Княгиня Чернецкая имела в кабинете неплохо вычерченную карту своих владений. Позвав туда мистера Макферсона, она объяснила, где именно следует учить Лизаньку самостоятельно управляться с Амуром. Казачок Васька помог, и на следующий день внучка впервые выехала из манежа. Тут дело чуть не сорвалось – деревенские девки, что шли навстречу с лопатами, переходя с одного огорода на другой, остановились, стали показывать на барышню пальцами и пересмеиваться. Мистеру Макферсону было все равно, кого он учит, мальчика или девочку, своими взглядами он наездницу не смущал, к нему и к Ваське Лизанька уже привыкла и не стыдилась, но девки, впервые увидевшую особу женского пола в мужских штанах, чуть не довели ее до слез. Она повернула Амура, но Васька, сообразив, кинулся разгонять девок, ругая их так, как пятнадцатилетнему парнишке было вовсе неприлично.

Когда наглые девки убрались, Лизанька с мистером Макферсоном и с Васькой выехали на дорогу.

– Поезжайте, барышня, вперед сами, а мы будем издали вас сторожить, – сказал Васька. – Не бойтесь, Амурка смирный. Ну, с Богом.

Лизанька и поехала.

Старый опытный конь очень себя берег – поднять его в рысь без помощи берейтора или казачка оказалось невозможно. Поняв суть беды, Васька нагнал Лизаньку и дал ей сломанный с придорожного куста прут.

– Его чуть хлопнуть надо, он поймет.

Васька отъехал, Лизанька пустила в ход прут, и Амур, все поняв, пошел ровной рысцой. Потом удалось послать его галопом. Лизанька была на седьмом небе от счастья. Так вышло, что в уроках верховой езды она одержала свои первые в жизни победы.

Потом Васька напомнил – негоже опаздывать к обеду, сударыня бабуленька гневаться изволит. Лизанька так увлеклась новообретенным искусством, что въехала на Амуре в сад, туда, где княгиня могла ее увидеть из окошек кабинета. И там лишь девушка соскочила наземь. Васька повел Амура в конюшню, чтобы передать конюхам, а Лизанька побежала в покои княгини – рассказывать обо всех подробностях конной прогулки.

Старуха залюбовалась внучкой – свежая, румяная, веселая, вовсе не похожа на горестного заморыша, которого привез полковник Афанасьев. И дала себе слово за такое превращение возблагодарить Господа – отслужить молебен во здравие Лизаньки, пожертвовать на храм десять рублей.

В кабинет вошла Агафья.

– Княгиня-матушка, сосед с нарочным письмецо прислал. Нарочному велено ждать ответа.

Прочитав, старуха порядком разозлилась.

– Его сиятельство думает, будто я у них коней ворую?!

И в самом деле, послание было составлено не слишком любезно. Однако следовало что-то ответить. Княгиня еще раз вслух прочитала приметы – масть, проточины во лбу и белые чулки. Воображение сразу представило ей лошадей как живых. Следовало, конечно, послать в деревню за старостой, чтобы он послал подручного расспросить мужиков. Но недовольство графом Орловым мешало сразу сделать это.

Бывшая в ту пору в кабинете Агафья вдруг вспомнила:

– Княгиня-матушка, а ведь точно – приблудилась каряя лошадь!

– А ты почем знаешь?

– Пастух Ивашка на опушке поймал, чья – неведомо. Но он, Ивашка, ногу повредил и сам на ней приехал, да и оставил у себя на дворе. Когда ещё хозяин сыщется, а ему ехать…

– Все-то ты разнюхаешь. Ступай, вели привести лошадь на задний двор!

Но, когда находку привели и показали, княгиня лишь рассмеялась.

– Да это же старая кляча! Она старше меня, поди! Станет граф такое сокровище у себя держать! Нужно свести на постоялый двор, может, там хозяин опознает, он наверняка всех коней в нашей губернии видывал… Стой! Иначе поступим.

Княгиня вернулась в кабинет, встала к конторке, взяла перо и сочинила такое ехидное произведение:

«Не смею удерживать у себя собственность вашего сиятельства. Понимая, сколь вам дорого сие создание, спешу вернуть с уверением в совершеннейшем моём к вам прочтении…»

После чего она призвала конюшонка Акимку и научила его, как отвечать на вопросы графа. Причём и вранья не требовалось – лошадь действительно была поймана на краю самого дальнего из княгининых пастбищ.

