Глава 6
Дольинцы захватили и центр, и восток Меодора. Доньята направила скакуна на северо-запад, вдоль широкой дороги, что вела от Венти к Артолу, — кратчайший путь к доарнской границе. Там, среди своих, она осмотрится и решит, что делать.
Разом надвинулась зима, холодная и лютая, как обычно. Заплясали снежные духи, ветры раздували исполинские белые паруса, раскинувшиеся от неба до самой земли. Гайто уныло брёл по девственной целине — бедняга изрядно отощал, и сил у него поубавилось.
Вокруг лежала разорённая, опустевшая страна, откуда сбежали даже крысы. Снег замёл следы пожаров, только закопчённые печные трубы одиноко торчали то здесь, то там.
Мёртво. Глухо. Дико…
Алиедора не тратила сил, чтобы «отыскать чего-нибудь съестного». Она знала, что неделю без еды выдержит — значит, за эту неделю надо добраться до доарнского рубежа.
Выехав на тракт, Алиедора, сама не зная зачем, не стала возвращаться в лес, а поехала с сторону Артола. Над башнями развевались чёрно-золотые штандарты его величества короля Семмера, в воротах стояла дольинская стража — по счастью, в цветах рода Эфферо, далёкого от владений свёкра. Хотя вряд ли её могли узнать в лицо и простые ратники сенора Деррано.
— Сто-ой! Кто такая? — Копья сдвинуты, под шлемами — раскрасневшиеся от мороза лица, заиндевелые усы, брови и бороды.
— Лайсе из замка Ликси, — еле слышно отозвалась доньята. Она уже не соблюдала маскарада, не пыталась выдать себя за юношу, на это просто не осталось сил.
— Ликси? Хм… А сюда-то зачем явилась?..
— Помираю от голода, — честно призналась Алиедора. — Пробираюсь к родне, ближе к Шаэтару.
— А из замка ты, значит, выбралась? — скверным голосом осведомился копейщик, наставив остриё, в то время как его напарник ухватил жеребца под уздцы.
— Брось, Фенше, лютовать, — неодобрительно пробасил третий стражник, ростом на голову выше двух своих собратьев. — Девчонка едва в седле держится, как ещё не свалилась, а ты её тиранить норовишь. Аль не слышал приказа его величества? О взятии Меодора под его державную длань? О том, чтобы зла не чинить, расправ бессудных, иного непотребства, особливо — над жёнами и девами насилия?
— Слышал, слышал, — недовольно буркнул первый стражник. — Да только его величество приказа излавливать его врагов не отменял. Кем ты была в Ликси, отвечай живо!
— Я… я служанка. Белошвейка. Ученица то есть белошвейки.
— А жеребец такой откуда?! Ох и заморила ж ты его, пустоголовая!
Алиедора едва не ляпнула «оттуда же», но вовремя прикусила язык. Дотошный стражник мог попросту проверить клеймо — и увидеть известный всему Долье знак рода Деррано.
— П-подобрала… приблудился… — Она повесила голову.
Копейщик по имени Фенше подозрительно глядел исподлобья, его молчаливый напарник не торопился отпускать поводья, и на выручку доньяте вновь пришёл третий стражник.
— Само собой, подобрала, — прогудел он. — Отродясь в Меодоре справных гайто не водилось.
— Может, украла! — упирался Фенше.
— Украла! Ох, насмешил! Да ты глянь на неё, глянь хорошенько — она и сейчас, с голодухи едва не окочурившись, крошки чужой не возьмёт, заплатить постарается! Отвали, Феншо, ты, Гайри, отпусти жеребца, а ты, дева, не бойся. Мы — из войска королевского, не разбойники, не лиходеи какие. На вот, возьми, — воин полез в поясную сумку, достал краюху. — Не взыщи, сами не роскошествуем.
— С-спасибо… благослови вас Ом Прокреатор и все Семь Зверей…
— Стой, не накидывайся! — Высоченный стражник схватил её за руку. — Помаленьку откусывай, живот лопнет!
— Ы-ы-ы… — Жёсткие пальцы удерживали хлеб, не давая зубам впиться в горбушку.
— Ничего, ничего, дева… Лайсе из замка Ликси… ешь неспешно, сейчас кипятка тебе дам…
Кажется, никогда ещё она не ела ничего вкуснее.
— Жебжен, ты на посту стоишь или малолеток охмуряешь? — не преминул отпустить колкость Феншо.
— Подданной нашего всемилостивейшего владыки помощь оказываю, — рыкнул Жебжен, и Феншо на всякий случай отодвинулся подальше.
Алиедора ела, изо всех сил стараясь не торопиться. Глупо помереть от заворота кишок, когда спасение так близко. Конечно, куда этим тупым стражникам заподозрить в ней высокородную доньяту! «Ничего-ничего, жалей меня, глупец. Я еще посмеюсь, когда вам всем, «королевскому войску Долье», воткнут в брюхи по доброму колу».
Беглянка нашла в себе силы умильно улыбаться и хлопать ресницами, стараясь, чтобы во взгляде отражалось «достаточно благодарности». Она выберется из этого кошмара, непременно выберется. И тогда покажет всем — кто хлестал её розгами, кто напал на её родной замок, кто разорял земли сенора Венти, кто убил её отца…
«Вас никто не звал в наши пределы. Вы можете жалеть несчастную замёрзшую девчонку, но вы же, войдя в раж, не пощадите грудного младенчика. Отчего цветущий Меодор обратился в безжизненную пустыню? Не от таких ли, как вы?..»
Но вслух доньята этого, разумеется, не сказала.
…Её пропустили, вдобавок снабдив внушительно выглядящей подорожной. Живот блаженно урчал — в нём уютно устраивалась краюха хлеба, запитая парой кружек обжигающего кипятка; больше у стражников его величества Семмера, владыки Долье и Меодора, ничего не нашлось. Под конец даже Феншо перестал зыркать на неё недобрыми буркалами.
Воспрял и гайто — ему досталось немного сена из королевских яслей. Во всяком случае, когда Алиедора выехала на улицы Артола, по-простецки утирая рукавом губы (матушка лишилась бы чувств), жеребец шагал весело, вскинув голову.
От нарядного, праздничного Артола, запомнившегося Алиедоре большими ярмарками, куда её возили девчонкой вместе со старшими сёстрами, остались одни воспоминания. На улицах, меж домами намело снега, сугробы поднимались до окон, и никто их не разгребал. Занесено было слишком много входных дверей и крылец, слишком много сорвано ставней — холодный ветер гулял по выстуженным, разграбленным и запакощенным комнатам, которые некому было убирать. Сиротливо покачивались, скрипели несмазанными петлями вывески мастеров — все лавки закрыты, но почти же и все — взломаны, всё хоть сколько-нибудь ценное — вынесено. Редко-редко над какой крышей поднимался дымок.
Алиедора молча ехала сквозь полумёртвый город. Она узнавала отдельные дома, храмы — но Артол казался сейчас распластованным трупом под ножом школяра-медикуса; помнится, нянюшка с ужасом рассказывала о страстях, что творятся в Дир-Танолли, где ученики выкапывают с наставниками свежие трупы бедняков, за кого некому заступиться, и кромсают их вдоль да поперёк, «смотрят, чего у них унутре».
Сиротливо крутятся кованые флюгера, холодный ветер дует с Реарских гор, где на вершинах уселся старик-морозник, насылающий лютую стужу. Алиедора пробиралась по улицам Артола; редкие прохожие неразговорчивы, лица — исхудавшие, болезненно-бледные. Невольно доньята подумала, сколько ж их не доживёт до следующего урожая.
На едущую верхами бледную девушку нехорошо косились, кое-кто плотоядно облизнулся, глядя на отощавшего, но всё ещё сильного и статного гайто. Доньята вздрогнула, понукая жеребца и спеша оставить жуткое место.
…Она научилась жить в голоде. Он теперь был повсюду — в ней и вокруг неё, заполнял мысли, манил лживыми запахами. В Артоле еды было не достать — хоть и звенят в кошеле, срезанном с пояса бородатого наёмника, монеты, на них сейчас ничего не купишь.
