21 июня 1941 года, в субботу, объявили конец занятий, моряки возвращались домой, весь город засиял огнями. А в ночь на воскресенье все были разбужены страшным грохотом орудий, стрелявших по самолетам. Один из них загорелся и начал падать с черным шлейфом дыма. Прогремел взрыв – это на улице Подгорной упала тонная мина, сброшенная с самолета, она попала в жилой дом, погибли люди.

Но слово «война» никто не произнес, настолько оно было чудовищно. Только утром после обращения по радио слово «война» вошло в нашу жизнь на долгих четыре года. Жуткое это было время.

Вскоре нас, школьников, собрали в Доме пионеров, он тогда находился в караимской кеннасе, в кинотеатре «Ударник» на Большой Морской (он сейчас называется «Победа»). Пришли и школьники, и дошкольники. Моя двоюродная сестра Тамара Спичак привела за руку брата Витю, я – Славика. В этом дворе стало тесно. Перед толпой с пламенной речью выступила Антонина Алексеевна Сирина – секретарь горкома партии, она объявила, что у населения необходимо собрать бутылки, которые будут заполнять специальной горючей смесью и станут использовать как противотанковые гранаты.

Определили место через дорогу на Большой Морской, куда их складывать. Мы сразу же нашли тачки, детские коляски. Распределили, кто на какую улицу и в какой район идет. Участвовали все ребята всех школ и дворов, большие и маленькие. Старшей была Лида Шахова из школы № 2. Наладили учет и всей большой командой собрали 18 000 бутылок. Потом нам привезли железные бочки с водой и чистый песок. Все вместе мы их тщательно вымыли, малышня нам в этом с удовольствием помогала. Редакция газеты «Красный черноморец» наш актив сфотографировала и этот снимок поместила в газете.

30 октября 1941 года береговая батарея № 54 открыла огонь по фашистским танкам, с этого дня началась оборона Севастополя.

А мы продолжали учиться в школе № 2, она тогда находилась по улице Большой Морской (тогда это была улица Карла Маркса) в подвале Дома культуры Морзавода. Вместо него теперь магазин «Черноморочка» с мемориальной доской в память о той школе осажденного Севастополя.

В тот подвал-школу мы бегали, а не ходили, так как в небе постоянно волна за волной шли вражеские самолеты и совсем неприцельно на город сбрасывали бомбы. Мы научились распознавать, в какую сторону они полетят и нужно ли бежать или нужно подождать, когда самолеты пролетят. Опаздывать в школу нельзя, ведь если опоздать, то нужно пройти через три класса, как через строй, – с извинениями и разрешениями: классы были разделены фанерными перегородками. А не пойти в школу считалось трусостью.

В любую бомбежку или артобстрел мы бежали в свой класс. Я училась в седьмом «А». Английский преподавала учительница второй школы Александра Григорьевна Рацуцкая, наша любимая «Тыча». Русский преподавала наша боевая «огненная» русачка Ворошилова. Математику нам преподавали не наши учителя, а из первой школы, историю Михаил Михайлович Шиманский из ОНО. Ученики тоже были из разных школ, но большинство – из второй.

17 декабря 1941 года начался второй штурм Севастополя. Утром на рассвете офицеры СС отобрали у солдат шинели и объявили, что их отдадут только в Севастополе. Немцы знали, что их солдаты до ужаса боятся наших матросов, называя их «черной смертью», «черной тучей» и «черными дьяволами».

И вот началось светопреставление, которое длилось очень долго. Огнем артиллерии сметались курганы, высоты, дома. Казалось, ничто не уцелеет в этом бушующем вихре огня и железа, но черноморцы выстояли. В школу мы ходили и в эти дни.

Как-то я бежала и заскочила в соседний подъезд переждать, когда пролетят самолеты, и услышала во дворе взрыв гранаты. Пошла посмотреть, что случилось. Увидела во дворе пять убитых мальчишек без голов, среди них был Жан Миклушев из нашего класса, он собрал малышей и спешил им показать, как разрядить гранату-лимонку. Рядом лежал его портфель. Все они к моменту взрыва стояли на коленях, наклонив головы, чтобы лучше видеть, где и что нужно отсоединить. В школу я в итоге опоздала. Вошла в класс и рассказала о гибели нашего Жана. Сейчас страшно об этом вспоминать. А тогда поведала с мельчайшими подробностями.