Акимка, верхом на пегом мерине, которого обыкновенно употребляли для хозяйственных нужд, с карей лошадью в поводу, и графский посланец отбыли. Княгиня же, очень довольная своим эпистолярным произведением, веселилась, как малое дитя:

– Воображаю его злость! Ничего, пусть позлится!..

Когда графу доложили, что от княгини Чернецкой привели пропавшую лошадь, он послал конюха Сеньку убедиться, что это именно его пропажа. Сам он в это время был в загоне Сметанного и совещался со Степаном о лечении жеребца. Сметанный жаловался – когда ему слегка сжимали спереди грудь, пятился.

– Не ушибся ли он тогда? – спросил граф. – Может, ударили?

– Каким же сукиным сыном нужно быть, чтобы такого коня ударить? – возмутился Степан.

– Не вопи, не пугай его, нашего голубчика. Он и так страху натерпелся…

Послание граф прочитал не сразу; прочитав, был несколько озадачен, а когда вернулся Сенька и доложил, что лошадь неведомо чья, породы невообразимой, и лет ей не менее пятнадцати, даже развеселился.

– Вот ведь старая грымза! – граф рассмеялся. – Хорошо ещё, что не прислала мне костей из скотомогильника. Надобно вернуть ей клячу. Кто привёл?

– Какой-то малый, барин-батюшка.

– Зови его сюда да вели кому-нибудь подать мой письменный прибор! Уж я ей отвечу!

Конюшонок Акимка, крепко напуганный, подошёл к загону с двумя лошадьми в поводу, карей кобылой и старым пегим мерином, на котором приехал.

Перед графом стоял, сильно сгорбясь, конюх Сенька, на спине у него была установлена доска с листом бумаги, а граф грыз перо, сочиняя не менее язвительный ответ. Сметанный, стоя тут же за изгородью, тянул морду через его плечо, надеясь, что в ласковой руке опять будет хлебная горбушка.

– Не то чтобы кляча, – сказал граф, поглядев на карюю кобылу, – а просто отощавшая упряжная лошадь. Кто ж её голодом морил?..

– Барин, батюшка наш! – воскликнул Сенька. – Гляньте! Сметанушка-то!..

– Господи! Степка, живо!..

Жеребец отпрянул, вскинулся на дыбки, заплясал, метнулся прочь. Степан побежал следом, схватил коня за недоуздок, стал гладить, успокаивать ласковыми словами.

– Не бойся, дитятко, не бойся, я тебя в обиду не дам!

– Чего это он испугался? – спросил граф и вдруг понял: – Ребятушки, а ведь он эту кобылу не впервые видит. Ну-ка, малый, подведи ещё поближе к жеребчику.

Сметанный замотал головой, задрожал и снова вскинулся на дыбки.

– Оседлать мне Сатира! – приказал граф. – Сам поеду к старой ведьме разбираться, где она эту кобылу взяла! Кажись, тут мы можем напасть на след! Степан, уведи Сметанного в конюшню, оглаживай, хоть на руках качай, как больное дитя!

Но ехать к княгине в том самом виде, в каком он ходил по конюшне и левадам, граф не мог. Он послал конюшонка вперед, чтобы Федоровна поскорее приготовила ему приличный кафтан с камзолом и подходящие по цвету штаны.

Когда граф вошел в уборную комнату, то обнаружил там, кроме Федоровны и девки, что ей помогала, брата Григория.

– Ты куда собрался, Алехан? – спросил Гришка.

– Василий! Где ты там запропал?! – граф шлепнулся в кресло и вытянул длинные ноги, с которых следовало стащить грязные сапоги. – Гриша, Христа ради, выгляни в окошко, крикни, чтобы Федот… нет, не Федотка, а Ивашка с Никишкой живо одевались в красные кафтаны! И чтоб им коней седлали! Не могу ж я один к ее сиятельству заявиться!

– Может, я с тобой поеду? Извелся я тут вконец!