Алиедора уже не могла понять, зачем её понесло в полумёртвый город. На что-то надеялась, глупая, во что-то верила… А во что тут поверишь? Кто сильнее, тот и прав. И нет больше никакого закона. Законы — это для слабых и глупых, чтобы думали, что есть «справедливость». Вот она — спаслась на капище от охотничьей своры, всё одолела и превозмогла, добралась до родного Венти; и всё к чему? Отец погиб, замок хоть пока и не взят, но из осады не вырваться. Помощи ждать неоткуда — если в Меодоре такое разорение, серфы бежали кто куда, не собрать нового войска… Вся надежда на доарнцев, однако те тоже не дураки — не преминут поживиться хоть чем-то, хотя чем тут живиться, горько подумала Алиедора, оглядываясь на полумёртвый город.
Да, так что же со справедливостью и законом, доньята? Ты была права, права кругом — и чем оно обернулось? Красивые слова о рыцарской чести — и разорённая страна, что здесь, что на том берегу Долье. «Право супруга», с чего всё и началось…
Нет, хватит. Если она выберется отсюда, она станет совсем другой. Не бежать надо было, а просто зарезать скотину Байгли — пусть на том свете даёт отчёт Ому — или Семи Зверям — в своих делишках. А она побежала. Повела себя как олениха-скайме, которую загоняет прайд горных саблезубов.
Если ты бежишь — ты слаб. Удел сильных — стоять и сражаться.
Но если ты и впрямь не богатырь, не могучий воин, если ты всего лишь девушка, едва разменявшая шестнадцатый круг, — что делать тебе?
Сила должна найтись. Она, Алиедора, просто отвернулась от того, что ей подсказывала судьба. Тогда, на капище. Силы, что защищали её, — может ли она вновь взглянуть им в глаза? Они ведь не оставили доньяту и после — как ещё объяснить спасение от Гнили в «Побитой собаке»?
Алиедора пошатывалась в седле, судорожно стиснув поводья. Умный гайто тяжело вздыхал, однако брёл сам по себе и куда надо, по едва-едва заметной дороге там, где в мирные времена лежал бы утоптанный, наезженный санный тракт — от Артола до расположенного в предгорьях доарнского Атроса. Граница уже недалека, доньяте осталось одолеть расстояние даже чуть меньшее, чем лежало меж Артолом и родным Венти.
Голод злобным хищником вгрызался в сознание, тупая боль в животе давно прошла. Алиедора глушила её кипятком, благо снега вокруг хватало. Она приучилась пить, словно обычную колодезную, кипящую ключом воду не обжигаясь. И сильнее голода, сильнее холода, сильнее даже жажды мести за отца росла и крепла мысль — этого со мной не повторится. Я должна стать сильной. Слабых сметают, и это закон жизни. Сколько бы церковники ни твердили о милости к бедным и обиженным. Этого нет и не будет. Кто верит подобным сказкам — сами всовывают шеи в петли. Если у тебя нет силы — ты никто и ничто. С тобой можно сделать всё, что угодно. Отдать «на воспитание» в чужой дом; отхлестать розгами в первую брачную ночь; травить псами, если дерзнёшь уйти в побег; двинуть вдогонку целое войско, если твои родные решат за тебя вступиться; разорить страну, чьи леса и пажити дают укрытие беглянке…
Ты должна стать сильной, доньята. Никакая месть не воскресит отца, она лишь потешит тебя, но без силы — ты сможешь лишь бежать, всё дальше и дальше, вплоть до Безлюдного берега, где обитает нелюдь и куда, по слухам, не отваживались соваться даже самые опытные маги знаменитой Шкуродёрни.
Алиедора пробивалась сквозь снежную пустыню одна-одинёшенька. Как и когда псы Семмера успели вымести подчистую и этот пограничный край? Куда делись все жители, серфы и благородные? Доньята миновала наполовину сожжённую, наполовину обрушившуюся деревянную крепостицу — замок кого-то из младших вассалов, рыцарей, какие служили и её отцу. Здесь, вблизи от доарнского рубежа, жило несколько благородных фамилий, могущих считаться «ровней» богатым и знатным сенорам Венти, Алиедора могла бы попросить у них убежища. Однако доньята решительно отогнала эти мысли. Она не сойдёт с торной дороги. Может, те замки — не чета сгоревшей крепостице — и выстояли, может, над ними по-прежнему меодорские знамёна, но она не может рисковать. Она должна выбраться в Доарн. С ним Долье, насколько доньята могла понять, пока ещё не воевало. Туда же, за доарнский рубеж, по идее, могли сбежать и все местные жители; наверняка не с пустыми руками, так что там Алиедора могла рассчитывать по крайней мере на то, что бесполезно таскаемые в кошелях монеты наконец-то пригодятся.
Дальше к западу, у самых Реарских гор, жил родной дядя Алиедоры, брат матери, дон Веккор, в небольшом замке, стоявшем во владениях сенора Шайри. Туда дольинцы, скорее всего, не добрались — но как одолеть все эти лиги по зимней пустыне, со всё усиливающимися холодами? Нет, она, Алиедора, сперва должна достичь Доарна. А там уже, отъевшись и разузнав, что к чему, можно будет решать.
Ещё одна деревня, на сей раз — не сожжённая, но дочиста разграбленная. Алиедора устало ползала по брошенным домам в тщетных поисках съестного. Напрасно, только зря потрачены силы. «Ты знала, ты знала», — укоряла она себя, с трудом взобравшись обратно в седло. Правда, на сей раз она спала в тепле, в сараях остались нетронутыми заботливо припасённые сгинувшими хозяевами высокие поленницы дров, да ещё нашлось немного сена для её гайто.
«Ещё два дня, — твердила себе доньята. — Всего два дня — и будет граница. А там…»
Доарнская земля казалась теперь Алиедоре такой же обителью счастья, какой совсем недавно, в дни её бегства, представал замок Венти. Казалось, это случилось с кем-то совсем другим и в совершенно другой жизни…
Что она станет делать в Доарне? А если король Семмер явится и туда во главе своих чёрно-золотистых полков? Куда бежать дальше? Обратно в Меодор? Не лучше ли остаться там сразу? Но если останешься — что потом? Королева и коннетабль, по слухам, собирали силы на севере, далеко от меодорской границы, где-то за Уштилом, на северном берегу Эсти. Направиться туда?
Могло показаться странным, что много дней не евшая досыта девушка думает о том, «что будет дальше», а не о куске хлеба. Однако голод играл с Алиедорой странные шутки — оставив по себе память тупой болью, он удивительным образом расчистил сознание, словно тараном обрушив ограждавшие его незримые стены.
«Тебе ведь помогли, — стучалась неотступная мысль. — Помогли не просто так, просто так ничего в этом мире не случается. Ты для чего-то предназначена, перед тобой высокая и, быть может, страшная судьба, доньята Алиедора. Не для того ты избегла Гнили, не для того вырвалась из лагеря дольинцев, не для того убила столько людей, лично тебе не сделавших ничего дурного. Не для того на тебе чужая кровь, чтобы теперь сделаться жалкой беженкой, несчастной приживалкой в чужом доме».
Она должна отыскать силу. Слабые могут только умирать, и притом — в мучениях.
Она не умрёт. Эту участь она оставит другим.
Временами Алиедора почти распластывалась на могучей шее гайто, глаза закрывались сами собой, и тогда перед ней возникало одно и то же видение: Семь Зверей, во всей мощи и славе, молча смотрящие на неё семью парами нечеловеческих глаз. Там был призыв, было молчаливое обещание — и, когда доньята приходила в себя, ей казалось, что сил хоть ненамного, но прибавилось.
Правда, ненадолго.
Грязная, с нечёсаными, спутанными и засалившимися волосами, в пропахшей пóтом одежде, доньята упрямо ползла к доарнской границе. Временами ей чудилось, что во всём Меодоре в живых вообще осталась лишь она одна. И в самом деле — какое вторжение способно так запустошить давно обжитые, густо населённые земли? Главный удар короля Семмера нацелен был на меодорскую столицу, здесь в лучшем случае побывали отдельные отряды фуражиров, может, прошёлся какой-нибудь сенор с частью дружины — от этого целые области не обращаются в мёртвую пустыню!
