Глава 3
Земля. Россия. Свердловская область
Боцман, старший камеры, был человеком проницательным и обладал непререкаемым авторитетом среди заключенных. Среди нас были и те, кто в прошлом был старше его по званию, но все наши звездочки исчезли, оставив лишь клеймо зеков. Мы направлялись на красную зону, где собирались такие же бывшие сотрудники органов внутренних дел, осужденные за различные преступления. С первых минут знакомства Боцман поведал нам свою историю, словно желая зажечь искру в наших сердцах и пробудить интерес к его судьбе.
– Мне пять лет дали за непредумышленное убийство. Я был опером в Подольске, до этого служил на подводной лодке, списался на берег и устроился в милицию, всегда хотел в уголовном розыске работать. – Боцман неспешно и обстоятельно рассказывал о себе. – Брали одну банду, ну и одного я сильно головой о бордюр приложил. А он оказался сынком прокурора города. Хранил на даче краденое. Хорошее прикрытие. Кто пойдет к прокурору с обыском. Наглый он был, смеялся и говорил, что меня самого посадит, я и не сдержался. Дал ему в наглую морду. Да-а… квалифицировали как предумышленное убийство. Парень упал и затылком о бордюр приложился, а те, кто был со мной, дали показания, что я проявил агрессию… Но судья оказался справедливым и оценил мои действия как непредумышленное, сделанное в состоянии аффекта. И вот так я и оказался здесь. А ты, стало быть, за измену родине сидишь…
Он испытующе посмотрел на меня. Я посмотрел на него.
– Нет, – ответил я, – из-за женщины.
– К-как это? – немного заикаясь, удивленно вскинул густые русые брови Боцман.
– Переспал с американкой, потом через неделю попал в засаду с батальоном царандоя, я был советником командира батальона… Был ранен. Меня беспамятного вывезли в Пакистан, и там я узнал, что это сделала та самая американка.
– И что, тебя вербовали? – с интересом спросил Боцман.
– Нет, предлагали остаться за границей и подать ходатайство о политическом убежище. Я отказался. Меня привезли в наше посольство в Исламабаде. Когда прибыл в Москву, был арестован. Следак из «конторы» прямо сказал: если не сознаюсь в том, что меня завербовали, то меня расстреляют. Косвенных улик достаточно. А мне жить хотелось. Я сознался, наговорил с три короба…
– Что-то не верится, – недоверчиво посмотрел на меня Боцман. – Четыре трупа в пресс-хате – это не пальцы об асфальт.
Я пожал плечами.
– Сам не понимаю, как так получилось. Они хотели меня прессануть и опустить, но я их напугал.
– Как напугал?
– Голосом, – ответил я и рыкнул. Шиза пустила страх по воздуху, подыграла мне, и Боцман побледнел.
Он отпрянул и вытер лоб.
– Ты где этому научился, Дух? – спросил он.
– В Афгане у хазарейцев. Это местные цыгане, Боцман. Главное – нужный тембр подобрать с правильной длиной волны, тогда звук оказывает влияние на сознание и мозг. – Я врал напропалую, так как договорился об этом с Шизой, чтобы объяснить свои способности. Боцман мне поверил. С этой минуты наши отношения наладились.
В дороге нас кормили килькой, черным хлебом и водой. Боцман предупредил, чтобы рыбу не ели, иначе сильно пить захочется, а конвой, бывает, вредничает, не дает воду. «Смотря какой прапор-начкар попадется, – пояснял он. – Если хохол, то нормально, с ним можно договориться, но если прибалт-чухонец, то труба, эти самые вредные. Требуют неукоснительно соблюдать правила. Прибалты они наполовину немцы – любят порядок, и наполовину русские – пьют, как мы… – Он рассмеялся. – Но бывает, что зеки вагоны раскачивают, если им не дают воды, – просвещал нас Боцман. – Вообще мы не урки. У нас нет блатных и фраеров, и фени нет. Нет и пахана зоны. Есть бригадиры и старшие отрядов, но ты это и без меня, наверное, знаешь…»
Доехали мы без приключений, по дороге караул сдавал и принимал новых зеков, но наша камера осталась полной, и все мы ехали на одну зону. По прибытии нас снова выгрузили в тупичке, посчитали и повели к машинам-автозакам.
В колонии меня отвели отдельно. Офицер администрации в звании лейтенанта внутренней службы вместе с контролером, старшим прапорщиком, приняли меня последним. Заставили раздеться догола, приказали раздвинуть булки ягодиц и, не найдя ничего подозрительного, приказали одеться.
– Где твои личные вещи? – спросил офицер, разворачивая дело, которое передали конвойные с автозака.
– У меня их нет, гражданин лейтенант, – осветил я.
– В личном деле написано, что ты особо опасен, – произнес он, разглядывая меня.
– От меня проблем не будет, гражданин лейтенант, – пояснил я и замолчал.
– Называй меня гражданин начальник, – с усмешкой произнес немолодой лейтенант и передал дело прапорщику. – Отконвоируешь заключенного к заму по безопасности и оперативной работе, – приказал офицер и ушел.
Меня под конвоем двух контролеров повели в здание администрации. Я шел и осматривался. Зона как зона, по типовому проекту: жилая зона, огороженная забором и колючкой, отдельно стояли производственная зона и здание администрации. На вышках солдатики с автоматами, по периметру инженерные средства охраны. Перед высоким каменным забором – забор из проволочного заграждения, за ним КСП – контрольно-следовая полоса, хорошо вскопанная и програбленная.
– Что озираешься? – спросил меня прапор. – Думаешь в бега податься?
– Нет, гражданин прапорщик, – ответил я, – просто интересно. Я же смотрел на зону с другой стороны.
– У тебя родственники есть? – спросил тот же прапор.
– Есть, но они от меня отказались.
– Жаль, – скривился тот, – мог бы передачи получать. – И он многозначительно на меня посмотрел.
Меня привели к высоким, древним дверям кабинета, и прапорщик, постучавшись, доложил:
– Осужденный Глухов доставлен.
За дверью раздался строгий, но усталый голос:
– Введите осужденного.
Меня подтолкнули в спину, и я вошел. Выпрямившись и чеканя каждое слово, доложил:
– Осужденный Глухов. Статья 64 УК РСФСР, пункт «А».