– Нет, братец, сам видишь – в моих владениях неладное творится. Оставайся за хозяина. Мало ли что? Вдруг еще какая особа приедет помирать… Ох, еще и покойница эта, госпожа Афанасьева… Гриша, я думал, все у меня тут есть, что для счастья надобно…

– Чего недостает?

– Катафалка.

И впрямь, на чем везти тело знатной особы, граф не знал – ну, не на простой же телеге…

Графа быстро и ловко облачали в свежие подштанники и чулки, в чистую рубаху, а он все ломал голову – как доставить к княгине Чернецкой останки ее запойной дочери. Ничего не придумав, распорядился снести тело на ледник, сперва обмыв и одев в длинную рубаху. В конце концов, не все ли покойнице равно, когда ее отвезут к матушке. А если разом озадачить княгиню смертью дочери и загадочной лошадью, то ей, понятное дело, уже не до лошади будет. Про крепостных, Николку и Марфутку, запертых в подвале, граф попросту забыл.

Последнее, что оставалось, – букли и косица…

Княгиня перед ужином села разложить пасьянс. Агафья, стоя рядом, деликатно подсказывала, какую карту которой следует накрыть. В спальню заглянул Игнатьич.

– Чего тебе, старинушка? – весело спросила княгиня. Пасьянс ладился, да и проказа, которую она устроила графу, радовала душу.

– К вам его сиятельство.

– Какое еще сиятельство?

– Соседушка, граф Орлов.

Непочтительность старого лакея была прямым отношением хозяйкиного отношения к соседу.

– Матерь Божья, вот это так реприманд! Где он? Кто с ним?

– Я в парадную гостиную препроводил. Он с двумя егерями прискакал, один, то есть…

– Людей – накормить, ну, ты сам знаешь. Агаша, большой чепец с жонкилевыми лентами! Перстни! Где пудра?

Менее всего княгиня Чернецкая ожидала визита графа Орлова и даже малость струхнула – ну как горячий Алехан возмутился ехидным посланием? Хотя он и не в фаворе, а ссориться с ним, пожалуй, не следовало, да еще из-за какой-то убогой клячи. А ну как прознал про ее авантюру с конской свадьбой? Вроде бы не должен – конюхи божились, что к назначенному месту близко не подходили, испугались стрельбы и поскорее увели Милку. И все же осторожность и любезность не помешают…

Прекрасно понимая, что прошли годы, когда она одной улыбкой могла укротить мужской гнев, княгиня желала все же явиться пред Алеханом достойным образом: это грузные старухи с опухшими ногами пусть отказываются от пудры и румян, а ей всего-то семьдесят два года, и она в седле держится получше внучки, при случае и в менуэте лицом в грязь не ударит, жаль только – кавалеров подходящих нет, повывелись. С пудрой, румянами, в закрывающем виски чепце, в закрывающей шею кружевной косынке, да при свечах – и пятидесяти не дашь!

Но граф вошел в ее гостиную с улыбкой и приложился к ручке, как заправский вертопрах и петиметр. Княгиня даже ощутила себя на минуту молодой щеголихой, которая уела соперниц: любуйтесь, дуры, какой кавалер за мной машет!

– Агаша, прикажи подавать кофей, прикажи и достать из погреба… ну, ты знаешь… – велела княгиня. У нее для настоящих гостей была припасена знатная мадера.

– Я, ваше сиятельство, сразу к делу перейду, – сказал граф. – Прежде всего – премного благодарен, что лошадь ко мне отослали.

Княгиня насторожилась.

– Я эту лошадь знаю, потому что сам ее подарил своему человеку вместе с вольной. Был у меня шорник Якушка, шорник – так себе, но хитрюга, вдобавок нюх имел прямо собачий. Ежели где что отыскать и купить подешевле – тут он мастак.

Про шорника княгиня что-то слыхала – был у графа свой человек в Замоскворечье, держал там какую-то лавочку и доподлинно исполнял всякие поручения.

– Так вот, оный Якушка ко мне хоть раз в месяц, а наезжал. Он хитрый, да благодарный, знал, как мне угодить, наилучший табачок обычно привозил. Не угодно ли? – граф достал из кармана золотую табакерку, кругленькую, инкрустированную большим куском мохового агата.