Миновал ещё один день мучительного пути — голова кружилась всё сильнее, в глазах мутилось. Недавнее прояснение сознания сменилось тупым безразличием, Алиедора уже не правила гайто, жеребец сам вёз свою оголодавшую хозяйку.
На тракте попалась ещё одна деревня — вернее, большое, некогда зажиточное и многолюдное село. На холме возвышались сложенные из новомодного красного кирпича стены элегантного замка, более похожего на игрушку, чем на боевое укрепление. Доньята смутно вспомнила — жилище сенора Арриато, знаменитого как полнотой своей казны (на его землях отыскалась богатая жила девета), так и экстравагантностью. Тоже всё брошено, ворота нараспашку, снег, не прочерченный даже звериными следами, — люди ушли отсюда и уже не вернулись. Не стоял здесь и гарнизон завоевателей — флагштоки тонких башен пусты, чёрное и жёлтое не развеваются на пронзающем зимнем ветру.
— Заглянем, мой хороший, — едва слышно прошептала Алиедора скакуну. Тот коротко мотнул головой и, словно поняв, что от него требуется, пустился трудным шагом по белой нетронутой целине.
Вот и первые дома — здесь погулял огонь, слизнувший тесовую крышу, обглодавший верхние венцы и стропила, но оставивший в неприкосновенности стены. Странно — если бы был пожар, не осталось бы вообще ничего. Тут словно ударило магическое пламя; а вот здесь и вовсе никакого огня не было — стены подгрызены, словно множеством острых зубов. Стой, стой — а этот знакомый кислый запах откуда?
Алиедора даже забыла о голоде.
Здесь погуляла Гниль. Снег прикрыл побоище, теперь уже не скажешь, сколько страшных пузырей лопнуло на деревенских улицах, сколько многоногих гадов выплеснулось на поверхность; люди не сдались без боя, приняли участие и маги, но верх всё равно остался за тварями.
Сила всё ломит.
Алиедора заставила себя заглянуть в один дом, другой, третий…
Нет, тут уже побывали до неё. Страх перед Гнилью оказался слабее голода. Ненужные мёртвым припасы вывезены, скотина, если какая чудом и уцелела после прорыва, — угнана.
Доньятой овладело холодное, сонливое безразличие. Можно было отыскать относительно целый дом, развести огонь, согреться — но Алиедора сидела на пронзающем ветру под укоризненным взглядом гайто и ничего не делала.
Зачем, для чего, почему? Откуда ей взять вожделенную силу, простой девчонке, никогда не обучавшейся всерьёз искусству боя? Она, конечно, росла сорванцом, умела сбить влёт птицу из небольшого лука, играла в «ножички» с братьями, но разве это может считаться? Так не лучше ли устроиться в пустой избе, дав холоду спокойно и бесстрастно забрать её туда, где не достанет никакой Байгли или даже сам сенор Деррано?
Тревожно заржал её скакун, негодующе замотал головой, уставившись ей прямо в лицо.
— Ты прав, — прошептала Алиедора. — Прав, как всегда, мой хороший… нет, не дождутся! На брюхе, хоть как, но доползу!
Насколько она могла вспомнить уроки земленачертания, замок дона Арриато стоял всего в полудне пути от доарнской границы, но где же в таком случае порубежные дозоры армии короля Семмера? Доарн тайно или же открыто помогает Меодору, там нашли приют королева и двор, не может хозяин Долье так беспечно оставить границу вообще без присмотра!
Впрочем, если его величество поразил паралич мысли, что ж, Алиедора не против. Должно же ей хоть раз повезти!
Она вернулась на тракт. Собственно, никакого «тракта» тут и в помине не было, снег всё замёл, расчищать было некому, но дорога угадывалась, и гайто по ней шагал веселее.
…Вечером доньята достигла вожделенной черты. Большая, из камня сложенная пирамида, украшенная саблезубом Меодора — дольинцы то ли не добрались досюда, то ли сочли ниже своего достоинства сбивать бронзовый герб покорённой страны. По другую сторону — Доарн, Доарн, люди, еда, тепло и спасение!
— Дошла! — У Алиедоры если что и оставалось, так это слёзы. Она дала им волю, хорошо ещё, что не упала наземь. Просто рубеж Доарна ничего не значил — требовалось отыскать прибежище.
Но… прочные, сложенные из толстых брёвен таможенные срубы оказались пусты — и не только со стороны растерзанного Меодора. Над доарнским укреплением не развевалось и флага, пост оказался покинут.
— Что… что такое? — только и смогла пролепетать Алиедора.
И здесь?! Но дольинцы сюда не заходили, это точно! Или… все испугались Гнили?!
Так или иначе, но в брошенной постройке доньяте посчастливилось отыскать забытый кем-то мешок сухарей. Подвешенный на потолочной балке, он сиротливо висел, непонятно как оставленный, ибо болтался он на самом виду. Не добрались до него и грызуны, добыча упала в трясущиеся Алиедорины руки — ей едва хватило сил не перерезать даже, тупо перетереть ножом верёвку.
Какой же это был пир! Промёрзшие сухари, размоченные в кипятке, — эдакой трапезе позавидовали бы сами Семь Зверей.
От сытости навалилась сонливость, но уже совсем иная, отнюдь не желание вечного покоя. Алиедора натаскала сена поближе к печке, задала корм жеребцу и рухнула, мгновенно провалившись в чёрный, без сновидений, сон, почти неотличимый от смерти.
* * *
— Гляди-кось, девка!
Жёсткая рука рывком приподняла Алиедору, грубо вырвав из сладкого сна. Заполошно и запоздало заржал гайто — словно виня себя, что тоже заснул, не учуял, не предупредил…
Доньята заверещала, словно придавленный ушан, извернулась, попыталась укусить — напрасно, прижавшая её рука знала, как обращаться с кусающимися девчонками.
— Девка? Где девка? — заголосили с разных сторон. Грубые и жёсткие голоса, под стать твёрдой, как сталь, руке, схватившей Алиедору.
Дом заполнился народом — в нагольных полушубках, кое-кто — в надетых поверх них длинных кольчугах. Разномастно вооружённые, чернобородые, пахнущие долгим походом мужчины; гербов и значков не видно, и это значит…
— Наёмники! — вырвался у доньяты сдавленный писк.
Шлепок и хохот.
— Фу, какое непристойное слово! — глумливо проговорил кто-то за спиной Алиедоры. — Хорошие девочки такого и знать не должны! Мы не какие-то грязные наймиты, мы — благородные кондотьеры Доарна, идущие на помощь братьям нашим и сёстрам в Меодоре, стенающим под игом беспощадного и кровавого тирана Семмера, да почернеет и отсохнет его мужское достоинство!
Снова хохот.
— Ну ты и завернул, Перепёлка! Никакой фра с тобой не сравнится! — прогудел бас.
— А я и есть фра, — задорно откликнулся невидимый Перепёлка. — Токмо бывший. Не стерпел его преосвященство моих вольностей, расстриг…
— Знаем, знаем, Перепёлка, — недовольно бросил третий наемник — как раз тот, что держал Алиедору. — Ты нам это уже сто раз рассказывал. Ты откуда здесь взялось, чудо невиданное?
— О-отпусти-ии… — пискнула полупридавленная доньята.
— А кусаться больше не будешь, вайкса дикая? — усмехнулся доарнец.
— Н-не буду…
Жёсткая ладонь разжалась. Скорчившись, Алиедора как бы случайно запустила пальцы за голенище — благо, спала не разуваясь, — нож был на месте.
Уже лучше.
— Тогда садись да рассказывай, — потребовал кондотьер. — Кто такая, откуда, что тут делаешь? Дозорные мне докладывали — мол, ни одной живой души, ни дольинцев, ни меодорцев, словно Белый мор прошёлся.
