Саша Коробов к архаровским полицейским делам привлекался редко. Полицмейстер получал немало писем, читать их не любил, отвечать - ненавидел, и письма занимали все служебное время Саши. А неслужебное - книги. Все-таки он не оставил мысли вернуться в университет, но хотел подкопить денег, чтобы уж потом ничто не отвлекало от учебы. Да и подлечиться.

Архаров поселил его у себя на Пречистенке в одном из флигелей, это Сашу очень устраивало, с одной стороны - он всегда был под рукой у начальства и не платил за квартиру, с другой - был достаточно далеко, чтобы устроиться так, как считал необходимым. И первым делом он завел библиотеку.

Та, что у него была раньше, погибла в чумную осень - дом, откуда Сашу увезли в барак, остался вообще без хозяев, был сочтен выморочным и сожжен во избежание распространения заразы. Но хилый студентик, всем на удивление, выжил и вернулся на пепелище. Погоревав о книгах, Саша стал думать - куда же теперь деваться. Университет был закрыт, родня вся пропала, пришлось брести обратно к Донскому монастырю, к доктору Самойловичу, и тот приставил его ухаживать за больными. Сиделка из Саши не получилась, и Самойлович был рад представить его Архарову как человека грамотного. Только про любовь к книгам забыл сказать. Сразу после чумы это было в Коробове серьезным недостатком - он подбирал и тащил домой всякий печатный товар, мало заботясь, что раньше за него хватались чумные руки. А полоскать книги в уксусе, убивающем чуму, он не мог, и коптить их в дыму от навозного костра - тоже.

Саша тосковал по лекциям, вспоминал с умилением, как лазил с профессором Поповым в астрономическую обсерваторию, где учился наблюдать небесные явления. Он раздобыл у приятелей сохранившиеся лекции по физической и геометрической астрономии, читал их, вздыхал, но чем дальше - тем более наука делалась несбыточной мечтой.

Случалось, в свободное время Саша приходил на Моховую, к университетскому зданию, давно обветшавшему и ставшему тесным, смотрел с завистью на молодых студентов, только что из гимназии, бойко трещавших на французском и ввертывавших в речь латинские афоризмы. Это было грустно. Саша знал, что учиться с утра ло вечера ему уже просто не под силу. Однако учился, как мог, и тем утешался…

День его на взгляд архаровцев был скучен, как у немца-булочника. Прочитав с утра вслух те письма, которые требовали ответа, записав вкратце, что велел отписать Архаров, Саша потом делал черновики и нес их Архарову на одобрение, если дело было срочное, прямо в полицейскую контору. Если не слишком срочное - черновики ждали до утра, а Саша погружался в свои безнадежные астрономические и прочие штудии. Одновременно учил французский и английский языки - у французов и англичан выходили прелюбопытные научные книги.

Словом, коли взглянуть со стороны - бывший студент Коробов жил, как у Бога за пазухой.

Гениальное решение Демки Костемарова и Устина Петрова переодеть его в девичье платьице было для Саши подобно снегу, среди летнего полдня рухнувшему рассыпчатым комом на голову. Да еще и Архаров прикрикнул… что делать, пришлось идти в чулан с маскарадными припасами и наряжаться…

Девочка из него получилась самого нежного возраста - лет четырнадцати, не старше, тоненькая, застенчивая. Поверх чуть-чуть для приличия напудренных и собранных сзади в косицу волос нахлобучили кокетливый чепчик, прикололи его шпильками, косицу же распустили и выпустили с боков небрежные прядки.

Поскольку припасливый Шварц имел также белила с румянами, Демка, раздухарившись, сделал из бледного кабинетного читателя книг вполне румяную девицу и даже изготовил из бумажки, замазав ее чернилами, мушку. Налепил ее на Сашу Максимка-попович, утверждая, будто это «плутовка», чье место возле рта, но получилась уж скорее «проказница», потому что Саша не давался, и мушка оказалась почти на подбородке.

Телосложение у двадцатишестилетнего парня было хоть и худощавое, но не девичье. Демка натолкал ему за пазуху всякой дряни, Устин возмутился - не возражавший от растерянности Саша стал похож на грудастую кормилицу, так что в четыре руки всю эту дрянь из-за пазухи вынули обратно. Нацепили две нижние юбки, одну серенькую верхнюю и красный жакетик-карако с фестонами. Такие как раз входили в моду, и Шварц, обследуя разнообразный слам, найденный у очередной шайки налетчиков, прибрал его к рукам вместе с аптекарским сундучком и вызвавшей общее удивление кожаной нижней юбкой.

– Конечно, коли по уму, тебя следовало обрядить девкой подлого звания, - сказал Саше Архаров. - В сарафане все твои прелести были бы скрыты. Но простую девку, если не туда сунет нос, могут и прибить. А ты у нас сейчас похож на блядь с Ильинки, так что не тронут.

Архаров имел в виду, что примерно так могла бы быть одета помощница или служанка в модной лавке. Левушка сообразил это и велел архаровцам, идущим присмотреть за особняком князя Горелова-копыта, разжиться где-нибудь шляпной коробкой или стянуть с веревки сохнущее белье, соорудить узел, как если бы Саша и впрямь был послан модисткой-француженкой к заказчице.

Демка в прошлой своей, доархаровской жизни был вором. Когда попался, успел избавиться от добычи, почему и застрял в тюрьме - вроде все ниточки к нему вели, а доказательств не было. И Шварцу, к счастью, оказалось не до него - были более злобные злодеи. Освободила из тюрьмы Демку чума, довершил это дело Архаров. И раздобыть шляпную коробку он мог без особого труда - скажите только, где оная стоять изволит.

По дороге к Горелову на Знаменку сделали крюк - добежали до Ильинки. И Саша был экипирован должным образом. Коробка была от самой что ни на есть модной шляпы - как раз и прически понемногу делались все пышнее, и дамские шляпы обретали совсем диковинные очертания, так что на обычную голову их бы надеть было уже невозможно, съехали бы до ушей, а на взбитой прическе сидели достойно.

