Рано утром в спальню княгини Чернецкой вбежала ключница Агафья и без лишней почтительности стала трясти хозяйку за плечо:

– Матушка-барыня, вставайте, беда!

– Что, пожар?! – вскинулась княгиня.

Она вечером переволновалась, ожидая новостей о Милке и Сметанном; когда конюхи вернулись с донесением, что лошадиная свадьба не состоялась, потому что в назначенном месте была стрельба с криками, княгиня, понимая, что конюхи не виноваты, все же их изругала.

– Теперь поди дождись, пока кобыла опять в охоту придет! – возмущалась она. – И заново все начинай! Дураки, болваны! До смерти велю запороть! Подождать не могли? Идолы бестолковые!

Конюхи убрались от греха подальше, а княгиня, еще малость побуянив, велела заварить себе трав для успокоения.

Оказавшись на безопасном расстоянии, конюхи устроили краткий военный совет: стоит ли докладывать свирепой барыне все подробности неудачной свадьбы. И решили – если спросит, будет доклад, если не спросит – и так обойдется.

Княгиня же, поворочавшись, уснула тяжелым и неприятным сном, со страшными и угнетающими душу видениями. Так что даже мысль о пожаре оказалась спасительной.

– Ахти мне, ахти мне! – с таким криком ворвалась в опочивальню Агафья. – Вставайте, матушка, беда!

– Горим? – с трудом выдираясь из дурного сна, спросила княгиня.

– Нет, Аграфена Захаровна пропали!

– Сбежала! Вот мерзавка! Где Николка и Марфутка? Сгною бездельников! – закричала княгиня, шаря босыми ногами комнатные туфли.

– Их тоже нет, матушка! И они пропали!

– Погоди-ка… Не может быть, чтобы она их подкупила! Подкупить-то нечем!

– Мало ли чего дураку с дурой наобещала!

– Погоди, говорю, Агаша… Пошли в девичью, пусть поглядят – взяла Марфутка с собой пожитки? Даже ежели мерзавка подбила их устроить побег – не за один день все решилось, и Марфутка свое приданое бросать не станет!

Тут Агафья притихла.

Ей хотелось угодить княгине своим яростным возмущением, и она малость перегнула палку. А теперь лучше всего было пойти на попятный.

– Княгиня-матушка, я сама сбегаю да заодно девок допрошу.

– Дело говоришь. Тебе эти дуры больше, чем мне, скажут. А ко мне пришли Игнатьича. Ну, живо, пошла!

Отношения со старым лакеем у княгини были лучше, чем с иным родственником. И то – родня перечит, а ловкий Игнатьич умеет и правду сказать, и не разозлить. Опять же – целую вечность он при княгине состоит, во многих затеях был надежным помощником, его и стыдиться – как-то нелепо.

Поскольку посторонних в спальне не было, княгиня велела старику сесть и рассказала о беде.

– Не мог Николка на обещания польститься, – сразу заявил Игнатьич. – Он бы первым делом перепугался. Детинушка прост, у него в голове одна мысль – коли будет хорошо служить, ему Марфутку отдадут. Другая мысль там уже не помещается.

– А бежать с Марфуткой и где-нибудь в Холмогорах повенчаться?

– А на что? Тут они – на всем готовом, служба необременительная, ни о чем не тревожься, знай служи. А там, в Холмогорах, обо всем самому заботиться надо, они к тому не приучены, дворовый человек – как дитя, сам не прокормится, только пропадет.

– Так молод, глуп!

– Марфутка зато умна. Следов надобно поискать. Коли Марфутка с Николкой барышню вывели, так шли через дом, а вот как через двор – не ведаю, там же ночью псов спускают.

– Слезли откуда-то в сад?

– Сдается, следов в саду искать нужно.

– Ступай, буди Арсюшку, Ваську, всех!

Пока Игнатьич выполнял поручение, прибежала Агафья, рассказала: все Марфуткино имущество на месте, нарочно ее короб при девках раскрывали, а уж они знают, у кого какие наряды. Потом обнаружилась свисающая из Аграфениного окна самодельная веревка.