На столе майора, заместителя по режиму, лежало мое дело. Он читал его, хмурясь все сильнее. Его взгляд, тяжелый и пронизывающий, остановился на мне.
– Ты, Глухов, особо опасен, – начал он, голос его был холодным, но в нем сквозил интерес. – Изменник родине… И не раскаялся… Что ты думаешь делать?
Я подумал, что мне плевать на всех вас, но ответил то, что он ожидал услышать:
– Буду честным трудом искуплять свои грехи, гражданин начальник.
Майор лишь усмехнулся, его глаза сверкнули холодным блеском.
– Это правильно, – сказал он, – но я тебе не верю, Глухов. Пока свободен, но я за тобой буду приглядывать.
Он крикнул:
– Конвой, зайди!
Вошли два прапора, те самые, что привели меня сюда. Старший кивнул и приказал:
– Осужденный, лицом к стене.
Я подчинился, повернулся и был выведен из кабинета. Когда мы вышли из здания администрации, прапор, тот самый словоохотливый, проговорил:
– Не понравился ты нашему майору, Глухов. Жди проблем. Первый отряд под моим контролем, так что не балуй, а то попадешь в карцер, фокусник.
Его слова прозвучали как предупреждение, и я понял, что в моем деле появилась новая, зловещая запись.
Меня провели через КПП между административной и жилой зонами и подвели к бараку с табличкой «Первый отряд».
– Входи в свой дом родной, – усмехнулся прапор, и я открыл дверь.
Дневальный тут же вытянулся и доложил:
– Гражданин прапорщик, в первом отряде без происшествий.
– Принимайте новенького, – ответил прапорщик, и оба они ушли. Дневальный зек осмотрел меня и кивнул в сторону казармы:
– Иди к старшему отряда, его кличут Ингуш, представься. Личные вещи есть?
– Нет, – ответил я.
– Беднота. Как кличут?
– Дух.
– Плохое погоняло, – скривился молодой парень лет двадцати пяти, худой и вертлявый. – На свободе есть кто передачи будет передавать?
– Нет, – ответил я и прошел мимо.
– Меня Вертлявым кличут, – крикнул он мне вслед.
Я прошел через открытые двери в спальное помещение. Среди двухъярусных кроватей, как в казарме воинской части, был проход, по нему сновали заключенные. Я прошел дальше и увидел в углу у стены Боцмана, он сидел на кровати рядом с невысоким, но широкоплечим кавказцем с фигурой борца. Они пили чай и разговаривали. Боцман увидел меня и замахал руками.
– Иди сюда, Дух, – крикнул он. Я подошел и представился:
– Дух, по 64-й статье, пункт «А».
– Знаю, – оглядывая меня с ног до головы, ответил кавказец. – Я Ингуш, старший отряда, это Боцман, он бригадир, ты будешь в его бригаде. – Ингуш говорил с небольшим акцентом, но почти чисто. – Садись, поговорим.
Я сел, он посмотрел на Боцмана, и тот налил кружку крепкого чая. Я огляделся и спросил:
– Где моя кровать?
Ингуш усмехнулся.
– Устал? Спать хочешь?
– Нет, – ответил я. – В наволочке есть кое-что.
У Ингуша вытянулось лицо.
– Что там есть? – уже с заметным акцентом произнес он.
– Посмотришь, – ответил я. – Так где?
– Боцман, покажи, где твоя бригада, и возвращайтесь, этот Дух меня заинтересовал.
Боцман посмотрел на меня с немым удивлением, встал и направился к противоположному ряду кроватей.
– Вот твоя шконка, – показал он мне кровать на втором этаже.
– Сделай, чтобы была на первом, – попросил я.
Тот снова удивленно посмотрел на меня, потом оглянулся на Ингуша.
– Ее, Дух, – тихо произнес он, – заслужить надо.
– Сразу отслужу, – решительно и уверенно ответил я. – Если не понравится служба, вернешь меня наверх.
– Что, метишь в администрацию? – спросил Боцман. Я кивнул.
– Вообще-то верно, вот кровать внизу, занимай.
Он с интересом стал смотреть, как я шарю по кровати. Я залез рукой в наволочку и стал вынимать оттуда «ништяки». Сыровяленую колбасу, грузинский чай первого сорта, сгущенку и пачку леденцов. Все это сгреб в кучу. Посмотрел на Боцмана, у которого был вид ошарашенного человека. Он с огромным удивлением смотрел на меня и на наволочку, потом сам залез и пошарил внутри.
– Пусто, – прохрипел он. – Дух, это как?..
– Фокус, – ответил я. – Пошли пить чай.
Я принес все добытое в наволочке и положил на тумбочку.
Ингуш, следивший за нами, почесал под подбородком и спросил:
– Ты знал, где будет твоя кровать, Дух?
– Нет, мне показал Боцман.
– Но ты из наволочки вытащил колбасу, чай… Как это?
– Фокус, и никакого мошенничества, – ответил я. Тот нахмурился.
– Дух, мне не нравятся мутные типы, а ты мутный…
– Нет, – я спокойно посмотрел на старшего по отряду. – Просто я могу кое-что, и от меня подлянки не жди.
– Странно, – повторил Ингуш, – никто из административного аппарата в казарму не заходил. Зеки тоже ничего не принимали…
– Говорю же, фокус, – ответил я. – Принимай подгон, это прописка и плата за кровать внизу.
Ингуш потрогал ништяки и снова удивленно произнес:
– Настоящие… Но как?.. – Вопрос повис в воздухе. Я посмотрел на него и спросил:
– У тебя есть свои тайны, Ингуш?
Тот неуверенно ответил:
– Ну, есть, а что?
– А то, что и у меня есть. А что они необычные, так это сам понимаешь…
– Не понимаю, – ответил Ингуш. – Если ты такой фокусник, почему сидишь?
– Потому что посадили, – ответил я. – Мои фокусы никому не были нужны.
Ингуш на некоторое время задумался. Потом кивнул Боцману на колбасу, тот понял и протянул мне нож.
– Угощай, – улыбнулся он, и я стал резать колбасу. Открыл сгущенку. Ингуш позвал пятерых бригадиров, вместе мы умяли подарки и разговорились.
