20 апреля, четверг

Квартира была однокомнатной, но очень большой. Рачительные создатели «человейников» наверняка разместили бы на такой площади не менее трёх «студий», но к возведению этого дома они отношения не имели. Могли в нём оказаться разве что в качестве жильцов, поскольку вряд ли согласились бы жить в своих «произведениях». А здесь – с удовольствием. Квартира была большой, со вкусом обставленной, однако не жилой – это было любовное гнёздышко. Огромная кровать, зеркало на потолке и множество зеркал на стенах, ковёр с длинным ворсом, плотные шторы, большая гидромассажная ванна, бар с богатой коллекцией отличного спиртного, небольшой запас белого порошка, в шкафу – коллекция интимной одежды, всевозможных приспособлений и секс-игрушек…

– Обычно такие квартиры обустраивают втайне от ревнивых жён, – заметил Гордеев.

– А бывают не ревнивые жёны? – усмехнулся в ответ Феликс.

– Кажется, я где-то читал о подобном феномене.

– Увлекаешься фантастикой?

– Друзья ещё в школе подсадили.

Кухня тоже была красивой, но минимально функциональной: кофемашина, холодильник, винный шкаф, микроволновка. Из запасов только кофе в зёрнах, большой выбор чая и сахар. В холодильнике различные сыры и упакованная пища, которую одинокие, не умеющие готовить мужчины набирают в супермаркетах. Здесь же, на кухне, обнаружился и хозяин квартиры: грузный, очень ухоженный, аккуратно причёсанный мужчина в пижаме и халате.

– Орлик Леонид Дмитриевич, шестьдесят три года, вдовец. Известный в городе ювелир. Мёртв минимум восемь часов.

Добавлять ничего не требовалось: Вербин сразу отметил очевидное сходство Орлика с педофилом с видео. Разумеется, эксперты проведут дотошную проверку, но на первый взгляд хозяин квартиры и был тем самым подонком, которого они искали.

– Как вы на него вышли?

– Скрины с видео плюс перстень, – ответил Гордеев, разглядывая тело. – Мои ребята показывали фото в соответствующих заведениях, и вчера его опознали. Подпольная кличка – Сказочник. Характеризуют как тихого, очень спокойного человека.

Который скрывал от близких свои сексуальные пристрастия, а в какой-то момент и вовсе начал убивать. Как это случилось? Теперь вряд ли выяснишь. Возможно, в первый раз убил случайно, например, заигрался с удушением. Или на что-то разозлился, начал бить ребёнка, зверея от того, что мальчик не сопротивляется, и пришёл в себя, когда всё было кончено. Испугался, но сумел вывернуться, спрятать тело. Некоторое время жил в страхе разоблачения, вздрагивая от каждого шороха, а потом понял, что его никто не ищет. То есть убийцу, конечно, ищут, но лично его не подозревают. И это открытие наполнило Орлика уверенностью в себе и ощущением полной безнаказанности. И он задумался о том, чтобы повторить. Во-первых, потому что ему за это ничего не будет. А во-вторых, потому что понравилось. Потому что всё то время, что он трясся от страха в ожидании появления полицейских, ему снился момент убийства. Или представлялся днём, вставал перед глазами, как наяву. Как он сдавливает шею Кости. Или бьёт его. Или жадно ворует его последний выдох. Наслаждаясь тем, что совершил ещё один грех. И уверившись в своей безопасности, Орлик вновь принялся убивать. Но только уверившись, потому что для таких подонков нет ничего важнее личной безопасности.

– В общем, Орлика опознали и дали наводку на его приятелей, – продолжил рассказ Никита. – Мои ребята с ними пообщались – в деле появились имя и телефон. Утром позвонили – трубку Орлик не снял. А приятели сказали, что вчера вечером его в клубах не видели. Впрочем, он не каждый день тусовался, возраст всё-таки. Я отправил ребят в мастерскую, помощник Орлика сказал, что хозяин уехал вчера во второй половине дня и больше не появлялся. И на звонки не отвечал. Мы пробили его недвижимость и узнали о наличии трёх квартир, помимо той, в которой он жил. Две Орлик сдавал, а эту использовал для своих нужд. Позвонили дочери, попросили приехать и при ней вскрыли квартиру. Зашли и увидели всё это.

Мёртвый ювелир на кухне, в пижаме и халате, в полукресле. Перед раскрытым ноутбуком.

– Что он смотрел?

– Большой репортаж о находке в Куммолово. С подробностями. Смотрел и… – Никита выдержал паузу. – Предварительный вывод медэкспертов – сердце.

– Хочешь сказать, что Орлик так разволновался, что умер от сердечного приступа? – прищурился Феликс.

– У тебя есть основания для других версий?

– А что видеокамеры в подъезде? Кто-нибудь к Орлику приходил?

– Видеокамеры не работают.

– Всегда или только сегодня?

– Сказали, отключились ночью, какие-то проблемы с управлением.

– Подозрительно, ты не находишь?

– Подозрения к делу не пришьёшь.

– Уличные видеокамеры просмотрели?

– А кого искать?

Логично… Очень логично. И если токсикологическая экспертиза ничего не выявит, то оснований для других версий, как мысленно признал Вербин, не будет. А токсикология скорее всего ничего не покажет, потому что опытные люди используют не оставляющие следов препараты. В лучшем случае будет след от укола, но он ничего не значит. Квартира заперта. Не на задвижку, на ключ, но это слабый аргумент, поскольку не все запирают двери на задвижку, даже ночью. Следов борьбы нет. Следов посторонних нет. Телефон Орлика будет проверен, возможно, он назначал кому-то встречу и, возможно, допрос человека, которому он назначил встречу, принесёт результаты, но пока всё выглядело, как смерть по естественным причинам. Педофил понял, что до него вот-вот доберутся, разволновался и умер. Имя его будет опозорено, но сам он этого не увидит.

Феликс вспомнил заплаканную женщину, которая курила у подъезда.

– Дочь знала о пристрастиях Орлика?

– Её ещё не допрашивали. Но думаю, что не знала.

В противном случае, в тайной квартире для плотских утех не было бы никакого смысла. Орлик скрывался от родственников, пользовался псевдонимом в сообществе и, уж конечно, вряд ли кому рассказывал, что причастен к исчезновению Кости Кочергина. И возможно, других детей.

– Но почему он остановился? – задумчиво протянул Вербин.

– Мы не знаем, остановился он или нет, – резонно ответил Гордеев.

– В колодце обнаружили только старые тела, им много лет.

– Абедалониум мог не знать о других захоронениях.

– Мог, – подумав, согласился Феликс. – Но, если я правильно прочитал предварительные выводы экспертов, жертвы из Куммолово были убиты в течение нескольких месяцев. Допустим, педофилы нашли другое место для захоронения останков, ещё пять или больше тел, потом ещё и ещё… – Феликс покачал головой: – Даже если они убивали по пять детей в год, получается слишком много жертв, чтобы вы не заметили.

– Они могли снизить активность.

– Убийство – это как наркотик, со временем его требуется всё больше и больше поэтому такие типы только разгоняются. И уж точно не останавливаются.

– Может, его после смерти жены обратно переклинило?

– Когда она умерла?

– Пять лет назад.

– Может…

– Или компания распалась, а в одиночку он убивать побоялся.

Это предположение показалось Вербину более вероятным, чем реакция на смерть жены, однако прокомментировать его Феликс не успел: на кухню заглянул один из помощников Гордеева и попросил Никиту вернуться в комнату.

– У нас интересная находка.

Которую сделали в шкафу. В глубине, за одеждой. Вытащили картонную коробку, открыли, увидели содержимое и сразу позвали Гордеева – полюбоваться на картину без рамы.

На узнаваемую картину.

– Это то, что я думаю? – спросил Вербин.

– Да, – тихо подтвердил Никита. – «Демон скучающий».

– Копия?

– Разумеется. Оригинал намного больше. Но это очень хорошая копия.

– Ты успел позвать искусствоведа?

– Мы, питерские, все немного искусствоведы, происхождение обязывает. – Гордеев кивнул на правый нижний угол картины, которую полицейские поставили, прислонив к спинке кровати. – Видишь подпись? Это авторская копия, Абедалониум сам её написал.

– Тут есть над чем подумать… – пробормотал Вербин, разглядывая полотно. – И в первую очередь над тем, почему Орлик хранил картину здесь.

– В смысле? – удивился Никита. Он явно ожидал другого вопроса.

– Я, конечно, не искусствовед и происхождение не обязывает. Но если я правильно понимаю, авторская копия от такого художника, как Абедалониум – это очень круто?

– Верно.

– Картина дорогая и статусная?

– Всё так.

– Такие картины держат там, где собираются гости, чтобы ею хвастаться, – высказал свои резоны Вербин. – Она должна висеть в гостиной его основной квартиры. Или в кабинете мастерской, куда к нему приходят богачи договариваться о создании дорогостоящих побрякушек для жён и любовниц. А Орлик держал её в шкафу тайной квартиры. Тебе не кажется, что здесь что-то не сходится?

– Сейчас узнаем. – Гордеев взял протянутый полицейским конверт – его обнаружили в той же коробке, что и картину, достал письмо и вслух прочитал:

– Дорогой Леонид Дмитриевич! В эти дни в моём родном городе проходит очень важная для меня выставка. Первая в жизни выставка, которую я рассматриваю как подарок Санкт-Петербургу. Но я считаю, что одного подарка недостаточно. Я долго думал над тем, как можно особо отблагодарить людей, с которыми сводила меня судьба. Особо отблагодарить особенных для меня людей. Я всегда восхищался вашим талантом, узнавал ваши работы с первого взгляда и в знак своего уважения прошу принять этот скромный дар. Абедалониум. – Закончив читать, Никита посмотрел на Вербина: – Вот и ответ: Абедалониум совсем недавно подарил картину, и Орлик, возможно, не успел перевезти её в основную квартиру.

– Ну, да. – Вербин ещё раз посмотрел на полотно и вдруг добавил: – Только если посылку доставили сюда, это не картина, а чёрная метка.

///

И Феликс, и Никита понимали, что, несмотря на очевидные признаки естественной смерти, отработать и тело, и квартиру Орлика нужно плотно, чтобы исключить убийство. Поэтому и медэкспертам, и криминалистам приказали проверить «гнёздышко» предельно тщательно, что вызвало естественное недопонимание у дочери ювелира. Придя в себя после первого шока, она вернулась в квартиру, посмотрела на работающих специалистов и поинтересовалась:

– Вы всегда столь внимательны?

Никита знал, что скоро ему придётся рассказать ей правду, но Феликс попросил его не торопиться, чтобы задать пару вопросов, поэтому ответил достаточно неопределённо:

– Хотим быть уверены, что обошлось без криминала.

– Были подозрения? – удивилась женщина.

– Ариадна Леонидовна, вы узнаёте это украшение? – Вербин подошёл с другой стороны и показал открытый на планшете файл.

– По виду – любимый перстень папы. Единственное украшение, помимо часов, которое он себе позволял. – Женщина нахмурилась. – Вы его не нашли?

– Перстень на месте, мне просто нужно кое-что уточнить. – Феликс мягко улыбнулся. – Это подарок или Леонид Дмитриевич сделал его сам?

– Папа сделал его сам, очень гордился этой работой и никогда не снимал перстень с пальца. Безымянный палец на левой руке.

– Давно его носит?

– Лет… – Женщина покачала головой. – Простите, точно не скажу, но очень давно. Двадцать лет, не меньше.

– Вы когда-нибудь видели отца без этого перстня?

В ответ – внимательный взгляд. Дочь Орлика начала догадываться, что Вербин не «просто что-то проверяет», и насторожилась.

– Это важно?

– Ариадна Леонидовна, я прекрасно понимаю, в каком вы сейчас состоянии и как сильно происходящее давит на вас. Если бы мои вопросы не были важны, я бы их не задавал.

Он умел быть очень проникновенным.

– Видела, – припомнила женщина. – Да, видела… Я… Я сказала, что папа никогда его не снимал. Так и было. Поэтому сильно удивилась… Лет… Лет десять назад, может, меньше, папа вдруг перестал его носить. Я спросила почему, папа ответил, что нужно кое-что подправить… и довольно долго не носил, недели две. Потом всё стало как раньше.

– Но, когда точно это случилось, вы не помните?

– И вряд ли вспомню.

– Спасибо большое. – И вновь – мягкий взгляд. – Ариадна Леонидовна, вы позволите мне недолго переговорить с коллегой? Буквально пять минут, потому что мне нужно ехать по делам. А потом он ответит на все вопросы и объяснит причину нашего особого внимания к смерти Леонида Дмитриевича.

– Конечно. – Женщина кивнула. – Конечно.

И Вербин отвёл Гордеева на лестничную площадку.

– Слышал? – спросил он.

– Каждое слово.

– Дочь подозреваемого уверенно опознала перстень, который ты достал из колодца.

– Сбрасывал очередное тело и не заметил, как перстень соскользнул с пальца?

– Похоже на то.

– Почему не стал доставать?

– Одно дело – сбросить тело и уехать, и другое – лезть в глубокий колодец. Нужна лестница. Нужно откачать воду. К тому же перстень без видео ни о чём не говорит, только подозрения вызывает. Орлик мог сказать, что его украли, а затем подбросили в колодец, чтобы опорочить его честное имя. А самое главное, он мог не понять, что потерял перстень именно в колодце. Когда долго носишь кольцо, часы или браслет, к ним привыкаешь настолько, что продолжаешь чувствовать, даже когда их нет. Орлик мог заметить отсутствие перстня уже в городе.

– Я знаю. – Опыта Гордееву было не занимать, и он прекрасно понимал, о чём говорит Вербин.

– А вот то, чего мы не знаем, это есть ли у Орлика шестнадцать миллионов евро, которые кто-то пообещал Абедалониуму. Причём не последних миллионов. И таких, которые можно быстро собрать.

– Тех миллионов, о которых мы знаем только со слов Кранта? – язвительно напомнил Гордеев.

– Но проверить-то нужно.

– Обязательно проверим, – пообещал Никита. – Кстати, забыл сказать: среди недвижимости Орлика указан дом недалеко от Соснового Бора. А оттуда до Куммолово полчаса на машине.

– Ещё один кирпичик в фундамент, который построен не нами.

– Да, не нами. – Гордеев прищурился: – Ну, что, твоя командировка закончилась?

– Ты бы обрадовался?

– Ты не успел мне надоесть.

– Теряю хватку. – Вербин помолчал и следующие фразы произнёс очень серьёзно: – Я уеду, как только узнаю, был ли Орлик в пятницу в Москве. А если не был сам, то кого нанял? А если не он, то кто нанял? Как видишь, у меня очень скромная цель.

– Вечно ты ищешь чёрную кошку в тёмной комнате.

Феликс посмотрел на дверь квартиры Орлика и вздохнул:

– Потому что она в ней прячется.