А то, что коробка оказалась не порожняя, Демку совершенно не смутило - мало ли что случится, ну как заглянут к товарищу в коробку, а она и пустая? Теперь же при нем оправдание на все случаи - ищет заказчицу, а бумажку с адресом потерял, то бишь потеряла…

Но, наслушавшись поучений от Демки, Саша намного мудрее и способнее к сыскной работе не стал. Мальчишки, красавчик Максим и Макарка, уже получили опыт выслеживания подозрительных лиц, а Саша имел об этом деле смутное понятие. Живя сперва в университете (дома ночевал, и то не всякий раз), затем - в архаровском особняке, законов не нарушая, на самом деле он имел о полицейской конторе туманное представление.

Вот сейчас Архаров велел околачиваться на Знаменке возле гореловского дома в надежде, что явятся какие-то посетители, говорящие по-французски либо, учитывая давние политические симпатии князя, по-немецки. Так что же - подходить к ним бесстыдно, наставляя ухо? И другого Архаров с Демкой, Шварцем и Левушкой не учли - Саше довольно редко приходилось вести беседы на французском и немецком, он знал языки по книжкам и даже не всегда понимал Клавароша, который и сам норовил побольше говорить по-русски. А немец Шварц изъяснялся исключительно по-русски, да еще занудно-возвышенным штилем, хотя мог и простонародное словцо ввернуть. В книжке-то хоть час гляди на буквы, пока их сочетание не сделается понятным. А живая речь - как воробей, булькнуло-квакнуло - и не поймаешь.

Сбежать было невозможно - где-то, справа и слева, спереди и сзади, находились Демка и мальчишки.

Саша прошелся со своей шляпной картонкой взад-вперед, как бы разглядывая дома, прошелся вдругорядь, остановился как бы в задумчивости - ну, не было подозрительных особ, говоривших на французском! Он ощутил страшную неловкость от своего положения - казалось, все мимобегущие девки, бабы и женщины мещанского сословия глядят на него с хитростью и издевкой: видим, мол, кто ты таков под твоими юбками!

А тут еще горе - мужик стал на него поглядывать. Вот так - ворота особняка, вот так, напротив и наискосок, стоит в мнимой задумчивости Саша, а вот этак - мужик, совсем неприятной наружности, скуластый, узкоглазый, и лицо такое темноватое…

Саша перешел подальше - вот только мужского внимания ему сейчас и недоставало. Мужик за ним не последовал, но поглядывал. Стоял себе, ковырялся пальцами в дешевой табакерочке, был делом занят - понюшку брал. Саша остро пожалел, что не пристрастился к табаку, - всякий владелец табакерки имеет законное право хоть полчаса стоять посреди улицы, ублажая свои ноздри, и никто на него не взглянет, дело привычное. Но, с другой стороны, дамы еще только осторожно подступались к новой забаве, и модистка из французской лавки, нюхающая посреди улицы табак, как раз и привлекла бы к себе ненужное внимание.

Мощно и с немалым наслаждением чихнув, мужик спрятал табакерку и направился к Саше. Теперь было видно, что он простого звания - кафтан из дешевой каштанового цвета байки, без позумента, башмаки простые, ни кружевца, ни строчки золотного шитья. И черные волосы убраны просто, не напудрены, схвачены сзади ленточкой, и только, жесткий хвост торчит метелочкой, а шляпа - самая что ни на есть дешевая. Не то чтобы книжник Саша разбирался в ценах на шляпы, но видывал в архаровском особняке и очень дорогие, с плюмажами, с бриллиантовыми аграфами. В этой же не иначе как под дождем прогуливались.

– Искать кого изволите? - полюбопытствовал мужчина, улыбкой показывая свою доброжелательность.

От улыбки глаза сощурились и совсем исчезли, губы же раздвинулись неестественно, отчего широкое лицо сделалось весьма неприятным.

Саша растерялся. И не сказал ни слова, только отступил назал.

– А я гляжу - такая прелестная барышня стоит. Хотел было услужить, - продолжал мужчина. Теперь Саша определил его возраст - около тридцати. Хотя с такой азиатской рожей точно не скажешь - бывает, встретится калмык-швейцар с гладкими щеками, а ему уж под шестьдесят. Калмыков в прислуге держать все еще модно, их еще детишками в Петербург и в Москву привозят, тут их и выращивают, и женят, но этот, сдается, был иного роду-племени.

– Коли барышня кого поджидает, могу беседой развлечь, так время быстрее пролетит, - сказал сообразительный азиат. По-русски, впрочем, изъяснялся, как природный русак.

Саша все еще молчал. Не имея опыта бесед с прелестным полом, он не знал, чего ждать от такого уличного приставалы и как сделать ему укорот.

– Приятно, коли барышня скромница, - заметил приставала. - Такие скорее прочих себе женихов находят.

Саша смотрел в землю, моля Господа, чтобы на азиата обратили наконец внимание Демка или мальчишки.

– А вот встанем так, в стороночку, - не слишком смущаясь его молчанием, предложил азиат. - Не то проедет карета, а кучера норовят колесами по луже прокатить. Так обрызгает - не отчистишься!

Тут он был прав - и ждать ли чистоты от лужи, в которую всякая пересекающая ее лошадь свою надобность справляет? Саша оказался в неком воздушном объятии - прикасаться к нему азиат не прикасался, но так округлил руку, что Саша вынужден был сделать, охваченный этой рукой, несколько шагов в нужном азиату направлении.

При этом он оказался задом к гореловским воротам.

Это было некстати. Его сюда послали выслеживать гостей, а не любезничать с азиатами. Поэтому Саша попытался проскочить мимо приставалы.

– Да стой же ты, дурочка, не обижу, - прошептал азиат. - Хошь, пятак дам, только постой тут со мной, мне так надо… Стой, говорю…

В Сашино плечо вцепились жесткие пальцы. Азиат сжал их так, что причинил боль, но щурился при этом вроде бы с улыбкой. Тут лишь Саша поглядел ему в глаза и вдруг понял: перед ним - зверь. Азиат так скалился, как будто хотел перегрызть горло.