– Если рано утром Николка или Марфутка заглянули в комнату, чтобы урильник вынести, то могли, увидев открытое окошко, кинуться в погоню, – догадалась княгиня. – Псы не лаяли – значит, и Аграфена по крыше сарая в сад перебралась, и эти двое как-то туда попали. Теперь главное – насколько она их опередила. Ну-ка, живо весь сад обшарить, что странное найдется – живо ко мне тащить. Ну?! Кому говорю?!

Дворовые девки, услышав этот приказ, помчались в сад. И очень скоро принесли княгине воистину странный предмет – драный мужской чулок. И ладно бы шерстяной – а дорогой, шелковый.

– Это те господа, что у нас гостили, выкинули, – догадалась Агафья.

– С чего бы им чулками швыряться? Где это нашли? – спросила княгиня.

– За дальним флигелем, княгиня-матушка!

Дальним флигель называли потому, что княгиня устроила свои покои в правом крыле усадебного здания, а он стоял под углом к левому крылу и вдавался торцом в сад.

– А гости в ближнем флигеле жили. Ну? Кто мне сие диво растолкует?! Нарочно через сад бежали, чтобы чулок подбросить? Эй, кто-нибудь, бегите, приведите немку! Она там, в дальнем флигеле, себе резиденцию устроила, может, чего путного скажет!

Амалию не нашли, зато в комнатушке, где она сушила и хранила свои травы, обнаружили следы пребывания посторонних людей. Нашелся там чулок, парный к тому, что валялся в саду, нашлись устроенные на полу лежбища, тюфяки и войлоки для которых Амалия взяла в соседних комнатах. Кто-то там тайно жил, кто – непонятно, а как проходил во флигель – вскоре догадались: казачок Васька подсказал. Он, глазастый, высмотрел следы – ступня и вдавленный в песок кружок. А дворня знала, как ловко Амалия при нужде скачет на своем костыле. Стало быть, Амалия ночью ходила по саду – и ходила не впервые…

Пойдя по следам, Васька с Игнатьичем подобрали еще неожиданный предмет, оловянную миску с вырезом, какую используют при бритье. Затем они оказались возле пруда, вошли в беседку и обнаружили, что за прудом забора почитай что нет, а до беседки можно запросто дойти по старому поваленному дереву. Поскольку княгиня в сад спускалась редко, главным образом смотрела на него в окошко, лентяй-садовник вовремя не доложил об этом безобразии.

– Так, значит, немка Аграфене помогла?! Ну, не дура ли? – спросила княгиня.

Вопрос был риторический – ответить никто не осмелился.

– Идите, смотрите, что из немкиного имущества пропало!

Глашка побежала первая, вернулась, доложила – нет теплой накидки, нет красивого чепца, который Амалия недавно себе сшила и так украсила обрезками дорогого кружева, что и не разглядеть, где эти обрезочки тщательно состыкованы и тончайшей иголкой сшиты.

– Пригрела змеищу на груди! Агаша, ступай будить Лизаньку. Скажи – я к ней сейчас буду…

Княгиня уже знала внучкин нрав: чуть что – в слезы. Чтобы выудить у нее сведения о змеище Амалии, следовало говорить мягко и ласково. А в том, что внучке кое-что известно, княгиня не сомневалась.

– Агаша, стой! Дашку ко мне!

Бумаги, по которым крепостная Дарья переходит в собственность Лизаньки, княгиня еще не выправила и потому иногда считала девку внучкиной, иногда своей, смотря по обстоятельствам. Красавица Дашка это понимала и немедленно примчалась на зов: когда еще те бумаги будут, а наказание можно схлопотать уже сейчас.

– Дашка, отвечай прямо. Скажешь правду – ничего тебе за то не будет, даже ежели нагрешила, соврешь… ну, ты меня знаешь… Барышня со своей беспутной матушкой в сношения вступала?

На красивом круглом личике с природным румянцем изобразилось непонимание: какие такие сношения?

– Могла барышня с матушкой своей говорить или записками обменяться? – пришла на помощь княгиня.

– Нет, – твердо ответила Дашка. – Барышне и писать-то нечем, у нас нет ни бумаги, ни чернил!

– Бумага и чернила есть у немки, она узоры снимает и новые сама рисует, – подсказала Агафья.

– Дашка, было ли такое, что у барышни пальчики в чернилах выпачканы? Бывало ли, чтобы вдруг руки принималась мыть? Или – на юбке чернильное пятно? – допытывалась княгиня.

