Левый тайный мастер
Как только появился энтот Михаэль, так сразу завертелось-закружилось. Весь руспорядок проклятущий монах Молчану сбил. Теперича не поймешь, когда день, когда ночь. Бывает, что пополдничать толком не посидишь, вечно ему неймется.
Главно, Эдуар ему говорит, мол: «Ничего не изменилось, служи, как служил». Агась, а царевича, значитца, змию энтому на растерзание оставить? Ну, нетушки. Не бывать такому. Михаэль и так ужом вьется вокруг Эдуара, слово ласковое скажет, прихоть любую ублажит. Еще и луны полной не прошло, как явился перехожий со своими смердами — а все, суветник. По любой мало-мальской глупости Эдуар с ним общается. А Молчану, значитца, «служи, как служил».
У десного мастера заветных дел теперь хлопот поприбавилось. Днем и ночью, то он, то гридни его али наушники за Михаэлем ходили, в тень обернувшись. Токмо все зазря. Будто чувствовал незнакомец недоброе: тати к нему не захаживали, сам речи недобрые не говаривал, Троим Богам камешки складывал. Но знал Молчан, хоронится Михаэль, это с виду он смиренный, никто через эту смиренность проглядеть и не может. А вот ему вся суть людская видна, под какой бы личиной не пряталась, какою одежою не укрывалась.
Но не послушал его Эдуар. Не внял ему. Не речист был Молчан. Супротив каждого слово егойнего у Михаэля выходило два. Да и не только в энтом дело. Как только в очи ему глядел, так внутри все замирало. Такою властью над русичем обладал незнакомец, такою силою, что хотелось забраться в самый дальний уголок кремля Эдуаровского и не вылезать оттуда никогда. Не знал Молчан, что за сила такая. Сроду с ним подобного не было. Но как ни смотрел на Михаэля, особливо под вечор ужо или с утра раннего, возвращались мысли дурные, тревожные.
За это и с Сашкою разлад пошел. Баба, она же существо живое, навроде собаки, все чувствует, если неладное творится. Вот и Санька стала дознаваться, что и как. Видит же, на муже лица нет — не спит толком, а когда веки опустит, так сквозь сон зубами так скрипит, что мыши под половицами замирают.
А как посредь ночи гридни с донесениями стали приходить, так совсем уж осерчала. Это, мол, Молчану нужно знать, что Михаэль за день делал, когда спать лег. А ей, дескать, оно ни к чему. Дошло до этого, что разговаривать перестали, только очами друг на дружку злобно зыркают.
Молчан не сказать, чтобы уж особливо горделивый был — отбило в нем невольство всякие глупости — но замириться сам не хотел. Пусть лучше думает, что из дурного характеру он с жиру бесится. Ведь успокоит он ее, утешит, потом любиться они будут, а к завтрему что? Да ничего, также гридь какой али шпион поскребется в двирь ночью — и снова разлад. Нет уж, вот только он со змием энтим разберется, а там уже само собой все на места встанет.
Только вот как разобраться? Получалось, что Михаэль со всех сторон благочестием на младенца похожий. Только не бывает такого, за каждым, даже самым праведным, проступки имеются. Человек, он существо глупое, норовящее каждый раз в яму поглубже да попасть. Бывают люди, что помудренее, энти стараются жить, как Господь и завещал. Токмо и у таких грешки имеются. Человек с мудростию из утробы не вываливается, он ее в себе воспитывает, растит, значитца.
И уж он энтого злыдня на чистую воду выведет. Ой, как выведет. А потом лично прикажет — казнить стервеца, дабы не зыркал более очами своими бедовыми. Пытать он, конечно, не будет. К пыткам Молчан очень уж не охоч был, сердце все надрывалось на чужие горести смотреть. У него даже на такие случаи человек имелся особенный, работу всю пытошную и делавший. Как бы не хотел бы от этого отречься русич, но у десного дел мастера такому не бывать. Заговорщики по милости твоей и добрости на путь праведный не встанут и злодейства все свои не скажут.
В дверь тихонько постучали. Молчан вздрогнул, зазвенел кольчугой одетою, за меч схватился, но потом руку одернул. Коли уж открыто пришли, не таятся, то точно без злого умысла.
— Монсеньор, нам пора, — оказался за дверью один из гридней.
Вот пес старый, сидит тут себя жалеет, а работу заветную кто делать будет? Тоже ведь, десный мастер.
Потоптался Молчан, вроде собирается, а сам смотрит, подойдет Сашка, али нет. Та нарочно, гремит чашками, но выходить не собирается. Жили ладно, а тут как кошка с собакой. Нашелся бы умный ученый человек, чтобы взял да выспросил всех баб, что им надо, чего хотят, и записал. А мужики бы про то потом у него узнали, да жили все душа в душу.
