Глава 1

– Гражданин Глухов, я следователь по особо важным делам Иванько, буду вести ваше дело. Вы понимаете, почему оказались в следственном изоляторе?

Я сидел и смотрел на человека в гражданской одежде, в сером костюме, в очках и с большими залысинами. Сидел на стуле, привинченном к полу в допросном помещении следственного изолятора, слушал этого вежливого полноватого человека и молчал. Я не мог полностью осознать то, что со мной произошло.

– Вы понимаете мой вопрос? – спросил Иванько и поправил очки в роговой оправе.

Я пришел в себя и тихо ответил:

– Не совсем, гражданин следователь. А если быть точнее, то совсем не понимаю. Я прибыл в Домодедово, ко мне подошли два сотрудника комитета госбезопасности, предъявили удостоверение и попросили пройти с ними. Потом посадили в «Волгу», довезли до изолятора и поместили в одиночную камеру. В чем меня обвиняют?

– Вас обвиняют, гражданин Глухов, в измене родине, – вздохнул следователь, а я широко раскрыл глаза.

– Вы шутите? – Мне было трудно поверить в эти обвинения.

– Не шучу, – сухо ответил следователь. – Вот ознакомьтесь, постановление о возбуждении уголовного дела. Вы обвиняетесь по статье 64 УК РСФСР. Измена Родине. Пункт «А»: Измена Родине, то есть деяние, умышленно совершенное гражданином СССР в ущерб суверенитету, территориальной неприкосновенности или государственной безопасности и обороноспособности СССР: переход на сторону врага, шпионаж, выдача государственной или военной тайны иностранному государству, бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР, оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, а равно заговор с целью захвата власти.

Я невидящими глазами смотрел на текст постановления и, подняв голову, спросил:

– А конкретно что мне вменяется? Я не пойму. На территориальную целостность страны я не покушался. И из-за границы я вернулся…

– Конкретно, гражданин Глухов, вы обвиняетесь в переходе на сторону врага, шпионаже, выдаче государственной или военной тайны иностранному государству…

– Бред, – пробормотал я, сбитый с толку таким нелепым обвинением.

– Ну почему же бред, – спокойно произнес следователь и спросил: – Курить будете? – Я машинально ответил:

– Не курю.

– Как знаете. А я закурю, – и следователь достал пачку «Нашей марки» и прикурил сигарету. Выпустил в потолок столб дыма и, прищурившись, продолжил разговор, вернее, допрос. – Вы пропали после боя под Кандагаром, у одного из селений, где проводилась операция по блокированию боевиков, о ней знали только вы как советник батальона и командир батальона царандоя. Батальон попал в засаду и был почти полностью уничтожен, в живых остался переводчик вашего батальона, старший лейтенант милиции Рустам Сафаров. Он много рассказал о вашей подрывной деятельности. Как вы убили разведчиков и хотели убить его, как он отстреливался и ранил вас, и как вас подобрали душманы, среди которых была женщина-американка, она приказала мятежникам положить вас на носилки, и вас унесли.

– И что? – спросил я, полностью теряясь в ситуации. – Он остался жив?

– Да, он притворился мертвым, поэтому его не тронули. Когда прибыли наши десантники, он и еще два десятка сарбозов были еще живы, вот он-то и поведал о вашем предательстве. Скажете, что было не так?

– Скажу, – ответил я, с горечью понимая, что мне не отвертеться. Но я еще питал робкую надежду оправдаться. Советский суд – самый гуманный суд в мире, и я решил рассказать, как было на самом деле.

– Интересная история, – выслушав меня, невозмутимо ответил следователь Иванько. – Хорошо продуманная и складная, только вот агент ЦРУ забрал с поля боя не Сафарова, а вас, гражданин Глухов.

– Какой еще агент ЦРУ? – удивился я.

– Та женщина, американка. Не скажете, как она оказалась на месте предстоящей операции? Видео этой бойни было выложено в CNN и показано по американскому телевидению.

Я в ступоре смотрел на Иванько, а он наслаждался моей растерянностью. Пускал дым из носа и молчал.

– Это не агент ЦРУ, это американка по имени Гаяна, мы с ней познакомились на конференции по линии ЮНИСЕФ. Я там был.

– Да, мы тоже это проверили. Но вас, гражданин Глухов, никто не уполномочивал там быть. Как вы оказались на этой международной конференции?

– Меня попросил комендант нашего представительства возглавить группу охраны…

– А комендант написал в показаниях, что вас никуда не посылал, и у него не было таких полномочий, такие распоряжения мог дать только руководитель представительства генерал-майор Аникеев. Но он тоже таких указаний не давал. Так как вы объясните ваш интерес? Женщина? Красивая иностранка? Ее подложили под вас, Глухов, признайтесь. И вы в страхе перед неминуемым разоблачением согласились быть предателем…

– Ничего подобного не было, – насупился я. – У вас есть доказательства моего предательства, и какой урон я нанес государству?