– Нет, княгиня-матушка, от варенья пятна были, я застирала, от травы, от свечки, когда накапала, – принялась перечислять Дашка.

– Не то! Вся в батюшку своего, тот так же был бестолков… – проворчала княгиня. – Часто ли сидела в комнате у немки?

– Они больше в беседке днем сиживали, матушка-княгиня.

– Васька! Беги в беседку, ищи там чернильные пятна!

Понять, как Амалия могла бы наладить переписку между дочерью и внучкой, княгиня пока не могла, но очень желала.

Пока Васька, а с ним еще несколько любознательных волонтеров, бежали в беседку, княгиня вспомнила свою вчерашнюю неудачу с Милкой и потребовала к себе Фроську. Фроська получила приказание – пробраться к знакомым островским бабами и узнать, что такое случилось ночью на дороге, по которой соблазненный лихой скотницей конюх должен был доставить к заранее намеченной полянке Сметанного.

Княгине очень хотелось повторить попытку этой ночью, но она понимала: дело сорвалось. А ведь так хорошо все продумала! Она бы отправила жеребую Милку в другое свое сельцо, Андрианово, под присмотр опытных конюхов, а по соседям распространила бы слух, будто Милка выгодно продана некому саратовскому помещику по прозванию Веряскин, был у нее такой знакомец в тех краях. Потом же, смотря по статям жеребенка, или растила бы его в полной тайне, или, если бы зоологический опыт оказался не слишком удачным, действительно продала с глаз долой, тем окончательно замаскировав свою авантюру.

О том, что для пользы дела полагается повторить случку, княгиня, конечно, знала. Но понимала, что даже Фроськины прелести не сподвигнут орловских конюхов на второе и третье такое преступление. Они и на эту-то вылазку в лес едва согласились.

Теперь уже не имело значения, что именно случилось на лесной дороге, однако знать хотелось!

Прибежал казачок Васька, доложил – чернильных пятен нет, но щелястый пол беседки хранит немало сокровищ! И предъявил кусочек грифеля, зажатый между двумя брусочками, чтобы удобно было писать и рисовать.

– Проклятая немка устроила им переписку! Васька, все оттуда выковыряй, все пригодится, – велела княгиня. – Хорошо потрудишься – гривенник дам.

Тут Васька вспомнил важное и встал на колени.

– Княгиня-матушка, я ведь и от немки гривенник брал!

– Когда, как?

По Васькиному описанию выходило: спугнул Амалию с Лизанькой во время какого-то тайного разговора, и немка, чтобы он поскорее убрался, заплатила.

– Ну все одно с другим сходится! Высечь бы тебя, Васька, чтоб знал – только я тебя могу деньгами жаловать. Да ты сегодня услужил… Ступай, и ты, Гаврюшка, с ним ступай, хоть по бревнышкам проклятую беседку раскатайте, да все добудьте, что сквозь пол провалилось. А я пойду благословясь внученьку будить. Агаша, вели, чтобы мне туда завтракать подавали.

Княгиня знала, что Лизанька боялась матери. С отчимом кое-как ладила, с шустрыми братцами – тоже, а мать своими пьяными выходками вконец робкую и кроткую девушку запугала. Но пьянчужки хитры – Аграфена могла как-то убедить дурочку в благих намерениях, да еще при посредстве другой дурочки – княгиня считала, что немка плачет над помершим чижиком не от великого ума, и ее чувствительность не то чтобы на грани глупости, а самая глупость и есть.

Как могло получиться, что Аграфена с немкой договорились? Княгиня подумала: наверняка в дальнем флигеле, куда одна лишь Амалия хаживала, есть такое окошко, откуда видно окно Аграфениной спальни. Может, немка сумела понять знаки, которые делала ей пьянчужка? Но княгиня вовсе не была мечтательницей – разве что о потомстве от Сметанного и Милки мечтала. Прежде чем разбираться с беглой дочерью, она желала выяснить все, что только можно.

Разговор с внучкой следовало вести осторожно. Если она способствовала побегу матери – значит, хотя бы предполагала, куда Аграфена устремилась. Глупо было со стороны Аграфены брать с собой Амалию: сама она могла хоть монашкой перерядиться, а костыль и хромоту как спрячешь? И кого немка приютила во флигеле, а главное – зачем?..

