся, продолжил: — Как всем вам известно, моё имя Кеннер Арди. Сиятельная Драгана Ивлич, которая, как вы наверняка знаете, является единоличным владельцем этого предприятия…

Присутствующие начали с недоумением переглядываться.

— Не знаете? — слегка удивился я. — Ну так я вам это сообщаю. И предваряя возможный вопрос: Горан Ивлич всего лишь управлял предприятием по договору доверительного управления. Итак, я продолжу: у сиятельной появились некоторые сомнения по части происходящего на предприятии, и она попросила меня разобраться и выяснить, что, собственно, здесь творится. И предоставила мне для этого все необходимые полномочия. Поэтому прошу вас и ваших подчинённых оказывать полное содействие моим сотрудникам. У кого-нибудь есть вопросы по поводу сказанного?

Поднялась одинокая рука.

— Представьтесь и задавайте свой вопрос, — разрешил я.

— Глеб Родин, главный инженер. Господин Кеннер, где господин Горан и когда он вернётся? — тут он явно почувствовал, что требование от меня отчёта выглядит довольно нагло, и зачастил: — Я спрашиваю об этом, потому что его подпись срочно необходима на некоторых документах, и его отсутствие сказывается на работе.

Я благосклонно покивал.

— Сиятельная пока не приняла решения относительно господина Горана. Я не берусь предсказывать, каким оно будет. Я даже не исключаю, что господин Горан вернётся в свой кабинет, но по правде говоря, нахожу такой вариант весьма маловероятным.

— Но как нам быть? — совершенно растерялся инженер.

— В ближайшие дни я назначу временного управляющего, который и подпишет ваши бумаги, — обнадёжил его я. — Ещё вопросы, уважаемые?

Поднялась ещё одна рука — на этот раз вопрос появился у дамы средних лет.

— Эмма Красных, заместитель главного счетовода. Господин Кеннер, у меня вопрос насчёт уважаемого Клима Ворона. Заканчивается отчётный период, и нам необходимы инструкции по подготовке документации…

— Кто такой Клим Ворон? — не понял я.

— Господин, это бывший главный счетовод, — вмешалась Мира. — Если позволите, я отвечу на этот вопрос. Похороны уважаемого Клима Ворона состоятся завтра в десять утра на Деревяницком кладбище. Желающие проститься должны предупредить отдел персонала об отсутствии на рабочем месте в этот период.

— А… отчего он помер? — в конце фразы голос Эммы упал почти до шёпота.

Я переглянулся с Мирой и пожал плечами.

— Не знаю. От пули, скорее всего. Покойный весьма сильно злоупотребил доверием сиятельной. Я думаю, все вы слышали это не раз, но всё-таки повторю: предательство не окупается. Сколько бы вам ни посулили, это не стоит жизни. Бывает, что предатель надеется скрыться, но я вас уверяю, что с нами это не выйдет. Мы будем искать предателя, и обязательно найдём, невзирая на то, сколько времени и денег это будет нам стоить. И если к вам подходят с подобным предложением — неважно, угрожают при этом, или сулят деньги, — соглашайтесь, но только так, чтобы это не выглядело подозрительным. Затем сообщите об этом в нашу службу безопасности, и ручаюсь, вас больше никто не побеспокоит.

Я уставился в упор на Эмму:

— А что касается вашего вопроса, уважаемая Эмма, то все инструкции по подготовке документации вы найдёте в уложении «О налогах и сборах». Других инструкций вам не нужно! Я назначаю вас исполняющей обязанности главного счетовода и ожидаю от вас точного и неукоснительного исполнения законов княжества. В самый кратчайший срок совместно с сотрудниками госпожи Киры подготовьте для меня подробную сводку налоговых недоплат за прошлые периоды, это ваше первое задание.

Я обвёл взглядом сотрудников. Выглядели все без исключения бледно.

— Я надеюсь, что вопрос о перспективах предательства для всех ясен, потому что разговоров на эту тему больше не будет. Впрочем, приведу ещё один пример: в числе помощников главного инженера — да-да, ваших помощников, уважаемый Глеб! — был сотрудник по имени Эрвин Кнопп. Которому предложили пошпионить якобы для князя, и он из ложно понятого патриотизма согласился. Разумеется, князь о нём никогда и не слышал. А теперь уже точно не услышит. Мира, а у него когда похороны?