Самое жуткое - Саша лишился дара речи и не мог даже закричать, чтобы позвать на помощь. А ведь и Демка, и мальчишки были где-то поблизости. Он безмолвно рванулся, но был удержан железными пальцами.

– Стой, дура… стой, говорю… - шептал азиат, глядя мимо Сашиного лица и ничего более не предпринимая. От этого было еще страшнее. А ведь бывает и так, что совсем посторонние люди на помощь обиженным девицам приходят, Саша даже вспомнил такую историю, нужно только сделать нечто…

Догадавшись, он выронил свою шляпную коробку, и она покатилась прямо под копыта лошадей.

Это был сигнал бедствия!

Если бы Демка увидел, как катится эта картонка и никто не бежит за ней следом, он бы уж догадался - дело неладно. Но он не появлялся, и мальчишки - тоже.

Лошади же взялись на Знаменке неспроста - они выволакивали со двора князя Горелова-копыта экипаж. Именно выволакивали - как оно и полагается после дождя, вся улица была в огромных вязких лужах, и хотя сейчас вовсю светило солнце, сохнуть они что-то не желали. Одна вольготно расположилась прямо в воротах гореловского особняка.

Азиат невольно проследил взглядом движение шляпной картонки. Он увидел, как две первые в запряжке лошади вскинулись, насколько позволяли дышло и сбруя. Закричал кучер, шлепнулся на конские крупы кончик длинного кнутв, копыта рухнули на страшную шляпную картонку.

Эта секундная задержка княжеской кареты в распахнутых воротах перед самым поворотом имела для азиата некое значение - он замер, глядя на каретные окна, потом оттолкнул Сашу и побежал по Знаменке вперед, словно скороход, которого вельможи пускали перед своими экипажами.

Саша шлепнулся наземь.

И сейчас, когда непонятная опасность исчезла, в нем проснулись и голос, и соображение.

Азиат не просто впереди кареты помчался - он хотел, напротив, бежать за каретой, и выиграл, сколько мог, форы. Кто-то привиделся ему за каретными окнами, возможно, сам князь Горелов-копыто, а может, князь был там не один…

Саша вспомнил, зачем он поставлен у ворот особняка в женском платье и с дурацкой картонкой, от которой, как и от шляпки в ней, осталась одна пестрая лепешка. Он поставлен следить, выслеживать, выведывать. Особо много ему не разъясняли, он понял только, что князь может вести с кем-то опасные переговоры. И что Архарову нужно знать все досконально.

Саша вскочил с земли и побежал за каретой.

Он понимал, что долго этой гонки не выдержит, но хотел сделать хоть что-то! Чтобы не было потом, на Лубянке, стыдно перед архаровцами.

И добежал до Каменного моста, и перебежал мост, уже не видя перед собой кареты, а видя лишь дорогу под ногами и потеряв всякое соображение. Одно осталось в нем - мысль о необходимости передвигать ноги, побыстрее ступать левой, правой, левой, правой, а получалось все медленнее и медленнее. Наконец он упал.

Карета удалялась, Саша затуманенными глазами смотрел вслед. Он вовеки не подозревал в себе таких способностей - способности перепугаться до немоты, способности бежать, потеряв голову. И ему было странно - он перестал понимать, что такое с ним творится.

Отчасти это объяснялось тем, что бегал он очень редко и едва не задохнулся.

Какие-то добрые бабы попыталсь ему помочь - подняли, оттащили в сторонку, усадили наземь, прислонив к столбику ворот, стали расспрашивать, но говорить он не мог. Как только чуть наладилось дыхание - сгорая от стыда, поблагодарил по-французски, незнание русского избавляло от объяснений. И слушал сочувственные домыслы, понимая, что все его подвиги - глупость невообразимая, сплошное дурачество…

Был миг обиды - почему сгоряча отправили его, переодетого и неопытного? Есть же в полицейской конторе свой знаток французского - Клаварош! Почему было не послать за Клаварошем Макарку, а делать заведомую глупость?

Он и не заметил, что поблизости остановилась карета.

Тот, кто сидел в экипаже, послал человека разузнать - с чего вдруг на неподходящем месте сгрудились бабы, не проехать, не пройти.

Бабы и принялись наперебой доносить - кто-то видать, гнался за девкой-француженкой, неслась, себя не помня, рухнула, теперь вот вроде и в себе, но и не в себе, бормочет невнятицу. И нашлась умница, которая видела - за девкой гнался зверовидного образа кавалер, размахивая саблей.

Человек подошел к дверце кареты, дверца приоткрылась, он тихо доложил о разведанном и получил краткое приказание.

Саша, которого добросердечные бабы загородили своими подолами от всего мира, ничего этого не заметил. Он понимал, что нужно вскочить, прорваться сквозь бабье кольцо и дать деру, но от расстройства чувств совсем одервенел. И то - не часто ему доводилось в последнее время испытывать потрясения, разве что Архаров прикрикнет.

Он осознал беду, когда бабы расступились, а крепкая мужская рука, пробившись сквозь юбки ему под коленки, рванула вверх, другая рука тут же поддержала спину - и Саша, все еще тяжело дыша, поехал по воздуху.

Рванулся было - да опоздал. До распахнувшейся каретной дверцы оставался лишь шаг - и Саша впорхнул в карету, распростерся на полу. От ужаса он зажмурился.

– Гони! - услышал он негромкий мужской голос, и тут же дверца захлопнулась.

Много всякого творилось на Москве - а вот чтобы посреди улицы похитили архаровца, закинули в карету и увезли вскачь - так это впервые!

Саша себя архаровцем, понятное дело, не считал - он был тих, задумчив, опрятен и в часы отдыха, когда не хотелось читать, более всего любил клеить красивые аккуратные конверты из плотной бумаги - это добро всякий секретарь заготавливал для себя сам. Но, служа полицмейстеру, он часто привлекался для канцелярских дел в Рязанском подворье и, как Устин Петров, не делал большой разницы между полицейской конторой и личным делопроизводством Архарова. С точка зрения Москвы Саша был чудаковатым, даже с придурью, но все ж - архаровцем.

