Это было самое долгое лето в его жизни. Двадцать два года, университет уже позади, впереди – неизвестность.

Рижское взморье, несколько шагов вверх по дюне – и земля исчезает… Снял комнатку в большом частном доме, который на лето весь сдавался жильцам. Десять-двенадцать комнаток, все плотно заселены. В одной из них жила она. Нежное имя Лиля. Смешная, милая, грустная фамилия: Самокаткина. Из города Шахты Ростовской области. Работала в заводской администрации. Муж умер несколько лет назад. Она удивлялась морю, песку, простору, радовалась, как ребёнок, не верила, что такое бывает на свете. В её городе такое и присниться не может. Они быстро сблизились, были очень добры и внимательны друг к другу. Ни разу не поссорились. Много смеялись. Но в конечном счёте это была всего лишь приятная, возбуждающая игра мышц. Иногда ему чудился запах угольной пыли на её плече, но этого быть не могло, они каждый день купались в море. Вероятно, самовнушение от слова «Шахты». Ночевали то у него, то у неё, а когда уставали – врозь. Продолжалось это дней десять, пока у неё не кончился отпуск. Без иллюзий, без претензий, без страданий. Он думал о том, чтобы как-нибудь навестить её в Шахтах, заодно и узнать, какая она, настоящая жизнь в глубинке, но эти мысли быстро прошли.

Обитатель одной из комнаток, азербайджанец, хотя и говорил с акцентом, но умел удивительно точно подбирать слова. Наблюдая за тем, как он перебирается из её комнаты в свою, сказал добродушно:

– Ты лоснишься, как намасленный кот.

И это была правда.

Сам сосед тоже лоснился. На взморье он приобрёл подругу – красивую, рослую, с очень белой кожей, живыми умными глазами. Не понятно было, чем её привлёк, – разве что ростом, а может быть, красочной речью. Он с завистью наблюдал за их романом и даже чуть-чуть ревновал, особенно когда выяснилось, что курортом у них дело не закончится – она уезжает с ним в Азербайджан.

После отъезда Лили он полюбил вечерние прогулки вдоль моря – и встретился с Дианой. Юная, лет девятнадцати. Золотистые волосы, светлая кожа – внешность скандинавская. И фамилия Кронберг. Но по матери еврейка, и именно это наследие было для неё решающим. Они говорили в основном о том, как хорошо было бы уехать из СССР в Израиль, работать на благо своего народа. Больше говорила она, а он слушал, восхищаясь её красотой и ранней зрелостью суждений – но и побаиваясь её категоричности. Свобода, борьба, работа, родина, сионизм – всё это было прекрасно, но он был настроен более лирически, а эта нота в ней не прорывалась. Он так и не понял, чего она от него ждала, и сам ни на что определённое не отважился. Хорошо было подолгу с ней ходить вдоль моря в предвечерние часы, но ни разу не возникло такого, чтобы он решился взять её за руку или коснуться плеча. Всё было отложено на потом, когда она повзрослеет. Она и в самом деле писала ему регулярно, хотя и нечасто, а через год сообщила, что уезжает с родителями из страны. К этому времени он о ней уже не думал.

Поскольку с Дианой дальше разговоров не шло, да он особо и не страдал, однажды он пошёл на танцы – и в первый же вечер познакомился с Раей. У него забилось сердце, когда он услышал её певучий голос. После первого же танца они отошли к ограде – и долго говорили, глядя на танцующих, а потом и вовсе ушли с площадки, бродили по парку. У него в первые дни знакомства сжималось сердце: неужели она? Тоже еврейская девушка, но совсем другая: меньше идей, больше эмоций. Живые блестящие глаза, заразительный смех. Сразу чувствовалось что-то родное, семейственное; она заботливо спрашивала, как он живёт и чем питается. Уже через несколько дней он побывал у неё в гостях в Риге, познакомился с доброй и жизнерадостной мамой-врачом, вкусно пообедал и даже с благодарностью за гостеприимство принял ванну, поскольку в его хибарке такого удобства не было. С удивлением обнаружил, что вода сильно потемнела, хотя он каждый день купался в море. С Раей всё было как-то наполовину. Они обнимались и целовались, но она ускользала и была не готова к полной близости. Тяжело дышала, закрывала глаза – и отстранялась.

