Я родилась 9 мая 1941 года в Ленинграде. Собираясь публиковать эти записи, я решала, как писать: как было на самом деле, что достаточно страшно, или сглаживать особенно страшные случаи. Я решила все писать так, как я помню, потому что, кому неуютно это читать, тот и не будет, но это записи абсолютно правдивые.

Итак, я родилась в семье творческих людей: мама, Орлова Анастасия Александровна, родом из-под Москвы, из Богоявленска (ныне Ногинск), была пятым ребенком из двенадцати детей в семье, где моя бабушка знай себе рожала одного за другим, а дедушка почти непрерывно шил одежду, то есть был портным, и к нему даже приезжали клиенты из Москвы. Моя мама всегда с интересом училась, кончила рабфак, поступила в аспирантуру Технологического института в Ленинграде, в котором она затем творчески проработала всю оставшуюся жизнь.

Папа, Троц Александр Андреевич, родился в Белоруссии, в городе Мозыре, шестым ребенком в большой семье. И тоже единственный из всех детей, закончив рабфак, стал преподавать марксизм-ленинизм в Ленинградском горном институте.

Огороды на Лесном проспекте. Нина Троц (Жукова) с мамой

Жили мои мама с папой в огромной двенадцатикомнатной квартире на Невском проспекте, дом 142. Это был самый большой доходный дом на Невском проспекте, в котором жили люди самого разного сословия (до революции). Наша комната с роскошным камином, в которую папа привел маму из роддома, была частью танцевального зала, разгороженного после революции на отдельные комнатки, в которые селили рабочий и научный люд. Самое удивительное, что всю блокаду все комнаты были заняты, и я хорошо помню всех соседей и обстановку их комнат.

31 мая родители зарегистрировали свой брак (тогда это была формальность: так, больше из-за родившегося ребенка), и моя мама 22 июня приехала к родителям в Ногинск предъявить дитя. Ее радостно встретили, побежали за угощениями, и тут: «От советского Информбюро» объявление о немецком нападении. Никто из родных не испугался, потому что все были уверены, что врага мы сразу же отбросим, и радостно отметили наш с мамой приезд.

Но через несколько дней стало ясно, что не все так просто, и моя умная мама решила вернуться в Ленинград. Когда мой папа, уже в военной форме (политрука), открыл нам дверь, он даже испугался, так как из Ленинграда все срочно эвакуировались. Нас с мамой тоже сразу стали готовить, так как отправляли эшелоном уже только с Финляндского вокзала. Народу было очень много, и маме места на вокзале не хватило, она сидела со мной (грудным ребенком) на руках на улице, около забора вдоль путей. Однажды мы с ней (уже после войны) поехали с этого вокзала, и она мне рассказала, что этот каменный забор она запомнила на всю жизнь, так как с маленьким ребенком (памперсов тогда не было) просидела два дня и ночь в сентябре в холоде и на дожде. И вдруг по путям подходит поезд. Все вскочили и бросились к вагонам, но из них начали выходить люди с детьми и говорят: «Идите домой, город окружен. Поезд перед нами прорвался, правда его бомбили, и два вагона загорелись, их отцепили, и поезд срочно рванулся вперед».

Что интересно: на том прорвавшемся поезде эвакуировались мой теперешний муж, а тогда трехлетний ребенок, с сестрой, братьями и мамой. А из вернувшегося поезда вышел четырехлетний мальчик – теперешний мой сват, так же, как и я, попавший в блокаду, а сегодня это большой ученый, доктор наук, награжденный орденами «Знак Почета», «Трудового Красного знамени», «Александра Невского», лауреат премии правительства РФ.

