Из серьёзных изменений, произошедших с Малярийкиным после бегства из Наш-ангара было изменение внешности. Элена посоветовала ему отращивать бороду и усы. На всякий случай. Безусловно, такая примитивная «маскировка» не могла спрятать бывшего автомеха от заинтересованных глаз. Однако, учитывая, что его не искали специально (а прошедшие недели показали, что не искали), — густой бороды и усов вполне могло хватить. Малярийкин перестал бриться и вскоре обнаружил, что щетина является деталью, не только маскирующей его внешность, но и изменяющей её. Борода скрывала выдающуюся кривую челюсть, но оставляла открытыми его выразительные глаза и широкий лоб, что придавало Малярийкину вид не то, чтобы красивый, но мужественный. Даже при смешном росте.

Чтобы Маляр меньше заморачивался, на следующий серьезный бой Гойгу подогнал танк к новому полигону самолично. Старая, злая локация «Тотенкопф» была хорошо ему знакома. Когда-то он обучался азам именно здесь, на северо-востоке тогда ещё Новосибирска. Жаль Малярийкина привести сюда ночью было нельзя — комендант полигона как и Гойгу был родом из прошлой жизни — тупой упёртый кретин с субординацией вместо мозгов, уставом вместо морали и идиотской верой во всё правильное. Тренировки в неурочный час в «правильную» схему не вписывались. Всё.

Не имея преимущества, доставшегося в прошлый раз, Маляр уныло влез в танк и выехал на южный край полигона. Занял положенное место у флажка. Обозрел окрестности. Видимость была — отстой. Потом обозрел себя.

Доставшийся по наследству от Сергея Кужугетовича костюм из меташёлка (упомянутая Гойгу альфа-защита) казался узковат, непривычно жал плечи. Пожалуй, прикинул Малярийкин, старший старшина в его, Малярийкина, годы был тощеват. Выше ростом — да. Но это потому, что ниже Малярийкина вообще трудно было найти из мужиков старше шестнадцати. А вот в ширину — субтильней. Посему и одевать меташёлк Малярийкин примострячился под комбинезон. А не на комбинезон. Иначе двигаться было совсем проблематично.

После себя, Маляр оглядел кабину. Медленно выдохнул, заворожено топорща глазки во фронтальный монитор. На мониторе поверх пейзажа локации горела цветастыми красками турнирная таблица. С нулями. Ещё три монитора живописали Малярийкину местность по бокам и с кормы. В целом получался обзор на триста шестьдесят градусов. На переднем мониторе также красовался экран коллиматорного прицела с оптической сеткой и счётчиком дальномера. Практично. Удобно. Но только до тех пор, пока камеры за бортом функционируют. Микроскопические головки видеокамер прятались в конусообразных пазах, уходящих в броню на десять и более сантиметров. Однако иногда это не спасало. В очень большом количестве «иногда». По этой причине в старых моделях осмотр местности можно было осуществлять через специальный обзорный люк. Чтобы непосредственно, глазками. В васпе обзорный люк не предусматривался. Соответственно, выход из строй камер или прицельной оптики означал сдачу боя. Проигрыш. Мда, против прогресса не попрёшь. Либо воюешь с навороченной системой видеонаблюдения, либо не воюешь вообще. Ладно. Это была не проблема. Проблема заключалась в другом.

На фронтальном экране помимо прочей лабуды разместился ещё и таймер. Он отсчитывал время до начала боя. Его оставалось совсем с гулькин нос. Секунд пять, десять или около того. А Малярийкин был — не готов. Нет, он чувствовал танк, отлично знал управляющий интерфейс, прекрасно помнил правила игрового боя и даже немного успел что-то прочитать про противников. Но всё же был — не готов. Тактически. И морально. Что будет делать после «гонга», а точнее зеленого сигнала к началу игрового сражения, Малярийкин не знал. Вчера вечером, вызваный Леной по каким-то ихним секретным, хитро-мудрым делам, Гойгу отсутствовал на полигоне. И ничего подробно рассказать про Тотенкопф не успел. Малярийкин готовился к бою самостоятельно. А как готовиться к бою нуб? Ну, кроме того, что боиться?

Маляр перечитал про Тотенкопф и «начальные» схватки для нубов всё, что можно. Выжег глазами и стёр пальцами карту локации. Исчёркал её, так ничего не поняв и не решив для себя ничего путёвого. Локация, судя по карте, была жутким нагромождением улиц, улочек, тупиков, колец и прочих элементов «псевдо-городской застройки». Почему «псевдо»? Да потому что локация была маленькой и искусственной. Большие локации для боёв топовых команд и лидеров КТОшного рейтинга представляли собой обширные участки реальной местности. Обычно — с реальным природным рельефом (болотом, лесом, горами, реками, маленькими брошенными деревнями), или с руинами городской застройки, такой, например, как бывший городской квартал Новосибирска, а ныне одна из самых интересных и напряжённых локаций сибирских КТО с названием «Заельцовка».

А вот маленькие локации «для нубов», а также «для тренировки топов» строили искусственно. Но по-разному. Ливан, например, отсыпали песком и щебнем, делали насыпи, ставили дешевыё ангары и коробчатые строения. А вот Тотенкопф …

Тотенкопф преставлял собой на первый взгляд некий средне-европейский, немецкий или прибалтийский город а ля Ревель или Нюрнберг трёхсотлетней давности.

Но очень навороченный.

Улочек здесь было столько и конфигурацию они имели такую сложную и перепутанную, что рыцари и бюргеры средневековой Германии повесились бы от злости, предварительно покрыв русским матом всех строителей на свете.

