Сидя за праздничным столом, он поглядывал на жену, на её колени, обтянутые светлым нейлоном, на бежевую юбку и белые сапожки и завидовал себе: какая она у него обольстительная! Другая женщина за столом, хозяйка, хотя и ровесница жены, была уже грузновата, носила брюки и просторную кофту. Выпивали, закусывали, снова выпивали, в голове уже плыл приятный туман, а до Нового года оставалось ещё немало времени. Расположились в гостиной. Гость сразился с хозяином в блиц-шахматы: играл с большим азартом – и быстро проиграл; хозяин довольно усмехнулся. Хозяйка потрепала побеждённого по волосам: «Ничего, повезёт в любви». Хозяин стал показывать гостье альбомы по декоративному искусству – множество полезных советов для украшения интерьера. А хозяйка позвала гостя на кухню помочь приготовить глинтвейн.

Они стояли у плиты, наливали вино, добавляли и смешивали специи: гвоздика, корица, лимон, мускатный орех, – перебрасывались редкими словами… Вдруг, как будто под воздействием горячего винного пара и пряностей, наступила чуткая тишина, и ему показалось, что хозяйка широким бедром прикоснулась к нему. А потом – уж точно не показалось – положила руку ему на плечо. Сняла запотевшие от пара очки и смотрела на него, близоруко щурясь. Приблизила к нему лицо. Лёгкий, почти неощутимый поцелуй. Губы такие же медовые, как и голос. Убавила температуру – «пусть томится на медленном огне», – взяла его за руку и быстро повела, минуя гостиную, наверх, в маленькую спальню. В темноте у неё было совсем другое тело, чем представлялось при свете. Смелое, размашистое, бесстыдно-откровенное – даже одежда, казалось, не мешает. На него налетел вихрь поцелуев, объятий, прикосновений, – счастливо напряг в нём каждую жилку и через десять минут отпустил…

На плите всё ещё мирно томился глинтвейн. Они процедили его через ситечко, разлили по кружкам, пригубили. В гостиной хозяин всё так же продолжал показывать гостье альбом. У гостя в голове сгущался туман, но он заметил, что у жены юбка задрана как-то слишком высоко. А один сапожок наполовину расстёгнут. Она поймала его взгляд, встала, одёрнула юбку. Вернулись за стол, отведали глинтвейн, хозяин похвалил его крепость и аромат. Перешли на шампанское – и под звон бокалов успели проводить старый год и встретить новый. Встали все четверо в кружок, тесно сдвинулись, обнялись, расцеловались. Включили медленное танго – и стали танцевать кто с кем попало… В какой-то момент он даже ощутил бороду хозяина на своём бритом подбородке – и постарался поскорей выскользнуть из его объятий.

Хозяйка подхватила супруга – и вместе они заскользили, как-то удивительно плотно и ладно прильнув друг к другу. Свободный покрой её одежды, оказывается, был хорошо продуман: даже плавные движения выглядели неожиданными и резкими, как вылазки из засады. Те же самые бёдра, которые недавно распахивались перед ним, теперь широко раскачивались в такт движениям мужа. Через его плечо она смотрела на гостя и посылала ему загадочную улыбку, полную то ли свежей памяти, то ли смутных обещаний. По тому уколу ревности, который он вдруг ощутил, видя её в уверенных объятиях мужа, лихо вертевшего её крупное тело, он подумал, что ширококрылая птичка таки успела запустить коготок в его сердце.

Потом хозяин танцевал с гостьей, которая испытующе на него поглядывала. Движения у этой пары были неслаженные, они не попадали в такт друг другу, хотя хозяин очень старался, – а гостья в ответ на его слишком тесные объятия отстранялась и поглядывала на мужа. Тот чувствовал себя как глинтвейн, томящийся на медленном огне. То ему казалось, что между ними уже что-то случилось и теперь она разыгрывает невинность, то он успокаивался, видя рваный, неуверенный рисунок их движений.

Вскоре в танец вступили обе женщины. Хозяйка вела гостью, окружала её своей пышной статью, и та поддавалась, словно таяла в её руках. Ему даже почудилась какая-то женская истома и страсть в том, как они обвивали друг друга, сливались в объятиях. При этом, кружась, они поочерёдно поглядывали на него, жена подмигивала, хозяйка прищуривалась. Они словно показывали ему себя как единое целое, сверхженщину, которая могла бы принадлежать ему, но в нём не нуждалась, потому что они любили друг друга. Но любили опосредованно, через близость к нему. Потом они разомкнулись и стали танцевать, положив друг другу руки на плечи, меряясь взглядами, словно пытаясь заворожить и подчинить соперницу. Кто шире раскачивается, чья талия гибче, грудь выше, глаза ярче. Словно готовились к схватке, и в их лицах появилось что-то надменное, вызывающее.

