Весна. Последний класс школы. Уже вовсю начинается предвузовская гонка. Репетиторы, зубрёжка, в какой вуз подать, какие там проходные баллы… Успеваемость, экзамены, аттестат…

Вдруг он удостоился внимания одноклассницы. Он и раньше на неё поглядывал, хотя особо не думал о ней. Уж очень они были не пара. Он – круглый отличник, несомненный медалист, готовился к поступлению в один из самых престижных вузов. Она – крепкая четвёрочница. Отвечала звонко, уверенно, толково, но – от сих до сих. В пределах программы и домашних заданий. А главное – она была сделана из другого теста. Крепкая, смуглая, мускулистая – всегда пятёрка по физкультуре. А когда она приходила на школьные вечера в туфлях на каблуках, было видно, какая она уже сформированная женщина. Налитая зрелой тяжестью. Ступала твёрдо, чеканно, и думалось: сколько сердец она раздавит этим каблуком!

Его же она в упор не видела. Хотя он не уступал ей по росту, но всё равно: мальчик другого калибра. И вдруг в марте подошла к нему, заговорила о персонажах, которых они только что обсуждали на уроке литературы, и предложила погулять после классов, обсудить подробнее. Несколько раз они так прогуливались из школы до её дома. Однажды сходили в кино, откуда сбежали посреди сеанса, что их сблизило: невыносимо глупая комедия. Выяснилась природа её смуглости – цыганская кровь. В ней было обаяние простой, чуть грубоватой, весёлой, задорной женственности, даже с примесью мужественности. Говорила мягко, дружелюбно, много смеялась, но чувствовалось, что она может быть дикой и опасной, что она физически смелая, может даже подраться. Она и дралась в детстве с мальчишками до крови, а потом они вдруг захотели с ней бороться, не слишком даже сопротивляясь, чтобы она клала их на лопатки.

– Драка и борьба – два разных возраста, – смеялась она.

Он начинал влюбляться, но не позволял своим чувствам зайти слишком далеко, понимая их безнадёжность.

Вскоре она предложила ему вместе позаниматься, подготовиться к вступительным экзаменам. Оказывается, она собирается поступать в тот же вуз, что и он. Дома у неё тесно и неуютно, может быть, у него? Договорились на следующий день.

Позанимались час, ничто не отвлекало, родители были на работе.

– Ох, надо размяться, – сказала она и прошлась по квартире.

Вдруг он услышал странный звук: подтянувшись за притолоку, она раскачивалась, как на турнике, в проёме открытой двери между комнатами. Делала это легко и свободно. Он подошёл, залюбовался. Загадочно улыбаясь, она пружинисто подтягивалась, выбрасывая тело вперёд. Вдруг, раскачавшись, сильным толчком забросила ноги ему на плечи. И, крепко обхватив, притянула к себе. Это было опасно. Он еле успел её подхватить – и, удержавшись на ногах, донёс до дивана. Она опять, словно дурачась, охватила коленями его голову, а он обнял её бёдра и уткнулся ей в живот. Лежал, сжимая руками охапки сильной упругой плоти, которая в свою очередь прижимала его к себе. Потом она немного приподняла его – и он ощутил её бедро у себя между ногами. Это бедро шевелилось, бурлило, укачивало – и вдруг он почувствовал, что его накрывает волна пронзительного наслаждения, приливает, захлёстывает… Стало влажно.

– Прости, – шепнула она ему. – Я убила твоё желание.

И вдруг громко расхохоталась:

– Мокрое дело!

…Собрала свои тетрадки. Поникший, он пошёл её провожать; по дороге молчали. Больше они вместе не занимались. Это оказалось и не нужно: без всякой помощи она поступила в тот же вуз. Но и там они почему-то не общались. Пробегали мимо, не здороваясь. Что стояло между ними? Соучастие в преступлении – убийстве желания? Он не смог бы объяснить…

Уже на третьем курсе, в весенний семестр, они оба сидели в большой поточной аудитории на лекции блестящего профессора, всеобщего любимца. Сама атмосфера была наэлектризована, в перерыве все возбуждённо переговаривались. Вдруг она к нему подошла и заговорила – так же внезапно, как в школе три года назад. Выхватила нитку из лекции – и сплела из неё не слишком сложный шутливый узор. Он тоже что-то приплёл к этому узору, разговор пошёл живой, весёлый – без малейшего напоминания о прошлом. Она общалась с ним как будто впервые – ему даже на миг почудилось, что она его не узнала. Сама она немного осунулась – или он за это время вырос, но она показалась ему какой-то более лёгкой, ниже ростом, «соразмерной».

Вдруг спросила:

– Ты, наверно, Восьмое марта не празднуешь?

Он улыбнулся, пожал плечами.

– Я тоже не праздную. Значит, есть повод отпраздновать наше единодушие в этом вопросе. На самом деле у меня скоро день рождения. Семья, родственники… А восьмого, когда всё утихнет, заходи, если сможешь. Никого не будет…

Когда через несколько дней он шёл по знакомым улицам, его грызли сомнения. Зачем? Чего он хочет или не хочет? Он уже целый месяц был влюблён в первокурсницу и всё это время пребывал в приподнято-романтическом настроении. Никаких реальных отношений там и близко не было, только несколько совместных походов на выставки и концерты – но удивительное родство душ! Он воображал, что это надолго, может быть, навсегда. И его пощипывало чувство вины: не совершает ли он измену, отправляясь на встречу с бывшей одноклассницей, – непонятная интрига, неясные последствия? А между тем оставался в его прошлом этот болезненный узелок, который хотелось бы развязать. Да и просто узнать, как ей теперь живётся, чем дышится – уже однокурснице.