– Вы передали сотруднику иностранной разведки сведения, имеющие государственную тайну. Раскрыли детали предстоящей операции. С вашей помощью были убиты десятки солдат царандоя…

– Я этого не делал, – твердо заявил я.

– Тогда как вы объясните, что вас забрала эта самая Гаяна? Как она оказалась на месте боя?

– Я спрашивал ее об этом, она сказала, что они привезли в аул гуманитарную помощь.

– Гуманитарную помощь, – саркастически повторил Иванько. – И вы были столь наивны, что поверили? Не смешите мои тапочки, Глухов, в ваших же интересах признаться в содеянном и получить смягчение наказания. Расскажите об агенте ЦРУ «Пустыня»?

– Это кто? – с удивлением спросил я.

– Это та самая Гаяна, что вас завербовала. Какой у вас оперативный псевдоним?

Я глубоко задумался и машинально ответил: «Дух». То, что я услышал о Гаяне, гладко укладывалось в версию моего спасения. Она меня спасла как своего агента. Но она не вербовала меня, а просто говорила, что мне возвращаться на родину опасно, и предлагала остаться в миссии ЮНИСЕФ, но я резко отказался. Странно все это и непонятно… Если она была агентом ЦРУ, то почему не вербовала меня? Мы с ней несколько раз делили постель перед тем, как мне довелось убыть в советское посольство.

– Вот и хорошо, Глухов, так и запишем. Я рад, что решили сотрудничать со следствием… – прервал мои мысли Иванько. Я недоуменно посмотрел на него и спросил:

– Вы это о чем, гражданин следователь?

– Ну, вы же сказали, что ваш куратор из ЦРУ дал вам псевдоним «Дух», правда, не пойму, почему именно Дух. Хотя… Духа не видно, и может быть, вас решили глубоко законспирировать? Они знали, что мы вами заинтересуемся, вас посадят лет на пятнадцать… И что это им даст? За это время много воды утечет. Интересные люди в ЦРУ работают, с юмором. Вы понимаете, что вас сюда отправили погибнуть? – спросил следователь.

– Я мог погибнуть и в деревне, в Афганистане, – ответил я, – зачем меня сюда отправлять на погибель?

– Вот и я этого не понимаю, – серьезно ответил Иванько. – Там не дураки работают. И нам с вами придется в этом разобраться. Но уже в следующий раз. Ознакомьтесь с протоколом допроса и подпишите его в трех местах.

Он протянул мне исписанный лист. Затем нажал на звонок, и в комнату, где проходил допрос, вошли двое конвоиров. Один из них приказал мне встать лицом к стене и завести руки за спину. Я подчинился, и они провели меня до камеры. Старая металлическая дверь с маленьким окошком захлопнулась с неприятным лязгом. Ключ тихо звякнул в замке, и я снова остался один. Вернее, не совсем один – со мной была моя Шиза. Но это была не та Шиза, что жила в теле Ирридара Тох Рангора Тан Абаи, герцога фронтира, лорда Высокого Хребта и князя Чахдо. Это была наша с ней дочь.

Она проявилась неожиданно, и я сначала подумал, что это Шиза, и назвал ее Шизой. Она приняла это имя и наотрез отказалась его менять.

Пока я лечился в госпитале Красного Креста и Полумесяца в пригороде Исламабада, Шиза росла и оплетала своими нервными волокнами тело сорокалетнего бывшего майора. Она устанавливала базы знаний, которые долго распаковывались в моем сознании. Среди них были базы универсального рукопашного боя, полевого агента, «Энергоструктура» с частью «Артефакторика», базы выживания и медицины. Потом новая Шиза заговорила и рассказала, как оказалась в моем теле.

Когда Шиза пред взрывом передала мне нашего ребенка, она умудрилась схватить жаргонит и вытащить его из моего тела. Часть запаса она использовала, чтобы сохранить дочь в энергетическом виде, и та перешла в мою душу. Так я вместе с ней и оказался на Земле. Теперь я понимаю, что лучше было бы уйти за грань миров и обрести вечный покой моей многострадальной души…

Шиза была любознательной и очень экономной. Она не давала мне использовать жаргонит и постепенно меняла мое тело на основе базы «Энергоструктура». Земное тело не подходит для магии, а ей нужны энероны, которых здесь нет. Поэтому я был ограничен в магических возможностях. Шиза не тратила энергию на мое лечение, сказав:

– Папуля, мне нужны энероны, без них я не выживу. Но их хватит на пару сотен лет, а потом ты вернешься домой. А тебя и так лечат. Лучше я создам в твоем теле механизм восстановления, используя твою ДНК. Ваши тела могут сами восстанавливаться, только механизм этот спит, я его разбужу. Ты даже сможешь – правда, не быстро – вырастить новые зубы и части тела, если потеряешь их.

Вот так мы и начали совместно сосуществовать. Для меня это было как глоток свежего воздуха в подземном затхлом мире. Она постоянно меня уверяла, что мы вернемся в Закрытый сектор. Она говорила уверенно, но мой врожденный скептицизм этому не верил. Как выбраться в мир Закрытого сектора? Снова умереть и попасть в тело другого дворянина? Смешно. В прошлый раз все произошло случайно: Рок схватил первую попавшуюся душу и засунул ее в тело Ирридара.

