11
Нью-Йорк, неделю спустя
Такси довезло нас до музея «Метрополитен», к киоскам с хот-догами. Подняв глаза на фасад здания, на верхнюю площадку большой лестницы, я почувствовал, как мое сердце забилось быстрее. Целую ночь я провел, представляя себе это мгновение, а теперь, когда оно наступило, я больше не был уверен, что у меня хватит смелости встретить его.
– Ты точно не хочешь, чтобы я тебя сопровождала?
Я взял Эбби за руку.
– Нет, я должен пойти туда один. Лучше не отпускай такси.
– Я уже большая девочка… и мне хочется немного пройтись.
– Береги себя.
– Я беременна шесть недель! – рассмеявшись, возразила она. – Тебе не кажется, что ты немного драматизируешь?
– Драматизируешь… это моя профессия, не так ли?
– Значит, до скорой встречи? Мы могли бы поужинать в «Киприани»…
– Прекрасная мысль. Я позвоню тебе, как только выйду.
Мы поцеловались. Я довольно долго смотрел, как она удаляется по 5-й авеню, стараясь как можно дальше отодвинуть финал этой истории.
Холл музея был черен от толпы народа. Огромные купола над головой заставляли чувствовать, что я вдруг уменьшился. Я считал, что для такой встречи это место слишком торжественное, и предпочел бы что-нибудь поскромнее – парк или кафе, – но у меня действительно не было выбора.
Купив билет и взглянув на план, я поднялся на второй этаж, в раздел музея, посвященный странам Азии. Мне пришлось пересечь пять или шесть залов, прежде чем я увидел Кроуфорда. Он неподвижно сидел на скамейке, разглядывая находящиеся перед ним экспонаты, и не заметил моего присутствия, пока я не подошел совсем близко. Он повернулся ко мне и грустно улыбнулся. Я увидел, что лицо у него еще более утомленное, чем на следующий день после смерти Харриса.
Посмотрев прямо перед собой, я понял, почему он выбрал для нашей встречи именно этот зал. «Большая волна в Канагаве» Хокусаи… Картина удивила меня своим крохотным размером: она была меньше, чем та репродукция, которая висела у меня в доме. Хоть я и часто посещал этот музей, но никогда не обращал на нее внимания. Честно говоря, я даже не знал, что в музее есть вариант. «Берег надежнее, но я люблю бороться с волнами»…
– Моя мать очень любила этот эстамп.
– Знаю, Дэвид. У меня был альбом «Тридцать шесть видов горы Фудзи». Элизабет как-то взяла ее у меня на время… Так и не отдала… Этот эстамп завораживает. С точки зрения западных людей, рыбаки гребут от волны, с точки зрения японцев – к волне, готовясь встретить ее ярость.
– Это из-за подписи?
– Мы все созерцаем реальность, но каждый толкует ее по-своему. В жизни все – лишь вопрос восприятия.
У каждого из тех, кто знал мою мать, было свое представление о ней. Я собирал эти образы один за другим, чтобы придать смысл ее жизни и логику ее истории. Но для меня она все же оставалась неуловимой.
– У тебя все хорошо?
– Учитывая то, что я пережил, лучшего и желать невозможно.
Ситуация меня обескураживала: хотя Кроуфорд был моим отцом, мне казалось, что я сижу рядом с совершенно незнакомым человеком. Какие связи – конечно же, призрачные – смогли бы нас объединить?
– Полагаю, вы уже говорили с Хэтэуэем?
– По телефону на прошлой неделе, когда ты еще был в больнице. Он что, ничего не захотел сказать?
– Нет, остался нем как могила. Он хотел, чтобы я услышал всю историю из ваших уст.
Кроуфорд издал смешок.
– Этот детектив славный малый. Ему было неловко, что он вынужден тебе врать.
– Я на него за это не сержусь, он это знает.