– Ты не Дух, – заявил один из бригадиров, подполковник в прошлом, начальник райотдела милиции. – Ты фокусник, но твои фокусы будут известны администрации. Жди привода к Куму, а он вытрясет из тебя твои фокусы. Не расколешься – посидишь в изоляторе, найдут, за что посадить. Зря ты так демонстративно открылся.
Я кивнул, показывая, что услышал предостережение. Хотя мне было все равно. Я и в ШИЗО могу прожить, и в казарме. «Ко всему привыкает человек», – писал Тургенев. Вот и Герасим привык к городу. Что я, не привыкну к колонии? Привыкну. А от Кума отобьюсь…
Утро началось с привычной поверки, и отряд отправился на завтрак. Скудный, не сытный рацион – овсянка на воде, черный хлеб и обжигающий чай с крохотным кусочком сахара – стал символом однообразия лагерной жизни. После трапезы последовал развод на работы. Наш отряд был направлен в швейный цех, где заключенные кропотливо шили рукавицы. Меня, как человека, не умеющего обращаться со швейной машинкой, определили в уборщики. Не возражая и не прося поблажек, я взялся за работу с усердием, которое удивило даже самых суровых надзирателей и обитателей лагеря.
С невероятной скоростью и ловкостью я выносил корзины с мусором, подметал полы, убирал курилку, приносил ткань на раскрой и аккуратно передавал ее раскройщику. С особым вниманием я помогал ему в процессе раскроя, держал ткани, когда это требовалось, и относил выкройки по столам. Казалось, что я приношу в этот мир порядок и гармонию, несмотря на царящую вокруг суету и безысходность.
Ингуш, пристально наблюдавший за моей работой, внезапно поманил меня пальцем. Этот жест, полный загадочности и скрытого смысла, заставил мое сердце биться быстрее. Что он задумал? Какую игру затеял этот человек, который, казалось, знал обо мне больше, чем я сам? Но я не боялся. Я был готов к любому испытанию, ведь знал, что моя сила – в умении справляться с трудностями и находить в них смысл.
– Пошли, покурим, – позвал он. Я пошел, сел на скамейку, достал пачку «Нашей марки», подал Ингушу. Тот повертел в руках и спросил: – Опять фокусы? – Я кивнул. – И много у тебя такого добра?
– Мало, – признался я.
– Тогда экономь. Если есть деньги, можно поправить дела. С воли посылку пришлют, или можно деньги дать прапору, он принесет что надо.
– К сожалению, денег нет, – скривился я. – Отобрали всё.
– Что, не сумел спрятать? – удивился Ингуш.
– Сумел бы, да не успел. Повязали быстро в аэропорту и все отобрали. Правда, есть чеки Внешпосылторга, тысяча – так, заначку оставил на всякий случай, но этим тут не расплачиваются.
– Ты что такое говоришь, Фокусник?! (Эта кличка ко мне привязалась с подачи бригадира второй бригады, Седого.) – воскликнул Ингуш. – Поменяем на рубли один к полтора. Я все утрою, только не показывай все сразу, по сотне доставай. Понял? – Он ободряюще хлопнул меня по плечу. И я рассмеялся. Жизнь налаживалась даже в тюрьме.
Тут в курилку вошел контролер, пожилой прапорщик, и, осмотревшись, спросил:
– Ты Глухов? – Я встал и кивнул. – Иди за мной, тебя требует к себе зам по безопасности и оперативной работе.
Мы переглянулись с Ингушом, он криво улыбнулся, чем дал понять, что меня уже заложили администрации и надо будет объясняться.
Зам по безопасности майор внутренней службы тридцати пяти лет, Штильман Дмитрий Леонидович, был немного полноватым, с хорошо выбритым лицом и глубоко посаженными карими глазами. В его кабинете находился начальник колонии, полковник Евдокимов Евгений Маркович. Разговор шел о новоприбывшем заключенном.
– Ты считаешь, что этот Глухов действительно опасен, Дмитрий Леонидович? – произнес полный подполковник в расстегнутом кителе и с сигаретой в руках. Он стоял у окна, забранного решеткой, и курил, пуская дым в форточку. Окна были давно немыты, с толстым слоем пыли, но офицер этого не замечал.
– Не столько опасен, сколько странен. В деле ничего не говорится о том, что он умеет показывать фокусы, а там, где его разрабатывали, не такие спецы, как мы, зубры, Евгений Маркович. А все странное и непонятное несет угрозу. Нужно понять, с кем мы имеем дело. Он боевой офицер, смел и находчив, был ранен. Не боится крови. Мне тут донесли, что его посадили в пресс-хату, чтобы опустить и сломить морально, но утром все сокамерники были мертвы, а Глухов сидел как ни в чем не бывало…
Подполковник повернулся и удивленно посмотрел на зама по режиму.
– Это есть в его деле?
– Нет, стукачи весточку принесли. И о пресс-хате, и о его талантах. Представляете, ему выделили кровать наверху, а он попросил шконку внизу, полез в наволочку и вытащил оттуда чай, колбасу…
– У него есть сообщники? – еще больше удивился подполковник.
– В том-то и дело, что нет. Кровать ему досталась случайная…
– Но он же просил кровать внизу, значит, знал, что там что-то будет, много свободных кроватей не бывает, вот кто-то и положил туда хавку, – высказал предположение начальник колонии.
– Этого просто не могло быть, Евгений Маркович, – твердо ответил майор. – Он только вчера прибыл…
– Может, о нем заранее сообщили… кому надо из конторы, – подобрался подполковник. – Как-никак государственный преступник, не вор, не убийца. Птица серьезная, и, может, через него комитетские игру ведут. Так сказать, ловля на живца…
– Вряд ли, я бы знал…
– Тогда как ты объяснишь то, что произошло?
– Чудо или фокус.
– Чудес не бывает, майор, ты это лучше меня знаешь, – усмехнулся уголками губ подполковник. – Значит, не все из него вытрясли на Лубянке, – проронил подполковник, затушил сигарету о каблук сапога и прошел к столу, сел на свое место. – Как думаешь разбираться с этим фокусником?
– Пока просто поговорю, присмотрюсь. Может, узнаю, кто за ним стоит и помогает ему.
– Что, вражеская агентура? – нахмурился подполковник.