— Эрвин Кнопп был похоронен вчера, господин.

— Хм, нехорошо получилось, надо было вовремя объявить.

Руководство было уже где-то посередине между паникой и обмороком, и явно решало, в какую именно сторону склониться. Я, кажется, начинаю неприятно походить на какого-то дона Корлеоне, причём окружающие почему-то находят это вполне естественным. Можно ли этого избежать? Не знаю… У человека в моём положении выбор среди возможных действий не столь уж велик. И неважно, какой это мир — миры разные, но люди-то те же самые.

Конечно, всегда есть другой путь, вот только другие пути приводят куда-то не туда. Я не могу не казнить предателей — слуги воспримут это как возможность предать безнаказанно, а враги — как слабость. Это у государства есть возможность присуждать тюремные сроки, но я-то не государство. У меня нет тюрем, и я могу либо казнить, либо отпустить. Выбор получается прямой, как рельса, и единственное, что я могу тут сделать — это постараться не стать на самом деле тем, для кого смерть человека означает только отсутствие проблемы.

Усилием воли я отбросил неуместное рефлексирование и вернулся к заботам насущным:

— У меня также есть вопросы к начальнику канцелярии…

— Адриан Плюта, господин, — подсказала Мира, и упомянутый начальник приподнялся на стуле.

— Благодарю, Мира. Итак, уважаемый Адриан, мне доложили, что мастерская заключила договор на поставку коленных суставов тяжёлых бронеходов для четвёртого механического завода…

— Да, господин Кеннер, — проблеял обильно потеющий толстяк.

— Договор подразумевает очень серьёзные штрафные санкции за задержку поставок, но при этом у мастерской отсутствует лицензия на поставки по военным подрядам.

— Господин Горан заверял, что лицензия будет получена вовремя, — пояснил Адриан.

— Однако она так и не получена, и это получение по непонятным причинам задерживается.

— Господин Горан собирался обратиться в суд.

— Который, скорее всего, растянется на годы. И все эти годы мастерская будет платить штрафы за непоставку!

— Извините, господин Кеннер, я обращал внимание господина Горана на этот момент, но мне было приказано оформить договор.

— Вот как…

Я задумался. Что-то Горан Ивлич начинает вызывать у меня сомнения. Можно заключить договор с расчётом на получение в разумный срок лицензии, но нужно быть полным идиотом, чтобы при этом соглашаться на штрафные санкции. Горан идиотом определённо не выглядит, и что-то здесь не вяжется.

— Ну что же, я жду от вас подробный доклад по этому договору. Мне нужна полная история вопроса со всеми малейшими деталями.

— Будет сделано в кратчайшие сроки, — заверил Адриан.

Я уставился на Глеба Родина.

— К главному инженеру у меня тоже имеются вопросы…

Совещание шло своим чередом.

* * *

Стукнула дверь, и я оторвал глаза от бумаг, с которыми уютно расположился в кресле. Ленка заглянула в комнату и, увидев меня, решительным шагом подошла ко мне. Отняв у меня бумаги, она переложила их на журнальный столик, а затем, аккуратно подобрав юбку, уселась ко мне на колени.

— Хочешь новый дирижабль? — сразу же догадался я.

— Что? — растерялась Ленка. — Какой ещё дирижабль?

— Ну, для того чтобы купить новый самобег или какие-нибудь блестяшки, я тебе совсем не нужен. Стало быть, речь пойдёт о чём-то посерьёзнее.

— Ты что, считаешь меня меркантильной? — оскорбилась она.

— Значит, не дирижабль, — вздохнул я. — Ну ладно, можешь выкладывать. Я уже ко всему готов.

— Какие у тебя планы на выходной?

— В принципе, ничего неотложного, — честно ответил я.

— Я хочу сходить с тобой на выставку, — заявила она, предварительно меня поцеловав.

Судя по серьёзности подхода, выставка непростая. Надеюсь, там не авангардное искусство, где демонстрируются кучки экскрементов и прочее в таком роде. Хотя в этом мире искусство вроде бы ещё не успело развиться до таких высот.

— … а потом нам с тобой надо пройтись по бутикам, — добавила она. — Нужно подобрать тебе рубашки и ещё чего-нибудь, ты у меня что-то совсем обносился.