* * *

– Где? – удивлённо переспросил Кукк. – Как ты об этом узнал? Где прочитал?

– Нигде не прочитал, об этом пока не пишут, – медленно ответил Селиверстов, делая маленький глоток кофе. И смотрел при этом не на собеседника, а на Казанский собор. Будто размышляя: «Зайти, что ли» – Его ещё вчера начали искать. Полицейские показывали какую-то старую и нечёткую фотографию, не знаю, где они её взяли, но Сказочника по ней опознали и дали наводку. А сегодня утром его нашли мёртвым.

– Его полицейские убили?

Селиверстов сделал следующий глоток. Для того чтобы не выругаться.

– Где нашли? – опомнился Кукк.

– Помнишь его «уголок» на Гороховой?

Кукк молча кивнул.

– Там и нашли.

– Причина смерти?

– Мой человек сообщит чуть позже.

Кукк знал, что Селиверстов располагает отличными связями в полиции, поэтому не стал задавать глупых вопросов вроде: «Правда ли, «Уверен ли» или «Точно ли. Кивнул, показав, что услышал, посмотрел на свой кофе, но не притронулся к чашке.

– Я понимаю, что не должен был приезжать…

– Урмас, что необычного в твоём приезде? – перебил собеседника Селиверстов. Плавно перебил, всем своим видом показывая, что не испытывает никакого волнения. – Мы встречаемся не реже двух раз в месяц. У нас есть общие дела, причём достаточно серьёзные, так что наша встреча естественна и ни у кого не вызовет вопросов. Если, конечно, ты своим поведением не покажешь, что в ней есть нечто необычное.

– А что не так с моим поведением? – насупился Кукк.

– Ты нервничаешь.

– А ты? – Урмас не стал дожидаться ответа. – Если скажешь, что нет – я не поверю. Я нервничаю. Ты нервничаешь. А вообще всё это похоже на дурацкий сон.

– На дурной?

– Нет, именно на дурацкий, в котором всё идёт наперекосяк и всплывает то, что давно похоронено и всплыть не должно.

– Выпьешь что-нибудь? – неожиданно предложил Селиверстов. – Мне кажется, надо.

– И тебе?

– И мне.

– Тогда давай, – согласился Кукк. А после того, как официант принёс коньяк, криво усмехнулся и заметил: – Давно не пил так рано.

– А мы и не пьём, – ответил Селиверстов. – Мы пытаемся расслабиться.

– Как тут расслабишься? – Урмас повертел в руке бокал, затем залпом опрокинул в себя содержимое и показал официанту, что следует повторить. – Федя, что это за чёртова хрень с колодцем?

– Не знаю. – Чтобы не отставать от собеседника, Селиверстов тоже выпил и тоже повторил. – Видимо, туда их утилизировали.

Слово Кукка не покоробило. Сейчас его ничего не могло покоробить, поскольку речь шла о его жизни и благополучии.

– Хочешь сказать, что всё было запланировано?

– Может, запланировано, а может, кто-то заигрался, увлёкся, а когда опомнился, было уже поздно, – протянул Селиверстов. – Придумал, как избавиться от следов, а когда избавился, понял, что ему понравилось.

– Избавляться? – глупо уточнил Кукк.

Возможно, потому что выпил слишком рано.

– Нет, Урмас, не избавляться, а производить то, от чего нужно избавляться.

На этот раз собеседник Селиверстова понял. И удивлённо распахнул глаза:

– Но кто?

– Теперь не важно, – вздохнул Фёдор, раздумывая над тем, не заказать ли третью соточку коньяка? – Орлик… или сам Ферапонтов… Или кто-то ещё… Какая разница? Кто бы это ни сделал, он уже это сделал. И нужно думать, как нам теперь поступать и что предпринять. Мы ведь, в конце концов, предприниматели.

– Всё рушится, – глухо сказал Кукк. И заказал третью сотку.

Селиверстов решил его не догонять.

– Я бы использовал другое определение, но согласен с твоим.

– Удивляюсь твоему хладнокровию.

– А что ещё остаётся?

– Ты понимаешь, что на кону?

– Всё. – Фёдор посмотрел Урмасу в глаза. – Если полицейские докажут нашу причастность к тем развлечениям, откупиться не получится.

– Думаешь, не сможем? – Кукк вновь округлил глаза. – Денег у нас с тобой много, все возьмут, кому предложим.

– Скандал слишком громкий, – объяснил Селиверстов. – Нас разденут догола, обещая, что выкрутимся, но в конечном итоге всё равно посадят.

– Может, уехать? Откуда выдачи нет?

– С Дона, – буркнул Фёдор.

– Я серьёзно. – Урмас покрутил в руке бокал. – Пересидеть надо.

– Если о нас узнают, то объявят в международный розыск.

– Там всем плевать, что мы здесь преступники.

– А вдруг окажется, что не плевать и нас выдадут?

– У меня есть второе гражданство.

– У меня тоже, и что? Для них мы просто ребята, которых интересно раздеть.

– Здесь мы тоже ребята, которых интересно раздеть.

– Да, но здесь мы можем отбиваться.

– Как ты собираешься отбиваться от обвинений в педофилии?

– А как они сумеют привязать нас с тобой к тем развлечениям? – поинтересовался в ответ Селиверстов. – Ты снимал свои игры на видео?

– Нет.

– И я нет. Доказательств нет, а от всего остального можно отболтаться.

– А если нас снимали скрытно?

В ответ Фёдор махнул рукой:

– Предполагать можно что угодно.

И почти минуту они сидели молча. Затем Кукк осторожно уточнил:

– То есть ты рискнёшь и останешься?

– Сразу точно не побегу.

– Предлагаешь сидеть и ждать, чем всё закончится?

– В первую очередь я предлагаю подумать над тем, как это вообще стало возможным? – Селиверстов подался к собеседнику и понизил голос: – Как получилось, что Абедалониум узнал о наших маленьких секретах? И узнал такое, о чём мы с тобой даже не подозревали?

– Я всю голову сломал, – признался Кукк. – На вечеринки Ферапонтов чужих не звал.

– А что мы знаем об Абедалониуме? Как его настоящее имя? Как он выглядит? Мы ничего не знаем, и можно предположить, что он был на тех вечеринках.

Урмас покачал головой:

– Фёдор, ты перегибаешь. Во-первых, Ферапонтов в компанию людей не по объявлению набирал. Я перебрал в памяти всех и считаю, что ни один из нас не может быть Абедалониумом.

– Я не уверен, что мы вспомнили всех, но скорее соглашусь с твоим выводом.

– Во-вторых, мы все замазаны, если не в убийствах, то по другой статье, тоже весомой. И ни у кого из наших, я специально навёл справки, нет сейчас настолько серьёзных проблем, чтобы он слил ту историю. К тому же таким замысловатым способом. Если бы кого-то прижали, причём втайне, что само по себе звучит неправдоподобно, мы бы узнали о происходящем не из скандала в прессе, а во время визита следователя. Или визита к следователю.

– Я тоже подумал, что происходящее выглядит слишком напыщенно, – поддержал собеседника Селиверстов. – Скандал изначально вычурный, не в духе деловых людей. А ещё я подумал, что скандал бьёт по всем, кроме…

Фёдор замолчал, глядя в прозрачные глаза Кукка.

– Кроме? – после короткой паузы осведомился тот.

– Урмас, я думал, ты пришёл к такому же выводу. – Селиверстов допил коньяк. – Скандал бьёт по всем, кроме тех, кто уже умер.

– А-а, – оторопело брякнул Кукк.

– Ага.

– Но ты сказал, что Сказочник умер только что?

– Сегодня утром. Или ночью. – Фёдор улыбнулся. – Но я не его имел в виду.

– А-а… – Кукк наконец-то сообразил, к чему ведёт Селиверстов. – Ферапонтов?

– Да.

– Но зачем?

– Нам, наверное, не следовало рвать его империю сразу, как мы узнали, что он при смерти, – тихо ответил Селиверстов. – Нужно было подождать, пока сдохнет, а мы пожадничали и заторопились.

– Да, Илья был зол на нас, – задумчиво произнёс Кукк. – И такая напыщенная месть, в общем, в его стиле… Но для чего это Абедалониуму? Если принять твою версию, то с Ильёй всё понятно: он видит, как мы его грабим, обижается и решает мстить. Допустим. Но Абедалониум должен был понимать, с кем связывается.

– Мы ничего не знаем об Абедалониуме, – напомнил Фёдор. – Возможно ему близка подобная тема – восстановление справедливости и всё такое, а Ферапонтов наверняка выставил себя свидетелем, а не организатором, вот разъярённый Абедалониум и согласился нас утопить.

– Хочешь сказать, что в детстве ему довелось пережить нечто подобное?

Глаза Селиверстова на мгновение стали очень холодными, а затем в них вновь засверкали весёлые искры.

– Вполне возможно.

– Я не верю в то, что здесь остались такие графы монте-кристо, – криво улыбнулся Кукк. – И здесь их нет, и нигде их нет – только в кино.

– Соглашусь. Но Ферапонтов мог заплатить Абедалониуму за то, чтобы тот поднял скандал, привлёк внимание к себе и теме, затем эффектно появился на публике и вывалил имеющиеся доказательства.

– Какие у него могут быть доказательства? – забеспокоился Кукк.

– Я предположил возможное развитие событий, а не спланировал его, – ответил Фёдор. – Я не знаю.

– Ну, да… – Урмас сделал глоток остывшего кофе. – Только в этом случае Абедалониуму придётся раскрыть инкогнито. А оно – часть имиджа.

– Громкий скандал – отличный повод для выхода на настоящее имя. И не забывай, что Ферапонтов мог предложить Абедалониуму очень большие деньги.

– Они были знакомы?

– Мне откуда знать? Но Ферапонтов с художниками общался.

– Знаю… – Кукк потёр виски. – На нас может давить сын Ильи?

– Николай? – удивился Селиверстов. – Ему зачем?

– Как ты правильно заметил, мы отожрали изрядный кусок от его наследства, а это весомый повод разозлиться. Ты хорошо его знаешь?

– Не очень, – медленно ответил Фёдор. – А когда Николай разошёлся с отцом, мы и вовсе перестали видеться. Пересекались иногда на светских мероприятиях, но и только.

– Я бы не сбрасывал его со счетов.

– Если так, то скоро Николай сделает предложение, и нам придётся вернуть ему то, что мы отобрали у его папашки, – рассмеялся Селиверстов.

– Или придумаем ответную гадость, – добавил Урмас, который не любил расставаться с собственностью.

– Будет зависеть от того, что у Николая на нас есть.

– Да, это важно. – Кукк помолчал. – Так что мы делаем?

– Пытаемся добраться до Абедалониума. В настоящий момент, против нас играет он, всё остальное – домыслы. Значит, нужно определить, кто он, кто его натравил на нас и на каких условиях он от нас отстанет.

– Звучит разумно.

– Спасибо.

Кукк выдержал паузу, словно хотел заказать ещё одну порцию коньяка, а затем, глядя собеседнику в глаза, спросил:

– Больше ничего не хочешь сказать?

Но смутить Фёдора у него не получилось.

– Ты об этом? – Селиверстов открыл на смартфоне фотографию и показал Урмасу. – Авторская копия «Демона скучающего» и благодарственное письмо от Абедалониума. Доставлены вчера.

– Мне тоже привезли вчера. Прямо на работу. – Голос Кукка дрогнул. – И мне это не нравится.

* * *

Шиповнику Феликс позвонил из машины, когда ехал от дома Орлика в «Манеж». Вчера, разумеется, тоже звонил, доложил, как добрался и устроился, сейчас же рассказал о мёртвом ювелире и его связи с делом Кости Кочергина. В конце доклада не забыл поделиться сомнениями:

– Слишком гладко, Егор Петрович. Преступление старое, следы наверняка заметали надёжно, несколько лет царила тишина, но всё рассыпалось, как по щелчку. Мы ведь не по следу идём, а улики лопатой в мешок собираем.

– Согласен, – отозвался Шиповник. – Будем надеяться, что токсикология покажет что-нибудь интересное, тогда будет за что зацепиться.

– Будем, – согласился Вербин. – Если в естественной смерти Орлика возникнут сомнения, мне станет проще.

– Тебе уже сказали, что преступник найден, а значит, ты можешь ехать домой? – понял Шиповник.

– Пока – в шутку. Но если вы скажете…

– Ты знаешь, что я могу тебе сказать: ищи преступника.

– Спасибо, Егор Петрович.

– Ждал чего-то иного?

– Никак нет.

– Вот и хорошо. – Подполковник помолчал. – Коллеги что-нибудь узнали о Чуваеве?

Учитывая, что последним местом жительства убитого значился Санкт-Петербург, москвичи направили запрос Гордееву, который вчера вечером сбросил информацию Феликсу.

– Родился в Таджикской ССР, отец был преподавателем в университете, мать – врач. Во время погромов в тысяча девятьсот девяностом семья бежала в Омск, а ещё через несколько лет эмигрировали в Германию, поскольку мать Чуваева – этническая немка. Но все они сделали себе двойное гражданство. Затем Чуваев объявился в Санкт-Петербурге, купил квартиру, довольно долго жил в городе, а потом снова стал мотаться и жить на две страны.

– То есть почти такой же закрытый, как Абедалониум, – отметил Шиповник.

– Совершенно верно, – поддержал начальника Феликс. – И у нас нет никакой информации о том, что в прошлом Чуваева была художественная школа.

– Это ни о чём не говорит.

– Согласен, Егор Петрович, тем более что среди вещей Чуваева коллеги обнаружили альбом с карандашными набросками и сами карандаши.

– Вот видишь!

– Но лучше бы они нашли диплом выпускника художественной школы. Или Академии художеств.

– Педант.

– Раньше вы называли меня перфекционистом.

– Время идёт, всё меняется. Что с альбомом?

– На экспертизе. И я жду, сообщат ли немцы о возможном художественном прошлом Чуваева.

– А до тех пор ты не называешь его Абедалониумом, – усмехнулся Шиповник.

– Не могу.

– Представляю, как на тебя питерские злятся.

– Немного есть, – не стал скрывать Феликс.

– Как они тебе?

– Никита хорошо отрабатывает, грамотно. Считает, что Орлик не одиночка, а действовала – или действует – группа педофилов, и хочет их взять.

– А ты чем занимаешься?

– Думаю.

– И тем ещё больше раздражаешь руководство?

– Побойтесь бога, Егор Петрович, я с ними только познакомился.

– После первого знакомства ты особенно сильно раздражаешь. Потом наступает привыкание.

– Вам ли не знать…

– Что ты сказал?

– Никита передаёт большой привет.

– И ему передавай. – Фразы Шиповника стали рублеными, чувствовалось, что мысленно он уже вернулся к текущим делам. – У тебя сейчас какие планы?

– Иду на выставку, – ответил Вербин, который как раз притормозил у освобождающегося парковочного места.

