Умбарская Длинная дамба не значится среди двенадцати чудес света — как их перечислил некогда в своей «Всеобщей истории» Аш-Шарам, но это, пожалуй, говорит лишь об особенностях личного вкуса великого вендотенийца: тот отдал предпочтение не функциональным сооружениям (сколь угодно грандиозным), а изысканным безделушкам вроде барад-дурского шпиля или Висячего храма в Мендоре. Семисотсаженная насыпь, соединившая четыре века назад Полуостров с Островами, исправно поражала воображение каждого прибывающего в Умбар: она была шире любой из городских улиц и позволяла разминуться двум бактрианьим караванам. Собственно, за этим ее и строили — теперь купцам, возившим по Чевелгарскому тракту товары с материка и на материк, не было нужды возиться с паромными переправами. Не задаром, ясное дело: как утверждали злые языки, из тех серебряных монет, что переплатили за эти четыре века в городскую казну караванщики, можно было бы насыпать рядышком вторую такую же дамбу.

Перед массивным зданием таможни, высившимся у въезда на дамбу со стороны Полуострова, раскинулся целый городок из пестрых шатров, палаток и бамбуковых балаганчиков. Здесь купец, истомленный пятидневным переходом по крутым серпантинам Чевелгарского тракта, имел все возможности потратить свои денежки более приятным для себя способом, нежели в кабинете сборщика таможенных пошлин. Стелющийся над мангалами сизоватый шашлычный чад — едва ли не более вкусный, чем сами шашлыки, девушки всех цветов кожи и телесных объемов, ненавязчиво демонстрирующие свои прелести, прорицатели и маги, сулящие за какую-то пикколу предсказать результат грядущей сделки, а за кастамирку — раз и навсегда стереть в порошок всех твоих конкурентов... Напористо взывали к милосердию нищие, шныряли карманники, артистично завлекали в свою компанию лохов шулера и наперсточники; тут же степенно вершили свой собственный рэкет полицейские (место было хлебное — чего там... Говорят, некий начинающий страж порядка на полном серьезе подал своему начальнику такой вот рапорт: «Испытывая крайнюю денежную нужду по случаю рождения третьего ребенка, прошу хотя бы ненадолго перевести меня на Длинную дамбу»). Словом, эдакий Умбар в миниатюре — во всей своей красе.

...Сегодня очередь двигалась совсем уж по-черепашьи. Мало того что таможенные чиновники будто бы норовили заснуть на ходу (что не мешало им неукоснительно совать носы в каждый тюк) — так еще возник дополнительный затор на самой дамбе, где строителям приспичило менять дорожную облицовку. Здоровенный чернобородый караван-баши из Кханда уже понял: таможенники — да порази их Всемогущий трясучкой и гнойными язвами! — промурыжили его столько времени, что раньше обеда его бактрианам уже не попасть на Острова никакими силами — а значит, сегодняшний базарный день пошел ишаку под хвост. Ладно, чего теперь дергаться и пускать дым из ушей... на все воля Всемогущего. Поручив присматривать за животными и товаром своему помощнику, он, чтобы скоротать время, решил прошвырнуться по палаточному городку.

Подзаправившись в одной из харчевен (лагман, три порции превосходного шафранного плова и блюдо сладких пирожков с курагой), он двинулся было назад, но застрял перед маленьким помостом, где призывно изгибалась оливково-смуглая танцовщица, всю одежду которой составляли несколько разлетающихся шелковых ленточек. Два горца с Полуострова так и пожирали ее глазами — начиная с двигающихся во вполне недвусмысленном ритме стройных бедер и матово-лоснящегося живота; при этом они, разумеется, не забывали время от времени сплевывать, как бы в крайнем омерзении («Тьфу, и чего городские в том находят? Ведь ни кожи в ней, ни рожи»), а также обмениваться между собою прочувствованными обобщениями на предмет морального облика горожанок. Караван-баши уже прикидывал — почем ему встанет более тесное знакомство с танцовщицей в ее палатке позади помоста, но тут принесла откуда-то нелегкая хакимианского проповедника — облаченную в полусгнившие лохмотья плешивую мумию с горящими как уголья глазами, — и тот с ходу обрушил шквал обличении на головы распутников, «похотливо взирающих на непотребство, чинимое падшей сестрою нашей». «Падшей сестре» все это было абсолютно по барабану, а вот караванщик предпочел быстренько слинять в сторонку: ну его к Богу в рай, а то припечатает еще, чего доброго, каким-нибудь кошмарным проклятием...