Опять же, как рассказывала мама, вернувшись в квартиру с вокзала, она очень скоро перестала бегать со мной в бомбоубежище, так как уже не было сил и слишком часто бомбили. Однажды она пошла на поиски еды для меня, так как грудное молоко у нее пропало. Началась бомбежка, дежурные стали загонять людей в бомбоубежище или хотя бы в подворотни, ну и маму тоже. Но она улучила момент и, перебежав улицу, рванула дальше, а бомба попала как раз в тот дом, в подворотню которого ее заталкивали. Так она осталась жить, и я, естественно, тоже. Во время бомбежек, даже еще во время сирены о начале обстрела, я с воплем: «Тивога!» (это мое первое слово) закрывалась с головой одеялом.

Нина с папой, политруком Ленинградского фронта, Александром Андреевичем и мамой Анастасией Александровной, старшим преподавателем Ленинградского технологического института

Еду иногда приносил нам папа, который воевал на Пулковских высотах. Он приносил котелок, в который сливал щи, которыми их кормили, а чтобы они не затухли, кидал туда соду.

Вот его рассказ уже после войны лично мне.

«В отряде, где я служил, знали, что в городе остались моя жена и грудной ребенок, поэтому мне разрешали относить свою еду один, а иногда и два раза в неделю как награду за снайперские попадания по немцам на той стороне. Вот иду я, естественно, пешком, а это три-четыре часа. Вдруг вижу: тетка стоит с лотком и пирожки продает, а так как нам в армии платили какие-то деньги, то они у меня были. Я кинулся к ней и, купив два пирожка с мясом, тут же оба запихал в рот. Прожевав их и проглотив, я пошел дальше, но стал думать: а откуда мясо? И тут до меня дошло – это человечина, так как другого просто не могло быть. Хотя было много разговоров о том, как готовить шашлыки из крыс, которых было много и которые были очень упитанны».

Вскоре мама решила выйти на работу в институт, там она смогла получать рабочую карточку, и это спасло нам жизнь. Со мной она попросила сидеть пожилую соседку по квартире. Однажды мама вспомнила, что забыла нужные бумаги, и вернулась. Подходя к комнате, она услышала мой громкий плач, открыла дверь и увидела, как соседка жадно съедает оставленную мне кашу, а я стою в кровати и ору. После этого мама просто клала мне на пол матрас с одеялом и подушкой, привязывала меня за ногу к кровати, ставила в отдалении тарелку с кашей и уходила на работу. А я ползала и искала, что бы еще съесть. Однажды я нашла в ящике письменного стола белый порошок, стала пытаться его есть, но не пошло – это был папин мыльный порошок для бритья. Правда, однажды мне повезло, я увидела: в щели паркета что-то поблескивает. В это трудно поверить, но я сообразила, как достать. Я взяла листик бумаги, смочила слюной конец и опустила осторожно в щель. С четвертой попытки я вытащила крупинки сахара, которые туда попали еще до войны.

Талант изобретательства достался мне от мамы, которая во время войны изобрела электроды для подводной сборки судов, что было крайне актуально, и все суда стали снабжаться этими электродами. После войны, в 1948 году, Технологический институт представил маму, Троц Анастасию Александровну, на лауреата Сталинской премии за это изобретение. И что интересно, Сталин И. В. обладал колоссальной интуицией: просматривая списки на награждение, он вычеркнул маму со словами с акцентом:

«Странная фамилия». Мой папа всегда говорил, что он белорус, но правду я узнала только в 1979 году, когда в Белоруссии умирал мой двоюродный брат, который и открыл тайну нашей фамилии: это немецкая фамилия фон Троц, а мои предки пришли при Екатерине по ее приглашению для вложения своих средств и умения этим землям, да так и остались. Клан разрастался и разъезжался по всему Союзу: Казахстану, Украине, Дальнему Востоку, Ленинграду, Севастополю.

А теперь продолжим про блокаду. Я уже подросла и ходила сама по квартире, заходя к соседям, при этом я, случалось, говорила: «Здравствуйте. Как поживаете?» И меня приглашали посидеть, поговорить. У нас была соседка, Ломоносова Настя, имевшая сына Юру, который старше меня на пять лет, мужа, который не воевал, а работал как специалист на железной дороге и которого я никогда не видела, так как если он приходил домой, то очень поздно, а уходил очень рано. И тут выясняется, что тетя Настя родила двойню.

