4
Я дохожу за двадцать пять минут и открываю магазин только в четверть десятого. Опоздание лишь подогревает мое раздражение.
Даже не знаю, почему для меня так важно открываться вовремя. Пожалуй, это символический жест, напоминание самой себе, что я все-таки веду бизнес, пускай и переживающий не лучшие времена. Стоит позволить себе вольничать со временем открытия и закрытия, это войдет в привычку и начнет проявляться во всем. Перестану аккуратно расставлять книги, сортируя по жанрам. Потом брошу обновлять витрину, пылесосить пол и вытирать пыль с полок. От вредных привычек избавляться труднее всего, потому-то из гордости я и стараюсь поддерживать функционирование магазина на должном уровне.
Я завариваю ромашковый чай, общепризнанное средство для понижения кровяного давления.
Под прилавком обнаруживается диск с «Лунной сонатой» Бетховена, самое то: убаюкивающая, но чуточку мрачная. Я вставляю диск в проигрыватель и под звуки фортепиано прихлебываю чай, пытаясь успокоиться.
Да где там.
Ощущение беспомощности просто невыносимо, руки так и чешутся что-то предпринять. И я звоню в полицию.
Никогда в жизни не подавала заявлений в полицию, так что понятия не имею, чего ожидать. Быть может, нагрянет армия экспертов-криминалистов и мою машинку заключат в белую палатку. Специалисты в одноразовых комбинезонах будут искать отпечатки пальцев и следы ДНК. А потом матерый инспектор уголовной полиции соберет своих лучших следователей и потребует вычислить преступника до конца смены.
После шестиминутного разговора становится ясно, что на подобное рассчитывать не стоит.
Равнодушный как рыба полицейский бюрократ называет мне номер дела и уведомляет, что в течение нескольких дней со мной свяжется констебль. Душа и тело мои вожделенного успокоения не обретают. Наоборот, звонок и вовсе приводит меня в бешенство.
Вандализм в любом виде, несомненно, самое бессмысленное преступление. Какой здесь может быть мотив? Я еще могу понять, почему люди идут на кражу. Или как эмоции толкают человека к насилию. Но постичь вандалов… По мне, так всех их нужно сжигать на костре. Да-да, именно так!
Я живо представляю себе эту тварь, что проткнула мне шины, привязанной к столбу, заходящуюся визгом, молящую о пощаде. Конечно же, мечтать о таком ужасно, зато становится чуть легче.
Час спустя я немного успокаиваюсь и собираюсь на склад, поискать рекламу «Пятидесяти оттенков серого» для витрины, но тут распахивается входная дверь.
Это опять Эрик, и опять у него в руках коробка отвергнутой секонд-хендом макулатуры.
— Доброе утро, Эрик, — вздыхаю я. — Не ожидала тебя так быстро.
— Доброе, Бет, — радостно отвечает он. — Вчера нагрянул пожарный инспектор и надавал нам по шее за загроможденный черный ход. Весь вечер разгребали завалы, в машине у меня еще две коробки.
Именно этого мне сейчас и не хватало!
— Слушай, Эрик, мне вправду очень жаль, но сегодня утром у меня возникли проблемы с машиной. Я никак не могу позволить себе раскошелиться на тридцать фунтов.
— Эй, на этот счет не беспокойся. Расплатишься, как сможешь. Нам просто нужно избавиться от хлама.
— Тогда ладно. Спасибо.
Эрик ставит коробку на вчерашнюю, все еще стоящую у прилавка, приносит еще две и отбывает. Слава богу, хоть на чашку чая не напрашивается.
Я решаю пока не трогать коробки, а заняться витриной и полками.
Заначенные рекламные плакаты в конце концов обнаруживаются в коробе, погребенном в глубине кладовой. Было время, мы получали их от издателя с каждым заказом новых книг. Мучительное напоминание о лучших временах — рекламная кампания «Пятидесяти оттенков» стала одной из последних перед отказом от торговли новыми книгами. До сих пор помню, как выскребала последние пенни на покупку тридцати экземпляров, надеясь, что они разойдутся как пресловутые горячие пирожки. В принципе, так и получилось, вот только прибыль оказалась каплей в море. Слишком мало и слишком поздно.