Карета выкатила на тот самый Каменный мост, по которому, четверти часа не прошло, унеслась карета князя Горелова-копыта. И уже на мосту к Саше обратился звонкий женский голос, причем - по-французски. Он поднял голову и увидел даму.

Молодой он бы ее не назвал - даме было куда за двадцать пять. Поверх серо-голубого платья, понизу отделанного большими курчавыми рюшами, дама куталась в атласную накидку, ярко-голубую, с капюшоном, который был отделан по краю тоненьким таким забавным кружевцем. Рядом сидела другая женщина в коричневом платье и коричневой же накидке без всякого кружевца - видать, компаньонка. И тоже немолодая - за тридцать.

Не то чтобы Саша так уж разбирался в дамском возрасте - он даже на архаровских сенных девок глаз не подымал, но тут он как-то сообразил - не девицы…

Дама по-французски осведомилась, хорошо ли себя чувствует мадмуазель и как ее звать.

Саша молчал. Положение было дурацкое.

Компаньонка уверенно выразила опасение, что от пережитых опасностей у мадмуазель происходит нервная горячка.

– Но вы француженка? Вы из Франции? Одно только слово скажите! - допытывалась дама, и склонилась к Саше, и белые пальчики коснулись его щеки, проскользнули к затылку, женский аромат, сладкий и пряный, овеял его, обеспокоенное лицо незнакомки вдруг оказалось совсем близко…

– Да, мадам… - тихо отвечал Саша. И ничего удивительного - от волнения еще и не то ответишь.

– Какое счастье! Сам Господь посылает тебя нам, моя красавица! - воскликнула дама. - Где бы ты ни служила - переходи ко мне, моя прелесть, я положу тебе жалования вдвое больше! Моя Туанета, дрянь, шлюха, сбежала с толстым торговцем! Он даже не пудрит волос, а стрижет их, как сибирский варвар! Не отказывайся сразу, ты должна сперва увидеть мое жилье! Туанета оставила платья - я подарю их тебе! Ты за год скопишь себе такое приданое, что в Париже блистательно выйдешь замуж! Ну же, решайся, мое дитя!

– Но, мадам, я не могу… - пробормотал Саша по-французски, - У меня обязательства…

У него и до этого приключения голос был слаб, а теперь архаровский секретарь и вовсе, пустив петуха, словно пятнадцатилетний мальчишка, удивился бы собственному писку, когда бы имел силы удивляться.

– Какие глупости! Камеристка мне необходима…

Карета катила по Замоскворечью, и Саша, сидя не полу, не видел, куда его везут, а женщины наперебой расписывали его будущее счастье. Даме нужна была девица для услуг, непременно француженка, и коли Саше не угодно упустить свой шанс, он обязан соглашаться!

– Я служу уж второй год, премного довольна, - усватывала и компаньонка. - У себя в Компьене я никогда не заработала бы на такие кольца, как эти, полученные в подарок от хороших господ!

И показала руку, на которой как раз и сверкали четыре перстня, показавшиеся Саше подозрительно огромными. Тут же была предъявлена и табакерочка, и золотая мушечница с эмалевой крышечкой, и даже предложено прямо в карете налепить Саше на личико мушек - и главным образом на лоб, потому что такая мушка означает скромность.

Зная неплохо французский, худо-бедно немецкий, читая с лексиконом по-английски и разбирая неизбежную для образованного человека латынь, Саша решительно не знал особливых языков щеголей и щеголих. А было их немало - язык веера, язык налепленных на лицо и грудь мушек, язык цветов. Красавицы вели с поклонниками беззвучные разговоры, умея ловко назначить час свидания или же предупредить о некстати вспыхнувшей мужниной ревности.

Полагая, что Саша, как подсказали жалостливые бабы на Знаменке, служит в какой-либо лавке на Ильинке, хозяйка экипажа и ее подруга толковали между собой так, как если бы он понимал, что значат эти «галантные», «тиранки», «злодейки», «шалуньи», «кокетки», и до него не сразу дошло, что речь идет о содержимом мушечницы, об этих крошечных кружках из черного муара и тафты, даже из бархата, придававших столько смысла жизни щеголихи. Расшалившись, дама и ее компаньонка даже налепили друг дружке на лица, впридачу к уже украшающим их, хозяйке - около левого глаза мушку «влюбленная», компаньонке же с хохотом - на кончик носа, и эта обнаглевшая мушка по справедливости звалась «дерзкая».

Зазевавшийся Саша не сразу понял, что пора сопротивляться, и заполучил две мушки рядышком на левой щеке, что означало склонность к галантным похождением и жажду поцелуя.

– У нас мало времени, - сказала дама, поглядев на дорогие часики, висевшие у нее на шее.

– Я говорила, что незачем заезжать к этому варварскому князю, - отвечала компаньонка. - После того, как они с Перреном так страшно кричали друг на друга, я еще удивляюсь, что он вообще у нас появляется.

– Это все из-за глупости, которую сделал де Берни. Ему, когда стало ясно, кто любовница того петербуржского офицера, следовало послушаться князя, оставить офицера в покое и отпустить его с миром. А он продолжал игру…

– И доигрался. Но кого бы не соблазнил тот прелестный букет лилий?

– Не для меня он добывал тот букет, это был бы слишком дорогой подарок. Я едва выпросила его на два вечера поносить…

Саша навострил уши - вот теперь разговор сделался весьма любопытным!

– Будь умницей, Розина, - сказала дама, - и мы вместе, отделавшись от Перрена, уедем в Петербург. Но для этого придется помочь князю в его беде. Я готова принять участие в добром деле - если он нам за это неплохо заплатит.

– Если узнает Перрен, он нас убьет…

– Он ничего не сможет нам сделать.

И далее речь пошла о каких-то парижских похождениях этого загадочного Перрена.

Меж тем карета, повернув налево, катила довольно долго и наконец, сделав еще крутой поворот, встала во дворе.

– Вставай, дитя мое, - сказала дама. - Вот мы и прибыли.