Лизанька проснулась и сразу ощутила аромат горячего крепкого кофея. На столике были все немудренные радости сельского завтрака: сливки не купленные, а от лучшей коровы, которую содержали в особенной чистоте, сладкие сухари с изюмом, в мисочке – оладушки прямо со сковородки, к ним сметана, в которую ложку воткни – стоять будет, и горшочки с вареньями, и плошки с конфектами домашней выделки, без бумажек, и ватрушки с творогом, и ватрушки с пшеном, и все – в таком количестве, что на шестерых солдат после долгого марша бы хватило.

– Вставай, душенька, вставай, жизненочек! – ласково говорила княгиня. – Вздумала я сделать тебе подарочек. Вот этот серебряный дежене. Смотри – чашечки невелики, зато кофейник изрядный, вдвоем кофей пить – на полчаса хватит, сахарница тоже невелика, а сливочник, полюбуйся, чуть ли не фунт сливок! Будет тебе в приданое. Сядешь с мужем завтракать – будешь меня добрым словом поминать. Пора, пора тебе приданое собирать!

– Сударыня бабуленька… – Лизанька засмущалась и покраснела, потом ловко выпростала ноги из-под толстой, в два вершка, перины, вскочила и поцеловала княгиню. Та невольно отметила – катание в мужском костюме пошло на пользу, внучка больше не стыдится показывать ноги.

– Ты садись, садись, Дашку не зови, я сама тебе услужу. Сама кофейку налью тебе, моей голубушке, налью полчашечки, остальное – сливки, как ты любишь. И прости ты меня, что не забрала тебя из афанасьевской берлоги, я не знала, что тебе там плохое житье. Прости, Христа ради. И есть у нас одно дельце. Ты не стыдись, все замуж выходят, и я тебя за косу под венец не потащу – только за того, кто тебе полюбится, отдам…

И тут внучка неожиданно улыбнулась.

Это показалось бабушке подозрительным – за то время, что Лизанька провела у нее, никакие молодые люди в гости не наезжали, увлечься было некем. Разве что те четверо – урод, смуглый мужчина вороватого вида, бородатый кучер и больной… Больной!

Но Лизанька с ним и словечком не обмолвилась! Разве что «вот питье, сударь» или «я велю принести еще подушку, сударь». Так-то так – но девице на выданье много ли надо?

– Так вот, душенька, будем шить тебе приданое. У меня есть домашней выделки холсты, но для тебя купим в Москве лучшее полотно. И нужно приготовить хотя бы дюжину наволочек с вышивкой. Так ты посовещайся с Амалией Гавриловной, придумайте узоры – розочки гирляндой, с незабудками, а то еще Амалия Гавриловна недавно мешочек вышила – листики плюща и виноградинки. Но чтобы не слишком ярко – тона берите модные, нежные…

Давая эти указания, княгиня внимательно смотрела, не выдаст ли себя внучка, не покажет ли, что знает о немкином бегстве. Но нет – Лизанька смущалась, как всякая благовоспитанная девица при разговоре о приданом, и не более того.

– Бери оладушки, макай в сметану! Моя Петровна уж не знаю что в них кладет, а выходят пышны и во рту тают! А то размешай сметану с вареньем, выйдет соус… Я буду тебя понемногу к хозяйству приучать. Это девица порхает, как мотылек, а замужняя должна прийти на поварню и сразу увидеть, что где не так делается. Вот увидишь – лучшие женихи к тебе посватаются. Ты еще перебирать будешь – у этого-де нос крив, у того-де брови кудлаты!

Лизанька рассмеялась, и этот смех тоже много сказал княгине: был, был у девушки на уме некто с прямым носом и обыкновенными бровями. Но болезный гость убрался, и слава Богу.

– Я тебе угодить сумею, – продолжала хитрые речи княгиня. – А ты пользуйся тем, что у меня такая ловкая немка живет, перенимай у нее швы и ухватки. Хорошо, когда замужняя дама – рукодельница, она своим девкам сможет дневные уроки давать, а если девок хорошо выучит, можно будет их отпускать работать в модных французских лавках, они такой оброк принесут – ни один мужик, что занят отхожим промыслом, с ними и равняться не сможет. Ты меня слушайся, я многому научу…

Результат был неожиданный.

