Я родилась 8 июля 1938 года в Севастополе в семье военно-морского летчика Ивана Яковлевича Кириенко. Он служил в командном составе 40-й эскадрильи Качинского полка, который базировался в бухте Матюшенко. В 1944 году мою маму и меня с сестрой Аней угнали на работу в Германию.

Война в Севастополе началась в 3 часа 15 минут, когда фашистские «асы» пытались поставить мины-заграждения, бросая их на город со своих самолетов. Они думали закрыть эскадру в бухте и не дать кораблям выйти в море. Но глубоко ошиблись. В городе и в гарнизоне проходили учения, и фашистские самолеты были встречены прожекторами и артогнем.

Когда немецкие войска подошли к Симферополю (папину эскадрилью в начале войны перебросили под Симферополь, в Сарабуз), папа прислал за мамой машину с двумя краснофлотцами для встречи. Мама попала в самое пекло: передовая, линия фронта, все охвачено пламенем, подходят немцы. Она так испугалась, что она здесь, а дети остались в Севастополе одни. Она плакала и теряла сознание. Командир кричал на отца: «Что за детский сад,

Кириенко! Отправите жену, и я вас посажу под арест!» Так мама последний раз видела отца.

Ее отправили обратно в Севастополь с двумя краснофлотцами, дали продукты. Фронт раскололся на два лагеря, и 254 дня Севастополь истекал кровью, превращенный в руины и пепел.

В моей детской памяти остались парашюты-мины в фейерверках разрывов, горящий на глазах собственный дом, крещение румынским попом детей с Корабельной стороны. Почему они нас крестили и почему обязательно крестным отцом должен был быть румынский солдат – не знаю. Еще помню виселицы и болтающихся на веревках людей с дощечками – «Партизан» (как назидание, они висели почти месяц).

Немецкие войска устроили перепись, целую неделю держали людей на площади возле пожарной части без еды и воды…

Помню, мама попала в облаву на базаре, ее арестовали, посадили в тюрьму за саботаж – то есть за то, что она не работала на Германию – и присвоение чужих детей, несмотря на то что я была родным ребенком. Заставили в тюрьме мыть и чистить туалеты, она мыла и плакала. Подошел австриец, переводчик, спросил: «Что? С немецким солдатом спала?» Она отрицательно покачала головой, объяснила – облава, а у нее двое детей, он посоветовал – пусть соседи напишут заявление старосте и сами подпишутся. Два месяца мама провела в тюрьме, в оккупации.

Мытарства ее не закончились, выйдя из тюрьмы, она заболела брюшным тифом. Забрали в первую горбольницу, а нас с Анной сдали в приют, он был в центре города, недалеко от главпочтамта. Помню, мы лазали на свалке, рядом была немецкая часть, комендатура, собирали очистки картошки и сушили их на буржуйке в детском доме. Ходили завшивевшие, пухлые, с чесоткой на руках. Пошли проведать маму с сестрой Анютой, нас в больницу не пустили, а во второй раз сказали:

«Мама ваша умерла, и вам здесь делать нечего». Но, Бог милостив, и мама осталась жить, а умерла моя крестная тетя Поля.

В оборону Севастополя мама помогала рыть траншеи и окопы, как и все, помогала в госпитале раненым, стирала перевязочный материал, дежурила ночью на крышах. Мы – дети – тоже помогали гасить «зажигалки», а так как я все время была с сестрой, то и я старалась помочь, от сестры ни на шаг не отходя, ведь она была старше меня почти на семь лет.

Приближался 1944 год, 18 апреля русские войска взяли Балаклаву, мы все ждали, что вот-вот придут наши войска, надеялись, что мы их дождемся в Севастополе. Но фашистский режим коварен во всех своих проявлениях. 1 мая 1944 года весь наш район Корабельной стороны от железнодорожного полотна до Малахова кургана оцепили конвоиры, дали 20 минут на сборы и погнали в завод Орджоникидзе, там построили, рассортировали, пересчитали и загнали в трюмы военных кораблей румынской эскадры. Вышли в море. Шторм 9 баллов, корабли вернулись, отпустили матерей сбегать за документами и едой.

Мама побежала, хотя она очень боялась, что детей увезут без нее. Видела, как румыны тащили подушки и перины, вероятно для защиты от пуль. В памяти остались слова: «Мамка, курка, яйко есть?» По-моему, их интересовало в войне только это. Фашистские корабли 2 мая вышли в море, нас обстреливали русские самолеты. Из города уходила военная эскадра с оружием и техникой, а нас увозили как рабов и щит прикрытия. Женщин выгоняли на палубу и заставляли держать детей перед пикирующими самолетами под дулами автоматов врага. Когда самолеты приближались, то мама падала и прикрывала своим телом меня и Анюту.

Из двадцати двух кораблей до города Констанца (Румыния) дошли восемь, остальные пошли на дно вместе с людьми и войсками. Потом эшелоны-«телятники» везли нас в Германию. В Германии мы прошли через четыре лагеря: «Гамбург», «Нойн Марка», филиал «Дахау», лагерь-завод «Messerschmitt». Я и сестра были с мамой до конца войны в одном бараке. Мама работала на фрезерном станке в цехе фирмы «Лес». Начальника цеха звали Шмидт. Однажды мама сделала брак детали, мастер бил ее резиновой палкой, она потеряла сознание и упала головой в станок. Ее забрали в гестапо концентрационного лагеря в городе Регенсбурге. Когда она пришла в себя, стали больную водить на допрос. От расстрела спас начальник фирмы «Лес» – сам Шмидт. Не знаю, возможно, он чувствовал, что скоро придут американцы, или же просто взыграли человеческие чувства – его жена была из русских немцев.

27 апреля 1945 город Регенсбург капитулировал. Немецкие войска сдались американским войскам, передав оружие. Мы еще два месяца были в лагере под американским флагом, приезжало русское командование, мы просили скорей нас отправить домой, затем нас погрузили на большие крытые машины и до Чехословакии, до фильтрационного лагеря в городе Будейовицы нас сопровождали американцы.

В фильтрационном лагере мы тоже пробыли два-три месяца, сестра пошла в школу, я пошла с ней. Вела я себя в школе хорошо, и меня оставили учиться вместе с сестрой.

К концу 1945 года мы вернулись сначала в Симферополь, затем в Севастополь.

Я, конечно, испытала тяготы войны, но самое большое унижение и непонимание испытала моя мама. Когда она пыталась разыскать отца в Сарабузе, то на нее кричал военный, мол, вы враг и ваш муж тоже. Образование она продолжать не могла, хотя перед войной поступила в судостроительный техникум и училась на 3-м курсе, плавать ее не взяли без объяснений.

Я же получила три высших образования, два диплома с отличием. Восторжествовала справедливость. 35 лет я была ведущим инженером ЦКБ «Черноморец». Сейчас я председатель севастопольского городского Совета ветеранов, журналист России, член Конгресса литераторов. Но до сих пор волнуюсь за будущее наших детей и внуков, сказываются воспоминания о проклятой осаде, оккупации, лагере, катакомбах, подвалах, о том, как была ранена осколком во время падения с ржавой крыши разрушенного дома. Но я боевой духом человек. Мне болеть нельзя!