Улочки Тотенкопфа были не столько хитро завёрнутыми и загнутыми (преимущественно все были прямыми), сколько странно пересекались между собой. Под разными углами. Создавая абсолютно не воспринимаемый мозгом сложный лабиринт. Никакого подобия «объездной трассы», то есть элемента, который бы мог привлечь «диких нубов» и создать прецедент с хаотической перестрелкой первых минут боя как в Ливане здесь не было и в помине. Поэтому тактика была Малярийкину не понятна.

Тем временем, таймер перебирал цифры.

Пять … Четыре … Три … Два … Один …

К бою!!!

Пятнадцать бронированных монстров сорвались с места, словно им врезали пинка. Ещё пять (включая Малярийкина) застыли в ожидании. Пять — самых нерешительных или тормознутых. А может — просто самых неопытных. А может быть — самых умных. Пока было не понятно.

Сигнал к бою каждая машина встречала в собственной индивидуальной позиции вдоль периметра локации. Преимущественно — совершенно открытой. Но все же, относительно недоступной другим игрокам с собственного места старта. Таким образом, рывок на форсаже с места в начале боя, давал игроку возможность искать противника и уничтожать его огнём. А ещё — быть найденным и унчтоженным самому. Лениво (или боязливо) вращая орудием, Малярийкин смотрел по сторонам. Теперь Васп казался не верхом совершенства, а чем-то крайне примитивным. Встроенная система видеоориентации и наблюдения (те самые обзорные экраны и коллиматорный прицел), были привязаны ориентационно к направлению ствола орудия. Обзор на 360 градусов сохранялся. Но сохранялись в нём и «мёртвые зоны» между мониторами, не охваченные ни одной из четырёх камер. Соответственно, при повороте башни мёртвые зоны также «ползли», причём не всегда идеально синхронно. «Пропустить леща» при таком обзоре было легче лёгкого.

Из практики, надиктованной приставучим Гойгу несколько дней назад, Малярийкин знал, что главным отличием игрового танка (в данном случае васпа третьего) от реального боевого прототипа (даже устаревшего), является именно ориентация на зрительную систему человека. Все вмонтированные тепловизоры, ноктовизоры, радиолокаторы и любые иные приспособления для контроля над боевой средой (ежли они, конечно, были — в васпе первом, например, их не было и в помине, дополнительные опции дорогие) передавали сигнал не в компьютер-наводчик, а исключительно на мониторы, в которые должен пялиться человек. Сие означало, что если, допустим, встроить в васп тепловизор, то он, конечно, разглядит двигатель вражеского танка за маскирующей его «зелёнкой», однако удар сам не нанесет и не скорректирует полёт ракеты или снаряда в режиме реального времени. А просто передаст соответствующую картинку на экран пилота. И уже сам пилот должен будет лично заметить вражеский танк в переданной картинке и лично нажать на гашетку, чтобы произвести выстрел на поражение.

При этом системы доводки смогут сопроводить цель, да. Но только в случае, если пилот сам поймал врага в центр прицельной стеки.

Дальномер сам определит расстояние, да.

И скорректирует угол наклона ствола по дальности, да. Но только в случае, если пилот, опять же, сам изначально наведёт орудие на цель.

Всё это усложняло танковый бой КТО неимоверно. В реальном сражении баллистичекий робот-компьютер давно делал всё расчеты за человека. Сам обнаруживал цель, сам наводился, сам сопровождал. Пилот лишь давал приказ да/нет. Но игра есть игра. Здесь обнаружение, наводка и сопровождение цели были, но действовали ограниченно. Что, собственно, и позволяло бойцам КТО проявлять свои индивидуальные боевые качества во всей красе. И демонстрировать превосходство одного человека-игрока над человеком-игроком, а не одной навороченной машины над другой ещё более навороченной. В этом состоял смысл. Во всяком случае — для нубов.

Что касалось непосредственно превосходства «одних игроков над другими», то тут мерилом выступал опыт. Собственно, как и в любом другом виде или классе человеческой деятельности. А опыт, насколько намотал на ус Маляр из своей карьеры автомеха — опыт можно было обобщать!

Никаких специальных методичек нубам перед тем как выпускать на полигон не выдавали. Централизованных тренировок не проводили. И уж тем более не существовало никаких научных доктрин игрового танкового боя в КТО. Никаких там грёбаных монографий-шмилиграий, специальных исследований и даже научно-аналитической систематизации статистики боёв.

В интернете были так называемые «тактики», представлявшие собой не более чем итог наблюдений или широких «советов» опытных бойцов. Для пользы начинающей, но стремительно приближающейся к кладбищу, молодёжи. Были также платные идиото-соблазнительные «тренинги», позволявшие нубу на практике, то есть непосредственно в танке, на поле, но без постоянной по нему стрельбы, подзубрить мат часть. Итак известную нубу из техпаспорта производителя и учебных роликов в том же инете.

И всё.

Говоря проще, начинающих игроков выпускали в смертельный бой едва обученных ездить и едва способных стрелять. Кидали на смерть. Или лучше сказать, просто «кидали»?

Прочитав анкеты своих партнёров-противников, Маляр знал, что из двадцати противостоящих ему (и друг другу) весёлых смертничков, четыре Васпа должны отличаться от шестнадцати особым стальным «наростом» под стволом орудия — так называемым кумулятивным усилителем брони. Сии усилители давали несколько процентов дополнительной защиты, при этом незначительно утяжеляли машину, немного снижали её ходовые качества. Стоила ли такая «опция» свеч для Малярийкина было вопросом (его васп-третий всё равно был круче). Однако КТОшная публика однозначно считала допник плюсом и с радостью платила за неё на этом этапе рейтинга. Стоила опция не дорого, жизнь в бою спасти могла, утяжеляла аппарат не шибко.

