Государственный учительский колледж Вайкомико расположился посреди обширного плоского поля, окруженного нечесаным сосновым лесом, на юго-восточной окраине города Вайкомико, Мэриленд, Восточное побережье. Состоит он, собственно говоря, из одного-единственного некрасивого кирпичного здания с двумя выступающими по бокам флигелями, чересчур громоздкого для того псевдогеоргианского стиля, в котором он выстроен. От Колледж авеню к главному входу ведет изогнутая глубокой дугой подъездная аллея.

В июле, как только подошел назначенный мне день, я затолкал в свой «шевроле» пожитки и сдал с концами ключ от бывшей моей комнаты на Ист-Чейс-стрит, в Балтиморе, потому что я собирался в тот же самый день подыскать себе жилье в Вайкомико, вне зависимости от того, возьмут меня на работу или нет. Дело было в воскресенье. Вообще-то мне назначили на вторник, по крайней мере в ответном письме ректора так было написано: вторник. Но в субботу, в середине дня, прежде чем я успел убраться из Балтимора, ректор позвонил мне и попросил приехать в понедельник. Слышно было плохо, но, мне показалось, я прекрасно понял, что он перенес собеседование на понедельник.

— Я могу приехать в любой день, — помнится, сказал я.

— Ну, честно говоря, нам, по большому счету, тоже все равно, — ответил мне ректор. — Понедельник ли, вторник. Но может так случиться, что понедельник для некоторых членов комитета окажется несколько удобнее. Конечно, если у вас понедельник не занят. А что, вам вторник больше подходит?

— Хоть в понедельник, хоть во вторник, никакой разницы, — сказал я. И подумал, что на самом-то деле вторник (о котором, как вы помните, изначально и шла речь) и в самом деле подходит мне больше, потому что в последний момент, перед самым отъездом из Балтимора может срочно понадобиться какая-нибудь мелочь, а в воскресенье вечером магазины будут закрыты. Но я не собирался делать из этого проблему, а потому вполне мог приехать и в понедельник. — Если понедельник вас всех больше устраивает, я не возражаю.

— Я знаю, что мы сначала договаривались на вторник, — поспешил признать ректор, — я просто подумал, что в понедельник будет лучше.

— В любой день, сэр, — сказал я.

Итак, в воскресенье я сложил одежду, несколько книг, патефон, пластинки, виски, скульптуру и всякое разное мелкое барахло в машину и взял курс на Восточное побережье. Тремя часами позже я зарегистрировался в гостинице «Полуостров» в Вайкомико, где намеревался жить, пока не подыщу себе подходящее жилье, и, перекусив, отправился искать квартиру.

Первое, что не могло меня не насторожить, так это что я сразу же нашел абсолютно, то есть по всем параметрам подходящую комнату. Как правило, в вопросах съема жилплощади я крайне разборчив. Мне нужно, чтобы надо мной никто не жил; чтобы потолок был высокий, а окна большие; чтобы кровать была высокая, широкая и очень мягкая; чтобы в ванной был хороший душ; чтобы хозяин не жил в том же доме (и чтобы он был не особо привередлив как по части своего движимого и недвижимого имущества, так и жильцов); чтобы прочие жильцы не слишком многого от меня требовали; и чтоб была горничная. Из-за этой моей разборчивости квартиру приходилось порой искать не просто подолгу, а подолгу, и все равно в ней чаще всего чего-нибудь да не хватало. Но тут, как назло, первая же попавшаяся мне на глаза по дороге от гостиницы до Колледж авеню комната под съем удовлетворяла всем моим обычным требованиям. Хозяйка, весьма импозантная вдова лет пятидесяти, которую я поймал на выходе, в дверях старого двухэтажного кирпичного дома, сама и показала мне комнату, во втором этаже, окнами на улицу.

— Преподаете в колледже? — спросила она.

— Так точно, мэм. Грамматику.

— Что ж, приятно познакомиться. Меня зовут миссис Олдер. Давайте сразу обо всем и договоримся, потому что вам не часто придется меня здесь видеть.