– Ах, да, ты же в культурной столице.

– Так точно.

– Смотри не стань искусствоведом.

– Пока не звали, но если вы дадите разрешение…

– Всё, – отрезал Шиповник. – До завтра. – И положил трубку.

///

И даже не пошутил о том, через какое столпотворение предстоит пройти Вербину. Хотя наверняка догадывался, что сейчас творилось у «Манежа» – об этом не забывали упоминать в репортажах. Скандал, пресс-конференция и, разумеется, ужасная находка в Куммолово подняли интерес к персональной выставке Абедалониума на невероятную высоту. Посетители шли нескончаемым потоком, но первым у «Манежа» их встречал пикет активистов, требующих прекратить демонстрацию «Демона скучающего». Пикет небольшой, но громкий – активисты получили разрешение использовать усилитель и без отдыха призывали петербуржцев отказаться от посещения выставки, стоя под очень большим плакатом с перечёркнутым красными линиями изображением картины.

Но то – активисты.

Людей же было так много, что полиции пришлось огородить часть Исаакиевской площади и запускать любителей искусства в «Манеж» группами, и чтобы попасть внутрь, требовалось отстоять не менее двух часов. Однако Никита дал Вербину номер «волшебного» телефона, позвонив по которому и представившись, Феликс прошёл на выставку через служебный вход. Узнал, что «заместитель директора освободится через четверть часа», поблагодарил за предложенный кофе и попросил показать «Мальчика нет».

И оказался в битком набитом зале. Душном, поскольку вентиляция не справлялась, и шумном, поскольку люди приходили не только посмотреть на скандальное полотно, но и обсудить, действительно ли Абедалониум причастен к исчезновению мальчика? Или это невероятное совпадение? Или Абедалониум знает, кто похитил мальчика, но по каким-то причинам вынужден молчать? И вообще: куда смотрит полиция? Обсудить всё это можно было где угодно, но рядом с картиной обмен впечатлениями становился особенно эмоциональным. Рядом с картиной, с которой на шумных посетителей «Манежа» смотрел напуганный рыжий мальчишка. Страшно напуганный – это Вербин понял, едва взглянув на полотно. И не согласился со словами искусствоведов и критиков, уверявших, что «Абедалониум мастерски передал владеющий мальчиком ужас». Нет. Абедалониум гениально выплеснул переживаемый ребёнком кошмар на зрителей, но почувствовать это можно было только стоя рядом. Только глядя на картину.

Большое полотно было сознательно затемнено, лишь в центре – голова и плечи рыжего парнишки лет двенадцати. В левой руке свеча, правая опущена. Мальчик смотрит на людей, но не из окна, не с противоположного конца неосвещённой комнаты – он смотрит из подпола. Или из колодца. Да, теперь все знают, что из колодца. И ты понимаешь, что с этим колодцем что-то не так. Даже не понимаешь – ощущаешь. Всё глубже и глубже ощущаешь, что узкий колодец – это могила. И ты проваливаешься в неё, теряя равновесие здесь – в реальности. Вздрагивая здесь – в реальности. Обжигаешься об огонёк свечи – единственное, что отделяет тебя от мальчика, потому что мальчик смотрит на тебя с Той Стороны. Ведь мальчика уже нет. И прошёл он за грань в таком кошмаре, что зубы начинают стучать. У тебя. В реальности. И тебя потряхивает. И ты смотришь на свечу и вдруг начинаешь верить, что её свет будет гореть мальчику вечно. Начинаешь хотеть этого, потому что свет – это всё, что у него теперь есть.

Всё остальное отняли…

И ты снова вздрагиваешь. И, возможно, делаешь шаг назад, стряхивая наваждение, понимая, что побывал на Той Стороне. Смотришь мальчику в глаза – через пламя свечи – и продолжаешь слышать его рассказ: о том, как он оказался на Той Стороне; о том, что ему пришлось пережить; о том, как он любит тех, кто продолжает его искать. И тех, кто продолжает надеяться.

– Невозможно не почувствовать, да? – очень тихо спросил подошедший заместитель директора «Манежа». Молодой, лет тридцати, мужчина в синем костюме и синей рубашке.

– Требуется вникнуть, – в тон ему ответил Вербин.

– Некоторые боятся.

– Я их понимаю. Это очень страшная картина.

– Если знать подоплёку.

– Если знать подоплёку, она щекочет нервы и вызывает желание поговорить. – Вербин коротким жестом указал на посетителей, и заместитель директора с пониманием улыбнулся. С грустным пониманием. – А если отбросить все мысли о подоплёке, картина навевает ужас. Она ведь показывает Ту Сторону. – Пауза. – Через пламя свечи.

Несколько мгновений заместитель директора молчал, а потом снова неловко улыбнулся:

– Простите моё замешательство, просто… Просто вы не похожи на ценителя. Только без обид.

– Никаких обид, – улыбнулся в ответ Феликс. – Я совсем не ценитель, я просто один из тех ребят, для которых Абедалониум пишет картины.

Замешательство усилилось. И чтобы разрядить обстановку, Вербин протянул руку:

– Феликс.

– Владимир. – Мужчина ответил на рукопожатие. – Как вам выставка?

– Пока я побывал только в этом зале, но впечатление она производит сильное. Вы правы, Владимир, я не большой любитель живописи, не часто выбираюсь на выставки и впервые вижу работы Абедалониума живьём, но хочу сказать, что теперь понимаю…

– Почему он так знаменит?

– Да.

– Всё так, Феликс, каждая работа Абедалониума задевает за живое. Поэтому он всемирно известный художник. – Это определение Владимир произнёс без пиетета, и не равнодушным чиновничьим тоном, а с искренним уважением к мастеру и его работам. – И я уверен, что Абедалониум вскоре сделает заявление, в котором объяснит происходящее. – Владимир внимательно посмотрел на Феликса, надеясь услышать подтверждение своих слов, но был разочарован.

– Мне бы вашу уверенность, – вздохнул Вербин.

– Вы считаете Абедалониума преступником?! – не сдержался Владимир.

Так не сдержался, что привлёк внимание окружающих. На них стали оглядываться любители живописи, что заставило молодого человека кашлянуть и предложить Феликсу пройти «за кулисы».

– Может, кофе?

– Нет, спасибо. – Вербин ободряюще улыбнулся. – Что же касается вашего вопроса, то нет, не считаю.

– Спасибо.

Однако обрадовался Владимир рано.

– Я назову преступником того, на кого укажут неопровержимые улики.

– Понятно. – Молодой человек вздохнул и посмотрел на часы. – Простите, Феликс, но выставка привлекла внимание, к нам потоком идут важные гости, которых мне приходится встречать… – Следующей фразой он явно хотел сообщить о недостатке времени, но неожиданно поменял решение: – Знаете, мы хотим продлить выставку.

– И правильно, – поддержал Владимира Вербин.

– Вы так считаете? А то мы уже наслушались разных… мнений.

– Я думаю, работы Абедалониума заслуживают того, чтобы их увидело как можно больше людей.

– Спасибо.

– Это всего лишь моё мнение. – Феликс почесал кончик носа. – Владимир, я понимаю вашу загруженность, поэтому ещё пара вопросов, и мы расстанемся.

– Конечно. – Заместитель директора приободрился. – Я слушаю.

– Кто занимается выставкой в отсутствие Даниэля Кранта? Вы? – Вербин понимал, что вопрос может показаться слишком общим, поэтому уточнил: – Я имею в виду оперативное управление.

– Я в том числе, – кивнул Владимир. – Но мы с Даниэлем отвечаем за техническую сторону, включая юридические моменты. Что же касается творческой стороны, то у выставки есть куратор, выбранный, простите, выбранная лично Абедалониумом.

– Как интересно.

– Так положено – у каждой выставки есть куратор. Обычно это известный искусствовед, опытный и уважаемый. Но для выставки такого художника, как Абедалониум, даже этого недостаточно, предполагалось, что курировать её будет авторитетная, значимая, имеющая серьёзный вес персона. Мы подготовили список кандидатов, поверьте, очень короткий, но очень яркий, сильный список. Однако, к нашему огромному удивлению, Абедалониум написал, что курировать его выставку должна молодая художница Лидия Дабре.

– Абедалониум сам её выбрал?

– Именно так, – подтвердил заместитель директора. – Указания были весьма чёткими и недвусмысленными. А поскольку они стали единственным условием, которое Абедалониум выдвинул городу, нам пришлось согласиться. – Владимир поморщился. Возможно, припоминая последовавшие события. – Не буду скрывать – мы оказались в двусмысленном положении. Случился небольшой скандал, первый связанный с этой выставкой, но получивший огласку исключительно внутри творческого цеха. Как вы наверняка догадываетесь, многие заслуженные и весьма авторитетные люди искусства почли бы за честь стать куратором выставки всемирно известного художника. А многие, увы, не сомневались в том, что станут именно они. – На этот раз Владимир поморщился сильнее. – Поэтому назначение Лидии было воспринято почти как оскорбление. Мне пришлось пережить несколько неприятных разговоров, я почти поссорился с несколькими весьма заслуженными людьми, но к счастью… – Владимир сбился. – Ну, то есть вы понимаете, что я это образно… Так вот, к счастью, разразившийся скандал помог мне вывернуться из весьма неприятной ситуации, в которую меня загнал Абедалониум. Сильно помог. Теперь все эти уважаемые люди очень рады, что не стали кураторами выставки. А Лидии приходится делать хорошую мину при плохой игре.

– Вы можете нас познакомить?

– С Лидией?

– Да.

– Конечно. Она должна быть здесь.

Владимир ещё раз посмотрел на часы и быстро провёл Феликса в один из служебных кабинетов. Постучал, а получив разрешение, открыл дверь:

– Прошу.

И Вербин первым шагнул в комнату. И почти сразу остановился, присматриваясь.

Он ожидал увидеть современную художницу, как охарактеризовал Лидию Владимир, и, как позже признался себе, пребывал во власти штампов: в представлении Феликса современная художница должна была носить бесформенный, изрядно растянутый свитер крупной вязки, курить и говорить хрипло. Или носить яркую, вызывающую одежду с нарочито несочетающимися деталями и крупной бижутерией; ну и татуировки, конечно, куда без них?

Но он ошибся.

В кабинете Вербин увидел стройную женщину лет тридцати – тридцати двух, не более, облачённую в элегантный брючный костюм, белый топ с довольно большим, но не выходящим за рамки приличий вырезом и туфли на высоких каблуках. Короткие тёмные волосы гладко зачёсаны, большие серые глаза прячутся за тонкими стёклами очков в изящной оправе, макияж лёгкий, подчёркивающий, но не броский, создающий впечатление, что его нет и женщина выглядит так, как она выглядит, лишь благодаря природной красоте.

Если возвращаться к клише, Дабре больше походила на спонсора выставки, чем на её куратора – современную художницу.

– Лидия, позволь представить Феликса Вербина, детектива из Москвы.

– Детектива? – Она едва заметно улыбнулась. – Частного?

– Нет, казённого, – пошутил Феликс. – Я старший оперуполномоченный по особо важным делам. Московский уголовный розыск.

И мягко пожал протянутую руку.

– Очень приятно, полицейский Феликс. Наверное.

Ещё одна лёгкая улыбка.

– Лидия, ты не против, если я вас оставлю? У меня пара депутатов…

– Конечно, Володя, увидимся.

– Увидимся.

Заместитель директора исчез.

– Присаживайтесь.

– Спасибо.

– Вы по поводу этого ужасного скандала?

– Совершенно верно.

– Прислали на помощь?

– Ни в коем случае. Уверен, коллеги прекрасно справятся без меня. – Вербин раскрыл записную книжку. – Я расследую другое уголовное дело. Оно возбуждено в Москве, но может быть связано с этим… ужасным скандалом.

Он намеренно сделал короткую паузу перед тем, как повторить её слова. Лидия это поняла.

– Вы можете сказать, что это за дело?

– Убийство.

– Ужасно. И кого убили?

– Человека по фамилии Чуваев. Алексей Валерианович Чуваев. Вам о чём-нибудь говорит это имя?

– А должно?

Или Дабре действительно не слышала о Чуваеве, или была превосходной актрисой, но ничто в «реакции тела» не противоречило прозвучавшему ответу: взгляд, мимика, дыхание, жесты – всё говорило о том, что Лидия впервые услышала имя убитого в Москве… художника?

– Я приехал как раз для того, чтобы понять, знакомо ли оно хоть кому-то здесь?

– Могли бы просто позвонить, полицейский Феликс. – Она больше не улыбалась, но в тоне прозвучал намёк на иронию.

– В следующий раз – обязательно.

– Прекрасно. В таком случае…

– Как получилось, что Абедалониум выбрал вас на роль куратора?

– Разве мы не закончили?

– В любое мгновение по вашему желанию.

Он едва заметно пошевелил авторучкой, показав, что готов записать ответ. Или убрать авторучку и записную книжку. Несколько мгновений Лидия внимательно изучала Феликса, а затем уточнила:

– Особо важные дела?

– Да, – негромко подтвердил Вербин. – Они.

– Чем же этот Чувашин столь важен, что москвичи прислали такого волка?

Она не льстила, она сделала вывод.

– Чуваев.

– Непринципиально.

– Мы стараемся расследовать все совершённые преступления.

– Похвально.

– Как давно вы знаете Абедалониума?

– Как все мы – четырнадцать лет.

– Где вы познакомились?

– Полагаю, вы имели в виду: знаю как художника? Лично мы не знакомы. – Лидия непритворно вздохнула. Или она была великолепной актрисой. – А из-за… ужасного скандала мне приходится повторять эти слова едва ли не каждые десять минут.

– Простите, но я должен был уточнить.

– Конечно.

– Почему Абедалониум настоял на вашей кандидатуре?

– Потому что на него произвели впечатление мои работы.

– Он так сказал?

– Он так написал: и мне, и организаторам.

– Письмо у вас?

– Не здесь. Но, разумеется, я его сохранила: получить подобное признание от самого Абедалониума – большая честь. И очень громкое шипение за спиной. – Она снова улыбнулась. Причём улыбнулась так, словно происходящее её забавляло. – О письмах быстро стало известно, поэтому не удивляйтесь, услышав, что я – любовница Абедалониума.

– Вы прекрасно держитесь.

– Такова жизнь, полицейский Феликс: либо у тебя толстая шкура, либо приходится лебезить, чтобы получить то… что тебе сочтут нужным дать за услужливость и верность.

– Вам это не нравится?

– Я могу себе позволить толстую шкуру. А ещё я очень люблю творчество Абедалониума и сделала всё, чтобы представить его работы в самом выгодном свете.

– Что вы думаете о скандале?

– Из-за него в «Манеже» толпы, а из-за толп многие наши решения потерялись и полотна не производят того впечатления, какое должны производить.