Надо же, а я и не подозревал, что хожу в обносках, и мне нечего надеть. Хотя в нашей гардеробной мой уголок по сравнению с Ленкиной частью смотрелся очень скромно, но всё-таки это было далеко не две полки в шифоньере.

— А что за выставка-то? — спросил я с опаской.

— Выставка как выставка. Называется «Новые тенденции в современной живописи».

— Вообще-то, я человек замшелый, и очень боюсь всего нового, — я и сам понимал, что эта попытка увильнуть выглядит довольно жалко.

— Кени, ну пожалуйста, — она ещё раз поцеловала меня, и я сдался.

Выставка новых тенденций проходила в Центре современного искусства — большом модерновом здании на набережной Плотницкого ручья. Построили его не так давно, и существовал он практически полностью за счёт бюджета княжества. Молодым неимущим художникам и скульпторам там бесплатно предоставляли небольшие мастерские, хотя по правде говоря, большей части из них я пожалел бы и закутка в подвале. В Центре постоянно проходили разные выставки, и некоторые из них действительно стоило посетить. Как-то раз к нам добралась даже выставка графики из Нихона. Встретили её без особого восторга — Фудзи, сакура, люди в странных одеждах с плоскими узкоглазыми лицами, — для нашей избалованной публики всё это выглядело довольно чужеродно. Да и сам стиль графики, который в нашем мире впоследствии дал начало аниме, слишком уж сильно отличался от привычного масла или хотя бы акварели. Но мне выставка понравилась — я-то прекрасно знал, чего ждать, и сюжеты японской жизни были мне достаточно понятны.

 

Собственно, я не врал, говоря о своей замшелости — к так называемому современному искусству я и в самом деле отношусь очень насторожённо. Впрочем, критиковать и высказывать свои замечания я не собирался — по большому счёту, вопросы искусства были мне довольно безразличны, и затевать с женой споры по такому ничтожному поводу я не видел ни малейшего резона.

Однако моё ценное мнение Ленка пожелала узнать сама:

— Ну и как тебе картины?

— Очень интересно, — дипломатично похвалил я, разглядывая одно из полотен. — Хотя должен заметить, что мне гораздо привычнее, когда у людей две ноги.

— Ты просто не понимаешь, — нахмурилась Ленка. — Нужно не ноги считать, а попытаться вникнуть, ощутить соответствующее эмоциональное состояние. Эти картины нужно смотреть сердцем, а не разумом.

— Я стараюсь, — покладисто отозвался я, — но некоторые из них я не могу понять ни сердцем, ни разумом. Ни даже совместным их применением.

— Например?

— Ты точно хочешь поговорить со мной об искусстве?

— Хочу! — Ленка продолжала хмуриться. Она не теряла надежды привить мне высокий вкус, и довольно болезненно переживала свои неудачи в этом нелёгком деле.

— Ну хорошо, — обречённо вздохнул я. — Я так и не смог понять, например, вон ту картину.

Картина и в самом деле выглядела довольно загадочно. В левой стороне картины был нарисован квадрат, раскрашенный в яркие цвета радуги. В центре находился ромб со скруглёнными углами, содержащий внутри три широких полосы красного, жёлтого и зелёного в пастельных тонах. Справа был нарисован эллипс однотонного серого цвета. При этом картина определённо числилась выдающимся шедевром — она висела на стене в одиночестве, и красный бархатный шнур на бронзовых стойках не позволял подойти к ней поближе.

— И что тебе в ней непонятно?

— Я сначала подумал было, что серый эллипс обозначает самобег, ромб в центре — это светофор, но так и не сумел ничего сопоставить с радужным квадратом. Препятствие, гараж, остановка общественного транспорта? Но тогда при чём здесь радуга? В конце концов я решил, что к дорожному движению эта картина отношения не имеет, а на самом деле на ней аллегорически изображён процесс излечения от гомосексуализма…

Я посмотрел на картину ещё раз.

— … а может быть, как раз наоборот — если смотреть справа налево, то она показывает, как человек постепенно открывает для себя радости однополой любви.

Я снова окинул взглядом картину и заключил:

— Но я совершенно не уверен, что моя интерпретация верна, и художник имел в виду именно это. Так что я не могу сказать, что понял эту картину.