Он почувствовал себя героем этой драматической сцены и вклинился между ними, не прерывая танца, обнял обеих за талии; и так, продолжая дуэль, с ним в роли секунданта, они медленно танцевали, раскачиваясь втроём в едином ритме. В какой-то момент ему показалось, что не он ведущий в этом танце: хозяйка сильными руками притянула их к себе, равновеликая сразу обоим, – только вдвоем с женой они были под стать размаху её крыльев, разлетающимся краям её кофты. Он крепче обхватил стан хозяйки, она с готовностью к нему прильнула, и опять в его руках послушно волновались две отзывчивые танцовщицы. Духи жены пахли ландышем, хозяйки – жасмином, он утопал в этих парфюмных облаках, веющих на него с двух сторон. Вдруг он ощутил, что две женские руки, охватившие его сзади, ласкают друг друга, ищут близости за его спиной, сплетаются пальцами… Хозяин стоял поодаль и с изумлением наблюдал за женщинами, перебегал взглядом с одной на другую, как бы тоже ища себе место среди них…

Подошли к столу, выпили остатки глинтвейна, и гости засобирались домой. Хозяин предложил:

– Куда же вы на мороз? Оставайтесь до завтра! Есть ещё две бутылки шампанского.

Хозяйка поддержала:

– Ночуйте у нас! Большая спальня – ваша.

Жена взглянула на него вопросительно – даже просительно. Он представил себя в этой большой спальне, которую недавно мельком увидел на пути в маленькую. Огромная кровать, горки подушек… С одной стороны запах ландыша, с другой – жасмина, и эти запахи путаются и переплетаются вокруг него. А то и, позабыв о нём, прямо сливаются в одно облако. Потом представил на своём месте хозяина… И вдруг ощутил себя опустошённым. За эту новогоднюю ночь он пережил столько чувств, что они могли бы составить целую энциклопедию: от азарта до ярости. И выдавил из себя, отвечая на взгляд жены:

– Надо ехать. Завтра дела.

Вызвали такси и, закутавшись, вышли на мороз, провожаемые пожеланиями новогоднего счастья. Ехали, быстро трезвея, и ему опять не давал покоя всё тот же вопрос: чем его жена занималась с хозяином, пока он уединялся с хозяйкой? Вспоминал, как неуклюже, но старательно они подлаживались друг к другу в танце.

Вдруг жена, словно прочитав его мысли, спросила:

– О чём вы так оживлённо разговаривали, пока готовили глинтвейн? Мы зашли на кухню налить вина, а вы нас не заметили, так увлеклись беседой.

– Уже не помню, – хмуро ответил он. – Светские сплетни.

И вдруг осознал спасительный смысл её фразы. Двойное алиби. Теперь они оба вне подозрений. Пока жена с хозяином рассматривали альбомы и пили вино, они с хозяйкой готовили глинтвейн, поглощённые разговором. А если уличить её во лжи, то нужно признаться и в собственной…

Он положил ладонь на её нейлоновое колено под шубкой:

– Не холодно?

– Теперь нет.

Она прикрыла его ладонь своей – и началась яростная любовная схватка двух ладоней на её колене.

Войдя в дом, они сразу крепко обнялись.

– Давай потанцуем! – вдруг предложил он. И почему-то добавил по-английски: – Dance me to the end of love.

Она прильнула к нему:

– Ты очень-очень! Я тоже. Ещё бы! В этом году у нас ещё ничего не было…

Подошли к столу, выпили остатки глинтвейна, и гости засобирались домой. Хозяин предложил:

– Куда же вы на мороз? Оставайтесь до завтра! Есть ещё две бутылки шампанского.

Хозяйка поддержала:

– Ночуйте у нас! Большая спальня – ваша.

Жена взглянула на него вопросительно – даже просительно.

Они выпили ещё по бокалу шампанского, прокричали трижды «с новым счастьем!», все расцеловались и разошлись.

В большой спальне горел уютный розовый ночник, они с женой разбросали одежду по креслам, утонули в свежих прохладных простынях и, успев только пролепетать друг другу несколько нежностей, провалились в сон…

Вдруг он проснулся от мягкого прикосновения: хозяйка, вся в белом, прижав палец к губам, звала его за собой. Маленькая спальня была пуста.

– Он ушёл спать к себе в кабинет, – шепнула она.