Она принесла их домой, положила на кровать, но кормить не стала. Дети покричали-покричали и умерли. Я хорошо помню, как меня позвали попрощаться с ними, и я увидела два этих сверточка.

Когда я рассказала эту историю в 1976 году в санатории в Сочи, люди с Кубани, которым я рассказывала, изумленно спросили: «А что, ей трудно было их покормить?» Они даже не понимали, что тогда погибли бы все: и мать, и дети, и Юра, то есть им было не представить тот ужас, который был у нас в блокаду. Например, когда в мае 1942 года появились первые ростки, мама набрала их и сварила эти необходимые витамины. Посадив меня на руки, она отрывала мне листочки, и я их ела, а себе она оставила стебли. Но не тут-то было! Я отняла у нее эти стебли и сжевала их сама.

И заканчиваю историю с семьей Ломоносовых. В конце войны, уже после блокады, тетя Настя, во исправление своего греха, родила дочку Зину. В нашей большой коммунальной квартире мы с ней были самые младшие, и я с ней нянькалась в коридорах нашей большой общей квартиры.

А вот еще одна история про то, за счет чего мы выжили в первую страшную зиму. В нашей квартире жила заведующая детским садом. Как мне рассказывала мама, к нам в комнату утром зашли трое соседок и сказали: «Ася, мы собираемся взломать комнату заведующей, так как подозреваем, что у нее там есть запасы. Пойдем с нами». «Нет, – закричала мама, – я коммунистка и не пойду на грабеж». «Дура, посмотри, у тебя ребенок умирает, а ты что?» «Нет», – кричала мама. «Ну тогда мы тебя связываем и тащим с собой». Так и сделали. Оказалось, что в комнате заведующей стояли штабеля ящиков с крупами, сгущенным молоком и еще много чего съедобного. Соседи все разделили на равные для всех части. Заведующая пришла, но никаких действий не предприняла, т. е. милицию не вызвала, что подтвердило незаконность ее запасов, отобранных от детей детсада. Ну а мы в квартире за счет этого выжили.

Через год народу в Ленинграде стало значительно меньше: кто умер, кто эвакуировался через Ладогу, а мы остались, так как мама работала и определила меня в детский сад-ясли где-то во дворе на Невском проспекте, дом 136. Я только помню, что он был расположен в подвале дома, так как при бомбежке всех детей в убежище не перетащить, а так мы как бы всегда более-менее в безопасности. Я очень хорошо помню, как всех детей уже разобрали, а моя мама задержалась на работе и со мной осталась одна воспитательница. Я стояла на столе у окна и видела ноги проходящих, пытаясь увидеть мамины ноги.

Следующую зиму мы тоже пережили с трудом, мама уходила на работу, а меня соседи выпускали во двор гулять. И знаете, я помню только одну игру: мы все из грязи лепили буханки хлеба, потом кто-то становился продавцом, а мы выстраивались в очередь и покупали за бумажки этот хлеб.

А теперь совершенно страшная история, но это было. После войны мама рассказывала это тем, кто не был в блокаде и не понимал, как это было тяжело. До войны мамина двоюродная сестра Люся стала работать на Октябрьской железной дороге и поселилась в ведомственном доме напротив Волковского кладбища. Соседка по дому держала корову, так как массовой застройки еще не было. Когда началась война и у мамы пропало молоко, тетя Лида иногда приносила маме молоко для меня. До зимы корову продержали, но сена уже мало заготовили и держали ту корову на кладбище, так как, во-первых, прятали ее там, во-вторых, какая-то трава там росла. И вот сено кончилось, наступила зима, и хозяева решили зарезать корову. Попросили сделать это соседа: тот топором разделал тушу, за что ему дали много костей, но не мяса. Он принес это домой жене и дочери, велел сварить студень и ушел на целый день на работу. Жена сварила студень, но от голода они с дочерью не удержались и съели все сами до рвоты. А отец на работе только и думал о том, как придет домой и вдоволь наестся студня. И когда он пришел и увидел, что кастрюля пуста, он взял этот же топор и зарубил и дочь, и жену. Сколько раз я ездила на трамвае мимо этого кладбища и уже снесенного дома, столько раз я вспоминала эту страшную историю.