— Скорее уж Гниль поработала, Беарне, — негромко произнёс новый голос.
Обступленная со всех сторон наёмниками, Алиедора невольно обернулась к говорившему. Обвешанные железом, все средних лет, здоровенные и ражие доарнцы как-то очень быстро и поспешно расступились, пропуская человека в плотном плаще до пят, с длинным посохом, словно у мага из детской сказки. Верх лица скрывал тяжёлый капюшон. Он казался молодым, во всяком случае, если судить по гладкому, лишённому растительности подбородку, но шагал тяжело, слегка приволакивая правую ногу.
— Метхли, — кондотьер по имени Беарне поднялся, словно перед командиром.
— Гниль, Гниль, — Метхли повёл головой, словно оглядывая всех из-под низкого края капюшона. Наёмники жмурились и отводили глаза. — Тут поработала Гниль. Чудовищный прорыв, давно такого не видывал. Ничего живого.
— Не совсем, — ухмыльнулся Беарне. — Вот, Метхли, гляди, кого я тут словил!
Скрытое тяжёлой тканью лицо обернулось к Алиедоре — безо всякого интереса, совершенно равнодушно.
— Ну, значит, вы сегодня хорошо повеселитесь, господа благородные кондотьеры, — бросил человек в капюшоне.
— Бает, что из Меодора…
— Ясное дело, Беарне, откуда ж ей ещё взяться? Мы шли по целине. Сними допрос, а потом делай с девкой что хочешь. Только чтобы она не слишком вопила. У меня очень чувствительный слух.
Метхли повернулся и, постукивая посохом, двинулся прочь. Наёмники растерянно глядели ему вслед.
Беарне взглянул на скорчившуюся, сжавшуюся в комочек Алиедору, и доньяте показалось, что в глубине жёстких глаз мелькнуло нечто вроде сочувствия. Кондотьер запустил всю пятерню в густую бороду, местами украшенную хлебными крошками, и скривился.
— Могучий маг Метхли, но иногда как завернёт… — пожаловался он, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Не бойся, девка. Ничего мы с тобой не сделаем… против воли твоей. Чай, не звери. Не дольинцы.
Судя по недовольному ропоту за спиной Алиедоры, эту точку зрения разделяли далеко не все соратники Беарне.
— Вы же меня не тронете? — вырвалось жалобно-жалкое, и доньята тотчас изругала себя — она показывала слабость, а это только распалит доарнский сброд.
— Не тронем, не тронем, я же сказал, — нетерпеливо бросил кондотьер. — Говори давай толком, что да почему. Коль идёшь с меодорской стороны: что там с дольинцами? Где они, сколько их?..
Алиедора взялась отвечать, как могла подробно. Беарне слушал, кивал, временами переспрашивая; он уже не казался таким страшным, и Алиедора готова была простить ему всё, начиная с нечистой бороды и кончая запахом давно не мытого тела (тут она и сама хороша!).
Кто-то сунул ей кусок хлеба, потом на столе появилась глиняная миска с дымящимся варевом — наёмники не теряли времени даром.
— Значит, нет никого до самого Артола… — Кондотьер казался разочарованным. — Пусто, говоришь, и снегом занесено? И Артол вконец разорён, никогда такого не видывала? И народишко разбежался? Ничего себе. Так чего ж мы туда лезем-то?
Раздался одобрительный гул.
— Зима наступает, а впереди — пустыня снежная! — буркнул кто-то за спиной Алиедоры. — Дольинцы невесть где! Куда прёмся?!
Беарне досадливо тряхнул головой.
— Хорош языками чесать! Плату взяли? Взяли. Отработаем. Мы не наёмники, мы — кондотьеры, забыли?! Так, а ты чего уши развесила, Лайсе из замка Ликси? Дуй отсюдова! Мужчины говорить станут. Миску забирай и прочь, прочь поди. Потом решим, что с тобой делать…
Алиедора решила, что совет разумен. Лучше всего и впрямь убраться с глаз долой от полутора десятков разгорячённых, раздражённых перспективой марша через мёртвые снежные равнины наёмников, именующих себя красивым словом «кондотьеры».
Полдня она провела в разбитом людьми Беарне лагере. Пряталась от чужих жадных взглядов и, как могла, прятала своего скакуна, хотя такого красавца ж разве спрячешь?
Светило миновало зенит, быстро накатывали стремительные зимние сумерки. Укрывшись в почти целом доме на самой окраине села, Алиедора подбросила дров в весело потрескивающую печку и протянула руки к огню. Гайто она, не чинясь, завела внутрь, хотя и с немалым трудом. Но теперь жеребец весело хрумкал сеном и, явно приободрясь, временами косился на маленькую хозяйку.
— Всё будет хорошо, — сонно пробормотала Алиедора, отставляя вычищенную до блеска миску. — Всё будет хорошо…
Сон накатывал необоримой волной. Что там случится завтра, через день, спустя седмицу — неважно. Голодовка кончилась, по телу разлита блаженная сытость.
…И ведь попалась же именно так, тетеря! Проспала, и на этот раз не случилось рядом Беарне, для которого слова «кондотьерская честь» не пустой звук… Её схватили точно так же, сонную. Схватили, завернули руки и принялись деловито стаскивать одежду, зажав рот потной от вожделения, заскорузлой ладонью. Алиедора мычала и отчаянно брыкалась, но эти доарнцы тоже отлично знали, как следует управляться со строптивицами. Несколько мгновений спустя доньята уже лежала на полу со спущенными портами, открыв жадным взглядам всё самое сокровенное.
— А ну-ка, дева, счас мы тебя ущучим… — просипел один из наёмников — всего на доньяту навалилось аж шестеро.
Рот Алиедоры был заткнут какой-то тряпкой, руки жестоко скручены; она могла лишь судорожно дёргаться, словно выброшенная на берег рыба, перед тем как добытчик огреет её веслом.
«Ну, Гниль, милая моя, родная, где же ты? Пришла на помощь в «Побитой собаке», а теперь, видать, бросила?!»
Доньята изо всех сил завертелась, глаза раскрылись широко-широко, в полном отчаянии созерцая ухмыляющуюся бородатую рожу наёмника, успевшего скинуть штаны, и тут…
— Прекратить, — произнёс негромкий голос. Властно стукнул подбитый железом посох.
Насильники замерли. Самый ретивый, что со спущенными штанами, так и застыл, качая напряжённым мужским достоинством.
Маг по имени Метхли встал рядом со связанной Алиедорой, по-прежнему не снимая тяжёлого плаща и не откидывая капюшона.
— Прекратить.
— Ты, господин чародей, в наши простые дела не встревай, — просипел бесштанный кондотьер. — Девчонку затянули, то ж дело военное. Было так всегда и будет. Оставь нас, почтенный. Мы тебя слушаем, ну а теперь и ты к нам тоже снизойди.
— Глупцы, — не повышая голоса, сказал Метхли, слегка усмехнувшись. — Эта девчонка нам нужна целой и нетронутой. Девственной. Поищите себе других развлечений. Например, можете склонить к любовным утехам жеребца сей юной особы.
Кто-то из наёмников сделал короткое движение, не стерпев обиды; Метхли резко выпрямился, обеими руками отбросив на спину капюшон.
Алиедора завизжала, вернее, попыталась это проделать, несмотря на заткнутый рот.
Над переносицей чародея, прямо во лбу, красовался третий глаз. Багровый, словно налитый кровью, он беспрестанно, точно сам собой, ворочался в орбите, чёрный зрачок отвесно рассекал жёлтую, словно у хищных птиц, радужку.
Алиедора не выдержала — забилась, словно пойманная птица. Кричать не давал кляп во рту.
С таким она ещё не сталкивалась.
Наёмники, судя по всему, тоже нечасто видали своего отрядного чародея с открытым лбом. Враз притихнув, они по одному, бочком-бочком поспешили убраться восвояси.
— Не бойся. — Волшебник сел рядом, вытащил комок тряпья изо рта доньяты, с отвращением отбросил. — От меня тебе вреда не будет. Столь занимающие этих несчастных вопросы пола не волнуют владеющего истинным знанием.