– Нет, кто-то из контролеров. В общем, поживем – увидим, я вызвал его к себе на разговор, хочу понять, что он за человек.
– Ладно, иди, – проронил подполковник и прикурил новую сигарету, глубоко затянулся и показал на папку перед собой: – Отчет нужно подписать в областное УИТУ. Скоро проверка… Выполнение плана и подготовка к зимнему сезону… Не до Глухова мне.
Майор встал, поправил китель и вышел.
Меня привели в уже знакомый кабинет. Я вновь доложил по форме и вытянулся, уставился в окно и замер.
Майор был без кителя, в форменной рубашке без погон. И правильно, погоны на рубашке давят на плечи, и они, если долго находиться в форме, начинают болеть. Знакомая история. Майор разглядывал меня и решетку на окнах. Игра называлась «кто первый сдастся». Он не выдержал и негромко предложил:
– Садитесь, Глухов, в ногах правды нет.
Я вспомнил, как меня спрашивал один человек в мире Сивиллы, а где она есть? Но отвечать так не стал, не нужны мне эти философские разговоры.
Я сел, сложил руки на коленях и опустил взгляд.
– Курить будешь? – спросил меня майор без погон. Я ответил, не поднимая глаз:
– Спасибо, гражданин начальник, не курю.
– Сам не куришь, друзьям возьми, – он подтолкнул мне пачку сигарет «Прима».
Я пожал плечами.
– У меня тут нет друзей, гражданин начальник. – И пачку не взял.
– Тут нет, а где-то есть? За границей?
– И там нет, – спокойно ответил я, но глаза не поднял.
– Как же нет, в твоем деле значится, что тебя завербовали… Разве это не друзья?
– Не друзья, гражданин начальник, вымогатели, пугали и все такое прочее.
– А ты, значит, испугался?
– Значит, испугался.
– Испугался разоблачения, что спал с иностранкой? – спросил майор.
Он голос не повышал, но в нем чувствовался сарказм. Он вел свою психологическую игру, а местный Кум делать это умел. Я это сразу понял. Эта кличка зама по режиму перекочевала и на красную зону.
– Ну тогда расскажи, кто из знакомых.
– Какие знакомые? – спросил я и понял, что попался.
– Кто передал тебе колбасу, чай и спрятал в наволочку? – спросил майор.
– Никто, гражданин начальник. Нет у меня тут знакомых.
– Как же нет. А Боцман что, с тобой прибыл по этапу, он твой бригадир.
– Его знаю поверхностно, мало общались, – ответил я.
– Так, может, это он тебе ништяки подкинул?
– Нет, я их сам нашел.
– Сам? А может, ты чужое забрал? Скрысятничал. А ты знаешь, что делают с крысами?
– Не знаю, я не крыса. И никто не возмущался, что я забрал еду.
– А если я найду хозяина этих припасов, что будешь делать?
– Пусть докажет, что это его, – ответил я, не поднимая глаз.
– Вот как, тебе нужны доказательства? – усмехнулся майор. – Мне не нужны. Или говори, как ты сумел спрятать и пронести в барак припасы, или я обвиню Боцмана в том, что он ворует припасы на складе, там есть и колбаса, и сгущенка… У кровати вас было двое, он выделил тебе кровать, где были спрятаны припасы. Если их принес не ты, значит, он.
Я пожал плечами, показывая, что мне все равно.
– Не боишься, что тебя свои замордуют? – усмехаясь, спросил майор.
Я снова пожал плечами, понимая, что заварил нехилую кашу. Кум может нас стравить. Где же выход? Но додумать зам по безопасности и оперативной работе мне не дал, он спокойно произнес:
– Свободен, Глухов.
Я встал, он позвал контролера, и тот увел меня в цех. Там Ингуш поманил меня в курилку.
– Что хотел Кум? – спросил он.
– Хотел знать, как я достаю продукты, и хочет обвинить бригадира в том, что он своровал припасы на складе и отдал мне.
– Боцмана? – спросил Ингуш и нахмурился. – Плохо дело, Фокусник, если Кум начнет ребят гнобить, на тебя озлобятся, темную сделают и перестанут общаться. Ну и жизнь ты себе устроил. – Ингуш покачал головой. – Иди, работай, я поговорю с Боцманом, вечером после ужина обсудим детали.
Но обсудить не получилось – за Боцманом пришли и увели. Как оказалось, он попал в карцер за то, что якобы украл припасы, а я, типа, его сдал. Никого не интересовало, что Боцман сам не мог украсть припасы, потому что его не было в колонии. Но его бригада работала на выгрузке продуктов, а он, типа, за нее в ответе. Короче, здравый смысл был отключен и включен режим морального и физического прессинга тех, кто со мной был близок. Кум взялся за меня серьезно и без раскачки.
В тот вечер в бараке меня все сторонились, словно я был прокаженный. Я не пытался завести разговор, не подходил к Ингушу, который сидел в задумчивости, не приглашая меня к себе. Я чувствовал, что оказался в сложной ситуации, и казалось, что проблемы возникли на пустом месте. Но у меня не было иного выбора. Нужно было войти в этот «коллектив», и я понимал, что без подарка уважения не добьюсь. Я ожидал, что жизнь в колонии будет полна испытаний и трудностей, и был готов к этому. Но не ждал, что все начнется так внезапно. Думал, мне дадут время осмотреться, понять, кто есть кто. Я хотел сначала наладить нормальные отношения с другими заключенными. Заиметь авторитет и показать свои умения. Поэтому я как фокусник передал старшему отряда хорошую пайку. Не надеясь на многое, но желая сделать заявку на авторитет. Теперь я понимаю, что лучше было бы без лишних глаз передать припасы Боцману. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Никогда не знаешь, что тебя ждет.
На следующий день я вновь работал уборщиком и делал свою работу, стараясь сделать ее быстро и качественно. Когда выносил мусор, то увидел троих зеков из службы правопорядка. За мусорными контейнерами во дворе цеха, в углу, скрытом от глаз, меня поджидали трое. Крепкие ребята лет тридцати. Они подождали, когда я подойду, выкину мусор в контейнер, и один из них, высокий, с худощавым лицом и глазами наркомана, поманил меня пальцем.