— А вы сами что, здесь не живете?

— Жить здесь? Господи, да нет, конечно! Терпеть не могу, когда жильцы снуют у меня перед глазами. То того им подай, то этого. Я круглый год живу в Оушн-Сити. Если что-нибудь понадобится, мне не звоните; звоните мистеру Прейку, он присматривает за домом. Он тут живет, в городе.

Она показала мне комнату. Шестифутовые окна, три штуки. Потолок — двенадцать футов. Темно-серая штукатурка, белые деревянные косяки, подоконники и рамы. Невероятная кровать: три фута в высоту, семь в длину и по меньшей мере семь в ширину; могучее черное чудище под балдахином, на четырех ножках, каждая толщиной в корабельную мачту, с продольными желобками и поперечными кольцами, и резное изголовье, которое еще фута на три возносилось над валиком под подушку. Мечта! Прочая мебель являла собой смешение всех времен и стилей — как будто забрел ненароком в ту комнату в музее, где хранятся разрозненные предметы, — вот только всякая вещь здесь была в своем праве. Это определение, в своем праве, сразу пришло мне на ум, оттеснивши в сторону на своем месте. У здешней мебели был такой вид, как будто она была в своем деле ас и знала себе цену настолько хорошо, что едва ли снизошла бы даже внимание обратить на ваши жалкие попытки использовать ее в своих целях. И нужен был не просто человек, нужен был человек, чтобы заставить ее с собой считаться. Мне это понравилось. Короче говоря, место было райское. И душ, и горничная — как по заказу.

— А прочие постояльцы? — спросил я с некоторой тревогой.

— Да так, то пусто, то густо. Холостяки по большей части, иногда молодые парочки, проезжие, сестры из госпиталя.

— А студенты? — В Балтиморе о студентах-соседях можно было только мечтать, поскольку уж кем-кем, а придирами они не бывают, но мне пришло на ум, что здесь, в Вайкомико, и студентов, и преподавателей не так уж много, и все они слишком хорошо друг друга знают.

— Никаких студентов. Они обычно живут в общежитиях или снимают комнаты подальше от Колледж авеню.

Это было уже чересчур хорошо, и во мне проснулась подозрительность.

— Да, наверное, стоит вас предупредить: я упражняюсь на кларнете, — сказал я. Ложь чистой воды: у меня даже и слуха-то нет.

— Какая прелесть! Я ведь и сама тоже пела, вот только после смерти мистера Олдера голос пропал. А когда была помоложе — какой у меня был преподаватель по вокалу в консерватории Пибоди, вы и представить себе не можете! Фаррари. Он, Фаррари, мне и говорил: «Олдер, — говорил он мне, — ты уже умеешь все, чему я мог тебя научить. В тебе есть точность, стиль, eclat. Ты una macchina cantanda, — так он говорил, это по-итальянски. — Жизнь сама сделает все остальное. Иди и живи!» — такие были его слова. Но вот жить у меня никак не получалось, покуда пять лет назад бедный мистер Олдер не отдал богу душу, а к тому времени голос уже весь вышел.

— А как вы относитесь к домашним животным?

— К каким таким домашним животным? — в голосе миссис Олдер звякнул металл. И мне показалось, что я обрел наконец путь к спасению.

— Ну, не знаю. Я люблю собак. Может, надумаю завести себе боксера или добермана.

Моя хозяйка облегченно вздохнула.

— Да, я и забыла, что вы преподаете грамматику. А то жил у меня тут как-то раз один биолог, — пояснила она.

Я ухватился за последнюю соломинку:

— И я не могу платить больше двенадцати долларов в неделю.

— Я беру восемь, — сказала миссис Олдер. — Горничная обойдется вам еще либо в три, либо в четыре пятьдесят.

— Господи, а разница в чем?

— Она еще и стирает, — ровным тоном сказала миссис Олдер. Крыть было нечем, и я снял комнату. Я заплатил за месяц вперед, хотя она просила только за неделю, и проводил ее до машины, «бьюика» с открытым верхом, пяти лет от роду.