По обстоятельствам Саше пришлось выходить из кареты первым - иначе дамы в их пышных юбках принуждены были бы через него карабкаться. Он вышел - и обнаружил себя в небольшом, но ухоженном дворике, даже более того - ворота, отворившиеся, чтобы принять карету, еще были распахнуты, а привратник пустился в беседу с лакеем, несущим коробку на манер шляпной картонки.

Дом был розовый, несколько странный на вид - не с балконами, а с открытым каменным гульбищем во втором жилье, длинным - почти во весь фасад.

Следовало бежать. Удирать следовало стремглав!

Тем более, что на крыльцо вышел кавалер, распростер дамам объятия и устремился самолично вынимать их из ареты, причем тут же по-свойски расцеловал.

Чем-то этот кавалер вдруг сделался для Саши подозрителен. Улыбчивость и статность, приятная дородность вроде и внушали расположение, однако…

В отличие от архаровцев, для Саши слово написанное означало куда больше, чем слово прозвучавшее, и даже чем понятие, этим словом означаемое. Написанные слова он помнил крепко. А тут возникло ощущение, что темноглазый и темнобровый мужчина чем-то знаком, как если бы Саша о нем в книге прочитал…

Но он не читал книг, в которых сочинитель преподносил бы словесные портреты, он читал книги научного содержания или же великолепные французские трагедии. Портрету взяться было неоткуда. Брови? Так многие щеголи их подбривали и красили, чтобы образовались две изящные дуги… Французская речь? На то он и француз…

Саша встал пнем, долго и мучительно пытался вспомнить, где, на каких страницах, ему попадалась эта рожа. И вдруг сообразил - не в ней дело, в пуговицах! Что-то такое пуговичное застряло в голове. Чьи-то приметы на бумаге, для прочтения вслух архаровцам, и особо почему-то было сказано про серебряные пуговицы одинакового фасона, только на кафтане большие, а на камзоле поменьше. Ну вот же они!… И наряд модного цвета, серовато-зеленого, вроде бы зеленая ткань пыльцой присыпана.

Наконец озарило - это же приметы того молодца, что увез из модной лавки недоросля Вельяминова (с легкой руки Архарова иначе бедолагу в полицейской конторе уж не звали) и завез его в тайный игорный дом!

И страницу прочитал вслух Устин, а потом ее взял Саша, просмотрел еще раз…

Но описание наряда в памяти застряло, а описание лица отчего-то выветрилось. Саша напряг все свои способности, составляя словесный портрет, чтобы запомнить его слово в слово и тут же бежать на Лубянку. Хоть что-то доброе и он, выходит, способен совершить! Хоть и нечаянно.

– Ростом с Федора, ежели снять с каблуков, рылом кругловат, в меру пузат, так что последняя на камзоле пуговичка, будучи застегнута, очень даже пузо обрисовывает, так что камзол морщит…

Затем полагалось хоть одним словечком обозначить глаза, волосы, прямизну носа и бородавки, буде обнаружатся.

– Глаза темные под темными же бровями домиком, а красит их или нет - того издали не понять, нос и рот обыкновенные, волосья напудрены и уложены в две букли, сзади зеленоватый бант и коса в мешочке… кажись, все…

Вот теперь бы и бежать.

Ан нет.

Саша замер, глядя на этого человека во все глаза.

Он начал вспоминать все, с ним связанное.

Беспечно болтающий по-французски кавалер, надо полагать, и впрямь был тем, кто увез из модной лавки недоросля Вельяминова и свел его с шулерами. А из-за шулеров, коли верны догадки Архарова и архаровцев, застрелился гвардеец Фомин… и подумать-то об этом тяжко…

И письмо от парижанина Габриэля де Сартина тут же вспомнилось. Хоть отвечал-то на него Клаварош, а первым читал Саша, и на пару с Клаварошем они перевели его Архарову во всех подробностях, каких слов не знал по-французски Саша - те знал, естественно, Клаварош, а чего не мог сказать по-русски Клаварош - передавал, как умел, Саша…

Стало быть, тот притон, который вся Лубянка ищет и сыскать не может, сам вот-вот примет секретаря Колобова в объятия?! Господи Иисусе!

Дама с компаньонкой вспомнили про Сашу и окликнули его с крыльца.

– А это, господин де Ларжильер, наше новое приобретение, мы модистку с Ильинки переманили! Скромница и немногословна - как раз такая девица нам нужна взамен наглой мерзавки Туанеты.

– Вы, милая Луиза, блестяще умеете находить и приручать людей.

– О, я ее не искала! Бедную девушку сбила карета, мы всего лишь хотели оказать ей помощь…

Саша, которого разом произвели и в бедные девушки, и в модистки, и в скромницы, и в жертвы опрометчивой езды, тем не менее отметил: де Ларжильер! Была, была эта фамилия в показаниях! Была!

Вот теперь следовало принимать решение…

– Как вас звать, дитя мое? - спросил, спускаясь, вальяжный кавалер.

Саша с француженками дела не имел, разве что с героинями трагедий, так их звучные имена сейчас совершенно не годились. Назваться Федрой или Ипполитой он никак не мог. А вот одно пригодное из памяти выскочило - давным-давно, когда они с Устином писали для графа Орлова, отъезжающего в Санкт-Петербург, донесение по охоте за шайкой мародеров и по взятию их в плен, была в доме князей Ховриных француженка-гувернантка…

– Тереза Виллье, к услугам вашей милости, - совсем тихо сказал он. И совсем низко склонил голову в беленьком чепце с голубой ленточкой.

– Она согласна! - воскликнула Луиза.

– И точно скромница, - заметил кавалер де Ларжильер. - Юбка до пят. Проследите, Луиза, чтобы более в нашем доме таковой скромности не водилось.

Луиза рассмеялась. Тут же компаньонка схватила Сашу за руку и потащила на крыльцо.