Бабу, однако, хотелось до невозможности: пять дней воздержания, шутка ли... Впрочем — какие наши годы! Он пошарил глазами вокруг себя, и — нате вам, тут же, буквально в десятке шагов, обнаружил искомое. На первый взгляд девка была неказиста — худышка годков семнадцати, да еще и с украшением в виде хорошо выдержанного, цветов побежалости, фингала под левым глазом, — но кхандец опытным взглядом оценил достоинства ее гибкой фигурки и едва только не облизнулся в открытую: эт-то, ребята, что-то с чем-то! Ну а что до рожи, так ее, как известно, в случ-чего можно и портянкой прикрыть.

— Скучаем, подруга?

— Отвали, — равнодушно откликнулась та; голос был чуть хрипловатый, но приятный. — Ты ошибся, дядя, — я не по этому делу.

— Так уж и не по этому! Может, просто настоящей цены пока не давали? Так тут все будет путем, не боись... — И, хохотнув, сцапал ее за руку — вроде шутя, но хрен вырвешься.

Девушка ответила краткой тирадой, которая запросто могла бы вогнать в краску пиратского боцмана, высвободила — одним точным непринужденным движением — свою руку из лапищи караванщика и быстро отступила назад, в проулок между залатанной палаткой и кривобоким балаганчиком из камышовых циновок; вообще-то ничего хитрого тут нет — просто вырываться надо строго в сторону большого пальца схватившего тебя человека, концевой его фаланги, — однако по первому разу такое впечатляет и, как правило, наводит на верные выводы. Но только не сейчас: раззадоренный караван-баши (это ж надо — какая-то малолетняя потаскушка будет корчить из себя недотрогу!) со всех ног ломанулся в проулок меж палатками за ускользающей добычей...

Не прошло и полминуты, как кхандец появился обратно на площади. Ступал он теперь очень осторожно, вроде как на цыпочках, и, тихонько мыча от боли, прижимал к животу правую кисть, бережно прикрывая ее левой. Ну, мужик, извиняй — сам дурак, чего тут еще скажешь... Выбить из сустава большой палец потянувшейся к тебе руки — сущий пустяк для любого оперативника ДСД, даже для зеленого новичка, а уж девушка-то была отнюдь не новичком. Чуть погодя Фей (под этим именем ее знали товарищи по Департаменту) вернулась в «свой» сектор площади, однако злосчастный караванщик навряд ли сейчас узнал бы ее, даже столкнись они нос к носу: шлюха канула в небытие, и вместо нее возник мальчишка-водонос, оборванный и чумазый, но безо всяких следов синяка под глазом — а ведь внимание наблюдателя обычно фиксируется именно на таких вот «приметах»... Вернуться на свой пост она, надобно заметить, успела как раз вовремя: слепой нищий, сидящий у самого въезда на дамбу, заунывно возопил «Помогите кто чем может, люди добрые!» вместо всегдашнего своего «Люди добрые, помогите кто чем может!» — сигнал «Ко мне!»

Розыскную ориентировку («Северянин, шатен шести футов росту, глаза серые... тридцать два года, но выглядит моложе... прихрамывает на правую ногу...») Фей, разумеется, помнила дословно, хотя в этот раз она была задействована лишь в оперативном обеспечении, непосредственно подчиняясь одному из опознавателей — слепому нищему. О том, что нищим этим является сам первый вице-директор ДСД собственной персоной, она, разумеется, даже не подозревала — равно как и о том, что Джакузи был вчера предупрежден со всей серьезностью: если его затея с облавной охотой на Тангорна не будет реализована в течение ближайших суток, то отставкой без мундира ему не отделаться... Оглашая воздух своим звонким «А вот кому воды, холодной воды со льдом!», девушка ловко ввинтилась в толпу, пытаясь с ходу угадать, кто именно привлек к себе внимание ее командира.