– Э-э…

Ответ получился, мягко говоря, неожиданным. Лидия это знала и после короткой паузы добавила:

– Если вы спрашивали о моём личном отношении к гибели несчастных мальчиков, то я потрясена, полицейский Феликс. Потрясена и шокирована. Но разве вы сами этого не понимаете?

Ответ прозвучал настолько искренне, что Вербину нечего было добавить. Лишь молча кивнуть, сопроводив кивок грустным взглядом.

– Лидия, я могу как-нибудь взглянуть на ваши работы?

– Хотите сравнить, насколько ваш вкус совпадает со вкусом гения?

– В том числе.

– Почему нет? – Она протянула Вербину визитную карточку. – Позвоните, я скажу, куда подъехать. – И подняла брови. – На этом всё?

– Да.

– Рада была познакомиться.

– Взаимно. – Он поднялся на ноги. – Увидимся.

Всё прошло почти идеально.

Почти. Потому что Феликс не сомневался в том, что Лидия намеренно исказила фамилию Чуваева.

* * *

Лифт – это ловушка.

Железный ящик, в котором легко остаться навсегда, и поэтому было время, когда Урмас Кукк отчаянно их боялся. Нет, виной тому были не клаустрофобия или детская травма, а приверженность нормам безопасности. Лифт – это ловушка. Его нетрудно остановить на нужном этаже, открыть дверцы и расстрелять всех, кто находится в кабине. Или бросить гранату. Или устроить аварию. И даже если лифт останавливается там, куда ехал, где гарантия, что на площадке не поджидают убийцы? Было время, когда Урмас Кукк ходил по очень тонкому краю и жил в постоянном ожидании удара. Не дождался, к счастью, без потерь вошёл в «цивилизованную» эпоху, когда стали предпочитать договариваться и надобность в вооружённом сопровождении отпала.

И вот, страх вернулся.

Не связанный с деловыми разборками, но от того не менее сильный – ведь Урмас мог потерять абсолютно всё. Страх надвигающейся катастрофы обволакивал душу и почему-то, ведь на то не было никаких оснований, проявился в самой яркой фобии из прошлого: Кукк снова стал бояться лифтов. Так бояться, что, вернувшись в офис, он почти минуту стоял в холле, раздумывая, не подняться ли на пятый этаж по лестнице? Ведь всего-то пятый этаж. Потом понял, как глупо будет выглядеть, поехал на лифте, но дрожал всё то время, пока кабина шла вверх. А зайдя в кабинет, налил коньяка и жадно выпил.

«Проклятье!»

Разразившийся скандал стал для Урмаса ледяным душем. Он искренне считал, что все следы «развлечений» надёжно скрыты и никогда не всплывут. И у Кукка были все основания так думать – ведь сколько лет прошло! И все эти годы было тихо. Никто не искал ни Костю Кочергина, ни других мальчиков. Точнее, перестали искать. Ещё точнее, Урмас понятия не имел, искали ли других мальчиков и откуда их вообще брали, а вот с Костей вышла промашка: исчезновение ребёнка чуть ли не в центре города наделало много шума и заставило их компанию понервничать. Чуть-чуть понервничать, потому что они не сомневались в том, что всё уляжется. И улеглось. И восемь лет было тихо… и вот – бабахнуло.

Урмас отдавал себе отчёт в том, что если поднятая волна до него докатится, то сметёт. Сметёт обязательно. Не помогут ни связи, ни деньги. А самое главное, там, где второе гражданство, тоже могут возникнуть проблемы. От него отвернутся, потому что есть вещи, узнав о которых даже самый подлый и циничный человек покачает головой и скажет: «Это за гранью», – и постарается пнуть того, кто эту грань перешёл. Поэтому нужно сделать всё, чтобы волна не докатилась и не накрыла с головой. Нужно обезопасить себя. А начать следует со свидетелей, с тех, кто может подтвердить: «Да, Урмас это делал!» И вот тут у Кукка возникла загвоздка, поскольку свидетелей, как таковых, не было. Был организатор, который, в том числе, чистил следы, и были те, кто «развлекался». Шесть человек. Илья Ферапонтов, он же организатор, умер; Леонид Орлик, он же Сказочник, умер; ещё двое живут за границей и возвращаться не планируют. А значит, под ударом лишь они с Селиверстовым.

– И ты, Федя, наверняка сейчас думаешь о том же самом: что делать со свидетелем? – пробормотал Кукк, наливая себе ещё коньяка. – И надеюсь, ты пришёл к такому же выводу, как и я.

Во-первых, о сделке со следствием можно забыть: преступление резонансное и ни Следственный комитет, ни Прокуратура на сделку не пойдут. Во-вторых, тот факт, что полицейские целенаправленно искали Орлика по какой-то старой фотографии, говорит о том, что у них есть видео. И если так, если Ферапонтов в самом деле собирал на участников «развлечений» компромат, то наличие свидетелей не будет иметь значения.

Утешало одно: к ним с Селиверстовым пока не пришли. Но это не повод сидеть сложа руки.

Кукк посмотрел на бокал, решил, что коньяка в нём достаточно, уселся в кресло и прикрыл глаза. Нужно будет позвонить. Не со своего телефона, конечно, а с того, что купил по дороге, ещё не зарегистрировал сим-карту, не подключил батарейку и держит в защитном чехле – на всякий случай. Нужно будет выйти из офиса «на прогулку», пройти пару кварталов и позвонить человеку, который не станет задавать лишних вопросов, а сделает всё, что он скажет.

И ещё…

Урмас повертел телефон – свой телефон, раздумывая, не отложить ли неприятный разговор до возвращения домой? Поразмыслив, тихонько ругнулся и решил, что начать следует сейчас: первую реакцию жены предсказать несложно – она взбесится и наговорит разного. Бросит трубку. До вечера успокоится, обдумает предложение, когда он приедет, они поругаются, но уже не так сильно и довольно быстро о чём-нибудь договорятся. Если же отложить разговор на вечер, скандал затянется часов до трёх ночи, а Урмас не любил поздно ложиться.

«Да, нужно звонить сейчас».

Нужно. Но очень не хочется, потому что Лена…

Потому что Елена Кукк, в девичестве – Тетерина, была не только матерью детей Урмаса, но и тем самым плавсредством, на котором Кукк выплыл из неспокойных девяностых, обрёл богатство и положение в обществе, поднялся на вершину, о которой даже мечтать не мог, покидая грязный ракверский хутор в поисках нормальной жизни. Это случилось незадолго до распада Советского Союза, и многие сверстники говорили Урмасу не делать ставку на умирающую империю, а ехать с ними в Европу или США, но Кукк, поразмыслив, отказался. «Мёртвый лев не сразу протухает, – сказал ему дед. – Можно успеть отрезать от него кусок». Однако для этого нужны не только подлость и хитрость, но и толика удачи. И она явилась к Урмасу в лице Леночки Тетериной, дочери одного из бывших руководителей городского исполкома, который сумел удержаться на плаву и влиться в команду победившей демократии. Познакомились в университете: Кукк учился на четвёртом курсе и промышлял мелким мошенничеством, а Леночка только поступила и влюбилась в обаятельного прибалта, намеренно сохранившего «иностранный» акцент. Папа связь не одобрил, но Леночка забеременела и твёрдо заявила, что будет рожать от любимого. Пришлось играть свадьбу, после которой дела Урмаса резко пошли в гору. Очень быстро пошли и в очень высокую гору.

Ну в каком, скажите, Нью-Йорке задрипанный мигрант мог надеяться стать зятем одного из высших чиновников мэрии? Ни в каком. И пока сверстники Кукка работали в Европе сантехниками или надрывались на северных рыбных фермах, он стал удачливым бизнесменом и разъезжал по городу в сопровождении охраны. Однако за всё приходится платить, и платой Урмаса стала избалованная Леночка. Постоянной платой, поскольку за прошедшие годы Кукк так и не сумел избавиться от зависимости от тестя. Точнее, тесть не позволил Урмасу выйти из-под контроля и позабыть, на ком держится семья. Нельзя сказать, что Кукк считался совсем бесполезным её членом, у него даже были удачные проекты, в том числе на стороне, но Урмас не мог себе позволить разрыв с Леночкой, за которым обязательно последовала бы месть со стороны её папы.

– Дорогая?

– Милый, говори быстрее, я как раз подъезжаю к клубу.

– Лена, как ты смотришь на то, чтобы отправиться в короткий отпуск?

– Только мы вдвоём? – заинтересовалась супруга.

– Только ты с детьми.

– Что?! – Переход от ласкового мурлыкания к яростным воплям давался жене Кукка на удивление легко. – Что ты сказал?!

– На пару недель…

– Через две недели майские! Мы собирались провести их на островах!

– И проведём, любимая, всё будет, как запланировано, я хотел спросить, не хочешь ли ты поехать туда чуть раньше?

– Одна с детьми? Ты не забыл, что они учатся? У них гимназия и всякие контрольные. Ты вообще о ком-то думаешь, кроме себя?

– Я…

– Почему я должна уехать?

– Понимаешь…

– Чтобы не мешать тебе развлекаться со шлюхами?

– Дело не в этом.

Урмас добавил в голос металл, поэтому следующий вопрос Лена Кукк задала неожиданно спокойно, вновь резко поменяв тон:

– Во что ты опять влип?

– Почему опять?

– Потому что ты уже влипал и отец тебя вытаскивал.

– Сейчас он не поможет.

– Ты уверен?

– К сожалению, да.

– Почему?

Кукк понимал, что этот вопрос обязательно прозвучит, и заранее к нему подготовился.

– Появилась тема оторвать ещё один кусок от наследства Ферапонтова, – сообщил он. Это было правдой. – Но на него зарится Селиверстов. – Это было неправдой. – А он в последнее время не в себе…

– Селиверстов по жизни не в себе, – произнесла Лена, мысленно соглашаясь с мужем: Фёдор Селиверстов славился жёстким нравом, но при этом входил в группу людей, с которыми её отец мог только договариваться. И не факт, что на выгодных для себя условиях. – Во сколько будешь дома?

– Часов в девять.

– Приедешь – поговорим.

– Хорошо.

Урмас отключил телефон, долго, почти две минуты, смотрел на прячущуюся под письменным столом картонную коробку, в которой лежала авторская копия «Демона скучающего», затем одним глотком допил коньяк и крепко выругался.

* * *

Расставшись с Лидией Дабре, Феликс попил кофе с обедающими сотрудниками «Манежа», попутно услышав несколько забавных историй о нынешней выставке, а затем вернулся в залы, решив наконец-то посмотреть самую знаменитую картину Абедалониума. Для которой выделили отдельный зал, пусть небольшой, но предназначенный исключительно для неё. До скандала эта работа пользовалась наибольшей популярностью, однако теперь публика перекочевала в зал с картинами из частной коллекции, и возле «Демона скучающего» стало свободнее. Чему Вербин был рад, поскольку дыхание, разговоры, пусть и негромкие, а главное – чужие плечи отвлекали от вдумчивого созерцания. Мешали вникнуть в главную работу Абедалониума. Толпа мешала. А вот организаторы постарались, создав в небольшом зале идеальную атмосферу, и всё, абсолютно всё в нём было сделано для правильного восприятия картины.

И то, что Демон скучает, Феликс понял мгновенно.

Но, наверное, не смог бы объяснить, почему понял. Безусловно, сыграло свою роль название, которое изначально задавало мыслям нужное направление, но главным, наверное, было то, как Абедалониум изобразил Демона, его выверенная и блестяще переданная поза. Поза казалась расслабленной, но в ней отчётливо ощущалась бешеная жажда действия. Делать что угодно, лишь бы не расслабляться, лишь бы сотворить что-то новое, или устроить что-то новое, но Демон ещё не выбрал что. Не знал, чего хочет, поэтому расслаблялся, развалившись в мягком, широком кресле. Или на мягком, не очень широком диване. На чём именно устроился Демон, было непонятно и не важно. Важно было то, что кресло – или диван? – стояло в пустыне, на которую падала тьма. Театральным занавесом – сверху вниз. Небо стало жгуче-чёрным, но песок виден, поскольку занавес ещё не опустился. Но скоро, очень скоро опустится – движение тьмы Абедалониум передал гениально. Её наступление улавливаешь. Её приближение ощущаешь так, словно ты действительно в пустыне. И неожиданно возникает понимание, что тьма пришедшая – не ночная, что это обволакивают мир замыслы Демона, пребывающего в поисках того, что способно разогнать скуку, которую Феликс прочитал по гениально переданной позе. Но не по лицу, потому что лицо Абедалониум скрыл, оставив лишь неясный контур, дающий понять, что лицо запоминающееся. И взгляд, который стал главной, после ощущения скуки, характеристикой Демона. Не просто горящие пятна на чёрном фоне, а глаза, смотрящие из тьмы. И то был именно взгляд, а не изображение его. Пугающий, пробирающий до костей взгляд, говорящий, что Демон выбрал именно тебя – чтобы разогнать скуку.

– Завораживает, правда? – негромко спросила девушка справа.

Она подошла не только что, но Вербин её не заметил. Или не обратил внимания. Он смотрел на «Демона». И ответил не сразу, потому что не сразу понял, что девушка обращается к нему. И почувствовал неудовольствие от того, что кто-то нарушил его свидание с картиной. Потом не услышал ответа на услышанную реплику, посмотрел налево, чуть повернув голову, увидел, что девушка одна и больше ей задать вопрос некому, и ответил:

– Интересная картина.

– Некоторые считают, что «Демон скучающий» – подражание знаменитому полотну Михаила Врубеля «Демон сидящий». Но это не так. Работы очень разные.

– Если я правильно помню, Врубеля демоны свели с ума?

– Вы помните правильно, – подтвердила девушка. – Но поскольку Абедалониум скрывается, никто не знает, насколько он здоров.

– А как думаете вы?

Вопрос стал для незнакомки неожиданным.

– Вам действительно интересно?

– Иначе бы не спросил.

Она хмыкнула. Он снова повернулся к картине, показывая, что раз так, то всё. Она поняла намёк и продолжила разговор:

– Абедалониум не сумасшедший. Не нормальный, в том смысле, как понимают нормальность обычные люди, но не сумасшедший.

– На каком основании вы сделали вывод?

Ощущение полного погружения в картину исчезло, теперь Феликс просто стоял в зале, отведённом для главной работы Абедалониума, и просто говорил с девушкой, которая вырвала его из облюбованной Демоном пустыни. Или – из падающей сверху тьмы.

– Абедалониум много пишет, и его работы не деградируют, остаются на очень высоком уровне, – произнесла незнакомка. – Недотягивают до «Демона», но действительно хороши – это признают даже недруги Абедалониума. «Демон» – его пик, какой бывает у каждого мастера. И в нём нет ничего болезненного.

– В мастере?

– В «Демоне». Его писал не сумасшедший, а великий художник, достигший вершины своего таланта.

Ответ прозвучал очень искренне и заставил Вербина уточнить:

– Вы искусствовед? Или экскурсовод?