Сей подарок судьбы я склонен был считать неудачей по одной простой причине: теперь мне абсолютно нечего было делать весь день, весь вечер и все следую щее утро в придачу. На выписку из «Полуострова», переезд на новую квартиру и на то, чтобы разложить все вещи по своим местам, ушло не более полутора часов; дальше — тишина. Знакомиться с видами Вайкомико у меня желания не было: обычный маленький городишко, виден насквозь с первого взгляда — совершеннейшая бесхарактерность. Банальный деловой центр, стандартный парк, окруженный среднего достатка жилыми кварталами, вся разница в возрасте домов и ухоженности палисадников. Что же касается Государственного учительского колледжа Вайкомико, двухминутное созерцание оного вполне могло удовлетворить даже самое неуемное любопытство. Это был государственный учительский колледж.

Я поколесил по городу безо всякой видимой цели минут двадцать и вернулся на квартиру. Единственный пыльный тополь за моими окнами истощил свои сценические возможности за полминуты. Пластинки — почти сплошь один Моцарт — не вызывали ничего, кроме раздражения, в этой комнате, к которой я еще не успел привыкнуть, чтобы чувствовать себя как дома. Скульптура на каминной полке, большая гипсовая голова Лаокоона, настолько злила меня пустоглазой своей гримасой, что, будь я человеком, практикующим подобного рода жесты, я бы повернул ее лицом к стене. У меня начинался классический мандраж, по полной программе. В конце концов, хоть и было всего только девять (но в таком состоянии я пребывал уже с половины четвертого), я улегся в кровать, и ее гротескное великолепие немного меня успокоило, однако спать мне захотелось еще очень не скоро.

Утром было еще того хуже. Я старательно проспал до десяти и отправился завтракать с дурной истомой во всем теле, с опухшими глазами и дремлющей под спудом головной болью. Собеседование было назначено на два, и времени на то, чтобы окончательно пасть духом, у меня было в достатке. Читать никак не получалось, музыка выматывала в несколько минут. Я два раза порезался во время бритья, а сапожный крем кончился прежде, чем я успел навести глянец на пятку левой туфли. А поскольку чистку обуви я отложил на самый конец, надеясь хоть таким несложным способом скрасить последние, самые скверные мгновения перед уходом, ехать в центр за кремом не было уже никакой возможности. Я психанул и пошел вниз, к машине. И вспомнил, что забыл авторучку и кейс, который, хоть в нем ничего и не было, намеревался взять с собой для пущей солидности. Я рванул назад и, уже с кейсом под мышкой, так зыркнул на бедную сестричку, выглянувшую неосторожно из собственной двери, что та втянула ртом воздух и тут же захлопнула дверь. Кинув кейс на заднее сиденье, я тронул с места в карьер, с визгом, как на автогонках, и поехал в колледж.

Раздражение — не самый худший стимул, и я благополучно добрался бы до ректора, если бы на ступеньках у самого входа не расположилась группа молодых людей. Я принял их за студентов, хотя, учитывая, что время было каникулярное, вряд ли они и в самом деле были студенты. Так или иначе, на мою подъезжающую машину они воззрились с любопытством пусть и не откровенно издевательским, но все же достаточно хамским. И я струсил; я не стал останавливаться и, проезжая мимо, с безразличным видом глянул на наручные часы, дав понять, что притормозил я только для того, чтобы сверить время. Часы над входом в колледж пришли мне на помощь и тут же пробили два; я кивнул, как если бы остался доволен точностью хода собственного хронометра, и деловито вырулил обратно на Колледж авеню. Там я опять разозлился, пуще прежнего, теперь уже на себя самого, за то, что меня так просто сбить с толку. Я снова направился к въезду и завернул для следующей попытки. Однако, если даже в первый раз мне не хватило силы духа пройти мимо бесстрастных этих привратников, взирающих пустыми, как у Лаокоона, глазами, на дурацкую аллею вдоль подъездной дорожки, то для того, чтобы вторично сунуться под обстрел, нужно было бы иметь смелость откровенно геройскую. Я утопил педаль газа на полную и прогнал свой «шевроле» через весь полукруг за считанные доли минуты, не удостоив их даже взглядом. И пусть эти обормоты думают что хотят! В третий раз я не стал колебаться и секунды — просто доехал не спеша до парковки с обратной стороны здания и вошел в первую попавшуюся дверь. Я опоздал на шесть минут.