Шиза не давала советов и больше слушала мир, в который мы попали. Здесь не было искинов, к которым она могла дистанционно подключиться. Поэтому использовала мои уши и глаза. А у меня не было Лиана, что мог бы перерабатывать энергию в энероны, не было малышей, расширяющих сознание. У меня был только один слой сознания, и я боялся, что меня упекут в тюрьму на пятнадцать лет. Отношение к предателям здесь особое. Я снова убедился в правоте поговорки «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Но меня радовало, что сознание Ирридара и Глухова помогало мне. Оно находило компромисс с телом, и я усмирял гневливость нехейца. Переход от владыки степи до простого смертного был слишком быстрым.

Я сел на шконку и услышал вопрос Шизы внутри себя:

– Папуля, я все слышала. Какая помощь тебе нужна?

Я задумался и ответил:

– Если бы я знал, дочка. Мне шьют дело об измене родине, и я вряд ли выйду из него без приговора. Следователь очень уверен в моем предательстве. Он считает долгом чести раскрутить меня на признание вины. Выбор у меня небольшой: признать вину или полностью отказаться. В первом случае дадут меньший срок, во втором – максимальный, вплоть до смертной казни или пятнадцати лет. Переводчик Рустам обвинил меня, а тут еще появилась моя знакомая, которую считают агентом ЦРУ. Все валят на меня. Что я навел батальон на засаду и убил разведчиков. Прямых улик у них нет. Только связь с американкой. Но если бы не она, Рустам бы меня убил. А так я жив… Вот такие дела, дочка. Согласиться с предательством я не могу. Это противоречит моему чувству собственного достоинства.

– Не соглашайся, – сказала Шиза. – Пятнадцать лет – это не так уж много. Ты проживешь дольше со мной, а здесь время идет быстрее. Не переживай, мы вернемся домой. Верь мне, папочка.

Я кивнул, но ничего не ответил. Бессмысленно обнадеживать или расстраивать девочку. Она слишком юна и наивна.

Время шло медленно. Меня не вызывали на допросы. Трижды в день через окошко приносили баланду и кружку плохо заваренного чая. На прогулку не выводили, и я понял, что следователь хочет, чтобы я «созрел» для признания. Одиночество – это форма морального давления. Но я был готов.

Через семь дней меня привели к следователю.

– Ну что, гражданин Глухов, вы обдумали свою судьбу и, возможно, раскаялись в том, что предали Родину, за которую сражались наши отцы и деды? – спросил следователь и окинул меня внимательным взглядом.

– Мне нужен адвокат, – ответил я.

– Вам предоставят бесплатного адвоката, – нахмурился следователь Иванько. – Сейчас он вам не нужен, идет предварительное следствие. Когда вам передадут материалы дела для ознакомления, с вами будет адвокат.

– Я хочу нанять платного адвоката, – не сдавался я.

– У вас есть на это деньги? – усмехнулся следователь, окинув меня уже насмешливым взглядом.

– Есть жалование командира батальона и чеки Внешпосылторга, которые я получал в Афганистане.

– Ваши чеки арестованы, и вы не можете ими воспользоваться, гражданин Глухов. А денежное содержание тратит ваша жена. Кстати, она отказалась от вас как от предателя и подала на развод.

– Не может быть! – не поверил я.

– Может, гражданин Глухов, – сухо произнес следователь. – Вот письменный отказ. Она подает на развод.

Он протянул мне лист бумаги, и я узнал почерк Люськи. Прочитав отказ, я медленно положил бумагу на стол.

– Но меня еще не признали шпионом, идет следствие… – попытался я обратиться к презумпции невиновности. Но для Иванько все уже было ясно.

– Это вопрос времени, – мрачно сказал следователь. Он подался вперед и с нажимом спросил: – Признаешься в измене, капиталистический выкормыш?

– Нет, – ответил я. – Мне нужен адвокат.

– Ах, адвокат! – Следователь откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и посмотрел на меня с усмешкой. – Будет вам адвокат, гражданин предатель родины.

В его интонации и словах было столько презрения, что я в них утонул с головой и захлебнулся в возмущении. Хотел что-то сказать, но он поднял трубку и небрежно произнес в нее:

– Конвой, в первую допросную.

Я крепко сжал губы, чтобы не выругаться.

Вошли двое конвоиров.

– В камеру подследственного, – приказал следователь. Он закурил сигарету, а я встал, сложил руки за спиной и встал между ними. Конвоиры заломили мне руки, и я пошел согнутым в пояснице, чувствуя боль, но терпел. Я понял. Следователь явно торопился и решил применить физическое и моральное давление.