Знать бы тогда, что однажды у меня окажется столько этих чертовых книжек, что хватит на целую библиотеку мумифицированной похабщины.
Маркетинг не мой конек, однако мне все же удается соорудить нечто напоминающее приличный рекламный стенд. Наконец, я вешаю два плаката и объявление, наскоро сверстанное на компьютере: «Только на этой неделе: “Пятьдесят оттенков” за пятьдесят пенсов».
Когда отступаю от витрины, чтобы полюбоваться плодом трудов своих, звонит мобильный.
— Алло.
— Мисс Бакстер? — слышится в трубке мужской голос.
— Да, это я.
— Прекрасно. Я констебль Кейн. Насколько понимаю, вы заявляли о порче вашей машины?
— Совершенно верно. Мне разрезали шины.
— Весьма сожалею. У вас найдется несколько минут для разговора?
У меня, естественно, находится, и мое первоначальное разочарование от полиции несколько рассеивается, поскольку констебль Кейн выслушивает меня с сочувствием. Он соглашается подъехать ко мне после работы, составить протокол и осмотреть машину. Что будет дальше, остается только гадать, но, по крайней мере, человек старается.
Начинается обеденный ручеек покупателей. Я уже давно не пытаюсь постичь, почему продажи одного дня столь разительно отличаются от другого, но сегодня всего за два часа мне удается заработать восемьдесят фунтов. И даже уходят семь экземпляров «Пятидесяти оттенков серого».
Если бы не ужасное начало дня, настроение бы уже приподнялось, но на горизонте маячит солидный счет за четыре шины.
Без особой надежды я просматриваю страховой полис, и мои опасения полностью подтверждаются: надо платить первые две сотни фунтов по любому требованию. А все потому, что купила самую дешевую страховку, какую только смогла отыскать.
Чтобы хоть чем-нибудь заняться, начинаю протирать книжные полки.
Около трех звонит Карл, тон у него заискивающий: Милая, извини за утреннее. У меня сегодня не день, а тихий ужас.
— Не переживай, — сухо отзываюсь я. — Я уже все уладила.
— Что уладила?
— По поводу шин. Позвонила в полицию, сегодня вечером к нам заглянет констебль.
— Нельзя было обойтись без них? — неожиданно взрывается Карл.
— В смысле? А что еще мне оставалось делать?
— Полиция не поможет. Позвони им и скажи, что не будешь подавать заявление.
— Нет, Карл, и не подумаю. Кто бы ни порезал мои шины, его нужно поймать и наказать.
— Бет, послушай меня в кои-то веки: не трать зря время. Позвони и скажи, что передумала. А с шинами я разберусь, как только вернусь домой.
— Не указывай мне что делать, — огрызаюсь я. — Подам заявление в полицию, и точка.
Карл молчит, в трубке раздается лишь его сопение.
— Мне нужно идти, извини.
И второй раз за день обрывает разговор.
У меня начинают пульсировать жилки на висках, и я сжимаю кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладони. Да кем он, черт побери, себя возомнил, указывать мне что делать! И еще имеет наглость бросать трубку! Вот же говнюк!
Я очень недовольна своим женихом. И даже подумываю, не дать ли ему отставку. Пускай гипнотизирует меня своим щенячьим взглядом сколько влезет, ничего у него не выйдет. Хватит!
Ровно в половину шестого запираю магазин, на такси доезжаю до дома и словно фурия врываюсь в свое жилище.
Карла нет.
Он заканчивает в пять и, как правило, домой возвращается задолго до меня. Если прохлаждается в пабе, пускай пеняет на себя!
Я снимаю пальто и направляюсь на кухню разбираться с утренней грязной посудой. И обнаруживаю на столе записку:
«Прости, пришлось по работе сорваться в Бирмингем. Вернусь через пару дней. Люблю, целую».
Я хватаю телефон и набираю Карла. Автоответчик предлагает оставить сообщение, что я и делаю:
— Перезвони немедленно. Я тобой очень недовольна!