Ректорский кабинет я нашел без особого труда и представился секретарше.

— Мистер Хорнер? — повторила она, слегка смутившись.

— Он самый, — сказал я коротко.

— Подождите минутку.

Она исчезла за дверью, и я услышал, как она там с кем-то приглушенным голосом переговаривается, должно быть, с доктором Шотгом, ректором. Мне стало как-то не по себе.

Из двери, улыбаясь, вышел седой отеческого вида господин; секретарша шла в кильватере.

— Мистер Хорнер! — воскликнул он, поймав меня за руку. — Я Джон Шотт! Рад вас видеть!

Доктор Шотт был человек восклицательный.

— А я — вас, сэр. Прошу прощения за некоторое опоздание… Я уже заготовил целый список: пусть небольшой, но совершенно незнакомый город, не знал, где поставить машину, не сразу, что вполне естественно, нашел нужный кабинет и т. д.

— Опоздание! — вскричал доктор Шотт. — Мальчик мой, вы приехали на двадцать четыре часа раньше намеченного срока! Сегодня же понедельник!

— Но разве мы не на сегодня договорились с вами по телефону, сэр?

— Что ты, сынок! — доктор Шотт рассмеялся в голос и обхватил меня за плечи. — На вторник! Разве не так, Ширли? — Ширли радостно кивнула: она беспокоилась недаром. — Понедельник в письме, вторник по телефону! Ну, вспомнили теперь?

Я рассмеялся и почесал в затылке (левой рукой, на правой у меня висел доктор Шотт).

— Честное слово, мне казалось, что мы вторник поменяли на понедельник. Простите, Христа ради. Так глупо получилось.

— Да бросьте вы! Было бы о чем беспокоиться! — доктор Шотт снова хохотнул и выпустил наконец мою руку. — Разве мы не уточняли с мистером Хорнером насчет вторника? — опять в сторону Ширли.

— Боюсь, именно так все и было, — подтвердила Ширли. — Из-за бойскаутов мистера Моргана. Понедельник в письме, вторник по телефону.

— Один из членов нашего комитета — скаутский вожатый! — объяснил доктор Шотт. — Он отправился с ребятами в двухнедельный поход к лагерю Родни, и вернуться они должны только сегодня. Джо Морган, отличный парень, ведет у нас историю! Вот потому-то мы и сдвинули собеседование на вторник!

— Мне правда очень неловко, — я попытался улыбнуться, и улыбка вышла жалкой.

— Нет-нет! Что вы! Я и сам вполне мог что-нибудь напутать! Что ты, собственно говоря, и сделал.

— Ну что ж, завтра заеду еще раз.

— Погодите! Погодите минутку! Ширли, позвоните-ка Джо Моргану, может быть, он уже вернулся. Он вполне уже мог вернуться. А мисс Баннинг и мистер Картер наверняка сейчас дома.

— Нет, не надо, — начал было я, — я лучше завтра.

— Тихо! Не мешайте! Не мешайте!

Ширли позвонила Джо Моргану.

— Алло? Миссис Морган. А мистер Морган дома? Понятно. Нет, я знаю, что его нет в городе. Да, конечно. Нет-нет, ничего особенного. Тут приехал мистер Хорнер, совершенно внезапно, на собеседование; он перепутал дату, должен был завтра, а приехал сегодня. И доктор Шотт, он просто подумал, а вдруг мистер Морган вернулся чуть раньше. Нет, не беспокойтесь. Извините, что я вас побеспокоила. О'кей. Счастливо.

Мне захотелось плюнуть Ширли в морду.

— Ладно, увидимся завтра, — сказал я.