Но Малярийкина цепляло не это.

Позволить себе такой допник заурядные нубы не могли — у них просто не было бабок. Из чего следовал вывод, что четверо оставшихся на месте старта бойцов, вероятно — как раз и есть более-менее опытные игроки-профессионалы. Ведь на местах старта, кроме него самого оставалось четверо. И с утяжелением брони было четыре!

Мысль обнадёживала. Во всяком случае, она говорила о том, что Малярийкин не бросился сломя голову в бой не только потому, что банально «затупил», но потому что это было разумно, раз подобной тактике последовали ещё четверо наиболее опытных бойцов.

И все же из норы следовало выбираться. По всей локации уже вовсю шёл бой. Пятнадцать машин, рванувших вперёд в начале схватки, уже столкнулись в бесчисленных лабиринтах-улицах локации и выбивали из друг друга дурь стальными подарками.

Мигнуло табло. Выбит первый танк. Выбит второй. Выбит третий. Какая скорость! С таким темпом и врагов не останется. Надо выползать! Маляр тронул ногой педаль и в тот же момент (видимо, подключение к публичному интерфейсу сражения происходило с момента покидания точки старта), в ушах (точнее, в наушниках, конечно) заиграла музыка и закашляли голоса.

Насколько уже знал Малярийкин, кроме Элены Прекрасной постоянным ведущим КТОшных гладиаторских боёв был некий господин Репкин, считавшийся по совместительству председателем добровольной федерации КТО (смешно, но кровавое мочилово, в котором крутилась половина наличности региона, считалось «общественной некоммерческой благотворительной организацией»). Именно голос Репкина раздавался сейчас из радиоприёмника. Они разлагольствовали с Леной о достоинствах отдельных танкистов, о возможных результатах предстоящего поединка и, вообще, обо всем на свете, включая Леночкин лак. Сразу за лаком, место в эфире досталось и Малярийкину. Лена вспомнила его эффективную тактику в прошлом поединке, позволившую избежать первых десяти минут хаотической бойни нубов на центральной линии. И результативные попадания во второй половине схватки.

— Он молодец, — не стал спорить Репкин, как Лена считавшийся специалистом в танковых боях. — Но не стоит преувеличивать! Самая большая заслуга в помянутой тобой победе принадлежит не пилоту, а его корпусу, превосходящему машины остальных нубов едва не на порядок. Да и фамилия не серьезная. Ма-ла-рийкин. Впрочем, не мне смеяться над чужими фамилиями.

— И не говори, — немного обижено подхватила Лена. — Малярийкин, Репкин. Откуда фамилии то такие убогие в великой матушке Сибири? Где Репнины, Милославские? Рогозины и Медведевы, в конце то концов?

— Так! — Обиделся Репкин. — А чем тебе фамилия Репкин то не нравиться?

Лена фыркнула и включила ласковый голосок.

— Прости, Коля, пошутила неудачно.

— Ой, смотри у меня! — Репкин, видимо, погрозил пальцем.

— Итак, — заявил прямо в перепонку наушника ставший прежним голос Элены, — итак, дорогой Николай Николаевич, мы видим, что у нас на Татенкопфе собрался, с Малярийкиным или без, довольно звёздный состав. Во всяком случае, для начальных уровней, в которых мы видим обычно и преимущественно несчастных начинающих нубов!

— О да! — готовностью подтвердил Репкин. — Мы можем смело заявить, что в лабиринтах Татенкопфе сейчас сражаются и умирают «лучшие из нубов». А именно все пятеро победителей прошлых боёв на пяти предварительных отборочных локациях для новичков. И это, дамы и господа, не мало! Поприветствуем же лучших начинающих игроков северо-западного дистрикта! Из них, как показывает статистика, живыми из боя выйдет в лучшем случае половина. А до отборочного тура из подгруппы без инвалидности дотянет от силы процентов десять. Да, друзья, это герои. Это настоящие герои! И они заслуживают как минимум ваших аплодисментов!!!

Щелчком тумблера Малярийкин вырубил трансляцию, отрезая сознание от тявканья комментатора.

— Накаркаешь гнида! — под нос себе прогундел Малярийкин. — Герои, сука, что ж ты сам не со мной под бронёй?

Да и отвлекал комментатор. Надо сконцентрироваться на бое. А для начала — хотя бы в него вступить.

Похоже, новый поединок должен было продемонстрировать Маляру то, к чему он в натуре не был готов — относительно опытных соперников. Тренируясь в одиночестве перед прошлым боем в Ливане, Маляр получил преимущество, которое в прошлый раз не оценил, и которого — к сожалению или нет — остро не хватало сейчас. В общем бою на прошлом полигоне принимали участие только нубы. В смысле — абсолютные желторотики. Новрожденные. Первоходы. А вот сейчас по Татенкопфе против Маляра кружили рекруты, рядовые и даже один уорент-офицер. Все без пяти минут нубы, конечно. Но нубы — выжившие в двух, трех, пяти и более боях. Нубы с гораздо большим опытом, чем у Маляра. Нубы, которые просто могут выживать. А выживать, как любил говаривать садист Гойгу, в КТО можно лишь одним способом — если усиленно и с талантом мочить кого-то другого. Грёбаные гладиаторы, мать их! Малярийкин захотел сплюнуть с досады, но потом вспомнил, что в внутри корпуса не стоит. Не эстетно, да и вообще.

