Когда Флоренция лишилась такого великого гражданина, так пламенно всеми любимого, все оказались в растерянности, причем страхом охвачены были в равной мере и победители, и побежденные. Мессер Ринальдо, предвидя уже свое печальное будущее и решив до конца выполнить свой долг и перед самим собою, и перед своей партией, собрал у себя многих дружественных ему граждан и сказал им следующее: он ясно видит, что они сами навлекли на себя грядущую гибель, поддавшись на мольбы, слезы и деньги своих врагов и, не уразумев, что им самим вскоре придется умолять и плакать, но тщетно — их слушать не станут, слезы их не вызовут жалости, деньги же, ими полученные, им придется вернуть полностью, да еще заплатить ростовщические проценты пытками, казнями и ссылками. Лучше им всем было терпеть и молчать, чем оставить Козимо в живых, а его сторонников в стенах Флоренции, ибо больших людей либо совсем не надо трогать, либо уж по-настоящему кончать с ними. В настоящий момент единственное, что, по его мнению, можно сделать, это вооружиться и быть начеку в городе, чтобы, когда враги опомнятся — а это произойдет весьма скоро — их можно было изгнать силой оружия, раз уж не оказалось возможности сделать это силою закона. Но единственное спасительное средство — то, о котором он уже неоднократно говорил: перетянуть на свою сторону грандов, вернув им все права на занятие любых почетнейших должностей, и усилиться благодаря союзу с ними, как враги усилились, опираясь на народные низы. Таким образом их партия станет куда энергичнее — в нее вольется новая жизнь, новая доблесть, новое мужество, и она обретет новых многочисленных сторонников. Если же не прибегнуть к этому последнему и по-настоящему действенному средству, он лично просто не видит, как можно будет спасти государство среди стольких врагов, и уже предчувствует и их личную гибель и крушение республики. На эту речь Марьотто Бандовинетти, один из присутствующих, решительно возразил, указав на высокомерие грандов и вообще невыносимый их характер и добавив, что нет нужды наверняка идти к ним в рабство, чтобы избежать сомнительной опасности со стороны народных низов.

Тогда мессер Ринальдо, видя, что советы его отвергнуты, принялся горько жаловаться на судьбу свою и своей партии, но при том все происходящее приписывал скорее Воле Божьей, чем невежеству и слепоте человеческой. Между тем, пока длилось это состояние нерешительности и бездействия, перехвачено было письмо мессера Аньоло Аччаюоли к Козимо, в котором Аньоло сообщал Козимо о том, как к нему относятся в городе, и побуждал его вызвать интригами какую-нибудь войну против Флоренции и вступить в дружеские отношения с Нери ди Джино, уверяя, что город, нуждаясь в средствах, не найдет никого, кто бы мог снабдить его деньгами, и сограждане неминуемо вспомнят о щедрости Козимо и пожелают вернуть его из изгнания. Если же Нери отойдет от мессера Ринальдо, его партия настолько ослабеет, что не в состоянии будет защищаться. Перехват этого письма должностными лицами привел к тому, что мессера Аньоло задержали, допросили под пыткой и отправили в изгнание. Однако пример этот не поколебал всеобщего умонастроения в пользу Козимо.

Изгнание Козимо продолжалось уже почти целый год, и вот в конце августа 1434 года избран был гонфалонье-ром на ближайшие два месяца и вступил в должность Никколо ди Кокко, и вместе с ним в Синьорию попали еще восемь членов — все это были сторонники Козимо, что весьма напугало мессера Ринальдо и всю его партию. Поскольку до вступления в должность члены новой Синьории еще в течение трех дней остаются на положении простых граждан, мессер Ринальдо снова собрал главарей своей партии, указал им на весьма близкую и неминуемую гибель и на единственное средство спасения — взяться за оружие и добиться, чтобы тогдашний гонфалоньер Донато Веллути созвал народное собрание, образовал балию, отстранил избранную только что Синьорию и назначил новую, подходящую для государства, чтобы прежние списки кандидатов были изъяты из сумки и сожжены и составлены новые, на людей верных. Одни из собравшихся нашли это предложение правильным и единственно возможным, другие считали выход, предложенный мессером Ринальдо, слишком насильственным и могущим навлечь на них всеобщее осуждение. Особенно возражал против него мессер Палла Строцци, человек мирный, полный кротости и доброжелательства, более способный к занятиям словесностью, чем к руководству партией или сопротивлению в общественных распрях. Он сказал, что хотя меры дерзновенные и хитро задуманные поначалу представляются весьма действенными, осуществление их оказывается не столь легким, а исход зачастую пагубным, что, по его мнению, опасность новых внешних столкновений, связанная с наличием на наших границах с Романьей вооруженных сил герцога, заставит Синьорию уделять ей больше внимания, чем внутренним раздорам, что если заметно будет намерение изменить политику, а это всегда видно заранее, то еще хватит времени взяться за оружие и осуществить все необходимое для общественного спасения. Кроме того, тогда это будет сделано по острой необходимости и потому вызовет меньше потрясения в народе и навлечет на них не столь сильные упреки. Под конец решено было допустить новых членов Синьории вступить в должность, но бдительно следить за ними, и если обнаружатся попытки содеять что-либо направленное против их партии, все тотчас же соберутся с оружием в руках на площади Сант Апполинаре, недалеко от Дворца Синьории, откуда уже легко будет двинуться туда, куда потребуется.