Выяснилось, что у неё есть друг по имени то ли Вадик, то ли Владик – она так быстро его произносила, что сливалось в ушах. Он был младше её на год, жил в доме напротив, они могли даже переглядываться из окон – но сейчас на месяц уехал с родителями. Она за него беспокоилась – он учился в каком-то лесотехническом или технотекстильном институте и никак не мог сдать экзаменов, всё время проваливал их, и родители увезли его подальше, на хутор, чтобы он сосредоточился на подготовке. Она показала его фотографию: приятное, улыбчивое лицо, но гладкое, без следа мысли. Рая ещё не знала, насколько серьёзно сложатся их отношения, и не отказывалась от новых знакомств, но разлука скорее подогревала её и настраивала в пользу Владика. Она часто напевала: «Не той бы улицей прошёл, меня б не встретил, не нашёл…» – так, на улице, она и познакомилась с Владиком. Рая серьёзно думала о семейном будущем, и было уже ясно, что она станет такой же, как её избранник, растворится в нём, будь он гений или пустышка. Живая, умная, хороший друг и верная возлюбленная… Но всё это примет форму суженого. Если выйдет за Вадика, то станет как Вадик. Ему было хорошо с Раей, но по-настоящему его чаровал только её голос. Они держались за руки, целовались и поверхностно ласкали друг друга, но чувствовалось, что дело идёт к дружбе. Ровной, сердечной… отсутствующий Владик ей всё-таки ближе. На этой ноте – будем звонить и переписываться – они и расстались.

Поздний август, на море похолодало, он уехал в Москву. Рая ему писала, он ей звонил, но после того, как вернулся Владик, там всё чётко обозначилось и ускорилось…

Что ж, дружить так дружить, тоже хорошо. Совсем не больно. Но Рая, как настоящий друг, продолжала заботиться о нём и чувствовать ответственность за его судьбу, которая по её вине сложилась не так прекрасно, раз она выбрала другого. И она решила познакомить его с Ритой, дальней родственницей в Москве. Рита умная и глубокая и должна ему понравиться; правда, у неё были какие-то тяжёлые переживания, от которых она теперь отходит. Для неё тоже будет важно познакомиться с ним. Рита уже готова к новой жизни.

В середине сентября они с Ритой встретились в парке: тепло, солнечно, начало бабьего лета. Рита была красивой – ровно настолько, чтобы он мог в неё влюбиться. Ему не нравились слишком красивые женщины, которые принадлежат как бы всему мирозданию, небесному идеалу или земной гармонии. Он заранее испытывал усталость от того, что придётся бороться за их красоту, чтобы привлечь внимание к себе, маленькому, невзрачному. А Рита была именно такой, что можно надеяться на долгое счастье взаимного узнавания. Обычно это становится ясно в первую минуту-две, а потом уже проясняются всякие тонкости, что-то подтверждается, что-то нет. Но это уже теоремы, сложные правила вывода одного суждения из другого. А аксиома даётся сразу и не требует доказательств. Либо есть, либо нет. «Есть», – сказал ему внутренний голос.

Они ходили по парку, вышли к реке, повернули обратно, – всё это как будто по воздуху, не касаясь земли, – и говорили, говорили. Говорил больше он – она внимательно слушала. И всё понимала, хотя не со всем соглашалась. Ему нравилось, что она во всё вкладывает себя, не порхает в лёгкой светской болтовне, но ищет чего-то лично ей близкого. Она многого не знала про тот мир литературы, театра, кино, куда он постарается её ввести.

– Я давно нигде не бывала.

– Надо это наверстать! – не выясняя причин, он нащупывал пути в будущее. – Хорошо бы сходить туда… и туда… И вот это посмотреть. Я достану билеты… А эта книга у меня есть, почитаете – не пожалеете…

Она кивала. Вместе с тем была в ней некоторая рассеянность, словно она на миг куда-то ускользала от него. А потом возвращалась – с тем же вниманием, даже усердием: «да, это важно…», «я тоже думала об этом…», «от этого многое зависит…», «я уверена…», «пора этим заняться…». Она была с ним – живая, думающая, готовая читать, смотреть, обсуждать то, что он ей подскажет.