– Бабуленька, голубушка, и я вам хочу угодить. Мистер Макферсон сказал, что я могу уже по саду и по опушке ездить, там, где можно разогнать Амура и пустить настоящим галопом. Так я сегодня попробую?

Княгиня поцеловала внучку.

– Только не по саду, я сама вам с англичанином покажу, где ездить. И ничего не бойся, Лизанька, коли хочешь, я для первого раза сама с тобой в лес поеду.

Эта забота объяснялась просто: княгиня желала понять, не задумала ли внучка встретиться в лесу с тем болезным. Коли задумала – будет, выехав с бабушкой и казачком Васькой, избегать того места, где возможна встреча. Мало ли, что его увезли? Может, все – одно притворство? (В этот день княгиня всех и всякого подозревала во вранье и пакостях) …

Катались они около часа и даже заехали довольно далеко от усадьбы, их сопровождали мистер Макферсон и Васька, помогавший объясняться с англичанином. Княгиня продолжала игру: то вдруг вспоминала о приданом и о талантах Амалии, то о гостях. Упоминание немки внучку не смутило, она была уверена, что Амалия сидит в своей конурке или во флигеле, вышивает узор – венок из розочек и белых лилий. Что касается гостей – Лизанька опустила взгляд и тихо сказала, что не следовало их сразу отпускать, неведомо, как довезут страдальца до Москвы. Но в другие ловушки она не попалась – ей было безразлично, куда ехать с сударыней бабуленькой.

– Васька, растолкуй англичанину – пусть посылает барышню на прогулки одну. Сейчас-то Амур не ее слушается, а повторяет, что делает мой Зефирка: он – рысью, и Амурка – рысью, он – галопом, и Амурка не отстает. Пусть учится сама справляться, понял? Но чтоб издали за ней следил, мало ли что. А сейчас – домой… Ох, ноженьки мои… Или каждый день надо выезжать, или вовсе в седло уж не садиться!

Дома новостей не было: Амалия не нашлась, кошелька, где хранились невеликие деньги, заработанные заказами, тоже не было, но немка могла спрятать его во флигеле так, что с собаками не найдешь. Поиски Аграфены тоже были бесплодны – пьяницу как корова языком слизнула.

– Там, за беседкой, на тропке конский навоз лежит, – доложил Игнатьич. – Кто-то недавно для чего-то проезжал, и не один, земля копытами изрыта. Кто, зачем – Бог его душу ведает. Только вряд ли, что похитители за барышней приезжали…

Он усмехнулся, и княгиня поняла его мысль: какие похитители, на кой ляд им Аграфена сдалась?

– Не пришлось бы дуру из реки вылавливать, – сердито сказала она. – О Марфутке с Николкой тоже ничего не слышно?

– Сгинули, матушка. Может, за барышней гоняются? Николка простоват, но честный.

– Игнатьич, я знаю, ты бессонницей маешься. Посиди, сделай милость, у внучкиной комнаты, погляди – может, она куда пошлет Дашку, может, сама побежит?

– Исполню, княгиня-матушка.

Княгиня похлопала старого лакея по плечу. Между ними установилось особое доверие, княгиня знала – коли что, Игнатьич сам примет разумное решение. В пору, когда князь Чернецкий был еще жив, от Игнатьича в хозяйстве было куда больше проку, чем от безалаберного и блудливого князюшки.

После ужина, когда она уж собралась вычитывать вечернее правило, Агафья доложила:

– К вашей милости Фроська просится, на ней лица нет.

– Давай ее сюда.

Фроська и впрямь была смертельно перепугана, тяжело дышала, чуть ли не язык на плечо вывалила. И на колени она не опустилась, а тяжело грохнулась, как будто сил стоять уже не осталось.

– Ты что же, от самого Острова бежала? – удивилась княгиня.

– Барыня-матушка, беда! Там такое было, такое было!.. Лошади сами вернулись, где егеря, где Фролка с Ерошкой – никто не знает! А меня ж с ними видывали! А прибежал Матюшкин конь – седло в кровище, поводья в кровище! Граф людей разослал – искать! Княгиня-матушка, спрячьте меня! На меня ведь подумают! Скажут – заманила! Спрячьте, Христа ради!