— Конечно увидимся! — воскликнул доктор Шотт. Он проводил меня до самой до парадной двери, где, к немалой моей печали, я обнаружил все ту же бессменную стражу, на боевом посту. Но объяснять ему здесь и сейчас, что моя машина стоит с задней стороны здания, — нет уж, увольте.

— Ладно-ладно, до скорого! — сказал доктор Шотт, методично тиская мою руку. — До завтра, слышите, вы приезжаете завтра!

— Я понял, сэр.

Мы вышли во двор, и часовые немедленно на меня тупо уставились.

— А где ваша машина? Вас куда-нибудь подвезти?

— Нет-нет, спасибо; я поставил ее там, сзади.

— Сзади! Так вам же совсем не к этой надо было двери! Пойдемте, я покажу вам другой выход! Ха!

— Не беспокойтесь, сэр, — сказал я, — я лучше прогуляюсь вокруг здания.

— Ага! Ха! Н-да, ну, как хотите! — но посмотрел он на меня странновато. — До завтра!

— До свидания, сэр!

Я уверенным шагом прошествовал мимо бездельников на ступеньках.

— Вы найдите-ка это письмо! — крикнул уже из дверей доктор Шотт. — На всякий случай, а вдруг мы ошиблись!

Я нехотя обернулся и помахал ему в знак признательности, но когда, вернувшись к себе в комнату (которая показалась мне до ужаса родной и уютной), и в самом деле принялся искать письмо, обнаружил, что выкинул его еще в Балтиморе. А поскольку в ближайшую сотню лет мне явно не светило настолько освоиться в приемной доктора Шотта, чтобы запросто попросить Ширли покопаться в ее собственных папках с исходящими, вопрос о назначенной мне дате никак не мог быть разрешен путем прямой апелляции к фактам объективной реальности.

Вам может показаться, что из-за такого вот неудачного начала состоявшееся на следующий день собеседование далось мне труднее, чем могло бы, однако подобное предположение, пусть даже вполне логичное, не соответствует фактам. Совсем наоборот, мне было уже настолько на все плевать, начиная с собственной особы, что это собеседование было мне так, семечки. На следующее утро я даже не удосужился начистить остаток левой туфли; позавтракав, я отправился в парк, просидел там несколько часов, глядя, как дети возятся в маленьком искусственном озерце, и за все это время мысль о предстоящем собеседовании посещала меня два-три раза, не более. А когда она меня все-таки посещала, я отгонял ее прочь простым подергиванием мускулов правой щеки. Без десяти два я подъехал к колледжу, припарковался, ничтоже сумняшеся, прямо напротив парадной двери и вошел через главный вход. Ступеньки были на сей раз необитаемы, но не было уже на свете такого комитета, который оказался бы в состоянии меня смутить. Такое у меня было настроение.

— А, привет, — просияла мне навстречу Ширли.

— Добрый день. Не будете ли вы так любезны известить доктора Шотта, что я уже здесь?

— Все уже здесь, насей раз. Подождите минутку, мистер Хорнер. Я включил улыбку и тут же выключил ее, на манер джентльмена, который вежливо, но совершенно бесстрастно коснется полей шляпы при встрече с любой знакомой дамой, вне зависимости от того, заслуживает она подобной чести или нет. Ширли вошла в кабинет доктора Шотта и тут же вышла назад.

— Входите, мистер Хорнер.

— Благодарю вас.

Внутри доктор Шотт представил меня мисс Баннинг, преподавателю испанского и французского, эдакой милой старушке, которую только и оставалось воспринимать как милую старушку, потому что кроме того ловить там было нечего; доктору Гарри Картеру, преподавателю психологии, сухому, ученого вида старичку, увидев которого, вы сразу начинали мучиться вопросом: а что он, собственно, делает в Вайкомико, — однако не настолько остро, чтобы буквально в следующий момент не прийти к выводу, что у него наверняка есть на то свои причины; и мистеру Джозефу Моргану, вожатому местных скаутов и преподавателю античной, европейской и отечественной истории, высокому, атлетически сложенному очкарику, до жути энергичному и настолько очаровательному по всем статьям — такой уж он был умный, деловой и подающий большие надежды, — что приходилось изо всех сил держать себя в руках, чтобы быть с ним хотя бы просто вежливым, и с первого же взгляда становилось ясно: самый факт его существования, во-первых, уже предполагает постоянное с ним сравнение и сопоставление, а во-вторых, это сравнение всегда будет не в вашу пользу, что неизбежно делало факт его существования устойчивым раздражающим фактором, не говоря уже о возможности приятельских с ним отношений.