Когда дверь за арестованным закрылась, в допросную комнату вошел человек в темно-синем костюме. Гладко выбритый, подтянутый, с холодными глазами на холеном лице. Он посмотрел на следователя и сказал:

– Крепкий орешек этот Глухов. Сразу видно, что его поднатаскали в ЦРУ. Что дальше, Иванько? Начальство торопит. Нужно завершить это уголовное дело до конца квартала и доложить о раскрытии шпионского заговора, – он показал пальцем наверх. – Дело на контроле в ЦК. Понял, Иванько? За этим следуют или звезды на погонах, или ссылка в провинцию. МИД тоже требует быстрого результата, им нужно выставить ноту американцам. Шеф приказал добиться публичного признания. Глухов должен рассказать о вербовке на камеру.

– Все сделаю, – сухо кивнул Иванько. Гость пристально посмотрел на него и сказал:

– Но он должен остаться живым и невредимым. Понял?

– Понял, – таким же сухим тоном ответил Иванько.

Меня повели не в камеру, а вниз, и я понял, что у Иванько есть на мой счет недобрые планы. Двадцать лет я охранял заключенных в местах лишения свободы, и я знал, что его действия не сулят ничего хорошего. Меня грубо волокли в пресс-хату, где сидели подследственные, сотрудничавшие с администрацией. В обмен на щадящий режим и улучшенное питание они выполняли приказы тюремщиков.

– Лицом к стене! – скомандовал кто-то, и мы остановились перед металлической дверью. Ее открыли, с меня сняли наручники и толкнули внутрь. По инерции пробежав три шага, я остановился. Дверь захлопнулась, звякнул ключ, и я выпрямился. В полутемной камере было четверо полуголых мужчин в трикотажных спортивных штанах с вытянутыми коленками. Они с интересом смотрели на меня. Воздух в камере был сперт.

Худой, словно скелет, мужчина с крупными металлическими зубами усмехнулся.

– Кто это у нас такой чистенький и толстенький? – глумливо спросил он. – Как тебя зовут? По какой статье чалишься?

«Иванько не церемонился, – подумал я, растирая руки. – Посадил меня, офицера ВВ, к уголовникам. Будут нагибать». Но страха не было. От Шизы я перенял уверенность, что справлюсь. Моя подготовка позволяла быстро и без лишнего шума разделаться с бандитами.

– Я майор ВВ Глухов, – сказал я. – Пришел навести тут порядок. Кто против?

Четверо арестантов, не веря своим ушам, уставились на меня.

– М-м-м, – протянул один из них, с отсутствующими передними зубами. – Вот так история. С нами мент.

– Сам ты мент, – буркнул я. – Я майор ВВ. Мое дело охранять, а не ловить. Понимаешь разницу?

– Да мне все равно, – ощерился щербатый. – За мента ответишь.

Он встал и раскачивающейся походкой моряка направился ко мне. Мое тело сработало само. Палец уперся ему в грудь и резко надавил. Зек упал как подкошенный. Трое остальных с криком «бей мусора» бросились на меня. Но я уже оказался в другом углу камеры. Быстро и плавно толкнул одного из них в спину в районе сердца. Он рухнул. Двое других сообразили быстро, что все пошло не так, и отступили. Они начали открывать рты, чтобы закричать, но я опередил их. Стремительный бросок моего грузного тела вперед – и два молниеносных удара пальцами по грудным мышцам. Оба повалились на пол. Я точно знал, что они мертвы, но на их телах не было следов насильственной смерти. Просто удар пальцев с небольшим выбросом энергии остановил их сердца. Вот будет загадка для медиков и проблема для Иванько. Я мстительно усмехнулся. Пришить мне убийство он не сможет. Но отвечать ему придется. Посадить меня к уголовникам – нарушение приказов и положений о содержании подследственных в местах лишения свободы. И это серьезное должностное преступление. Администрации изолятора тоже достанется, если они начнут под меня копать. Прокуратуре тоже нужны показатели.

Я уложил тела на нары, сел на лавку и задремал. Я мог спать где угодно. Сидя, стоя или даже на ходу. В один момент в камере открылась дверь, и вошел охранник. Он с удивлением посмотрел на меня, сидящего с поднятой головой, и закрыл дверь. Утром за мной пришли.

Вместе с конвойными был офицер. По наглой морде служивого я сразу понял, что это зам по безопасности и оперативной работе. В среде заключенных его звали «Кум». Он посмотрел на меня, сидящего за столом, на лежащих бандитов и прикрикнул: «Встать!»

Я встал. Но результат приказа был совсем другой, чем ожидал майор. Зеки продолжали лежать.

– Поднимите этих борзых, – приказал Кум.

Один из охранников подошел и грубо стащил худого арестанта с нар на пол. Тот упал вниз головой и остался лежать с открытыми глазами.

– Он мертв, товарищ майор, – испуганно и одновременно удивленно проговорил, глотая слова, охранник.

– Мертв? – не поверил майор и посмотрел на меня. Потом приказал охраннику проверить остальных. Тот быстро обошел всех и растерянно сообщил:

– Все мертвы, товарищ майор.