– Мы, питерские, все немного и то и другое, – рассмеялась девушка. – В городе невозможно иначе.

– Надеюсь, это бесплатно?

– Обсудим позже. – Она поправила шапку. Но не кокетливо, а по необходимости – та слишком съехала на лоб. – Так что картина? Завораживает?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Вы стали покачиваться.

– Я напевал песню.

Обмануть не получилось. Но не потому, что Феликс плохо лгал, как раз это он делал хорошо, а потому что незнакомка знала правильный ответ.

– В этом зале многие начинают «напевать песни», – неожиданно серьёзно произнесла девушка. – И знаете, что интересно? С фотографиями не работает. С репродукциями не работает, даже с очень хорошими. Только с оригиналом.

– Что именно не работает?

– Вы знаете что. – Девушка задумчиво улыбнулась. – С этой картины началось восхождение Абедалониума. «Демон скучающий» заворожил всех и продолжает завораживать, стоит ему появиться на публике. Я понятия не имею, как получилось, что ему выделили отдельный зал, но знаю, что, находясь среди других картин, «Демон» не оказывает настолько сильного воздействия. Ну, как знаю – читала об этом. Оригинал я впервые увидела в день открытия выставки. – Она выдержала короткую паузу. – Так вот, все говорят, что когда картина находится в окружении других работ, то немного теряется. Чтобы бить по-настоящему, «Демону» нужно отдельное помещение. И, как видите, организаторы тщательно соблюли все необходимые условия… – Незнакомка резко повернулась к Феликсу: – Неужели вы ничего не почувствовали?

– Почувствовал, конечно, – признался Вербин. – Но меня легко шокировать: я человек чувствительный и восприимчивый.

– Вы не производите впечатление восприимчивого человека.

– Это потому, что я сегодня не брился.

– Вы побрились.

– Я пошутил.

– А-а. – Девушка не знала, как реагировать на странные замечания Феликса, поэтому продолжила говорить о картине: – Никто не знает, что именно Абедалониум вложил в полотно: то ли грусть, то ли тоску, то ли отчаяние или владеющий им ужас, но все понимают, что, работая над «Демоном», он находился в дичайшем эмоциональном состоянии. И сумел запечатлеть его в красках. Вы верите, что картины могут впитывать эмоции автора, а потом делиться ими со зрителями? Верите?

– Я видел «Мальчика нет».

– И что?

– Я почувствовал ужас ребёнка.

– В тот момент вы уже знали, что ребёнок в ужасе?

Вербин понял, что имеет в виду незнакомка, прищурился и согласился:

– Вы правы.

Девушка оставила признание без комментария.

– Мы знаем про ребёнка, но ничего не знаем про Демона. Но мы чувствуем и его скуку, и его ярость. И нам…

– Неуютно.

– Да. – Она чуть повела рукой. – Вы обратили внимание, как мало в зале людей? А ведь посетителей много.

– Все идут к «Мальчику».

Однако у незнакомки было своё мнение на этот счёт:

– Здесь не задерживаются, потому что «Демона» тяжело воспринимать. Не заметишь, как начнёшь… – Она сделала очень короткую, но заметную паузу. – …Напевать песню.

Вербин рассмеялся, показав, что не обиделся, и это позволило девушке спокойно продолжить рассказ:

– «Демон скучающий» настолько сильное полотно, что принялся обрастать легендами с того мгновения, как его явили публике. Я допускаю, что это был очень грамотный пиар-ход, что те случаи, когда люди падали в обморок или впадали в транс, сознательно раздували, но я думаю, что если среди них и были подставные, то не все.

– Достаточно начать, дальше начинает работать психология, – заметил Феликс. – Мнительным людям начинает казаться то, чего на самом деле нет.

– Скорее всего так и было, – согласилась незнакомка. – Но один человек действительно умер – сердце не выдержало, а сотрудники музея отказывались работать и даже входить в зал, где был выставлен «Демон». Так возник первый связанный с ним скандал. – Она повернулась и посмотрела Вербину в глаза. Разумеется, снизу вверх, поскольку ростом она была не больше метра восьмидесяти. Скорее, меньше. – Но об этом вы наверняка знаете.

Девушке было лет двадцать пять, плюс-минус. На голове – чёрная трикотажная шапка-колпак, из-под которой на плечи падали длинные прямые волосы цвета горького шоколада – незнакомка была тёмной шатенкой. Глаза скрывают чёрные круглые очки, нос небольшой, чуть вздёрнутый, губы красивой классической формы, резко очерченные. Природой очерчены – макияжем девушка сегодня пренебрегла. Чёрная кожаная куртка, короткая, неспокойного кроя, под ней – чёрная футболка с серой надписью на английском. На поясе повязана тёплая клетчатая рубашка, чёрная с синим, видимо, сняла, когда вошла в «Манеж». Немного рваные джинсы и чёрные кроссовки. Завершали наряд браслеты и «фенечки» на запястьях и несколько цепочек с разными кулонами на груди.

«Гранж», как он есть.

– Не думал, что сейчас так носят.

– Сейчас носят так, как нравится, – ответила девушка. Поправила чёрный кожаный рюкзак и протянула руку: – Вероника.

– Очень приятно. Феликс. – Вербин улыбнулся. – Глаза покажете?

Вопрос сбил девушку с толку:

– Что?

– Глаза покажете? – спокойно повторил Феликс.

– А-а… – Она быстро взяла себя в руки. – Профессиональное. Понимаю. – Сдвинула очки к кончику носа и чуть опустила голову, продолжая смотреть на Вербина снизу вверх: – Достаточно?

Глаза тёмно-зелёные, внимательные, брови чёрные. Взгляд весёлый, слегка ироничный, на губах – лёгкая улыбка.

– Откуда вы меня знаете?

Отпираться Вероника не стала.

– От Олега Юркина. – Очки вернулись на место. – Он очень заинтересовался делом Кости Кочергина и всеми нашими событиями: картинами, Абедалониумом… Много меня расспрашивал. А вчера написал, что вы едете в Питер и сегодня обязательно придёте на выставку. Я вас уже три часа жду. Увидела возле «Мальчика», хотела подойти, но вы встретились с Володей, решила не мешать. Потом вы ушли, я испугалась, что совсем, но подумала, что к «Демону» вы точно вернётесь, и не ошиблась. – Следующая улыбка получилась хитрой. – Вербин, давай на «ты»? Не такой уж ты старый и серьёзный, как я думала. Ты ведь не против?

«Юркин…» Феликс догадался, кого мог подослать к нему журналист, но всё равно уточнил:

– Почему Олег сообщил… – Намеренная пауза, показывающая, что он ещё не решил, как обращаться к девушке. – О моём приезде? И вообще говорил об этом деле?

– Потому что я – журналистка и… Ну, и блогер тоже, мы все сейчас блогеры тоже, время такое. Только я не такой блогер, который фоточки в купальнике, или распаковывает всякую фигню от спонсоров, или «мой бывший – козёл»… Мне это неинтересно. У меня серьёзный блог о криминале, понимаешь?

– Понимаю.

«Та самая Вероника Ларионова, которая опубликовала материал о Косте Кочергине и подсказала Никите, где искать захоронение…» Феликс прочитал большое интервью и согласился с тем, что из него действительно можно было выудить нужную информацию. Тем не менее выудила её только Вероника и по этой причине была включена в список тех, с кем Вербин собирался встретиться. И вот какая оказия.

– А если честно, я – твоя фанатка, Вербин. Но ты не напрягайся, не упоротая. Считай, что не то чтобы фанатка, а испытываю к тебе искреннее профессиональное уважение. Как профессионал из другой области, но связанной. Ничего, что я на «ты»? Только ты не думай, что я специально за тобой следила, просто у тебя дела очень громкие получаются. Я и про Кровососа знаю, и про Иркутск, и про «Девочку с куклами»… Ты крутой, Вербин… Ничего, что я на «ты»? Мы ведь договорились, да? Юркин сказал, что ты сюда едешь что-то расследовать, и мы с ним думаем, что ты расследуешь всю эту тему с выставкой. Ты ведь не просто так сюда явился и с Володей говорил, потом с Дабре, наверное, тебя ведь долго не было, а Володя скоро вышел с депутатами. Сейчас все на ушах стоят из-за Абедалониума. Ты зачем приехал? Типа, наши ребята не могут сами справиться с расследованием? Или есть какой-то «хвост», который из Москвы тянется? Почему ты молчишь, Вербин? Юркин не говорил, что ты молчун, сказал, ты крутой и контактный, что с тобой можно обо всём поговорить. Почему ты молчишь?

Можно подумать, у него была возможность вставить хоть слово.

– Я думаю.

– Это хорошо, – одобрила девушка. – О чём?

– Догадайся. – Феликс всё-таки решил перейти на «ты». Во-первых, так действительно проще. Во-вторых, понял, что этого не избежать.

– Думаешь, что я пришла к тебе за информацией, – вздохнула Вероника. – И как вежливо, без обид от меня избавиться.

– Ну, обида всё равно будет.

– Ты женат? – неожиданно поинтересовалась девушка.

– Давно нет.

– Но правильным основам взаимоотношений тебя научили. – Вероника коротко рассмеялась. – Юркин сказал, что ты, в отличие от многих коллег, а особенно в отличие от начальства, нормально работаешь с прессой, что тебя не напрягает шумиха, которую мы можем устроить.

– Ты можешь устроить? – тут же поинтересовался Феликс.

– А тебе она нужна?

– Может понадобиться.

– Значит, Юркин не обманул. – Девушка вновь поправила рюкзак. – Вербин, если нужен качественный шум в прессе, то это моё второе имя. Сделаю в лучшем виде. Меня тут все знают.

– Если ты для моих коллег шило в заднице, то наши отношения мне скорее навредят.

– Я не то чтобы шило, но вопросов задаю много, – не стала скрывать Вероника. – И много знаю. И умею быть внимательной. – Пауза. – Тебе Гордеев обо мне рассказал?

– Прочитал о тебе в материалах дела.

– И что думаешь?

– Что ты умеешь быть внимательной.

– Это у меня профессиональное, Вербин, без внимательности в моём деле никуда, приходится крутиться. Ты действительно думаешь, что Абедалониум – педофил и виновен в смерти Кости Кочергина?

– Ты действительно хочешь со мной работать?

– Ух ты! Работать! Ты дашь мне значок и пистолет?

С ней, похоже, нахлебаешься, но скучно точно не будет.

– Нет, ты получишь право иногда задавать мне вопросы.

– И получать ответы?

– Эта опция по запросу.

– А ты точно тот самый Вербин, о котором рассказывал Юркин?

– Так вот, если хочешь работать, не пытайся меня подлавливать на неожиданных вопросах. Этим ты добьёшься только одного – я перестану тебе доверять.

– Ты мне не доверяешь.

– Я не стану тебе доверять, – поправился Феликс. – И не пойду по той кривой дорожке, на которую ты пытаешься меня вывести.

– На дорожку взаимного доверия?

– Да.

Несколько секунд девушка размышляла над словами Вербина, затем сняла очки и посмотрела Феликсу в глаза. Однако расстояние ей не понравилось.

– Ты можешь как-нибудь сложиться?

– Встань на цыпочки, – предложил он в ответ.

– Ладно, пусть так. – Вероника взяла и действительно встала на цыпочки. Неожиданно. Поэтому Феликсу ничего не оставалось, как чуть наклониться. – Вербин, обещаю больше не подлавливать тебя внезапными вопросами и честно идти по кривой дорожке взаимного доверия. Мне это нужно, и я понимаю, что на этой дорожке я получу от тебя больше, чем в результате твоих оговорок.

– Договорились. – Он мягко пожал протянутую руку.

– Только не думай, что одержал победу. – Очки вернулись на нос. – В действительности тебе крупно повезло.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду суровую реальность, – объяснила девушка. – Сотрудничество со мной отвечает твоим интересам.

– Неужели?

– Вербин, ты сам понимаешь, что тебя здесь вряд ли примут с распростёртыми объятьями. Ты ведь, прости, москвич, по слухам, вообще коренной. Тебя прислали на очень крупное дело, как бы намекнув, что сами наши не справятся. А здесь такого не любят. Гордеев тебя уважает и очень хорошо относится, но Гордеев у нас не главный, над ним куча народа, для которых ты – неприятный чужак.

Феликс вспомнил вчерашний разговор на Суворовском, вспомнил выражение лица и тон Голубева, и мысленно согласился с девушкой.

– Я же знаю все ходы и выходы, знаю людей и их взаимоотношения, знаю не только факты, но сплетни и слухи. Я тебе нужна, Вербин, возможно, даже больше Гордеева, который связан службой и обязательствами. Улавливаешь?

Всё это Феликс прекрасно улавливал, но не хотел торопиться и что-то обещать энергичной девчонке, которая, кажется, уже начала строить планы.

– С чего начнём?

– Обменяемся телефонами.

– А если серьёзно?

– Я дам тебе свой личный номер, Ника, куда серьёзнее? Ты войдёшь в очень узкий круг людей, которые могут звонить мне по ночам.

Большую часть ответа девушка пропустила мимо ушей, её заинтересовало другое.

– Почему ты назвал меня Никой?

– Для этого требуется особое разрешение?

– А если я скажу, что требуется?

– В таком случае… – Феликс выдержал многозначительную паузу. – Ты даёшь разрешение называть тебя Никой?

– Сначала скажи, почему ты стал называть меня Никой? – потребовала она. – Не увиливай, Вербин, я этого не люблю.

– Потому что Ника – это победа.

– Чем тебе не понравилось полное имя?

– Вероникой я тебя назову, когда буду злиться.

– Ты так далеко пока не заглядывай.

– Судя по твоему поведению, за тобой не заржавеет.

– А ты разбираешься в людях, – хихикнула девушка. – Ладно, чёрт с тобой, называй Никой. А я тебя стану звать…

– Феликсом. И раз уж мы на «ты», можно без отчества.

– А ты нахал.

– Я москвич.

– Так вот, нахал москвич, я буду называть тебя по фамилии. Привыкай.

– Почему по фамилии? – не понял Феликс.

И услышал нахальный ответ:

– Чтобы ни с кем не спутать.

* * *

– А мы возвращаемся к главной новости дня, – произнёс диктор. – На только что закончившейся пресс-конференции было официально заявлено о том, что в «Колодце Невинных Душ» найдены останки Кости Кочергина. Теперь мы знаем, что произошло с исчезнувшим мальчиком, осталось найти безжалостного преступника. Или преступников. Представители ГУВД сообщили, что расследование ведётся очень активно и в ближайшее время будут обнародованы первые результаты…

– Первые результаты известны – это могильник в Куммолово, – пробормотал Фёдор Селиверстов, обращаясь к автору текста.