Прозвучало несколько любезных замечаний о моем рвении, настолько сильном, что даже на собеседование я явился на день раньше. Затем комитет погрузился в оживленное обсуждение летних трудов и дней каждого из присутствующих. Сопровождаемое шутками и дружеским подтруниванием. Претенденты на штатную должность в Государственном учительском колледже Вайкомико явно были здесь не столь привычной публикой, чтобы такого рода заседания комитета по штатам успели стать рутинной добавкой к повседневным обязанностям его членов.

— Вы можете твердо рассчитывать на голос мисс Баннинг, мистер Хорнер, — посмеиваясь себе под нос, сказал доктор Картер. — Ей нужны новые жертвы — а то кому еще она будет показывать свою коллекцию чашек для усатых.

— В самом деле? — сказал я. Замечание доктора Картера адресовано было не ко мне, а сквозь меня: так бабушки иногда издеваются над собственными дочерьми, обращаясь в их присутствии исключительно к внучке.

— У меня и вправду совершенно восхитительная коллекция, мистер Хорнер, — искренне оживилась мисс Баннинг. — Вы просто обязаны на нее взглянуть. Ой, дорогой мой, но ведь у вас же нет усов, а?

Все рассмеялись. И я тут же обратил внимание, что у Джо Моргана усы были.

— Этель мне уже четырнадцать лет не дает покоя, чтобы я отрастил усы! — загоготал доктор Шотт, обращаясь ко мне. — И не какую-нибудь там «ниточку», вроде как у Джо, а настоящие, пышные, чтобы я мог перепробовать всю ее коллекцию! Ну что, может, переключишься теперь на мистера Хорнера, а, Этель!

Этель совсем уже собралась было ответить доброй какой-нибудь шуткой, но тут Джо Морган мягко ввернул вопрос о моем прежнем опыте преподавания в высшей школе.

— Вы, насколько я понял, закончили университет Джонса Хопкинса, так ведь, мистер Хорнер?

— Так точно, сэр.

Все остальные одобрительно закивали: они оценили тактичность, с которой Джо перешел к делу. Он был просто находкой, этот мистер Морган. И здесь у них явно надолго не задержится. Все внимание сосредоточилось на мне.

— Только, пожалуйста, без всяких сэров! — запротестовал доктор Картер. — Мы здесь, в провинции, без церемоний.

— И то верно! — милостиво согласился доктор Шотт.

Затем последовал, минут на двадцать, достаточно бестолковый допрос относительно моей дипломной работы и опыта преподавания — последний, если не считать спорадических частных уроков в Балтиморе и краткого курса, читанного мной в вечерней школе при университете Джонса Хопкинса, был равен нулю.

— А почему вы решили снова взяться за преподавание, мистер Хорнер? — спросил доктор Картер. — Вы, кажется, прежде этой профессией не злоупотребляли. Я передернул плечами.

— Ну, вы же знаете, как это бывает. Вы просто чувствуете, что все остальное теперь — не для вас.

Собравшиеся признали справедливость моего наблюдения.

— К тому же, — осторожно добавил я, — и мой доктор рекомендовал мне вернуться именно к преподавательской деятельности. Он, кажется, считает, что это занятие как раз по мне и лучше бы мне как раз его и держаться.

Хорошо сказал. Экзаменаторы были теперь на моей стороне, и я развернулся.