Со двора почти ушел, да обернулся напоследок. Сашка, значитца, в окошко смотрит и знамением крестным его осеняет. Вот ведь, баба, чудное созданье. Она вроде и злится, и молчит, а все вон оно как — беспокоится. Чуть не прослезился Молчан. Но все же совладал с собой, не дело на виду у всех мягкосердечничать, за слабость примут. А как потом слабому господину власть над остальными иметь?
Прошел по обычаю в детинец, спросил обо всем, обо всем уведомился. Наушников всех выслушал, только время попусту потратил — будто издеваются над ними вместе с Михаэлем. Ни разговоров злых, ни даже бреду пьяного. Все, дескать, Эдуара чтят, уважают и любят. В другой раз бы порадовался, а теперь лишь в груди резануло.
Там уж время пришло царевича будить.
— Мойно, ты очень плохо выглядишь, — в очи посмотрел на него Эдуар.
Молчан к зерцалу подошел — и вправду, лицо серое, неживое, точно в пыли вываленное. Глаза внутрь провалились, глядят оттуда недобро, борода паклей в разные стороны торчит. Как есть тать дорожный, а не десный мастер заветных дел.
— Да нет, ваше высочество, в порядке я.
Конечно, а как он должен выглядеть? Еле на ногах стоит, в день на пару часов очи сомкнет — и то ладно. Соки жизненные из него уходят, да разве бросишь отрока теперь?
— Михаэль уже проснулся?
Вот те снова здорова. Он об мальчонке печется, душою волнуется, а тот только встал, сразу об Михаэле своем.
— Проснулся, — хмуро ответил царевичу. — В обеденной ждет.
Молчан Эдвару, конечно, не говорил, что за каждым шагом «гостя» догляд устроил. Ни к чему.
— Так пойдем скорее.
Ну что ж, мил ты мой человек, пойдем.
Михаэль и вправду уже в обеденной, сидит задом жирным, на яства позыркивает. Зашли, он по обычаю вскочил, Эдуару поклонился, на Молчана мельком глянул, но так, что ажно пот прошиб. И больше не смотрел. Русич Вельтерегу махнул, дабы пробовать начал — не потравлено ли что. Старик только того и ждал, но не кинулся, как в первые разы, а теперь ужо, как лебедь поплыл, с важностию, значимостию. Присмотрелся к нему Молчан — отяжелел Вельтерег, животом оброс, подбородком опять же. Оно и понятно. Что у старика за заботы — отведает яства царские, да на полати, бока отлеживать. А получится, так еще и чарочку пропустит. Знамо дело, за здоровье Эдуара.
Набил брюхо Вельтерег, то бишь каждо блюдо напробовал, теперь и их черед настал. Молчан почти не ел, кусок в горло не лез, а Михаэль с Эдуаром все балакают.
— Ваше величество, знали бы вы, какую моя мама делала мацу, — покачал головой гость.
— А что это?
— Лепешки. Ох, ни одно блюдо на этом столе не сравнится с ними.
— Я прикажу своему повару, и он сделает их, — воскликнул Эдуар.
— Нет, ваше величество, лучше не стоит. Ради памяти моей матери, не надо измываться над мацой. Кстати, — Михаэль хитро посмотрел на царевича, — таки как поживает ваша матушка? Стоит надеяться, что она нагрянет к нам с визитом?
— Нет, нет, — чуть не поперхнулся Эдуар. Молчана аж злость взяла, вот ведь ирод, нашел, когда такие вещи спрашивать. — Она в своем родовом замке.
— Таки какое мудрое решение, — всплеснул руками монах. — Ничего так не укрепляет родственные узы, как расстояние. И чем дальше, тем лучше.
— Да, наверное, — смущенно отозвался царевич.
— Это все хорошо, но я еще хотел поговорить за гешефт, — вкрадчиво произнес Михаэль, отправляя очередной кусок говяжьего языка себе в рот.
— О чем?
— О торговле, — пояснил гость. — Я бы вывалял в коровьем навозе того болвана, который у вас отвечает за казну, чтобы он болел в свое удовольствие. Вот смотрите, молодой… то есть, ваше величество. Возьмем, к примеру, Данелаг.
— Данелаг? — удивился Эдуар. — Но мы не торгуем с племенами.
— Таки в том и дело, — взвился Михаэль, хотя тут же успокоился и продолжил. — Эти гои в Данелаге только спят и видят, когда придет кто-нибудь и заберет все, что у них есть.