Начальство иногда отправляет Карла в командировки, проконсультироваться с коллегами по крупному проекту, но обычно не столь внезапно. Впрочем, может, Карл попросту позабыл предупредить меня. С него станется.
Сейчас бы устроить успокоительное марафонское погружение в ванну, но в любую минуту может явиться констебль Кейн. И я решаю выплеснуть накопившееся раздражение на ожесточенную уборку. Включаю радио, натягиваю резиновые перчатки и принимаюсь за дело.
Час пролетает незаметно, и пускай я перемазалась и взмокла, внутренности холодильника и раковина блестят, а пол чисто выметен. Мне действительно лучше — по крайней мере, психологически. Остается привести в порядок и себя, но раздается звонок в дверь.
Стянув перчатки и смахнув со лба прилипшие волосы, я бросаю взгляд в зеркало и поеживаюсь. Ну, прихорашиваться поздно.
Я открываю дверь полицейскому.
— Добрый вечер. Мисс Бакстер?
Мне казалось, что я разговариваю с мужчиной средних лет, но высокому худощавому констеблю еще нет и тридцати. Я уже жалею, что не приняла душ и не переоделась.
— Э-э, да.
— Констебль Кейн. Мы разговаривали по телефону. Может, я не вовремя?
— Нет-нет, простите. Входите же.
На кухне предлагаю ему сесть и спешу протараторить объяснение:
— Прошу прощения, я тут убирала.
Он отвечает дежурной улыбкой и достает блокнот.
— Мисс Бакстер, вы живете одна?
— Нет, с женихом.
— Он сейчас дома?
— К сожалению, нет. Срочная командировка.
— Понятно. Возможно, мне понадобится переговорить с ним.
— Вот как? Зачем?
— Просто формальность. Может, что-то слышал или видел.
Он продолжает задавать вопросы, но я не знаю, что отвечать. Мне особенно нечего сообщить констеблю Кейну. Может, Карл все-таки был прав? Похоже, мы действительно понапрасну тратим время.
Под конец полицейский интересуется:
— Вы в последнее время ни с кем не ссорились? Проблемы с коллегами по работе, ссоры с членами семьи?
— Нет. Работаю я одна, а из близких родственников у меня только мать и несколько дядюшек, которых я почти не вижу.
— А как насчет мистера Паттерсона?
— Он специалист по планированию, и, насколько я понимаю, его коллеги — вполне безобидные государственные служащие. Даже представить себе не могу, что они в этом как-то замешаны.
— А его семья?
— Его родители живут в Уэльсе, а сестра где-то в Лондоне. По-моему, они мало общаются.
Констебль Кейн захлопывает блокнот и убирает его в карман.
— Что ж, думаю, на этом пока все. Взгляну еще на машину.
— Спасибо. А что будет дальше?
— Если честно, зацепиться особо не за что. Может, это проделки шпаны, а может, кто-то из соседей. Вижу, с парковкой у вас тут напряженно, так что эту версию исключать не стоит.
— Неужели это соседи?
— Возможно. Это единственный очевидный мотив. Я загляну к ним, оценю реакцию. Сделаю все возможное, мисс Бакстер.
Я пожимаю ему руку и провожаю до двери.
Вообще-то, подозревать соседей мне и в голову не приходило. Особой дружбы у нас нет, но они всегда казались вполне мирными. Поверить не могу, что кто-то из них вышел на тропу войны из-за парковочного места. Однако мысль неприятная. Может, я чересчур надумываю, но хочется, чтобы Карл сейчас был рядом.
Я снова звоню ему и снова слышу автоответчик. Что ж, оставляю еще одно сообщение:
— Это опять я. Не бойся, я уже отошла. Перезвони мне, пожалуйста.
Тишина в доме стоит какая-то зловещая. И откуда взялось это щемящее чувство тревоги?
Я наливаю себе бокал вина и делаю еще один звонок:
— Мама, это я.
— Привет, милая.
— Как насчет просто поболтать?
— С удовольствием, но, может, я перезвоню тебе минут через двадцать? Я сейчас ужинаю.
Я говорю, что перезвоню сама, и иду в душ, предварительно убедившись, что обе входные двери заперты.