Итак, танк тронулся. Тем самым начав игру. Но пока, на самом деле оставался за тем же укрытием — каменной стеной. Укрытие не самое надежное с точки зрения активной дуэльной перестрелки. По Маляру, однако, никто не стрелял. Объяснить это, вероятно, было очень просто. В данный момент, машина Малярийкина никого не привлекала. Опытные бойцы, следящие за таблицей, наверняка знали, что на полигоне существует ещё одна боевая единица, не приступившая к активному «поиску» очередной дуэли. Но из-за пассивности, чисто психологически, Маляр никого в данный конкретный момент не привлекал. У всех машин на данную секунду были собственные текущие проблемы, задачи и противники. Покинуть место старта — означало мгновенно превратиться в мишень. Или в стрелка. С другой стороны, нахождение на месте старта гарантировало проигрыш по очкам. Выход в поле мог принести мгновенную гибель неопытному игроку. Но «не выход» — приносил поражение однозначно без вариантов.

Маляр проглотил слюну. В прошлый раз он имел существенные козыри. Просто не понимал этого. Знание локации в результате ночных бдений, более совершенный корпус васпа третьего по сравнению с абсолютно примитивными «стандартными» корпусами нубов-первоходов давало ему не просто техническое превосходство. Оно давало ему уверенность в себе. Уверенность в том, что он точно никому не уступит. Теперь такой уверенности не было. Он никогда не сталкивался с противником, не уступавшим ему технически и, что более важно, не уступавшим ему в опыте, навыке и знаниях местности. Пусть это и было единственный раз, но даже при единократном опыте можно сказать: никогда! Более того, Маляр никогда не вёл бой в условиях городской застройки. А тем более средневековой, замко-урбанистической, или как тут её правильно назвать?

Он никогда не читал о боях в городе, не смотрел учебных роликов, не говорил о таком виде боя ни с одним из более опытных бойцов, в том числе с Гойгу. Посмотрев на табло, Малярийкин понял, что число погибших танков растет просто катастрофически. Буквально — с каждой минутой. И это было правильно. Он ведь знал об этом. Локация простая, небольшой площади, двадцать танков иногда выбиваются в течение получаса. Он знал об этом, но не потрудился посчитать, что подобное соотношение означает уничтожение одного бойца в течение примерно девяноста секунд. Жесть!

Один из этих интервалов в девяносто секунд может стать его. Может? Да будет! Стоит только выползти с точки старта. Судя по удалённому уханью орудий, эпицентр схватки сместился куда в дальний конец ипровизированного «населенного пункта», руины которого составляли визуалку локации Тотенкопф. Именно туда пробивалась основная масса безбашенных нубов. Именно там их и жгли. Общую статистику по подобным «городским» локациям Маляр в принципе знал: большинство новичков занимало глухую оборону в уличных дебрях, и использовали свою броню вкупе с окружающими зданиями как некий стационарный пункт обороны. Так и стояли до полного израсходования боекомплекта либо повреждения танка. И там же, в переулках и двориках большинство находило смерть. Нахождение в стационарной позиции более определенного временного интервала означало стопроцентную смерть — игрок слишком явно себя выдавал о его нахождении знали все машины, охотящиеся в округе. Соответственно, при любой попытке запоздалого прорыва, глупца ждал снаряд. Выстрел, рывок — и сразу несколько хлопков с разных направлений. Без вариантов. Малярийкин так не хотел. Но тогда как?

Медленно, медленно он все же вытащил машину из-за угла и осторожно пополз — буквально, пополз, — вдоль ближайшей улицы. Вид открывался тот ещё, забубенный. Прямо напротив, буквально в метрах двадцати дымился похожий васп. Только первой моификации. В моторно-трансмиссионное отделение попало, вероятно, от четырёх до пяти зарядов. Вспыхнув, машина взорвалась. Интересно экипаж выжил? Или пилот медленно тлеет, приклеенный собственными запеченными кишками к оплавленным седушкам? Проверять Малярийкин не стал.

Ещё одна мёртвая машина стола чуть дальше. Вероятно, оба аппарата сошлив в перестрелке. Оба и пострадали. Корпус также был — васп. Но уже «второй». Выходит, у врагов был немного разный технический уровень. И разная подготовка. Но идентичный результат.

В этом, втором аппарате пилот явно погиб. Башня стояла накренившись. Люки вырваны, и было по всему видно, что взрыв после того как боеголовка прошла броню, произошёл внутри. Ага. Вот и отверстие в корпусе, чуть ниже башни, сбоку. Очевидно, бронебойно-подкалиберный. От удара с торсионов сорвало люки в башне. Сдетонировал боекомплект. Казённая часть орудия почти вырвана. Песец. Внутрь лучше не заглядывать. Там в лучшем случае — суп-пюре. С человечинкой. Всё, как любит публика, мля. Красиво.

Но можно и вывод сделать: отсутствие на васпе контактной динамической защиты приводит почти к гарантированному поражению машины при попадании на близкой дистанции даже из слабого орудия (со штатки того же васпа-первого, например). То есть из непрокачанного Смоки. И что тут сделать? Динамическая защита требует денег. А если денег нет, то и изменить ничего нельзя. Хотя нет. Не правильно. Кое-что изменить всегда можно. Вне зависимости от наличия бабок. Тактику боя, например.