– Ты кошку так подзывай, – ответил я, но остановился, полуобернулся и посмотрел с насмешкой на эту троицу.
– Фокусник, ты не ерепенься, тебя позвали, так подойди, не кочевряжься, – произнес стоящий слева от верзилы парень с фигурой борца.
Он сжал кулаки.
– А ты кто, шнырь у своего босса? – спросил я. – Чего хотели, говорите, и я пойду. – Они все трое направились ко мне. Верзила негромко, но злобно проговорил:
– Что ты из себя строишь, дядя? С тобой по-хорошему поговорить хотели, теперь будет по-плохому.
Я быстро прокачал всю эту ситуацию в голове. Запомнил номера этих троих на куртках, посмотрел на повязки на рукаве «Служба внутреннего порядка» и не двинулся с места.
Верзила сразу же нанес мне удар в лицо, в скулу. Я не защищался и не отклонился, удар сбил меня с ног. Надо мной наклонился парень с фигурой борца.
– Ты что, не понял, куда попал, предатель? Тебе говорили: расскажи все по-хорошему, а ты в несознанку пошел. Теперь каждый день так будет, запомнил?
– Запомнил, – ответил я и сплюнул кровавую юшку ему на сапог. Меня ударили сапогом в живот. Я, не вставая, согнулся и захрипел.
– На сегодня с него хватит, – приказал верзила, – пошли отсюда.
Они ушли и были уверены, что я никому ничего не скажу. А если начну жаловаться, то потеряю последние остатки уважения, и меня будут бить без конца, пока я не прибью кого-нибудь из них и не увеличу себе срок.
На такой случай у нас с Шизой был план. Он был чертовски болезненный, но Шиза просчитала, что это самый действенный вариант обезопасить себя от подобных случаев. Я достал из пространственного кармана узбекский нож и, пару раз вздохнув, нанес удар в живот, потом протянул лезвие по животу и, спрятав клинок, зажал рану рукой.
Сколько я так пролежал, не знаю. Я потерял много крови и сознание. Очнулся на кровати в лазарете, надо мной склонилась женщина лет сорока, и она озабоченно на меня смотрела. Я слабо улыбнулся и тихим голосом спросил:
– Я уже в раю?
– Нет, пока только в лагерном лазарете, – улыбнулась одними губами женщина, ее взгляд остался озабоченным.
– Тогда откуда здесь ангел? – спросил я, и женщина отстранилась.
– У вас видения? – спросила она.
– Может быть. Я вижу вас, мой ангел, вы настоящая?
Женщина в белом халате негромко рассмеялась:
– Я не ангел, заключенный Глухов, я врач, и я делала вам операцию. Кто вас так?
Я задумался и закрыл глаза.
– Кто-то, – туманно ответил я.
– Вам лучше вспомнить. Следователь из прокуратуры уже был, он будет вас допрашивать.
– Как быстро, – слабым голосом произнес я.
– Конечно быстро, мы по своей линии, как положено, доложили куда надо. Покушение на убийство в колонии – это серьезное преступление. Вас избили и хотели зарезать… Страшная рана, как вы выжили, я даже не пойму, столько крови потеряли… Хорошо, что жизненно важные органы не задеты. Ну, лежите, поправляйтесь.
– Как вас зовут, мой ангел? – спросил я и протянул ей сжатую ладонь. Она в недоумении посмотрела на нее, а я разжал ладонь, на ней лежала сотенная купюра, чек Внешпосылторга. – Это вам за мое спасение, мой ангел. – И пока она удивленно рассматривала содержимое ладони, я быстро положил купюру ей в карман белого халата.
Она не стала отказываться, лишь покачала головой и произнесла с легким осуждением:
– И впрямь фокусник, лежит голый, и такое… – Голос ее был добрым и обволакивающим. Подумав, она все же назвала свое имя: – Я Светлана. – Она еще немного постояла, разглядывая меня, а затем ушла. Я понял, что она осталась довольной.
Красивой ее не назовешь: пухлые щечки, округлое лицо метиски, но фигура – словно у богини, как гитара, и ноги стройные и длинные, в стоптанных коричневых туфлях на маленьком каблуке. Я закрыл глаза и погрузился в целительный сон.
Прошло три дня, которые я проспал. Шиза не торопилась меня излечивать и притормозила мои регенерационные способности. Ко мне заглянул зам по безопасности и оперативной работе, но, увидев, что я без памяти, ушел. Зато вечером третьего дня пришел верзила, он проскользнул в дверь и стал меня тормошить. Я открыл глаза.
– Ты что удумал, сволочь? – прошипел он. – Хочешь убийство повесить на нас?
– Ты кто? – спросил я и стал прищуриваться.
– Не помнишь? – удивленно спросил верзила.
– Не помню, – ответил я и незаметно подложил ему в карман нож, которым вспорол себе живот.
– Ну и ладно, – успокоившись, встал с корточек верзила. – Выздоравливай, Фокусник, – он повернулся, чтобы уйти, а я тихо произнес ему в спину:
– Ты тот, кто меня зарезал. – Верзила резко обернулся, в его глазах вспыхнул огонь лютой ненависти и страха.
– Ты что несешь, ублюдок?..
– У тебя нож в кармане, – произнес я.
В это время приоткрылась дверь, и в нее заглянула Светлана. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но верзила сунул руку в карман и вытащил нож, оторопело на него посмотрел и тут же отбросил, как ядовитую змею.
– Что вы тут делаете? – раздался громкий, резкий голос врача, и верзила в сильном потрясении обернулся. Он спохватился и побежал прочь, оттолкнул врача и выбежал из палаты. Светлана, бледная как полотно, подошла к кровати, озабоченно посмотрела на меня.
– Что он хотел? – спросила она.
– Добить меня, – ответил я.
Она наклонилась, желая поднять нож. Но я ее остановил.
– Не трогайте нож. Им меня убивали, и на нем отпечатки пальцев убийцы. – Светлана выпрямилась, растерянно посмотрела на меня.
– Зачем им вас убивать?
– Я думаю, это приказ Кума, – ответил я.
– А ему зачем вас убивать?
– Не знаю, может, сверху спустили приказ убить предателя родины, а я не предавал родину. Стечение обстоятельств. Я объяснял следствию, но… Им был важен политический момент – вставить пистон американцам…
– Что вставить? – Врач была полностью растеряна. – Какой пистон?
