Глава двадцать третья
Я открыл глаза. Знакомый на вид гражданский лежал лицом вниз на полу, дрыгая одной ногой – тук, тук, тук. Два копа пятились в двери, их щиты залила кровь.
Моя рука онемела, стала черной от копоти и пороха. Револьвер взорвался!
Я побежал к Гомер. Генри побежала к Бобу. Оба пострадали и лежали голова к голове, их кровь образовывала единую красную лужу на деревянном полу.
Два копа закрыли дверь. Гражданского они оставили. Он тоже пострадал, но в отличие от Боба все еще дышал. Я определил это по красным пузырям в крови, собравшейся в дыре на его спине.
– Боб, вставай! – говорила Генри. – Ты не можешь умереть!
– Я не хотел его убивать, – сказал я. – И вообще никого не хотел убивать. Должно быть, пистолет взорвался.
Оба глаза Гомер открылись: один маленький и черный, второй большой и карий. Оба яркие, какими я их никогда не видел. Кровь сочилась из дыры как раз над глазами. И вырывалась толчками из гораздо большей дыры на затылке. Гомер умоляюще смотрела на меня.
Я встал и расстегнул свои небесно-голубые брюки.
– Что, черт возьми, ты такое делаешь? – спросила Генри.
– Куппер, – ответил я. – Если я смогу отодрать его от бедра, можно наложить на рану.
– Думаю, он уже умер, – вздохнула Генри. – Он не дышит.
– Для Гомер, не для Боба, – пояснил я. – Я не могу оставить ее истекать кровью.
– Почему нет? Она и так умирает от рака. Разве ты ей не поможешь, если позволишь умереть?
– Может быть, – сказал я.
Но я в это не верил. Я потянул куппер с бедра. Он немного отслоился – и причинил гораздо больше боли. Я вонзился в него ногтями и оторвал кусочек размером с подошву ботинка. Разрыв никак не отразился на мне. Куппер стал частью меня, но не совсем.
Я пришлепнул кусок на голову Гомер между ушами. Он оказался достаточно длинным, чтобы закрыть и входное и выходное отверстия. Гомер закрыла глаза. Я натянул штаны.
– Боб, вставай! Вставай! – твердила Генри. Бесполезно. На лбу у него появилась большая синяя отметина, и что-то черное текло из головы.
– Он был моим единственным другом! Где я теперь возьму свои таблетки?
– Твой единственный друг? – переспросил я, удивляясь накатившейся легкой обиде. – Не я ли только что дал тебе таблетку? К тому же я в гораздо худшем положении, чем ты. Он собирался помочь мне вернуть альбом.
– Может, он еще не умер…
Она потрясла его чуточку сильнее.
– Он мертв, а нам пора выбираться отсюда. Копы скоро вернутся.
– Ты не знаешь копов. Они внизу, ждут подкрепления. Меня больше беспокоит мертвец.
– Он не мертв. – Лужица крови на спине гражданского все еще пузырилась. – Я даже не уверен, что он коп. Кто-то знакомый.
Я перевернул гражданского. Он все еще напоминал мне кого-то, но я никак не мог припомнить кого. Я выключил свет. И в темноте узнал его.
– Данте, – сказал я. – Что ты здесь делаешь?
– Ты мертвец, – прошептал он. В его груди зияла дыра в дополнение к дыре на спине. Воздух булькал и свистел, всасываясь внутрь и выходя наружу. – Твоя подружка тоже.
– Пошел ты к черту! – прошипела Генри, склоняясь над ним. – Ты сам умираешь.
– Вы все покойники, – прошептал Данте.
Он улыбался, его зубы от крови окрасились в пурпурное.
Генри отшатнулась.
– Кто он такой, в конце концов? С чего он взял, что мы покойники? Это полицейские из Бюро?
– Принуждение? Не думаю, – ответил я. – Однако нам все же стоит отсюда убраться.
– Как?
– Мой лектро стоит внизу. Проблема в том, что заряд кончается.
– И на нем скорее всего жучок… А она права, понял я.
– …и как быть с твоей ногой?
– Мне уже лучше.
Я похлопал себя по бедру. Почувствовал теплый куппер сквозь ткань штанов. Что-то лежало у меня в кармане. Что-то маленькое и твердое. Я вытащил маленький баллончик с монахом в капюшоне.
– Стой! Что там у тебя? – спросила Генри. Но она и так знала, потому что выхватила спрей у меня из рук. – «Последняя воля», для мертвецов. Откуда он у тебя?
Я рассказал.