– Сначала он видел в моем предложении такую же работу, как и всякая другая. Но он очень скоро понял, что это расследование ведет его так далеко, как он и не предполагал: выплывала на поверхность часть его жизни, и он винил себя, что в свое время недостаточно постарался, чтобы расследовать это дело. Думаю, в конце концов он привязался к тебе.
Чувства… «Следователь должен оставаться объективным, а также избегать эмоционального включения…» В конечном итоге эти слова оказались адресованы не мне: Хэтэуэй пытался держаться на расстоянии, чтобы избежать угрызений совести.
– Что еще Лора успела тебе рассказать, прежде чем покончила с собой?
– Она сказала все – по крайней мере, все, что знала.
Кроуфорд положил руку на свои седые волосы.
– Я любил твою мать, Дэвид, как не любил ни одну женщину. Наша история была вовсе не интрижкой, уверяю тебя. Но иногда жизнь ставит между людьми непреодолимые препятствия.
Этот афоризм показался мне не самым изящным способом избежать ответственности.
– Когда вы узнали о моем существовании? Это не могло быть после того, как вы прочитали ту статью в «Нью-Йорк таймс», как вы пытались меня убедить!
– Конечно же, нет… На самом деле я об этом узнал очень быстро. Примерно через шесть месяцев после исчезновения Элизабет, когда полицейское расследование замерло на мертвой точке, я тайком обратился в лучшее детективное агентство Лос-Анджелеса. Они расследовали ее прошлое, не найдя серьезного следа, но выяснили, что твоя бабушка одна растит годовалого мальчика. Сопоставить факты было не трудно… Мне предоставили копию твоего свидетельства о рождении: даты соответствовали. Я был уверен, что у Элизабет за то короткое время, что длилась наша связь, не было другого мужчины. Тогда я понял, почему она вот так резко порвала со мной: теперь, собираясь стать матерью, она не хотела, чтобы в ее жизни присутствовал женатый мужчина. У нас с женой давно уже ничего не было, а я оказался слишком большим трусом, чтобы положить конец нашему семейному союзу.
– Вы узнали, что у вас есть сын, и ничего не сделали!
Я резко повысил голос, несколько посетителей с возмущением обернулись на нас.
– Я знал, что будет лучше, если я останусь в стороне от твоей жизни. Что мог бы я сделать? Свалиться твоей бабушке как снег на голову? Заявить о своих правах на тебя и заняться твоим воспитанием? Все мое время было занято работой и путешествиями. И у меня не было никакого права вырывать тебя из твоей настоящей семьи. В любом случае из меня не получилось бы хорошего отца и я не смог бы дать тебе что-то доброе.
Кроуфорд наклонился вперед, опираясь руками в бедра.
– В конечном итоге вся моя жизнь – сплошные упущенные возможности. Я остался в тени Уоллеса, прошел мимо самой большой любви своей жизни, не увидел, как растет мой сын… Но я не сетую на судьбу. Я никогда не жалел о своем решении: ты и без меня вырос хорошим человеком, Дэвид.
Из меня вышел хороший человек благодаря Нине. Несмотря ни на что, непроизвольно я представил себе, какой была бы моя жизнь, если бы я вырос подле Кроуфорда. Иметь отца, даже отсутствующего или занятого, куда лучше, чем быть сиротой, – в этом я был убежден.
– Получается, расследование, которое я вел, было всего лишь комедией? Я был всего лишь персонажем в разработанном вами сценарии?
– Я смотрю на это совсем не так…
– И как же вы на это смотрите?
– В свое время я уехал на три месяца в путешествие по Европе, где не был больше двадцати лет, – я тебе говорил, что после войны был журналистом в Париже… Мне только что исполнилось семьдесят семь, и я знал, что потом у меня не хватит духа на такое путешествие. Но мне так хотелось снова увидеть Францию, Италию, Испанию… снова побывать в таких памятных для меня местах. Но эти три месяца оказались даже отдаленно не похожи на отпуск: это путешествие снова вернуло меня в прошлое. Я не переставая мысленно перебирал ошибки молодости и думал об Элизабет. Однако даже представить себе не мог, что произойдет после моего возвращения в Нью-Йорк. Будто по злой иронии судьбы среди прочей корреспонденции меня ожидало письмо… или, точнее, записка в несколько слов: «Я должен поговорить с вами об Элизабет. Позвоните мне как можно скорее». Подписано: Уоррен Грей.