Юбки в том году еще носили короткие, хотя к тому и шло, что они удлинятся. Видны были башмачки и даже щиколотки - у кого стройные. Молодежь на Ильинке ножек не прятала. А вот Саша, оказывается, прятал - хотя это вышло само собой. Во-первых, в кладовке у Шварца других подходящих юбок не сыскалось, во-вторых, дамских туфелек он там не держал, и потому Саша пошел на первое в своей жизни наружное наблюдение в обычной своей обуви - в тех самых туфлях, в которых ходил по архаровскому особняку. Были они обыкновенные, черные, со скромными пряжками и с тупыми, чуть округленными носами. Ни одна женщина, хоть краем глаза на них глянув, не признала бы их за дамские. Так что длинные юбки оказались даже кстати.

Еще можно было вырваться и убежать, еще были открыты ворота!

Но Саша решил - нет уж, если сейчас дать деру - потом он вовеки не найдет этой улицы и этого дома. Надо все высмотреть подробно - и тогда уже, ночью, скрытно, выскользнуть и уйти, оставляя в известных местах знаки.

Можно известки где-нибудь отломить и ставить белые крестики - про такое он уже однажды читал…

Двигал им отнюдь не азарт - Саша по натуре был тих и склонен к созерцанию. Но при этом имел некоторое самолюбие. Со стороны его было не разглядеть - во всяком случае, ни Архаров, ни архаровцы о нем не подозревали. Саша сам ставил перед собой цели и сам перед собой отвечал за их достижение. Сейчас ему было попросту стыдно за то, что он испугался дикого азиата и не смог так распорядиться своим дыханием, чтобы его надолго хватило, а разогнался, от напряжения сил утратил разум и грохнулся прямо посреди улицы.

Именно стыд перед собой удержал его и приказал не ерепениться, а следовать за компаньонкой туда, куда она ведет.

– Меня зовут Розина, - быстро говорила на ходу компаньонка. - Идем скорее, что ты плетешься? Жить будем в одной комнате. Там есть большой шкаф и умывальник. Два платья проклятая Туанета оставила, но чепцы забрала, тебе понадобятся чепцы, сейчас я дам тебе батист, ленты, ты быстренько сделаешь два - себе и мне, но не дормезы, а по новому образцу, только ленты положишь не слишком яркие, ну да что я тебя учу…

Чего-чего, а обычного скромного чепчика, который дамы носят в комнатах, Саша отродясь вблизи не видывал. Нянька, которая его воспитала, носила платок, завязывая его спереди на узел с торчащими концами; тетки, к которым его возили в гости, для приема родственников наряжались в парадные чепцы-карнеты; сестриц не имел; в университете тоже никто в чепчиках не хаживал…

Но спорить он не стал.

Поскольку они прибыли с парадного входа, Розина повела Сашу на антресоли, где жили слуги, через гостиные, поразившие его убранством. Особенно изумило количество стульев, стоящих вдоль стен и вокруг больших овальных столов. В самой большой гостиной места хватило бы для сотни человек, и посередке имелось место для танцев по меньшей мере на восемь пар торжественного менуэта.

– Ты когда-нибудь видела такие люстры? - спросила Розина.

Саша поднял голову - их оказалось пять штук, одна посередке, четыре по углам воображаемого квадрата, все одинаково трехъярусные. Сейчас свечи не горели - хватало света из трех окон, обрамленных красивыми золотистыми шторами.

– Ты не представляешь, Тереза, какие тут бывают кавалеры! Не будь дурочкой - и тебе тоже перепадет! Ну, что ты все время молчишь? Ты действительно скромница? Это тоже неплохо - многие любят скромниц!

Тут раздался дикий взвизг, и прямо Саше в лицо полетели бутылки.

Он отскочил, а Розина закричала так, как кричат пресловутые парижские торговки рыбой, если кто-то вздумает обидеть их товарку:

– Дурак, скотина, грязная задница, дерьмо! Ты не нашел себе другого места?!

Бутылки, не долетев до Саши, странным образом вернулись, все три, в руки к выскочившему из-за спинки стула человеку - тощему, длинному, черному и носатому, в расстегнутой рубахе, из-под которой на груди торчала густая черная шерсть до самого горла. И замелькали в его руках, подбиваемые вверх не только ладонями, но даже локтями.

Саша уставился на это диво - он пренебрегал ярмарочными увеселениями и едва ль не впервые видел такого ловкача, да еще и мохнатого.

– О-ля-ля, крошки! Спляшем? Тарантелла! - выкрикнул, а точнее - взвизгнул этот шут, подскакивая и презабавно вертя курчавой головой.

– Пусть с тобой черти в аду пляшут! - отвечала Розина. - Идем, Тереза, этот шут еще будет приставать к тебе со своими дурацкими нежностями! Хоть бы его вышвырнули отсюда туда, где подобрали!

Человеку, как видно, не было дела до ругани - продолжая подбрасывать свои три бутылки, он вскочил на стул.

– Я убью тебя! - закричала Розина. - Грязными башмаками - на атлас! Я пожалуюсь господину де Перрену!

– Какие башмаки, разве я посмел бы?!

Тут Саша увидел, что причудливый господин с удивительно скрипучим голосом скачет по мебели босиком.

– Сумасшедший! - Розина опять схватила Сашу за руку и повела через гостиную к незаметной двери. - Его держат в доме, как большую и вредную обезьяну, но это уже не смешно, это отвратительно, в Париже господин де Перрен себе бы такого не позволил, о, у него бывал весь Париж, вся знать, какого черта он все бросил и поехал в эту проклятую Москву?

Саша слушал и мотал на ус. Хотя и не все слова понимал.

– Хочешь орехов, детка? - спросил сумасшедший господин. - А ну, поди сюда!

Конечно же, Розина устремилась прочь, но он догнал и совершенно нелюбезно ухватил ее за нос, подергал - и, к огромному Сашиному удивлению, на пол, на дорогой наборный паркет, из носа посыпались орешки! И затрещали, разбегаясь!

– Угощайся, моя голубка! - с тем босоногий чудодей кинулся прочь, но Розина поспешила следом, крича:

– Мои серьги! Негодяй, дерьмо, верни мои серьги!