– Фантастика. Он для исповедей и тому подобного, – пояснила она. – Последние распоряжения, признания и так далее. Чтобы купить его, надо быть священником или юристом. Теперь я могу поговорить с Бобом. Помоги-ка мне!
– Поговорить с Бобом? Мне не понравилось, как это прозвучало. Он лежал в большой красной луже на полу. Глаза широко распахнуты.
Он умер.
Но какой у нас выбор? Как еще мне вернуть мой альбом?
Генри села на пол рядом с Бобом. Завернула его голову в полотенце и положила ее себе на колени. Потом обеими руками раскрыла ему рот.
– Давай, – приказала она.
С неохотой я побрызгал на его нёбо «Последней волей». Я знал, как он действует. Но, конечно, не на покойника.
Боб дернулся и закрыл глаза.
– О, нет! – сказал он.
Руки сложились на груди, пальцы сплелись, как в молитве. Я понимал его ощущения.
– Боб, слышишь меня? – позвала Генри.
– Кого тебя?
– Генри.
– Почему я тебя не вижу? О, нет! Я умер?
– Все нормально, – сказал я, пытаясь помочь.
– Кто ты? Что значит – «все нормально»? Я умер?
– Кажется. Да, – подтвердила Генри.
– Тебе кажется? Я знаю! Что тут нормального? Что может быть хуже?
– Боб, ты должен помочь мне найти Панаму. Он нужен мне теперь, когда…
– Теперь, когда что? Когда я умер, так?
– Боб, я не виновата. Мне жаль, что ты умер.
– Тебе жаль? Представь, как я себя чувствую!
– Зря мы его оживили, – упрекнул я Генри.
– Почему я тебя не вижу? – прокаркал Боб. – Мои глаза закрыты? Здесь темно. Темно как в аду!
– Ты по дороге в ад, – жестоко прокомментировал я. – Потому что украл мой альбом Хэнка Вильямса.
– И вовсе не твой, – возразил он. – Мне жаль. Я просто хотел быть александрийцем.
– Но ты и есть александриец, – заметила Генри.
– Не совсем. Мне жаль. Но теперь все кончено, – сухо проговорил он.
– Не совсем? А что с Панамой? – потребовала Генри.
– На западе, – сказал Боб. – Возьмите грузовик. Генри?
Он поднял голову с колен Генри. Полотенце слетело, и меня чуть не вырвало. У него отстрелило весь затылок. Кое-что пристало к полотенцу.
– Что?
– Все кончено, Генри. Мне жаль.
– Жаль? Почему жаль?
– Я ничего не вижу. Я скажу тебе позже.
– Позже? Нет никакого позже! Ты же умер!
– О нет, – застонал он. – Я знал! А все остальные живы, так? Все, кроме меня!
– Правильно, – сказал я. Мне хотелось сделать ему больно, хоть он уже и умер. – Ты мертв и украл мой альбом.
– Может, еще не поздно, – воодушевился он. – Ситуация из ряда вон выходящая, но, может, ты еще можешь забрать его. У моего брата.
– Панама, – умоляла Генри. – Пожалуйста…
– Возьмите грузовик, – разрешил Боб. – На запад. В Джерси. Четырнадцать по искателю. Но не оставляйте меня здесь.
Я услышал, как что-то ревет в отдалении. Сирена?
– Нам надо убираться отсюда, – рявкнул я. – Где грузовик?
– За углом, – ответил Боб. – На Четвертой авеню. Не оставляйте меня здесь! Обещайте мне! Я не могу поверить, что мертв. Я боялся смерти всю жизнь.
– Ладно, обещаю, – сказала Генри.
Она внезапно встала, и голова Боба с мокрым всхлипом ударилась об пол. Его глаза опять широко распахнулись. Руки снова сплелись вместе.
– Готов, – определил я. – Снова готов.
– Ш-ш-ш! Что за шум? – спросила Генри.
Я его тоже услышал. Бип-бип-бип, как автонабор номера на телефоне.
Я посмотрел в коридоре. Посмотрел в кухне. Моя нога вновь заболела, но я не собирался применять спрей, по крайней мере после того, как увидел, для чего на самом деле он предназначается. Снаружи начинало светать.
– Четвертая авеню, – сказал глухой голос. – А?
Мы оба повернулись.
– Данте! – воскликнул я.
Он держал мобильный в одной руке и пистолет в другой.
– Я думала, что ты умер, – сказала Генри, отбрасывая его телефон в сторону.
– Хотела бы, – поправил Данте. – Теперь вы покойники. Все вы.
Она перешагнула через Данте и выбила пистолет из другой его руки. И сделала это так профессионально, будто всю жизнь только и выбивала телефоны и пистолеты из рук у кого-то.