– Брат Лоры…
– Я хорошо знал Уоррена: работящий парень, у которого в молодости были серьезные проблемы с алкоголем. Незадолго после съемок «Путешествия в пустыню» Лора попросила меня о помощи: он взял себя в руки, и она хотела, чтобы я нашел для него работу. У меня было немало связей в муниципальных службах, и мне было не трудно найти для него маленькую должность. Он очень старался и больше никогда и капли алкоголя не взял в рот. Чтобы отблагодарить, он время от времени приходил ко мне для работ по саду.
И вот несколько лет спустя он написал мне. Не знаю, как Уоррен раздобыл мой адрес в Нью-Йорке, но уверен, для этого ему пришлось приложить немало усилий. В его письме был номер телефона. Я сразу же позвонил ему. Оказалось, это телефон дома престарелых в Вентуре. Когда я позвал его к телефону, мне сказали, что несколько недель назад он умер от рака легких.
Была ли Лора Гамильтон в курсе, что собирается предпринять ее брат? Маловероятно. Тогда чего ради она скрывала эту часть истории, столько всего рассказав мне?
– Он знал, что скоро умрет, и хотел открыть вам всю правду…
– Это я понял только на прошлой неделе, после самоубийства Лоры. Тем не менее я был крайне расстроен этим письмом Уоррена и его смертью. Почему спустя столько лет он захотел поговорить со мной об Элизабет? Он был даже не в курсе наших отношений – по крайней мере, я так думаю. У меня даже в мыслях не было, что Лора могла убить твою мать. Я всего лишь считал, что она что-то знает о ее исчезновении и в свое время рассказала это брату.
Кроуфорд встал.
– У меня начинают болеть ноги. Не хочешь немного пройтись?
Мы прошли вдоль целого ряда эстампов, гравюр и свитков эпохи Эдо. Но ни Кроуфорд, ни я не обратили на них ни малейшего внимания.
– В июне я провел целую неделю у Уоллеса в Беркшире. Я заметил, что он устает от любой мелочи и что его состояние ухудшилось. Должен тебе сказать, я сильно колебался, стоит ли говорить ему об Уоррене: его вгоняло в депрессию любое упоминание о том периоде его жизни. Но Уоллес был моим лучшим другом, и я не хотел держать его в стороне.
– Харрис знал, что вы состояли в близких отношениях с моей матерью?
– Он узнал это сразу после ее исчезновения, и это едва не стоило нам дружбы. Он не понимал, как я мог впутать его в такое.
– И… относительно меня?
– Я не повторил свою ошибку и признался ему сразу, как только узнал правду. Он даже держал в руках копию твоего свидетельства о рождении.
– Как он отреагировал, когда вы показали ему записку от Уоррена?
– Он был потрясен и пришел к тем же выводам, что и я. Единственная разница…
– Да?
После минутного колебания Кроуфорд продолжил:
– Пережить киносъемки – это неповторимый опыт. Люди, которые не знали друг друга, вынуждены на протяжении месяцев находиться бок о бок. Трудно все время играть комедию, естество быстро проявляется во всей красе. Каждый день Уоллес видел, как Элизабет и Лора разговаривают, вместе шутят и смеются. Но Уоллес был не абы кто, а маниакальный наблюдатель за себе подобными. Он часто говорил, что хороший режиссер должен быть способен видеть в других то, что они сами о себе не знают. Короче говоря, он тогда почувствовал, что связь между Элизабет и Лорой… особенная. Но он никогда бы не осмелился выразиться более ясно. Но зато у него не было никаких сомнений, что Лора обладает важной информацией. На самом деле мы оба считали, что она знает виновного… или, по крайней мере, у нее есть какие-то подозрения насчет того, кто преступник, в том случае, если это все же было убийство.