— Но у нас мирный договор на три года. Мы пообещали не нападать друг на друга.
— Что вы говорите? — Улыбнулся плешивый. — Таки для этого и есть торговля. У этих несчастных есть много шкур, рыбы и китовьего жира. Но, как я слышал, там плохо родится хлеб.
— Да, так и есть, — подтвердил Эдуар. — Северные земли очень суровы.
— Так почему бы не давать этим гоям то, что они хотят? Мы им такой курс зарядим, молодой человек, им не снилось. И все в плюсе.
— Мы никогда не торговали с ними, — нахмурился мальчик. — Кантия постоянно воюет с племенами.
— Таки потому и воюет, что торговли нет, — объяснил Михаэль. — А если бы был гешефт, то эти варвары тридцать раз подумали, прежде чем нападать.
— А это интересная мысль, — задумался Эдуар. — Мойно, ты что думаешь?
— Интересная, — только и выдавил из себя Молчан.
— Я подумаю над этим, — произнес царевич будто себе.
— Ваше величество, — Михаэль придвинулся еще ближе. Молчан нахмурился, насупился, вот ведь пристал, как банный лист к заднице. — Таки давайте за должность поговорим.
— Мы уже все обсудили. Как только у меня будут первые сведения…
Царевич затих, ибо в комнату вбежал один из гридней Молчана. Русич даже покраснел за своего слугу — вихры растрепаны, чело пятнами пошло, лоб в испарине. Хотел выставить наглеца, так тот лопотать стал, точно припадочный.
— Монсиньор, ваше величество, — гридь заметался, не зная, к кому обратиться, но все же остановился на Молчане. — Вы велели доложить, когда сиры Кайнис, Бидивар и Гуймир вернутся…
— Говори, — сменил десный мастер гнев на милость. — Все трое прибыли?
— Только сир Бидивар. Въехал в южные врата. Мы поняли по знаменам.
— Вот вам и первые сведения, — потер в ладоши монах.
— Не стоит торопиться, Михаэль. Сначала дождемся сира Бидивара.
Цирон Бидивар ввалился в зал спустя не более получаса, после появления грида. По запаху Молчан понял, успел по дороге набражничаться, песье семя. Бидивар обвел мутными очами залу, громко икнул и повалился челом в ноги государю. Энтот еще не пропащий, хоть и глядит вечно на вино, как кот на полную крынку. Однако ж супротив царя страх имеет, уважение то бишь. Это в ратном деле наиглавнейшее, первее, чем отличать, где у кобыли зад, где перед. Так и должно быть, сыновья в страхе живут перед отцом, отцы перед князем, князья перед царем. И не тот страх, когда в горячке мужик с оглоблей за дитями бегает, а те от него тикают. То дурость.
— Ваше… ваше величство, — поднял голову Бидивар, и Молчан испужался, как бы не сблевал, но ратник оказался крепким, лишь вновь икнул. — Ваше приказанье и… иии-к… исполнено.
— Что ты узнал? Говори, от этого зависит, появится у тебя свой надел или нет.
В жизни не видел Молчан, чтобы так резво трезвели. Точно в секунду Бидивар пропарился да в купель ледяную нырнул — в очах мысль заиграла, тулово твердость обрело.
— Две деревни, ваше величество, во владениях лорда Уринара. Вырезаны все. В одном поселении трупы похоронены по обычаям Трех Богов, а во второй… Просто закопаны в землю.
— Видите, молодой человек…
— Это еще ничего не доказывает, — возразил Эдуар. — Есть ли свидетели того, что там произошло?
— Да. Несколько местных крестьян. Они видели, как воины в деревне совершали погребение. Восемь человек. Но они запомнили лишь светловолосого великана и двух стражников в кольчугах с якорем.
Молчан опасливо взглянул на царевича — не случилось бы худа. Но тот лишь уста закусил, подлакитники так сжал, ижно длани напряглись и перста побелели. Однако ж сдержался, утихомирился и, как подобает государю речевать, ответил.
— Вы хорошо послужили мне, сир Бидивар. Вам это зачтется. Но вместе с вами я отправлял еще и сира Гуймира и Кайниса. Где они?
— Ваше величество, Джейвер и Глорис проявили… неблагоразумие. Они решили лично поймать виновников и принести их головы вам.
— Боюсь, они уже мертвы, — нахмурился Эдуар. — Благодарю вас, сир Бидивар. Подождите меня снаружи, я подумаю, как отблагодарить вас.
Подняться Цирону все же помогли гридни Молчановские и увели прочь. Царевич восседал, безмолвствуя, упершись очами в потолок. Даже Михаэль, уж на что паскуда болтливый без меры, да и тот уста сомкнул, сидел ожидаючи.