Следующий урок был английский и немецкий в одном классе. Две колонны парт «англичан», две – «немцев». Вошли две учительницы, начался урок и одновременно налет. Из-за грохота не было слышно обеих учительниц.

Через дорогу от школы был магазин, там очередь за хлебом, и в середину толпы упала бомба. Со стороны улицы взрывной волной были выбиты щиты нашего подвала. Осколки, камни, пыль, грязь – все полетело в класс, мы сели под парты, обе учительницы упали на пол. Наша Александра Григорьевна поднялась сама. Вторая учительница продолжала лежать. Ее подняли, дали воды. Мы всем классом побежали на улицу в надежде помочь пострадавшим. Все эти месяцы мы видели много раненых, искалеченных, убитых. Но такое зрелище предстало впервые – помогать было некому. Даже рядом растущие деревья были в крови. На ветках что-то повисло, на асфальте лежало, текло. Кто-то крикнул, что и напротив почты в дом угодила такая же тонная бомба. Все помчались туда. Я рядом жила, поэтому бежала первая. Дом был не мой – 36-й. Его разнесло до основания вместе с подвалом-убежищем.

За день щиты восстановили, электроэнергию починили, в классах навели порядок. Нам тогда было по 13–15 лет, и все воспринималось по максимуму. Утром пришли в школу такие же возбужденные. В один день на детскую психику такая огромная нагрузка. Всем было не по себе. В класс первой вошла наша «Тыча». Все «англичане» встали, следом «немка», ее ученики продолжали сидеть, не ответив на приветствие. Учительница возмутилась, начала их ругать по-немецки. По всей вероятности, и у нас нервы после вчерашнего были на пределе.

Мы стоим, они сидят. Мы слышим непонятную и ненавистную немецкую речь, вдруг клич: «Бей немцев!» Все «англичане» сорвались со своих мест, ринулись бить своих же товарищей, так сказать «немцев». Что могли сделать с этой буйной ватагой две слабые женщины-учительницы? Они начали кричать: «Помогите!» Из соседнего класса прибежали старшеклассники и тоже вступили в драку, пытаясь нас разнять. Кто-то выключил свет, все сели на свои места. Включили электричество, картина была неприглядная.

Пришла директор школы Лидия Владимировна Ткаченко. Всех выгнали из здания, на второй день мы помирились с «немцами» около школы и все вместе вошли в класс. А в классе сидели фронтовики: два офицера и три матроса. Начался разговор о нашем недостойном поведении. Они говорили, что их отозвали из окопов, там их товарищи сейчас, защищая нас, гибнут, а они прибыли нас усмирять. Рассказывали, как 17 декабря, когда начался второй штурм и превосходящие силы противника прорвали нашу оборону на Мекензиевых горах, они в решающий момент надели бескозырки, сняв каски, и пошли в рукопашный бой. Немцы отступили с большими потерями. Эсэсовцам, которые у своих солдат отобрали шинели, некому было их вернуть. Наши гости были с гитарой и спели нам гимн морской пехоты – помню его до сих пор.

Мы были очень благодарны Лидии Владимировне, что она нас не выгнала никуда, как обещала вчера.

Совместных уроков английского и немецкого больше не было. Расписание изменили. На немецком мы шли на 54-й завод делать деревянные коробочки для противопехотных мин. К нашему приходу на железном столе лежали заготовки, гвоздики и молотки. Сначала больше били по пальцам, но вскорости научились и оставляли целую гору коробочек, которые отправляли в штольни, где их начиняли взрывчаткой и соединительным шнуром.

Убежища на заводе не было, поэтому при близкой бомбежке нужно было влезать под стол. Под ним пытались быть бесстрашными храбрецами, но сердце не раз уходило в пятки. Долго бегали в школу – до 1 мая. Перед ним объявили, что, согласно указу из Москвы, осажденные города экзаменов не сдают. Мы ликовали, безмерно были счастливы, что живем в осажденном городе. В дневниках за подписью директора школы № 2 Ткаченко сделали запись: «Переведена в восьмой класс». Нас отпустили на каникулы.