— Знаете, мне никогда не приносили удовлетворения обычные способы зарабатывать себе на жизнь. Когда работаешь только ради денег, в этом всегда есть что-то… лишающее твой труд смысла. Хм, не люблю клише, но факт остается фактом: другие профессии лишены отдачи. Вы же понимаете, что я имею в виду.

Они понимали, что я имел в виду.

— К вам попадает в руки мальчик — умный, глаза смышленые, одна беда, ему никогда не приходилось мыслить всерьез, жить в атмосфере, где интеллектуальная деятельность столь же естественна, как еда или сон. Перед вами свежий юный ум, у которого просто не было возможности тренировать, так сказать, мышцы. Может быть, он просто не владеет хорошим, грамотным английским. Никогда не слышал правильной английской речи. Это не его вина. И, по большей части, даже не вина его родителей. Но — он такой, какой есть.

Моя аудитория была вся внимание, вся, кроме Джо Моргана, который смотрел на меня спокойно и холодно.

— И вы начинаете с ним работать. Части речи! Глаголы, существительные! Определения! Дополнения\ И, немного погодя, основы риторики. Подчинение! Сочинение! Эвфония! Вы гоняете его в хвост и в гриву, вы объясняете до хрипоты и все это время видите, как мальчик нащупывает дорогу, и спотыкается, и падает, и делает неверные шаги. А потом, когда вы уже готовы все бросить…

— Я знаю! — выдохнула мисс Баннинг. — Приходит день, такой же, как все прочие, и вы в десятый раз повторяете одно и то же — и щелк! — Она с торжествующим видом щелкнула пальцами в сторону доктора Шотта. — Он понял! Ну, и что тут такого! — говорит он вам. — Это же ясно как божий день!

— Для того-то мы все и нужны! — сказал доктор Шотт с тихой гордостью в голосе. — Для того-то мы и живем. Мелочь, не так ли?

— Мелочь, — согласился доктор Картер, — но это величайшее чудо на всем Божием свете! И таинственнейшее из чудес.

Джо Морган, похоже, не стал бы под этим подписываться обеими руками, однако последняя реплика доктора Картера была адресована именно ему. Загнанный в угол, Морган издал некий звук, с силой всосавши воздух левым уголком рта, что должно было, видимо, символизировать священный и глубоко личный трепет перед названной выше тайной.

— Мне в таких случаях иногда приходит на ум образ человека, разводящего костер при помощи кремня и кресала, — спокойно сказал я, глядя на Джо Моргана в упор и зная, что вот теперь я его достал. — Он ударяет раз, другой, третий, но трут лежит под его рукой как лежал, холодный и мертвый. Но вот еще один удар, ничем не отличимый от прочих, и огонь занялся!

— Прекрасный образ, — сказал доктор Картер. — И сколько радости, когда увидишь вдруг в студенте эту искру! И в самом деле, лучшего слова не подобрать: искру Божию!

— И потом его уже не удержишь! — рассмеялся доктор Шотт, но так, как положено, наверное, смеяться, лицезрея благодеяние Божие. — Как лошадь, которая почует в конце пути запах стойла!

Прокатились благостные вздохи. Я мог уверенно почивать на лаврах. Джо Моргану удалось на пару минут вернуть разговор к моим предшествующим заслугам, но, по законам стилистики, наступил момент антиклимакса. У прочих членов комитета охота задавать вопросы сошла на нет, и доктор Шотт уже начал расписывать во всех подробностях систему оплаты в государственных колледжах Мэриленда, мою предположительную нагрузку, внеаудиторные обязанности и так далее.

— Ну что ж, мы скоро дадим вам знать о результатах собеседования, — сказал он в заключение и встал, чтобы пожать мне руку. — Может быть, даже завтра. — Я отправился вкруговую, собирать рукопожатья. — Проводить вас на сей раз к задней двери? — Он жизнерадостно изложил подробности моего вчерашнего отбытия.

— Нет, благодарю вас. Сегодня я припарковался у парадного подъезда.

— Прекрасно, прекрасно! — горячо обрадовался доктор Картер, я так и не понял — чему.