– Ну, Глухов, ты доигрался, – с угрозой произнес майор и указал на меня пальцем: – Увести арестованного на допрос.

Меня нагнули и потащили в коридор. Со мной не церемонились, сознательно делали больно. И я прошел весь процесс физического насилия, хотя морально я вышел победителем. Я не ойкнул и не застонал. Меня провели в допросную, и вскоре туда зашел Иванько. Он был мрачен и бледен.

Следователь закурил и стал меня молча разглядывать. Затем резко потушил сигарету об стол, бросил смятый окурок в пепельницу и спросил:

– Как ты убил заключенных?

– Не понимаю, о чем речь, гражданин следователь, – сделал я изумленный вид.

– Не притворяйся. Твои сокамерники мертвы.

– Да вы что? – воскликнул я. – Вот так дело! И кто они? Сотрудники органов внутренних дел или просто уголовники? Я как-то постеснялся их спросить, а они были неразговорчивы, легли спать, а я просидел всю ночь за столом… Представляете, там было всего четыре спальных места.

Иванько сверлил меня взглядом.

– Медицинская экспертиза покажет, как они умерли, а тебе, Глухов, светит вышка. Ты это понимаешь?

– Понимаю, но я никого не убивал. А вы будете должны дать показания, как посадили майора ВВ к уголовникам. Хотя я должен сидеть в «красной» камере. – Я с наивностью во взгляде смотрел на следователя, а он в голове явно прокручивал варианты, и все они для него были плохи. Если он составит документ, подтверждающий факт насильственной смерти, то надо будет объяснять факт посадки меня к уголовникам, а это не выговор, это увольнение и суд. Он попал в свою собственную ловушку. А значит, дело замнут. Напишут, что четверо в камере умерли от сердечной недостаточности на почве слабого здоровья, отсутствия свежего воздуха и кучи хронических заболеваний. Он видел, что я это понимаю, и ничего предъявить мне не мог.

Он долго смотрел на меня с холодной яростью, потом вздохнул и перешел к делу.

– Глухов, для тебя лучше признаться в связях с американской разведкой, – сказал он. – Я предлагаю тебе сделку. Расскажи, как тебя вербовали. Можешь сказать, что тебе угрожали компроматом о сотрудничестве с агентом ЦРУ. Ты дал слабину и решил сотрудничать с американской разведкой. Америка – не враг, а потенциальный противник. И мы не воюем с США. Это большая разница, если ты понимаешь, о чем говорю. Ты не успел ничего сделать, решил вернуться на родину и все рассказать. Если ты признаешься на камеру, эти записи передадут через МИД американцам, мы щелкнем их по носу, и тебе будет снисхождение. Тебе дадут семь лет. Отсидишь в комфортных условиях и выйдешь. Если будешь идти в отказ, играть в несознанку, все равно осудят, и ты получишь высшую меру.

По его голосу и выражению лица я понял, что все со мной решено. Если они не получат нужный результат, меня расстреляют. Умирать в мои планы не входило, в снисхождение я не верил. Мне дадут максимальный срок – до пятнадцати лет строгого режима.

– В чем конкретно я должен сознаться? – спросил я.

Он протянул мне лист. Я прочитал и задумался, как выторговать себе жизнь, не получив лишнего срока.

Дочитав, я отложил лист и посмотрел на Иванько.

– Я готов сотрудничать, но у меня есть уточнения, – сказал я.

– Какие? – напрягся Иванько, на лбу у него выступил пот. Он не заметил этого и, сняв очки, протер их платком.

– Я не признаюсь в том, что слил операцию царандоя духам. Это могли сделать и хадовцы, или сами царандойцы. Нас окружили в селении, и мы попали в засаду. Уберите из протокола объяснения переводчика, это неправда. Все остальное я подпишу.

Иванько снова пристально посмотрел на меня. Я решил помочь ему с выбором. Если им нужно признание в вербовке ЦРУ, они его получат.

– Я напишу, как проходил процесс вербовки, расскажу о поездке в Исламабад и о связи с американкой. Вам это нужно? А мне нужно, чтобы на меня не вешали всех собак.

Подумав, Иванько кивнул.

– Хорошо, я переговорю с начальством. Готов к допросу?

– Только после того, как с меня снимут обвинение в убийстве солдат царандоя, – твердо ответил я.

Иванько задумчиво посидел за столом, затем поднял трубку и вызвал конвой.

– Арестованного отвести в его камеру, – приказал он.

После того как арестованного увели, следователь еще долго сидел за столом. Он курил и думал. Наконец, придя к какому-то решению, поднялся и пошел на выход. У ворот следственного изолятора его ждала черная «Волга» ГАЗ-24. На ней он доехал до Лубянской площади, на входе в большое здание показал удостоверение и поднялся по лестнице на второй этаж.

Постучал в дверь и, входя, сказал:

– Разрешите, товарищ полковник.

Человек в гражданской одежде с седыми волосами и кустистыми бровями поднял голову от стола и кивнул.

– Садись, рассказывай, – кратко бросил он.