Саша попятился. Не могло того быть, чтобы злодей, вытрясая из Розинина носа орехи, той же рукой исхитрился снять с нее обе серьги, однако ж произошло! Дразня девицу, он обежал вокруг гостиной, потом кинул сережки на консоль, показал язык и ускакал.

Розина схватила их и вернулась к Саше.

– Держись от него подальше, Тереза, - сердито предупредила она. - И не бойся жаловаться господам на итальянскую обезьяну! Ее нужно держать взаперти и выпускать только когда соберутся гости…

Саша не понял туманной логики этих слов и пошел за Розиной дальше, уже не просторными парадными комнатами, а узкими коридорами, а потом такой же узкой лестницей - наверх. Наконец они оказались в тупичке. Розина большим ключом отворила дверь.

– Входи, вот тут, справа, твоя постель. Проклятая Туанета забрала покрывало! Ничего, мадам Луиза даст тебе денег на новое, если ей сегодня повезет и Бог пошлет хороших гостей.

Розина опустилась на колени и вытащила из-под кровати большую рабочую корзину с крышкой, взгромоздила ее на стол, стала добывать мешочки, моточки, сверточки.

– Вот! Не какой-нибудь бумажный, а самый доподлинный шелковый батист! Ты должна выглядеть достойно и кокетливо. Давай, скрои и приметай ленты…

Саша уставился на это богатство в ужасе. До сей поры он кроил лишь конверты из плотной бумаги для архаровской переписки.

Розина же стала быстро раздеваться. Она скинула свою коричневую накидочку и стала ловко распускать шнурованье на спине. Голубые банты, украшавшие корсаж, оказались завязанными навеки, и очень скоро платье сползло с плеч Розины, она выпростала руки и сдернула его с боков, а затем и вышла из него.

Саша впервые в жизни увидел, что у женщин под платьем. А был это фишбейновый корсет с небольшими фижмами. По летнему времени Розина не злоупотребила нижними юбками, на ней была одна, и та лишь закрывала колено.

Сняв корсет и приделанные к нему фижмы, Розина осталась в одной рубашонке с широким вырезом и рукавами по локоть.

– Как хорошо! - воскликнула она. - Так я лягу поспать, иначе вечером буду совсем нехороша собой, а ты, детка, займись чепцами. Главное, чтобы они вышли очень кокетливы и симпатичны…

Саша не совсем понимал, зачем среди бела дня укладываться в постель, но спорить не стал. Тем более, что в споре обнаружились бы несовершенство его французского языка и, возможно, подвел бы голос - сколько ж можно пищать?

Скинув туфельки, Розина забралась под одеяло, послала Саше воздушный поцелуйчик и повернулась к нему спиной.

И действительно заснула.

Саша подождал, прислушался, позвал Розину - она не ответила. Тогда он тихонько встал. Вот теперь можно было на цыпочках пройти по дому, все разглядеть, а главное - по виду из окон определить местоположение. Не может быть, чтобы рядом не нашлось ни одного церковного купола с крестом! А запомнить его приметы несложно, главное - себе самому их изложить словесно.

Из Розинина окна были видны далекие крыши, тесовые и даже соломенные, и, кажется, блеснула река. Саша вышел, спустился по лестнице и попал в тот самый узкий коридор, который, очевидно, огибал парадные помещения. Сделано это было для удобства - чтобы прислуге не носиться через гостиные, а возникать из стены и исчезать в стене, на манер благовоспитанных привидений. И именно для удобства гостей - а слугам было тут и темно, и тесно, особенно женскому полу в его широких юбках.

На Сашу фижм не нацепили по уважительной причине - их в чулане не сыскалось. Поэтому он шустро проскочил по коридору и свернул в другой, там уж пошел на цыпочках.

Другой коридор вывел к новой лестнице. Саше требовалось окно, глядевшее не в сторону реки, а куда-нибудь еще, и желательно, чтобы это окно было повыше. Он поднялся из второго в третье жилье и остановился - от лестницы расходились два коридора.

Тут он и услышал скрип за спиной.

Он обернулся, чтобы тот, кто вышел из дверей, не подумал, будто он здесь совсем чужой и собирается, натворив бед, удрать. Надо сказать обернуться стоило Саше немалых душевных усилий. Но когда он это сделал - громко ахнул!

В коридоре у открытой двери стоял мужчина, держа на руках женщину. Женщина эта, в бледном дезабилье, откинулась, как неживая, и Саша особо отметил свисающую руку. Мужчина же оказался знакомцем - это был давешний азиат.

Саша узнал его - но и он узнал Сашу.

Азиат попятился, попятился и Саша.

– Стой! - тихо велел азиат. - Ступай сюда…

Саша помотал головой и кинулся прочь.

Остановился он где-то наверху - там, где кончалась лестница. А кончалась она высоко - особняк, сдается был построен на французский лад, в три жилья и мансарду. Понимая, что азиат с женщиной на руках за ним не последует по крутым ступенькам, Саша затаился. И лишь полчаса спустя, молясь всем святым, осмелился спуститься в третье жилье.

Азиата не было, зато донеслась музыка. Кто-то играл на флейте, но играл странно - повторял один и тот же пассаж. Саша пошел на звук в надежде узнать что-то новенькое. И услышал за дверью голоса.

Говорили по-русски.

– Пыль я всюду смахнула, горшки полила, свечи поставила, чехлы сняла, мел, щетки, корытца, фишки и платки разложила, колоды на всех столах, чего еще надобно? - спрашивала баба.

– Довольно, ступай к себе, - распорядился мужской голос.

В разные стороны разбежались шаги - одни каблукастые и тяжелые, другие легкие, босоногие. Пропала и флейта.

Саша заглянул в дверь.

Он увидел большое помещение, по вечернему времени - уже довольно мрачное.

Хорошо, что он заглядывал в узенькую щелочку - минуты не прошло, как помещение осветилось, хотя и весьма тускло. Вошел лакей в ливрее, принялся зажигать свечи в подсвечниках и больших многоярусных жирандолях с хрустальными подвесками, что стояли на консолях и на каминной полке. Вошел также мужчина, одетый в простой кафтан, не в ливрею, стал спускать многорожковую люстру, лакей же, обойдя ее по кругу, зажег свечи и в люстре.