По большому счету Тотенкопф представлял собой множество одноэтажных каменных зданий, расположенных, насколько Маляр помнил карту, вокруг разрушенной кирхи. Ближе к кирхе здания напоминали скорее жилые коттеджи, дальше от кирхи — складские сооружения баракоподобного типа, длинные и без окон. Решившись, наконец, на более активные действия, а не тупое лицезрение останков менее удачливых (или просто более резвых) товарищей по несчастью, Малярийкин выбрал для себя именно такое «складское» здание — сильно разрушенное и довольно обгорелое, но с фасадом, непосредственно выходившем на улицу, вдоль которой следовала его машина. Причин для выбора было несколько.

Во-первых, здание имело небольшие окошки, через которые при удачной позиции, используя танковую оптику васпа, он мог наблюдать за происходящим снаружи, оставаясь незамеченым сам.

Во-вторых, здание было оборудовано грузовыми воротами, через которые васп свободно мог проехать. Можно было конечно ломаться и сквозь стену — кладка в два кирпича для танка не препятствие, но Малярийкин не решился на это скорее по психологическим соображениям. Он побоялся шума. В грохоте клокотавшей вокруг артиллерийской канонады звук от разрушения каменной стены танковым тараном вряд ли бы сильно привлёк внимание противников. Но малярийкин предостерёгся. Ведь главное — надо было в принципе что-то делать. И особенно выбирать не приходилось, так как все здания на улице были похожи, а бежать исследовать следующие дворики, тем самым подставляя бока под удар соперников, Малярийкин желанием не горел.

Дом стоял удачно, на перекрестке. В середине «его» улицы, но на углу. Таким образом, можно было простреливать все четыре направления вдоль линии расположения домов. Только подобрать необходимые ракурсы. Не мудрствуя лукаво, Малярийкин так и поступил. Въехав внутрь склада-барака, он наметил для себя позиции, с которых удобно простреливалась каждая их улиц-соседок. При этом все четыре позиции располагались по сути на одном пятаке. Пятым направлением был выезд во внутренний двор, позволявший осуществить в случае необходимости скрытую ретирацию с принципиальной сменой точки стационарной обороны.

Разобравшись с секторами обстрела, Малярийкин поставил танк в центре барака, спешился (то бишь, вылез из машины), вытащил из рюкзака сетевые камеры, предварительно свинченные из подъезда Ленкиной квартиры, и расставил их на всех четырех направлениях потенциальной атаки вероятного противника. Причём не поленился, залез на чердак и установил камеры там — существенно выше собственной позиции, а значит, с более широким ракурсом наблюдения.

Затем, опять же пешком, так как вокруг было относительно тихо и никто не стрелял по прилегающему микрорайону (канонада грохотала значительно дальше), Малярийкин попытался обследовать близлежащие дома. Но не успел. В кармане завибрировал мобильник и, вытащив его, Малярийкин с лёгким холодком в душе увидел, как по одной из «контролируемых» им четырёх улиц ползет вражеская машина. Танк пёр вдоль улицы, на которой буквально несколько минут назад стоял его танк. Пёр с той же стороны, по направлению к крихе. Выходит, если бы Маляр чуть помедлил с маскировкой, чужая машина вылезла бы ему в тыл. И грохнула — тут уже без вариантов. Он и моргнуть бы не успел.

Картинку услужливо передавала одна из камер. Бросившись со всех ног к васпу-третьему, Маляр влетел в люк, как патрон в патронник, словно там и сидел. На автомате пристегнулся ремнями, напялил наушники.

Руки дрожали. Сердце колотилось бешено. Кажется, он принял правильное решение. Сейчас главное — не следовало ошибиться.

Легкий поворот ладони на тумблере заставил машину плавно развернуться. Васп как и все прочие танки не был бесшумной машиной и при передвижении издавал много звуков. И скрежет, и лязг, но главное — рычание двигателя. С другой стороны, сильный рёв был характерен при рывке и форсаже. На низких оборотах звук был мягкий. Во всяком случае, внутри вражеского танка, ползущего на расстоянии без малого сотни метров, расслышать маневр васпа было невозможно. Маляр это понимал. И всё же, ему казалось, машина работает очень громко. Вот-вот сквозь стену влетит снаряд и расплавить тело Малярийкина огромной лужей внутри клетки пилота. Но ничего естественно, не произошло. Вапс повернулся. Напротив, зияло маленькое окно. Ракурс был специально подобран так, чтобы система видеонаведения — микроскопическая точка, спрятанная в конусообразном пазе брони — смотрела точно сквозь узкое окошко барака. В учебнике это называлось «оптической просекой». Стрелок располагался на расстоянии от препятствия и стрелял сквозь него через специяльно проделанное отверстие с помощью прицельной оптики.

До окна от васпа было — пять метров. От окна до вражеской машины — сто двадцать пять метров. На фронтальном экране чужой танк лежал просто как на ладони.

— Огонь. — Боясь спугнуть тетушку удачу, прошептал себе Малярийкин. Бронебойный вырвался из огнедышащего жерла, прошёл сквозь окно барака не задев стены, и вонзился во вражескую плоть! Кажется, внутри вражеского корпуса даже не поняли что произошло. Башню вырвало так, словно с пластмассовой игрушки ее сорвал рассерженный мальчуган. С дистанции сто метров, прямой наводкой даже орудие васпа творило чудеса. Жив ли соперник-танкист? Глупый вопрос. Судя по языкам пламени, вырывавшимся из круглого отверстия, которое только что закрывала бронированная башня, там не было даже тела — разве что пепел.