– Глухов решил сотрудничать, – ответил следователь, усевшись на стул.

– После пресс-хаты? – усмехнулся седой полковник и отложил в сторону лист бумаги. – А я сразу тебе сказал: нечего с ним миндальничать…

– Тут не все так просто, товарищ полковник, – перебил его Иванько. Он поправил очки и посмотрел на полковника. У того приподнялась правая бровь.

– Что конкретно не так? – спросил полковник.

– Все арестованные в этой камере умерли ночью, товарищ полковник. Кроме Глухова.

– Умерли? – Полковник был явно удивлен. – Их убили?

– Нет, следов насильственной смерти на телах не обнаружено, вскрытие показало, что умерли от сердечной недостаточности…

– Что, сразу все четверо? – не поверил полковник и завозился на стуле.

– Да, все четверо. Врачи говорят, что такое бывает, когда человек сильно испугался или пережил сильнейший стресс.

– Ты хочешь сказать, что Глухов их смог так напугать, что они умерли от страха?

– Ничего доказать не могу, но создается впечатление, что Глухов обладает методикой сильнейшего морального давления или гипнозом. Он мог смертельно напугать четверых мужчин и заставить их умереть.

– Эти его способности как-то отмечены в личном деле? – хмуря брови, спросил полковник.

– Нет, в том-то и дело. Скорее всего, это после вербовки случилось. Он находился на излечении в Исламабаде, и там могли его закодировать. Восток – дело тонкое…

– Ты не Сухов, Иванько, – перебил его полковник. – И мы не в кино снимаемся. Не надо банальщины. Говори по существу, что известно о кодировках?

– Пока ничего, только предположения. Товарищ полковник, я еще поработаю с этим Глуховым. Но у него есть условия, при которых он будет сотрудничать.

– Что? Он еще смеет ставить условия? – вспылил полковник, но тут же взял себя в руки. – Какие условия?

– Он отказывается признавать вину за гибель батальона царандоя. Говорит, что не виноват, а переводчик его оклеветал.

– Это понятно, – кивнул полковник. – Прямых доказательств его вины у нас нет. Есть предположения таджика-милиционера, они сбивчивые и противоречивые. Он остался жив, и это тоже странно. Как-то странно, что его не заметили во дворе дома, где был Глухов. Его слово против слова Глухова. Он может обвинить переводчика, и мы утонем в бумагах. Сейчас важно не то, кто привел афганцев в засаду, а политический вопрос. Нужно этим американцам утереть нос. Убирай показания переводчика из материалов дела. Они не нужны. А все остальное вытряси из этого Глухова, понял, Иванько?

– Все понял, товарищ полковник, разрешите идти выполнять?

– Иди. К концу месяца материалы по Глухову должны быть у меня на столе.

В камере я разговорился с Шизой.

– Нам нужно придумать, как меня вербовали, – сообщил я ей. – Как я стал шпионом и как раскаялся, решив вернуться на родину. Мне не хватает понимания, как это сделать правдоподобно.

Шиза помолчала, а потом предложила:

– Я набросаю варианты, а ты выберешь подходящий. У меня есть базы вербовки, но они рассчитаны на мир с развитыми технологиями.

– Хорошо, работай над вариантами, а я их рассмотрю, – согласился я.

Я долго лежал на нарах, дремал. Никто меня не тревожил. Вечером принесли еду – кашу, сосиску, черный хлеб и горячее какао. Я поел с аппетитом.

– Готово, – вдруг сказала Шиза. – Представь, что ты влюбился в красивую женщину. Она сказалась сотрудником международной организации. Пришла к тебе в гости. Установила скрытую камеру. Она сделала снимки вас вдвоем, когда вы занимались любовью. Она исчезла, но вскоре к тебе пришли люди, которые стали шантажировать тебя этими фотографиями. Странно, что она не использовала нейросети…

– Нейросети у нас еще нет, – напомнил я.

– Я помню. Создать простейшую нейросеть легко: нужно вживить передатчик и приемник, они излучают определенную длину волны, которую способен принимать и обрабатывать мозг. Ты мог бы изобрести это здесь и получить признание как изобретатель.

– Не отклоняйся от темы, – прервал я. – Ты предлагаешь слишком сложный план. Я мог бы схватить их и сдать куда следует. А фотки в постели с женщиной меня не испугали бы.

– Тогда чего ты испугался? – спросила Шиза.

– Мне могли угрожать смертью близких, – предположил я, – и разрушить мою карьеру из-за связи с иностранкой. Хотя… Если рушится карьера, это серьезно. Но нужно еще что-то под это подложить.

– Может, ты выдал этой женщине государственную тайну? – предположила Шиза.

– Какую тайну я мог выдать? Как посадить картошку? – усмехнулся я.

– Тогда заменим женщину на мужчину. У вас в стране есть статья за мужеложство. Ты испугался разоблачения?..