Стол в её комнате был накрыт, и первый тост был, конечно, за «виновницу». Произнеся это слово, он смутился, даже чуть покраснел, словно нечаянно напомнил ей о прошлом. Но это смылось потоком следующих тостов. В том числе, конечно, за виновниц, за всех женщин, которые… В обоснование этого тоста он дошёл даже до матриархата, которому хорошо было бы возродиться в нынешних условиях, поскольку патриархат заводит человечество в тупик. Она смеялась и сочувствовала всему, что он говорил, да и сама не молчала, отпуская язвительные реплики об институте, о профессорах, студентах. Рассказала об экзамене по философии, где ей достался сложный билет: опровергнуть средневековые доказательства бытия Бога. Она опровергла, показав, что ни одно из них ничего не доказывает, а вращается в замкнутом логическом кругу. Экзаменатор, поставив ей «отлично», расслабленно пошутил: «Выходит, что Бога нет?» – «Как нет? – ответила она, забрав зачётку. – Конечно есть. Только доказать нельзя». Экзаменатор ошарашенно посмотрел ей вслед.

Трудно сказать, за что они только не пили, посылая свои благословения всему сущему. И за Москву, и за Париж, и за Феллини, и за Солженицына, и за космос, и за хаос… В какой-то момент она прервала этот заздравный ряд и спросила:

– А как вообще у тебя?

– Хорошо!

– И в личной жизни?

Он подумал и сказал:

– Прекрасно!

– Это видно, – сказала она, на него не глядя. И добавила: – За версту.

Смешивали разные напитки, пробовали, оценивали, угощали друг друга из своих бокалов. Не заметили, как настала полночь.

– Ну всё, метро закрылось, – сказала она. – Родители сегодня уже не вернутся. Останешься?

Он остался.

Это было то же самое тело, которое когда-то, три года назад, убило его желание. Он узнавал его и не узнавал. Оно было таким же сильным и смелым. Если бы они боролись, она могла бы его перебороть. Но оно уже не было таким налитым и тяжёлым, как бы рвущимся из своей оболочки. Оно вошло в свои берега. И открывало ему брод через своё глубоководье. Оно отвечало ему, следовало за ним, и он вдруг впервые ощутил, что означают в отношении женщины такие слова, как «принадлежать» и «отдаваться». В его предыдущем, достаточно скромном опыте это подразумевалось. А что ещё она может делать, как не отдаваться? А с этим телом был другой, памятный счёт. Оно могло нападать, одолевать, покорять, присваивать… Именно поэтому сейчас столь новым и пронзительным было ощущение его отдачи. Гордой, на равных, но при этом знающей своё естество и призвание. Эта новая женщина не уступала ему в размахе и силе движений, она не поддавалась, а именно отдавалась, как отдаётся волна, подхватывая пловца и неся его на себе. Он режет её своим телом, а она, впуская его в себя, отдаётся ему силой встречного удара, который может его сбить, затопить, – но это всё равно отдача, она в природе самой волны. И чем круче она билась в него, тем сильнее он становился, её покоряя, в неё врезаясь.

Они коротко засыпали – и снова пробуждались, как будто выныривая из тихой глубины океана на шум и ярость волн. Чуть-чуть посветлело, точнее, посерело за окном, когда сильнейшим всплеском они опять сотрясли и оглушили друг друга. Разлепились, раскинулись в блаженной истоме.

– Три раза! – воскликнула она. – За такую короткую ночь. Ты классный! Кто бы мог подумать! А я у себя и со счёту сбилась.

В белеющем сумраке он смотрел на смуглоту её рук и ног, на то, что, оказывается, так давно мучило его, не давало покоя, – и видел её не лежащей с ним здесь и сейчас, а той, какую видел на школьных уроках физкультуры, когда она балансировала на бревне, вытягивая то одну, то другую ногу, лазила по верёвочной сети, прыгала через «козла». Напряжение мышц, матовый блеск упругой кожи. Прежнее влечение было сильнее того, что он испытывал сейчас. Но если вычесть из того влечения это, в остатке почти ничего не оставалось. Кажется, впервые за три года он испытал настоящий, глубокий покой…

Они проснулись, когда солнце уже вовсю играло бликами на стене, на постели. Он чихнул, как будто в ноздри ему попала солнечная пыль.

– Послушай, – сказала она, – мне нужно кое-что тебе сказать.

Он испугался этих слов и тех объяснений, которые придётся ей давать. Та девочка… Чувство вины заново проснулось в нём с этим утренним пробуждением, сиянием солнца.

– Не знаю, что ты подумаешь, – сказала она, – но не всё так просто. Я люблю одного человека. А он меня не любит. Наверно, так будет всегда. Я себе не принадлежу, собой не распоряжаюсь. Но мне хотелось ещё раз встретиться с тобой. Один раз. Понимаешь, один. И я так счастлива, что у нас с тобой был этот раз! Другого не будет…

Она его не провожала. Он шёл по свежевыпавшему, но уже подтаивавшему снежку, солнце сияло, умножая его белизну, и он чувствовал себя виноватым, но и счастливым, потому что ему удалось перевернуть страницу, на которой так долго была заложена книга памяти, и впереди было ещё много совершенно чистых страниц.

В институте они опять пробегали мимо, не здороваясь. Но теперь в этом не было боли и загадки, а скорее чувство полного выздоровления – и бережной, молчаливой, чуть ли не вечной любви друг к другу.

Через год в институте прошёл слух, что она вышла замуж за лётчика-испытателя. А ещё через год – что он разбился в учебно-тренировочном полёте. Кто мог проверить эти слухи? Да и кого это касалось? Все уже готовились к выпускным экзаменам. Да и она недолго прожила после окончания института. Никто из бывших одноклассников и однокурсников не знал, отчего она так рано умерла. А он ещё долго вспоминал её полёт в дверном проёме.