Он терпеть не мог непрофессионализма ни в чём, но, конечно же, не был услышан. Выключил телевизор, посмотрел на наручные часы, хотя, в общем, представлял, который час, вернулся в стоящее во главе стола кресло и уставился на свою копию «Демона скучающего». Авторскую. Не имеющую силы оригинала, но всё равно производящую впечатление. Некоторое время смотрел на картину, затем брезгливо, двумя пальцами, поднял со стола письмо и пробежал взглядом по строчкам: «Дорогой Фёдор Анатольевич… Для меня выставка… Особо отблагодарить людей…»

Особо отблагодарить.

С кем сводила судьба.

Составлено идеально, не подкопаешься, и впечатление получателя будет зависеть от того, как именно прочитать письмо. С какой интонацией. Что всплывёт в памяти? Особенно после того, как полицейские объявят о причастности Орлика к убийству Кости Кочергина. Какие грехи вспомнит получатель подарка? Какие свои грехи вспомнит? Испугается? Как минимум, забеспокоится, как забеспокоился, даже почти запаниковал Урмас. Основания для паники, разумеется, есть, но это не значит, что нужно лепить детские ошибки, увеличивая шансы оказаться на нарах. А Урмас будет. Пообещает сидеть тихо, но не усидит, захочет «разобраться» и в результате нагадит так, что потом не разгребёшь. И вытаращит свои тупые прозрачные глазки: «Я ведь хотел как лучше!» Конечно хотел, только не получилось, потому что мозгов бог не дал. А на вершину поднялся способом, описанным в книге Войновича: «построил карьеру партийно-половым путём»… Или как-то похоже. Книгу Фёдор читал давно, но сочетание запомнил, потому что таких вот партийно-половых кукков вокруг хватало. Впрочем, братик Леночки звёзд с неба не хватал и давно бы сторчался на коксе, если бы папочка то и дело не отправлял его в очередной дорогой рехаб. Урмас хотя бы держит себя в руках и нюхает не так часто, как может себе позволить.

Селиверстов вновь посмотрел на письмо и усмехнулся:

– С кем сводила судьба… Неплохо, неплохо…

Бросил бумагу, потёр глаза пальцами левой руки, достал из портфеля маленький ноутбук, подключился через мобильную сеть и отправил зашифрованное сообщение на адрес, который помнил наизусть: «Есть срочное предложение».

* * *

Покинув «Манеж», Вербин отправился в «Марчеллис», что на углу Невского и Рубинштейна. На обязательную встречу, которая не вызывала у него особой радости, – с Адой Кожиной. Феликс искренне надеялся, что Ада ограничит своё участие помощью Даниэлю Кранту и периодическими звонками с расспросами, как продвигается расследование, но при этом понимал, что надежда вряд ли сбудется – происходящее заинтересовало Кожину. В итоге она оставила Кранта на попечение помощницы и приехала в Санкт-Петербург.

– Не то чтобы я сильно увлекалась живописью, но после всего случившегося поняла, что не имею права не посетить выставку, иначе буду жалеть до конца жизни. Ведь кто знает, будут ли работы Абедалониума выставляться в дальнейшем? Тем более практически в полном составе. Вам ведь говорили, что сейчас в «Манеже» находятся едва ли не все картины, которые он написал? За исключением портретов на заказ и четырёх полотен, чьи хозяева категорически отказались везти их в Россию.

– Я читал программку.

– Не сомневалась, что вы серьёзно подойдёте к расследованию.

Она, а точнее – они, поскольку Кожину сопровождала невысокая темноволосая девушка с большими чёрными глазами, встретили Вербина за столиком, успев заказать лёгкие закуски. Не дождались, поскольку Ада была уверена в том, что Феликс откажется от совместного обеда.

– Даже кофе не попьёте?

– К сожалению, спешу. – Вербин изобразил улыбку. – Служба отнимает массу времени.

– Конечно, Феликс, прекрасно вас понимаю. – Кожина чуть склонила голову в сторону спутницы: – Дорогая, прости мою невоспитанность. Феликс, позвольте вам представить Полину. Полина, перед тобой тот самый Феликс Вербин, о котором я так много рассказывала.

– Очень приятно.

Внимательный взгляд, мягкая улыбка, сейчас светская, но видно, что девушка смешливая, тёплое рукопожатие и красивый грудной голос – Полина показалась очень приятной девушкой.

– Взаимно, – кивнул Вербин.

– Полина – дочь моих добрых друзей, – продолжила Кожина. – Чудесная и талантливая…

Девушка чуть покраснела, что заставило Аду улыбнуться.

– Я знаю, что говорю, дорогая, не отнекивайся. – И снова вернулась к Феликсу. – Полина получает второе высшее образование в питерской Академии художеств. Хотя сама из Москвы.

– Полагаю, это был правильный выбор, – пробормотал Вербин.

– Я тоже так считаю, – поддержала Феликса Ада. – Где ещё изучать искусство, как не в городе, который является его воплощением? Так вот, Полина превосходно разбирается в живописи…

– Ада…

– Ты опять за своё, дорогая, – притворно посетовала Кожина. – Не нужно перебивать, когда я тебя хвалю. Так вот, Полина не только прекрасно разбирается в живописи, но и обладает огромным объёмом информации, которая может быть вам интересна, Феликс. Мне почему-то кажется, что член Ассоциации искусствоведов будет полезен в расследовании. Вам уже рассказывали о легендах, связанных с «Демоном скучающим»?

– Именно с них я и начал знакомство с творчеством Абедалониума.

– Поискали в Сети?

– У меня не было времени…

– Обратиться к специалистам, – закончила за него Кожина. – Поэтому я попросила Полину подготовить не просто набор фактов, а с её профессиональной оценкой. – Короткая пауза, во время которой Ада смотрела Феликсу в глаза. – Совсем забыла сказать, что Полина не только искусствовед, но и профессионально занимается пиаром. И с этой точки зрения ей тоже есть что рассказать об Абедалониуме. Вам интересно?

Лгать Вербин не стал.

– Да.

Отметив про себя, что Кожина отыскала идеальный способ привлечь его внимание.

– Тогда, может быть, кофе?

Встреча затягивалась, и проводить её за пустым столом было нелепо.

– Да.

Ада отдала необходимые распоряжения, откинулась на спинку стула и сделала маленький глоток белого вина, всем своим видом показывая, что перестаёт вести разговор и превращается в слушателя.

Полина же достала из сумочки очки в тонкой фиолетовой оправе, раскрыла блокнот и поинтересовалась:

– Феликс, вам говорили, что «Демон скучающий» – это первая картина Абедалониума?

– Конечно.

– Так вот, я не думаю, что она первая. И сейчас я имею в виду не ученические работы или наброски, о которых, кстати, ничего не известно, а именно картины, которые обладают всеми признаками зрелых работ Абедалониума.

– Он слишком много написал? – уточнил Феликс, доставая записную книжку. Тон девушки не оставлял сомнений в том, что к просьбе Кожиной Полина подошла серьёзно, а значит, нужны пометки.

– Да, без дела Абедалониум не сидел, – кивнула девушка. – Но если мы возьмём «Демона» за точку отсчёта, то я, с определённой долей уверенности, разумеется, могу назвать не менее пятнадцати работ, в которых есть детали… Назовём их, для понимания, мелкими недочётами, отсутствующими на других полотнах.

– То есть какое-то время Абедалониум работал «в стол»? – понял Вербин.

– Можно сказать и так, – согласилась Полина. – Но это очень и очень странно.

– Почему?

– Потому что мы говорим о художнике. Ему нужно выставляться, показывать себя, в том числе для того, чтобы слушать отзывы специалистов и исправлять ошибки, без которых невозможен процесс творческого роста. Работа «в стол» – не для них. Абедалониум же нигде не выставлялся…

– Вы уверены? – быстро спросил Феликс. – Может, под другим именем? Под настоящим?

– Если и выставлялся, то мы вряд ли найдём те работы. Самое разумное для него – уничтожить их.

– Ради инкогнито.

– Ради инкогнито, – кивнула Полина. Помолчала, показывая, что перебивать её не следует, и продолжила: – Создаётся впечатление, что Абедалониум работал, как вы правильно выразились, «в стол», до тех пор, пока не создал «Демона скучающего», картину, без всяких оговорок, великую, которая принесла ему широкую известность. И в этом заключается вторая странность.

– Какая?

– В наше время очень трудно раскрутить художника с дебютной картиной, пусть даже гениальной. Требуются очень большие вложения и команда грамотных, опытных специалистов в сфере современного искусства. У меня было немного времени для анализа и довольно ограниченный доступ к информации, но даже по тем фактам, которые я нашла, можно сделать вывод, что программу раскрутки Абедалониума идеально спланировали и профессионально исполнили. К тому же у «Демона скучающего» сразу появилась его знаменитая репутация, но с этим ничего не поделаешь, поскольку полотно действительно оказывает весьма сильное воздействие на впечатлительных людей…

– Не только на впечатлительных, – пробормотал Феликс.

– Вы заметили? – В голосе девушки прозвучал неподдельный интерес.

– Заметил, – подтвердил Вербин.

– В таком случае вы понимаете, что я имею в виду. Усилия принесли результат: «Демон скучающий» был выставлен на известнейшем аукционе и продан за невероятные для дебюта деньги. При этом купил картину очень богатый коллекционер из Санкт-Петербурга. Он использовал громкую покупку для собственного пиара и пообещал завещать её Русскому музею. Но обещание не исполнил: через полгода коллекционер застрелился. В завещании ничего не было сказано о «Демоне», и наследники выставили полотно на торги.

– Через аукцион?

– И тоже через английский. К этому времени Абедалониум продал ещё две работы, подкрепил своё имя, за ним начали следить, поэтому интерес к «Демону» вспыхнул с новой силой. Картину приобрёл коллекционер из Франции, тот самый, который проиграл первые торги. И вот какое совпадение: через четыре месяца, когда он путешествовал по Средиземному морю, на его яхту было совершено нападение. Коллекционер и его жена были убиты.

– Удивительное совпадение.

– Именно.

– Вы назовёте имена коллекционеров?

– Но это ведь очень старая история. Как она может быть связана с тем, что происходит сейчас?

– Я любознательный.

– Поверь, дорогая, это так, – вставила своё слово Кожина. – Мой друг более чем любознателен, и не только по долгу службы.

Услышав слово «друг», Вербин посмотрел на Аду, но женщина спокойно выдержала взгляд и чуть приподняла брови. Вопросительно. Выяснять отношения при Полине Феликс не стал и молча записал названные девушкой имена.

– Второй случай смерти владельца «Демона скучающего» журналисты невероятно раздули, – продолжила Полина. – Именно после него картина обрела славу «приносящей смерть», но иначе и быть не могло, ведь в течение двух лет произошло два настоящих, подтверждённых случая насильственной гибели владельцев. О «Демоне» вновь заговорили, но «вишенкой на торте» стала следующая выставка. Не персональная, разумеется. Французский владелец действительно завещал «Демона» музею, хоть и не обещал этого в интервью. Музей, разумеется, решил воспользоваться шумихой и включил картину в выставку современного искусства. На ней было представлено двадцать или тридцать авторов, больше ста работ, но люди шли смотреть на «Демона скучающего». Полотно стало звездой выставки, ему отвели отдельную стену, сделали идеальную подсветку, и вот тогда «Демон скучающий» раскрыл себя во всей, если можно так выразиться, красе: люди чувствовали дискомфорт, им становилось плохо, а некоторые даже падали в обморок.

– Всё это можно сымитировать, – заметил Вербин.

– А учитывая, что на Абедалониума работала отличная команда, я бы сказала, что некоторые эпизоды были сымитированы, – согласилась девушка. – Людям напомнили о репутации картины, и они начали ощущать то, чего нет. – Короткая пауза. – Или то, что действительно есть, но незаметно при поверхностном взгляде: они улавливали тёмную энергию, которой поделился Абедалониум.

– Вы в такое верите? – быстро спросил Феликс.

– А вы?

– Я не искусствовед.

– Но вы сказали, что картина вас впечатлила.

– А вы никак не ответили.

– Ответила, только не открыто. – Полина наградила Феликса выразительным взглядом. – Я тоже почувствовала силу «Демона». Не думаю, что упала бы в обморок, но картина… затягивает.

– То есть верите?

– А как ещё рождаются шедевры? – вопросом на вопрос ответила девушка. – Как мы отличаем их от остальных картин? Только тем, что они заставляют нас переживать нечто необъяснимое. А значит, некоторым художникам удаётся добраться до необъяснимого и перенести его на холст.

– Красиво сказано, – одобрил Вербин.

– Это потому, что я – искусствовед.

Ада весело рассмеялась.

– Феликс, дорогой, Полина умная и серьёзная девушка, но это не означает, что у неё нет чувства юмора.

– Я уже понял, – улыбнулся Вербин и посмотрел девушке в глаза, показывая, что готов слушать дальше.

– Поднятая волна окончательно сформировала репутацию «Демона скучающего». Сотрудники музея рассказывали журналистам, что не могут долго находиться в зале с «Демоном» и стараются на него не смотреть. Некоторые вообще отказывались работать в том зале, а два человека взяли отпуска на время выставки. Затем в музее случился пожар. Ночью. Правда, не очень сильный, даже не пожар, а возгорание, на которое среагировала система. И случилось оно, разумеется, в зале «Демона». Картины не пострадали, но в помещении нашли мёртвого работника. Следствие пришло к выводу, что он хотел сжечь полотно, но что-то ему помешало, он расплескал на себя жидкость и сгорел заживо.

– Такое можно подстроить, – обронила Ада.

– При желании всё можно подстроить, – добавил Феликс. – При желании и уме.

Кожина бросила на Вербина быстрый взгляд и чуть улыбнулась:

– Согласна.

Полина их короткий диалог не поняла и вернулась к рассказу:

– К этому моменту Абедалониум уже был звездой. Не скажу, что вошёл в топ художников, но определённо был в первых рядах. Он предложил музею выкупить «Демона скучающего», и с тех пор картина не выставлялась. – Девушка быстро пролистала блокнот. – Вот, пожалуй, и всё.

– Значит, гениальная картина с яркой репутацией, команда высококлассных профессионалов и спонсор, – подытожил Феликс.

– Или же он сам достаточно богатый человек, – неожиданно произнесла Ада. – Учился живописи, обладает несомненным талантом, но по каким-то причинам не хочет выставляться под собственным именем.

– Как вариант, – согласился Вербин.

– Но почему? – удивилась Полина. – Зачем скрываться? Художникам нужна слава.

– Возможно, у него есть причина скрываться, – мягко ответила Ада.

– Которую сейчас пытаются выяснить мои коллеги, – брякнул Феликс, перехватил взгляд Кожиной, понял, что брякнул лишнее, и мысленно себя обругал.

– Вы хотите сказать, что Абедалониум действительно причастен к исчезновению Кости Кочергина? – Полина широко распахнула глаза. – То есть не узнал о трагедии, а сам…

– Дорогая, Феликс – полицейский, он обязан рассматривать все возможные варианты, – поспешила успокоить девушку Ада. – Но, насколько я могу судить, эта версия не самая очевидная. Ведь так?