– Ты чего придумала?! – искренне возмутился я. – Чтобы я назвал себя пи…

– Хорошо, хорошо, папуля, не будем поднимать эту тему, – легко согласилась Шиза. – Остается угроза жизни близких и интимная связь с иностранкой. Они пообещали тебе полную анонимность и ничего не требовали сразу, но однажды ты понадобишься им для простого дела. И ты поверил в спокойную жизнь. Они ушли и больше не появлялись.

– Это может сработать, – задумчиво сказал я. – Что дальше?

– Тебя нашла эта женщина на поле боя и вывезла в Пакистан. Там с тобой работали специалисты ЦРУ. Тебе предложили остаться и пройти обучение в диверсионном центре.

– А такой центр там есть? – удивился я.

– По логике, должен быть. Иначе эффективность разведки была бы низкой.

– И что я должен был сделать? Взорвать что-то или убить кого-то?

– Нет, тебя хотели использовать для работы с пленными русскими солдатами и офицерами. Я слышала разговор двух мужчин у твоей кровати в госпитале. Но эта женщина, которая стала для тебя роковой, была против этого. Она считала, что ты не подходишь как действующий агент. Она предложила закодировать тебя с помощью гипнотизера.

Я ошарашенно задумался.

– Ты это серьезно?.. Это правда?

– Да, к тебе привели врача. Он загипнотизировал тебя, а я ему помогала.

– Зачем ты ему помогала? И почему я ничего не помню?

– Я хотела увидеть их возможности влияния на сознание. Я сняла все кодировки, кроме одной: ты ничего не помнишь. К тебе должны прийти люди и назвать кодовое слово.

– Какое? – оторопело спросил я вслух.

– Ты баран.

– Что?! Какой баран?

– Ты поверил, значит, и те, кто будет тебя допрашивать, тоже поверят, – рассмеялась Шиза.

– Может быть… – задумался я. – Но они спросят, почему я помню то, чего не должен помнить.

– Попроси позвать гипнотизера, и под его влиянием расскажи свою версию, – предложила Шиза.

Я подумал, что чем больше странностей и тайного смысла, тем достоверней будет моя история.

После моего согласия сотрудничать начался стремительный процесс допросов и уточнений. Следователь принял мою версию, рассказанную под гипнозом. Он вызвал гипнотизера, который ввел меня в транс. Под гипнозом я рассказал историю своего предательства.

Как обычно, в деле была замешана женщина. Иванько вздохнул и сказал, что это стандартная схема ловли на живца. Она работает, когда у человека слабые моральные и политические качества. Мне сообщили, что меня исключили из партии. Когда я спросил, почему до суда, он пожал плечами: «Это решение отдела ЦК по иностранным делам. Оно не обсуждается». Иванько долго расспрашивал об американке: как она оказалась в моей квартире, что мы делали, как она могла установить камеру, чтобы снять нашу преступную связь? Он особенно тщательно расспрашивал о сексе, но в материалах дела это почти не отразилось.

Следователь долго и тщательно разбирался в схеме вербовки и месте, где она произошла. Он уточнял имена, внешность и роли всех, кто со мной работал. Затем я повторил свой рассказ на камеру. Адвоката мне предоставили всего на неделю для изучения дела. Адвокат, лысый мужчина, три раза предлагал мне ничего не скрывать. Он передал мне копии расторжения брака и отказ жены и сына от моей фамилии. Люся оставила себе девичью фамилию Самыкина, и я с облегчением понял, что последняя связь с этим миром оборвалась.

Однажды уже перед судом Иванько радостно сообщил, что «мою американку» выслали из страны. Хотели арестовать, но у нее оказался дипломатический паспорт.

– Представляешь, – возмутился он, – она посмела приехать в нашу страну после всего!

Я молча кивал, не думая о Гаяне. Старался забыть ее. Но память постоянно возвращала меня к разговору в больнице после излечения.

– Виктор, – в палату стремительно вошла Гаяна, ослепительно красивая и пылающая страстью. Этот огонь жег меня и пленил, но она была прекрасна и недоступна, как звезда. – Нам надо поговорить, – начала она с порога. – Скоро тебя выпишут, и надо принять решение.

Она села на кровать и посмотрела мне в глаза большими черными глазами. «Как она похожа на Софи Лорен», – подумал я.

– Ты понимаешь, что после того, что с тобой случилось, дома тебя примут за предателя? – прямо спросила она.

– Кто ты, Гаяна? – в ответ спросил я.

– Это не важно. Важно то, что я забочусь о тебе. Виктор, я предлагаю тебе обратиться в американское посольство в Исламабаде с просьбой о политическом убежище. Я помогу решить этот вопрос.

– И что я буду делать тут? – спросил я.

– Тут ты ничего не будешь делать. Ты поедешь в Соединенные Штаты, станешь политическим беженцем.

– А что я буду делать в США? Я даже языка не знаю.

– Это не проблема. Выучишь, пока поживешь на пособие. Потом я пристрою тебя на хорошее место. Твое знание страны Советов и их менталитета будет востребовано.

– Ты хочешь, чтобы я стал предателем? – прямо спросил я.