— При чём здесь гомосексуализм? — ошарашенно спросила Ленка. — Кени, ты временами бываешь такой странный, что иногда меня пугаешь.

У меня совсем вылетело из головы, что здесь радуга — это просто радуга, и с половой жизнью никак не связана. Штирлиц не устаёт зажигать.

— Я так вижу, — непринуждённо пояснил я. — Я смотрю сердцем, и оно мне подсказывает, что в этой картине не обошлось без какого-то гомосексуализма.

Ленка потрясла головой, на мгновение став удивительно похожей на норовистую кобылку.

— Кени, чтобы узнать, что изображено на этой картине, совсем не нужно сочинять какую-то безумную чепуху. Видишь справа от неё лист с описанием? Там искусствовед подробно объясняет, что изображено на картине, и как её следует понимать. Если коротко, то картина показывает, как меняется человек под давлением общества. Изменение цвета показывает, как его яркая индивидуальность постепенно подменяется серостью конформизма, а изменение формы — как общество постепенно сглаживает углы его характера, делая человека стандартным гладким элементом, который легко вписывается в безликую общность точно таких же серых единиц.

— А ты без этой бумажки сама догадалась бы, что там нарисовано? — я посмотрел на неё с интересом.

— Какая разница, с бумажкой или без бумажки? — с досадой ответила Ленка. — И вообще неважно, что там нарисовано. Важно, какой смысл туда вложен.

— Знаешь, я человек очень простой и не очень умный… — начал я.

— Продолжай, продолжай, — поощрительно кивнула Ленка, — ты остановился на «не очень умный».

— И как человек простой, я считаю, что искусство в целом, и живопись в частности, должны будить чувства. Если я смотрю на картину и ощущаю какие-то эмоции, то это живопись. Если я смотрю и ничего не ощущаю, то это мазня. А если для того, чтобы что-то ощутить, мне нужно сначала прочитать поясняющий текст, то это иллюстрация.

Ленка зависла. Несколько раз она начинала что-то говорить и опять замолкала.

— Я думаю, что ты слишком упрощаешь и поэтому неправ, — наконец, сказала она. — Но сейчас я не готова с тобой спорить.

— Значит, не будем спорить, — сговорчиво согласился я.

* * *

Когда-то Работный приказ, ведающий всей промышленностью княжества, располагался совсем рядом с Детинцем в старинном здании с низкими потолками и кирпичными сводами. Шло время, промышленность развивалась, а вместе с ней разрастался и Работный приказ — прирастал флигелями, пристройками, мансардами. В результате многочисленных достроек и перестроек ориентироваться в нём стало совершенно невозможно. Как обычно бывает с такими непростыми зданиями, не задержалось и с легендой о заблудившемся писце, которого послали вглубь здания в старый архив, и который не смог найти дорогу к выходу, да так и умер от голода и жажды где-то в лабиринте пристроек. Говорят, что и сейчас можно ночью встретить его призрак в районе двенадцатого восточного флигеля. Он вечно пытается разыскать какое-то уложение, и не обращает ни малейшего внимания на живых.

Всё изменилось лет шестьсот назад, когда беспардонная эксплуатация рабочих вышла из моды, и начало набирать силу движение за права трудящихся. После долгих споров и обсуждений в обществе тогдашний князь издал манифест о защите прав работников, названный в довольно забавном стиле того времени «О сбережении малых сих». Глава Работного приказа, которым в то время, кстати говоря, был мой предок Хомский, не растерялся, сумел победить в эпическом бюрократическом сражении, и полностью подгрёб под себя вопросы защиты труда.

Перед бюрократами Работного приказа открылись совершенно безграничные просторы, как новый континент перед Колумбом. Новые структуры начали плодиться, как грибы — инспекция охраны труда, комиссия по трудовым спорам, отдел профстатистики, договорно-регламентный комитет по трудовым отношениям, департамент профессионального надзора, и множество других, перечислить которых было решительно невозможно.