Малярийкин откинулся на сидушку. Ну что ж, первый есть! В прошлом бою было пятеро. Интересно, побьет ли сегодня рекорд? Да ладно! Взрыв и выстрел наверняка привлекли внимание. Судя по турнирной таблице, половина участников сегодняшнего боя в локации Тотенкапф уже была истреблена. Остальные ползали по округе выискивая жертв, набирая чужими жизнями игровые очки. И сейчас, привлеченные взрывом, гибелью соперника и неожиданной активностью нового участника противостояния уверенно потянуться сюда. Дай бог!

Маляр посмотрел на одну из видеокамер — ту самую, в которой отражался только что подбитый вражеский танк. Там умер человек. Только что. И убил его лично он. Малярийкин Пётр Викторович. Не кто-то другой. Он.

Ощущал ли при этом что-нибудь Малярийкин? Да пожалуй, что ничего. Вот она, печаль, да. Чёрствость. Внутренняя чёрствость и пофигизм.

Потерев рукой глаза, Маляр отогнал от себя гумманистические мысли и пробежался взглядом по всем экранам. Он не ошибся. На площадке осталось не так много вражеских машин и братья-враги по оружию, привеченные возможностью срубить ещё одного фрага, вырваться вперёд, обогнать соперников, ползли к его стационеру со всех сторон.

У них было на это право. Большинство участников нынешнего сражения в Тотенкопфе были опытнее, чем он. И имели более мощные корпуса, чем у него. Статистику перед боем видели все. И каждый думал — Маляр слабее. Машина лучше, пукалка лучше, бронирование лучше. Но сам пилот — хуже. Прошлая победа в Ливане объяснялась, как теперь чётко понимал Малярийкин, только превосходством Васпа-третьего над бесплатными корпусами новичков. А также советами Гойгу. Сейчас был — расклад иной.

Каменное здание барака ничуть не гарантировало безопасность. Напротив, только создавало её видимость. Любой из участвующих в бою танковых корпусов мог кататься сквозь местные домишки как сквозь макеты из карамели. И всё же … шанс был. И был, по мнению Малярийкина, крайне не плохой именно из-за здания барака.

Узкие улочки между каменными стенами и строениями не позволяли маневрировать. Чисто психологически. Если есть улица и на ней нет врага, то и ломиться сквозь стену зданий никто не станет. Хотя бы — чтобы не привлекать внимание потенциального противника, невидимого и ползущего по параллельной улице. В Тотенкопфе не было открытого пространства, негде было лавировать, совершать сложные маневры. В то же время, поверхность здесь была совершенно ровная. Серьёзных укрытий в виде возвышенностей или низин за которыми крупная машина могла бы спрятаться не только от взора, но и от бронебойного снаряда — не было также. Сама локация сталкивала бойцов нос к носу с оппонентами, которых они не выбирали.

В этом, как неожиданно понял Маляр, и заключалась суть Тотенкопфа.

Стены и здания лишь создавали иллюзию закрытой локации, городского боя. На самом деле Тотенкопф был полем. Идеально ровной доской. Простреливаемой из конца в конец во все стороны.

Конечно, с одного края локации стрелять в другую было бесполезно — снаряд долетал, но броню повредить не мог, да и попасть было практичеки нереально, однако суть — состояла именно в этом. В открытости. Завуалированной под скрытность. Тотенкопф вовсе не был городом. Он был большой комнатой, заставленной спичечными коробками!

С двух противоположных сторон улицы показались танки.

Медленно. Явно его не видя.

Осторожничают, крадутся. Готовы ко всему.

Но не видят!

Маляр повернул башню вправо — ориентация на правое окно. Ракурс отличный. Прямой наводкой по правому сопернику. Расстояние сто сорок метров.

Потом повернул башню влево — ориентация на левое, более дальнее и ещё более маленькое окно. Ракурс хуже, но враг в прицельной сетке с увеличением — тоже, как на ладони. Прямой наводкой, расстояние двести пятьдесят.

Запомнить угол возвышения. Запомнить угол разворота.

В обе стороны — огонь!

Разворот вправо — выстрел.

Разворот влево — выстрел. Буквально с двухсекундной разницей.

Малярийкин замер.

Вокруг разливалась пронзительная тишина.

В реальном бою после произведенного выстрела машина однозначно себя выдавала. Компьютеризированная техника могла рассчитывать местоположение стреляющего просто, по баллистической траектории. В игре было не так. При любой самой навроченной технике внутри кабины боевой машины, данные на обработку полученной информации поступали только на озорные мониторы. Для восприятия человеком. И только им. Это было слабое звено.

Вряд ли человеческий глаз, даже самый зоркий мог заметить, как из маленького окошка вылетает снаряд. Дым и пыль, поднимавшиеся после этого в течение пары минут при беглом осмотре и десяти-пятнадцати минут при внимательном осмотре могли выдать место, откуда произведен выстрел. Но не раньше. А главное — при выстреле через оптическую просеку не было видно самой вспышки выстрела. Она пряталась — в глубине здания. Из окна или полосы пролома вылетал только снаряд!

Остаток времени в Тотенкопфе Малярийкин тупо сидел в своем лже-укрытии («лже» — потому что реальным укрытием от танкового огня оно не являлось) и шмалял вражеские машины с регулярностью одна в пятнадцать-тридцать минут. Враг обычно осторожно заползал на одну из простреливаемых Маляром улиц и, не находя противника осторожно пёр дальше, готовый выстрелить в любой миг, как только кто-нибудь появиться из-за угла.

Но никто не появлялся. Малярийкин спокойно выжидал оптимальной дистанции, наблюдая за противником сквозь очи видеокамер на чердаке. Выпускал один два снаряда сквозь микроскопические окна (а иногда и прямо сквозь стену) с расстояния в пятьдесят-сто метров. В упор. И стоял дальше, не производя ни единого лишнего движения, почти не дыша.