– А кем ты будешь в глазах КГБ, когда вернешься? – спросила она в ответ.

Я пожал плечами и промолчал. Моим умом управлял несгибаемый характер нехейца, для которого предательство было страшнее смерти. Я отказался.

Гаяна посмотрела мне в глаза, улыбнулась, как улыбаются, глядя на идиота, и встала.

– Это твой выбор, Виктор. Прощай, – сказала она и ушла, не оборачиваясь. Сильная женщина с таким же характером.

Теперь я понимал: она была права, я только усложнил себе жизнь. И моя невиновность никого не интересовала. Для обвинения в предательстве достаточно было иметь связь с иностранкой…

Суд был быстрым и беспристрастным. Прошел за три заседания, на которых заслушивались прокурор и адвокат, я тоже что-то говорил, просил о снисхождении. В итоге вместо обещанных семи лет мне дали двенадцать лет строгого режима. Судья отметил, что я раскаялся неискренне, чтобы избежать справедливого наказания. Адвокат посоветовал не писать апелляцию, другие судьи будут не так снисходительны, и я с ним согласился.

Через пятнадцать дней, когда закончилось время подачи апелляции, меня этапировали в вагонзак для отбытия наказания в колонии общего режима номер тринадцать в Нижнем Тагиле. Ее еще называли «Красная утка» – колония с большим прошлым, где сейчас отбывали наказание бывшие сотрудники правоохранительных органов и бывшие военные. В годы войны в ней содержались пленные немцы, потом зеки, что стали служить администрации, так называемые «ссученные», потом больные и калеки, малолетки, и вот теперь я. От сумы и от тюрьмы не зарекайся, говорила старая русская пословица. А по новой традиции награждают непричастных, а наказывают невиновных.

Я готовился к этапу скрупулезно, передачи мне некому было носить, родственники от меня отказались. Мать и отец умерли, а сестер и братьев не дал бог. Помогал Иванько, он по моей просьбе приносил чай, сигареты, копченую московскую колбасу из пайка сотрудников КГБ, из недр их буфета. Он не жадничал и был ко мне очень благосклонен, в связи с моим решением сотрудничать со следствием. Я передал много информации, которая, по сути, ничего не дала, кроме объема материала.

Полученные презенты я прятал в маленький пространственный карман, который сделала мне Шиза, но перед этим устроив настоящую войну, отказавшись тратить энергию на никчемные задумки. Но я ей сказал, что если за сто лет мы не выберемся с Земли, то я просто наложу на себя руки, потому что будет поздно возвращаться, и тогда неиспользованная энергия не достанется никому. Она меня поняла, повздыхала, поплакала и устроила маленький схрон.

Нас выгрузили из автозака у вагона в тупике и посадили на корточки. Только у одного меня не было личных вещей, им неоткуда было взяться, все мои вещи были конфискованы и пошли в доход государству. А скорее всего, их поделили между собой заинтересованные лица.

Затем рассадили по камерам, и я оказался вместе с пятью другими зеками в одной камере в вагонзаке. До этого я сидел в «одиночке». К затхлому зычарскому запаху я уже привык и не замечал его. А вагон был им пропитан сверху донизу.

– Всем добрым людям добра, – поздоровался я. Сел отдельно в сторонке на открытую лавку и закрыл глаза.

Кто-то толкнул меня в бок. Я открыл глаза и посмотрел на молодого парня лет двадцати пяти.

– Слышь, Дух, – прошептал он, – тебя Боцман зовет.

– Откуда меня знаешь? – спросил я и оглядел камеру глазами. Среди всех выделялся крепкий мужик лет сорока с бычьей шеей и отросшим брюшком. – Этот? – спросил я и показал глазами. Он кивнул.

Я не стал кочевряжиться. На зонах своя власть, и среди зеков она тоже есть. Я подошел и сел рядом.

– Звал? – спросил я, и мужик кивнул.

– Звал, Дух. Ходят слухи, что ты четверых ссученных замочил…

– Сами померли, – равнодушно ответил я.

– Сразу четверо? – тихо рассмеялся мужик. – Я Боцман, старший в камере. По тебе малява была, что ты конфликтный, и тебя будут гнобить на зоне.

Я молча покивал, но ответил:

– Проблем я не создам, даже если меня тронут, отвечу тихо.

Боцман усмехнулся:

– Тут тебя трогать не будут, но на зоне свои законы.

Я сунул руку в карман бушлата и вытащил ее. В моей ладони лежала пачка сигарет «Наша марка», я протянул ее Боцману.

– Спасибо за информацию, Боцман, – поблагодарил я старшего по камере. Тот уставился на пачку сигарет и пробубнил:

– Как ты курево от шмона спрятал?

– Фокус один знаю.

– Так ты фокусник. А что еще можешь?

– Пока хватит, – отрезал я и отдал пачку сигарет старшему по камере.

– Располагайся рядом, Дух, и ни о чем не печалься, – рассмеялся Боцман. – За подгон спасибо…