– Но вы ничего не смогли сделать!
– У нас не было никаких доказательств. Кроме того, Уоллес не мог заняться этим делом, да и я ему этого не позволил бы. Мы подумали, что ты имеешь право знать то, что знаем мы.
– Вы хотели, чтобы я расследовал это дело, подобрался к Лоре и вытащил из нее все, что она знает?
– Но для этого тебе была необходима помощь.
– Хэтэуэй!
– Нам требовался профессионал… человек, который уже в курсе дела, и знающий ту эпоху. Выбор был ограничен, но я начинал не с нуля: у меня было некоторое количество документов – их мне предоставило детективное агентство, к которому я обратился в пятьдесят девятом.
– Вы располагаете списком полицейских, которые работали над делом, не так ли?
– В яблочко! Вооружившись терпением, я занялся поисками, и мне повезло выяснить, что Хэтэуэй уже много лет занимается частной практикой. Конечно, он больше специализировался по разводам и супружеским изменам, но я был не в той ситуации, чтобы капризничать. Затем мне только и оставалось, что связаться с тобой.
– Зачем весь этот цирк? Достаточно было в первый же день сказать мне правду!
– Уоллес думал, что следует сначала посмотреть, достаточно ли ты надежен и хочешь ли погрузиться в это расследование. Был найден и предлог: экранизация романа Готорна, над которой Уоллес долго работал, последний фильм исключительной карьеры… Я знал, что ты не сможешь отказаться от его предложения и без проблем приедешь к нему. Когда Уоллес показал тебе черновые съемки «Покинутой», он почувствовал, что в тебе возникло что-то глубокое и что мы уже не можем отступить назад. После твоего отъезда он позвонил мне: настало время все тебе раскрыть.
– Но Харрис умер, и вы полностью изменили свой план!
– Я был подавлен его кончиной и больше не чувствовал себя в состоянии ни признаться, что я твой отец, ни что мы хитростью завлекли тебя. Была у меня одна мысль… безумная, уверяю тебя: правду об Элизабет ты должен открыть самостоятельно. Поиски, которые, если так можно выразиться, заставят тебя повернуть время вспять в поисках своей матери.
– И Хэтэуэй был моим проводником…
– Скорее гарантом безопасности, который благодаря своему опыту не давал тебе заблудиться, и помощником, взявшим на себя материальные проблемы.
Мы прошли в следующий зал, где были выставлены произведения японской каллиграфии, – произведения абстрактные и совершенные, которые, наверно, внушили бы мне безмятежное спокойствие, если бы я был таким же посетителем, как другие.
– Чтобы написать записку, которую ты получил, я подделал почерк Уоллеса. Затем я добавил координаты детектива на обратной стороне фотографии. Требовалось, чтобы ты думал, будто это Харрис навел тебя на след. Я же якобы не был в курсе дела. Затем я в пожарном порядке позвонил Хэтэуэю, чтобы тот принял участие в исполнении моего плана.
– Надеюсь, вы, по крайней мере, были щедры с ним!
– Больше, чем он мог надеяться.
– Почему вы были уверены, что я воспользуюсь его услугами?
– А я и не был. Но было очевидно, что ты будешь торопиться и без его помощи ничего не достигнешь. В худшем случае он должен был бесплатно обеспечить тебя уликами, чтобы подтолкнуть вперед.
– Тот мужчина, который за мной следил, проникновение ко мне в дом… Это была ваша идея?
Кроуфорд кивнул и остановился перед огромным полотном: художнику понадобилось сделать три или четыре виртуозных мазка, чтобы изобразить таинственную фигуру.