– Мне, Светлана, сказали, что надо американцев щелкнуть по носу и разоблачить агентуру в нашей стране, а если я не соглашусь, меня расстреляют. Я и принял на себя обвинение в вербовке, но ничего сделать не успел… Потом как-нибудь расскажу свою историю, а сейчас подвиньте ногой ко мне нож, я его спрячу, как улику.
Машинально и в полной задумчивости она подвинула мне нож носком туфли. Я его мгновенно убрал в пространственный карман и успокоился, теперь Кум был у меня в руках.
А Светлана спросила:
– Вы хотите обвинить зама по безопасности в организации убийства? – и растерянно стала меня разглядывать.
– Могу обвинить, – согласился я, – но я хочу спокойной жизни. Светлана, от меня отказалась семья, я теперь одинок. Глядя на вас, понимаю, что вы тоже одиноки…
Женщина вскинула голову и широко раскрытыми глазами стала на меня смотреть, ожидая продолжения.
– У меня большой срок, и я мог бы пригодиться как санитар в лазарете. Опыт у меня кое-какой имеется. И мы были бы вместе… Наша старость была бы обеспеченной… Мы будем жить счастливо и умрем в один день…
– Тоже мне, скажете, – покраснела она. – Вы понимаете, что предлагаете мне? – произнесла она ошарашенным голосом. – Вы такой наглый… – Произнеся слово «наглый», она, сама того не желая, вложила интонацию одобрения.
– Светлана, я хоть и зек, но я честен с вами. Мне некогда ухаживать. Мы люди взрослые и зрелые, нам надо жить. Поговорите с Кумом, если он хочет замять это дело, то пусть переведет меня в лазарет санитаром и оставит в покое.
Женщина глубоко задышала, ее грудь под халатом стала вздыматься. Она опалила меня своим взглядом, в котором сквозило негодование и надежда, не скрытая от моих глаз. Светлана развернулась в сторону двери и, не отвечая, вышла.
А утром ко мне заглянул Кум. Он мрачно на меня посмотрел и, придвинув стул, уселся на него.
– Ну что, Фокусник, – произнес он нейтральным голосом, – все чудишь?
Я ответил сдержанно:
– Нет, гражданин начальник, стараюсь выжить и не доставить никому неприятности.
– Что-то не похоже, – мрачно усмехнулся он. – Ты решил меня шантажировать?
– Нет, просто договориться по-человечески. Жизнь она длинная…
– У тебя она может стать короткой, Глухов, – раздраженно перебил меня Кум.
Я улыбнулся уголком рта, голос мой был ровен и спокоен:
– Меня хотели зарезать, и убийца приходил сюда. Он даже обронил орудие убийства, и я его спрятал. Вы не найдете нож, даже если порежете меня на органы. Кому нужно, чтобы это преступление повесили на колонию? Снизятся показатели. Кого-то лишат премии…
– И что, ты сможешь замять это дело?
– Могу ответить так: меня хотели просто прессануть, и я сам себя порезал. Могу так сказать. А могу назвать номера заключенных, которые говорили, что вы им дали приказ меня убить…
– А зачем мне тебя убивать? Кто поверит твоим словам?..
– Поверить-то, может, и не поверят, но зеки не будут на себя брать вину. Они скажут, что вы им приказали меня нагнуть, и все. А результат такой, что я в больнице с колото-резаной раной. Улики хоть и косвенные, но есть. Вас не будет на этом месте… Уволят.
– И что? Буду на гражданке…
– Будете жить, мало получать. Кроме того… У вас накопилось много недоброжелателей. Сейчас вы неприкасаемый, а потом?..
– Ты мне угрожаешь? – Голос Кума был полон ярости и гнева. Он испепелял меня взглядом.
– Я хочу договориться, гражданин начальник. Не трогайте меня, дайте досидеть свой срок, и от меня у вас не будет неприятностей, обещаю. Даже могу быть вам полезен. Если у вас нет приказа сверху меня гнобить…
Кум задумался, он смотрел в пол и молчал, потом медленно произнес:
– Такого приказа нет. Я подумаю над твоими словами, завтра дам ответ. – Он поднялся со стула и вышел…
– Что вы натворили, идиоты! – Зам по безопасности и оперативной работе был в ярости. – Кто вам приказывал его резать? Вы должны были его просто попугать, и все, он должен был оказаться морально сломленным. А вы?..
– Да мы его не резали, гражданин начальник, – верзила был бледен, и его подбородок трясся. – Мы просто ударили его в морду… Один раз. Больно борзый. Он сказал, что понял, и мы ушли. Кто-то еще его подрезал?
– Кто-то еще! – передразнил его офицер. – Никого там больше не было. Его нашел контролер, что вышел на обход. Никто из заключенных к мусору не подходил, только вы. Хорошо, если сдохнет, что-то можно придумать, но он выживет, вот чувствую, что выживет, и что он наговорит? Ты, – он ткнул пальцем в верзилу, – пойдешь в лазарет и поговоришь с Фокусником. Больше его не трогайте, понял?
– Понял, гражданин начальник, пойти в лазарет и поговорить с Фокусником. О чем? Поговорить-то о чем?
– Спроси, кто его подрезал, и предупреди, чтобы много следователю не рассказывал, припугни только… Идите. – Он махнул рукой и расстегнул галстук форменной рубашки. Из графина налил себе воды и залпом выпил полный стакан.
За спиной с треском раскрылась дверь. Зам по безопасности и оперативной работе обернулся, хотел сказать что-то резкое, но в дверях стоял мрачный начальник колонии.
– Дмитрий Леонидович, что происходит? – В голосе полковника слышалась тревога. Он вошел, закрыл дверь, подошел к столу, сел и спросил: – Как ты дошел до этого?
– О чем вы, товарищ полковник? – нахмурился майор, пытаясь выиграть время. События развивались слишком быстро и не так, как планировал зам по безопасности и оперативной работе.
– Я о заключенном, которого порезали твои люди из службы правопорядка.
– Его никто не резал, – спокойно ответил майор. – У меня все под контролем.
– Как не резал? Санчасть доложила о резаной ране и избитом новичке. Ты уверен, что все под контролем?