— Мне с вами по пути, — оказавшись вдруг со мною рядом, сказал Джо Морган. — Я живу буквально за углом.

Он проводил меня через дорожку к машине и даже постоял у переднего крыла, пока я не забрался внутрь и не хлопнул дверцей. Я завел мотор, но трогаться пока не стал: у будущего моего коллеги явно было что мне сказать.

— Ну, надеюсь, еще увидимся, Хорнер, — он улыбнулся и пожал мне руку через открытое окно.

— Конечно.

Мы расцепили руки, но Джо Морган так и остался стоять, опираясь на дверцу автомобиля, и лицо его сияло благодушием и приязнью. Он неплохо загорел в этих своих лагерях, и весь его вид говорил о раннем подъеме, о питательной диете и об иных разнообразных доблестях. Глаза его были чисты.

— Скажите, ведь вы нарочно надо мной издевались? — спросил он все так же весело. — Со всей этой чепухой насчет кремня и кресала?

Я тоже улыбнулся и пожал плечами: он застал меня врасплох, и я не знал, что сказать.

— Мне просто показалось, что это было к месту. Джо Морган коротко рассмеялся.

— А мне все казалось, что вы вот-вот поскользнетесь на очередной лепешке, но вы, похоже, знаете, что делаете.

Настроение я ему, понятное дело, подпортил, но он не собирался предъявлять мне счет прямо здесь и сейчас.

— Что ж, заодно и посмотрим, чем дело кончится. — Очень надеюсь, что место будет за вами, — сказал он, — если, конечно, вы этого на самом деле хотите.

Я дослал рычаг на задний ход и выжал сцепление.

— Ну, до скорого.

Но Джо Морган, похоже, кое-что еще не успел прояснить. На его лице, как сквозь стекло аквариума, было видно все происходящее внутри, до мельчайших подробностей, и даже когда машина покатилась понемногу назад, на дорожку, я отчетливо увидел знак вопроса, проступивший сквозь кожу на ясном этом лбу.

— Что вы скажете, если мы с Ренни пригласим вас к обеду — прежде чем вы вернетесь в Балтимор, независимо от того, получите вы работу или нет? Я так понимаю, вы уже сняли жилье где-то в городе.

— Ну, мне кажется, я еще побуду тут некоторое время, вне зависимости от результата. И повестка дня чиста.

— Замечательно. Как насчет сегодняшнего вечера?

— Да нет… пожалуй, нет. — Мне показалось, ответ был правильный.

— А завтра?

— Завтра, наверное, будет лучше.

Но было и что-то еще, помимо приглашения на обед:

— Знаете, может быть, не стоило вам ерничать насчет кремней и кресал просто так, из чистого хулиганства, а, как вам кажется? Я не вижу ничего особо глупого в том, чтобы работать со скаутами. Вы можете иронизировать надо мной или спорить, но так вот издеваться, только чтобы задеть — какой смысл? Это слишком просто.

Сей спич меня удивил: я немедля провел его по ведомству дурного тона, но, должен признать, мне стало стыдно, и в то же время я оценил изящество, с которым Морган, прежде чем хоть в чем-то меня упрекнуть, ввернул приглашение. Улыбался он все так же сердечно.

— Извините, если я вас обидел, — сказал я.

— Да какие, к черту, обиды! На самом деле меня не так уж и легко задеть, но какого черта, нам, может быть, придется вместе работать; уж лучше попробовать понять друг друга — хотя бы чуть-чуть. Ну, ждем вас завтра к обеду. Пока!

— Пока.

Он повернулся и пошел прямиком через лужайку и, в отсутствие студентов, показался мне еще выше ростом, чем был. Судя по всему, Джо Морган был из тех, кто, увидевши цель, шпарит к ней напрямик, собственным примером утверждая мысль, что дорожки следует прокладывать там, где ходят люди, вместо того чтобы ходить там, где проложены дорожки. Оно, может, и неплохо для историка, помнится, подумал я, но вот боюсь, что против предписательной грамматики ему не сдюжить.