– Кто он такой? Принуждение? Бутлегер? Коп? – спросила она.
– Наверное, бывший коп. Он скорее всего следил за мной. Или, возможно, за Бобом.
– Кончено! – сказал Данте. – Не важно, куда вы пойдете!
– Сейчас выясним, – пообещала Генри. – Под действием «Последней воли» не лгут.
– Но он не умер.
– Сейчас исправим.
Генри стащила подушку с кушетки, положила ее на лицо Данте и села сверху.
– Может, не надо, – засомневался я.
Руки и ноги Данте взлетали верх и с грохотом опадали вниз, на деревянный пол.
– Почему нет? – спросила Генри. – Ты уже убил его. Я только соучастник.
Она попрыгала на его лице, потом убрала подушку. Глаза Данте закрылись, а рот широко распахнулся. – дай мне, – потребовала Генри, указывая на рот мертвеца.
– Осталось не так много, – запротестовал я, хватая ее за руку и поднимая на ноги. – Не расходуй понапрасну.
Я отдал ей баллончик. Она взвесила его в руке, подумала и сунула под свитер. Я испытал облегчение. Мне не хотелось слышать правду и вообще что-либо от Данте.
Я подошел к окну. Нога задеревенела и потяжелела, я как будто таскал с собой костыль.
– Я действительно считаю, что нам пора убираться отсюда, – высказался я.
Внизу, на улице, все еще не светало, но на западе из-за пика Грейт-Киллс уже показывалось желто-золотое солнце. Говорят, память работает только в одном направлении, но случаются моменты вроде сегодняшнего утра, когда вы смотрите на настоящее с позиций будущего, где ваша жизнь уже только воспоминание.
– Пш-ш-ш!
Я услышал позади шуршание и обернулся. Конечно, Генри убрала спрей, и все равно я ожидал увидеть сидящего Данте. Но нет: просто Генри пыталась протащить тело Боба через двери. Она не собиралась оставлять его («Я обещала», – настаивала она), поэтому я помог вытащить Боба в коридор. Потом, пока Генри ждала лифт, я вернулся за Гомер и осторожно уложил ее на тележку.
Гомер выглядела лучше – или по крайней мере более ровно дышала. И ее нос, и куппер – оба потеплели.
Глаза оставались закрытыми, что тоже неплохо: у нее такой, точнее, был такой жалостливый, умоляющий взгляд.
На обратном пути я остановился закрыть глаза Данте, но они уже закрылись и без моей помощи. Я подержал стакан из-под виски перед его лицом, посмотреть, затуманится ли стекло.
Не затуманилось.
Когда я закрывал за собой дверь, то услышал в отдалении сирены. Лифт ознаменовал свое прибытие дзиньканьем. Я съежился, пока открывалась дверь, боясь увидеть вооруженных полицейских. Но лифт приехал пустой. Я снова съежился, когда дверь открывалась на первом этаже, и еще раз съежился, когда мы выходили на улицу, таща тело и собаку за собой.
Генри оказалась права. Не о чем беспокоиться. Двое копов, взломавших дверь вместе с Данте, сидели в приземистой машине на противоположной стороне улицы, явно все еще ожидая подмоги. Один спал, а другой разговаривал по телефону. Он притворился, что не замечает нас.
Мы нашли грузовик именно там, где указал Боб, за углом на Четвертой авеню. Тот же самый лектро с надписью «Индейца Боба» на одной стороне. «Что индейца Боба?» – снова удивился я.
Конечно, грузовик оказался заперт. В первый раз я порадовался, что Боб с нами. Я держал плечи и голову, пока Генри приставляла его большой палец к замку на дверце. Пришлось проделать то же самое с приборной доской. Взревели турбины. Предполагается, что лектро создают шум только, когда включается зажигание, но наш обладал высокочастотной дрожью.
Генри скользнула на сиденье водителя, а я положил Боба в кузов, пустой за исключением нескольких картин в рамах, составленных в ряды, и свернутых ковров.
Потом я поднял тележку с Гомер в кузов и поставил между Бобом и его картинами.
– Давай убираться отсюда, – сказал я.
Может, во всем виновато мое богатое воображение, но мне показалось, что я слышу в отдалении рев сирен. Мы уже превратились в разыскиваемых преступников – достаточно поговорить с копами в машине и увидеть тело и кровь наверху!
– Я пытаюсь найти искатель, – объяснила Генри. Она изучала приборную доску. – Где же здесь искатель?
– Забудь об искателе, – посоветовал я. – Просто езжай на запад.