– Охотно, батюшка, охотно…

Когда она взяла понюшку, граф нарочно уронил табакерку на пол. Агафья кинулась поднимать и с поклоном протянула вещицу.

– Оставь себе, голубушка. Так вот, ваше сиятельство, – махнув рукой Агафье, чтобы ушла куда подальше со своими благодарностями, сказал граф. – Я просил Якушку поузнавать… Слух прошел, что помер один старичок, собиравший всякий хлам, и попали к нему лет десять назад антики, камеи. Так коли можно у наследников взять за хорошую цену, пусть бы взял и привез. А насчет цены – уж не знаю, бес у него, что ли, за пазухой сидит и подсказывает… Он копейки лишней не переплатит. В камеях Якушка, понятно, не разбирается, но что выгодно их купит – я не сомневался. И вот, извольте радоваться, лошадь есть, Якушки моего нет. Боюсь, попал в беду. Так благоволите позвать человека, который лошадь привел, пусть скажет, где она отыскалась.

– Поймал ее мой пастух Ивашка… Агаша, распорядись.

За Ивашкой послали кухонного мужика Пантюху – он все равно, ошпаривши руку, пока не работник. Пастух сидел дома, на поврежденную ногу ступить не мог, Пантюха взял у соседей лошадь и, взгромоздив на нее Ивашку, доставил на задний двор.

Тем временем княгиня вовсю угощала гостя и распорядилась прибывшим с ним егерям накрыть стол в людской. К кофею она велела подавать, кроме мадеры, домашние крендельки, лукум и халву домашнего изготовления. Граф Орлов, держа рюмку мадеры, такой галантный тост провозгласил – княгиня заулыбалась.

Вошла Агафья и доложила – Ивашку привезли, он прямо под окнами, сидя на лошади, ждет распоряжений.

– Погоди, не слезай, дурак! – крикнул граф в окошко страдальцу. – Я сам сейчас спущусь. Ваше сиятельство, премного благодарен! Приезжайте ко мне в Остров по-соседски, запросто. Сейчас у меня брат Григорий гостит.

– Ох, не трави мне душу, граф… Григорий-то Григорьевич, я знаю, еще не женат. А жених отменный! У меня же внучка на выданье…

– Так и внучку привозите.

– Привезешь ее, как же! Совсем не светская девица, не щеголиха, в меня уродилась – лошадница. Ей не пудру с помадами, а копытную мазь подавай! Сама, я видела, лошадке трещину на копыте врачевала. Наездница! Не то что нынешние девицы на дамском седле – по-мужски скачет. Не заманю я ее к вам, ваше сиятельство. Уж и не знаю, как ее буду замуж отдавать.

– Она сама себе жениха сыщет, – опрометчиво сказал граф. – Ну, не смею далее вас обременять своей беспокойной особой, поскачу на поиски Якушки.

И граф поклонился, да так, что у старой княгини вновь сердечко взыграло.

Она смотрела сверху, как на заднем дворе собирается экспедиция для поисков Якушки, и вздыхала: где ж мои ну хоть тридцать лет?..

В экспедицию включили телегу на случай, если придется везти раненого Якушку, на телегу посадили Ивашку – править лошадью, и он отправился вслед за всадниками малой скоростью, а повел их казачок Васька – это была ему особая милость, потому что граф тех, кто сумел ему услужить, жалует щедро.

Княгиня отошла от окошка и уставилась на Агафью. Та стояла, повесив голову и трагическим жестом протягивая к барыне руку. На ладони лежала табакерка.

– Да ладно тебе, – сказала княгиня. – Владей. Не всякий день такие подарки случаются. Дура я, дурища! Надо было Лизаньку послать – пусть бы она показала дорогу! Агаша, что слышно насчет немки? Нашлась?

– Нет, матушка барыня, так-таки и пропала. Уже и в пруду багром шарили – нет!

– Мало мне было забот… Еще раз все вокруг обойдите! Далеко уйти не могла.

– Матушка барыня…

– Думаешь, с моей Аграфеной столковалась? Грушка по-французски еще может ленты в модной лавке потребовать, немецкому не обучена. Если прибегут Марфутка с Николкой – сразу же их ко мне!

– Матушка барыня…

– Что еще?