— В-в-ва… — только и смогло пролепетать Алиедора, не в силах отвести взгляда от жуткого глаза посреди лба у чародея.
— Да, я знаю, — спокойно согласился тот, заметив, куда она смотрит. — На непосвящённых производит сильное впечатление. Но внешность обманчива. Кроме того, я не променяю это своё «уродство», — последнее слово он произнёс с заметным нажимом, — на самое распрекрасное, самое красивое лицо во всех Свободных королевствах. Не дёргайся, пожалуйста. Дай мне тебя развязать.
— С-спасибо…
— Дрожишь? Правильно делаешь, — заметил Метхли, бросая разрезанные верёвки на пол. — Непонятного и сильного стоит опасаться. Не давая, впрочем, страху окончательно тебя обездвижить. Поговорим, дева. Как ты думаешь, почему я тебя спас?
— Б-благородный господин… не мог видеть мучения невинной? — осторожно попробовала Алиедора, вскакивая и судорожно пытаясь одеться.
Метхли улыбнулся, не разжимая губ.
— Ерунда. Не существует «невинных». И мучения ведут лишь к просветлению. Поверь, я убедился на собственном опыте. Попробуй ещё раз.
Алиедоре очень хотелось спросить, до какого же предела заявленные «мучения» бывают благотворными, но, наткнувшись на взгляд вдруг уставившегося на неё третьего глаза, лишь тихонько пискнула.
— Попробуй ещё раз, — повторил чародей.
— Я… вам зачем-то нужна?
— Уже лучше, — одобрил Метхли. — Теперь вопрос посложнее. Для чего, как ты думаешь, ты мне можешь понадобиться? Постельные темы можешь даже не затрагивать.
«Он знает, — задрожав, вдруг поняла Алиедора. — Его глаз… что-то он во мне увидел. Что-то такое, что…»
— Я… отмечена? — осторожно проговорила она, ощущая каждый покинувший её губы звук, словно каплю яда.
— Умница, — вновь одобрительно кивнул волшебник. — Запрятано это в тебе глубоко, даже я не сразу в тебе это разглядел. — Он слегка коснулся лба над переносицей. — И потому ты не должна достаться этим бедным ребятам. — Он небрежно махнул рукой в сторону двери.
— А… а кому? — совершенно по-детски спросила Алиедора и тотчас залилась краской.
— Это служит предметом моего исследования, — невозмутимо ответствовал чародей. — Идём, дева, я должен провести кое-какие эксперименты. Да не дрожи так! Больно не будет. Мне всего-то и надо, что три капли твоей крови…
Жилище, где устроился маг, было обычным деревенским домом, по счастью неразграбленным. Верно, его обитатели успели выбежать, и потому многоножки Гнили не покусились на целостность стен. Возле по-простецки добела оттёртого стола небрежно была брошена пара седельных сум, и ещё одну небольшую суму Метхли извлёк из-под необъятного плаща. Появились странного и пугающего вида инструменты, блистающие ланцеты, крючки, какие-то щипцы с причудливо выгнутыми концами, винты с кольцами и так далее и тому подобное. По первому взгляду доньята уверенно сказала бы, что видит дорожный арсенал странствующего палача-дознавателя.
— Не бойся, — повторил Метхли, беря Алиедору за дрожащую ладошку.
Больно и впрямь не было. Почти. Три стремительных укола тонкой, с человеческий волос, но удивительно твёрдой иглой, три багряные капли, сорвавшиеся с подушечки пальца в три подставленные пробирки…
— Можешь посидеть тут спокойно, — предложил Метхли, не отрывая взгляда от скляниц, куда его ловкие руки уже добавляли то один, то другой эликсир.
Доньята осторожно опустилась на лавку. В печи жарко трещали поленья, холод совсем не чувствовался, хотя выстуженную избу надо топить самое меньшее день, чтобы изгнать просочившийся мороз.
Метхли стоял к Алиедоре спиной. Тихо позвякивало стекло, ползли странные, причудливые и порой отталкивающие запахи, со странной быстротою сменявшие друг друга — словно морские волны.
Наконец раздался негромкий хлопок, из-под рук чародея вырвался клуб плотного белого дыма. Метхли отшатнулся, что-то заскрипело, словно по доскам прошлись острыми железными крючьями. Маг что-то неразборчиво прошипел, бросил на Алиедору быстрый и недобрый взгляд через плечо — отчего доньяте вдруг очень захотелось выбежать на улицу, броситься к своему гайто, вскочить в седло — и скорее, скорее отсюда, куда угодно, только прочь от этого жуткого человека (полноте, да человека ли?!) с третьим глазом посреди лба…
Почему её ноги так и остались приросшими к полу?
Почему она осталась?
Почему ждала, глупо хлопая глазами, словно надеясь на невесть какое чудо?
Чародей наконец взглянул прямо на неё, и — о счастье! — страшный третий глаз оказался плотно зажмурен бугристыми толстыми веками, каких никогда не бывает и быть не может у обычного человека.
— Останешься со мной.
Он не спрашивал, он приказывал.
— Останешься со мной. В сторону — ни шагу.
— П-почему? — сжалась Алиедора.
— Ты отмечена, — внушительно проговорил чародей. — Погляди, что в твоей крови, — он высоко поднял три скляницы, до краёв заполненные чернильного цвета жидкостью. — Ты изменена.
— Ну и что? — У доньяты ещё хватало смелости перечить. И в самом деле — мало ли чего он туда намешал…
— Ну и что? — прошипел Метхли, третий глаз широко раскрылся, задёргался в орбите, наконец уставившись прямо на Алиедору, да так, что она, тихонько всхлипывая, стала сползать с лавки. — Спрашиваешь «ну и что», несчастная? А то, что у тебя кровь с Гнилью смешана, иная, уже не людская в тебе кровь течёт, это тебе тьфу?! — Он яростно потряс воздетыми скляницами.
— Я вижу просто чёр…
— Молчи! — Третий глаз нестерпимо сверкнул, словно внутри черепа ярко вспыхнули угли. — Хочешь убедиться?! Смотри!
Все три склянки оказались разом перевёрнуты. Чёрная жидкость плеснула на пол, три кляксы мгновенно слились, а затем лужица вдруг выгнула спину, выпустила четыре ящеричные лапки и взглянула в лицо Алиедоре тремя красными, лишёнными век глазками, из стороны в сторону мотнулся нагой крысиный хвост.
Тварь зашипела, раскрылась пасть — от края до края круглой головы, словно кругляш флака, разрезанный пополам, блеснуло три ряда мелких, но острых зубов.
— Хватит! — рявкнул Метхли, с силой вонзая посох прямо в спину страшилища. Что-то хрустнуло, словно ломались кости, и бестия стала растекаться, вновь становясь мокрым чёрным пятном. Дольше всего держались, зло блестя, три алых глаза, но вот наконец и они потускнели, словно утонув в разлившейся черноте. — Видела?!
Алиедора видела. Видела и понимала, что всё это может оказаться просто хитрой иллюзией, мороком, понимала… и ничего не могла сделать, потому что это понимание под пронзительным взглядом красного глаза стремительно таяло, исчезало, как утренний туман.
— Я тебя не обманываю, — с неожиданной усталостью вдруг сказал чародей. — Посуди сама, для чего мне, человеку, взыскующему сокровенного знания, морочить голову ничем не примечательной, совершенно обычной девочке, Лайсе из замка Ликси? Тратить силы и время, реагенты, далеко не дешёвые и редкие, которые не купить в лавочке на ближайшем углу? Нет, моя дорогая. Тебя отметила Гниль. Ты родилась с Нею в крови. Рано или поздно это бы проявилось, и тогда, — третий глаз уставился прямо на неё, — тогда тебя бы просто сожгли. Как и множество других. Большинство, конечно, ничего общего с Гнилью не имело, но малая, исчезающе малая часть… — волшебник покачал головой, — исчезающе малая часть, к каковой принадлежишь и ты, Лайсе, если, конечно, ты продолжаешь настаивать, чтобы тебя так называли.