Стало совершенно очевидно, что в результате взрывного расширения штата приказ больше не в состоянии поместиться в старом здании, и новыми пристройками проблему уже не решить. Мой предок, который явно был совсем не промах, добился выделения большого участка в центре города, где и в то время с участками было совсем негусто, и в кратчайший срок построил там большое двенадцатиэтажное здание, где просторно разместились все чиновники, и ещё осталось место для будущего расширения, которое, разумеется, вскоре и воспоследовало. Ну а старое здание много раз переходило из рук в руки, но так и не обрело настоящего хозяина — слишком уж оно было несуразным и малопригодным для чего угодно, кроме разве что большого бюрократического учреждения.

В новое здание я сейчас и прибыл. Оказался я здесь впервые — все вопросы с чиновниками обычно решали мои подчинённые, но не в этот раз. К этому времени стало уже предельно понятно, что проблему они решить не в силах, и нужен какой-то иной подход.

— Вам назначено? — не особенно вежливо обратился ко мне дежурный на входе.

— Моё имя Кеннер Арди, — ответил я, посмотрев на него в упор, отчего тот несколько стушевался. — У меня встреча с почтенным Филипом Роговски, начальником департамента специального лицензирования.

— Почтенный ожидает вас, — ответил дежурный, на этот раз гораздо вежливее. — Он прислал человека, который вас проводит. Одну минуту, я его сейчас позову.

Кабинет почтенного располагался на седьмом этаже, и встретил он меня холодновато. И было это довольно странным. Неважно, что я не занимал никакой официальной должности — глава аристократического семейства и член Совета Лучших княжества по определению является человеком достаточно влиятельным, чтобы обеспечить неприятностями практически любого чиновника. Однако было совсем непохоже, чтобы почтенного Филипа как-то заботило это соображение.

— Я внимательно слушаю вас, господин Кеннер, — кивнул Роговски, уставившись на меня, что, по всей видимости, должно было продемонстрировать его внимание.

— Я здесь по вопросу, связанному с механической мастерской Ивлич, — начал я. — Сиятельная Драгана Ивлич попросила меня разобраться с некоторыми проблемами мастерской, и в процессе разбирательства мы обнаружили, что одна из проблем связана именно с вами.

Чиновник смотрел на меня с выражением вежливого равнодушия. Имя Драганы не вызвало у него ни малейших эмоций.

— Вы задерживаете выдачу специальной лицензии на поставки для военных подрядов, — продолжал я. — Могу я узнать причину, по которой вы это делаете?

— Нас не удовлетворяет информация, предоставленная мастерской, — заявил Роговски. — Эти данные требуют дополнительной проверки. В должное время на предприятие будет направлена инспекционная группа. На основе её выводов и будет приниматься решение.

— Скажите, а вам известно, что это предприятие принадлежит сиятельной Драгане Ивлич? — поинтересовался я. — Ваши претензии выглядят совершенно надуманными, и подобные действия, вне всякого сомнения, вызовут недовольство сиятельной. Вас это не смущает?

— Господин Кеннер, я всего лишь выполняю свой долг, — высокопарно объявил тот. — И поскольку я выполняю его добросовестно, я не боюсь ничьего недовольства. У нас в княжестве законам подчиняются все. Я уверен, что сиятельная Драгана это прекрасно понимает, и не станет предъявлять мне претензии за неукоснительное исполнение мною своих обязанностей.

А ведь он и вправду её не боится, и это выглядит не просто странно, а совершенно невероятно. Это не столь уж крупный чиновник, и даже я, человек не особо влиятельный, могу при желании создать ему массу неприятностей. Драгана же может его вообще размазать движением пальца. А он вместо того, чтобы трепетать и лебезить, несёт какую-то высокопарную чушь, и по сути, просто смеётся над нами обоими. Похоже, пугать его бесполезно — он не дослужился бы до своей должности, не понимая таких простых вещей. Тот, кто не понимает своего места в бюрократической иерархии, вряд ли способен подняться даже до должности делопроизводителя. Стало быть, он делает это сознательно, и значит, чувствует себя в полной безопасности. А раз так, то за ним кто-то стоит и его прикрывает. И мы сразу же приходим к вопросу — кто же именно, и не стоит ли повнимательнее присмотреться к его начальству?

— Ну что ж, почтенный, это ваш выбор, — я встал. — У вас ещё есть возможность передумать, но эта возможность вскоре исчезнет. Надеюсь, что вы всё же поразмыслите над моими словами и успеете принять мудрое решение. Честь имею, почтенный.

Отправить