– Это случайность или подстава. Я выясню, кто за этим стоит. Может, Глухов сам себя порезал.
– Да? А где же орудие преступления? Его не нашли в руке Глухова. Скоро приедет следователь прокуратуры, разбирайся с ним сам. Мне уже звонили из областного управления, вызывают. Мы снижаем показатели. Если это покушение на убийство и тебя в этом уличат, я не буду тебя прикрывать. Заигрался ты, майор.
– Товарищ полковник, у меня все под контролем, – уверенно заявил майор.
– Хотелось бы верить, – ответил начальник колонии. Он тяжелой походкой покинул кабинет.
Майор остался один в кабинете, задумчиво рассматривая графин с водой. Его мысли были далеки от реальности, пока в дверь не постучали. Он машинально ответил:
– Да, входите.
В кабинет вошла Светлана Самыкина, смесь матери-бурятки и русского отца. Ее голос был спокоен, но в глазах читалась тревога.
– Разрешите, товарищ… майор, – произнесла она, слегка склонив голову.
– Да, Светлана, что у тебя? – Майор посмотрел на нее, пытаясь сосредоточиться.
– Послание от раненого осужденного, – ответила она, протягивая сложенный лист бумаги. – Это его медицинские показатели. Вы просили…
Майор резко поднял голову, выходя из задумчивости.
– Да, спасибо, – произнес он, машинально забирая медицинский лист. – Он пришел в себя? – спросил майор, чувствуя, как внутри все напряглось.
– Да, и у него были гости, – начала Светлана, ее голос дрожал. – Одного осужденного из службы правопорядка пропустили санитары. Я не видела, как он прошел, но когда зашла в палату, он уже был там. Глухов обвинял его в покушении на убийство.
Майор нахмурился, его взгляд стал ледяным.
– Он хотел убить Глухова? – недоверчиво спросил он, вставая со стула и нервно шагая по кабинету.
– Да, – ответила Светлана, нервно сжимая руки. – Осужденный держал в руке нож. Когда меня увидел, бросил его на пол и сбежал, грубо оттолкнув меня.
Майор остановился, его лицо потемнело.
– Я найду его, – сказал он, сжимая кулаки. – Еще что-то?
– Глухов предлагает уладить дело миром, – продолжила Светлана, ее голос стал еще тише.
– Как уладить? – переспросил Майор, его глаза сузились.
– Он хочет досидеть срок без наездов со стороны администрации и заключенных, – ответила Светлана. – Говорит, что не доставит проблем.
– Он сам это сказал? – Майор не верил своим ушам.
– Да, – подтвердила Светлана. – И просил передать вам, что хочет остаться в лазарете санитаром.
Майор взорвался:
– Вот нахал! Вот же наглец… И вы пришли просить за него?
– Я пришла передать вам его слова, – спокойно ответила Светлана. – Считаю, что они стоят того, чтобы над ними подумать. У него есть нож, орудие покушения на убийство…
– Вы не отобрали у него нож? – перебил ее майор.
– А как? – удивленно спросила Светлана. – Заключенный выбросил его, а Глухов подхватил и спрятал. Обыщите его сами, но он сказал, что даже разрезав его на части, нож не найдут.
Майор сжал зубы.
– Фокусник, – пробормотал он, с неприязнью глядя на Светлану. – Хорошо, я с ним поговорю. Можете быть свободны, Светлана Алексеевна.
Светлана кивнула и направилась к двери.
– А вам самой-то не страшно иметь такого санитара? – бросил ей вслед майор.
– Он не страшный, товарищ майор, просто загнанный, – ответила она, оборачиваясь. – Это видно по его состоянию.
Майор махнул рукой и остался один. Его кабинет наполнился тяжелой тишиной, а в воздухе витало предчувствие неприятностей.
Действительно, над словами Глухова стоило подумать. Противник ему попался непростой – видимо, там, за границей, его неплохо подучили… Но это не его прерогатива – искать шпионов, его дело – обеспечить безопасность, а ситуация вырисовывается крайне неприятная. Есть раненый, есть орудие покушения на убийство и есть подозреваемые. Надзорные органы за местами заключения не упустят такой возможности, чтобы не пришить заказ убийства ему. Это и новые звания, и повышение по службе для следователей. Да, надо договариваться с этим Глуховым, решил майор и поднялся со стула. Застегнул галстук, надел китель и вышел из своего кабинета.
* * *
Следователь пришел на пятый день. Невысокий, в очках, с большими залысинами, лет сорока, с озабоченным желтушным лицом.
«Злоупотребляет крепкими напитками», – подумал я. С Кумом мы договорились. Я беру вину на себя, а он переводит меня в лазарет санитаром, но оставляет в первом отряде.
Визитер представился:
– Герасимович Анатолий Валерианович, следователь районной прокуратуры. Я из надзора по соблюдению социалистической законности в местах лишения свободы. – Он раскрыл портфель и достал тонкую папку, открыл ее, поправил очки и начал допрос. – Итак, осужденный Глухов, – произнес следователь. – Вы можете говорить?
– Могу, – тихо ответил я.
– Тогда расскажите, как вы оказались в таком положении, подробно, по минутам: что делали, где встретили своих убийц, как это произошло и на какой почве возникла ссора?
Я кивнул.
– Это было примерно в половине четвертого дня. Я выносил мусор, и когда высыпал его в контейнер, то понял, что я вот так, как этот мусор, выброшен из жизни. Я никому не нужен… Никого у меня не осталось… И тут я почувствовал такую тоску, гражданин следователь, что прямо хоть вешайся, – на глазах у меня выступили слезы. Я вытер их и продолжил говорить. – Но у меня бабушка верующая, она говорила, что вешаться нельзя, это самоубийство, самоубийц не принимает Господь.
– Глухов, вы же член партии… Хм, были, – поправился он. – Как вы можете верить в такие глупости? Какой господь? Человек сам вершитель своей судьбы. Что дальше было? – Он недовольно поправил очки.
– А дальше, гражданин следователь, – я вздохнул, – я решил свести счеты с жизнью.
– Что-о? – Очкарик вытаращился на меня. – Что вы решили?