– Помнишь, я тебе позвонил на следующий день после похорон Уоллеса?
– Я тогда только что вернулся из библиотеки.
– Я считал тебя… нерешительным, колеблющимся, во всяком случае, после телефонного разговора у меня сложилось такое впечатление. Я опасался, как бы ты не бросил все и не вернулся в Нью-Йорк. Хэтэуэй счел за лучшее заставить тебя побыстрее шевелиться: если ты будешь считать, что за тобой следят, ты поймешь, что находишься на верном пути. Это могло оказаться мощнейшим стимулом.
– Кто был тот человек, которого я видел перед своим домом?
– Маркус, сын Хэтэуэя. Тот дал ему несколько купюр, чтобы он выполнил это небольшое поручение.
– Это он следовал за мной на машине до Шерман-Оукс, когда я ездил к Лидекеру, своему бывшему преподавателю?
– Да.
– Ну а вторжение в мой дом – тоже средство стимулировать меня?
– Ты только что поругался со своей невестой и начал всерьез сомневаться в целесообразности этого расследования. Хэтэуэй испугался, что ты откажешься от него, чтобы спасти свои отношения. Он занялся тобой…
– Вы себе отдаете отчет, что натворили? Вломиться в мой дом, все перевернуть в кабинете и написать эту угрозу на фотографии моей матери!
Кроуфорд выглядел смущенным.
– Знаю, мы зашли слишком далеко, но мы были убеждены, что после такого ты не отступишь ни перед чем, чтобы узнать правду.
Итак, все эти угрозы были лицедейством… Я рассматривал все варианты, в том числе участие полицейских из департамента полиции Лос-Анджелеса и агентов ФБР. Но я даже представить себе не мог, что весь этот спектакль устроил человек, находящийся со мной в одной команде.
– Это вы мне первым сказали о Лоре, убедив, будто забыли ее фамилию. А Хэтэуэй ловко манипулировал, чтобы именно я поехал расспрашивать ее.
– Было необходимо, чтобы ты говорил с ней один, чтобы создать доверительную обстановку и побудить Лору рассказать тебе все, что знает. Но ваша первая встреча тебя разочаровала.
– Но Хэтэуэй ничего не сделал, чтобы я вернулся к ней!
– Он не должен был проявлять настойчивости, чтобы у тебя не возникли подозрения. Мы предпочли позволить расследованию идти своим порядком, в каком бы направлении оно ни двигалось. Хэтэуэй и я были изумлены, когда Лора направила тебя на след ФБР: я совершенно не знал, что за твоей матерью следили федералы.
– И вы действительно подумали, что они замешаны в ее исчезновении?
– Эта версия нами тоже рассматривалась, какой бы невероятной она ни была. В частности, она объясняла, почему Лора боялась рассказать мне всю правду.
– Что бы произошло, если бы я не раскрыл это дело? Когда вы намеревались все мне открыть?
– Когда в прессе стало известно, что ты ведешь расследование, Хэтэуэй попытался убедить меня все остановить. Но для меня тогда было легче отложить разговор, который мы с тобой ведем сейчас, и я отказался. Я осознавал, на какой риск мы заставили тебя пойти. Никто не мог представить себе, что ты вернешься к Лоре и что виновной окажется именно она. Что она пойдет на такие крайности… Если бы с тобой случилось несчастье, я никогда не смог бы этого себе простить.
Извинения Кроуфорда меня совсем не трогали, но говорил он все это с такой искренностью, что у меня не хватило духа доставлять ему новое огорчение. Кроме того, я предпочел не давать ему увлечь меня на скользкую почву чувств.
– Вы читали досье расследования ФБР?
– Хэтэуэй отправил мне копию.
– И «вероятный подозреваемый», которого ФБР хотело допросить, это вы?