– Уверен, коллеги разберутся, – пробубнил Вербин. – Но в настоящий момент мы не располагаем доказательствами причастности Абедалониума к исчезновению Кости Кочергина. Единственное, что я могу сказать определённо, так это то, что трупы из Куммолово мы не придумали.

– Не придумали, – эхом повторила Полина. – Не придумали…

Разговор можно было заканчивать, однако рассказ натолкнул Феликса на интересную мысль, которая… Которой он хотел поделиться с Полиной, но не при Кожиной. Не хотел, чтобы она знала о расследовании больше, чем может узнать благодаря собственным усилиям. Но как задать вопрос? Попросить телефон? Вербин задумался, и его выдала медлительность, с которой он убирал авторучку и записную книжку.

– Феликс, нет нужды меня обманывать, – негромко произнесла Ада. – Я вижу вас насквозь.

– Неужели?

– Вы сомневаетесь?

Она была очень умна.

Впрочем, Вербин об этом знал.

– Феликс, дорогой, сделаем так: я сейчас отлучусь помыть руки, вы спокойно пообщаетесь, а я дам слово, что не стану расспрашивать Полину, о чём вы говорили. А Полина ничего не скажет мне. Разве что с вашего позволения.

Ответа Кожина не ждала, поднялась и направилась в уборную. Она знала, куда идти, но не отказалась от услуг официанта, вызвавшегося показать дорогу, вознаградив его усердие царственной улыбкой. Феликс вспомнил, как сам бросился открывать перед ней калитку, и покачал головой.

– Вы поверите тому, что сказала Ада Николаевна? – тихо спросила Полина.

Судя по всему, девушке было интересно, о чём её может попросить полицейский.

– У нас с Адой сложные отношения, и у меня не было возможности узнать, держит ли она слово, – подумав, ответил Вербин. – Но готов проверить.

– Насколько я знаю, Ада Николаевна всегда делает то, что обещала. А я ничего ей не расскажу.

– А если она спросит?

– Вы ставите меня в сложное положение.

– К счастью, не в такое сложное, как наши с Адой отношения.

В принципе, Феликс не видел ничего плохого в том, если Кожина узнает о его вопросе. Он просто не хотел задавать его при Аде.

– О чём вы хотели спросить?

– Вы сказали, что Абедалониум появился из ниоткуда.

– Я сказала иначе, – уточнила девушка. Она явно была сторонницей точных формулировок.

– Но понять можно было и так.

– Пожалуй.

– Я подумал вот о чём… – Ада поступила благородно, однако вряд ли она планирует провести в уборной полчаса, и Феликсу пришлось поторопиться: – Абедалониум должен был где-то учиться. Или у кого-то учиться. Но поскольку нам ничего об этом не известно, я подумал вот о чём: можно ли по работам художника определить его учителя?

– Каждый хороший художник уникален, – медленно ответила девушка. – И если учителем Абедалониума был хороший художник со своим почерком, и если он оказал на Абедалониума сильное воздействие, – Полина выделила голосом оба «если», – то можно предположить, о ком идёт речь. Это интересная и очень сложная задача. Интересная тем, что сложная.

– Есть несколько вводных, – деловым тоном продолжил Вербин. – Учитывая, что Абедалониум вышел на сцену пятнадцать лет назад, я бы предположил, что ему от тридцати пяти, ну, может, тридцати четырёх до пятидесяти или пятидесяти пяти лет. Мы точно знаем, что Абедалониум стартовал в Санкт-Петербурге, то есть его учителем был кто-то из русских художников, активно работавших в восьмидесятые или девяностые годы двадцатого века.

– В Санкт-Петербурге? – уточнила Полина. – Вы предполагаете, что учитель Абедалониума жил и работал здесь?

– А вот это не обязательно. Он мог переехать в город после гибели СССР.

– Почему Абедалониума не мог учить обычный преподаватель художественной школы, который привил ему любовь к какому-нибудь знаменитому художнику? – подумав, спросила девушка.

– Преподавателя мы не найдём, – объяснил Феликс. – А художника – можем. Если повезёт, конечно.

– То есть вы предлагаете мне просмотреть известных художников восьмидесятых годов, но при этом не уверены, что из этого что-то получится?

– Добро пожаловать в систему розыскных мероприятий, – улыбнулся Вербин. – К тому же вы сами сказали, что задача сложная, но интересная.

– Я подумаю над вашим вопросом, но ничего не обещаю, – вздохнула Полина.

– Буду благодарен за помощь. Вот мой телефон. – Вербин протянул девушке визитку. – Позвоните.

– Если что-нибудь узнаю.

– Надеюсь, у вас получится, – очень серьёзно произнёс Феликс.

– А если возможный учитель уже умер?

– Я знаю способы разговорить мёртвых, – пожал плечами Вербин. – Они не имеют отношения к некромантии, но могут помочь узнать имя ученика.

* * *

– Никаких травм эксперты на теле Орлика не обнаружили: ссадин и синяков нет, под ногтями чисто. Следов инъекций тоже нет, но укол можно сделать в скрытые места, так что ждём окончательного отчёта. Следы борьбы отсутствуют, в квартире порядок, она была заперта, поэтому пока, как минимум, до результатов токсикологии, нет никаких оснований считать смерть Орлика насильственной.

– То есть у подонка банально не выдержало сердце? – хмуро спросил Васильев.

– Получается так, Андрей Андреевич, – подтвердил Гордеев. – Посмотрим, что покажет токсикология. Но, как мы знаем, есть препараты, следы которых очень трудно выявить. Если Орлика заказали профессионалу, то даже токсикология ничего не покажет. А с одним следом от инъекции никуда не пойдёшь.

Полковник кивком обозначил согласие с выводом Никиты и почесал подбородок.

Гордеев явился к нему сразу, как вернулся из квартиры Орлика. Отчёт ещё не писал, поэтому докладывал на словах.

– Что думаешь?

– Есть причины для сомнений, Андрей Андреевич. – Уверенный тон показывал, что Гордеев успел тщательно обдумать происходящее. – Первая: очень вовремя. В настоящий момент у нас есть улики только против Орлика. Орлик умирает. А значит, если мы не найдём других улик, цепочка обрывается.

И сколько бы в действительности не было педофилов, они уйдут от ответственности.

– У Орлика были проблемы с сердцем?

– Я отправил ребят поговорить с его врачом, но не удивлюсь, если были: в таком возрасте мотор у многих начинает барахлить.

– С этим не поспоришь… – Васильев подумал, что имеет смысл пройти, в конце концов, плановую диспансеризацию.

– Вторая причина – внезапно отключившиеся камеры видеонаблюдения. Мы не знаем, что происходило в парадном в эту ночь.

– Но следов диверсии нет? – уточнил полковник.

– Нет. Сказали, что поломка. – Гордеев покачал головой, показав, что не очень-то верит такому ответу. – Третий повод для сомнений – картина, которую мы обнаружили в квартире. Авторская копия «Демона скучающего» с письмом от Абедалониума.

– Абедалониум подарил Орлику картину? – удивился полковник.

– Именно так. И мне кажется, что это чёрная метка.

– Хм… – Васильев вновь почесал подбородок. – Театрально как-то.

– Так ведь художник.

– Почему картина вызывает сомнения?

– Пока вызывает, – уточнил Гордеев. – Пока я не узнаю, как она попала в квартиру Орлика. Феликс задал хороший вопрос: раз картина дорогая, с личной подписью Абедалониума, почему Орлик держал её в шкафу своего тайного логова? Почему не выставил напоказ?

– Хочешь сказать, что картину мог принести убийца?

– Это одна из версий.

– Театрально.

На этот раз комментировать начальника Никита не стал. В конце концов, предположение и впрямь выглядело если не театрально, то литературно. Тем не менее оно останется до тех пор, пока не будут установлены все детали.

– Когда состоится официальный допрос Ариадны Орлик?

– Завтра утром, – ответил Гордеев. – Она при мне созвонилась с Голубевым и договорилась о времени.

– Ты ей сказал?

– Сказал, что подозреваем убийство, а подробности расскажет следователь.

– Иначе бы она сорвалась?

– Так точно, Андрей Андреевич, иначе бы она сорвалась, и я ничего не узнал.

Невозможно не сорваться, когда сначала узнаёшь, что твой отец умер, возможно, был убит, что он был гомосексуалистом, а ты об этом ни сном ни духом, и следом – что твой отец подозревается в совершении преступления, о котором говорит весь город. И вся страна.

– Что же ты выяснил?

– Ариадна не знала о существовании квартиры, в которой мы обнаружили Орлика. Она сразу об этом сказала и во время обыска вела себя правильно, как должна была вести себя женщина, впервые оказавшаяся в незнакомой квартире. И её очень расстроило содержимое шкафа.

– Она всё поняла?

– Она не дура.

– Спросила? – помолчав, поинтересовался Васильев.

– Да.

– Что ответил?

– Что мы не лезем в личные дела граждан.

– Пока сойдёт. Её действительно расстроило содержимое шкафа? Для неё оно стало неожиданным?

– Ариадна клянётся, что понятия не имела, что у её отца такие… пристрастия. После смерти жены Орлик жил один, Ариадна спрашивала, не хочет ли он жениться, Орлик отвечал, что никого больше не приведёт в дом и что его интересуют только непродолжительные связи. На светских мероприятиях он всегда появлялся с женщинами, иногда – с девушками из эскорта.

– Придётся с ними поговорить.

– Ещё людей дадите? – уныло поинтересовался Гордеев.

Васильев и сам понимал, что группу придётся увеличивать, но пока решил майора не обнадёживать.

– Посмотрим. Но не обещаю.

– Понимаю. – Никита вздохнул. – Когда будет официально объявлено об Орлике?

– Это Голубеву решать. Или кому повыше. – Васильев машинально переложил несколько бумажек. – Что скажешь о Вербине?

Что именно имеет в виду полковник, было понятно без дополнительных разъяснений.

– Феликс чётко понимает своё положение и свою роль, – твёрдо ответил Никита. – Он ищет убийцу, одеяло на себя тянуть не станет и – я в этом уверен – будет полезен в расследовании. Я себя не принижаю и ребят своих тоже, но я очень доволен, что Феликс работает с нами.

– Одна голова хорошо, а две лучше?

– Две хорошие головы – это джекпот, Андрей Андреевич. И они у вас есть.

* * *

Распрощавшись с Адой и Полиной, Феликс прогулялся по Невскому: нужно было проветрить голову после долгого пребывания на выставке и разговора в ресторане. Неспешно добрался до Казанского, постоял, разглядывая с детства знакомую колоннаду, затем перешёл на другую сторону проспекта, купил кофе и с той же медлительностью вернулся к машине. Во время прогулки не только проветрился, но разложил по полочкам полученную за день информацию и прикинул дальнейшие шаги. Организм настойчиво звал в какое-нибудь заведение, поскольку вся сегодняшняя еда ограничивалась съеденным наспех завтраком, а запахи в итальянском ресторане окончательно его раздразнили, но, взглянув на часы, Феликс решил не торопиться: для обеда поздно, для ужина рано, лучше потерпеть. И отправился в отель, где жил Чуваев до отъезда в Москву. Ребята Гордеева там уже побывали, забрали вещи и записи видеокамер, но Феликс не мог не осмотреть его.

Отель, как и обещал сайт, оказался не роскошным, но и не дешёвым, достойным, хорошо оформленным заведением для обеспеченных людей из верхнего слоя среднего класса, привыкших за свои деньги получать соответствующее обслуживание. Очень удобное расположение – тихая улица в историческом центре. Приятные и вежливые девушки за стойкой, которые, увидев документы Вербина, сразу вызвали начальницу.

– Да, жил, – произнесла менеджер, внимательно изучив фото Чуваева. Чтобы не пугать свидетелей, Феликс показывал фотографию из паспорта, а не морга. – Ваши уже приходили и всё осмотрели.

В голосе – никакого раздражения. Так, лёгкая усталость, вежливая демонстрация того, что необходимость повторного визита полиции вызывает у менеджера сомнения.

– Меня только вчера подключили к расследованию, – солгал Феликс. – Вот я и решил заехать и лично посмотреть, что тут и как.

– «Тут и как» у нас обыкновенный отель, – натянуто улыбнулась менеджер. – И мы впервые переживаем нашествие полицейских.

– Я постараюсь закончить как можно быстрее, – пообещал Вербин.

– А что вы собираетесь делать? – насторожилась менеджер.

– Только посмотреть и поговорить. – Феликс достал записную книжку. – Можете сказать что-нибудь об этом человеке?

– Ничего. Обыкновенный гость. Не буянил, претензий не предъявлял, ничего не требовал. Незаметный.

Таких гостей персонал отелей любит. Именно потому, что не замечает.

– Посетители у него были?

– Я не помню.

Девушки кивнули, подтверждая слова менеджера. Впрочем, если были, видео это покажет.

– Он уехал раньше срока, у него ведь ещё две недели оплачены. Я предложила оформить возврат средств, у нас есть такая услуга, но он сказал, что вернётся.

– То есть номер ещё за ним? – уточнил Вербин.

– Да, – кивнула менеджер. – Ваши сказали, что, пока он оплачен, мы должны его держать. А дальше – они скажут. Но вещи забрали.

– Вы там не убирались?

– Нет.

– Позволите осмотреть помещение?

Девушки переглянулись. Феликс прекрасно понял причину неуверенности: раз коллеги запретили им убираться, они наверняка приказали не входить в номер, и добавил:

– Вы пойдёте со мной и станете свидетелями того, что я ничего не брал и ничего не подбрасывал. Только посмотрел и ушёл.

– Ну, хорошо, – протянула менеджер. – Галя, дай ключ.

– Кстати, о ключе – Чуваев его оставил?

– Да.

– Точно?

– Абсолютно. Я потому и запомнила, что он уехал: он подошёл, сдал ключ и предупредил, что уедет на пару дней из города. Я предложила оформить возврат, а он засмеялся и сказал, что обязательно вернётся.

– А зачем предупреждал?

– Может, человек такой.

– Может быть… – Феликс сделал пометку в записной книжке. – Чуваев не показался вам торопящимся? Напуганным? Может, растерянным?

– Нет. Он был спокоен. Шутил.

«Был уверен, что в Москве его не достанут? Видимо, да. Решил, что проведёт там пару дней, пока полиция, пользуясь его подсказками, здесь всё разрулит, и вернётся. Получается, недооценил угрозу? Или получил гарантии?»

Пока было понятно одно: здесь есть над чем подумать.

– Так мы идём? – Судя по всему, менеджер хотела поскорее отделаться от полицейского.

– Конечно.