А вот прекрасная история из моих воспоминаний. В конце января прорвали блокаду Ленинграда, а уже в начале марта меня отправили в санаторий для лечения и – главное – кормления. Я очень хорошо помню, как нас, детей блокады, одели в новые синие теплые фланелевые платья, мальчиков – в курточки, теплые голубые штаны, чулки, туфли и мы спали в отапливаемых печами комнатах, кормили нас по пять раз в день, выводили на прогулки, но мы думали только о еде. А летом опять отправили в санаторий, но тут уж мы носились как угорелые, и воспитателям было очень трудно с нами справиться. Подумайте, какая настоящая забота была о нас, детях блокады.

Ну и напоследок история про мой день рождения, 9 мая 1945 года. Родители (папа уже вернулся после госпиталя) решили устроить настоящий день рождения для меня и пригласили всех пятерых детей нашей коммунальной квартиры. Накрыли нам царский стол: винегрет и чай с кустом сахара и хлеба каждому, при этом они хотели, чтобы было все как надо, то есть сначала надо поиграть, повеселиться, а потом уже садиться за стол. Но все пять гостей стояли около стола и смотрели завороженно на винегрет и хлеб. Мама велела взяться всем за руки, идти хороводом вокруг стола и петь песню. Все честно пошли, но при этом не отрывали глаз от угощения. И мама махнула рукой и сказала: «Садитесь!» Мы радостно все слопали и умчались в коридор играть в прятки, причем мне было труднее всех, так как все жители нашей огромной квартиры хватали меня и хлопали радостно по попе, поздравляя. Лучшего дня рождения у меня не было.

Каждый год мы, блокадники, получаем поздравления от президента и памятные медали. Что удивительно, ни я, ни мой сват, ни другие дети блокады никогда их не носим, мы не участвуем в мероприятиях с накрытыми столами, но мы до сих пор по-настоящему работаем, передаем свой богатый научный опыт (я патентовед-зарубежник и автор очень нужных изобретений). А 9 мая мы даже не можем смотреть телевизор, так как воспоминания такие тяжелые, что мы плачем.

Нина Троц (слева) с мамой, отцом и дочерью Леной Жуковой. 1981 год

Это очень правильно, что нас попросили написать воспоминания, так как с нами – блокадниками – уходит целая эпоха, которой можно действительно гордиться. Сколько раз меня с моим изобретательским даром, доставшимся от мамы, уговаривали уехать во Францию, Германию, США. Но для меня это невозможно, потому что эта страна и эти люди меня спасли и я не предатель.

Почему я все-таки согласилась написать эти воспоминания, хотя эмоционально это тяжело, да и времени мало? Я преподаю самую важную сегодня для нашей страны дисциплину «Право интеллектуальной собственности» с упором на защиту научных разработок. Потому что просто необходимо людям, живущим в нашем городе, знать и уважать нашу историю и людей, сохранивших его.

Самое удивительное, что мои папа и мама очень-очень помогли своим многочисленным родственникам, и потому в нашем городе учились в институтах две мои двоюродные сестры и пять племянниц. Все они давно живут в нашем городе, у них дети, внуки, но – только одна племяшка из всех считает своим долгом заботиться обо мне, а остальные ни разу не навестили могилы моих родителей и даже никогда не звонят. Вот такие реалии сегодняшней нашей жизни.