Подобная «мудацкая» тактика приносила потрясающие плоды. Число подбитых оппонентов росло как на дрожах. Спустя два часа Малярикин с легкостью выбился в лидеры турнирной таблицы. И не без удовольствия наблюдал, как мощные попадания его орудия буквально сминают вражеские машины сокрушительными выстрелами накоротке. Пушка васпа-третьего победно клокотала раскатами грома, стабилизаторы работали на полную, чтобы оружие откатом не швыряло к противоположной стене.

Фраг!

Смертоносный процесс затягивал. Малярийкин вскоре забыл про управление танком, полностью до последней своей клеточки превратившись в снайпера-стрелка. Он словно слился с пушкой, почти физически переживая каждое мгновения от выстрела до попадания в цель.

Фраг!

Секунды перезарядки отсчитывались в голове автоматически. Наводя орудие на очередного несчастного, Маляр ощущал несравненный восторг. Адреналин пульсировал в венах, сердце стучало, нервы звенели.

Фраг!

И только когда количество мёртвых танков на каждой улице превысило две-три единицы, новые машины, прибывавшие одна за другой к месту бойни стали понимать, что сталкиваются не просто с точкой, где проводилась дуэль, а с полноценной засадой. Но даже это не помогало. Уничтожать все дома подряд вслепую в условиях ограниченного остатка снарядов ни один танк не стал. Были попытки обойти злополучное место с тыла и фланга. Но все они приводили лишь к тому, что очередной «умник» оказывался под огнём Малярийкина не на этой улице, а на соседней.

Спустя ещё какое-то время Малярийкин даже не сразу понял, почему перестали появляться танки. На фронтальном мониторе таблица снова обнулилась, показывая на отдельно очерченном на экране номер единственного выжившего.

Но победитель в сражении почему-то указан не был.

Помимо затрат на починку боевого корпуса, а также в силу необходимости оперативно передвигаться по городу, Гойгу, вернувшись в ангар после бойни на Тотенкопфе, убедил Малярийкина потратить кусок доставшегося после первой победы лаве на индивидуальный транспорт. Причем конкретно — на бывший свой. Гойгу передвигался по дистриктам на относительно новом (десять лет пробега по Сибири) американском «студебеккере». Студебекер был вэдовым джипом с дугами, кенгурятником, задорным литьём и окраской хаки — то есть модным и навороченным. И его, конечно, старый подонок Малярийкину не отдал бы. Однако, помимо ездовой ежедневной тачилы у Гойгу имелся и второй аппарат на замену — ещё более древняя «Кобра», названная так в честь знаменитого в годы Второй мировой войны (той самой, которая была до Третьей) американского истребителя. Выпуск этой автомашины начался как раз перед Войной-Смертью в независимом государстве Иллинойс и в Сибирские автономные зоны они поставлялись в те годы в очень больших количествах. В меньших, чем из Южной Африки, но всё же. При этом многие ТС этой марки до сих пор (то есть после войны уже) оставались на ходу. Что, безусловно, делало честь производителю. В общем, Гойгу убедил Малярийкина купить у него эту развалюху, что Малярийкин, на радостях победы, и сделал.

Между прочим, «Кобра» была действительно хороша. Умеренно дребезжала подвеской, неплохо рвала с места (восемь секунд до сотни), долго ржавела и просто очаровывала окружающих хищными обводами спортивного корпуса. И рычанием. А ещё Кобра была тонированной в дюбель. Что Малярийкин находил крайне не маловажным для соблюдения пресловутой «инкогниты». Борода у него уже отросла конкретно, но передвигаться по городу с открытыми окнами или пешком Малярийкин очковал.

При этом, как вскоре с удивлением открыл для себя Малярийкин у Кобры, в отличие от его старой «муравейки» было ещё одно свойство и направление использования, о котором раньше он даже не помышлял…

В один прекрасный майский вечер, сев в личный автомобиль, Маляр отчего то со страшной силой захотел встретиться с Эленой. Чувство это было довольно ординарное, учитывая постоянную тягу Маляра к сей притягательной самочке и по совместительству его личному меценату. Но именно в этот вечер именно это чувство сопровождалось побуждениями, совсем не свойственными Малярийкину-из-прошлого. Он решил Лену покатать.

После звонка на её мобильный не прошло даже получаса. Но Лена была уже в изумрудном платье, плотно прилегающем, с гипнотизирующим декольте и покрытом серыми блёстками, переливающимися в лунном свете. Шею украшала нитка крупных изумрудов — минимум по 0,3–0,5 карата каждый (в эпоху автомастерни Маляр плотно общался со скокарями, а потому сёк в камнях и драгмете). Короче, Ленка вся переливалась зелёными искорками и на этом потрясающе-волшебном фоне Малярийкин вдруг необычайно остро осознал собственную убогость, никчёмность и негодность к подобного рода мероприятиям. В то же время, ощущение прошедших боев, а главное — совершённых побед, продолжало осуществлять с его «эго» необычные метаморфозы.

— Привет! — отважно провозгласил он, вытаскивая бороду из машины. — Слушай, сказать, что ты очаровательна — значит не сказать ничего. Но ты очаровательна, чёрт возьми!

— И давно мы на «ты»?

— Я не могу общаться с такой красивой девушкой на «вы», уж прости, — совершенно откровенно признался Малрийкин. — Сразу чувствую себя то ли педиком, то ли старпёром. Позволишь на «ты»?

— Позволю, почему нет.

— Пасиба. Нет, ты правда … ты просто умопомрачительно красива.