— Получается, все, что говорил Михаэль, правда, — произнес отрок.
Михаэль, сын песий, только энтого и ждал. Бошкой затряс, окаянный, забормотал странное, но царевич его одернул.
— Даже если так. Как победить полубога? Я видел, что он может в битве.
— Таки надо думать головой, — зашелестел монах. — Если этого нехорошего человека нельзя победить в равной схватке, то она должна стать неравной? И всего-то.
— Я не понимаю, — сказал Эдуар.
Молчан тоже нахмурился, ох не по нутру ему было это все, ох, не по нутру.
— Я имею в виду, этот самый Айвин когда-то же спит, ест. Так вот, надо дождаться, когда молодой человек попросту не будет нас ждать, и застигнуть его врасплох.
— Это коварство, — ответил царевич.
— Эх, мой дорогой. Сохранить жизнь своих подданных и порядок в королевстве не есть коварство. Таки коварство дать гоям убивать своих людей.
— Если честно, я до конца не могу поверить в это все. Что сир Айвин и сир Иллиан могли вступить в заговор с «темными душами» против меня.
— Коли уж такой разговор пошел, — подошел к отроку Молчан, — то и я молвлю. Как бы ни жалко было, как бы ни обидно, но уж больно на правду похоже. Тут письмо пришло, уж третий день будет как, ваше величество. От Ферринга Дуйне.
— От Мясника? — удивился Эдуар.
— Как есть от него, — десный мастер тихонечко достал бумагу. — Я быстро прочесть не смогу, все же в грамоте не силен. Дома-то разобрал, честь по чести, все помню.
— Думаю, здесь нужна дословность, — протянул руку Михаэль. — Давайте, молодой человек, я хорошо читаю на всех диалектах кантийского.
Молчан было заартачился, да царевич строго зыркнул, мол, не балуй, пришлось подчиниться.
— «Эдварду Первому Энту, сыну Гранквиста Энта, королю Кантии, протектору Соленых Островов, Победителю северных племен, Защитнику Побережья и Утеса Гроз.
Спешу сообщить Вам, Ваше Величество, что со времен Ирни Лойтелли в наших землях не было правителя достойнее и мудрее, несмотря на Ваши юные годы. Ваш острый ум и честное сердце являются главными добродетелями королевства. Но всегда доброе и светлое должно противостоять темному злу. Злу, у которого есть имя и которое знают в лицо.
Именно такой человек был у меня недавно в гостях. Правитель «Черных душ», называющий себя Мёнемейстером. С его человеком приключилось несчастье, и он вынужден был просить приюта у меня. Я не святой, Ваша Светлость, подчас мне приходится иметь дело с людьми разного сорта. Поэтому я принял его. Всех «черных душ». Я поил их несколько дней кряду крепким Уоргидским, хвала Вашему покойному брату Грегори, собравшему в прошлом году достойный урожай винограда, и вот, что узнал. «Черные души» ищут человека, они идут за ним, и имя ему Айвин. Признаться, когда я услышал это, то сразу понял, дело имеет государственное значение, поэтому пишу Вам.
К моменту отправления письма «черные души» пробыли у меня уже три дня. Я постараюсь задержать их и отправляю к вам самого быстрого гонца. Ваш преданный слуга, Ферринг Дуйне.
P.S. Я видел у Мёнемейстера молот, по описаниям похожий на тот, о котором слагают легенды и песни по всему королевству. Так или иначе, предводитель «черных душ» и полубог Айвин знакомы».
— Мёнемейстер — это главный мастер? — поднял задумчивые очи царевич, как только монах перестал речевать.
— Таки переводов огромное множество, — ответил Михаэль. — Но этот ближе всего.
— Почему ты не показал письмо сразу? — вопрошал отрок теперь у Молчана.
— Все же Мясник, государь, — ответил главный гридь.
— Да, этот соврет недорого возьмет, — согласился Эдуар. — Но не похоже это на ложь.
— Не похоже, — в голос согласились Молчан с Михаэлем.
— Что ж, Мойно, собирай все войска, мы выступаем.
— Таки молодой человек, — встрепенулся монах. — А как же мой план?
— Он будет основным, — кивнул мальчик. — Но солдат я возьму. Не ясно, что может там случиться. А вы, Михаэль, собирайте свое войско.
— Какое, ваше величество?
— Скрытное, — нахмурился царевич, перстом волосья почесал и вновь молвил. — Скрытное воинство соглядатаев и наемных убийц. Теперь, Михаэль, вы мой левый тайный мастер.