– Да. Невозможно сказать, что мы с Элизабет вели себя очень скрытно. Мы бывали вместе в ресторанах, ходили на вечеринки… и целая куча народа видела, как мы держимся за руки. Меня очень быстро вычислило ФБР, и меня допрашивали в феврале и марте пятьдесят девятого. Эти агенты думали, что и правда арестовали виновного. К их глубокому сожалению, в тот уикенд, когда Элизабет исчезла, меня не было в Лос-Анджелесе, и у меня был превосходный адвокат, который быстро охладил их пыл.
Мы молча прогуливались по залу. Теперь у Кроуфорда был отсутствующий вид. Его взгляд скользил с одного экспоната на другой, ни на одном особенно не останавливаясь.
Перед нами прошли две девушки с блокнотами и авторучками в руках – без сомнения, студентки факультета искусств. Они были еще в начале жизненного пути, их будущее не было раз и навсегда определено. А Кроуфорд приблизился к концу своего, обдумывая ошибки. Я же находился в середине, частично освобожденный от прошлого, но пребывающий в страшном беспокойстве от одной мысли, что стану отцом.
Когда мы начали поворачивать назад, Кроуфорд снова заговорил:
– Я счастлив, что снова увидел тебя, Дэвид, и не хочу, чтобы все так осталось.
Возможно, он надеялся, что я скажу то же самое, но я промолчал.
– Я не жду ни что ты простишь меня, ни что упадешь мне в объятия, обливаясь слезами. Если я правильно понял, тебе это не свойственно, а мне еще меньше. Бесполезно притворяться: мы не наверстаем потерянного времени. Но у меня впереди остается еще несколько лет, и я думаю, что наше сближение еще возможно. Мне бы хотелось иметь возможность говорить о твоей матери, о восхитительных моментах, которые мы с ней пережили вместе. Мне бы хотелось рассказать тебе о своей жизни, о путешествиях, которые я совершил, о необычных людях, которых встретил. Скоро все воспоминания перестанут существовать, и мне бы хотелось, чтобы ты стал их хранителем.
Остановившись, он посмотрел мне прямо в глаза.
– А прежде всего мне хотелось бы познакомиться со своим внуком или внучкой… Хэтэуэй сообщил мне, что Эбби беременна.
Я не мог удержаться от улыбки.
– Не знаю почему, но я уверен, что это будет внучка…
По смущенному взгляду Кроуфорда я сразу же понял, что он думал то же самое.
– Лора мне сказала, что у меня была сводная сестра.
Кроуфорд в свою очередь улыбнулся, и, что удивительно, в этой улыбке совсем не было грусти.
– Морин была очень нежным ребенком, настоящим лучиком солнца в моей жизни, который так внезапно погас. Думаю, я был для нее хорошим отцом. Когда она скончалась, я никогда не чувствовал себя виноватым, но все же это была драма моей жизни, в которой не было моей вины. Подумай о моем предложении. Было бы восхитительно, если бы в следующий раз Эбби была с нами.
Я приоткрыл рот, но тут же понял, что не знаю, что ответить.
– Нет необходимости принимать решение сейчас. Мне надо на некоторое время уехать: предстоит кое-что привести в порядок. Вот уже пятнадцать лет как я не виделся с бывшей женой. Мне не понравилось, как мы с ней расстались в прошлый раз, и думаю, что я мог бы, по крайней мере, снова поговорить с ней. Я скоро вернусь в Нью-Йорк и, если ты не против, позвоню тебе…
Моим ответом был еле заметный кивок, и он обозначал, что я не захлопываю перед ним дверь. Судя по виду, Кроуфорда это устроило.
– На самом деле Хэтэуэй объяснил мне, что не говорил полиции ни об Уоллесе, ни обо мне. Я благодарен тебе за это: некоторые вещи люди никогда не смогут понять… Я желаю тебе быть счастливым с Эбби. Не забывай, Дэвид, только любовь и дружба могут создать ощущение, что мы не одиноки…
Отец протянул мне руку и, больше ничего не сказав, медленно удалился вместе с другими посетителями.
