Миф седьмой. О том, что пришел Петр и все испортил

В середине XIX века, когда петровские времена были уже далеко, дщерь Петрова Елизавета давно почила в Бозе и даже матушку Екатерину, начертавшую на Медном всаднике «Petro primo — Catharina secunda», изрядно подзабыли, появились в России славянофилы. Возлюбили они не столько славян (тем более что никаких славянофобов в России не было, а были западники, тоже любившие славян, но по-своему), но те допетровские времена, когда солнце было ярче, трава зеленее, вода мокрее и немцы скромнее. Славянофилы скептически относились к немецкому влиянию, которое началось с Петра. Они полагали, что у нашей Святой Руси есть особый путь развития, соответствующий склонностям нашего народа, а всякое чуждое влияние может народ испортить. Ну, может, не всякое, поскольку от греков из Византии шло к нам издревле влияние православное — славное и правильное. Но от злых и жестоких германцев трудно было чего-либо правильного и славного ожидать. А Петр с ними подружился, гулял и выпивал, носил нехорошую, короткую одежду и сбривал хорошие, длинные бороды.

Самым же печальным было то, что Петр осуществил, как сказали бы современные политологи, институциональные преобразования. При первых царях династии Романовых собирались на Руси земские соборы. Государи советовались с народом, хотели знать мысли и мнения с мест. Петр оказался не только самовластным, но и инакомыслящим государем. Знать он хотел о том, что мыслили в иных землях, тогда как своей управлял жестко и самодержавно, с народом не советуясь.

Славянофилы изображали в своих размышлениях идеальную картину жизни старой Руси, которой на самом деле не существовало. А потому Петр не мог нам все испортить. Он сильно повлиял на исторический путь России, сумел разрешить одни проблемы, создал при этом другие, но между старой Московией и новой Россией не могло быть такого резкого контраста, как следовало из многих славянофильских текстов. Серьезное изучение истории — хотя бы по Карамзину, которого читали русские интеллектуалы, — могло бы избавить от идеализации прошлого. Но если исторические факты расходятся с желаемым идеалом, интерес к фактам у искренне верующего в лучшее человека резко снижается. Славянофилы часто не изучали историю, а конструировали ее в своих головах. Недаром два лучших русских историка того времени — Тимофей Грановский, специалист по Европе, и Сергей Соловьев, автор многотомной «Истории России», — были западниками. Не в смысле преклонения перед иностранщиной, а в смысле объективного интереса, питаемого к реальному прошлому — как иностранному, так и отечественному.

Изучение реальной истории показывает, что как до Петра, так и после него на Руси было много жестокости, злобы, междоусобиц. Как, впрочем, и на Западе. Изучение показывает, что наша церковь была далека от святости. Как, впрочем, и западная. Изучение показывает, что земские соборы были отнюдь не тем местом, где добрый государь слушал правду от верных подданных, но, как и зарубежные парламенты, ландтаги, штаты, кортесы, сеймы, они были местом сурового торга между разными группами интересов и заключения соглашений по некоторым чрезвычайно важным для страны вопросам.

Важнейшей функцией всех парламентов, не исключая наших соборов, было решение финансовых проблем страны. Монарху требовались деньги для ведения войны. Обычно он не мог собрать налоги с населения, не получив согласия представителей общества. Точнее, не всего общества, а платежеспособной его части. Мнение «граждан» никого не интересовало. Да, собственно, никаких граждан и не было. Имелись лишь подданные, которым следовало раскошелиться. На соборах решали, как конкретно раскошеливаться, как собирать в казну деньги, находящиеся в частных кошельках, кто раскошелится больше, а кто меньше, как широко придется раскрывать кошелек для того, чтобы одержать победу в грядущей войне. В кризисных ситуациях, когда, скажем, пресекалась правящая династия, соборы могли решать вопрос о престолонаследии. Точнее, не решать, поскольку решали вопрос все же в узком кругу сильные мира сего, а легитимировать принимаемые решения так называемым «мнением всей земли».

Сложный, неидеальный допетровский мир должен был трансформироваться в связи с возникновением серьезных проблем Нового времени. Так же, как должен был трансформироваться мир любой европейской страны, которой в условиях так называемой огнестрельной революции приходилось все больше и интенсивнее воевать, все больше тратить денежных средств на формирование армии, строительство фортификационных сооружений, закупку вооружения и провианта. Трансформация не означала перехода от Святой Руси к царству Антихриста. Но не означала она и обратного: перехода от сонной русской косности к динамичной европейской мудрости. Петр не мог быть великим творцом новой России, единолично заставившим ее развиваться, но не мог он быть и ее злым гением, разрушившим многовековую православную идиллию ради подражания немцам.