В сверкающих глазках Элен заиграла едва заметная улыбка. Баба, даже если ворочает миллионами, все равно баба и есть.

— Специально для тебя так оделась, — наклоном головы она показала на платье. — Веришь, нет?

— Верю.

— Рада, что тебе нравиться.

— Я как рад — не то слово!

— Угум. Слушай, я тоже на машине, но не хочу её брать. Надеюсь, ты не откажешься после прогулки отвезти меня обратно.

— Верну, не волнуйся.

Малярийкин дёрнул ручник, открыл дверцу. Элен села рядом.

На какое-то мгновение взгляд Маляра задержался на стройных ногах. Лена аккуратно поправила платьице, на секунду показав глубокий боковой вырез. Ноги были в чулках с кружевными резинками. Не в колготках. Усмиряя костедробительный стук сердца, Маляр выжал сцепление и Кобра мягко тронулась с места.

— Куда поедем? — спросила она.

— Не знаю. Можно просто прокатиться по городу. Вот только я плохо знаю Скайбокс.

— Поехали. Куда знаешь.

— Ну … есть несколько отличных автомастерских, есть пара магазинов с запчастями, есть артиллерийский склад, давно там не был… Вот только всё это работает днём. А сейчас закрыто. Шучу. Может быть, куда-то в кафе?

— Уже ночь, Маляр. Все кафе закрыты.

— Тогда, может быть, в клуб? В листоран? Ужин?

Глядя на него, Элена улыбнулась.

— В клуб? В ресторан? Выходит, ты не знаешь, куда именно пригласил меня на первое свидание, ковбой?

— Прости. Ну да, на свидание. Я просто … не местный. — Маляр смутился. — Конечно, мне следовало заранее над этим подумать. Но я …

— Да ладно, не парься. Пожалуй, я знаю тут одно местечко. Поехали! Смотри, сейчас поверни направо и дуй по главной до конца проспекта. А там покажу.

— Окей!

Четверть километра проехали молча. Проспект оказался забит множеством автомобилей. Малярийкин был удивлён. Раньше, в прошлой жизни, в которой остались Ника и Калмышев, он очень редко выезжал из Наш-ангара по темноте. Если это случалось, то случалось в исключительных случаях, когда отложить дело до рассвета не было никакой возможности. Однажды, например, когда Калмыш заболел … Впрочем даже ту поездку с нынешней сравнить было нельзя. Вокруг Наш-ангара простирался многокилометровый пустырь, руины аэропорта, потом руины ремонтно-механического завода, диспетчерского училища, лесополоса, а за ней уже — и первые таёжные колхозы с дикарями. Пустота. Глушь. Ужас. Опасность.

В Скайбоксе ночь была совсем другой. Яркой. Насыщенной. Громкой. Наполненной автотранспортом. Малярийкин конечно не видел автомобильных пробок прошлого и ему не с чем было сравнить. Однако лично он настолько плотного движения по трассе не встречал никогда. Машин было настолько много (встречались, кстати, и фрэнчи-длинномеры и даже игровые танки), что Малярийкину пришлось ехать рывками со скоростью тридцать-сорок километров в час. Впрочем, ему и не хотелось ехать быстрее. Город в свете луны и немногочисленных, но все же очень ярких неоновых огней и реклам выглядел завораживающе.

Они свернули на новую улицу. Потом ещё раз и ещё. Здесь машин было меньше, и Маляр увеличил скорость.

— Я смотрю, в Скайбоксе ночью жизнь довольно оживлённая, — сказал он удивлённо.

— А почему должно быть по-другому?

— На окраинах по-другому.

— Ну, найдешь себе девушку с окраины, катайся с ней ночью по таёжным колхозам и наслаждайся пустотой. А здесь — Скайбокс. Столица, чёрт возьми, Матушки-Сибири.

— Так мы куда, в клуб?

— Ну, почти. Вот здесь налево поверни. Теперь прямо. Ну вот, уже почти всё.

Маляр свернул с асфальтированной трассы сначала на неровную грунтовую дорогу, которая вела, казалось, прямо в лес (вот тебе и столица Сибири). Кобра подпрыгивала на ухабах и выбоинах. Но затем колёса с подскоком вынесли их на отсыпанную щебнем широкую площадку. Деревья закрывали луну, кромешную темень освещали лишь фары ближнего света. Маляр чуть дал газу, деревья отплыли в сторону и Луна осветила, наконец, широкую полосу за щебёночной площадкой. Впереди показалось приземистое кирпичное здание с декоративными башенками. В окнах было темно.

— И где это мы?

— Ещё одно моё «тайное жилище». Видишь, вон видеокамеры? Что-то вроде дачи. В лесу, как ты можешь заметить, но от центра не далеко. Идём?

— Ты же говорила, мы в клуб.

— А у меня здесь клуб. Только для двоих.

— Вы уверены в этом, Элена?

— Мы снова на «вы»?

— Ох прости… Ты уверена в том, что … Ты не будешь раскаиваться в том, что … Может, мы всё же проедем вместе по городу? Я боюсь, утром ты будешь винить себя в том, что …

Не дав закончить, она прижала палец к его губам. Затем приблизила к рябой малерийкиновской роже своё божественное лицо. Кожа была белой и гладкой как алебастр. Идеальной. Глаза сверкали. Как огромные изумруды.

— Я никогда не буду винить себя. — Произнесла она отчётливо и чуть хрипло. — Ни в чём. Никогда. Ведь я всегда невиновна, Маляр. Всегда … Невиновна … Запомни это!

И она впилась в Малярийкина языком.