Сопливые еще!

Детство прошло в поселке Сиверский Ленинградской области, в многодетной семье, где воспитывались четверо детей, папа трудился, в основном, в животноводстве, мама – дома, по хозяйству. Когда началась Великая Отечественная война, закончила семь классов.

22 июня мама поехала в Ленинград по делам, а я вскоре пошла на вокзал ее встречать. Из-за страшной бомбежки не встретила. Те, кто оказался на вокзале, сразу попрятались. И я поспешила домой. Вдруг вижу – навстречу бежит папа и кричит: «Лена, ты откуда?

Жива? Только что „тебя“ отнес в сарай…

Показалось, что ты убита». На самом деле там была девочка в таком же сарафане, как у меня, с черными косами, вся в крови. Вот и перепутал. Да и сам папа стоял весь в крови.

Впятером с подружками вскоре втайне от родителей поехали в Гатчину, чтобы поступить учиться на курсы радисток. Хотелось Родину защищать!

А нас просто «не поняли» – послали в военкомат. Пошли туда – и там тоже прогнали: «Идите домой. Сопливые еще». Тогда мне не исполнилось и пятнадцати, и росточком я была меньше всех.

Папу на фронт не взяли как инвалида. В самом начале войны было организовано дежурство по улицам поселка. Всех учили, как песком гасить зажигалки. В те же дни лихолетья папа и дядя вырыли за ночь большой глубокий окоп у дома, где дети сидели, пережидая бомбежки.

Барак, голод и работа с 4-х часов утра

Совсем скоро железнодорожную станцию Сиверская заняли фашисты. Меня, пятнадцатилетнюю, и двоюродную сестру-одногодку Марину немцы забрали и, несмотря на плач мамы, вставшей на колени, отвели на вокзал. Затолкали в вагон поезда, предназначенного для перевозки скота, и, не сказав ни слова, отправили в Германию на работы – как рабов. На территории Прибалтики всем разрешили ненадолго выйти, мы с Мариной и еще двое отчаянных подростков решили бежать. Однако убежали недалеко: немцы поймали и затолкали обратно в вагон. И снова – долгая дорога. Выдавали

только хлеб с водой в котелке, чтобы не умерла «рабочая сила».

Привезли в Вальтерсхаузен, в Тюрингию. Поселили в лагерные бараки. Кругом – заборы, автоматчики… В комнате с двухъярусными койками нас было 12–14 человек. «Хозяева» называли не иначе как «швайнами» – свиньями.

Вставали мы в 3 часа утра, в 4 часа уже начиналась работа, которая заканчивалась в пятом часу вечера. Приходили – и сразу ложились спать. Кормили одними щами из капусты, в которых даже гусеницы попадались. Еще давали немного хлеба, и всё. Помнится, привели на какой-то механический завод. А я маленькая, ноги не достают до педалей на станке. Посадили за другой станок – и для другой работы я слишком мала. Потом определили меня мыть полы, туалеты, лестницу, собирать стружку. Как-то проходил мимо начальник, я собирала стружку и в ней увидела ложку. Показала ему, а он говорит: «Возьми себе». Вроде как на память. Я и взяла. Возила ее отныне всегда с собой. Такими ложками мы, конечно, не ели. Было на ложке клеймо. Именно по этому клейму спустя полвека узнали, где я содержалась. Нашли документы в архивах.

А в конце войны, когда разбомбили Эрфурт, узников концлагеря возили разбирать завалы. Жители этого зеленого города жалели русских и обычно давали им кофе и бутерброды.

День Победы я не помню, потому что уже началась дистрофия: весила всего 36 кг, одни косточки. Освободили нас американцы, передали своим. А я умирала: не могла двигаться, ничего не помнила… Принесли меня, положили. Врач сказал, что надежды нет.

Родину не предавала

Потом – госпиталь в Бресте, где усиленно кормили. Там пошла на поправку. Наши военные меня спасли. Посадили на поезд и отправили домой в Сиверскую. А там – тяжелобольная мама (вскоре она умерла), папа – инвалид I группы и детям – 7, 9 и 12 лет. Пошла в девятый класс, затем училась в техникуме в Ленинграде, стала мастером цеха, получила специальность «моделирование швейного отдела», позже выучилась на медсестру.

Пришло мирное время, а говорить вслух о том, что была в концлагере, было нельзя. Иначе запросто попала бы в советский лагерь. Начались всякие проверки. Вышла замуж за военного, прошедшего всю войну, но за 31 год службы его ни разу не отправили служить за границу: «виновато» мое прошлое, связанное с концлагерем.

Около 30 лет трудилась диетсестрой и медстатистом, была председателем народного контроля, успевала вести курсы кройки и шитья.

Пришла перестройка. Об узниках заговорили открыто. Я, как и многие, решила достать документ о том, что была узником концлагеря. В ответ: нужны два свидетеля либо справка о том, где именно я была. И когда ответственные товарищи сказали, что никаких документов обо мне нет, я предъявила ложку с клеймом.

Представьте себе, тогда отыскались сведения обо мне через Красный Крест или как-то иначе. Прислали справку:

«…24 мая 1942 года была вывезена в Германию, где использовалась рабочей на заводе, содержалась в лагере с 31 мая 1942 г. по 3 апреля 1945 г. Освобождена и 18 сентября 1945 г. вернулась на Родину. В Управлении ФСБ РФ по СПб и Ленобласти сведений о совершении Рабко Е. А. (девичья фамилия) преступлений против Родины в годы ВОВ не имеется».