Через пятнадцать минут, уже облаченная в треники и кенгуруху Карла, возвращаюсь на кухню к бокалу вина. Сажусь за стол и снова набираю маму.
Она отвечает практически мгновенно.
— Мам, это я опять.
— Как ты, дорогая? И как твой милый женишок?
Мать буквально боготворит Карла. Они и вправду очень схожи характерами, хотя мама все-таки понаивнее, да и к мотоциклам равнодушна.
— Мы оба в полном порядке, спасибо. Карл в командировке.
Думаю рассказать ей о происшествии с машиной, однако решаю, что не стоит ее лишний раз волновать.
— А у тебя как дела?
— Ах, да ничего интересного, все как обычно.
Маме уже под семьдесят, но она до сих пор ведет весьма активную, или, точнее, сумбурную общественную жизнь. Вечно берется за новые хобби, чтобы всего лишь через несколько месяцев их забросить. Только в этом году она записывалась в местном колледже на десяток разных курсов, от йоги до плетения корзин.
— Поступила на какие-нибудь новые курсы?
— Раз уж ты упомянула, подумываю вот, не обратиться ли в веганство.
— Хм, по-моему, мама, это вовсе не хобби.
— Не хобби, согласна, но курсы по веганской кухне ведет весьма симпатичный паренек.
— Не собираешься сдаваться, да?
— Даже в моем возрасте, милочка, у женщины все равно остаются определенные потребности.
— Фу, мама! Знать ничего не желаю!
В действительности потребности матери коренятся гораздо глубже. Как мне видится, все последние двадцать девять лет она отчаянно ищет замену любви всей своей жизни — моему отцу. Трудно представить людей более несхожих, однако их отношения лишь подтверждали теорию, что противоположности притягиваются. Мама всегда была — да и до сих пор остается — малость малахольной. Не умеет скрывать свои чувства и, на свою беду, излишне доверяет людям. Зато отец отличался твердостью и прагматизмом, все в жизни воспринимал с настороженностью.
К счастью, я пошла больше в отца, чем в мать. Я очень люблю маму, однако мыслительные процессы у нее в голове порой приводят меня в замешательство.
После гибели супруга мужчин в ее жизни не появлялось лет пять. Затем, еще в моем подростковом возрасте, потянулась череда чудаковатых, совершенно неподобающих ухажеров. Однако ни один из них не отвечал заданным отцом стандартам. Наконец, в начале 2010-го, у мамы начался бурный роман со Стэнли Гудьиром, и пять месяцев спустя они поженились.
Ничего хорошего из этого не вышло.
Наивностью и мечтательностью Стэнли ничуть не уступал матери. Они решили продать мамин дом и купить паб.
Я и по сей день дивлюсь, как при всей их неорганизованности им удалось продержаться целых четыре года. Но в конце концов явились судебные приставы и конфисковали пивную за долги. Стэнли полностью разорился, матери же удалось избежать подобной участи благодаря оставшимся от отца деньгам, что она в свое время отложила на черный день, да и позабыла. Как это типично для отца: даже спустя много лет после смерти явиться рыцарем в сияющих доспехах.
Теперь мама проживает в муниципальной квартире с одной спальней и до сих пор ищет мужчину, хоть сколько-то походящего на отца. Сама не пойму, то ли я восхищаюсь ее оптимизмом, то ли сочувствую безнадежности ее поисков.
Мы болтаем почти час, пока у меня не начинает урчать в животе.
— Ладно, мама, кажется, мне пора перекусить.
— Да, милая, давай уж закругляться. Поцелуй Карла за меня.
— Непременно. Постараюсь заглянуть к тебе на выходных.
— Ах, вот это было бы славно!
— Целую, мам.
— И я тебя тоже. Пока!
По завершении разговора я делаю себе бутерброд, который поглощаю за чтением журнала под звуки радио. Минуты растягиваются в час, а Карл так и не перезванивает. Звоню ему сама, но вновь отвечает автоответчик.
На смену раздражению приходит беспокойство. Какого черта Карл не звонит?
В конце концов я отправляюсь в спальню и, немного почитав, проваливаюсь в беспокойный сон.