В номере Феликс не задержался. Он был далёк от мысли, что Чуваев устроил в нём тайник, поэтому осмотрел мебель, кровать, оценил вид из окна и то, можно ли его использовать в качестве тайного хода – всё-таки второй этаж, поблагодарил менеджера, вернулся к машине, но садиться в неё не стал, закурил и просмотрел присланную из Москвы расшифровку перемещений телефона Чуваева. Просмотрел очень внимательно, однако адреса Лидии Дабре не нашёл. Проверил снова, ещё медленнее, убедился, что не ошибся, закрыл телефон и закурил следующую сигарету.

Получается, Лидия не обманула и действительно не встречалась с Абедалониумом. Точнее, с Чуваевым. Или он ходил к ней тайно? Среди вещей Чуваева нашли экранирующий чехол, соответственно, он мог прятать в него телефон во время встреч с Лидией. Или вообще не брать телефон на встречи. Или у него мог быть телефон, зарегистрированный на чужое имя…

– Слишком много «или»… – пробормотал Феликс, бездумно разглядывая старые питерские дома. – Слишком много…

Чуваев мог отправиться в Москву только в одном случае: опасаясь, что в Питере его найдут. Но в этом случае люди волнуются, а Чуваев покинул отель в спокойном расположении духа. И потом, по дороге и в Москве, пребывал, по словам Кранта, в нормальном настроении. Заволновался лишь когда узнал, что Даниэль опаздывает на встречу.

Очевидно, что Чуваев кому-то доверял. Очевидно, что этот кто-то его убил. Но кто? Таинственный спонсор? Человек, который поднял Абедалониума на вершину? Но зачем ему убивать курицу, исправно несущую золотые яйца? Единственное логичное объяснение подобному поступку звучало так: Абедалониум, или сам, или вместе, а то и по заказу спонсора, решил сыграть против группы влиятельных людей, на которых у него был серьёзный компромат. Был ли там шантаж, или они просто захотели восстановить справедливость, или же преследовали ещё какую-то цель, сейчас не важно. Важно то, что влиятельные люди узнали о готовящейся атаке, каким-то образом вышли на спонсора художника и надавили на него. Спонсор заключил сделку, обменял свою жизнь на жизнь художника, и у Лосиного Острова прозвучали два выстрела.

Правдоподобно?

Вполне.

Что смущает?

Зачем ехать в Москву? Убить Чуваева можно было и в Питере. Даниэль подтверждает, что Чуваев и есть Абедалониум, Орлик умирает, на него списываются все грехи, круг замыкается двумя смертями, полиция рапортует об успехе, публика довольна, скандал утихает. Если дальнейшие события будут развиваться в этом ключе, версия окажется единственно правильной и убийцы Чуваева – нанятый профессионал и заказчики-педофилы – никогда не будут пойманы. Если же всё пойдёт не так, это будет означать, что в самой правдоподобной версии есть изъян. Или же она изначально неверная, хоть и правдоподобная.

– Нужно подождать…

Решив так, Феликс вернулся к списку адресов и с удивлением обнаружил, что вечера Чуваев предпочитал проводить в номере. Точнее, телефон Чуваева.

«Ужинал в ресторане отеля?»

Вполне возможно, однако верится с трудом. Тем более что в один из вечеров Чуваев выбрался в бар «Деловая тыква».

«Всего один? Или в тот вечер ты забыл оставить телефон?»

Бар оказался недалеко, и, несмотря на зарождающиеся вечерние пробки, Феликс потратил на дорогу меньше двадцати минут, меланхолично заметив, что пешком получилось бы быстрее. По нужной улице поехал не быстро, километров тридцать в час, а заметив свободное парковочное место, неожиданно и очень резко ударил по тормозам, чем вызвал возмущённый сигнал от идущего позади Mini Cooper, ярко-синего, с широкой белой полосой и бортовым номером «13». Рассмеялся, закурил, подошёл к Mini Cooper, который остановился чуть дальше, подал Веронике руку и невозмутимо сообщил:

– Опыт вождения у тебя есть.

– Неужели?

– Новичок не успел бы затормозить.

– Знаешь, сколько стоит починить мою тачку?

– А вот опыта слежки нет вообще, – с прежней невозмутимостью продолжил Феликс, пропустив встречный вопрос мимо ушей.

– Ты меня заметил всего в двух кварталах отсюда.

– С чего ты взяла?

– Ты стал ехать так, чтобы я тебя не потеряла.

Это было правдой: Феликс решил посмотреть, кого заинтересовал. Хотя, если честно, догадывался, кто сидит в ярко-синем автомобиле.

– Зачем ты за мной следишь?

– Это моя работа, Вербин, мой хлеб.

– От «Манежа»?

К этому моменту девушка поняла, что прогонять её Феликс не собирается, и вернулась к излюбленной манере общения:

– Если честно, получилось случайно: я как раз собралась ехать домой и вдруг увидела, что ты идёшь к машине. Решила посмотреть, далеко ли ты собрался? Как тебе в «Марчеллисе»? Вкусно? – И поскольку Феликс промолчал, в смысле не успел ответить, продолжила: – А кто живёт в том отеле? Ты? Неплохой, говорят, я там не бывала, сам понимаешь почему, но люди хвалят. Ладно тебе дуться, Вербин, считай это проявлением питерского гостеприимства. И раз уж ты чуть не разбил мне машину, накорми меня ужином, я есть хочу. В отличие от тебя, я с утра ничего не ела. Куда пойдём? – Вероника поправила рюкзак и огляделась. – Ты ведь за этим сюда приехал?

– Ты мешаешь расследованию, – сообщил Феликс.

– Чем? – искренне удивилась девушка. – Я просто боялась, что ты заблудишься в нашем большом гостеприимном городе. Здесь несколько заведений, в какое ты собирался?

– В «Деловую тыкву».

– Почему?

– Слышала об этом баре?

– Я что, похожа на экскурсовода по злачным местам?

– Да, – хмыкнул Феликс. – Причём намного больше, чем на специалиста по творчеству Абедалониума.

– Не суди о людях по одежде – можешь крепко ошибиться. – Вероника взяла Вербина под руку и потащила ко входу. – Почему сюда? Это твой любимый бар? Бываешь здесь, когда оказываешься в Питере?

– Название понравилось.

– Никогда так больше не делай, Вербин, не приглашай девушку в заведение, ориентируясь только на название. Можешь крепко ошибиться, как ты уже ошибся с одеждой. Не то что я учу тебя жизни, но запомни это нехитрое правило – пригодится. А ещё лучше, спроси у девушки, куда бы она хотела пойти, или предложи на выбор несколько вариантов… Боже, Вербин, вы там в Москве совсем одичали?

Снаружи «Деловая тыква» выглядела нарочито небрежно, именно баром, в который забредают с определённой целью, внешний вид вызвал у голодного Феликса понятные сомнения и заставил пробурчать:

– Как думаешь, здесь можно есть?

– Если бы ты не приехал на машине, было бы можно. А так – не уверена.

– Если бы ты сказала, что собираешься меня преследовать, я бы оставил машину у отеля и поехал с тобой.

– Вот уж не думала, что ты настолько экономный, – хихикнула Вероника. – Ты ведь не собираешься предложить раздельный счёт? Если собираешься, то сразу говорю: не прокатит. Для первой встречи ещё туда-сюда, хотя тоже глупо, но мы виделись днём, так что ужин будем считать вторым свиданием.

– Тебе озвучить бюджет вечера?

– Трать не задумываясь, потом на чём-нибудь сэкономишь, – махнула рукой девушка и уверенно прошла в открытую Феликсом дверь.

Внутри «Деловая тыква» оказалась такой же небрежной, как и снаружи, но не вызывала отторжения, поскольку небрежность работала на атмосферу, мягко обволакивая посетителей ощущением пребывания в интересном, весьма своеобразном месте, в котором хочется провести время. Зал был один и не очень большой, в центре – барная стойка буквой «П», за которой работали два бармена. Вдоль стен и витрины – столики. Народу немало, нельзя сказать, что яблоку негде упасть, но бармены работали как заведённые и место для новых посетителей нашлось только у стойки.

– Вербин, зачем ты меня сюда привёл? Тебе здесь назначили свидание? Если да, то не связывайся с ней – приличная девушка в такое заведение не пойдёт.

– Ты же пошла.

Но смутить Веронику не получилось.

– А кто сказал, что я – приличная? – рассмеялась она, глядя Феликсу в глаза. – Я здесь органична. Нет, пожалуй, сейчас не органична, потому что возмутительно трезва. Вербин, поехали в другое место? Недалеко от моего дома есть отличное заведение, я оставлю машину и выпью чего-нибудь, а ты проследишь, чтобы я пошла домой, и вернёшься в отель. Поехали? Пусть хоть одному из нас будет весело.

Щебетание Вероники Феликса не раздражало, и составить себе компанию он позволил вовсе не потому, что активная девушка его продавила, а потому что мужчина, зашедший в бар со спутницей, не привлекает внимания. Впрочем, Вероника это тоже поняла и, не дождавшись ответа, сменила тему:

– Отличную я тебе легенду сделала, да? Если бы ты сюда завалился с Гордеевым, вас бы сразу срисовали как двух ментов, а так ты просто бука со своей девушкой, которую, возможно, поймал на измене, но скоро простишь. Кстати, если хочешь, выпей безалкогольного пива, это тебя смягчит. И скажи, в конце концов, зачем ты меня сюда притащил?

В этот момент бармен поставил перед ними бокалы, судя по физиономии, безалкогольные смеси вызывали у сотрудника «Деловой тыквы» отторжение, и, сделав глоток, Феликс мягко поинтересовался:

– Тебе здесь вообще всё позволяют?

Девушка поняла, что имеет в виду Вербин, но не обиделась и ответила с прежней лёгкостью:

– Ничего не позволяют. Я всего добиваюсь сама. Во многом благодаря тому, что умею ладить с людьми, идти на компромиссы, быть полезной, а иногда даю толковые советы.

Примерно так Гордеев о Веронике и отзывался. И Феликс не видел причин не доверять старому товарищу.

– Я ведь помогла с прикрытием?

– Ну…

– Можешь не благодарить. – И прежде, чем Феликс среагировал, горячо, а главное, очень серьёзно продолжила: – Вербин, не делай вид, что ты ничего не понимаешь: Абедалониум – Костя Кочергин – захоронение в Куммолово… Тема не горячая – она термоядерная. Не потому что всем интересна, а потому что важная. Это расследование задевает людей. И меня оно задевает. Поэтому я хочу о нём рассказывать. И да, я хочу узнавать в числе первых, потому что я, в отличие от ребят с больших каналов, могу делать репортажи так, как считаю нужным. Об этом все знают, и поэтому меня читают.

– Много подписчиков прибавилось?

А вот теперь девушка вздрогнула. И посмотрела на Феликса очень холодно.

– Хочешь сказать, что я строю карьеру на костях?

– Нет. – Вербин не отвёл взгляд. – Это просто любопытство. Возможно, неуместное.

– Пожалуй. – Она глубоко вздохнула, помолчала и ответила: – Много прибавилось. И после того, как я первой написала о сходстве «Мальчика нет» с Костей Кочергиным, и как рассказала о Куммолово. Но это ведь не главное.

– Считай, что я тебе поверил, – произнёс Феликс.

И Вероника, после довольно длинной паузы, тихо сказала:

– Спасибо.

И уткнулась в тарелку.

Кухня в «Деловой тыкве» оказалась на удивление неплохой. Да, без изысков, да, заточенная под пиво, зато готовили вкусно и на порциях не экономили. Еды на тарелках оказалось вдоволь, однако Феликс и Вероника так проголодались, что смели её мгновенно. И молчали, пока не почувствовали сытую расслабленность. «Небрежный» бар окончательно стал милым, даже родным, и не хотелось ничего, только сидеть посреди шума, но не воспринимая его, и молчать. Во всяком случае, Феликсу. Но он недооценил энергичную девушку.

– Вербин! – Вероника легко толкнула его в плечо. – Ты засыпаешь.

– Нет. Я отдыхаю.

– А я как сказала?

– Ты сказала неправильно.

– Я всегда говорю правильно. – Она допила коктейль, повертела бокал, но не потребовала повторить. – Короче, делай, зачем пришёл, и поехали отсюда. Мне нужно выпить, а машина мешает.

– Тебе уже продают выпивку?

– А-ха-ха, начались шуточки за триста. Ты что меня – клеишь? Сейчас ты дико похож на командировочного.

– Зараза.

– А сейчас – на Гордеева. Кстати, почему он не с тобой?

– Он занят – преступников ловит.

– А ты чего бездельничаешь?

– Я в командировке.

Ужиная, Феликс внимательно наблюдал за барменами «Тыквы», определил старшего и, оплатив счёт, подошёл к нему, сделал знак, что нужно поговорить, а когда бородатый крепыш чуть подался вперёд, сначала продемонстрировал удостоверение, очень аккуратно, чтобы окружающие не заметили, а затем – фото Чуваева.

– Видел его?

– Так и знал, что ты из полиции.

– Потому что не пил?

– Потому что много оглядывался и почти не обращал внимания на свою девушку. Она тоже полицейская?

– Нет.

– Ну, хоть кому-то в вашей семье повезло, – рассмеялся бармен и добавил: – Не обижайся, у меня брат – полицейский, я знаю, о чём говорю.

Видимо, этим и объяснялась та вольность, которую бармен позволял себе в общении.

– Феликс.

– Роман. – Бармен крепко ответил на рукопожатие.

– Мужика видел? – Вербин постучал по фотографии. – На той неделе он заходил к вам, и не один раз.

– Что натворил?

– Денег мне должен.

– Я так и подумал. – Бармен внимательно посмотрел на фото Чуваева. – Кажется, видел. Но не уверен.

– Он был один?

– Слушай, я на той неделе болел и несколько дней пропустил. Но если хочешь, оставь фото, я у ребят спрошу после закрытия. А ещё завтра наш третий выйдет, он на той неделе все дни пахал, может, вспомнит что.

Держался бармен спокойно, Чуваева не опознал – это стало понятно по выражению лица, поэтому Феликс кивнул и подвинул фото:

– Буду благодарен.

– Тогда до завтра.

– До завтра.

Они с Вероникой вышли на улицу, и сразу прозвучал вопрос:

– Чьё фото ты показывал бармену?

– Одного старого приятеля, – ровным голосом ответил Феликс. – Служили вместе, но потом пути разошлись.

– Опять ты врёшь, Вербин, причём неумело и некачественно. А я, между прочим, правда хочу выпить.

– Придёшь домой – налей себе бокал вина.

– У меня нет дома вина.

– Значит, останешься без выпивки. – Феликс проводил девушку до машины и улыбнулся: – Пока, Ника.

– Я уже спрашивала, почему ты называешь меня Никой?

– Спрашивала.

– Что ты ответил?

– Что буду так тебя называть.

– Договорились. – Она села за руль и перед тем, как закрыть дверь, вздохнула: – Пока, Вербин.

Захлопнула дверцу и больше на него не смотрела.

Назад: шестнадцать лет назад

Дальше: БЕССОННИЦА