— Но… Гниль… это же… как же…
— Не лепечи! — оборвал её волшебник. — Отмеченный Гнилью держит себя с достоинством. Смотри на меня.
— Ты… тоже?
— Конечно, — пожал плечами Метхли. — И поверь, моя дорогая, претерпеть мне пришлось куда поболе твоего. Пока я не понял, что Гниль — не проклятие, а благословение.
— Б-благословение?
— Конечно. — Чародей возился со своим магическим хозяйством, аккуратно раскладывая всё по кармашкам. Движения чёткие, отрывистые, отточенные — обычные люди так не могут. — Гниль — необходимейшая часть мирового порядка. Так же, как и смерть или рождение. Великий круг не может оставаться разомкнутым. И мы, — его глаза сверкнули, — мы, «отверженные», отталкиваемые че-ло-веками, — последнее слово он произнёс раздельно, с нескрываемым презрением, — мы стоим на самом краю. Наша доля высока и особенна. Мы — иные. Наш долг — смотреть в бездну, куда не решается заглянуть никто другой. Я научу тебя, как не упасть. — Он вдруг улыбнулся. — Не надо бояться. Ни Гнили, ни смерти. Потому что Гниль защитит тебя и от себя самой, и от Её слуг, и от смерти. Надо лишь знать. Я тебя научу. Если, конечно, ты окажешься способна. Тебе надо идти со мной.
У Алиедоры подкосились ноги. Отмечена… Гнилью.
Конечно. Отмечена, ну, конечно же, отмечена! Сколько раз Гниль подавала ей знаки, а она старательно отворачивалась, не верила, не хотела верить.
— Да, ты отмечена — и больна, пока что больна. — Теперь голос Метхли стал тих, вкрадчив и ласков, ни дать ни взять — опытный целитель. — Но твоя болезнь может обернуться силой… великой силой. И я знаю, как ты сможешь излечиться. Как сможешь обратить недуг в собственную мощь.
«Я должна остаться, — всплыла мысль. — Куда мне деваться? Мне, отмеченной, «порченой», от которой, когда узнают, отвернутся все, даже родные?»
— Будет страшно, — честно предупредил маг. — Сквозь огонь и воду сквозь, cквозь пылающую кровь, камень, воздух, лёд… — вдруг речитативом-скороговоркой выпалил он, и Алиедоре враз подурнело. Что-то тёмное надвинулось из углов, высунулось, дразнясь, нагло уставилось в затылок. Тупое и горячее распирало виски изнутри, мысли вспыхивали и гасли, словно сгорающие в пламени масляной лампы ночные мотыльки.
Темнота надвигалась со всех сторон, перед глазами словно сдвигались чёрные створки. Алиедора ткнулась лбом в руки и застонала.
— Тьма вокруг нас, — донеслось словно из дальнего далёка. — Глотающая всё тьма, сжигающий всё свет. Чёрное и белое. А Гниль — она между. Потому что кому-то ведь надо следить, чтобы сохранилось равновесие. Люди назвали Это Гнилью. Думая показать, насколько Она отвратительна. Пусть. Знающий лишь посмеётся над тупостью недалёких.
Наваждение таяло, лоскутья тьмы поспешно уползали, горницу заполнял знакомый металлически-кислый запах Гнили, но теперь он уже не казался таким отвратительным.
* * *
Доарнские наёмники не задержались на зорище. Поживиться тут было нечем, воевать не с кем. Отряд в почти три сотни всадников, не теряя времени, двинулся в глубь Меодора, всё сильнее уклоняясь к востоку; вернувшиеся дозорные подтвердили весть Алиедоры об ожидавшей «освободителей» снежной пустыне. Портилась и погода — зачастили ранние метели, ветер дул исключительно в лицо, холода наступали так же решительно, как и победоносная армия Долье.
Трёхглазый маг Метхли ехал колено к колену с Алиедорой. Слегка отъевшийся гайто доньяты ревниво косился на незваного пришельца.
«Лайсе из замка Ликси» особенно не расспрашивали. Собственно говоря, после того как чародей наложил на неё свою руку, с Алиедорой вообще никто не заговаривал, даже Беарне, бывший кем-то вроде сотника. Предводитель отряда, рыцарь в глухом шлеме, вообще не проявил к пленнице никакого интереса.
Кондотьеры сошли с торной дороги. Доньята понимала почему — нападать на гарнизон Артола не было никакого смысла, раз там нельзя взять никакой добычи. Наёмники искали дичь покрупнее.
Невольно Алиедора этому порадовалась. Добродушный великан-дольинец, помогший ей и снабдивший не пригодившейся, правда, пока что подорожной… хорошо, если с ним ничего не случится. Во всяком случае, сейчас. Конечно, пусть изверга Семмера расколошматят в пух и прах, пусть его воинство уберётся прочь, обратно за Долье… но пусть именно этот отдельно взятый воин в его армии останется жив и невредимым вернётся домой.
«Что за ерунда?! — одёрнула она себя, прочь гоня никчёмные жалостливые мысли. — Никто не звал дольинцев в наши пределы. И они — все, — ворвавшиеся в наши дома с оружием, должны заплатить. Собственными жизнями. Никакой пощады. Никакого сочувствия. Иначе не отвоевать Меодор и не отомстить за отца».
Северные пределы королевства Алиедора знала скверно, сколь ни старался фра Шломини вложить в неё хоть что-то. Названия мелких городков моментально выветривались из памяти доньяты, нетерпеливо ёрзавшей на лавке и мечтавшей поскорее вскочить и умчаться с сёстрами или другими девчонками на Роак, вытянуться на заветной ветви и смотреть вниз, на быстро текущую воду, следить за игрой бликов, похожих на стремительных рыбок, и рыбок, похожих на яркие блики.
Здесь кондотьеры шли уже не по пустыне. Деревни, конечно, изрядно опустели, многие селяне подались в леса, прихватив самое ценное, однако немало и осталось, по извечной привычке полагая, что «пронесёт». И, в общем-то, пока они были правы — дольинцы до них добраться не успели, а куда и успели — то в виде податного сборщика с писарем и двумя десятками всадников. Они, конечно, ели и пили в три горла, но до конца село всё-таки не разоряли.
При виде трёх сотен вооружённых до зубов доарнцев стенающие под игом Семмера пахари улепётывали куда проворнее.
Трёхглазого чародея часто звали теперь к предводителю кондотьеров, он уходил, возвращался, всякий раз с дымящейся миской еды. Ставил её перед Алиедорой, угрюмо глядел на доньяту:
— Ешь.
— Не могу… не хочу… — отворачивалась она.
Есть Алиедора и впрямь не могла. Голод и истощение отступили, а на смену им пришло нечто новое, равнодушие к лежащему вокруг миру и лихорадочный, всепоглощающий интерес — к лежащему «за гранью».
Белый снег, чёрные леса вокруг, а прямо посреди этой картины — горящий алым третий глаз, окружённый валиками покрасневшей, воспалённой, шелушащейся кожи, словно тело волшебника само старалось избавиться от страшного подарка.
— Ешь! — Багровое око впивалось в Алиедору. — Иначе помрёшь, заморыш. Как тогда учить тебя стану?
Не в силах противиться, доньята покорно набивала рот, не чувствуя вкуса.
Что-то должно было случиться.
Нарыву предстояло лопнуть.
Мир исчезал, но зато приходило иное. Когда наступал вечер, отряд останавливался, и они с Метхли усаживались друг напротив друга, трёхглазый чародей осторожно, почти что с нежностью брал её руки в свои, откидывал капюшон, и страшный глаз упирал неотвязный взгляд в лицо Алиедоре.
Метхли шептал — она повторяла. Слова укладывались плотно, точно камни в основание башни. Слово, жест, мысль. Мысль, жест, слово.