На этот раз всё начиналось медленно. Он сам снял с неё очки и стал целовать глаза, испытывая необычайное наслаждение от этих тёплых, влажных прикосновений. Выпростал её руки из просторной ночной рубашки и долго ласкал плечи и полные, ленивые груди, а она наклоняла их над его лицом, чтобы он ловил губами их нависшую тяжесть. Сбросила рубашку, как лягушачью кожу, повернулась к нему, прижалась… но медлила, позволяя свободно течь времени и накапливаться истоме. И вдруг резко опрокинула его навзничь и стала бёдрами сильно вбивать в пружинистую кровать, не впуская в себя, но твёрдо усмиряя, мучая, напрягая. Потом впустила с внезапным захлёбом – и опять всё слилось в вихре. Подушки валялись на полу, призрачно белея. В её движениях он распознал дразнящую уклончивость: когда у него начинался сильный прилив, она отстранялась, чтобы через минуту, сдержав и успокоив, ещё сильнее вобрать в себя. Казалось, она томит его, как вчерашний глинтвейн, на медленном огне, не дозволяя вскипеть. Время то ли летело, то ли остановилось, ему запомнился один стоп-кадр: она сидит на нём, крепко упираясь напрягшимися коленями в постель, отогнувшись всем телом назад и закинув локти за голову, а он тянется руками к медленно качающимся грудям и не может дотянуться…

Вдруг из-за стены ему смутно послышался хорошо знакомый, сдавленный стон жены, похожий на крик раненой птицы. Он встрепенулся, но хозяйка наклонилась и закрыла ему рот долгим, изнуряюще-пронзительным поцелуем. Опять разожгла его до точки кипения, но уже не стала охлаждать, а позволила перелиться через край – мимо себя. Он извергнулся бурно, всем тем желанием, которое накопилось в нём за эту ночь в ожидании новогоднего счастья. Быстро стало клонить ко сну. Она подложила ему под голову подушку, укрыла одеялом, поцеловала, шепнув на одном дыхании, как ребёнку: «Спи, милый!» Уже засыпая, он услышал, как она тихо вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. В соседней спальне раздался её голос…

Уже начало светать, когда он проснулся от скрипа дверей и в белеющих сумерках вернулся в большую спальню. Жена спала, он лёг рядом, уткнулся головой в подушку. В ноздри ему ударил запах жасмина…

Было уже далеко за полдень, когда его разбудили яркий свет и смех: жалюзи были подняты, солнце било в глаза, рядом с кроватью стояли жена с хозяйкой – уже не в брюках, как вчера, а в тёмно-бордовой короткой юбке, открывавшей её колени и крутой подъём бёдер. Жена была одета в незнакомую ему просторную сиреневую блузку с низким вырезом.

– Подарок! – воскликнула она, чмокнула хозяйку в щёку и пригласила мужа полюбоваться.

Блузка ей в самом деле очень шла, бросая яркий отсвет на её лицо, и жена выглядела в ней чуть-чуть незнакомой, помолодевшей и вместе с тем более степенной, вызывая в нём какой-то смутный рой желаний, словно они с хозяйкой соединились в одно целое.

Вчетвером позавтракали, допили шампанское, встали в кружок, обнялись на прощание.

Вызвали такси, и гости, закутавшись, вышли на мороз, провожаемые пожеланиями новогоднего счастья. Жена в машине прижалась к нему, он положил ладонь на её нейлоновое колено под шубкой:

– Не холодно?

– Теперь нет.

Она прикрыла его ладонь своей – и началась яростная любовная схватка двух ладоней на её колене. Поскорее бы добраться до дому! На него уже накатывало предчувствие особенно горячей, пронзительной близости. И вместе с тем он ощущал, что в его желание затесалось что-то постороннее, колющее, какой-то острый угол, на который оно натыкается. Глинтвейн, жасмин, близорукий прищур… этот образ бередил его – и усиливал влечение к жене.

Войдя в дом, они крепко обнялись.

– Давай потанцуем! – вдруг предложил он. И почему-то добавил по-английски: – Dance me to the end of love.

Она прильнула к нему:

– Ты очень-очень! Я тоже. Ещё бы! В этом году у нас с тобой ещё ничего не было…

Они танцевали, ощущая лёгкость и праздничность во всём теле. И вдруг он чуть не взвыл от боли, осознав, что если он сейчас же не увидит хозяйку, не обнимет её до хруста костей, не вольётся в её вихрь, то умрёт от тоски. И так суждено ему до скончания дней – ползти по её следам, за её тёмно-бордовой юбкой, умоляя, жалуясь, угрожая.

– To the end of love, – повторил он, уже не соображая, что говорит.