Помещение преображалось на глазах и явилось чуть ли не бальным залом, украшенным вдобавок цветущими померанцевыми деревьями и миртами. Растения составляли боскеты, как в хорошо разбитом парке при богатой усадьбе, разделяя таким образом столы для карточной игры и образуя как бы кабинеты, в которых стояли канапе на две персоны, обитые дорогим штофом, и кресла с подлокотниками.

Стоило лакею зажечь все свечи, как зазвенели голоса и в зал вошло целое общество.

Это были прекрасно одетые дамы, пять или шесть, а с ними несколько мужчин, тоже в богатых кафтанах. Дамы звали мужчин присесть на изящные канапе, скрытые деревцами, смеялись зазывно и трещали по-французски, тут же явился лакей с подносом и стал безмолвно предлагать напитки - может, прохладительные, а может, и какие иные.

Саша обратил внимание на статного высокого кавалера, который переходил от одной группы гостей к другой, как хозяин этого маленького бала. Кавалер этот, в жонкилевом кафтане казался золотой статуей - кафтан был выткан букетами, и переплетение нитей само по себе было блестящим, к тому же, широкий золотой галун и спереди, и по обшлагам, и по швам, и золотистое кружево блондов на груди и манжетах - все это создавало прямо-таки ореол вокруг него. Саша залюбовался - в светском обществе ему бывать не доводилось, бывавшие у Архарова гости наряжались в меру, а на Лубянке все вообще было очень просто и подчинено принципу наибольшего удобства.

Вдруг Сашу крепко взяли за плечо. Он ахнул и повернулся.

– Плутовка, ты у нас новенькая? - спросил лакей по-французски. - Это тебя привезла с Ильинки мадам Бутон?

– Да, сударь, - по-французски же прошептал Саша.

– Ну, погляди, тебе все это необходимо знать, ежели ты станешь камеристкой мадам Бутон. Вон, полюбуйся, как отлично ведет дело твоя хозяйка, вон, вон, за дамой в голубом.

Лакей вошел в дверь и притворил ее настолько, чтобы осталась щелочка для Саши. Он посмотрел туда, где стояла у карточного столика дама в голубом, и чуть подальше увидел даму в темно-красном. Насилу он признал в ней Луизу, похитившую его возле Каменного моста. Ее волосы были взбиты и присыпаны золотой пудрой, юбки и кружева торчали во все стороны, на открытой груди сверкало что-то уж вовсе немыслимое.

Луиза повернула голову на чей-то оклик и, взметнув юбками, поспешила, почти побежала, скрылась из виду. Голоса вновь зазвенели - Саша понял, что прибыли еще гости.

Мужчин в зале оказалось больше, чем дам, составлялись карточные партии, кавалер в жонкилевом кафтане переходил от стола к столу, и Саша следил за ним взглядом, но вдруг понял, что случилась какая-то ошибка. Минуты не прошло, как высокий кавалер был с округлым и сытым, в меру напудренным и подрумяненным лицом, и тут же, стоило ему ненадолго исчезнуть из виду, ростом убавился, словно он сошел с каблуков, лицо сделалось тонким, остроносым, со впалыми глазами, да еще склонным к веселым гримасам. Саша не сразу признал итальянскую обезьяну в белом напудренном парике. И с трудом допустил мысль, что хозяева особняка просто надели два очень похожих и дорогих кафтана.

Итальянец, встав у стола, щегольски вскрыл запечатанную карточную колоду - резко сжал ее левой рукой, отчего бумажные ленты, ее перекрестившие, лопнули, и тут же обратил ее в ленту из карт, висящую прямо в воздухе. Лента собралась обратно в его ладони, он развел руки - лента снова образовалась. Потом он стал кидать карты на стол - и вдруг раздался общий смех. Саша остро пожалел, что не понял смысла карточного фокуса.

Понемногу все карточные столики оказались заняты, пошла игра, мелки чиркали по сукну, щеточки вздымали над исчезающими цифрами белую пыль, разноцветные фишки с треском падали в серебряные корытца, вскрывались все новые колоды, карты так и летели под столики, дамы приветствовали первый крупный выигрыш. Смотреть на все это было скучновато - Саша увидел то, что и полагал увидеть, а забавный итальянец в жонкилевом кафтане то пропадал из виду, то появлялся где-то вдали, вился вокруг столов, проделывал какие-то кундштюки то с картами, то с монетами, запускал в воздух разом две табакерки, три нераспечанные колоды и туфельку с дамской ножки, причем все это кувыркалось и безошибочно приходило в его ловкие руки.

Следовало выбираться, пока все заняты - и господа, и лакеи.

Саша отступил от двери и оказался на лестнице. Тут он задумался. Конечно же, дом имел по меньшей мере два крыльца - парадное и заднее. Парадное Саша видел и понимал, что там в сенях полно народу - вряд ли все эти блестящие господа приехали без слуг. Так что имело смысл пробираться к заднему.

Он отошел от двери вовремя и поднялся на несколько ступеней по лестнице вовремя. Дверь распахнулась, он увидел сперва двух дам в прекрасных платьях, голубом и палевом, но с совершенно одинаковыми лицами, а за ними - немолодого кавалера. Дамы говорили по-русски, но как-то странно.Не сразу Саша понял, что это речь особы, овладевшей двумя дюжинами слов и умеющей употреблять их к месту, как хорошо обученный попугай.

Каким-то чудом уразумев, что сейчас эта троица поднимется вверх по лестнице, Саша, чтобы не попасться на глаза, стал беззвучно и быстро подниматься. Он оказался на площадке, откуда расходились два коридора.

Тот, откуда возник азиат с женщиной на руках, Саша отверг сразу. Выбрал второй - но, когда он, пятясь, сделал по нему десяток шагов, женский голос предложил поднимавшемуся по лестнице кавалеру повернуть направо, и Саша понял, что веселая компания, сама о том не подозревая, его преследует.

В коридор выходили две двери. Одна была заперта, другая - нет, и Саша невольно ею воспользовался.