— Что такое магия? — тихо, внушительно говорил чародей, глядя прямо в глаза Алиедоре. — Почему вокруг неё такая тайна? Почему иные способны сотворить нечто из ничего, а другие, хоть сотри себе весь язык, повторяя заклинания, не добьются ничего? В чём тут секрет? Слушай меня, слушай, потому что за этим — твоё спасение и освобождение, заморыш. Гниль ничего никому не дарит, не «делает просто так» и вообще не имеет сознания. У Неё ничего нельзя просить, Её нельзя умолять. Она не Ом Прокреатор. Ей не нужны ни храмы, ни слуги. Ей нельзя «поклоняться» или приносить жертвы. Можно только служить, ощущая Её, разлитую вокруг, угадывая Её волю. Не как приказы королей или сеноров, но как своё собственное, сокровенное.
Она уже в твоей крови, — шептал Метхли, и третий глаз пылал раскалённым углем. — Она всегда была там. Прими это. Не сожалей и не плачь о несвершившемся. Люди называют Её Гнилью, но Её собственное имя Она откроет тебе лишь сама, так же, как Она открыла его мне.
Алиедора не сопротивлялась. Губы словно сами повторяли сперва казавшиеся чужими и страшными слова. Невольно вспоминалось Долье, и жёлтый поток многоножек, пощадивший её и занятый совсем другим — очищением земли.
Метхли говорил, что она делает успехи. Доньята не понимала — слова возводили в ней словно несокрушимую крепость, но сама она ничего «такого» не могла, да чародей от неё этого и не требовал. Просто учил, держал её руки в своих и постоянно повторял: «Чувствуй! Где Она сейчас?»
…Это приходило постепенно, сперва едва ощутимым запахом. Он отличался от обычного, металлически-кислого, присущего Гнили проявляющейся. Алиедоре казалось, что «начинает тянуть» откуда-то со стороны, и тогда она махала рукой — «там».
Частенько она ошибалась, но Метхли это нимало не смущало.
— Скоро будешь мне помогать, — удовлетворённо повторял он после каждого урока.
И она помогла.
Первого столкновения с дольинцами она почти и не заметила. Больше обычного суетились кондотьеры, сойдя с дороги и забившись в лесную чащу. Гайто доньяты тревожно храпел, сама же Алиедора широко раскрытыми глазами, словно одурманенная, глядела прямо перед собой на торопящихся куда-то воинов, не различая, не слыша, не понимая…
В голове остались только последние слова трёхглазого Метхли.
«Будешь мне помогать. Я справлюсь и без тебя, но учиться лучше всего в бою».
Потом были резкие команды, и рубящий свист стрел, и плотные, хрусткие удары наконечников в неповинные древесные стволы, и хриплые крики, и лязг столкнувшейся стали — Алиедора словно ослепла, она не видела, только слышала.
Крики, и хаканье, и особый, ни с чем не сравнимый звук, с каким сталь секла человеческую плоть. Звуки было отодвинулись, потом придвинулись вновь, и тогда задёргался недвижно сидевший до этого в седле Метхли. Казалось, трёхглазому чародею куда важнее Алиедора, чем разгорающийся вокруг него бой.
Капюшон медленно сполз на покатые плечи. Волшебник коротко взглянул вправо-влево, скрещёнными пальцами накрыл третье око, а потом резко уронил руки.
Одуряюще запахло металлически-кислым. Ни с чем не сравнимый аромат Гнили. Его Алиедора не забудет до гробовой доски.
— Помогай! — гаркнул Метхли.
Как именно следует помогать, он отчего-то сообщить не удосужился.
Враги рядом. Дольинцы. Те самые, что осаждали Венти, из-за кого она, доньята Алиедора Венти, мечется по заснеженной пустыне умирающим зверьком.
— Помогай! — хлестнуло жёсткое.
Руки доньяты шевельнулись, пальцы сложились во многократно повторенном с трёхглазым чародеем жесте. Губы прошептали слова, бессмысленное сочетание резких, шипящих слогов.
Казалось бы, кто не повторит движения, кто не заучит слов?..
Но только у избранных за жестом и словом следует дело.
Впереди, там, где звенели, сшибаясь, мечи и копья ударяли в доспехи, что-то происходило, что именно — Алиедора не знала. Одуряющий запах почти погасил сознание, она пошатнулась, из последних сил цепляясь за луку седла.
…Когда она очнулась, то едва не провалилась обратно в небытие — на неё несдерживаемой яростью пялился третий глаз Метхли.
Волшебник коротко хлестнул её по щеке — сухими длинными пальцами, словно у скелета.
— Не вздумай! — яростно прошипел он, алое око, точно обезумев, неистово вращалось в орбите, как никогда не сможет обычный человеческий глаз. — Не вздумай! — Капли дурнопахнущей слюны попали Алиедоре на щёку, и она дёрнулась, обожжённая, — кипяток, да и только!
Руки впились ей в плечи, рывком вздёрнули, придавили к губам горлышко фляги, так, что стало больно. Снадобье лилось по подбородку, оно оказалось совершенно отвратительным на вкус, но хотя бы не пахло Гнилью. И от него действительно полегчало.
— То-то же, — проворчал чародей, вновь накрываясь капюшоном. — А то вздумала…
— Почему мне нельзя лишиться чувств? — Алиедора сама удивилась собственному голосу. Ей ведь полагалось просто кивнуть. Зелье оказалось слишком уж сильнодействующим?
— Нельзя! — отрезал Метхли. — Ты теперь с Нею. А с этим не шутят. Если, конечно, не хочешь стать этой, лялькой чорной, как говорит простонародье.
У доньяты затряслись поджилки.
— А… а… как же…
— Ты молодец. Ты очень мне помогла, — чародей похлопал Алиедору по плечу.
— Да в чём же?!
Но Метхли только отвернулся.
Как сработало заклятье трёхглазого чародея, Алиедора тем не менее увидела. Хотя потом честно хотела бы всё забыть.
Дорогу покрывали тела. Наверное, не так и много, несколько десятков, но лежали мёртвые дольинцы один на другом, и у всех, всех до одного, животы, казалось, лопнули изнутри. Парили желтовато-гнойные лужи; от одуряющей вони, той самой, что сопровождала Гниль, Алиедора вновь едва не лишилась чувств.
Она невольно задумалась, почему чародей не пустил это заклятье в ход с самого начала. Не мог? Или просто потому, что остальные убитые дольинцы были раздеты победителями донага, благородные кондотьеры не побрезговали даже окровавленной одеждой. Доспехи всегда считались дорогой добычей, особенно рыцарские, — а магия Метхли взорвала изнутри даже железо нагрудников.
Правда, сам чародей выглядел не слишком здорово — лицо посерело и осунулось, он дышал тяжело, часто и хрипло, словно задыхаясь. Мало-помалу это проходило, но окончательно он оправился только дня через два.
* * *
Зима лютовала. Наверное, в одиночку Алиедора и впрямь бы погибла; тут, у кондотьеров, её кормили, заботились, охраняли — иной, впрочем, сказал бы, что так серфы оберегают дойную корову.
Доарнцы не раз схватывались с мелкими отрядами из армии короля Долье и всякий раз выходили из боя победителями. Нападали, как правило, из засад, били в спину, уклоняясь от крупных сражений. Север Меодора оказался разорён не до конца, и благородные кондотьеры, заняв какое-нибудь село, тотчас же громогласно требовали «кормов», ибо «за вас, вши запечные, бьёмся, за вашу свободу, тудыть и растудыть!».
Алиедора не знала, что отвечали поселяне, но еда у трёхглазого чародея, во всяком случае, не переводилась.
Доньята, совсем недавно с упорством обречённой пробивавшаяся к северной границе, теперь покорно и бездумно следовала за Метхли. Она ничему не удивлялась, даже странному имени трёхглазого, хотя чародей обладал выговором настоящего доарнца.
Из обрывков разговоров Алиедора знала, что бежавшая в Уштил королева Мейта, вдова павшего Хабсбрада, собрала-таки войско, наняв немало кондотьерских отрядов, что приходили чуть ли не от самого Гвиана. Однако Доарн так и не выслал дольинского посланника и не объявил открытой войны…
* * *
— И не объявил открытой войны. — Дигвил Деррано остался стоять на одном колене, почтительно склонив голову перед отцом. — Таковы последние вести. Доарнцы обнаглели, перейдя границу во многих местах; на западе, мне донесли, им совсем нечем поживиться, зато на севере развернулись вовсю. Шесть крупных отрядов. Наёмники и родня королевы Мейты. К ним примкнули многие другие нобили.