– Я решил себя убить, достал бритвенное лезвие и порезал себя, но было больно, и я не довел начатое до конца. Я сжался и упал на асфальт. Дальше не помню…
– Глухов, – следователь не сдерживал раздражение и насмешку, – кого вы хотите выгородить? Ясно, что вас хотели убить. Так кто это сделал? Вы скажите, не бойтесь, вас переведут в другую колонию, и вам ничего не будет угрожать.
Он смотрел глазами доброго дядюшки, а в душе у него сидела ядовитая гадюка, я это чувствовал. Ему моя судьба до лампочки. Кто я? Просто зек, я никто, и имя мне – никак. Таких, как я, миллионы сидят по колониям, не имея права называться человеком. Мы ниже второго или третьего сорта люди, если можно людей делить на сорта.
– Я никого не выгораживаю, гражданин следователь, – ответил я. – Так все и было. Врагами я еще не успел обзавестись…
– А вот в показаниях свидетелей, что были в цеху, и прапорщика-контролера говорится, что они видели троих осужденных из службы внутреннего порядка, они в то же самое время, когда вы, по вашим словам, решили покончить с собой, вышли из-за угла, где находились контейнеры. Может, назовете имена или номера этих свидетелей?
– Я никого не видел, гражданин следователь, я просто хотел по-тихому уйти из этого мира. Мой мир разрушен, я скомпрометировал себя, мне самому от себя тошно. Клеймо предателя будет со мной до конца жизни, вы понимаете, какой это груз? – Я говорил искренне, потому что душа Ирридара сильно страдала оттого, что я назвал себя предателем, но душа Глухова давила все чувства, что рвались наружу.
Следователь проникся моей безысходностью и, казалось, даже поверил мне.
– Но где тогда орудие убийства, вернее, покушения на самоубийство? – спросил он.
– Не знаю, наверное, не заметили и выбросили в контейнер. Там посмотрите.
– Как я посмотрю? – Следователь опалил меня негодующим взглядом. – Контейнер уже вывезли на свалку.
– Вот же незадача, – огорчился я. – А что написано в истории моей болезни?
– Там написано, – задумчиво произнес следователь, – что рана была нанесена через форменную куртку и майку острым предметом, ножом или лезвием бритвы. Ваша одежда находится у криминалиста на изучении… Вы все же настаиваете на своей версии, Глухов? – перед окончанием допроса спросил следователь.
– Да, мне не в чем обвинять других, – ответил я.
Уже заканчивая допрос, давая мне подписать мои показания, он спросил:
– Вот интересно, Глухов. Вы говорите, что самоубийц не принимает Господь, и не захотели вешаться. А зарезать самого себя вам было не страшно. Это что, не самоубийство?
– Это не я говорил, – ответил я. – Это моя бабушка говорила. Я долго размышлял над ее словами, гражданин следователь. Еще она говорила, что в Писании сказано, что без пролития крови нет прощения греха. Мой грех тяжек – предательство. Я решил пролить свою кровь и умереть прощенным.
Следователь вытаращился на меня и спросил:
– Вы это серьезно сейчас говорите?
– Вполне, – кивнул я и прикрыл глаза.
– Отдыхайте, Глухов, мы еще с вами встретимся, – он поднялся и вышел.
В палату заглянула Светлана.
– Как все прошло? – спросила она, осторожно поправляя подо мной подушку. На меня пахнуло запахом дешевых духов. Я немного приподнял голову и поцеловал ее в вырез платья, в ложбинку между двумя половинками груди. Она отпрянула и покраснела. – Что вы себе позволяете, Глухов? – спросила она.
– Светлана, нам надо образовать пару, – произнес я. – Вы мне нравитесь. Мы оба одиноки…
– Почему вы решили, что я одинока? – Светлана ответила резко и с раздражением.
– Потому что спать с женатым зампотылом колонии – это не ваша судьба. Светлана, бросайте его.
– Откуда?.. – Женщина отшатнулась. – С чего вы взяли?..
– Я сделал предположение, – ответил я. – Он приходил сюда, и вы запирались с ним в процедурной, а санитар все видел и рассказал мне по секрету.
– Сволочь, я его отсюда выкину! – взорвалась гневным выкриком врач. – И вас…
– Остановитесь, Светлана, все нормально, я вас не осуждаю. Предлагаю поменять зама на меня, зека, подумайте.
– Ну знаете, – задохнулась врач и выбежала из палаты.
– Никуда она не денется, – произнесла Шиза. – Хотя и не красотка, но на безрыбье и рак рыба. Она нужна, чтобы выжить. Но будут проблемы с замом по тылу. Он так просто от нее не отстанет…
Следователь прокуратуры, человек проницательный и не склонный к иллюзиям, прекрасно понимал: Глухова хотели убить. Свидетельства о троих заключенных из службы внутреннего порядка словно зловещие нити вели его к замначальнику колонии по безопасности. Этот человек был известен своими темными делами и множеством жалоб в прокуратуру, но доказать что-либо против него не удавалось.
Анатолий Валерианович, человек амбициозный и не привыкший к поражениям, давно метил на должность начальника отдела. Это дело открывало перед ним новые горизонты и обещало стремительное продвижение по службе. Однако осужденный Глухов, упрямый и несгибаемый, отказывался называть виновных в нападении на него. Это усложняло ситуацию, и следователь, задумавшись, решил прибегнуть к крайней мере.
Он решил провести психиатрическую экспертизу Глухова на вменяемость. Угроза провести остаток жизни в психлечебнице должна была сломить осужденного. Одно дело – отбывать срок в колонии, другое – быть запертым среди умалишенных на всю жизнь. И Глухов дал следователю повод. Его обращение к религии, попытки самоубийства – все это указывало на психическое расстройство, которое могло сделать его опасным для окружающих. Следователь решил сыграть на этом.
Он вошел в приемную начальника колонии и попросил секретаршу доложить о его прибытии. Его приняли сразу же. Полковник, потный и вытирающий пот платком, выглядел явно взволнованным.
– Слушаю вас, Анатолий Валерианович, – сказал он, приглашая следователя присесть.
Начальник колонии знал, насколько дотошным и настойчивым бывает этот следователь. Он скрупулезно собирал мозаику преступления и не оставлял ни малейшего шанса скрыться виновному. Сейчас полковник ожидал неприятностей.
– Что скажете? – спросил полковник, стараясь сохранить невозмутимость.