– А когда бы послать сейчас Лизаньку покататься по лесу…

– Графу не до нее! Он там своего Якушку искать станет. Дай Боже, чтобы живым нашел…

Граф Орлов был очень доволен своим складным враньем. Добравшись до места, где нашлась каряя кобыла, он отослал казачка Ваську, велев егерю Никишке дать ему гривенник. И они втроем, граф и его егеря, медленно поехали по лесной опушке, зовя Егорку, Матюшку и Фролку. Звать предателя Ерошку не имело смысла.

Вся опушка была в зарослях малины, сквозь них тянулись в лес узкие тропки. Проехав около версты, граф засомневался в пользе такой деятельности.

– Псов надо было с собой взять, – сказал он.

– Псы бы след не взяли, ваша милость, – ответил Никишка. – Чей след брать – непонятно.

– Попробуем углубиться в лес.

Граф послал Сатира по тропке и, миновав малинник, оказался среди деревьев. Конь перешагнул через ручеек и, сделав с десяток шагов, встал.

– Что ты, Сатирушка? – спросил граф. – Волка учуял? Не бойся, не тронет.

Конь фыркнул и принял вбок.

– Эй, Ивашка, Никишка, сюда! – крикнул граф. – Что-то тут неладно!

И тут же сам увидел, что именно неладно. Кто-то пытался выехать из леса сквозь малинник, хотя тропка была совсем близко. Граф хотел подъехать к помятым кустам, но Сатир заартачился.

Никишка, соскочив с коня, отдал Ивашке поводья и пошел посмотреть, что там такое.

– Господи помилуй! Матушка пресвятая Богородица! – воскликнул он.

– Что ты там нашел?

– Матюшка!

– Жив?

– Кажись, нет…

Граф сам пошел смотреть на тело. Матюшка лежал лицом вниз. Егеря перевернули его и не сразу поняли, что в грудь парню вошла пуля.

– Вот оно что… – пробормотал граф. – Но как же он сюда попал, царствие ему небесное?

– Привезли, ваша милость.

– Но кто?..

Егеря не ответили.

– Может статься, привезли на той кобыле, сбросили, да и кобылу тут оставили… – стал рассуждать граф. – Кабы кобыла была здешней и знала свою конюшню, то хоть за двадцать верст, а пришла бы домой. Она же, коли верить тому пастуху, просто бродила, травку щипала. Значит, издалека ее привели. И она не верховая лошадь – упряжная. Черт знает что! Грузите тело на Волчка, повезем домой.

– Ваша милость, дозвольте тут все осмотреть, – сказал Никишка. – Глядишь, и поймем, откуда Матюшку привезли…

– Смотрите.

Егеря, сгорбившись, чуть не на карачках, стали исследовать местность.

– Вот! Вот тут, у ручья, копытный след! Оттуда, стало быть, везли.

– Стойте, не ходите дальше. Ежели Матюшку убили – то он, значит, либо в драку ввязался, защищая Сметанного, либо мог кого-то опознать. А есть такой чертов закон – кто начал убивать, уже не остановится. Вы мне живые нужны. Едем прочь! Темнеет, все одно – ни черта не разглядим. Потом сюда вернемся.

По дороге домой граф был суров и мрачен. Первым делом отправился на конюшню, собрал небольшой отряд из молодых конюхов и егерей, всех вооружил: у егерей, как им полагается, были охотничьи карабины, а конюхам граф роздал пистолеты и ножи, даже велел притащить рогатины, с какими ходят на медведя. Брат Гриша глядел на эти сборы с веселым любопытством.

– Чего зубы скалишь? – спросил граф. – Весело тебе, что покойника привезли?

– Я читал, как крымские татары шли Москву брать, не помню, в котором году. Полагаю, Алехан, сильно смахивали на твое войско.

– Утром отправимся в экспедицию. Пока я ездить буду, ты распорядись насчет отпевания и похорон. Найти батюшку в Преображенском храме, он все устроит. Деньги на мелкие расходы – в шкатулке, шкатулка в секретере, сам там возьми, сколь надобно. Федоровна!

Старуха явилась на зов и получила задание: сходить к Матюшкиным родителям, отнести им денег на знатные поминки.

На следующий день, встав с рассветом, граф во главе отряда отправился туда, где подняли Матюшкино тело.