Стемнело, пора расставаться, дошли до метро. Она задумалась – и, как будто приняв какое-то решение, сказала:

– Провожать не надо, а вот если хотите, приходите ко мне в гости.

Все эти дни он думал только о ней, пытался понять, вообразить… Он заметил в ней черты решительности, даже резковатости. «Раз так, то так!» – порой добавляла она. «Может ли такая женщина броситься в омут? – спрашивал он себя. – Да, может. Захочет ли – уже другой вопрос». Эта её возможная бесшабашность кружила ему голову. В памяти всё время прокручивалось «Бабье лето», хит сезона:

Он уже готовил себя к погружению в этот омут, хотя вовсе не собирался в нём утонуть. Он хотел выйти из него с верной спутницей, разделяющей с ним и крутые виражи жизни, и долгий труд, и упорное движение к цели. Глубокая, откровенная, порывистая, в меру жёсткая…

Помимо уже заготовленной книги в подарок, он тщательно выбирал вино и запасся тремя бутылками: шампанским, белым сухим и красным сладким десертным, решив действовать по обстоятельствам. Он уже воображал, как они, обнявшись, долго смотрят в глаза другу другу, они у неё тёмные и мерцающие. И, наглядевшись, слившись зрачками, начинают входить друг в друга, как бы ввинчиваться по спирали, как открывают пробки, чтобы разлить вино…

Судя по просторной и несколько эклектичной прихожей, квартира была большой, может быть, коммунальной. Она его провела в комнату, где уже стояли на столе закуски, печенье, конфеты. Обрадовалась книге и чмокнула его в щёку. Он вытащил из портфеля бутылку сухого. Продолжили разговор, который начался в парке. Внутренне она держалась с ним на таком же расстоянии, не ближе, но и не дальше. Как и тогда, на что-то отвлекалась, к чему-то прислушивалась – и снова к нему возвращалась, вникала, размышляла вслух. Было хорошо. Бутылка подходила к концу, он уже готовился достать красное и представлял, что вот-вот они подвинутся ближе друг к другу…

Вдруг в соседней комнате послышался какой-то шум. То ли стук, то ли стон. Через минуту звук повторился.

– Я сейчас, – сказала она и вышла.

Шум усилился. Она вернулась и резковатым тоном сказала:

– Пойдёмте, я хочу вас познакомить.

Он вошёл в соседнюю комнату. На диване лежал, свесив ноги на пол, грузный мужчина. Рубашка на нём была полурасстёгнута, видна была грудь с редкими волосками и красноватым оттенком кожи, а волосы на голове были рыжие. Из разодранных на колене джинсов торчало пухлое розоватое колено. Он бормотал что-то невнятное и пытался поднять и переместить свои ноги в кедах на диван, но это ему не удавалось. Он был мертвецки пьян и похрапывал.

– Это Игорь, – сказала Рита. – Был соседом, а стал мужем. Сейчас я с ним разберусь.

Она опустилась на колени и стала расшнуровывать его кеды, сняла их, передвинула его ноги на диван.

– Теперь он поспит, – сказала она и выключила свет.

Вернулись в первую комнату, сели за стол. Время как будто застыло, не двигалось дальше.

– Невероятно талантливый, – сказала она. – Гениальный переводчик. Знает пять языков.

– Но как же он работает… в таком состоянии?

– Да, такое состояние, увы, ему присуще. Ничего не поделаешь.

– А вы? Вам же должно быть очень трудно.

– Ничего не поделаешь, – резковато повторила она. – Я его люблю.

После этого не было ни красного, ни шампанского. Они ещё посидели, молча выпили чаю с печеньем.

– Вам, наверно, пора уходить, – сказала она. – Простите. Я сама не знала, как получится. Получилось вот так. Хорошо, что вы узнали.

Он не помнил, как добрался домой. Повалился на диван, уткнулся лицом в подушку. И долго плакал злыми сухими слезами, пока не потекли мокрые. «Бабье лето! – звенело у него в голове. – Омут! Почему у меня в жизни нет даже омута? Никто не хочет меня туда затащить».

Не поднимаясь с дивана, он провалялся всю ночь. А утром встал другим человеком. Как будто вчера ему было двадцать. А сегодня уже двадцать пять.