На дамбу как раз въезжал воз с мешками, судя по всему — кукуруза; пару мулов вел в поводу высокий худощавый горец лет двадцати восьми—тридцати, и зазор между его малиновой феской и дорожной брусчаткой составлял в аккурат требуемые шесть футов. Что же до остального... Даже если забыть о хромоте (каковая в действительности могла быть точно такой же «отвлекалочкой», как и ее давешний синяк), то уж глаза-то его были ну никак не серыми. Мешки... мешки — это серьезно, и как раз по этой причине тут барону ничего не светит. Проскочить дамбу в какой-нибудь винной бочке или ковровом тюке — ход напрашивающийся; он настолько заезжен, банален и многократно обсмеян, что именно своей опереточностью может соблазнить склонного к парадоксальным решениям Тангорна. Оттого-то таможенники и работают сегодня с предельным тщанием (среди них запущен слух: на дамбе, дабы пресечь всяческое мздоимство, работают инкогнито специальные ревизоры из Казначейства), а все повозки селян — те из-за дорожного ремонта движутся совершенно по-черепашьи — успевает незаметно обследовать специально обученная собака.

Поставив, таким образом, крест и на мешках, и на их хозяине. Фей скользнула цепким взглядом по вклинившемуся в очередь («А ну, поберегись!.. Осади в сторону — плетки захотел?!») наряду конных жандармов с их уловом — шестерыми скованными попарно арестантами-горцами, — и, убедившись, что тут полный порядок, перевела взор дальше... Так вот оно что!..

Богомольцы-хакимиане, возвращающиеся в город после Шавар-Шавана — традиционного трехнедельного паломничества в одно из своих горных святилищ. Человек тридцать, лица в знак смирения закрыты капюшонами власяниц, чуть не половину составляют припадочные и увечные — в том числе и хромые... Воистину идеальная маска; даже если удастся опознать барона (что практически нереально), как извлечь его из толпы паломников? Силой — отдав соответствующий приказ бригаде «дорожных ремонтников»? Да тут заварится такая каша, что и подумать страшно, а завтра в городе вообще может дойти до всеобщей резни между хакимианами и аританами... Выманить его на обочину? Но как?.. За этими размышлениями она едва не пропустила момент, когда «ее» слепец встал, уступая свое — весьма кормное — местечко другому члену гильдии нищих, и, стуча палкою по дорожным плитам, двинулся вслед за паломниками: это означало, что он опознал Тангорна с полной уверенностью.

Несколькими мгновениями спустя Фей из водоноса обратилась в поводыря. На некотором отдалении за ними следовали два горца — те самые, что вместе с незадачливым караван-баши глазели на танцовщицу (одним из них был Расшуа — резидент ДСД на Полуострове), а еще дальше — странноватая компания из двух полууголовного вида щеголей и зачуханного таможенного чиновника; наступил обеденный перерыв и у бригады ремонтников — они тоже гуськом потянулись к городу. Засада на дамбе свою задачу выполнила: старый конь — Джакузи — борозды не попортил...

— Он молодец, девочка. Задумано было превосходно, я ему аплодирую... Это ведь, если по-честному, чистое везение, что я сумел его расколоть — а остальные-то наши и вовсе лопухнулись. Жаль, он играет не в нашей команде...

В голосе вице-директора по оперативной работе звучала почти что нежность; что ж, победа располагает и к великодушию, и к самокритичности. Тут в его памяти вдруг всплыл столик кафе на площади Кастамира, вкус нурнонского, выпитого ими тогда за успех гондольера, и свой собственный вердикт: «Он всего лишь любитель — хотя и блестящий, и удачливый; ему повезет раз, повезет другой, но на третий он таки свернет себе шею...» Что ж, вот он и наступил — тот самый «третий раз»: ни одному человеку не может везти до бесконечности.

— А как вы сумели узнать его под капюшоном?

— Под капюшоном?.. А, так ты небось решила — он один из паломников?

— Простите?...

— Конечно, нет. Он — арестант, правый в первой паре. Лицо замотано окровавленной тряпкой, а хромают они все: кандалы — это тебе не фунт изюма...

— Но жандармы...

— Жандармы — самые что ни на есть настоящие. А он — действительно арестант, в том-то и весь смысл! Отличное решение, по-настоящему изящное... Ты, главное, не останавливайся и не открывай рот, а то люди оборачиваются. Учись, девочка, пока еще живы мастера... Я не про себя — про него.