В тёплом зимнем шатре сенора жарко горели печи — одна в глубине, рядом с ворохом мехов, служивших постелью, и другая подле входа, не пускающая холод внутрь. Хозяин замка Деркоор слушал старшего сына молча, неспешно потягивая из фамильного кубка подогретое вино — затянувшаяся и скучная осада замка Венти, по крайней мере, позволяла устроиться с известным комфортом.
— Что же его величество? — наконец осведомился сенор Деррано, глядя на расстеленную карту.
— Его величество не раскрыл своих намерений, — развёл руками Дигвил. — Несмотря на все вопросы, кои отважились задать иные сеноры…
— Надеюсь, сын мой, тебя в числе любопытных не оказалось?
— Не оказалось, батюшка.
— Молодец. Всё-таки что-то усвоил… А что же принц Льювин?
— Его высочество не был явлен нам, — ответил Дигвил фразой истинного царедворца.
— И эдикта о меодорском престолонаследии тоже нет. Хм… — Деррано-старший вновь задумался. — Доарн не ударил всей своей силой, что хорошо, очень хорошо. Но наш-то почему медлит? Короновать Льювина, объявить себя регентом…
— Быть может, — рискнул предположить Дигвил, — его величество опасается вмешательства Высокого Аркана? Как ни крути, сложившийся порядок вещей нарушен. И, боюсь, необратимо…
Сенор побарабанил пальцами по походному столику.
— Думаю, сейчас идёт торг с Доарном. Там далеко не все жаждут встречи с рыцарями Долье на бранном поле. Не удивлюсь, если Семмер сперва уладит дело с северным соседом, предложив ему часть меодорских земель, и лишь после того коронует принца. Другое у меня из головы не идёт, сын. Догадываешься?
— Никак нет, батюшка. — Дигвил низко склонил голову.
— Хватит, — поморщился сенор. — Не перегни палку с сыновней почтительностью. Люди должны видеть, что ты — будущий хозяин Деркоора, а не шерстистик беззубый. Мне тоже донесли, что на всём северо-западе даже трупоедов не осталось; ты не озаботился узнать причину?
— Прости, батюшка. — Молодой Деррано сокрушённо развёл руками.
— Думай, Семь Зверей тебе в глотку, — недовольно проскрипел старый сенор. Дигвил честно попытался, так, что виски враз заломило и случилось колотье в затылке, но помогло это мало.
— Не могу знать, — наконец признался он. — Пустыня и пустыня. Может, люди сенора Эфферо постарались. Они туда ходили.
— Ходили! — скривился Деррано-старший. — Гниль там прорвалась, сын, да так, что у всех глаза на лоб, даже у инквизиторов. А уж они-то, сам понимаешь, насмотрелись.
— Сильно прорвалась? — Дигвил так и не смог придумать ничего поумнее.
— Достаточно, чтобы запустошить земли на два дня пути во все стороны, — сухо ответил отец. — Я о таком даже не слышал, хотя сколько уже на свете живу и чего только при мне не случалось… что-то небывалое там творится, сын.
— Но Гниль… кто ж про неё что знает?
— Никто. Даже мэтр Бравикус признаётся, что, как говорится, ни на топор, ни через колоду. Инквизиторы тоже… недалеко от него ушли. Ведьм жечь — это ведь не с многоножками сражаться и не пузыри запечатывать.
— Гниль всегда была, батюшка, — решился возразить Дигвил. — Когда-то сильнее, когда-то слабее. Я читал — случались годы, когда о ней вообще забывали. А потом всё снова, да и зло как!
— Вот именно — «и зло как», — сенор перебил сына. — Что толку с наших побед, что толку с Меодора, если тут Гниль гнездо свила?
— Гниль не может «гнездо свить», — осмелел молодой дон.
— Уж не знаю, чего она может, а чего не может, — отрезал Мервен Деррано. — Ясно лишь, что все наши расчёты Бездне достались, а может, и самим Шхару с Жрингрой. И если эта Гниль на юг повалит, за Артол и прямо сюда…
Дигвил Деррано не был трусом, не прятался за чужие спины в бою, но тут не выдержал — вздрогнул. Хорошо туповатому Байгли — радуется жизни с очередной пленницей и горя не знает. А скажи ему про Гниль — только в носу поковыряет с глубокомысленным видом и изречёт, мол, Ом Прокреатор не выдаст, многоножка не съест.
— И ещё вести пришли, — хозяин Деркоора поднялся, упёрся ладонями в жалобно скрипнувший стол, — с побережья. Заметили там костуру варваров.
Дигвил смахнул враз проступивший пот.
Варвары.
Люди из-за моря Тысячи Бухт. С самого северного края обитаемых земель, за которыми, согласно официальной картографии, обитает только и исключительно нелюдь. А может, и откуда ещё подальше.
Иногда с ними можно договориться. Очень редко — откупиться рабами и деветом, но драгоценный металл варвары принимают неохотно, куда больше их привлекает живой товар. А куда чаще они вообще ни о чём не разговаривают, а просто сметают всё на своём пути, ещё почище той самой Гнили, что живёт только от рассвета до заката. Что они творят в захваченных городах и замках, лучше было и не думать.
Варваров мало. Строя не знают, бьются каждый сам за себя. Казалось бы — разве горстке морских находников устоять против правильного рыцарского строя, перед множеством стрелков, перед ощетинившейся копьями пехоты, устроенного вагенбурга?
Однако сотня-другая северян запросто ломала хребты десятикратно сильнейшим армиям. Сто против тысячи, и тысяча позорно бежит, оставив на поле боя половину своих убитыми или ранеными.
Что им помогает, этим варварам? Да, они сильны — выше, плечистей, мощнее среднего южанина. Да, у них хорошие кольчуги, добрые шлемы, славные мечи — но всего этого в достатке и у воинов Свободных королевств, а кольчуга вдобавок не спасёт от удара рыцарским конным копьём, какое только на крюке и удержишь…
Всё верно. Не один король, не один знатный сенор рассуждал примерно так же, выводя полки против горстки, как казалось, северян с крутобоких чёрных кораблей, сделанных из костей неведомого морского зверя.
Выводил — а потом бежал, не оглядываясь, воя от нестерпимого ужаса, потому что за спиной полыхала его столица, а нападавшие устраивали жуткую резню, не щадя никого и даже не стремясь пограбить. Это постоянно ставило в тупик правителей всех приморских королевств, потому что варварам, казалось, нужны были именно убийства и мучения жертв, а вовсе не собранная с испуганных городов дань. Нет, случалось, от северян откупались. Но их предводители гораздо чаще вместо переговоров и торга присылали парламентёров обратно — в кожаных мешках, аккуратно сложив вместе расчленённые тела.
И вот чёрная костура замечена вблизи меодорских берегов…
— Давненько не жаловали гости тёмные, — проговорил тем временем старший Деррано. — Всё больше на севере шарили. Я от негоциантов с Симэ слыхал, что хаживают костуры и на запад, в море Мечей мелькали. Ну, с Облачным-то Лесом у них не вышло, а вот по Вольным городам кое-где прошлись, словно помелом огненным.
Дигвил молча кивнул. Северяне не стремились к завоеваниям. Им не требовались земли и укреплённые замки. Ничего, кроме лишь битвы, крови, пожаров и разрушения.
Потом, насытившись кровавыми игрищами, они покидали истерзанные берега. Чёрные костуры исчезали в морских туманах, чтобы вынырнуть вновь… когда?
— Где же они, батюшка?
— Заметили их в устье Эсти. Куда потом направятся — один Ом ведает. Может, повезёт нам, на Доарн двинут, ну а может, и на нас, — Мервен Деррано покряхтел. — Но готовиться нам надо ко всему. Теперь понял, сын, почему я не усердствую с осадой?
— Понял, батюшка, — поклонился тот.
